Идея

;Сегодня он пообещал себе написать добрую сказку. Не пугающую историю в стиле братьев Гримм, а веселую сказку с хорошим концом.
Дело в том, что он не мог не писать. Будто кто-то вкладывал в его голову идею, которой там было слишком тесно. Ему казалось, что если он не выплеснет ее на бумагу, то его голова взорвется, лопнет, как перезревший плод, пачкая стены яркими веселыми каплями крови, кусочками мозгов и белесой костяной крошкой.
В молодости он хотел писать детские сказки. Про волшебников, принцесс и принцев, которые побеждают зло и потом живут долго и счастливо. Но в мире того, кто заставлял его писать, казалось не было места радости.
Из под его пера выходили самые разные истории. Но их всегда объединяла давящая атмосфера безысходности, отчаяния и страха.
Однажды он попробовал не марать бумагу квинтэссенцией мерзости, родившейся в его (или не его?) голове. Он упорно обходил стороной комнату, где стояла старая печатная машинка. Он затыкал уши, чтобы не слышать, как бьется о стенки черепа и вгрызается в его плоть изнутри такая материальная идея.
Головная боль нарастала. Сначала она отдавалась в висках стуком десятков молоточков. Затем тупым пульсирующим давлением в затылке. А потом будто прорвало плотину. Боль нахлынула на него бушующим потоком, изломав и раздавив как букашку.
Он не помнил как ему удалось доползти до машинки, как он взобрался на стул и напечатал первые слова истории. Но как только первые буквы заняли свое место на чистом листе, боль ушла.
Но он не смирился. Вскоре он попытался отрубить себе пальцы. После написания очередного рассказа, оставившего после себя горький привкус желчи во рту, он пошел на кухню, и, сжимая в руке нож, изо всех сил ударил себя по ладони. Боль не заставила себя ждать, но сильнее жжения в покалеченной руке была пульсирующая мигрень. Корчась на испачканном кровью кафеле, он думал, что умирает. А потом встал и написал еще один рассказ, оставляя на бумаге бурые разводы подсыхающей крови.
Но он знал, сегодня особенный день. Мигрень подступала, готовясь сжать его голову стальными тисками, но на этот раз он придумал кое-что особенное.
Усевшись на стул, он взглянул на печатную машинку, которая скалилась на него зубами-клавишами, и улыбнулся.
Идея впивалась в его мозг голодным волком, но он не собирался воплощать ее в жизнь. Он собирался написать добрую, веселую сказку.
“В тридевятом царстве, в тридесятом государстве...” - его пальцы привычно барабанили по клавишам, возводя прекрасный дворец из слов, где жили принц и принцесса.
Боль ударила в затылок, заставив его издать тихий стон. Но на этот раз он не собирался поддаваться.
Первый абзац занял свое место на листе. Первый абзац доброй, веселой сказки о принце, победившем злого волшебника и спасшем свою возлюбленную из его лап.
Он продолжал писать, не обращая внимания на боль, которая разрывала его на кусочки.
Глаза заволокло красной пеленой, но он должен был закончить.
Он почувствовал, как что-то горячее течет у него по лицу. Кровь сочилась из его глаз и ушей, но он продолжал писать.
Уже проваливаясь в небытие, он ударил по клавишам.
“И жили они долго и счастливо.”

Его нашли почти сразу. Двое полицейских осматривали квартиру, пока санитары запаковывали его тело в черный пластиковый пакет.
- Похоже он что-то писал, перед тем как умер.
- Предсмертная записка?
- Не похоже. Скорее какая-то художественная писанина - пожал плечами полноватый полицейский и равнодушно зачитал первый абзац с листа, лежащего рядом с печатной машинкой - “Сегодня он пообещал себе написать добрую сказку. Не пугающую историю в стиле братьев Гримм, а веселую сказку с хорошим концом...”