3. Неандертальца ищу. Тля

3. Тля

С посторонними просьба не путать, граждане. Граждане, посторонитесь, Неандерталец – Мужик. Мужик с большой буквы. А кроманьонец, это тот самый, кого подразумевает неудовлетворённая женщина, с тоской вспоминая о Настоящем, о Сильном: «Мужиков не осталось… измельчал мужик…»

***
…и при чём тут олигархи? Человечество проворовалось! Кроманьонцы, мля… Одно слово – кроманьёнцы…
***
Сколько раз, сидя где-нибудь в кафушке-пивнушке, в компании серьёзных честных мужиков, клеймящих наперебой воров при власти, растащивших страну, вдруг ловил себя на подозрении: а вдруг они не воров клеймят, а завидуют тем, кто оказался на жирном месте?
Я начинал вслушиватьсяч не в смысл слов, а в их тональность, и почти каждый раз с ужасом обнаруживал – а, пожалуй что, догадка моя не зряшная. Завидуют. Да ещё как!
…а и то ведь сказать, двурукому-двуногому, хапающему существу никак, выходит, нельзя не позавидовать тем, кто оказался у кормушки. Ну, никак! Сами руки так устроены, что пальцы на себя тянут, а не от себя, сжимаясь в кулак. Вот кабы наоборот…
Но тогда и человечество было бы совсем иным. А мы уже так привыкли друг ко дружке, к слабостям своим, к мерзостям своим… да и вообще – жалко человечишку…
***
После Коперника человек вообще растерял величие. Кто он отныне? Тля во вселенной, и всего.
А вот когда солнце вращается вокруг земли, когда земля плоская и стоит на трёх слонах, а те на гигантской черепахе, когда самая большая планета – Луна, и она послушно вращается только вокруг Земли, а на земле стоит Человек, тогда он велик, тогда он пуп земли и царь мира. Вот тогда можно вершить великие дела. И ведь – вершили!
***
«…будто это простое полено,
Из которого выдрали нерв,
Деревянные стены вселенной
Изнутри точит вдумчивый червь,
Под беспечною кроною лета
Он глюкозною грёзой поэта
Наливается, тих и багров,
И громадными гроздьями света
Осыпается осень миров…
***
Сторонние люди – нынешние великаны. Они не такие, как все, они – мощные неандертальцы (несмотря на невзрачную видимость) в хилой среде кроманьонцев. Вот их-то я ищу, о них пою. Они не такие, как все.
Те куски, что вошли в эту книгу – о Рабочем, о Васе-Чечене, о великих Аксакалах, подбрасывающих кости над арыком, увитом травой, о Великом чудике Индюке и о многих других, с которыми ещё встретимся – вот они-то и есть сторонние люди.
Они – Дети! И это главное.
Как нож сквозь масло, они проходят сквозь гибнущую цивилизацию кроманьонцев. И – не унывают, не унывают, не унывают никогда!..
***
«…я иду по ковру.
Ты идёшь, пока врёшь.
Я богатый – не вру.
Ты убогий – орёшь…»
***
…последние столетия русская (светская) поэзия, по форме своей (и по приёмам, так или иначе зависящим от формы) была европейской. Факт этот бессмысленно отрицать хотя бы потому, что начиналась силлаботоническая наша поэзия с переводов европейской классики, «Телемахиды», Горация и прочих великих образцов европейской поэзии. И уже только много позже смогла пробиться к самой себе (уточняю – почти к самой себе!), к тем вершинам, которые и доныне сверкают во всех хрестоматиях.
Но ведь и у Баркова (кстати, переводчика Горация, а не только автора похабных виршей, многие из которых ему попросту приписаны, как большинство рубаев – Хайяму), и у Пушкина взгляд был ориентирован сперва на Европу, а уж потом на Россию, на её истоки.
Молодой Пушкин вышел из Парни, из его «Войны богов», чем и объясняется фривольность ранних сочинений. Собственно русский Пушкин начинается с отеческих преданий, с «Руслана и Людмилы», с великого вступления к этой поэме: «У Лукоморья дуб зелёный…»
***
…а, кстати, Лукоморье – река или изогнутая часть моря, его залив? Этот вопрос мучил меня с детства. И никто мне не дал ответа. Все врали. Вот и я вру. Главный закон творчества: «Не соврёшь, не расскажешь…»
***
…Ближе к полдню Зуб подошёл к Реке, сверкнувшей на солнце весёлыми искрами. Всё. Туда, за Реку нельзя. За Рекой жили Другие. С Другими был давний, никогда не нарушавшийся договор – они сами по себе, мы – сами по себе. И это длилось с незапамятных времён. Нельзя, и всё. И вам хорошо, и нам. Так рассудили когда-то сами Великаны – рассказывали старики.
Великаны обитали за ближним хребтом, но наведываться к ним, даже за простым советом  без чрезвычайной надобности, не полагалось. Да и сами, без помощи Великанов, управлялись неплохо. До поры до времени…
Зуб наклонился к прозрачной Реке и стал зачерпывать пригоршню за пригоршней вкусную ледяную воду. Напился вдоволь, медленно встал с коленей и распрямился во весь рост. Томила полдневная жара. Зуб скинул меховое оплечье, снова зачерпнул воды и  стал протирать мокрыми холодными ладонями запотевшие плечи, спину, шею.
Силы и бодрость возвращались. На всякий случай Зуб оглядел местность, тропу к водопою, невдалеке от которой скрывалась под ветвями и травой его западня, не прячется ли кто в кустах. Никого, кажется, не было. Река спокойно текла и ясно переливалась под солнцем. Вдруг, неподалёку от берега в воде плеснула большая белая рыба. Зуб внимательно всмотрелся в прозрачные прибрежные воды, и тут…
И тут он увидел её…
***
Поэзия… что это и кто она такая? Особенно русская. Несмотря на гениальные взлёты, она во многом так и осталась европейской – по форме в первую очередь. Ну разве сравнить русские былины с их протягновенным ритмом, с их долгим дыханием, объемлющим всю долготу русских немеряных пространств, со светской поэзией? Страницу занимает один только проход по борозде Микулы Селяниновича. Его зачерпывание из лукошка пригоршни зерна и разброс её в правую сторону. Ещё страница – по левую сторону. Вот это Ритм! А исторические, народные песни, сказки, пословицы, поговорки?..
По форме светская поэзия была и осталась европейской. Это в первую очередь. 
А во вторую – по содержанию.
Да, осталась европейской, и не столько по сути (глубоко русской в великих образцах), сколько по тому содержанию, что неизбежно несло в себе следы «орфического» соблазна, основанного на грехе, на любовании грехом, на сладострастии.
Предшествовавшие силлаботонической поэзии два века – 16 и 17 века – были тоже не русскими в нашей светской поэзии. Подчёркиваю это ещё и ещё – народная поэзия, в отличие от светской, всегда была исконно русской и по форме, и по сути. Но она была устной, и шла  параллельно письменной…
***         
«...ни моды, ни мёда, ни блуда, ни яда,
Ни сада…
Какая ты, к ляду, наяда?..»