Апостол часть 2

Парень морщится от кратковременной боли. Правая рука тут же хлопает по брючине, чуть выше того места, где кончается носок. Пальца ощущают легкую вибрацию сминаемого в лепешку тела. Комариха. Нашла таки голое место. И брюки преодолела и носок обошла и сквозь волосы продралась, а вот с укусом просчиталась. Чего так больно нос вонзать? Тут бы и Слон заметил, а молодой и тонкий, как древесный побег парень, подавно. У него кожа, что бумага, а нервы, словно паутинки, тонкие, крепкие и чувствительные. Вот рука и среагировала. Лишила молодую, без двух дней мать, жизни. Благо, на комарином роде, это никак не скажется.
Парень плотнее прижимает штанину к ноге, сминая легкую ткань в складки. Машинально отмечает, как дрожат мышцы, и вовсе не от ночного холода. Тело колотит от страха и еще, от напряжения. Эта, в общем-то, незначительная для мира потеря, напомнила о других погибших. Когда-то, в другой жизни и одновременно совсем недавно, парень знавал куда более значимые смерти. Взгляд зрел, как гибнут носители света, без которых мир потускнел, а человечество потеряло лишние тысячи жизней и душ. И продолжало терять. Страшные смерти. Он зрел их, и не предотвратил. Не мог тогда остановить убийцу. Не хотел. Не знал, кого убивают, не видел, что это плохо. Не отличал света от тьмы, не понимал, что значат поступки его, что можно, а что нельзя делать. Грязен был, с душой запятнанной кровью. Тупой кусок плоти, с воткнутым в руку сатанинским знаменем. С отпечатком копыта на лбу, и по контуру надпись: «раб плоти». Как ненавидел свое прошлое. Как, ненавидел! Только одно утешало: осознание, что после смерти, обязательно отправится в ад, и там, в вечных муках, попытается искупить вину за совершенное. Если вообще возможно искупить. Парень не мог придумать пытки, способной уравняться с им содеянным. Ведь не просто не остановил убийцу. Он сам был убийцей. Тогда, в другой жизни, и одновременно совсем недавно. Когда откликался на имя Вован, а о мире знал только, что он где-то есть, а все люди братья.
Мир для Вована был понятием абстрактным и с жизнью никак не связанным. Поэтому окружающее и окружающих, воспринимал, как данность, с которой можно делать все, что хочешь, и которая никуда не денется. Мир, это ведь не отец, ушедший однажды на зимнюю охоту и не вернувшийся. Поговаривали разное, вроде как, несчастный случай, а может и свалил куда. Например к любовнице, о которой ходило столько слухов. Сколько тогда было Вовану? В восьмой класс ходил. После девятого вышибли за неуспеваемость и хулиганство. Потом ПТУ. Там научился курить химку, ловить в подворотнях одиноких прохожих и немного разбираться в колесной технике. Дальше армия, из которой узнал, что девушка бросила, а мать повторно вышла замуж. Там же получил прозвище «меткач», за умение делать из мишени баранку. Отец любил зимнюю охоту, а сын любил отца.
Дембель встретил в двадцать один, уже не мальчик, но мужчина. Два армейских года добавили сил, и умения силой пользоваться, а вот мозги на раздачу призов не поспели. Поэтому, первым делом, по прибытии в родное село, отыскал бывшую девушку. Оказалось, о Воване она давно забыла и вот уже как год ложиться под другого и откликается на фамилию Иволгина. Вован напомнил, как умел, и ей  и другому. На следующие два месяца в бюджете четы Иволгиных прописались расходы на стоматолога. Клиника «Улыбка» обогатилась на тридцать тысяч рублей, а Вован потратился на пластырь для ободранных костяшек.
Новый мамин хахаль тоже не заставил хлопать в ладоши, и от фарфоровой улыбки его спасло только наличие денег. Понимая шаткость своего положения, хахаль не жадничал, поэтому скоро Вован обзавелся реальным пацанским прикидом, с мобильником и золотой цепурой. Ну а дальше, пошло – поехало. Дружки, водка, девочки, бары, мордобои при луне. Хахаль обеспечивал легкие деньги, и также легко Вован их лишался. Правда через некоторое время такая зависимость от отчима, начала угнетать. Дело было не в нехватке денег. Борисыч стабильно выдавал любые суммы, стоило только попросить.Дело было в том, как отчим – Борисыч их давал. Если раньше на очкастом лице читалось волнение, дескать, бери, сколько хочешь, только отвяжись, то теперь перед Вованом появлялась маска превосходства. Эта сдержанная улыбочка сочувствия, спокойный отеческий взгляд. Если раньше отчим откупался, то теперь, кидал подачки. А подачек Вован не терпел.
Попытка клянчить деньги через мать оказалась неудачной. Отчим, не повелся. Оставалось одно – искать работу. Точнее, заработок. Вован разграничивал эти понятия. Работа, это, к примеру, мыть машины, или сторожем. А заработок, может быть любым. И желательно, что бы особо не напрягаться. И что бы занятие было по профилю, то есть совпадало с тем, что Вован делать умеет и любит. К этой категории относилось не так много умений, и, бесспорно на первом месте, с огромным отрывом находилась стрельба. А в кого стрелять, особого значения не имело. Главное, что бы за это давали деньги, и не меньшие, чем отчим – Борисыч. Для Вована мир был понятием абстрактным, поэтому окружающее и окружающих, он воспринимал как данность, с которой можно делать все что хочешь, и которая никуда не денется. Был сторож. Бах! Нет сторожа. И никаких проблем. Ведь это всего лишь тупой сонный сторож. Завтра на его место придет другой, такой же. Ничего вокруг не изменилось. А то, что у сторожа могут быть семья, дети…. Так далеко Вован логическую цепочку не продолжал. Это ведь не отец – охотник, научивший сына стрелять, а всего лишь сторож. Или лысоватый мужчина в рубашке и брюках. Он заходит в подъезд, но дальше первой ступени не подымается. Или юноша с редкими усами, что даже перед смертью не выпускает из рук ноутбук. Будто, это самое дорогое, что есть в жизни. Вован никогда не видел своего настоящего нанимателя, только шестерок. Но это было не важно. Главное работенка была не пыльной, а денег хватало, даже более чем. Вован нажимал на курок, и в карман лилась наличность. И целый месяц можно было не париться, ну, или около того. Только однажды ему заказали нескольких за короткий период. Семерых, с интервалом в один – два дня. Тогда Вован впервые действовал в группе. Напарник – стрелок и несколько поисковиков, так как оказалось, что все заказанные смотались за день до гибели. Как шкурой чувствовали. А заказчик очень просил поторопиться. В случае неудачи, обещал устроить большие неприятности. Вован сначала не понял, чем эти безусые пацаны-ботаники так опасны. Даже смеялся на этот счет. Убивал, ломал компьютеры и смеялся. Пока не угораздило посмотреть в один из экранов, где мелькали непонятные картинки. После чего Вован умер, а его тело занял другой человек.
Этот последний для Вована день. Они с напарником заловили шестого пацана. Предпоследнего. Его, как и двоих перед этим, пришлось допрашивать, потому что седьмого заказанного поисковики не нашли. А тот значился главным. Вован не очень любил допросы, и чаще просто сидел в сторонке, на стуле, и курил, в ожидании пока Коля закончит экзекуцию. Руки нервно опустошали сигаретную пачку, а уши старались не слушать криков. В прошлых два раза были только крики. Заказанные ни шиша не знали о седьмом своем друге и промучились, в общем-то, зря. Но сегодняшний пациент, наконец-то выдал слова. Вован докуривал предпоследнюю папироску с фильтром, когда услышал о студенческом общежитии. Тогда, Вован в последний раз улыбнулся. Заказчик будет доволен. Руки достали любимый ТТ., и, передернули затвор. Мушка совместилась с головой жертвы. Тогда Вован последний раз выстрелил, и отправился в соседнюю комнату ломать компьютер, который почему-то работал. Последнюю сигарету, он так и не выкурил.
Следующие два дня, человека откликающегося на имя Вован, ломало. В голове мелькали картинки и звучали голоса, совсем не похожие на те, что звучали раньше. Хотелось чего-то нового, непонятного, неизведанного. Он чувствовал голод, но есть не хотелось. Еще не знал, что это голод разума. В груди зарождалась боль, но не от удара по ребрам. Еще не знал, что это просыпается совесть. Взгляд выхватывал то, чего раньше не замечал. Маленький голодный котенок, мать катит коляску, солнце окрашивает облака на закате. Все бессвязно, все непонятно. Совсем забыл о том, что раньше казалось главным. Появилось какое-то отвращение к своей жизни. Уйти из нее, провалиться хотя бы на пару дней. Пока мелькают картинки, а в груди болит, и хочется плакать, когда мяучит голодный котенок. Неопределенность. Человек уже не Вован, но еще не кто-то другой. И так продолжается до встречи в общежитии. В тот день, в комнате на втором этаже умерли трое: Воин Света, Вован и Коля. А родился один: Владимир-апостол. Человек с изможденным лицом, от страданий о грешном прошлом. С вечной болью в груди от нескончаемого самоедства, и единственной мыслью об искуплении греха.
Именно эта мысль привела сегодня в ночной парк, полный таинственных шорохов и комаров. Если бы зад не чувствовал жестких досок скамейки, а уши не улавливали рычания моторов с недалекого шоссе, можно было решить, что находишься в лесу. Уже несколько лет Владимир не видел дикого леса. С армейских времен. Последние недели, мысль о походе в тайгу, как когда-то с отцом, посещала все чаще. Уйти на месяц, а то и на лето. Раствориться в девственной чистоте, забыть все. Владимир знал, что обязательно так поступит, но только не сейчас. Может быть, через год, или через десять, а то и вовсе в следующей жизни. Кода перестанет терзать чувство вины, а прошлое выпустит из цепких объятий долга. Перед Воином Света, которого не уберег. Перед апостолами, которых убил. Перед миром, который не стал лучше.
Сколько месяцев Владимир искал способ, коим можно достичь искупления? Не считал. Первые судорожные попытки творить добро. Приютить бездомного котенка, перевести через дорогу старушку, кинуть десятку нищему. Знакомые с детства штампы. Но действия не приносили покоя. Наверное, мало этого было. Приходило смутное понимание, что нужно действовать как Воин Света. Нужно изменять людей, в лучшую сторону. Но, как? Не было тех знаний. И не у кого было спросить. Воин Света лежал в могиле. Его уста замолчали навсегда, а пущенное в сеть Слово, скоро погибло. Владимир пытался найти ролик в Интернете, но тщетно. Должно быть, постарался бывший наниматель Вована, или тот, кто над нанимателем стоял.
Воин Света. Как хотелось верить, что он, не человек, что возродится. Но Владимир сам видел труп в алом обрамлении гроба. Провожал взглядом на дно могильной ямы. Сам кинул горсть земли на крышку последнего обиталища созидателя. А после, за дело принялся экскаватор. И с каждым взмахом ковша, уходила надежда. Владимир не хотел смотреть, и не мог оторвать взгляда. Черты лица исказило, как на уродливой картине экспрессиониста. Порывалось броситься под ковш, с криками: «Стойте, вы совершаете ошибку. Ему еще не время уходить».
Тогда к Владимиру подошла женщина. Позже узнал, что это осиротевшая мать. Ее слова:
-Молодой человек, вы так страдаете. Вы были знакомы с моим сыном?
-Он был мне, как брат. Это невыносимая потеря. Больно смотреть.
Мать еще постояла рядом, и пригласила Владимира на поминки.
В квартире, где жила семья Воина Света, царил покой. Люди не пели громких песен и почти не пили спиртного. Привычная с детства картина того, как любое событие, будь то именины или похороны, превращается в обычную пьянку, здесь не нарисовалась. Не было тех, кто пришел нажраться по поводу, или просто «словить халяву». Владимир впервые находился в окружении «пришибленных», как выразился бы Вован людей, и это ему понравилось. Исчезнувшее после изменения ощущение комфорта, здесь восстановилось.
Когда отобедали, Владимир оказался предоставлен сам себе. Незаметно рядом оказалась та самая женщина – мать Воина Света. Она назвалась по имени-отчеству, и предложила, если хочется, осмотреть комнату сына. Владимир, конечно же, согласился. Желание увидеть, чем жил созидатель было изначально, просто не решался попросить сам. Тогда, в комнате, наконец-то приблизился к отгадке на вопрос, что нужно делать. Среди разных вещей, Владимир увидел книги. Их созидатель наверняка читал и находил нужные ответы. Не сразу ведь понял, как нужно жить? И Владимир тоже прочитает, и поймет, как искупить вину. Что бы прошлое отступило, а в груди перестало болеть.
Владимир не стал просить книги, а просто переписал названия и фамилии авторов. Книжные магазины и Интернет-почта, позволили найти все в кратчайшие сроки.
Читал, запоем. В каждом слове видел мысли Воина Света, выискивал тайный смысл, мистику. Многие понятия еле воспринимались. Например, связанные с экономикой или психологией. Заросший ржавчиной мозг с трудом проворачивал шестеренки. Иногда, на книгу уходил месяц. Владимир осознавал, что понимает далеко не все. Бывало, просил разъяснений у матери или отчима. Те поначалу удивлялись. Спрашивали, зачем? Но скоро, привыкли. Наверное, решили, что Вова повзрослел. Особенно метаморфоза радовала Борисыча. Теперь было с кем смотреть новости.
Почти полгода Владимир не уходил из дома. Он открыл первую страницу осенью, а когда дочитал последнюю книгу, шла весна. Голова трещала, словно туда запихнули арбуз, и он все рос и рос. Огромное количество знаний, которыми еще не умел пользоваться и просто старался не забыть. Не растерять накопленное богатство. Не понимал пока, что знания никуда не денутся, и забытое само всплывет в памяти в подходящий момент. Не знал, что прочитанное, уже его изменило, и, забыв что-то, хуже не станет.
Так и вышло. Уже через пару недель в голове устаканилось, и Владимир понял, что любит порядок. Когда люди вокруг улыбаются, и нету, у них повода беспокоиться или злиться. А все, что такому ходу дел мешает, напротив, выводило  Владимира из себя. Всякая несправедливость, и вообще все то, что напоминало о прошлой жизни, вызывало брезгливость и гнев. И в исправлении такого порядка вещей, увидел апостол свою судьбу.
Конечно, Владимир не мог исправлять мир глобально, как делал Воин Света, но повлиять на окружающую действительность, был способен. Во многом помог Вован, со своим знанием злачных мест и неслабой картотекой отморозков. У апостола так и не получилось забыть прошлого, и сейчас это даже помогало.
Первая встреча в родном селе. Ряды автомобильных гаражей, где держат своих любимцев водители здешних улиц. Сейчас моторов не слышно. На дворе поздний вечер, скоро появятся первые звезды. Стальные кони заслуженно отдыхают. Их хозяева разбрелись по домам, где поужинают и примутся за тоскующих без ласки жен. У машин будет время набраться сил и соскучиться.
Только одна каменная коробка не спит. Ее двери закрыты, но из щелей сочится свет. На тусклое сияние слетается мошкара, выдавая ночных посидельцев. Сторонний прохожий может решить, что это водитель допоздна корпит над поломкой, но ошибется. В гараже вообще нет автомобиля. Там заняты другим. Владимир, знает об этом.
Над головой орут мартовские коты. Когда-то звуки раздражали, но теперь даже радуют. Взгляд апостола прикован к не спящему гаражу. Ноги почти не сбиваются с ритма, и дверь быстро приближается. Не заперто. Владимир дергает створку на себя, внутренне надеясь, что не сильно изменился лицом, и бывшие дружки признают. Шесть голов поворачиваются одновременно, и более никакой реакции. Хоть бы моргнул кто. Видимо ребята сразу не вкурили что почем и почему. Или уже успели обдолбаться. Пришлось брать инициативу на себя:
-Вы, что пацаны, не узнали? Вован вернулся! Или уже похоронить успели?- апостол делает два шага вперед, и садится на корточки перед белобрысым детиной.- Федор? Федор Михалыч? Это, я,- обнимает Федора за шею и стукается лоб в лоб. Губы раздвигаются в кривой улыбке.- Что, забыл, как водку пили?
Федор продолжает бездействовать, ожидая пока память, отмотает на пять месяцев назад. Через минуту в голове щелкает нужный тумблер:
-Вован б…, ты, где б…, пропадал б…?- толкает апостола ладонью в грудь. Парня откидывает на спину, еле успевает подставить руки.
Владимир гогочет, типа воспринял, как шутку:
-Федор Михалыч, не серчай. Сейчас объясню.
-Ты где б…, пропадал?
Владимир морщится от очередного удара. На этот раз хлопок по солнечному сплетению. Диафрагма отзывается кашлем. Набухают кровью желваки:
-Сейчас объясню. Сказал же,- говорит, делая длинный шаг в сторону. Правая рука сжимается в кулак, а левая поправляет скошенный свитер. Как бы ненароком приподымается нижний край, демонстрируя рукоятку ТТ.
-Федя, дай Вовику объяснить. Что мы, как не свои,- в разговор вмешивается Леонид. Единственный цивильно одетый парень. Даже челка набок зачесана. Не зря носит кличку маминкин сынок.
На этом, вроде успокаиваются. Федор отодвигается обратно, роняя зад на положенную плашмя канистру. Рукоятка ТТ., сделала свое дело, хотя можно сослаться и на речь Леонида. Остальные в помещении, молчат. Им похоже на Вована, наплевать. Апостол возвращается на прежнюю диспозицию, рядом с «другом» Федей. Секунду ищет куда присесть и плюхается на взятую у стены автошину.
-Ну, так, что?- не выдерживает Федор.
-Что, что, мокруха на мне. Пришлось на время схорониться.
-Убил что ли?
-Ну да. Убрал пару лохов, по заказу. Ну, ты же знаешь Федор, что я и как.
На время все замолчали. Потом заговорил Федя:
-А чего сейчас пришел?
-Ну, все пока, кончилась забава. Так, что, я опять с вами. Что, все по-прежнему, травка-муравка?
-Может по-прежнему, а может, и нет,- ответил парень по кличке Худой. Еще его называли Кудряш, или Пушкин.
К этому моменту, Апостол полностью вжился в прежний образ, поэтому ответил без запинки, как надо:
-А нормально ответить можешь? Или подозреваешь меня в чем-то? Если так, то пойдем, поговорим на эту тему.
-Да ладно, остынь,- Федор с размаху опускает богатырскую руку на плечо Владимира и встряхивает.- Чего ты на Худого наезжаешь. Ты же сам виноват, если посудить. Пропал, хрен знает насколько.
-И, что теперь, совсем не появляться? Вон, Малый, тоже сидит, пялится, как на чужого. Ты девку то себе нашел, или по-прежнему рукой забавляешься?
Толпа заржала. Малый с психу зашвырнул в насмешника, первым, что нашла ладонь. Оказалась, вилка. Апостол увернулся, но лицо обрызгало рыбным соком. До броска, Малый ел консервы.
Апостол заметил, как эта пятисекундная сценка разрядила обстановку. По мозгам «друзей», словно прошлась разграничительная линия. Все смеются, все как раньше. Словно и не исчезал Вован на полгода
-Ну, ты Вован б…, даешь,- заговорил Федор уже жизнерадостно.- Все как раньше, травка-муравка,- передразнил апостола.- Ну да. Все, как раньше.
-Траву в Кукуевке берете, где всегда?
-Ну да б…, по дешевке. А потом городским пихаем, в три цены. Школьники хорошо берут, на танцульках тоже. Пушкин с Сыночком занимаются. У них рожи самые ботанские. Менты не цепляются. Ну, еще пару ларьков крышуем, по мелочи.
Все опять заржали, кроме обиженных Леонида и Худого, и, Владимира. Апостол услышал, что хотел. Дальше играть не имело смысла. Рывком подымается на ноги, сбрасывая лапу Федора. Любимый ТТ. ныряет в ладони. Первый выстрел, почти в упор, в белобрысый затылок. Туша падает на ящик заменяющий стол. Под грудью лопается бутылка водки. За это время, апостол стреляет еще дважды. Ближайшие, по правую и левую руку, вскрикивают почти одновременно, и почти одинаково откидывают назад дырявые головы. Это Леня и Вадик – бритый.
Пушкин матерится и, прячась за Малого отпрыгивает к стене. У полностью оправдывающего кличку Малого, нет сил освободиться. Он безуспешно пытается отодрать от горла костлявую руку Худого и что-то хрипит. Только опытный поножовщик Костя, с изрезанным вдоль и поперек лицом, пытается оказать сопротивление. Вытащив из кармана финку, бросается вперед. Владимир отшатывается к двери. Нервный палец жмет на курок. Выстрел швыряет пулю в пол. Взгляд тут же переключается на человека с ножом. Тело готово уйти в случае опасности. Но этого не требуется. Будучи пьяным, Костя спотыкается о тело Федора и падает на четвереньки. Пытается подняться, но не успевает. Апостол дважды жмет на курок. Спина Константина достаточно широка, что бы не промахнуться.
-Стой, не стреляй. Мы кому-то перешли дорогу, да? Давай договоримся. Кому, кому мы насолили? Скажи. А- а- а- а,- Худой переходит на рев, по мере того, как ствол поворачивает к нему свое око.
-Никому. Просто, такие как вы, по земле ходить не должны,- говорит апостол. Последние слова тонут в звуке выстрелов. Палец жмет на курок, пока две из пущенных пуль не попадают в головы. Сначала Худому, а потом Малому. В головы надежнее.
Апостол тушит свет и выходит из гаража. В руках шина, на которой сидел. Искать отпечатки пальцев, нет времени. Лучше выкинет по дороге, в кусты по гуще.
По пути прислушивается к себе. Вроде бы должно полегчать. Скольких эти отморозки могли сделать наркоманами? А среди них дети – цветы жизни. Теперь, даст бог, не завянут. А еще разбои, вымогательства, а то и убийства, которые своим поступком, предотвратил. В голове замелькали картинки смеющихся детей, катающих по песочнице машинки, или лакомящихся мороженным. А вот, благодарный владелец ларька, пожимает руку. С него больше не будут вымогать откупных за крышу. И Борисыч тут. У отчима свой продуктовый магазин, и вполне могла постигнуть та же участь. Говорит: «Спасибо Владимир. Я тебя недооценивал». Губы апостола невольно растягиваются в стороны и вверх. Да, подобное вполне могло быть. И Борисыч сказал бы спасибо. Как и все жители села. Все, хорошо.
Апостол замечает обширные заросли ивняка, и с размаху зашвыривает туда шину. Обтряхивает друг о друга пыльные руки. Дело сделано, но почему-то улыбка не становится шире, а напротив, сходит с лица. И кошки скребутся на душе, как сказали бы в народе. Бередит старую рану.
«Нужно действовать, как Воин Света,- вспомнились слова.- Нужно изменять людей». А не убивать. Потому, что враг ставший другом, лучше, чем мертвый враг. И пример тому он, Владимир, бывший отбросом. Ему дали выбраться со дна ямы, вместо того, что бы закопать. Хотя и второй вариант, был бы справедливым. А он сейчас, закапывает.
Тогда апостол остановился посреди дороги, и, задрав голову к звездам, долго смотрел. Не мигая. Ища в себе, ту светлую жилку, которая позволит изменять, подвигать людей на созидание. Но прозрение так и не пришло. Грудь со стоном выпустила спертый воздух. Ноги продолжили неспешный ход. Наверное, ему не дано, или не время. Нельзя сразу из ямы и в птицы.
Апостол мерил шагами ночь, пока не почувствовал, что засыпает на ходу. Наверное, сотню раз успел прокрутить свою жизнь. И каждый раз приходил к выводу, что не может не убивать, потому как мир грязен, и в таком виде не должен оставаться ни минуты. А мысль об изменении, все равно не оставит в покое, и может, когда ни будь, созреет в слова.
Эта первая встреча, а за ней последовала вторая, почти ни чем не отличимая. Только «друзей» теперь было двое, и занимались гоп-стопом.
Первая осознанная попытка переубедить:
-Что парни, все дурью маетесь? Детство в заднице играет? Пора уже семью заводить, детей. Работку, нормальную. Хотите, устрою в фирму, грузчиками? Там без позора, зарплата нормальная. А то живете не по закону. Смотреть противно.
Ответная реакция оказалась не той, на какую рассчитывал, но которую предполагал. Владимира послали на много разных букв. Сказали, что неудачно шутит, и, наверное, часто долбится об стену головой. Владимир промолчал, за него ответили пули.
На следующий день, вечерним рейсом смотался в город. Тот где Вован нашел заказчика, и где жил Воин Света. Предполагал найти жилье на недельку, в одном из аморальных районов, и, если получится, изменить статус на благополучный. Но это с утра. А пока, в парк, где можно вздремнуть на лавочке, и где часто проводят разборки местные бандюги.
Но в эту ночь, криминальные элементы появляться не спешили. Апостол порядком устал ждать. Пару раз окунало в сон. Даже не замечал, как звездное небо, сменяется темнотой закрытых век. И только ощущение полета, когда тело автоматически укладывается спать, приводило в себя. Ну и комарихи, тоже не давали насладиться покоем. Толстовка застегнута, капюшон напялен до носа, руки, как культи, из-за того, что кисти спрятаны в рукава. Оборона глуха, а все равно находят лазейки. Особо умная, под штанину залезла. Оказалось волосы – природная броня, не помеха.
Немного почесав вздувшийся волдырь, Владимир таки решил заправить брючины в носки. Все равно никто не увидит. Нехитрая манипуляция приносит ощущение покоя. Губы расплываются в победной улыбке, а мозг оповещает тело об окончании воздушной угрозы. Организм мгновенно реагирует расслаблением. Появляется дикое желание вздремнуть, но Владимир знает, что не поддастся. Он только посидит с закрытыми глазами, и, все. Больше никаких уступок телу. Наверное….
Из сна вырывает чужеродный звук. Владимир морщится от наполнившего голову звона. Тело еще спит. Намертво сомкнуты веки, а задеревенелое тело, делает вид, что совсем не умеет двигаться. Только уши пробудились, желая доложить хозяину об изменениях в окружающей среде. Поначалу, хозяин изменений не улавливает. Голову посещает мысль о дезинформации. Дескать, нервные паутинки забили ложную тревогу, от перенапряжения. Но уже в следующую секунду, эта версия разлетается в клочья, под напором взрывного хохота.
Владимира передергивает, как от ушата холодной воды. Правая рука рефлекторно касается рукояти оружия, а только что спящие веки, пронзают взглядом тьму. Звуки, потревожившие апостола, приближаются, и среди силуэтов деревьев, появляются сами люди. Пять фигур, примерно одного роста и телосложения. Наверное, на их месте Владимир выглядел бы также.
Еще толком не видно лиц, а мозг четко рисует образы, просто на основании услышанных голосов. Владимиру хочется ошибиться в предположениях, но уж больно часто слышал подобные речи. Типичная банда. По центру, главный. Выбирает куда пойти, куда податься, кого бить, а с кем дружить. Он же первым заводит разговор, первым наносит удар, но и в случае неприятностей получает тоже первым, и по полной программе. Особенно в милиции, где на зачинщика сваливают львиную долю вины. Такова расплата за возможность главенствовать. Трое из пяти, скорее всего бойцы. Эти ждут первого слова или удара. Их отличает нежелание брать ответственность, и только поэтому терпят чье-то главенство. Если почувствуют, что вожак дал слабину, первыми закопают. Припомнят все унижения, реальные и надуманные. Ну а последний, так, местный шакальчик. Живет по принципу, быть рядом с сильными, что бы от сильных не получать. А в какой роли, шута, лизоблюда, мальчика на побегушках, без разницы. Эти, самые гадкие. Могут пинать лежачего, издеваться, вымещая на других злобу за свое унизительное существование. Их терпят рядом с собой. Надо ведь кому-то за пивом бегать.
Парни двигаются параллельно занятой апостолом скамейки. Даже мелькнула мысль, что пройдут мимо. Может, помешанный разум ошибся, и ребята, хорошие? Просто гуляют по ночному парку. Наслаждаются прохладой, звездами любуются. Захотелось людям. Мало ли у кого какие заскоки. К горлу подкатывает волна смеха. Наивная мысль, позабавила. Ага, любуются, романтики. Просто еще не заметили. А как только, так сразу курс поменяют.
Подтверждая мысли апостола, фигуры остановились. А когда продолжили путь, двигались уже не параллельно, а перпендикулярно скамейке. Теперь Владимир отчетливо видел главного: по центру, на два шага впереди других.
Апостол полу прикрыл веки, делая вид, что спит. Можно было закрыть глаза полностью, но боязнь получить внезапный удар, заставила блефовать. Между тем ребята подошли совсем близко. В лицо пахнуло куревом и еще какой-то вонью. Толи духами, толи дерьмом. Скамейку обступили полукольцом. Владимир не отреагировал, продолжая спать. По правому уху резанул несдержанный смех. Кто-то предчувствовал скорое веселье. На нарушителя тишины, шикнули. Пространство вокруг апостола, стихло. Только шум легких, комариный писк, и недалекий гул машин. Через секунду лавочка вздрогнула от севшего по левую руку тела.
«Вожак, начал действовать,- подумал апостол. А следом.- Или уставший парень решил отдохнуть. Они пока не сделали мне ничего плохого, и может просто, любуются звездами…».
Мысль прерывает легкий толчок в плечо и вкрадчивый голос над ухом:
-Дружище?
В ответ апостол зашевелился, как покидающий спячку медведь. Губы выдали пару бессвязных звуков.
Пространство вокруг скамейки прыснуло смехом.
-Т- с- с- с,- произносит вожак. Когда смех утихает, снова обращается к Владимиру.- Дружище?- в этот раз настойчивее и прямо в ухо.
Апостол широко зевает. Рывком приподымает голову. Сквозь решетку ресниц еле различает обступающие силуэты.
-Дружище? Та проснулся? Прием, прием,- вожак откровенно забавляется. Подобные случаи выпадают не так часто. Набрав полную грудь воздуха, дует в нежелающее отвечать лицо.
Владимира окатило волной смрада. Непередаваемая смесь из «Орбита», одеколона, курева и нечищеных зубов. Нос рефлекторно сжался, а ладонь заработала на манер веера, отгоняя чужеродный запах, а заодно и комаров. На этом апостол решил «проснуться». Повернув лицо к предполагаемому вожаку, спросил:
-Зачем ты это сделал?- в голосе нет угрозы, только удивление. Возможно, они хорошие ребята. У каждого, свои причуды.
-Что бы ты проснулся, дружище. Ты же спал, как сурок,- охотно поясняет вожак.
Четверка рядом, опять разражается хохотом, как при просмотре телешоу. На этот раз, успокаивать их не стали. Владимира передергивает, как от удара током. В кровь брызжет адреналин. Правая рука сама касается того места, где таится ТТ., и только мысль о Воине Света, не дает ярости возобладать. Нужно не убивать, а изменять:
-А зачем ты меня разбудил?- говорит.
-Зачем?- переспрашивает вожак, и, на время замолкает. Лицо принимает черты хищника, знающего, что жертва никуда не денется. Взгляд застывает на зрачках Владимира. Изучает, в надежде увидеть страх. Но страха, нет. Только огоньки злобы. Тоже частая картина. Все как всегда. И слова с губ летят привычные.- Как зачем? Чтобы телефон у тебя попросить. Подружке позвонить. Можно? Или у тебя нет телефона?
Все как всегда, мелькает мысль в голове апостола, пока рука лезет в карман за мобильником:
-На, звони,- говорит, протягивая серую коробочку фирмы «Нокиа».
-Давай,- вожак протягивает открытую ладонь, как поднос.
-На,- Владимир по-прежнему держит телефон перед собой.
-Ну, давай,- Вожак требовательно растопыривает пальцы. Дескать, ложи телефон мне в руку. На лице, насмешка.
-Ну, на,- апостол тычет телефоном в грязные пальцы. Сдерживать гнев все сложнее.
Вожак принимает подношение. Видно, как пьянеет от вседозволенности:
-Что-то ты дружище, какой-то нервный,- говорит.
Теперь толпа ржет, открыто, тыча пальцами. Только одному не смешно. Тот, кого обозначил, как шакальчика, еле выдавливает улыбку. Владимир отмечает это машинально. Мозг уже переключился в режим скорого боя. Теперь конфликт представляется неизбежным. Телефон, не вернут.
Вожак минуты две разбирается в кнопках. С третьей попытки дозванивается. Его на время выключает из компании, и в разговор с Владимиром вступают другие:
-А ты что тут вообще делаешь?- спрашивает голос. Второй справа.
-В парке? Ночую. Только приехал, вечерним рейсом. Думаю в институт здесь поступить. С утра пойду осмат…
-Так ты, не местный?
-Нет.
-Слышишь, Рыжий?- второй справа обращается к вожаку.- Парень, не местный.
Вожак заканчивает разговор. Слышатся слова. Что-то типа: «Ну, все киска, пока. Целую. Жди меня. Я приду сейчас, скоро. Готовься. Га- га». Несколько секунд улыбается в пустоту. Вдруг, резким движением прихлопывает севшего на шею комара, и, оборачивается к задавшему вопрос приятелю. Походя, опускает телефон Владимира в карман:
-Не местный?- говорит.- Ну, пусть тогда валит домой, раз не местный.
По бесцветному голосу видно, что мыслями Рыжий, уже далеко от парка. А точнее, в постели с киской, которая ждет и готовится.
-А телефон?- спрашивает апостол для формальности. Ответ уже знает.
-Какой телефон?- вожак отвечает, как отмахивается от назойливой мухи.- Вали, пока не огребся.
Апостол секунду медлит, и подымается. Сейчас он сделает десять шагов. Если не окликнут и не отдадут положенного, попросит сам, вежливо. Если откажут…. Что ж, слугам сатаны в мире не место. Отступая от лавочки, слышит за спиной голоса.
Бывший, второй справа:
-В смысле «вали пока не огребся», Рыжий? Давай его обшмонаем.
Рыжий:
-Ну, шмонай, раз хочется.
Далее короткая перепалка. Апостол делает восьмой шаг и останавливается, проверит оружие, на случай, что бы не застряло. За спиной близкий топот. Кажется, оставшиеся два шага сделать не успеет. Так и выходит. Чья-то рука ложится на плечи. Голос:
-Постой братуха, пойдем назад, поговорим,- это тот, кого назвал вторым справа.
-Мне не хочется,- отвечает апостол.
-Мало ли чего тебе не хочется.
Боец сдавливает шею Владимира в локтевом захвате, и, пригибая вниз, пытается тащить к лавочке. Последняя капля. Левая рука задирает толстовку. Правая, достает из-за ремня пистолет. Дуло упирается в грудь сатанинского приспешника. Выстрел, отправляет приспешника в Ад.
Остальные, у лавочки толком ничего не понимают. До них не доходит, что звук – выстрел, и, тем более что выстрелить мог паренек, так легко расставшийся с телефоном. Возможно, разберись парни сразу, что к чему, остались бы, живы. А так….
Вторая пуля пронзает голову Рыжему. Вожак нелепо взмахивает руками и правой ногой, а после падает на припаркованную рядом урну. Оставшиеся в живых бойцы, рефлекторно одергиваются назад и натыкаются на скамейку. Один пытается перелезть и получает свинцом в спину. Второй, падает на карачки. Судорожно перебирая конечностями, ползет к ближайшему дереву. Апостолу приходится трижды нажать курок, что бы увидеть, как беглец падает носом в землю.
Остался, пятый, подсказывает услужливо мозг. Взгляд описывает дугу в поисках удаляющейся спины. Кусты, деревья, скамейки, фонтан. Гад не мог далеко уйти. Но напряженные до рези зрачки, говорят об обратном. Врага, не видно.
Разом сходит напряжение боя. В ушах прекращают стучать барабаны. Только тогда апостол замечает звуки плача, совсем рядом. Глаза вырезают сектора вокруг скамейки. Труп, труп, пусто, труп, плачущий мальчик. Вот он, пятый. Оказывается, никуда не убегал. Лежит калачиком, под лавочкой.
Несколько секунд, апостол тупо смотрит. Надо стрелять, но что-то мешает поднять руку. Воспоминание. Он не смеялся, когда смеялись другие. А следом мысль Воина Света, не убивать, а изменять.
Парень под скамейкой, не замечает, как подходит апостол. Ладони зажимают уши, а глаза спрятались за предплечья. На прикосновение рук, отвечает дрожью. Тело, и без того сжатое, как панцирь улитки, кажется, пытается влезть само в себя. Владимир берет парня за руки и тянет:
-Эй,- говорит.- Вылезай.
Парень не реагирует, и апостол тянет сильнее. Тело сдвигается с места, и, вдруг распластывается в некое подобие осьминога. Цепляется конечностями за все что можно. И слова:
-Не хочу умирать, не вылезу! Не хочу умирать, не вылезу!- и чем сильнее тянут чужие руки, тем слова громче.
Апостол не выдерживает шумового напора. Выпускает извивающийся кусок плоти. Парень сразу замирает. Только шумное дыхание оповещает о том, что еще жив. Очередная попытка дотронуться. Тело вскрикивает, будто рука апостола – паяльник.
-Вылезай, так тебя через так,- говорит Владимир, не выдержав.
-Я не хочу умирать.
-Да никто тебя не убьет.
-Убьет,- мгновенный ответ, словно от промедления зависит судьба.
-Не убьет.
-Убьет.
-Сейчас ведь, под лавочкой, тебя не убили.
-Здесь не убил, а там убьет.
-А, здесь ты вроде как в домике,- говорит Владимир сквозь тяжелый вздох.- Вот псих,- хватает парня за руки и тянет, что есть сил, зло и отчаянно.
Не ожидающий такого напора парень, в доли секунды оказывается на поверхности, но орет так, что себя не слышишь. В ответ, рука апостола описывает полукруг и приземляется на щеке крикуна. В виденных американских фильмах, подобное действовало. Как оказалось, в кино не врали. Звонкий шлепок знаменует об окончании звуковой тирады.
На апостола смотрят огромные водянистые глаза, а под ними дрожащие щеки и губы, и, вибрирующий кадык, готовые вот-вот начать все по-новому. Больше Владимир не выдержит:
-Тихо, тихо,- говорит.- Видишь, никто не стреляет. Успокойся. Вдохни глубоко. Вдохни. Вот так,- апостол шумно вбирает ртом воздух, подавая пример. Парень повторяет.
Так они стоят некоторое время с полными легкими. Слез нет. Владимир улыбается и показывает большой палей, дескать, молодец. Медленно выдыхает. Парень, даже скорее, мальчишка, следует примеру. Лет пятнадцать можно дать. Хотя, кто его знает. Владимир вот, выглядит моложе своих лет, и этот может тоже. Хотя глаза, все же детские.
-Ну, садись,- говорит апостол.
Парень не трогается с места:
-Я хочу домой,- отвечает.
Апостол хмыкает:
-Это, ясно. Только я вот боюсь, отпущу тебя. А ты опять начнешь беспределом заниматься.
-Нет, я больше не буду.
-Ты же у нас, крутой.
-Нет, я не крутой. Я вообще не крутой.
-Ты же у нас, реальный пацан.
-Нет, я нечаянно,- отвечает парень, явственно хлюпая носом.
Апостол не обращает внимания. Его уже понесло:
-Что нечаянно, грабите людей? Бьете? Жрете водку литрами?
-Нет.
-Что нет.
-Ы- ы- ы- ы.
Апостол хватает парня за челюсть. Разворачивает голову в сторону одного из трупов.
-Ты посмотри на своих дружков. Они сдохли, потому что жить недостойны. А не сдохли бы сейчас, попали в тюрьму и все равно сдохли. Поплатились за свои грехи. Грехи! Ты, знаешь это слово? Ты хоть что ни будь, знаешь? Или только жрешь и спишь, и совершаешь всякие гадости.
Парень застыл не в силах пошевелиться. Остекленевшие глаза смотрят в одну точку. Даже не замечает боли в зажатой, как в тиски, челюсти. Обрушившийся поток слов, парализовал. А апостол продолжает, не в силах остановиться. Слова произносятся им, как откровение, первый раз в жизни. Мутный взор, уже плохо различает парня. Взгляд направлен в себя, в прошлое, и отвечает апостол, скорее себе:
-И если все, что тебе нужно, жрать и спать. Если все к чему стремишься, есть вкуснее и спать помягче, тогда я не понимаю, чем ты отличаешься от какого ни будь скота? Хотя, даже скот лучше. Он, по крайней мере, приносит пользу. А ты? Зачем тогда в твоей голове разум, способный мыслить, если им не пользуешься? Зачем в твоей башке находиться эта бесценная сокровищница – ящик Пандоры? Зачем тебе вообще было рождаться человеком?
Апостол переводит дыхание, при этом становиться слышно, как парень сглатывает комок. Продолжает, буквально рожая новые для себя слова:
-Человечеством накоплен безмерный опыт, в записях, книгах, рисунках, и много в чем еще. И тебе остается только вобрать этот опыт в себя, и стать другим, настоящим! Ты прочитываешь книгу, и как бы проживаешь новую жизнь. Ты можешь побывать в прежних веках, других мирах, измерениях, прожить жизни великих людей. И самое главное, научишься создавать, как бог. Человек должен стремиться к богу, а не к скоту. Должен созидать, а не разрушать. Повтори: Со- зи- дать.
-Шо- жи- дать,- выговаривает зажатыми в пальцы – тиски челюстями, парень.
-А, не разрушать.
-А не раж- ру- шать.
-Молодец,- говорит апостол. После, мотает зажатой в руке головой вправо-влево.- Видишь. Эти дома, улицы, машины, фонтаны. Это все, создано, и среди этого, ты живешь. Да ты сам создан, своими родителями. И можешь тоже создавать, если захочешь, если поймешь что это правильно. А для этого, нужно лишь воспринять уже найденные другими знания. Так просто. И ладно бы ты жил в глухой деревушке, вдали от цивилизации. Но, нет. Ты житель технологичного города – сосредоточения богатств человека. Здесь есть компьютеры, а в них – Интернет, кладезь,- апостол заулыбался, впервые произнеся это умное, наверняка где-то вычитанное слово.- Кладезь любых знаний. А вокруг десятки библиотек и книжных магазинов, одна сотая которых, способна сделать из тебя сверх существо. Подарить разуму знания, а с ними и мощь. Но вместо этого, ты используешь Интернет, для скачивания картинок с голыми самками. А вместо сосредоточения книг, ноги несут тебя в места сосредоточения пива. Фу, гадость! Мне тебя жаль настолько, что, наверное, пристрелю, что бы не мучился.
Парень вздрагивает. Через боль, ворочая челюстями, выговаривает:
-Я не му- ша- юсь.
-Мучаешься. Просто, не замечаешь. А я вот, замечаю. Даже не представляешь, какой ты урод. Потому что все вокруг, уродуешь. Ты же ничего хорошего не делаешь. Даже в школу, наверное, не ходишь.
-Хо- жу.
-Не ври!
-Два у- го- ка.
-Два урока отсидел? И что из них узнал? Ничего. Я знаю, что ничего. Сам был таким. Какие уроки, когда крутые старшие друзья, зовут пить водку и щупать девок. Девка то, небось, есть?
Парень судорожно кивает.
-Есть, значит. Какая ни будь малолетка, такая же прокуренная и пропитая. А чем еще занимаешься? В авиа кружок может, ходишь, или на футбол? А? Нет? Ничем ты не занимаешься. Только жрешь и пьешь, пьешь и жрешь, и в этом, вся твоя жизнь, серая и поганая. Изо дня в день одно и тоже дерьмо, и нечего больше делать. Ни мыслей у тебя никаких нет, ни идей. Это все оттого, что ничего не знаешь. Твой разум, пуст. Ему неоткуда черпать идеи. Он не может подвигнуть тебя на цель, которую не видит. Все, что разуму остается, искать для тебя новых баб. Мне жалко твой разум. Он стонет от голода. Он завидует другим, сытым и искрящимся жизнью. Он, стыдится тебя. Ты сам это знаешь. Сам себя, стыдишься и презираешь. Ты ненавидишь окружающих, которые лучше тебя, и стремишься их унизить, втоптать в грязь, сделать одного с собой уровня. Я знаю, сам был таким. И вот, что тебе скажу: вместо того, чтобы опускать других, лучше бы поднял себя. Это проще. Всех, все равно не опустишь. К тому же, убережешь себя, от Ада. Думаешь, его нет? Вот и зря.
Мысль, кончилась. Парень также молчал, и в воздухе на время повисла тишина. Только дыхание, писк комаров, и гул моторов с недалекого шоссе. А потом апостол спросил:
-Знаешь, почему я оставил тебя в живых?
-Не- т.
-Потому что, когда все надомной засмеялись, ты единственный промолчал. Жалко было, да?
Парень судорожно кивает. В ответ, губы апостола расходятся в стороны:
-Вот, видишь,- говорит.- Значит, ты не совсем безнадежен. Где-то в твоих глазах, я сумел разглядеть тягу к знаниям. Задавленное стремление. Ты ведь хотел стать лучше? Ведь, так? Так?- на лице апостола рисуется широкая улыбка, одновременно, свободная рука приподымает пистолет. Парень энергично кивает.- Я так и знал. Просто, твое окружение, твои приятели, не пускали. Не давали идти вверх. Завязнув в болоте, трудно выбраться, верно? Таких не любят, таких сразу топят. Но сейчас, тебе ничего не мешает. Приятелей больше нет, и можно начинать жизнь с белого листа. Жизнь, с большой буквы. Настоящую. Я не Воин Света, и не могу изменять людей парой фраз. Но я дам тебе книги, которые помогли развиться мне. Сейчас, погоди.
Владимир впервые, с начала разговора, отпускает челюсть парня. Видит, как робко тот касается опухоли, водит по кругу желваками. Снятой с функции клешни рукой, апостол прощупывает карманы в поисках блокнота и шариковой ручки. Канцелярские принадлежности обнаруживаются внутри толстовки. Еще минута уходит на их извлечение. После, заткнув оружие за пояс, Владимир начинает писать. Кривыми печатными буквами, выводит на еще чистых листках фамилии и названия книг. Написав пару штук, оборачивается к парню:
-Не вздумай бежать,- предупреждает.
-Я не взду- аю
-Молодец.
Провозившись с десять минут, апостолу удается обозначить в импровизированном каталоге восемь наименований книг. У остальных либо не точно помнил название, либо авторов подзабыл. Но пока, сойдет и так. Задеревеневшие пальца аккуратно выдирают нужные листки и суют парню в ладони:
-Здесь названия книг и авторов. Найдешь все. Прочитаешь. Понял?
-Да.
-Что, понял?
-Все прочитаю.
-Молодец.
Владимир сует предметы письма в боковой карман. Жмурит до слез уставшие веки. Когда картинка перестает расплываться, первое, что замечает – труп у ног. Уже и забыл, где находится. Хватая парня за руку, встает со скамейки:
-Ладно,- говорит.- Тебе пора домой. Пойдем. Я провожу.
Они идут минут пятнадцать. Могли и меньше, если бы апостол вышел из парка с нужной стороны, а парень не промолчал. За время пути ни одной длинной фразы, только насчет того, куда и где свернуть.
Апостол ни о чем особо не думает. Слишком устал. Парень, наверное, тоже. Так и шагают молча, как старший и младший брат, пока парень не произносит фразу:
-Все, пришли.
Замирают перед кирпичной трехэтажкой. Медленно тянется время. Пальцы апостола находят сжатую в кулачок руку парня. Взгляд непроизвольно устремляется ввысь, на встречу звездам. Как тогда, после первой встречи в гараже. И одновременно, по-другому. В гараже, он не оставил живых.
-Ты никому не скажешь о произошедшем?- спрашивает апостол.
-Нет.
-Я верю. И прочитаешь книги?
-Да.
-Молодец,- апостол разжимает пальцы. Парень направляется к подъезду.- Помни,- выкрикивает в уходящую спину. Та вздрагивает и оборачивается лицом.- Прошлого, больше нет. Ты, новый.
Не дожидаясь, пока парень отвернется и продолжит путь, апостол разворачивается и быстро шагает в темноту. Постепенно в груди нарастает тепло – надежда, что парень изменится и их станет, двое.