4. Неандертальца ищу. Таянье тайны

4. Таянье тайны
 
Ни блуда, ни яда не выцедить из силлабического, слогового русского стиха.
Но зато уж из послереформенного, силлаботонического – сколько угодно.
Даже более чем угодно.
Так раскололась русская светская поэзия на два материка – до реформы и – после реформы. Настоящими реформаторами нужно признать всё же не Тредиаковского с Ломоносовым, они лишь первопроходцы, честь им и хвала, но, в первую очередь – Баркова, а вслед за ним и Пушкина. Только после них так отчётливо стала ясна эта  «реформа», которая, по глубинной сути, ни хрена не стоила…
***
…да ведь и весь русский мир чуть ли не изначально был расколот на два лагеря. На Чёрную и Белую кость. Эту бытийную трагедию ещё только предстоит осознать, добравшись сперва до Русского Раскола, до дружинно-княжеского культа…
Но мы сейчас о последствиях поэтических.
В 16-17 веках царствовала в России польско-латинская силлабика, очень неудобная для русского языка, словно телега на квадратных колёсах...
Но вот что удивительно – этот слоговой, а не тонический стих практически исключал соблазн сладострастия. Самые крупные поэты той поры Симеон Полоцкий, Карион Истомин, Сильвестр Медведев писали назидания и поучения юношеству, правила поведения в церкви, в быту – и ничего более. Не знаю, как тогда воспринимались эти вирши, сегодня их мало кто способен прочесть без зевоты…
***
«…Медленно мысль проползает  людская,
Роясь в барханах зыбучих песков,
Как черепаха, уныло таская
Вычурный панцирь веков,
Где мозгов –
Как в черепах
Черепах.
Да и всё остальное
Тоже смешное –
Череп, пах…»
***
…одно несомненное достоинство у тех виршей было – полная свобода от греха, соблазна сладострастия, приплывшего к нам с «раскрепощением» стиха, современного силлаботонического стиха, основы которого принято вести от Пушкина. Вообще-то надо  вести от Баркова… но не в этом суть.
Суть в том, что магический кристалл, о котором писал Пушкин, оказывается вовсе не статичным, но – подвижным. И при небольшом даже повороте его во времени некоторые грани и стороны этого кристалла уходят в тень, а из тени выступают иные, дотоле не очень-то видимые...
***
…большая белая рыба медленно приподнялась над водой, зафыркала, завыгибалась всем телом, стряхивая воду, и медленно вышла на берег. Зуб едва не свалился на землю.
В глазах у него потемнело. Он потряс головой, и  взгляд слегка прояснился. Рыба оказалась молодой, совсем незнакомой женщиной, не похожей ни на кого из тех, кого он встречал прежде.
Зуб очень любил свою покойную жену Пикальку, не мог забыть ни её, ни первые юношеские их встречи. Никто из девушек его племени так и не смог завоевать его сердца. А хотели многие! Зуб был завидной добычей для любой из молодушек. Ещё бы! У него  были широченные плечи, котлом выпиравшая грудь, крепкие руки, короткие, но очень мускулистые ноги, выдающиеся скулы и мощные челюсти. Двухметровый, он казался великаном среди низкорослых соплеменников, и у него была лучшая после Родоначальника пещера. Но Пикалька, любимая Пикалька…
 Он постоянно вспоминал её и грустил, всегда грустил, вспоминая. Вот и теперь, глядя из-за ветвей на диво дивное, явившееся из воды, невольно сравнивал с родной Пикалькой. Жена его, хотя и была самой маленькой среди девушек племени, казалась теперь Зубу очень крупной женщиной. Да и выглядела совсем иначе.
У Пикальки была смуглая кожа, широкие бёдра, плотные мускулистые ляжки, и груди совсем не так вызывающе торчали, как у этой белокожей незнакомки. У этой они прямо торпорщились алыми сосками, задранными чуть ли не в самые небеса. У Пикальки груди, даже в ранней молодости, ещё до родов, свисали нежными полными мешочками до самого пупка. И это очень нравилось Зубу.
Это говорило о здоровье будущей матери. Зато когда уж наливались молоком, они становились прямо-таки необъятными. Такими грудями можно было выкормить не двух и не трёх детишек, а, пожалуй  что, пятерых.  И правда, излишек молока Пикалька сдаивала в большую каменную чашу и относила в закут молоденьких козлятам. А потом, смеясь, говорила Зубу, что у неё не трое сыночков, а ещё добрая половина закута…
***
«Новая реальность!.. Новая реальность!…» – Что? Что такое?
Непростая, видимо, штучка…
***
…мы ещё только судорожно ощущаем потрескивания и вспышки мощных силовых полей информации, которая пронзает отовсюду.
Но пока – не более того.
Нам еще предстоит период акклиматизации в пространствах этой самой «новой реальности»... 

***
Мы только начинаем входить в информационный Океан, ещё не вполне чувствуем его истинный объём, а уже «мировая паутина» начинает нас же самих потихоньку (еще потихоньку) опутывать, забирать в свою сеть, рассекречивать и выворачивать наизнанку…
Уже просматривают со спутников персональные компьютеры.
Снимают со счетов чужие деньги, не отходя от монитора.
Уже сверхсекретная информация может стать доступной для умного противника, а там…
 Что там обрушится на человечество?

***
Это красиво и сильно сказано, про конец света – огненный смерч, падение последней печати, Грозный Суд!..
До Суда еще дожить-дотерпеть надо. А пока мы сами готовим себе суд – мы становимся прозрачными.
Не за горами то время, когда не только наши дневники и сберкнижки перестанут быть тайной, но и самые мысли, помыслы, чувства… а что? Секретные исследования давненько в этом направлении ведутся.
И микрочипы вживляют в мозги. И управляемых роботов делают из людей.
Неужели в мысли не проникнут?
Мозг – субстанция материальная. Рассекретят. И станем мы – друг перед другом – прозрачными и откровенными донельзя. Поневоле станем…
***
«...а как закричат – учти!..
А как заключат – в сусек!..
Всё это ещё – Почти,
А надо уже – Совсем…»
***
Ситуация, когда тайное станет явным, ситуация инобытия.
Нам ещё предстоит судить…  друг друга судить! И сделать некие предварительные выводы из нашего «поведения» на этой земле…
И только потом уже – тот, последний Суд, где предстоит, вероятно, лишь внимать… и каяться… и надеяться…
Мы становимся прозрачными.
  Таянье Тайны…
***
…Зуб неотрывно глядел на незнакомку и никак не мог понять кто она, откуда явилась сюда, на чужую территорию, как одолела большую небезопасную реку?..  Он осторожными манёврами опытного охотника, неслышным и незамеченным перебрался на другую сторону речной отмели, где незнакомка-рыба-девушка отжимала свои льняные волосы.
Крупные капли стекали с длинных прядей по её белому телу, повторяя все его диковинные, дотоле  невиданные Зубом изгибы. Капли медленно проползали меж высоко, даже нагло – казалось Зубу – вздёрнутых, необычно белых грудей, зависали на бёдрах, на ржаном, нежно искурчавленном лобке. А одна капелька, вспыхнувшая под солнцем, повисла на левом соске, и при полуобороте незнакомки в теневую сторону, вдруг отчётливо озарилась багряным светом.
Зуб молча ахнул и прошептал про себя: «Капелька…»
***
…хошь не хошь, а вот, к концу 20 века, с ошеломительным расширением информационных полей, с внедрением Интернета, как бы сама собою стала раскадровываться панорама столетий русской литературы и поэзии. Она оказалась словно поднятой, взвешенной на ладони и сильно уменьшившейся, как прелестная игрушечка. А потому стала отчётливо зримой – оче-видной.
И стали гораздо явственнее, нежели прежде, проглядывать сквозь столетия «изящной литературы» подлинные, корневые  истоки великой русской Поэзии. И стало очевидно, что светская поэзия со всеми её гениальными взлётами, это всего лишь верхушка айсберга, сверкающая вершина, несомненно, но… всё же, всё же, всё же…
Стоит только вновь, через столетия, проникнуть незамутнённым взглядом к истокам русского поэтического мира, чтобы увидеть там, в чистых истоках, не европейские и не азиатские формы, а именно что русские – во всей их уникальности, как бы эта уникальность не осмеивалась и не подвергалась сомнению.
Вообще после двух веков безусловно гениальной светской поэзии  современному читателю кажется, что иного и быть-то не могло, иное просто невообразимо. Ещё бы, такие имена! Пушкин, Лермонтов, Тютчев…
Имена мощные, спорить не о чем.
Но исподволь сложилось ощущение, что современному читателю потребна уже не столько русская, сколько изящная поэзия. А вот отсюда совсем недалеко до пресловутых: «ищячная словесность» и «сделайте нам красиво». То есть – гладенько…
Лишь в 20 веке, после Революции, потрясшей все «европейские» основы и уклады, самым гениальным поэтам удалось заглянуть через те сверкающие (и – ослепляющие!) вершины, приникнуть к истокам, и от них вести свою поэтическую и духовную летопись русского мира.
Это удалось Велемиру Хлебникову, Ксении Некрасовой, Андрею Платонову (он поэт, каждой строчкой поэт!).
***
…нет, всё-таки придётся употребить похабное слово «Бренд». Не хочется, но придётся. И где? В разговоре о России. Ну нету русского бренду у русской поэзии в мире! Нету. И весь сказ.
Можно не продолжать, ситуация ясна и печальна. Но вот, именно во преодоление печали придётся развернуться.
У русской великой прозы бренд есть. Она более русская, чем поэзия. Романы Толстого, Достоевского, странные, никем не понятые пьесы Чехова – это уже давно и прочно мировой бренд.
А вот ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Тютчева, ни остальных наших – самых гениальных! – поэтов на западе не знают. И знать не хотят А зачем? Наши поэтические классики открывали для России Европу, а Европе зачем себя снова открывать, да ещё через сомнительные переводы? Европе нужна корневая суть России. А строчить ямбиками они и сами умеют. Приличия ради хвалят наших великих, но не ценят. Во всяком случае так, как мы ценим Гомера, Данте, Гете, их фольклор и мифы – от древнегреческих, до скандинавских – нет, не ценят.
***
А вот что оценили бы, так это воистину русское. Если раскрутить и с толком подать. Ну, вот как русский балет, к примеру. Но для раскрутки и подачи русской поэзии одного подвижника, даже такого, как Дягилев, мало. Здесь должна быть государева воля,  государственная, мощная, поступательная, долговременная программа, а не компанейщина к празднику.
Что, собственно нужно? Собрать для начала с десяток хороших актёров, умеющих петь народные песни, несколько талантливых поэтов, глубоко знающих и любящих русскую поэзию, несколько очень толковых учёных-фольклористов.
И всё, пожалуй, для начала. Команда готова. При условии, разумеется, что средства (да невеликие!) выделены.
Итак, начинаем. Мы поднимаем главный наш клад – былины. И северного, и киевского цикла, и все другие циклы. Отдельно поднимаем пласт сказок. Сказительниц ещё можно найти. Не без труда, но можно.
Отдельно – пословицы, поговорки, байки, былички, загадки. Отдельно – исторические и лирические народные песни.
То есть, поднимаем то, что единственно способно создать настоящий русский бренд в области поэзии для «цивилизованного» мира. И только это воистину интересно на западе – корневая Русь. Им интересно знать не только про опошленную «загадочную русскую душу», но главное – откуда мы взялись, такие великие и ужасные, и пошли быть? Светская поэзия этого не дала и не даст.
Весь мир интересуют не наши споры западников и славянофилов, и даже не татарщина наша, а то, что скрывается подалее, в дотатарской Руси. Там, где формировалась национальная одежда, орнамент, обычаи и манеры, характер. То есть, их интересует (и тут не откажешь в естественности интереса) наше
Осевое Время.
***
Я одно время работал монтировщиком сцены в казахстанской филармонии, много мотался с гастролями по стране, и первое время меня поражал отбор музколлективов. Особенно для поездок за рубеж. Отбирали, как правило, не прекрасный симфонический оркестр, ни виртуозный ансамбль классического танца, не хоровую капеллу, а примитивный – на первый взгляд – ансамбль национальных инструментов.
Поначалу я грешил на восточную кумовщину. Но однажды администратор случайно обронил на пол лист заказов, торопясь по делам. Я поднял его, прочёл и, наконец, кое-что понял….
Иностранцы – сплошь европейцы – просто умоляли прислать им этот корявенький (на мой наивный взгляд) ансамбль народных инструментов!..  Им на фиг не нужен был заштатный симфонический оркестр, пусть даже очень хороший. Своих, экстракласса, полно. Им коллектива с национальным душком, с самой сутью, с нутром ихним хотелось. И они его требовали. И получали. И заключали контракты.
***
А чем довольствуются иностранцы сейчас из всего «национального» нашего – ансамблем «Берёзка»? Народными хорами? И на том спасибо, конечно. Но представим себе последовательно разработанную программу исполнения былин. Без цветного антуража и стилизованной музыки. Просто распевное, внятное, мощное чтение.
И не один раз, и не в одном зале. – По всей стране! Причём начинать надо не с великих «тяжёлых» былин про Святогора, Микулу Селяниновича, Илью Муромца, а с  «малых», более поздних и близких к нам. Например «Добрыня и Маринка», «Дунай и Настасья-королевична», «Васька-пьяница и Кудреванко-царь», «Агафонушка», «Старина о льдине и бое женщин».
То-то люди нарадуются! И насмеются, и напечалуются. Не читают ведь, не знают каким богатством обладают. Говнецом пробавляются.
А сколько красоты, забытой мощи языка, какие нравы откроются!
Ну, да что уверять, маленький пример для начала.
Вот как Змей, полюбовник Маринкин, с Добрыней пробует сладить, после его «визита» к Маринке, соблазнявшей и Добрыню между прочим:

«…а и сам тут Змей почал бранити его,
Больно пеняти:
«Не хочу я звати Добрынею,
Не хощу величати Никитичем,
Называю те детиною деревенщиною,
Деревенщиною и засельщиною;
Почто ты, Добрыня, в окошко стрелял,
Проломил ты оконницу стекольчатую,
Расшиб зеркало стекольчатое?»
Ему тута-тко, Добрыне, за беду стало,
И за великую досаду показалося;
Вынимал саблю вострую,
Воздымал выше буйны головы своей:
«А и хощешь ли, тебе, Змея, изрублю я
В мелкие части пирожные,
Разбросаю далече по чистом полю?»
А и тут Змей Горынич, хвост поджав,
Да и вон побежал…»

Представляю, что будет с залом твориться, если хотя бы эту одну, не самую великую былину умело прочтут! А там и до главных сказаний народ подтянется. Главное начать. А там и скоморохи-песельники, и настоящие гусляры объявятся. И сказочники. И вопленицы. Одни загадки народные, это же кладезь метафор!
Конечно, время не повернёшь вспять, но талантливо явить в нынешнем времени наше великое прошлое очень даже возможно. Главное, захотеть. И проявить волю. Тогда, глядишь, не только модные древнеегипетские  и древнекитайские «Книги мёртвых» изучать станут, но и к своим истокам обернутся. А там такое разглядят!..
***
И не грех повторить опыт «Русских сезонов» – по всему миру.. Тут уже размах иной, конечно, тут и музыканты, и  художники должны поработать с любовью, на совесть.
Так создаются национальные бренды. Хоть и не люблю это слово, но для продвижения за рубеж нашего, воистину нашего – годится.
И хорошие переводчики появятся, и философы иностранные «загадочную русскую душу» совсем иначе, чем теперь толковать станут. И перестанут удивляться, наконец, почему это такой «корявый» народ сумел освоить такие тяжёлые земли и воздвигнуть на ней Империю. На одной светской поэзии этого не осознать.
А там, когда снова ощутим вкус к настоящему русскому, особенно к языку русскому, глядишь, и на великого Хлебникова начнём иначе смотреть, и читать его взахлёб, и понимать его сверхзадачу…
***
…Уже потом, много позже Зуб осознал, что слово «Капелька» вовсе не было случайным. Девушка сама была вся словно капелька – узкие плечи нежно переходили в ещё более узкую, стройную спинку, которая совсем уж невероятно сужалась в поясе. А потом этот пояс плавно переходил в довольно-таки широкие, крутоватые бёдра. Она была странно, даже как-то пугающе длиннонога в сравнении с коротконогими, сутуловатыми, ширококостными женщинами их поселянок. Она была словно волна, тонко изгибающаяся у берегового наката… да, да, – Зуб был честен перед собой – она была волнующа и  волниста… она была частью волны, она была её капелька. Дивная, чистая, тонко струящаяся Капелька.
***
…а не потому ли и сам язык Хлебникова, непривычно русский язык, так трудно воспринимается доныне, что – слишком он русский по сравнению с «устоявшейся», отглаженной европейским ладом лексикой?.. да и формой… да и содержанием…
Пожалуй, ныне ещё одни только дети (нынешние великаны, «неандертальцы») легко и радостно пользуются его языком. Пока они лишь компьютерные пользователи, но время-то идёт… а там и «живое», обиходное  восприятие не за горами…
Стоит заглянуть в аадемические примечания, чтобы осознать – Хлебников не только древнерусский (Русский, истинно русский!) язык воссоздавал, но и персидский, и другие тюркские и европейские языки сливал в могучем Имперском языке. Да, так! А иначе и сама Империя не возникла бы. Он в одном слове сливал русские корни, немецкие суффиксы и тюркские приставки. Он хотел почти невозможного, но единственно великого, единственно верного! Недаром и называл себя «Будетлянин», «Председатель земного шара». Имел право!

Крылатый русский гигант, не замеченный лилипутами, летел от самых истоков сквозь всю русскую историю, прямо к 20 веку, к первой Мировой, к Гражданской войне, и язык его, как и сама Россия, менялся на каждом великом изломе.
Вот он летит от истоков… и слова его чуть ли не заумь, заковырки, вроде: «Жила-была барыня… не то чтобы важная барыня, а, так сказать, лягушечка…».
Дальше – иные века, иной язык. Там уже Стенька с его ватагой и тайным языком вольницы, невнятным порою, наоборотным: «Кони. Топот. Инок…» – Как хочешь, так и читай, с любой стороны.
Но не игрушки здесь главное, не тарабарщина вояк-заговорщиков, а стихия зреющего Переворота, где Чёрная и Белая кость – главный русский разлом – могут сказаться бредом какой-то безумной (якобы безумной!) старушки, шепчущей своей хозяйке накануне Переворота страшное: «Слухай, барыня, слухай…» 
Казнят на днях барыню… а за что? Может быть, и за то, что не только пороли веками на конюшнях мужиков, баб, детишек за малейшую провинность, но и за то, что эта бабушка, доброй барыне шептавшая страшное «слухай, барыня, слухай!..» хорошо помнила по рассказам матери, как крепостник  заставил когда-то её собственную бабушку, красавицу, молодую рожаницу выкармливать грудью борзых щенков, у которых при родах померла мамаша-сучка…
***
«…года пылали, люди гибли,
Года, года, года, года
Ладьями огненными плыли,
И пламенели тучи пыли,
И тихо гибли города…»