Саша Иванов

Двенадцатый этаж. Бетонный карниз на фасаде здания, сантиметров двадцать, не больше. Мои кроссовки наполовину висят над тротуаром. Серый мрамор, которым выложено здание, неприятно холодит спину. Ветер сегодня особенно сильный и колкий, или мне так кажется. Я успел замерзнуть.
Я стою уже почти час, внизу собралась внушительная толпа, человек в пятьдесят… интересно, у них не затекли шеи, смотреть вверх так долго?
Они ждут, ждут кульминации. Либо прыжок, либо меня вытащат спасатели. Естественно толпе больше по душе первый вариант развития событий, им нужна трагедия, драма, разворачивающаяся на их глазах, здесь и сейчас. Что бы потом по пути домой они могли сострадать мне, прокручивать в мозгу, как кинопленку, каждую секунду падения, обсасывать каждый кадр, каждый переворот тела в воздухе. От этого в животе холодеет и появляется пустота, будто сам падаешь. А потом рассказать друзьям, что видели, как молодой парень прыгнул с крыши, и разбился насмерть. И в конце рассказа обязательно хлопнуть ладонью по столу или по ляжке, имитируя звук падающего на асфальт тела.
Движение перед зданием перекрыто, полицейские, суетятся внизу, оттесняют толпу подальше от предполагаемого места падения. Но все равно народ стоит достаточно близко к зданию, вижу вспышки фотоаппаратов, кто-то смеется, многие тянут вверх мобильные телефоны. Это сборище напомнило мне азиатских туристов, которые галдят на своем совершенно диком непонятном языке и готовы фотографироваться с каждым фонарным столбом.
Пора…
Все ж не зря карабкался на этот карниз – публики довольно много. Расстегиваю испачканные в побелке джинсы. Холодный ветер резким порывом обдал член, от чего он съежился и, кажется, уменьшился в размере.
Тонкая струя мочи торжественно полетела в низ, рассыпаясь янтарным дождем. Внизу завизжали женщины, послышался шквал отборного мата. Люди начали шевелиться, видимо, на ментов тоже попадало, так как они побросали свои посты и растворились в толпе, прячась от капель мочи. В этот момент я чувствовал себя мощным лазером, разрезающим стальную обшивку вражеского межгалактического корабля, легко и быстро. В душе у меня играл имперский марш.
Вдалеке послышались сирены. Я уверен, это МЧС едет спасать «очередного бедолагу», порвавшего все отношения с головой. Но я то ведь особенный, хотя к черту! Каждый холит и лелеет мысль о своей неординарности и непохожести на остальных, и я не исключение.
Я закончил испражнение и стряхнул последние капли мочи на головы стоявших внизу зевак.
* * *
Все началось в далеком 1983 году, в каком-то захолустном колхозе, в разгар сезона уборки картофеля. По старой доброй традиции всех студентов сгоняли на поля, вручали в руки ведра и со словами: «За светлое будущее!» отправляли на целину. И они весело, по-комсомольски браво, выходили в пыльные поля, строить это светлое будущее.
Как раз на одном из таких плановых сборов и познакомились мои родители: отец – студент пятого курса политехнического института, мать – четверокурсница экономического факультета. Видимо стояли на соседних грядках, дыша пылью картофельного поля.
Смотря сейчас на моих стариков, я вообще удивляюсь тому, что я вообще смог появиться на свете. Кажется, что настолько интеллигентные и целомудренные люди, даже целоваться не умеют, но говоря уже о деторождении. Они поженились в семьдесят девятом году, сначала слонялись по съемным комнатам, но через пару лет получили квартиру, как молодая семья.
В детстве я часто пересматривал фотографии со свадьбы родителей, мама – красивая и стройная, отец – растерянный и усатый. Роспись. Вот они открывают шампанское возле загса, на заднем плане картеж из машин, самой дорогой из которых, были красные Жигули шестой модели. Вот все в ресторане, какой-то мужик играет на баяне и поет так, что вены на шее вздулись. Вот родители танцуют медленный танец. Вот пьяная толстая тетка лежит на полу, а мужик с баяном пытается ее поднять. Много хороших и добрых фотографий.
И вот двадцать первого февраля 1983 года случилось нечто страшное – на свет появился ребенок, три килограмма двести граммов, очень сморщенный и с необычайно волосатой головой. Ел много, гадил еще больше, ночью спал крепко, но мало, остальное время орал и разрушал тонко устроенную психику своих родителей. Ему пророчили будущее Антонова или Макаревича; очень родителям нравилось, как мальчик  кричал ночами. Назвали его Сашей, фамилия Иванов.
Родители долго ждали, и очень хотели этого ребенка. В день его появления на свет, отец на радостях принес на работу ящик армянского коньяка, в то время он работал инженером на труболитейном заводе имени, конечно же, Ленина. После смены он был благополучно выпит всей бригадой. После чего, отец не пил четыре года, уж больно матерым оказался коньяк для хрупкого инженера. Да и сейчас он тоже практически не пьет, только по праздникам. События того эпического вечера плотно засели в памяти отца. По его рассказам, он отчетливо видел, как изо рта выпало что-то, напоминавшее кусок желудка, когда его тошнило. В общем, войдя в мир, я чуть на смерть не отравил алкоголем своего родителя.
Я рос жизнерадостным ребенком, любознательным и нервным. Наверно самый первый момент своей жизни, который я помню, это мое путешествие в холодильник. Мне тогда было около двух лет, внимание мое привлек исполинский белый монстр на кухне, страшно рычащий и гремящий старым компрессором. Не без труда, я открыл дверцу и залез внутрь. Естественно мне не хватило опыта и координации, что бы придержать ее, и она захлопнулась. Челюскин во льдах, ей богу. Я так просидел наверно минут 10, пока мама не услышала грохот из холодильника, когда я пытался вытолкнуть дверь ногами, и начал опрокидывать лежавшие на полках продукты.
 Переохлаждение, сопли, кашель и двухсторонне воспаление легких... Целый месяц мне кололи в задницу болезненные уколы и пичкали таблетками. Но изощреннее экзекуции, чем прогревание парафином, я не встречал – две больших горячих пластины, из грязного воска, кладутся на спину и грудь, после чего тебя обматывают полотенцами и нужно так лежать и прогреваться. А потом все тело жирное и противно - склизкое от парафина. Вообще я часто болел в детстве, каждую зиму получал пневмонию, и, как мне кажется, родители уже привыкли к этому, и уже не считали ее серьезной болезнью.
Мало кто помнит тот момент, когда начинаешь осознавать себя как полноправного члена социума, вот я обрел это осознание в первом классе, и четко идентифицировал себя рабом неподъемного портфеля и убогой синей формы с алюминиевыми пуговицами. В школу меня отдали в шесть лет, обычную и ничем не выдающуюся. Мою первую учительницу звали Лариса Игоревна – это старая сварливая бабка, от которой всегда пахло «Красной Москвой». Она постоянно носила на плечах облезлый пуховый платок, большие янтарные серьги и вставную челюсть. Ее лицо напоминало сухой кусок хозяйственного мыла – желто-серый, испещренный глубокими трещинами, с налипшими на нем волосами. Признаться честно, я ее дико боялся, и, услышав ее голос где-то вдалеке коридора школы, я старался как можно быстрее спрятаться в складках местности, что бы ни попасться ей на глаза.
У нее были достаточно радикальные методы воспитания детей -  трепание за уши; крики типа: «Недоумок, как можно не понимать таких элементарных вещей?!»; отправление в угол на большой перемене и так далее. Она постоянно пугала нас каким-то товарищем Сталиным и говорила, что при нем нас расстреляли бы. Только спустя годы я понял смысл ее слов. Не понятно, почему ее держали в школе, может как раритет, или что бы потом сделать из нее чучело, и поставить в актовом зале, не знаю. Надеюсь, эта старая маразматичка сейчас горит где-нибудь в шестом круге, в теплой компании Хусейна и Геббельса.
В начальных классах я учился очень даже хорошо, почти по всем предметам были пятерки, но вот с физкультурой у меня не сложилось. Я не умел лазить по канату, подтягиваться достаточное количество раз, и быстро бегать, это меня угнетало. В более зрелом возрасте я выдвинул теорию по этому поводу, согласно которой, из-за постоянных болезней и освобождений от физкультуры, я отставал от одноклассников в физическом развитии.
Занятная вещь: если человек обделен в чем-то, то где-то ему все компенсируется. Например, живет себе худенький паренек, носит в карманах свинцовые слитки, что б ветром не сдувало; в девять приходит домой; не мастурбирует, потому что это грех (хотя и очень хочется). А в голове этот ботаник носит план запуска на орбиту марса космической станции, полностью адаптированной для проживания там пятидесяти поколений землян. Или живет себе большой парень, ни черта не имеет в голове, образование восемь классов и ПТУ, а весу в нем по девяносто килограмм. Он может зубами перекусить стальной прут, толщиной с руку этого самого ботаника, или головой, сломать кирпичную стену, дома, не поморщившись. Подобных примеров куча. То есть вот такая полярность, либо одно, либо другое, вот что меня бесит в этом мире. Неужели нельзя как-то уравновесить всех? Мне это не понятно.
И вот еще есть такой божественный контраст, например, есть тень (отмороженный бычара, в нашем случае), есть свет (ботаник), но есть также и грань между ними – светотень. Это очень тонкая и разная субстанция. Она никогда не бывает одинаковой, даже при рассмотрении одного и того же предмета под разными углами, она всегда ложится по-разному. Так вот эта светотень – есть художники, поэты, музыканты и просто странные люди, которые наполняют мир разнообразием и делают его ярче. Я люблю всех этих маргиналов, потому что в них есть что-то притягивающее, волнующее, первобытное – они не стесняются быть самими собой, не боятся своих эмоций.
У меня был друг, звали его Сережа, он жил в соседнем дворе. Многие в нежном возрасте творили глупые вещи, но Сережа делал это постоянно и, причем одни и те же, он был из породы тех, кого жизнь ничему не учит.
Например, он очень любил сам себя стричь, я даже присутствовал один раз при этом, он решил выпендриться передо мной, мол, салага, смотри какой я самостоятельный, а ты… И, сука, в эти моменты я действительно его уважал, и даже завидовал его решительности.
Мы спрятались на заброшенной стройке за нашим домом. Сережа безжалостно срезал украденными из маминой косметички, маникюрными ножницами, клоки волос. Они медленно, как перья от улетающих голубей, красиво пикировали в низ. У него была довольно густая шевелюра, поэтому дело шло довольно медленно, но тут свершилось нечто - Сережа попросил меня помочь ему постричься. О боже, как я хотел услышать это: «Сань, постриги меня сзади, а то зеркала нет, не видно». Если б в то время я умел, то я бы обязательно кончил, от охватившего меня восторга. Сережа дебильно улыбался.
Получилось довольно таки неплохо: челка относительно ровная, сзади я выстриг пару глубоких «ям» в Сережиных волосах, сквозь которые виднелась незагорелая кожа черепа, но мне это понравилось, я думал, что теперь ему будет вообще нежарко, ведь лето на улице.
В тот вечер Сережа получил знатных люлей от родителей, как он рассказывал потом, даже бабушка, любящая его до беспамятства, отвесила внуку несколько подзатыльников, чем предала его и оскорбила до глубины души. Но в тот же вечер уже заглаживала свою вину пирожками с вишневым вареньем.
Еще Сережа любил кушать сопли, но он был избирателен, ел только свои и самые свежие – выковыривал, и сразу съедал. Наверно быстро портятся. Мне очень нравилось смотреть, как он это делает. Это было похоже на гипноз. Представьте, рядом с вами сидит человек, что-то усердно рассказывает, активно жестикулирует, старается как можно красочнее и ярче передать свои переживания, вы внимательно слушаете. И между па руками, он невзначай засовывает палец в нос, и достает козу, но не сухую, а еще совсем свежую и липкую, от нее из носа тянется тонкая ниточка прозрачной сопли, и через мгновение она оказывается во рту рассказчика. И он тщательно тестирует ее вкусовые качества, пережевывая передними молочными зубами, причем, не прерывая вещания. Каково? Вот я очаровывался этим действом, ей богу.
Он был страшным фантазером и выдумщиком. Как-то раз он толкнул меня на, непостижимую для такого примерного мальчика как я, дикую авантюру. Все началось с просмотра порнографии. Я выменял ее у одноклассника Юры на кучу роботов – траснсформеров; старая, затертая коробка Panasonic, в которой лежала видеокассета, уже вводила в благоговейный трепет перед этим артефактом. Когда заветная пленка оказалась у меня в портфеле, между учебником по математике и альбомом для рисования, я уже тогда ощущал что-то наподобие эрекции, я бы сказал, это была эрекция сознания.
И вот звонок с последнего урока, как я его ждал, я наверно не так сильно нервничал перед первым сексом, как перед просмотром первой порнухи в жизни. Я сорвался с места и помчался в раздевалку, сдернул с вешалки свою куртку и, одевая ее на ходу, помчался домой. Возле подъезда меня уже ждал Сережа, с блестящими глазами и преисполненный решительности.
- Принес? - нервно спросил он.
- Да, - ответил я, ища в портфеле потными руками ключи.
Мы, молча, поднялись на второй этаж, я осторожно открыл входную дверь, мало ли родители уже пришли. Чтобы не спугнуть удачу я тихонько разделся и осторожно обошел все комнаты квартиры, родителей не было. Я подал знак рукой Сереже, он быстро скинул ботинки и прямо в куртке пошел в зал, там стоял видеомагнитофон, контрабандно привезенный каким-то дальним родственником из-за границы. Мы сели на пол, в полуметре от телевизора, что бы не упустить ничего.
Как мы не пытались, но так и не могли скрыть своего удивления, восторга, опять же, эрекции сознания, при просмотре этого киношедевра. Фильм назывался до безобразия извращенно: «Белоснежка и семь гномов». Белоснежкой была длинноногая блондинка с огромной грудью, а в роли гномов выступали семеро бравых негров, с членами ниже колена. Что они творили с бедной девушкой, просто уничтожали ее во все дыры. Я даже поначалу немного начал жалеть ее, и думал, зачем же она согласилась на эти издевательства, но потом втянулся и уже «болел» за гномов.
Полтора часа жесточайшего порно не прошли даром. Мы с Сережей потом  две недели ходили и вспоминали все режиссерские ходы и гениальную игру актеров:
- А помнишь, как один ее в жопу ****, а второй в рот?! Аха-ха-ха-ха!!
- Да, да. А помнишь, как они за ноги подняли и один ей ****у лизал!? Хах!
- А помнишь…
Вот в таком духе проходило у нас обсуждение данной записи, причем, кроме как о ней, мы ни о чем говорить не могли, да наверно и не хотели. Честно, я был под сильным впечатлением от первой в жизни порнографии не особенно долго, а вот Сережа впечатлился по самые бакенбарды. Он серьезно загорелся идеей устроить собственную оргию.
 Я как-то сидел возле подъезда, погруженный в мысли и мечты. Спокойно собирал металлический конструктор, когда на горизонте появился развратник Сережа, с горящими безумством бледно-голубыми глазами, и взъерошенными, опять же собственноручно постриженными, волосами.
- Саня, мы будем как в кино!
- Это как?
- Мы будем как в порнухе. Я придумал как трахнуть Аньку.
Аня – наша соседка, на тот момент училась в 6 классе, и по всем параметрам подходила нам на роль порно-звезды. Во-первых, у нее уже начала расти грудь, во-вторых, она модно одевалась, и в-третьих, это была единственная доступная кандидатура для сексуальных фантазий малолетних извращенцев из третьего класса.
План был предельно прост – нужно было украсть из кабинета химии какой-нибудь реактив, подкараулить Аню возле подъезда, вколоть из шприца ей эту гадость, почему-то мы были уверены, что это возымеет эффект снотворного, оттащить на стройку, и можно приступать к насилию. Я был удивлен, что в воспаленной фантазии Сережи родилась такая мысль, первее чем у меня.
Меня так завела эта идея, что я не мог спать несколько ночей, я представлял все в деталях. Представлял, какие на ней будут трусы, как я буду их медленно стаскивать с нее; если она проснется, я с размаху ударю ее по лицу, что бы вырубить; как от нее будет пахнуть; как я смогу погладить ее между ног; я смогу делать с ней все что угодно.
И вот наступил день икс, мы встретились с Сережей после уроков, на втором этаже возле заветного кабинета. Я до сих пор не понимаю, как такое получилось, что он взломал замок двумя канцелярскими скрепками.
- Сань, давай ты иди бери, а я на стреме стою.
Я как заправский ниндзя, одним прыжком влетел в кабинет и огляделся – никого. Я прошмыгнул в лаборантскую комнату, где хранились реактивы. Тысячи всевозможных баночек, пробирок, бутылок с разными странными веществами величественно смотрели с полок. Руководствуясь воровскими инстинктами, я взял со стола самую большую бутыль коричневого стекла и заторопился к выходу. Но там меня ждал довольно неожиданный сюрприз – в дверях стояла химичка со злобной ухмылкой и топала ногой. По ходу мой компаньон, завидев опасность, сразу ретировался, забыв предупредить меня, спасая свою задницу.
Тогда я получил королевских ****юлей. Классика жанра: вызов родителей в школу, строгое предупреждение от директора, домашний арест, ни прогулок, ни телевизора с мультиками, ни прочих радостей детства.
А Сережа потом объяснил свой поступок:
- Ну, я испугался, забыл, что ты там, в кабинете был. Я убежал.

***
Рядом с моей ногой на карниз приземлился голубь, потрепанный, худющий, на правой лапе не хватает двух когтистых пальцев. Он вопросительно посмотрел на меня желтыми глазами, как будто, понимая, что присутствие человека на высоте двенадцатого этажа не нормально.
Сирены приближались. Толпа росла. Я заметил даже мамашу с коляской внизу – проходила мимо, решила посмотреть. Да и ребенок пусть привыкает к реалиям жизни.
С металлическим звоном снимаю со спины тяжелый рюкзак, осторожно, что бы не потерять равновесие, и не отправиться на встречу к сатане раньше времени. Руки немного трясутся. Ну, еще бы, все-таки не каждый день стоишь на тридцатиметровой высоте, еще и в ветреную погоду. Открываю боковой карман и достаю сигареты с зажигалкой. Закуриваю, но дым безвкусный и почти без запаха, стряхиваю пепел на головы стоящих внизу людей. Голубь Вася, я так назвал его для себя, по-прежнему сидит рядом со мной.  Он пододвинулся вплотную к моей ноге, я чувствую тепло его маленького тела. Обидно, нечем даже угостить птицу. Глаза у голубя закрыты, наверно задремал.
Докуриваю до самого фильтра, пальцы уже обжигает, выкидываю окурок вниз.
Наконец-то из-за угла появляется кортеж из машин скорой помощи, пожарных и «ментовской» буханки. Скрип тормозов, машины лихо закладывают поворот и въезжают прямо на тротуар. Скорая помощь едва не въехала в людей, стоящих перед зданием. Толпа, как один живой организм, крутой волной отпрянула назад, слажено и четко.
Из машин вываливают спасатели и скорая помощь, они рассредоточиваются по периметру огражденной лентой территории. Из «буханки» вылезают четыре мента в форме, и один щуплый мужичок, в белой рубашке, в светлом галстуке, с высоты не могу разобрать точно цвет – толи кремовый, толи светло серый, в брюках. Он аккуратно пострижен. Это видимо что-то вроде штатного психолога, или переговорщика. Сейчас ему дадут в руки мегафон, и он начнет меня уговаривать «не делать глупостей», напомнит, что я еще «слишком молод», что моя «жизнь еще впереди».
Пожарные не спеша начали готовить выдвижную лестницу.

***

Знаете, какая разница между людьми и животными? Животные никогда не скрывают своей симпатии и влечения к особям противоположного пола, а иногда и своего. Были замечены случаи гомосексуального поведения у шимпанзе. Людям же приходится искать более деликатные пути выражения привязанности, нежели откровенные попытки по-быстрому перепихнуться.
Лев за один половой акт может испытать до 30 оргазмов. Слизни заползают на дерево и переплетаются, свисая с ветки, выпуская из дыхательного отверстия половые органы, похожие на прозрачные Сережины сопли. Они трутся ими, обмениваясь половыми гормонами. Самец какого-то грызуна в брачный период совершает до 200 соитий с разными самками в течение нескольких дней, после чего спокойно умирает. Самка черной вдовы после спаривания съедает самца.
В период полового созревания эти факты занимали меня больше всего остального, все, что связанно с размножением и сексом автоматически попадало в область моего интереса, и плотно вгрызалось в памяти. Но еще более детально я изучал детали и нюансы человеческой анатомии с помощью порно – журналов и интернета.
Сережа рассказывал мне историю про свою дальнюю родственницу, больную синдромом Дауна. Ее изнасиловал собственный отец – алкоголик, а потом устроил своеобразный аттракцион своим друзьям – за бутылку водки разрешал им переспать с ней. Эдакая экзотика: беспомощная, больная девочка, каждый вечер пропускала через себя двух трех, воняющих перегаром и табаком, полупьяных мужиков. А те потом благополучно бухали с ее папашей на кухне. Отец кормил ее остатками закуски, оставшейся после застолья, а перед «работой», он называл это так, наливал стакан пива, что бы та успокоилась и расслабилась.
Мать бросила их сразу после рождения ребенка, оставила молодому, ничего не понимающему в воспитании, отцу больную девочку. По прошествии шестнадцати лет, в нем проснулась предпринимательская жилка, и он организовал бордель имени себя для соратников по алкогольному цеху.
Его посадили на девятнадцать лет. Соседи вызвали участкового, когда на очередной попойке он вместе со своими друзьями начали избивать девочку, просто так, для забавы, армейским ремнем и ножками от табуретки. Как выяснило следствие, они целились в голову, многочисленные кровоподтеки и рассечения тому доказательство. Ее нечеловеческие крики призвали соседей к гражданской ответственности.
Три месяца издевательств принесли бедняжке все венерические заболевания, известные человечеству, начиная от безобидного вируса папилломы человека, заканчивая спидом и гонореей.
Я слушал эту кошмарную эпопею, открыв рот, а Сережа старался как можно глубже погрузить меня в происходящее, изображая ее крики. Он сказал, что девочка умерла от кровоизлияния в мозг. Всех папиных друзей тоже быстро нашли и дали менее внушительные сроки, чем ее отцу. Кстати через пару лет он умер в тюрьме от туберкулеза. Вот такая вот грустная история, почти как у Шекспира, в стиле киберпанк, из жизни. Сережа точно не знал, кем приходилась ему, та девочка. Он подслушал все, когда его родители как-то поздно вечером, полушепотом обсуждали это на кухне.
Я явственно представлял себе маленькую темную комнатку, серые, давно не стиранные, шторы закрывают непроницаемое пыльное окно, на полу валяются бутылки, стоит вонь сырости и плесени. Желтые обои отклеились на швах и свисают со стен. Пружинная кровать, издающая тонкий металлический писк, при каждом повороте на кровати, старый полосатый матрас, в бурых пятнах мочи, крови и спермы.
На кровати лежит она, у нее широкая шея, кажется, растет прямо из  плеч. Безумное выражение лица, длинные руки с широкими ладонями, на щеке поблескивает тонкая струйка, вытекающей изо рта, слюны. Она смотрит в никуда и почти не моргает.  На ней старая белая ночнушка, кое-где рваная и растянутая.
Дверь резко открывается, она вздрагивает, в комнату вваливается пьяное тело. Он уже спустил штаны, сразу подходит к кровати, тяжело вваливается на девочку, шумно дыша на нее перегаром, и приступает к делу. Она стонет глухим, совсем не женским, голосом. За дверью звон стаканов и веселый хохот.
Мерзкая картина, но вполне реальная. И есть вероятность, что в соседнем подъезде вашего дома, сейчас, вот прямо сейчас, кто-то насилует свою дочь или слетевшая с катушек мать доедает своего годовалого младенца, которого любовно приготовила, со всеми нужными специями.
Нет животного страшнее человека. Особенно если они собьются в стаю, то пощады не жди.
Линейка первого сентября, десятый класс. Вся школа выстроилась по периметру спортплощадки, и слушает торжественные поздравления от директора, завучей, учителей. Для пущей важности пригласили бывших учеников школы, которые добились заметных успехов в жизни. Лучшие экспонаты взрощеные в этих стенах, гордость школы.
Один из них – представительного вида мужик, в темно-синем пиджаке в тонкую белую полоску, крепкий и смуглый, явно следит за собой. Стеснительно подходит к свободному микрофону, директриса стоит за соседним, и визгливым голом объявляет: - Слово предоставляется префекту нашей области, а в первую очередь выпускнику нашей родной школы, Евгению Семеновичу Волтьману. Следуют ленивые аплодисменты, кто-то свистит. Поправив идеально завязанный галстук и откашлявшись в кулак, он начал нести сентиментальный несвязный бред, про уголки сердца, в которых до сих пор живет родная школа, размазанный по псевдо-приятным воспоминаниям о первых учителях и другой тематической херне. Директриса улыбается во все тридцать два зуба.
Я во втором ряду, передо мной стоят одноклассницы в школьных фартуках. Я смотрел на их круглые задницы, на ноги. От каждой пахнет духами, я закрыл глаза и представил, что бы я сотворил с любой из них в постели, пусть даже с самой страшной, все равно. И тут давление в брюках вырывает из приятных мыслей, у меня встал. Я засунул руку в карман брюк, и прижал член к ноге, в надежде, что эрекция скоро пройдет. Но он никак не собирался сдаваться и опадать. Я уже не слушал, что доносится из колонок, меня занимала только одна мысль, как бы ни допустить, что бы мой прибор, в полной боевой готовности, никто не увидел.
Я смотрел на свои ботинки, прижимая член к бедру. Минут через пятнадцать в центр площадки вышел парень из одиннадцатого класса, держа за руку первоклашку, у нее были в косах огромные голубые банты, ее тень на свежей траве напоминала пришельца. Он посадил ее на плечо и пошел по кругу мимо нас, а маленькая чупакабра звонила в медный звоночек.
Наконец объявили конец торжественной линейки и все начали медленно продвигаться к входу в школу. Эрекция никак не проходила, я пытался думать о чем угодно, о самых грустных вещах – о том, как у дочери маминой подруги обнаружили нейробластому, о противопехотных минах, до сих пор лежащих в землях Камбоджи, о брошенных собаках. Но это не помогало, членом можно было колоть бетонные блоки. Возбуждающе-округлые формы в фартуках повсюду не давали успокоиться моему либидо. Я медленно продвигался в широкой колонне, держа руку в кармане. Кто-то рядом обсуждал, куда они пойдут после окончания всего действа, что бы напиться, одноклассницы радостно смеялись.
Зайдя внутрь, я незаметно отделился от своих, и прошмыгнул на второй этаж. Учительский туалет был не заперт, я осторожно вошел. Он был намного чище, чем туалет для учеников, но дерьмо пахнет у всех одинаково.
Я бесшумно закрыл дверь кабинки и расстегнул брюки. Мой галстук, черный в мелкий белый горошек, трепался в так моим фрикциям. Я представлял пышногрудую азиатку, из недавно просмотренного порнофильма, с пирсингом в языке и сосках. Щеки начали гореть, а сердце бешено колотилось, пульс шумными ударами отражался в ушах. Я начал работать все быстрее и яростней. Но рука начала неметь и я немного сбавил темп, что бы дать закостеневающим мышцам отдохнуть.
Вдруг послышался посторонний шум из самой дальней кабинки возле окна. Что-то напоминающее хлюпанье или чавканье. Остановившись, я прислушался – только монотонное гудение ртутных ламп под потолком и шум воды в смывных бачках, больше ничего. Я закрыл глаза и снова сосредоточился на Анабэль, так звали азиатку из фильма, с чувством дергая свой член, в голове опять все зашумело. Минут через пять я кончил, полностью изможденный и потный. На ободке унитаза красовались две  белесых капли, их я убрал туалетной бумагой. Я вытерся носовым платком, немного отдышавшись, привел себя в порядок и вышел.
Дверца дальней кабинки внезапно распахнулась, и оттуда вышел Егор Сергеевич, наш физрук. У него на шее неизменно висел хромированный свисток, на нем был спортивный костюм адидас, классический, черного цвета с трилистником на груди. Я у меня началась паника, во первых ученикам запрещено пользоваться туалетом для учителей, а во-вторых дрочить в них, ведь он наверняка слышал характерные звуки. Я подумал об этом в одну секунду, даже меньше, и уже приготовился к худшему. Но следом за ним вышла молодая учительница младших классов, вытирая с лица размазанную губную помаду и белесые капли, точно такие, как я оставил на унитазе.
Мы втроем застыли, недоумевая хлопая глазами. И каждый ждал, что кто-нибудь начнет диалог, сделает что-то и оборвет эту нелепую паузу. Видимо яйца оказались только у меня одно, вибрирующим от волнения голосом, глядя прямо в глаза физруку, выпалил: я ничего не видел. Он скованно, как робот, похлопал меня по плечу, и я вышел.
Я чувствовал себя победителем, именно я, а не физрук, нашел нужные слова, что бы выйти из ситуации, выйти умело.
За спиной, из туалета, доносились их раздраженные голоса, физрук матерился.
Когда я вошел в класс, все уже сидели за партами, а Лидия Николаевна – моя бывшая классная, стоя возле доски поздравляла учеников с началом нового учебного года и прочей херней, прижимая к груди большой букет лилий, подаренный кем-то из родителей. Она прервала речь и с грустной укоризной посмотрела на меня, когда я возник в дверном проеме.
- Иванов, даже первого сентября ты не можешь быть как все, и не отличиться. Почему ты постоянно отбиваешься от коллектива. Она замолкла и ждала от меня вразумительного ответа, но я смотрел ей в глаза и молчал.  – Садись на свое место,  - сказала она, и я медленно пошел в свой дальний угол класса, на последнюю парту.
А я больше и не пытался быть как остальные, у меня не осталось больше тяги принадлежать к какой бы то ни было социальной группе. С раннего детства мне не удавалось закрепиться ни в одной из общностей, в которые мне приходилось входить. В детском саду другие дети не хотели играть со мной, общественном транспорте ко мне редко подсаживались, в очередях ко мне никогда не прижимались и ни напирали со спины, как это принято. Люди боялись чего-то во мне, их отторгало нечто, сидящее во мне. Люди будто не замечали меня, будто меня попросту не было, по крайней мере усердно делали вид. Может все дело в незаметной внешности, или тихом голосе, или привычке смотреть людям прямо в глаза. Многие боятся этого и сразу отворачиваются, это неприятно. В животном мире пристальный взгляд в глаза означает агрессию, вызов. Человек – венец природы, высшая ступень эволюционной лестницы, но все же он животное. Нам повезло, что когда-то давным-давно, одна обезьяна взяла в руку камень, что бы расколоть орех, и пошло поехало.
В тот вечер я позвонил Сереже, мы встретились во дворе его дома. Когда я подходил к месту, он уже сидел на качелях на детской площадке. Я сразу заметил, что обычно веселый и жизнерадостный Сережа сегодня был суров и мрачен, как тучи над Берлином. Я взахлеб рассказывал ему историю в туалете, начиная с того, как классно я подрочил, заканчивая тем, как лихо разрешил неловкую ситуацию с минетом физруку от преподавательницы. Ведь от лучших друзей не скрывают ничего. Я ждал одобрения и восторга, его фирменной дебильной улыбки.
Но он спокойно слушал, несколько раз еле заметно улыбнулся, и не сказал, ни слова. Обычно он просил меня повторить самые интересные моменты историй, что бы еще раз посмеяться. Сережа сплюнул себе под ноги и вздохнул.
- Сань, я с девчонкой начал встречаться. Здорово, ответил я.
- Короче я хотел вас познакомить, рассказывал много про тебя ей, он она сказала, что не хочет. И еще сказала, выбирай, я или он. Сказала, что ты ненормальный какой-то, я ее переубеждал, честно, Сань.
Он замолчал. Все время, что он говорил, он смотрел себе на кроссовки, ни разу не взглянув на меня.
Сердце у меня съежилось до размера грецкого ореха, и колотилось как бешеное.
- Не, ну конечно, мы будем видеться, Сань. Тусоваться, ты пойми, я кажется, люблю ее.
Весь вечер я лежал на кровати в своей комнате, смотрел в потолок. Единственный человек, который меня понимал и поддерживал, его больше нет. Теперь я по-настоящему остался один. Больше мне некому доверить самые страшные секреты и не с кем будет заниматься всякими идиотскими вещами. Эти мысли распирали меня изнутри, ровно как эрекция мои брюки в тот день.
У меня ни стало никого.

***
Проезжающие мимо машины сбавляли скорость, объезжая людей, уже не вмещавшихся на тротуаре, нервно сигналили им. Я осторожно поднимаю рюкзак, и достаю еще одну сигарету. Голубь Вася слетает с карниза и начинает кружить над головами людей. Руки не слушаются, долго прикуриваю сигарету. Затяжка, еще одна. В голове мутнеет. Зря начал курить, с непривычки меня начинает тошнить и пошатывает, а это совсем ни кстати. Еще рано.
Один из ментов выходит в центр оцепленной зоны с мегафоном. Он издает пронзительный писк, когда мент включил громкоговоритель. Он начинает что-то говорить, но я не могу разобрать ни единого слова. Ветер усилился, и кажется, стал еще холоднее, сизый сигаретный дым тонким шлейфом тянется вдаль, растворяясь в потоках воздуха.
Выкидываю наполовину выкуренную сигарету и достаю из заднего кармана плотную пачку денег, перетянутую зеленой канцелярской резинкой. Одни сотенные банкноты, в общей сложности тридцать четыре тысячи четыреста рублей. Я продал компьютер, телефон и кое-что из вещей.
Снимаю резинку с денег и бросаю их вниз. Оранжевые бумажки грациозно рассыпаются дождем над головами людей, кружатся и медленно падают в низ. Денежный дождь.
Внизу начинается давка, люди прорывают кордон и кидаются на землю, собирая деньги. Женщины в возрасте ползают на коленях по сырому асфальту, два молодых парня дерутся ногами возле приземлившейся рядом кучки банкнот. Пожилая женщина кричит нечеловеческим голосом, кажется она сломала ногу. Кто-то смеется. Менты пытаются утихомирить людей – поднимают с земли, отталкивают их, тоже кричат. Мужичок в джинсовой куртке бегает по периметру и подбирает незамеченные остальными сотни. Омоновцы достали дубинки и медленно продвигаются к толпе.
Сверху это похоже на кучу разноцветных опарышей – копошатся, толкаются, кричат. Вот он, последний шедевр эволюции, грязной массой ползает по земле, готовые растерзать друг друга за кучу бумажек.

***
В открытое окно доносился шелест деревьев и сладковатый запах цветов, что росли на клумбах возле дома. Запах пыли с дороги.
Уже неделю я не звонил Сереже. На следующий день после нашего последнего разговора он заходил ко мне, но я не вышел.
Я сидел за столом и лениво пролистывал замусоленный «Плэйбой», без всякого интереса. Во дворе малышня шумно играла в песочнице – девочка отбирала у мальчика пластмассовую лопатку, кричала и плакала, он надменно улыбался и заливался хохотом. Но беда пришла, откуда не ждали, вторая девочка подошла сзади, и с гулким ударом кинула красное ведерко в голову мальчику. Маленькие руки ослабили хватку, он резко развернулся и пару секунд смотрел ей в глаза, а потом разразился истошным плачем. Его лицо покраснело и сморщилось от обиды. Он упал на колени и схватился за голову, девочки остолбенело стояли рядом, и не знали что делать. Вторая, которая кинула ведерко, поняла, что перестаралась, когда увидела как с локтей мальчика начала капать кровь, стекавшая по рукам. Песок моментально впитывал алые капли, как будто и не было. Бежим – крикнула одна из девочек, и обе скрылись за углом дома, а заплаканный мальчик, громко рыдая, поплелся в сторону подъезда, тряся залитыми кровью руками.
 Послышался запах жареной курицы с макаронами. Я вспомнил, что с самого утра ничего не ел, и желудок заревел как турбина реактивного самолета. Я вышел из комнаты и двинулся в сторону источника запаха, свет не горел нигде кроме кухни. Проходя в темной прихожей, я ощутил мерзкое чувство необъяснимой тревоги.
Когда я вошел, родители о чем-то разговаривали полушепотом, лица были встревожены. Увидев меня, они старательно сделали вид, будто ничего не было. Но это выглядело неуклюже и совсем неправдоподобно. Аппетит у меня моментально пропал, мама принялась энергично накладывать еду, неестественно улыбаясь. Папа встал с табуретки и стал подавать на стол тарелки. Я сел на свое место рядом с окном и молча, наблюдал за ними.
Мы ели молча, вернее каждый ковырял еду в тарелке. Сердце подсказывало мне, что сейчас меня ждут нехорошие новости.
 - Вкусно, сынок? Почему так плохо кушаешь? – спросила мама.
Да, все очень вкусно, мам.
- Сын, - серьезно посмотрев на меня, начал отец, - мы тебя очень сильно любим, и будем любить всегда и поддерживать.
- Случается так, сынок, что иногда родители оставляют своих детей, причин много. И тогда другая семья усыновляет этого ребенка и воспитывает его. И они его очень сильно любят, он становится им родным, сынок, - глядя мне в глаза, сказала мама, по ее щеке побежала тонкая слезинка.
- Ты наш сын, и больше ничей! Мы должны были тебе рассказать, Саша, мы не хотим тебя обманывать и что-то скрывать, - голос отца дрожал. Родители не те, кто родил, а кто воспитал, сын.
 Их голоса стали казаться мне все дальше, я уже слабо улавливал смысл слов, все плыло. В ушах шумело, как будто в голове включили душ. Казалось я теряю сознание. Невозможно выразить, что я тогда чувствовал, хотелось умереть, убежать, провалиться.
Вспышка – мама ведет меня в первый класс, на мне синяя форма, а в руках большой букет тюльпанов.
Вспышка – отец показывает мне, как надо правильно привязывать крючок к леске.
Вспышка – день рождения мамы, мы с отцом подарили ей духи, и я нарисовал ей открытку.
Вспышка…
Папа положил мне руку на плечо, и что-то говорил.
Мама взяла меня за руку и грустно улыбалась, сидя напротив.
И я думал, что потеря друга это трагедия и я остался один. Нет, меня предали мои, мои же родители, оставив меня в детском доме. Изначально я был один, ничего не понимающий, жалкий, плачущий.
Вспышка – все воспоминания куда-то удаляются, они не мои. У меня должно было быть все по-другому, может быть отец был бы пьяницей, или меня воспитывала бы одна мать, но это было бы мое, настоящее. Здесь и сейчас не я, я умер, когда моим приемным родителям отдали свидетельство о рождении, и они увезли меня в свой дом. И родился новый человек, Саша Иванов.
Это прекрасно, что есть в мире добрые люди, помогающие сиротам обрести семью, и я благодарен за это своим родителям.
А они все говори и говорили…
Вспышка – черно-белая фотография: мама держит меня на руках, на ней ситцевое платье. Рядом стоит отец и улыбается. Они счастливы.

***
Расстегиваю рюкзак, достаю две банки из-под «нескафе».
Одна часть ацетона; три части перекиси водорода; десять капель серной кислоты. Все слить в одну большую банку. Дать постоять 5-6 часов. Выпадет белый осадок, который следует отфильтровать и просушить. Два стержня от шариковой ручки набиты серой от спичечных головок, такой запал горит даже под водой.
Вынимаю из кармана зажигалку, дешевая, китайская.
Скидываю вниз рюкзак, он мне больше без надобности. Беспомощно кувыркаясь в воздухе, он стремительно падает вниз и приземляется кому-то на спину. Вскрикнула женщина, наверно от неожиданности, когда на нее упало что-то сверху. Она была увлечена сбором денег, что не заметила, как на нее сверху падает рюкзак .
Одну банку держу под мышкой, а другую пытаюсь поджечь, но ветер и китайское качество не дают это сделать быстро, как хотелось бы. Я чиркаю кремнем, но огонь никак не загорается. В это мгновение я думаю – может это все зря? Может не нужно всего этого, может нужно спокойно уйти?
Нет, поздно…
Пальцы совсем задеревенели на осеннем ветру. Я поджег первый фитиль, бросаю зажигалку вниз. Быстро зажигаю второй фитиль от первого. Сера шипит и оплавляет прозрачные стержни.
За ту девочку, которую насиловал отец с друзьями.
За мальчика, с разбитой головой.
За меня, которого бросили настоящие родители.
За меня, которого предал лучший друг.
Пусть это эгоистично, по отношению к нынешним родителям, по отношению к людям внизу, к их родственникам.
Все предают друг друга. Кто-то становится одиноким. Мне надоело терпеть это на себе. Сегодня я предам и оставлю кого-то одиноким. Там, внизу невинные люди – они просто жертвы обстоятельств, случайные прохожие. Им просто не повезло, как и мне.
Это не лучший выход, но это мой выбор.
Огонь ползет по запалу, уже наполовину съев тонкую трубку.
Я прыгаю вниз, с двумя банками взрывчатки в руках.
Я не желал никому зла.