Нюма Н. со своими откровениями Глава 10. Памятник

                Глава 10. Памятник советской эпохе.

          Возможно, мои жалкие оправдания прозвучат не совсем убедительно, но бредовая идея писать главу, посвящённую туалетам, принадлежит Нюме. Я был категорически против. Нет, не потому, что это неаппетитная и неблагодарная тема, а просто о туалетах уже достаточно много написано.
     -  Кому позволено определять достаточно или недостаточно? - не унимался Нюма.
     - Это демагогия. «Процицирую» тебе изумительную «туалетную» шутку твоего двойника Миши Жванецкого: «Всё в этом мире относительно: например, длина минуты зависит от того, с какой стороны двери туалета вы находитесь».
     - Зачем мне туалетная теория относительности  Жванецкого? – недоумевал Наум, - я хочу описать (ударение на третьем слоге!) советский туалет!
     - И здесь ты опоздал. Владимир Войнович в своей «Монументальной пропаганде» уже сделал это.
     Нюма выскочил из комнаты и уже через несколько секунд вернулся, держа в руках новенькую книгу Войновича, и, моментально найдя нужный отрывок, хотя открыл эту книгу явно впервые, начал его зачитывать. Он прочёл о дощатых сарайчиках, о больших дырах на  скользком  деревянном полу, о «кучах, наложенных вокруг и вразброс, как будто обстрел производился не в упор, а из дальнобойных орудий», о запахе карболки, который «выдерживали только советские люди и большие зелёные мухи…»
     - …Какой памятник поставить нашей советской эпохе?! - с пафосом закончил чтение Нюма, - … не Сталину, не Ленину,… а Неизвестному Советскому Человеку, сидящему орлом на вершине высокой горы (пик Коммунизма), наложенной им же…
     - Здорово! – Наум захлопнул книгу, не желая при этом сдаваться. - Но всё же Войнович описал  внутренний «интерьер» советского туалета, и ему ещё крупно повезло, что он умудрился в него попасть, я же расскажу тебе совсем другую историю, тем более, что это неразрывно связано с туризмом.
    Последний довод окончательно убедил меня, и я решил поднять эту тему, хотя перед читателем я всё же извиняюсь!..
 
                Нет повести печальнее на свете,
                Чем повесть о советском туалете.

     Впрочем, есть известная песня, слова которой могли бы стать лучшим эпиграфом к этой главе:
               
                На белом-белом покрывале января
                Любимой девушки я имя написал…
    
     Правда, ударение в слове «написал» в данном случае в свете освещённых ниже событий следовало бы ставить на букву «и». Для соблюдения же ритма песни (а заодно введя и рифму) изменим её текст и предложим его читателю в другой редакции:

                На белом-белом покрывале января
                Любимой девушки написал имя я …
   
     Однако начну издалека…
     На известной картине русского художника-пейзажиста Архипа Куинджи «Лунная ночь на Днепре», полюбоваться которой можно в Государственном Русском музее Санкт-Петербурга, специалисты насчитали 41 оттенок чёрного цвета. На картине французского художника-примитивиста Анри Руссо «Заклинательница змей» (музей Орсэ, Париж) было выявлено более 50-ти оттенков  зелёного цвета. Однако все эти цифры не могут конкурировать с количеством оттенков жёлтого цвета, которым пестрила палитра, оставленная советскими гражданами на снежных сугробах, окаймляющих петляющую стометровую дорожку, ведущую от автобусной остановки к заветной мечте любого туриста – белёной будке туалета. Эта достопримечательность находилась в Закарпатье, недалеко от Нижних Ворот на магистрали Львов – Ужгород.   Десятки туристических автобусов, везущих горнолыжников и просто любителей гор, ежедневно по просьбе изнемогающих пассажиров останавливались в этом месте, и многие сотни граждан, желающие облегчиться, выскакивали из автобусов и быстрой, но весьма странной походкой с прижатыми друг к другу коленями, направлялись к объекту грёз, рождённых их воображением в течение последних трёх часов. Первые лимонные пятна и пятна, напоминающие по цвету спелый грейпфрут, были оставлены особо нетерпеливыми уже за первым изгибом глубоко (метра на полтора!) утопающей в снегу дорожки.

     Мне вспоминается истинная история, произошедшая в Пенатах, когда Антон Павлович Чехов, гуляя по парку с Ильёй Ефимовичем Репиным, увидел, как рядом с ними, у скамейки, присела по нужде собачка, тут же оставившая пятно на снегу. Антон Павлович попытался затереть ногой неприличный след, на что Репин воскликнул: «Не трогайте! Какой восхитительный жёлтый цвет!» Ах, бедный Илья Ефимович! Его бы в Карпаты к тому туалету – вот порадовалась бы душа художника разнообразию оттенков его любимого цвета!..

     Первые две трети пути в направлении «заветной избушки» выглядели, тем не менее, достаточно прилично и вряд ли способны были разбудить фантазию настоящего художника. Объясняется это тем, что дорожка, протоптанная тысячью ног в глубоком снегу, была общей для особей обоих полов. Художественная галерея начиналась с того момента, когда дорожка раздваивалась на два рукава, ведущих в мужскую и женскую часть туалета. Левый коридор был предназначен для мужчин, о чём предупреждал знак в виде буквы «М», написанный изумительным золотисто-жёлтым цветом (вспомним упомянутую собачку) на утоптанном снегу. Было сразу видно, что знак этот за последние часы многократно подвергался реставрации.
     - Тоже мне, джентльмены, - возмущенно, по-хозяйски подумал Нюма, - чем тратить силы и «краску» на бесконечные обновления, могли бы лучше помочь слабому полу, отметив проход в их отделение буквой «Ж». Самим-то дамам, небось, несподручно с этим справиться!..
     Для посетителя, прошедшего пару шагов и завернувшего за угол, неожиданно открывалась освещённая солнцем панорама, отдалённо напоминающая анфиладу Версальского дворца, созданную Людвигом XIV во второй половине XVII века, а по количеству художественных изображений (кто сказал «наскальных рисунков»?!) не уступала галерее Уффици во Флоренции и музею Прадо в Мадриде вместе взятым.
     Чего здесь только не было: изображения имён «живописцев» и их возлюбленных (некоторые экономно, каллиграфически выписывали длинные имена, другим же не хватало «пороху» даже на инициалы), изображения отдельных цветков и целых букетов (последние, судя по цветам красок, были предметами коллективного творчества), встречались и портретные работы в стиле Анри Матисса и Амедео Модильяни.
     Нюма, продвигаясь по дорожке и восхищаясь разнообразием творческих замыслов авторов, поравнялся с сыном Моней. Тот, отойдя и прищурившись, любовался витиеватой надписью: «Вика, знай, что я – далее искусно изображалось сердце, обозначающие слово «люблю» – тебя. Витя».
     - Твой Витя – полный дебил! – вернул Моню к действительности отец.
     - Почему? – удивился Моня.
     - Потому что Вика, к сожалению, никогда не узнает о его нежных к ней чувствах, ибо посещает лишь соседнюю галерею.
     Вообще, женских имён было написано такое множество, что ту песню, которую я привёл в начале главы в качестве эпиграфа («На белом-белом покрывале января…»), имел бы право исполнить «а капелла» огромный хор мальчиков.
     - Я остановился, - взволнованно рассказывал Нюма, - перед одной поразившей воображение надписью. И дело было вовсе не в самом тексте, удивлял уровень. Нет, не художественный уровень каллиграфии, а буквально тот уровень над землёй, на котором она была произведена – это был уровень груди? Даже несколько выше! Это казалось технически невыполнимым…. Потрясающе! Я даже поймал себя на том, что начал искать на снегу следы от ножек складной стремянки или табуретки, хотя какой идиот попёрся бы в туалет, неся на себе перечисленные конструкции. А, может быть, это «дело рук» Арвидаса Сабониса?
     - Талантливый народ! – прошамкал за спиной у Нюмы обгоняющий его на тропинке дед в валенках и телогрейке.
     - Да, уж! – единственное, что мог выговорить Нюма.
     Диву даёшься, на что способен простой, малограмотный советский человек, как тянется его ранимая душа к настоящей живописи, как он хочет оставить о себе вечную память. «Вот теперь искусство принадлежит народу», - указал в 1922 году В.И.Ленин в своей речи на XVII-ом (заключительном) расстреле деятелей буржуазной культуры. Впоследствии три последних слова этой фразы были выхвачены из контекста и политический плакат: «Искусство принадлежит народу» украшал собой заборы пивных, туалетов и прочих культурно-массовых объектов недоношенного социализма… 
     Однако далеко не все произведения живописи можно было увидеть в галерее. Многое оставалось в её «запасниках». «Запасниками» они стали в том смысле, что подойти к «картинам» для обзора в непосредственной близости от туалета не представлялось возможным ни для «художников», ни для почитателей живописи, ни для экспертов. Мешали минные поля, причём плотность минирования была совершенно неправдоподобной. И если в десяти метрах от туалета применялись в основном противопехотные мины, то рядом с туалетом минирование, по утверждению опытных сапёров, смело можно было назвать противотанковым.
     Тем не менее, откуда-то из-за сугроба, где-то совсем близко в направлении туалета, Нюма услышал голоса. Точнее два мужских приятных интеллигентных баритона. Как туда умудрились попасть люди, было одной из многочисленных загадок этого живописнейшего, до сих пор никем не воспетого места на Земле. Мужчины стояли, а скорее всего сидели где-то поблизости, неподалёку, но, к сожалению, их приглушённые голоса были плохо слышны. Говорили они скорее всего о живописи, во всяком случае так это грезилось Науму, который явно различал такие слова, как: «пастель», «анализ», «мазок», «перспектива», «бумага», «в натуре» - слова, так нежно ласкающие слух любого истинного поклонника живописи, к которым Нюма себя, безусловно, причислял.
     Но Наум был художником не только в душе. Он действительно прекрасно рисовал. Однако его живописная манера была слишком реалистичной, я бы сказал академической. Он не был не только сюрреалистом, но даже импрессионистом! Никогда не осваивал новомодных течений, не увлекался граффити, концептуализмом, трансавангардизмом, нео-попом или боди-артом. Чем он мог улучшить или просто дополнить пёструю палитру этой волшебной галереи? Ничем! Поэтому он, не слишком напрягая свой интеллект, поставил на снегу жирую, точнее глубокую, точку так, как будто поставил её на самом себе как на художнике. Потом посмотрел на своё произведение искусства, глубоко вздохнул и, затоптав его в снег ботинком, направился к автобусной остановке. Главный зал галереи он так и не посетил.
     - А ты говоришь  Войнович, - грустно заключил Нюма свой рассказ, - он ещё счастливчик, что умудрился заглянуть внутрь описанного им заведения!


Рецензии
Можно, конечно, было и промолчать даме "постбальзаковского" возраста.
Можно было повторить, вслед за некоторыми рецензентами: "Моветон! Не комильфо!"
Но я рассудила так, что все мы здесь люди взрослые, творческие.
А подобные физиологические отправления свойственны всем без исключения.
И ведь разговор о них - не самоцель!
Примечательно и удивительно, что строчка: "На белом-белом покрывале января..." преследует меня всю эту зиму. Я ее в письмах многим писала.
А вот Вам случай из моей туристической поездки в Китай.
На границе пришлось ждать много-много часов.
Из архитектурных сооружений там был деревянный туалет, стоявший у самого леса.
А дело было весной, в разгар энцефалита.
И вот цепочка туристов потянулась к этому беленому сараю.
Однако, многие выскакивали, как ошпаренные.
Одна дама громко оповестила всех,направляясь в гущу леса:
"Лучше поймать клеща на "ж", чем утонуть в "Г".

( Просите, Боря, что закидала Вас рецками, просто было время,а потом его может не быть. Не заморачивайтесь сразу отвечать на все.)

Иринья Чебоксарова   05.03.2016 22:44     Заявить о нарушении
Нет, мне это нравится! Она ещё у меня прощения просит, что "рецками меня закидала"! С Вас, Ириночка, умрёшь! Спасибо Вам за них большущее! Я вот только с ужасом думаю, что Вы, с такими скоростями, скоро закончите книгу. Тема, конечно, скользкая, но Вы правильно всё решили! Что ж - читайте дальше, больше такого текста не будет! Снова от души благодарю Вас, Боря.

Борис Биндер   06.03.2016 00:02   Заявить о нарушении
На это произведение написано 10 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.