Экстрасенс и знахарка

  Светлой памяти свёкра Карпицкого Никиты Артёмовича

1
Поднималось яркое солнце, дул свежий ветерок, и на залитых светом небесах клубились перламутровые облака. Я стояла у раскрытого окна, вдыхая ароматы уходящего лета, когда в квартиру без стука влетела соседка с нижнего этажа.
– Ну как? – подбоченилась она, ожидая ответа.
Любка гораздо старше меня и недавно выскочила замуж во второй раз, но марку держала: строго следила за фигурой и всегда была во всеоружии: озорнущие глазки кокетливо подведены, капризные губки ярко напомажены, бровки выщипаны на нет.
– Гурченко со своей осиной талией отдыхает! – сказала я серьёзно.
Любаша так и расцвела:
– Ха! Вообще-то я имела в виду платье. Что скажешь? – задрав нос, проплыла она птицей. – С боем вчера вырвала в военторге. Не представляешь, что там творилось! Смотри, какая вышивка – ручная работа!
Я подошла, чтобы поближе рассмотреть обновку, но Любаша вдруг  взволнованно спросила:
– Постой, а ты чего дома сидишь? Кого там, в окне высматриваешь?
– Никого. Просто любуюсь клумбой, – пожала я плечами.
– Не наскучило ещё любоваться?
– Цветы не могут наскучить. С красотою цветов не сравнится ни одна вышивка.
– Да ну тебя! – отмахнулась соседка. – Ты разве не в курсе, что в Доме офицеров экстрасенс принимает? Со всей области к нему люди валят. Билеты сумасшедших денег стоят! А сегодня маг бесплатно даёт сеанс офицерским жёнам. Видела Наташку? Она сразу на пять килограммов похудела! А Жанку?..
И тараторка стала загибать пальцы, перечисляя имена счастливиц, которых заезжий кудесник враз из пампушек превратил в стройняшек, но, невзначай вспомнив, что у неё в холодильнике «мышь повесилась», и при этом надо сообразить, чем мужа накормить, тотчас уметеорилась.
День у меня был незанятым. Сынишку забрали на выходные родители. Муж на сутки заступил в наряд. Дома сидеть расхотелось. И я, поправив перед зеркалом причёску, вышла из квартиры.

2
На улице было полно народу: сновали на велосипедах мальчишки; гуляла молодёжь; сплетничали, сидя на лавочках, офицерские жёны.
По улице без названия я направилась к Дому офицеров.
У парадной никакой очереди не было. «Разыграла Любаша!» – подумала без обиды. Но после некоторых колебаний всё же вошла в здание и поинтересовалась у кряжистой, крепкой вахтёрши, вцепившейся в меня взглядом из-под очков, принимает ли экстрасенс.
– Проснулась! Закончен приём, – ответила с неудовольствием сторожиха.
И я повернула к выходу. Но толстуха неожиданно окликнула:
– Подожди. Колдун твой живёт этажом выше. Нынче съезжает. Иди, скажешь дежурному прапорщику, что, мол, пришла с важным поручением, только про меня, чур, не говори, а то мне от него попадёт.
Поблагодарив сговорчивую вахтёршу, я поднялась на второй этаж. Дежурный, отвлёкшись от телевизора, исподлобья уставился на меня, и я еле сдержала улыбку, заметив, что брови у него, как медведи лежат. На моё убедительное «по очень важному поручению» бровастый недовольно фыркнул, однако номер комнаты назвал и, проводив меня длинным взглядом, снова уставился в экран.
Я не спеша пошла по коридору и, увидев на дверной бляшке названные цифры, постучалась. На стук ответили зычным голосом. Открыла дверь и замерла у порога, глядя на коренастого мужчину с тёмными глазами-свёрлами, сидевшего посреди комнаты на туго набитом кожаном чемодане и пытавшегося его застегнуть.
– Тебе чего? – недовольно бросил он, царапнув меня взглядом.
Сбитая с толку его резкостью, я растерялась.
– Мне сказали, в этом номере проживает экстрасенс.
– Проживал. Уже съезжает, – недружелюбно ответил незнакомец и вдруг улыбнулся. – Не стой, как свечка. Помоги.
Я послушалась. Вдвоём мы быстро справились с чемоданом, и крепыш подобрел:
– А тебе зачем экстрасенс?
– Похудеть хотела... – смущённо призналась я.
– А ты уверена, что этого хочешь? – насмешливо прищурился «ясно видящий», окинув хватким взглядом мою крепкую, пышущую здоровьем фигуру.
У меня как-то странно сжалось сердце, как будто предчувствуя беду. И надо было тогда повернуться и уйти. Но нет, я согласно кивнула головой...
Голос толстяка снова стал решительным и резким. Поставив перед собой стул, он велел мне сесть. И хотя единственным моим желанием в тот момент было бежать, куда глаза глядят, я подчинилась.
– Вытяни руки вперёд, – услышала я властный голос.
Я покорно подняла обмякшие, ставшие вдруг чужими руки, и маг легонько начал сжимать кончики пальцев. По моему лицу побежали судороги: мне показалось, что в пальцы вонзаются раскалённые иголки.
– Дорогуша, тебе лечиться надо. Сердце больное, поджелудочная, печень, желудок... – угрюмо  перечислял «всевидящий».
– А здоровое у меня что-нибудь есть? Или мне сейчас не домой, а прямо на кладбище отправляться, – попыталась я улыбнуться.
Вместо ответа «целитель» полез в тумбочку, достал банку с какой-то желтоватой жидкостью и стал подробно рассказывать, как следует принимать снадобье. При этом он несколько раз повторил, что ни в коем случае нельзя выливать лекарство. Но я к тому времени уже туго соображала…
Из номера вышла шатаясь. Перед глазами всё плыло. Не помню, как добралась до своего подъезда. Когда я еле тащилась вверх по лестнице, точно взвалив на себя невидимую тяжесть, из квартиры высунулась Любаша.
– Ну как, встретилась? – спросила она нетерпеливо и, не услышав ответа, забеспокоилась:
– Чёй ты, как пьяная? Помочь, может?
Но я только отрицательно болтнула головой.

3
Первое, что я сделала, переступив порог дома – вылила пойло, которое всучил мне колдун. И упала без сил на кровать, провалившись в сон…
Наутро проснулась с чугунной головой. Подошла к зеркалу и внимательно посмотрела на себя: куда девался радостный взгляд? Лицо выглядело усталым, бледным, под глазами тёмные круги.
Весь день я чувствовала себя не в своей тарелке, старалась отвлечься разного рода домашними хлопотами, ожидая мужа с наряда. И когда он вернулся, мне вдруг схудилось...
С этого дня со мной стало происходить что-то неладное: всегда в одно и то же время, где-то ближе к вечеру, в голове начинала вращаться тошнотворная карусель. Пальцы рук невообразимым образом скручивала судорога. К горлу подступал ком, воздуха становилось мало, и я теряла сознание.
Узнав о моих приступах и чувствуя за собой вину, ко мне зачастила Любаша. Каждый раз она хватала нашатырь и валерьянку или просто подводила меня к открытому окну. Приступы длились недолго, но отнимали столько сил, что, придя в себя, я никого уже не хотела видеть, а только спать, спать, спать…
Муж со мной маялся. На первых порах он вызывал неотложку. Чаще всего на вызовы приезжала врач-невропатолог, средних лет эффектная дама, которую  собственная внешность заботила больше, чем моё здоровье. Как-то она отвела супруга в сторонку и шепнула:
– Гони её на работу! Она у тебя от безделья с ума сходит!
Стало обидно, что врач вместо того, чтобы помогать мне, строила мужу глазки и намекала о моей симуляции.
Недоверчиво к моей странной болезни относился и свёкор, пока сам однажды не стал невольным свидетелем моих мучений. После этого он проявил истинно отцовскую заботу обо мне.
– Как же ты живёшь с этой бедою? Надо что-то делать, а не сидеть, сложа руки! Помощь сама не придёт – под лежачий камень вода не течёт.
Меня так тронуло его сочувствие, что покатились слёзы.
– Что ты, что ты, невесточка! – разволновался свёкор. – Не отчаивайся, Бог милостив. Я людей поспрашиваю, может, что подскажут. Тут простой медициной не обойтись...
И уже через несколько дней, вырвавшись к нам после работы, он радостно сообщил:
– Выведал-таки! Есть сильный дед! Завтра выходной, и я сам лично отвезу тебя к нему.
Я улыбнулась, и в моей усталой душе затеплился робкий огонёк надежды.

4
Назавтра, как и обещал, свёкор прикатил за мной на своей новенькой легковушке. Высокий и длинноногий, он легко, не смотря на возраст, взбежал на четвёртый этаж и, переведя дух, прямо с порога принялся рассказывать:
– Я же говорил: мир не без добрых людей! Посоветовали мне толкового лекаря. Даже сахарный диабет лечит!
И попросил меня поторопиться, потому что ехать далековато и надо вернуться засветло, поскольку ждут дела. Он дал мне пять минут на сборы, а сам убежал вперёд, чтобы завести машину.
Я отвела сынишку Любаше, пообещав скоро вернуться, и черканула мужу записку, чтобы он не беспокоился. Убедившись, что газ на кухне выключен, и свет нигде по комнатам не горит, замкнула квартиру и поспешила за свёкром.

Хотя сентябрь перевалил за середину, однако по-прежнему стояла теплынь. Сидя на заднем сидении автомобиля, я задумчиво глядела на бегущие мимо пожелтевшие берёзки, на раскинувшиеся по бокам дороги пахучие луга, заполонённые мечтательно покачивающейся на ветерке солнечной пижмой – и ничто не радовало взгляд. Дорога казалась бесконечно скучной, хотелось только одного: быстрей попасть к целителю, чтобы он избавил меня от томительной болезни, отнимающей желание жить.
Свёкор уже беспокойно поглядывал на часы: небо потухало, притихшие деревни мелькали одна за другой, а с нужным названием никак не попадалась. Вот уже и асфальтовое покрытие закончилось, и осталось позади последнее дремлющее местечко с каким-то лесным названием, но совсем не с тем, какое мы искали. Впереди лежала пустынная дорога. Было понятно, что мы сбились с пути. Но милостив Господь: только свёкор решил повернуть обратно, как неожиданно в стороне, за купами высоких деревьев, увитых траурными тенями, послышалось звонкое «ку-ка-ре-ку», и мы, приободрившись, устремились на зов удалённого от дороги хуторка...
Селеньице, куда мы случайно попали, было совсем крохотным. В тёмных окнах обветшалых хаток медленно угасала заря. Возле одной из них на покривившейся ступеньке сидел небритый дедок с добрым лицом, высушенным солнцем и годами, и смалил* самосад. Серые его зоркие стариковские глазки светились задорным огоньком.
Свёкор заглушил мотор и вышел из машины. Следом вышла и я.
– Послушай, человече! Есть тут у вас знахарка какая? – подойдя и поздоровавшись, спросил свёкор.
– Знамо, – охотно отозвался старожил, с любопытством глянув на прибывшего.
И, крепко затянувшись и выпустив через ноздри горькие струйки дыма, не то в шутку, не то всерьёз попросил лежащую рядом рыжую собачонку:
– Ну-ка, побрехушка, покажи дорогу!
Дворняжка вскинулась и, озираясь, послушно посеменила по хорошо утоптанной дорожке.
Переглянувшись, мы со свёкром поспешили за необычным проводником.
Исполняя волю хозяина, животинка довела нас до хатки, глядящей на лес, и, помахав на прощание пушистым, почти лисьим хвостом, умчалась восвояси.
Свёкор постучался в дверь – никакого ответа. Недоуменно пожав плечами, звякнул костяшками пальцев по дремотному окну – и снова тишина. Потоптавшись, мы нерешительно вошли в сенцы.
– Есть тут кто живой? Хозяйка, принимай гостей! – шумнул свёкор, со скрипом отваливая вторую, внутреннюю, тяжеловесную тесовую дверь.
Стоя у порога, мы переминались с ноги на ногу, чувствуя неловкость за столь позднее вторжение. Было сумрачно. Догорающие в печи уголья скудно высвечивали неприхотливое убранство жилища. Хата изнутри казалась намного больше, чем снаружи. Чёрные бревенчатые стены были сплошь увешаны старинными образами. Некоторые из них были в драгоценных окладах и тускло мерцали красноватыми каменьями, позолотою, бронзою. Под божницей светлела «ладонь Божья» – покрытый белой скатертью грузный дубовый стол. В углу стоял посудный шкаф-поставец с резными дверцами. На лавке, примыкающей к печи, стояли вёдра, чугуны и другая хозяйственная утварь.
Как тень, со светцем* в руках навстречу вышла опрятная с благообразным лицом старушка. Осторожный свет наполнил переднюю. Не удивившись поздним гостям, хозяйка первой начала разговор, приветливо  глядя на нас:
– Лампочка давно не горит. Однако ж не беда, слава Богу, лучинка выручает.
– И я вырастал при лучине. Оно по старинке надёжней, – подхватил ниточку разговора свёкор. – А скажи, хозяюшка, по адресу ли мы приехали? Нам сказали...
Не успел он досказать, как бабушка подошла ко мне и, поднеся светец к моему лицу, вздохнула:
– По адресу, милай, по адресу. Оставь-ка нас одних.
Я с испугом взглянула на свёкра: мне не хотелось, чтобы он уходил. Но он по-отечески тепло провёл ладонью по моему плечу и вышел из хаты.
Бабка поставила светец на лавку и, подойдя к столу, из ящика под столешницей достала тяжёлую золотообрезную книгу с металлической застёжкой. Разложив её на столе, затеплила свечку и, придвинув к себе коротенькую, всё равно, что детскую, скамеечку, позвала негромко:
– Что стоишь? Иди, садись.
Усадив меня, из многочисленных складок широкой и долгой, до самого пола, суконной юбки старица достала складной медный трёхстворчатый образок и, поцеловав, приладила между книгой и свечой. Легко, как пёрышко, слетала за шторку, принесла в бутылке воды. Что-то сыпанула внутрь, пошептала над горлышком – и закурился туман из бутылки; потёк по столу, свесился с края, опустился на дощатый пол, пополз, раздуваясь вширь и в рост, и вот уже вся изба наполнилась этим сладковатым туманом...
Огонёк свечи то замирал, то оживал, раззадоривался, брызгал золотыми искорками.  Мне казалась, что я сплю или грежу. Я не сводила глаз с огонька, а на меня сквозь сизую пелену тумана глядел со стены Николай Угодник...
Отчитывала богомолка долго, прося небесного заступничества у Богородицы Девы, у Господа Всемогущего, у Ангела-Хранителя, у Николая Чудотворца, у Пантелеймона-Целителя и ещё много-много у кого. Дважды молитвеннице делалось худо. Тогда она, держась за стеночку, тихо уходила в горенку и там, многократно осенив себя крестом, припадала к образу Богородицы. Потом всё так же, по стеночке, возвращалась и опять читала и читала молитвы... Радость уже просыпалась во мне. И эта полутёмная изба со старинной крестьянской утварью и каким-то чудесным ароматом, и сама хозяйка начинали казаться мне нездешними, сказочными. Я сидела, как зачарованная, переводя взгляд с иконы на икону, пока старушка шевелила в печи ожегом*, доставая почти потухшие, но ещё тёплые угольки. Она что-то шептала над ними, перекидывала их из ладошки в ладошку, и они мерцали в её руках, как старинные рубины, а потом ссыпала угольки в бутылку с намоленной водой.
– Испей, касатушка – сладостная водица, пей вволю. И с собой возьми. И ещё за водичкой вернись, коль надобность припадёт. Знаю, кто виновник твоей беды. Так и вижу его, окаянного, ославленного связями с нечистым. Только хворь оставит тебя: человек человека скорёжит – Бог поможет, а вот если Бог скорёжит – никто не поможет!
Я жадно приникла к горлышку и стала торопливо пить, боясь остановиться, чудодейственную воду, вкусно пахнущую дымком. А старушка гладила меня по голове удивительно ласковой ладошкой, и так спокойно, так хорошо было у меня на душе и никуда не хотелось уходить. Вот так бы сидела и сидела, глядя на Николу Угодника, на всех святых…
Оторвавшись от питья, я подняла глаза, полные слёз, на мою спасительницу:
– Не знаю, как благодарить вас, бабушка. Вы меня к жизни вернули.
– Не меня, внученька, благодари – Отца нашего Небесного, да угодничков Божиих. А я – что? Делаю, что Бог велит…
Денег бабушка не взяла. Только буханку ржаного хлеба и банку тушёнки, да и то свёкор настоял.
Домой мы возвращались молча. Свёкор следил за дорогой и, думая, что я уснула, даже не включал приёмник. А я прислушивалась к себе, и мне хотелось смеяться от счастья... Я вдруг увидела огромную луну, яркую, как моя радость. И небо... Оно было глубокое, чёрное и сплошь усыпанное звёздами, которые мерцали красноватым светом, как каменья на окладе Николая Угодника, и которое я не видела целую вечность…
06.12.07
Примечание автора:
Смалить – курить, дымить
Светец – подставка для лучины, освещавшей избу
Ожег – кочерга