Последний этюд

Моя бабушка, мамина мама, говорила, что лень раньше меня родилась и она наверно была недалека от истины.
Мы тогда жили в двухэтажном доме, в коммунальной квартире. Вместе с нами жила еще одна семья. Одну из комнат занимали дядя Миша и тетя Люда. Дядя Миша был на пенсии по инвалидности. Среднего роста, полноватый с добродушным лицом, приличным животом, и лысиной он был для окрестных мальчишек большим другом. Ремонтировал самокаты, делал им рогатки и детские арбалеты, стругал ружья для игр в войну, а тетя Люда работала где-то на отшибе, и уходила обычно на сутки. Дядя Миша был большим выдумщиком, то смастерит себе причудливый велосипед, то нового вида мышеловку, которую отец приспособил для своей голубятни во дворе дома. Одна беда была у него, выпивал.
Однажды когда мои родители уехали в гости в другой город а моих братишек Саша и Лешу оставили на меня, дядя Миша помог выкупать мне младшего Лешку, и загнал купаться Сашу, которому исполнилось 8 лет. После этого он попросил не беспокоить его и ушел в ванну, которая топилась дровами и имела новенький титан. Оттуда доносились скрип, скрежет и постукивание. Потом, дядя Миша вышел и сияя своей добродушной улыбкой принес из сарая две тяжелющие фляги и опять заперся. Утром я проснулся от истошных криков доносившихся из ванны, орала благим голосом тетя Люда, вернувшаяся после работы. По квартире разносился стойкий запах сивухи. Потихоньку, стараясь не попасться ей на глаза выглядываю в коридор и вижу такую картину. Тетя Люда бьет мокрой тряпкой по морде, по плечам и спине своего мужа лежащего на полу, который  с пьяных глаз мычал:
-Людочка, ты, что? Такая самогонка получилась. Ты только посмотри, какой я из титана самогонный аппарат смастерил. Сама же говорила, что я у тебя с золотыми руками.
Тетя Люда, не слушая эту тираду, включила сирену и подняв глаза к потолку вопила:
-Алкаш проклятый, задолбал! И не захлебнется же скотина.
После этого монолога, она повысила тональность и уже на запредельных нотах, близких к ультразвуку завизжала, когда наш пьяный сосед, лежа на полу, попытался поцеловать ее ноги. Схватив мужа за штаны пижамы, она потащила его в свою комнату. Выйдя оттуда, для приведения ванны в порядок, она с довольной физиономией сама себе:
-Уф, отвела душу, отлупила гада.
Вот так мы и жили. Мой средний братишка, Сашок, когда ему исполнилось восемь лет, начал ходить в музыкальный кружок, по классу фортепиано в Дворец культуры горняков, а на мою долю выпало, сопровождать его и туда и обратно. Дворец располагался от нас далеко и до него нужно было добираться на автобусе, а моему братишке это было еще не под силу. В автобусах была давка, да ехать было не одну остановку.
Во время второй или третьей нашей поездки, когда братишка сел к преподавателю и показывал, как он выполнил домашнюю работу, мне стало скучно, ведь эту работу по развитию пальцев рук, я ему показывал дома не один раз, получалось, что я учусь вместе с ним. И вот я потихоньку закрыв, двери музыкального класса, решил посмотреть, что еще интересного есть во Дворце. Сначала мне попался кружок умелых рук для девочек, где они учились вышивать гладью, потом кружок моделирования, где мальчишки что-то там клеили, но и это меня не заинтересовало. Наконец, я приоткрыл еще одни двери и увидел, что сидят девочки и мальчики постарше меня и что-то с увлечением рисуют. Приоткрыв дверь пошире и заглянув подальше я увидел разные предметы на постаменте, которые и были предметом рисования для этой разношерстой публики. Я постояв у открытой двери минут десять решил уже пойти дальше, как сзади на плечо, мне легла чья-то рука и впихнула меня в студию.
-Так, кто это у меня отлынивает от занятий? Ага, незнакомец. Ну, что ты так нерешительно, заходи, посмотри чем человеки занимаются. Тут понимаешь, молодежь даровитая пытается рисовать. А ты умеешь рисовать?
-Наверно. Дома рисовал немного, да и в школе…
-А вот это мы сейчас посмотрим. Вот сюда на мольберт закрепим лист бумаги, дадим тебе в руку сию штуковину и смотри, видишь кувшин стоит, изобрази его. Я взял какой-то толстый карандаш, предложенный мне мужчиной и посмотрел на кувшин. Ничего необычного в нем не было, и я начал рисовать. Прочертил мысленно вертикальную линию, точками пометил на листе бумаги верхний и нижний края кувшина, потом боковые, и провел первые линии. Через минут пятнадцать на листе начали вырисовываться основные контуры кувшина и тени, что лежали на нем. Дальше рисовать я уже не мог, пора было идти за братишкой. Я отошел от подставки, которую мужчина назвал мольбертом и поднял руку. Мужчина подошел, посмотрел и почесал затылок.
-А ты ухватил суть, молодец. Знаешь, что приходи-ка ты в студию и занимайся, глаз и рука у тебя работают как надо, так, что жду. Придешь?
-Да я братишку вожу на занятия по фортепиано.
-Вот и хорошо, пусть он занимается там, а ты здесь. Ты в каком классе учишься?
-В седьмом. Ну и хорошо, здесь правда ребята постарше, но ты справишься. Жду.
Вот так я стал заниматься в художественной студии. Студия почему-то была разбита на три класса. Здесь были и плакатисты, и мордописцы, как в шутку их называл Федор Иванович, и пейзажисты которую вел он сам, и в которую попал я.
Надо сказать, что дни занятий и у Саньки и у меня совпадали, так что я немного послушав, что давала преподаватель брату, шел на занятия к Федору Ивановичу. Ребята в его классе, все были старше меня на год или два, но приняли меня нормально, никто не подшучивал. Федор Иванович первый год занятий давал нам уроки владения карандашом и азы работы с акварелью. Моими работами Федор Иванович был доволен, но всегда говорил мне, что все работы чуточку не доработаны.
-Вам, батенька, не хватает усидчивости, а ты Сереж, схватишь суть и в кусты. А нам пейзажистам нужна работа и еще раз работа. Скрупулезная работа. Сделал этюд, пусть постоит.Денька через два, походи вокруг и подумай, чего ему не хватает. Закрой глаза и вспомни натуру до мельчайших подробностей. Ведь у тебя прекрасная зрительная память, а это дар и он дается не каждому. Усек?
-Усек, Федор Иванович.
Но все начиналось с начала. Начав новый этюд, я до мельчайших подробностей фиксировал его в памяти и потом переносил его на бумагу. Мы рисовали всевозможные вазы, кувшины, натюрморты, изучали скелет человека и животных, и так три дня в неделю.
Однажды, когда я привел брата на очередное занятие, Людмилы Валеьяновны, Сашиного преподавателя в классе не оказалось, класс был открыт и фортепиано стояло и молчало. Я подошел к нему и вспомнив одну из мелодий часто звучавшую по радио, стал ее подбирать и так увлекса, что не заметил как подошла Людмила Валерьяновна.
-Правильно. Схватил мелодию верно, а ноты ты знаешь?
-Да, вы ведь брату задавали, вот мы вместе с ним и учили. Да мы все с ним вместе учим, ведь его одного не оставишь, а маме некогда она с младшим нашим братом занимается и по хозяйству.
-А давай я тебе буду давать задания другие, ведь то что учит Саша, тебе наверно не интересно.
-Конечно, я бы с удовольствием занимался.
На том мы и порешили. С этого дня я кроме занятий Сашкиных, еще выполнял занятия те, что мне задавала Людмила Валерьяновна персонально.
В школе дела тоже шли неплохо, по всем предметам я успевал. У нас из-за того, что наша классная руководитель ушла на пенсию нас передали более молодой и настырной. Вот уж попила из нас крови. Все хотела из нас сделать лучшим классом школы, вот мы и боролись за то, что бы занятия проходили в Ленинской комнате. Правда был со мной один конфуз. Как-то после дождя, я пришел без второй обуви, и меня в школу не пустили. Так я увидел, что к окнам нашего класса, на второй этаж, прислонили строители лестницу, вот я и подбил наш класс, залезть по ней минуя дежурного по школе. Весь класс и залез. Крику было…Наша классная, так орала, что даже горло надорвала и потом шепотом выговаривала моей матери, что я подбил весь класс…, что из-за меня хромает дисциплина, что не участвую в жизни класса. В общем я самый-самый. Ох, мне мама и дала потом, даже Сашка и Лешка, мои братья плакали.
На следующий год занятия в классе живописи и у портретистов Федор Иванович совместил. Он нас учил видеть природу, часто ходили в парк делать зарисовки карандашом с натуры деревьев и кустов, берега нашего искуственного озера. Со временем требования нашего учителя усложнялись, мы три раза ходили на выставки его картин. Вот было здорово. Оказывается Федор Иванович, был членом Союза художников, имел несколько наград и периодически выставлял свои работы в Алма-Ате и в других городах Казахстана и России.
Для класса портретистов начались занятия по натуре, а так как занятия проходили в одной студии, невольно и нам пришлось в них поучавствовать, хотя не все конечно были этому рады.   На первое занятие был приглашен пожилой, профессиональный натурщик. На подиум взошел мужчина лет шестидесяти, худощавый с лошадиным лицом и копной нечесаных, седоватых волос, одетый в набедренную повязку. Фигура была очень впечетляющей. Выпирающие ключицы и ребра хорошо прорисовывались сквозь сероватобелую кожу, а худые и жилистые ноги оттенялись четко прорисованными венами. Проблем для меня не  возникло, мне честно было все равно кого рисовать. Федор Иванович несколько раз подходил ко мне и сделал одно замечание по построению фигуры. Я это быстро исправил и работа пошла лучше. Старикан, как я его окрестил, получился неплохо, хотя обычного замечания руководителя- торопыга, я не избежал.
Прошло еще несколько недель. Я с братом начал изучать гаммы, что мне очень не нравилось и мои занятия по музыке потихоньку сошли на нет. В школе, правда кое что изменилось. Моя первая любовь – Рита, закрутила с десятиклассником, а мне дала понять, что я мелюзга и для нее, красавицы, я не гожусь. Для меня это было ударом. Долгими вечерами ее лицо стояло передо мной, вызывая обиду и горечь. Слезы потихоньку катились, но я их не замечал. Все, жизнь рушилась, ничего хорошего в ней не осталось, вокруг была серость. Брат Сашка, как-то нечаянно увидел это мое состояние и прижавшись ко мне щекой то же беззвучно заплакал. Прижав его к себе, я дал себе зарок, выкинуть Ритку из головы и никогда больше о ней не вспоминать. Но как это сделать, если она каждый день приходила на занятия в школу и маячила, маячила со своим хвостиком, перед глазами, сидя впереди меня за партой? Дни тянулись как резина на рогатке. Месяц тянулся бесконечно, я даже умудрился получить четверку, по самому любимому мной предмету истории, чего со мной никогда не было.
Вывело меня из ступора одно занятие в художественной школе. Федр Иванович привел на занятие девушку.
-Познакомьтесь, это моя младшая, звать Катюшей. Сегодня мы будем решать загадки.
На нас смотрела девчонка лет шестнадцати-семнадцати, скромно одетая в простое ситцевое платьице, с длинной темнорусой косой и огромными черными глазами. Лицо довольно приятное, но глаза…они выделялись на этом миловидном лице красивым разрезом глаз и поражали своими длиннющими ресницами.
Федор Иванович оглядел нас, усмехнулся и сказав: -Ну все, все, чего рты поразевали? Готовьтесь к уроку. А то загадка будет сложной и вы уж пожалуйста ее разгадайте.
Такой стиль поведения нашего  уважаемого наставника был для нас привычным, и мы бодренько схватились за мольберты.
В тот день, в студии набралось около пятнадцати человек, а мальчишек было раз, два и обчелся. Из-за ширмы слышались голоса Федора Ивановича и его дочери, которые о чем то спорили и потом придя к согласию замолкли.
Федор Иванович подойдя к нам оповестил: -Так господа - худо бедно художники, обращаю ваше внимание. Сейчас выйдет наша Катюша, задрапированная в шелковую ткань, ваша задача, вспомнив уроки анатомии и видя модель, нарисовать ее обнаженной. Задача довольно сложная, но думаю ваше воображение, тут должно сработать на полную катушку. Вспомните все о чем я вас учил.Задача ясна?
Мы, бодренько закивав головами, ждали появления девушки. Из-за ширмы вышла дочь Федора Ивановича, легко задрапированная в лиловую накидку, которая скрывала лишь вполне развитую грудь и бедра. Катюша свободно, раскованно взашла на подиум, и приняв свободную, раскрепощенную позу, повернула к нам свое лицо.
Я быстро, как обычно, сделал набросок каркаса для позы и вновь обратил внимание на лицо. Лицо притягивало взгляд и не отпускало. Помню,  как что-то там пытался изобразить, но рука вдруг стала не моей, она, как буд-то, потеряла связь со взглядом или, как говорил наш наставник, перестала быть продолжением глаз. Очнулся лишь, когда почувствовал на своем плече руку Федора Ивановича.
-Ты что здесь изображаешь, а Сереж? Ты же не чувствуешь тела! Голова написана хорошо, особенно глаза, а под драпировкой что? Что ниже головы я тебя  спрашиваю?
Я перевел взгляд на свой карандашный рисунок и ужаснулся. На меня смотрела голова дочери Федора Ивановича Катюши, а ниже…ниже было изображено тело атлета, явно мужского пола, или что-то совсем бесполое. Рука рисовала по памяти, по каркасу, мышцы человека…но тела небыло.
Я поднял виноватый взгляд на Федора Ивановича и хлопал глазами, не зная что сказать. Федор Иванович, поднял меня и потащил к Катюше.
-Положи руку ей на шею и проведи по спине, по тазу и бедрам. Да не бойся ты ее не укусит. Что ты гладишь эту лиловую тряпку? Я сказал, проведи так, что бы почувствовать тело, а ты почти по воздуху…
Я глядя в глаза Катерине, опять попробовал провести рукой, но у меня почему-то не получалось. Я со стыдом понял, что трушу. Девушка поняла меня, озорно блеснула глазами, взяла мою безвольную руку, положила ее себе на грудь, слегка прижала, так, что я почувствовал ее сосок и мягко провела сначала по груди, а потом и ниже по животу  и бедру. Не знаю, что отразилось на моем лице, но я почувствовал, как всего меня обдало жаром, лицо мое загорелось, а уши прямо запылали. Я пальцами почувствовал тело девушки, почувствовал, что под драпировкой не было ни одного из принятых элементов одежды, почувствовал ее бархатистую, упругую кожу и все изгибы. С отяжелевшими ногами я отправился на свое место и плюхнулся на табурет. Через полчаса, ко мне подошел Федор Иванович и одобрительно хрюкнув похлопал меня по плечу:
-Ну вот, это другое дело! Правда Катюха получилась более грациозней, чем есть на самом деле, но в целом…хорошо. Вот здесь смотри, видишь, -и он карандашом показал на бедро, -здесь бедро прорисовывается сквозь драпировку, и оно чуточку рельефней чем у тебя.
Федор Иванович двумя штрихами, поправил мой рисунок и подошел к рисующему рядом со мной Косте. Он что-то ему показывал, говорил о чувстве натуры, о том, что бы он еще раз повторил материал о строении мышц спины, но я уже не слушал. Я опять смотрел на Катюшу.
После занятий, зашел за братишкой и мы поехали с ним домой. На следующее занятие я поехал задолго до его начала и тащил своего братишку за руку, как буд-то за нами кто-то гнался. Завел Сашку на музыкальное занятие к Людмиле Валерьяновне, а сам понесся в студию. В студии никого не было, но я пододвинул к себе доску для рисования, закрепил к нему лист бумаги и по памяти нарисовал Катюшу. Штрихи ложились сами по себе, и через пятнадцать минут на меня смотрела обнаженная девушка. За спиной кто-то шумно вздохнул, и обернувшись я увидел Федора Ивановича. Он открепил мой рисунок и кивнув головой позвал за собой.
У нашего руководителя, рядом со студией был малюсенький кабинетик, где он хранил все наши работы и свои эскизы. Нас он никогда к себе не приглашал, и то, что было за дверью, было для нас тайной за семью замками. Федор Иванович завел меня к себе, молча налил себе и мне чаю и пододвинув блюдце с печеньем сказал:
-Пей. Знаешь Сереж, как тяжело терять детей. Вот и сегодня, я почти ее потерял. Катюха то моя уехала к матери, мы с ней развелись, когда Катюшке было два года. Растил ее растил, и тут появилась! Ну да что говорить… Ты пей, пей Сереж, а то остынет. Я заберу этот набросок себе, на память. Я ведь ее никогда сам не рисовал, все боялся сглазить.
В тот день занятия не было. Федор Иванович извинился перед нами и ушел. А мы смотрели на его сразу постаревшую, сгорбившуюся спину и молчали.
Наступили каникулы и прекратились занятия по музыке и рисованию. Меня перевели в десятый класс и я что бы поддержать честь школы принял участие в соревнованиях по легкой атлетике, заработал первый разряд и что бы не бездельничать записался в легкоатлетический клуб «Спринт». Лето пролетело незаметно, на мне как и раньше висела обязанность присматривать за братьями и я с ними гулял по улице, играл в футбол, кормил отцовских голубей. В августе месяце, что бы заработать себе на новый костюм для школы отец устроил меня в столярную мастерскую на мясокомбинат, где махал молотком- делал ящики и таскал доски.
Наступил сентябрь, начались занятия в школе и в студии изобразительного искусства. Я по прежнему возил братишку на занятия по музыке, он перешел во второй класс. Мы с ним уже начали играть на фортепиано в четыре руки, и первым нашим совместным произведением стал марш «Афинские развалины».
В школе подходила к концу первая четверть, и родители меня предупредили, что отец получил новое назначение в маленький горняцкий городок в Восточном Казахстане. Жаль было расставаться с друзьями, ведь я с ними проучился почти десять лет, да и бросать занятия в студии тоже было жаль. За две недели до отъезда я подошел к Федору Ивановичу, в последнее время он словно помолодел, шутил и смеялся как и прежде. Вернулась к нему его Катюша. Пришлось признаться, что я скоро уеду и придется прощаться. Федор Иванович вздохнул и признался:
-Знаешь прикипел я к вам как-то душой, жаль будет расставаться. Знаешь, я наверно так сделаю. Скоро будет проходить, в рамках нашей студии, конкурс на лучший акварельный этюд «Жизнь нашего горлда», так вот, давай вместе со всеми прогуляйся по городу, сделай наброски и когда выберешь сюжет приступай.
-Федор Иванович, я вам так благодарен за все что вы для меня сделали, но ведь на подведении итогов меня не будет.
-Чушь, останется твоя работа, и это будет для меня, для школы лучшим подарком. Приступай.
И я приступил. Взял свой этюдник и расстроенный пошел в городской парк. Близлежащие закоулки парка были ухожена и облагорожены, стояли скамейки, кусты были аккуратно подстрижены, везде зеленела травка. Чуть дальше, кусты были гуще, чаще попадались сломанные скамейки и шаталась публика явно не из сливок общества. Сюда, правда наведывалась милиция и гоняла алкашей и другую непотребную публику, но после таких рейдов, все возвращалось на круги своя.
Облюбовав одно место где заросли кустарника, как бы обнимали скамейку, я увидел сидящую молодую женщину в ярком, кричащем платье. Спрятавшись за ближайшими кустами, я приступил. Рисовалось легко и как-то непринужденно. Быстро набросал кусты и скамейку, дорожку которая вела вдаль парка, я приступил к фигуре женщины, максимально пытаясь в рисунке приблизить изображение. Не задумываясь, я прорабатывал на рисунке детали, когда увидел, что мое пребывание не осталось незамеченным. Тогда я извинившись подошел поближе и встав от нее буквально в трех метрах, старался как можно быстрее все закончить. Женщина занервничала, закрутила головой и вдруг вскочив и обозвав меня сопляком умчалась дальше в дебри парка.
Придя в класс, я взял мольберт и дотошно, не вникая в суть принялся облекать все нарисованное в краски. Стали подходить и другие ребята. Все усердно работали, когда в студию зашел Федор Иванович и начал потихоньку обходить наши этюдники и мольберты. Дойдя до меня, Федор Иванович, остановился, нагнулся что бы поближе рассмотреть детали и вдруг из его горла стал вырываться смех. Смех захлестывал его, вот он уже согнулся в три погибели и вдруг распрямившись, он поцеловал меня в макушку и сорвавшись с места куда-то убежал.
Вернулся он с еще двумя преподавателями нашей студии. Те посмотрев на мой этюд, тоже стали хохотать все громче и громче. Александр Борисович, преподаватель портретной студии, хохоча во все горло и тыча пальцем в фигуру на рисунке еле выдохнул:
-Федь, так он проститутку нарисовал. А смотри как он выписал приподнятое платье и торчащий из под резинки чулков десятку, Ну молодец парень.
И хохот продолжался….