Белая Баба. Глава 21. Неприкаянные

Глава двадцать первая.
Неприкаянные.

Сквозь белесую плотную завесу тумана проступил силуэт скомороха. Первое, что бросилось в глаза, так это жалостно-тоскливый взгляд мужичка. Фокус наблюдаемого расплылся, охватывая картину увиденного целиком. Сердечко Даны екнуло, словно выскользнуло от внезапно схвативших ледяных пальцев. Со скомороха шевелящимися мохнатыми сосульками свисали, облепив того с головы до ног, отвратительные существа. Небольшие уродцы, размером с мышь, но с мощными зубастыми челюстями. Твари и походили бы на известных грызунов, если бы на загривке не топорщился гребень, как у тритона, который плавно переходил в перепончатые атрофированные крылышки, а тельца заканчивались чешуйчатым хвостом с перепончатой стрелой на конце. Этакие, покрытые шерстью, дракончики, только видом еще более отвратительные. Мех тварей слипся в ворс из множества сосулек, так как все они были перепачканы какой-то вонючей слизью оранжевого цвета. Живой тулуп шевелился и подрагивал.
Дана невольно отступила на шаг, отдернула вытянутую руку. Видно, что существа пока еще не пытались укусить скомороха, но вцепились когтистыми лапками и крысиными мордочками в одежду, в космы шевелюры и бороды. Одна из тварей, шевеля подвижным носиком, повернула головку в сторону женщины. Существо одноглазо! И с одним мышиным ушком на темени. Со струн усов, как простудная нюня, стекала оранжевая слизь. Женщину передернуло от отвращения и ужаса.
Со всех сторон текли звуки шелеста и шороха, словно в этом месте образовалась пространственная воронка, жадно поглощающая признаки жизни окружающего мира. Лавина звуков была похожа на мерное накатывание морского прибоя. Существа нескончаемым потоком выплывали из молочной пелены, юрко цеплялись друг за друга, перепрыгивали, треща крылышками, живая «шуба» Гайки росла и тяжелела прямо на глазах. Твари недовольно фыркали, кусались, борясь за место, что поближе к телу скомороха. Гайка вытаращил глаза от страха, боялся пошевелиться.
- О, Боги! – беззвучно прошептала Дана, стараясь осадить первые впечатления и преодолеть отвращение и страх. Она понимала, что другу нужно немедленно прийти на помощь, не стоять, но ничего не могла с собой поделать – страх сковал конечности, ни руки, ни ноги не слушались. Неизвестно сколько бы она так простояла и таращилась на то, как погибает товарищ, если бы не кольнула внезапно пришедшая мысль. Мысль о том, что еще чуть-чуть, и она останется одна одинешенька в краю теней, среди подобных отвратительных существ. И если ей даже удастся сейчас спастись, одной ей никак не добраться до Древа Рода, а это значит… значит, ей уже никогда не вернуться домой, никогда не увидеть ни родных, ни близких. Никогда?! Эта мысль оказалась настолько шокирующей, что вид урчащих уродцев померк, чувство страха улизнуло, словно его и не было, осталось только омерзение. Противное, гадкое, липкое ощущение.
Повинуясь внезапно возникшему наитию, Дана протянула руку к ветке ближайшего дерева. Надо было согнать существ, но прикоснуться к ним голыми руками, к этим склизким, вызывающим отвращение, тельцам было бы не только неприятно, но и опасно. Первое, что пришло на ум, так это воспользоваться древнейшим оружием человека – палкой. Но случилось нечто странное – пальцы схватили пустоту, будто ветка отогнулась, избегая опасности. Строптивость дерева не столько удивило, сколько обозлило, Дана вцепилась в ветку обоими руками и стала дергать ею из стороны в сторону. По лицу и телу пронеслись хлесткие удары защищающегося дерева. Женщина сделала отчаянную попытку, помогая себе собственным весом, изо всех сил потянула ветку вниз, потеряла равновесие и упала на колени.
 Раздался хруст, а за ним и протяжный, похожий на тревожную сирену, вой. Стонало дерево, с обломка ветви капала оранжевая вонючая слизь. Зубастые уродцы замерли, мгновение провисели оцепеневшей грудой, затем разом заверещали и начали поспешно отцепляться от скомороха, попрыгали в белесое покрывало тумана, прячась и теряясь, исчезли в корнях надломанного дерева.
Не осознавая произошедшее, повинуясь больше рефлексу, Дана на четвереньках шарахнулась в сторону от дерева, но все же не выпускала сломанную ветку из руки. Одна из тварей подбежала и попыталась укусить, женщина отмахнулась, почувствовав, как холодная вязкая слизь проникает под рукав куртки. С надломанного конца ветки, тягучими длинными каплями стекала оранжевая жидкость, похожая на ту, в которой были выпачканы шкурки напавших на Гайку существ. Дана с остервенением откинула ветку в сторону и с беспомощностью огляделась, ища, чем вытереть с руки испускающую зловонье грязь. Крылатый уродец, помахивая чешуйчатым хвостом как взбешенный кот, бросился вслед за брошенной ветвью, аккуратно подхватил ее зубами и, рассерженно фыркая, потащил ее к корням, где уже спрятались сородичи. Видя, что опасность миновала, женщина хотела было сорвать пучок травы, чтобы хоть как-то избавиться от надоедливой слизи, но ее остановил окрик Гайки.
- Стой! Не прикасайся больше ни к травам, ни к деревьям! Край теней и так уже рассержен. Здесь ничего нельзя ни рвать, ни ломать. Лучше уж землей оботрись.
Что ни говори, но скоморох держался молодцом, на удивление быстро оправился от шока после нападения гурьбы уродцев. Теперь Гайка со спокойной деловитостью отыскал участок земли, свободной от травы и корешков, рыл почву и горстями стирал с себя оставшуюся слизь. Дана покорно последовала его примеру. Рыхлая почва впитывала в себя оранжевую грязь с жадностью губки, почти не оставляя следов.
- Откуда взялись эти твари? – спросила женщина, при этом понюхала испачканную руку и брезгливо поморщилась. Зловонный запах и не собирался уходить.
- Лявры страха, будь они не ладны! Я еще не встречал более приставучих тварей. Налипли как мухи на коровью лепешку или как на собачью каральку. Но такие мерзостные, тошные, что я чуть не блюванул прям на них. Будто эти самые лепешки взбесились и, как мухи, налетели на хозяев. И фу, и брр! – Гайку передернуло от недавних ощущений. Одна из не стертых оранжевых капель тягуче стекла с шевелюры ему на кончик носа. Скоморох горстью земли неистово размазал грязь на носу, что красоты ему явно не добавило. Дана не удержалась и со смешком фыркнула.
- Тебе смешно, да? А зря! Ты их корень надломила? Надломила! А лявры – народ злопамятный, теперь будут следовать за нами и выжидать момент, когда можно будет посуровее отомстить. Теперь и шагу нельзя сделать, сто раз не оглянувшись.
- Ну, во-первых, я отломила не корень, а ветку, а, во-вторых, мог бы вместо претензий и «спасибо» сказать! Если бы не я, тебя б зажевали живьем. Ты их зубки оценил? Гроза стоматолога! Честное слово, после такой неблагодарности, на благородные поступки не потянет. Знала бы…
- Можь, и не съели б! – заупрямился Гайка – лявры страха кусают лишь тогда, когда им сопротивляешься. Ну, постоял бы истуканом чуток, успокоился б, глядишь, сами и поотвалились. Им зубы то нужны, как деве коса – для красоты.
- Чего-чего? Для красоты?!
- А как же, для этого самого. Дева же на косе белье ж не сушит, болтается бестолковой плетью, ну, похлестывает иногда по мягкому месту, так это ж красиво – заглядишься иной раз, да споткнешься о кочку, нос расквасишь. Зубы у лявр тоже бестолковы, укусят, может, кого-нибудь раз в жизни, потом полгода с зубной болью маются. Это им надо? Поди, и у тебя зубы, бывало, болели? У-у, такая штука болючая и приставучая! Что девичья коса, что зубы лявра – все это для красоты!
Дана, вспомнив, образ твари, вздрогнула и поморщилась.
- Скажешь тоже, для красоты. Они мне еще год будут сниться в кошмарных снах.
Гайка обляпал грязью бороду и шевелюру, от чего стал походить на цыгана.
- У каждого своя красота. Мы ищем для пары кого покрасивше, а лявры страха того, кто пострашнее. Мне вот, к примеру, нравятся бабенки, что говорится, в теле, а кому-то – худосочные, чтоб вместо грудей пуговки торчали. На вкус и цвет, краса моя, товарища нет! Вот так-то.
Женщина украдкой скосила взгляд на собственную грудь. Не астраханская ягода в килограммов пять, конечно, но и не пуговки!   
- Расскажи мне еще что-нибудь про лявр? Еще встретим, хоть буду знать как с такими тварями себя вести. Они что – только в крае теней живут?
- Ну, да, все лявры – это местные обитатели. Лявры страха, гнева, чревоугодия, сластолюбия – все здесь, родимые, плодятся и размножаются. У всех здешних жителей древа растут «вверх ногами», ветки в земле, а корни наружу.  Край теней – удивительный край, это как бы омут времени. В нашем мире мы все плывем в одном русле времени, а у лявр вроде нижнего течения, оно противоположно, потому их и не видим у себя, а в омуте времени все вращается в одном направлении, вот и начинаем зреть странных и неведомых существ. Когда умираем, мы оказываемся здесь, в краю теней, в поисках своего Древа Рода, а лявры после смерти отправляются в наш мир, у нас они гости. 
Грязь в волосах скомороха на удивление быстро высохла, Гайка на некоторое время прекратил рассказ, сосредоточенно кроша и вытряхивая комочки. Дана еще раз обнюхала запачканную руку и с удовлетворением заметила, что отвратительный запах по не многу начал выветриваться. К этому моменту она узнала столько нового и неожиданного, что давно уже перестала осмысливать и сомневаться, чему стоит верить, чему нет. Магический мир, хотела она того, или нет, но существовал, здесь было возможно все то, о чем в обычном мире можно было только прочитать в волшебных сказках. С детской непосредственностью она прислушивалась ко всем былицам и небылицам скомороха, жадно впитывая новую информацию о совершенно незнакомых сторонах жизни. Гайка бросил на Дану косой взгляд, лукаво усмехнулся.
- Странно, что ведьмак тебя не научил и не рассказал о таких простых вещах.
- Он меня учил тому, о чем я сама просила.
- Ну, да. Сливками кормил, они же вкуснее. Что ж, а я попою тебя горьким отварчиком – он полезнее. В нашем мире, пока Древо не примет существ, лявры питаются человеческими чувствами – страхом, жадностью, злобой, сладострастием. Запомни, как только ты начинаешь испытывать подобные чувства, сразу же испускаешь аромат, подобный этому – Гайка сунул перепачканную руку, Дана с отвращением отшатнулась. – И лявры, как пчелки слетаются на этот запах. Пьют нектарчик, родимые. Заметила, что после гнева или пережитого страха и в душе и в теле какой-то упадок сил? Вот, значит, покормила этих милых зверюшек.
- Угу, милые создания, ничего не скажешь – усмехнулась Дана.
- Есть и пострашнее существа. Прилипчивые, да дурно пахнут, так лявры без слизи не смогут выжить. Она у них вроде желудочного сока и крови одновременно. Человеческие чувства растворяются в слизи и ворсинками меха впитываются в тело. Когда лявры засыпают или умирают, то являются среди людей в виде незримых духов. Прилипают то к голове, то к сердцу, то к животу, а могут прилипнуть и к причинному месту. Трутся шерсткой об человека, распаляют страсти, а тот и не ведает, что превращается в пищу, транжирит силы.
- Как же случилось, что они напали на тебя здесь, в крае теней?
- Как-как, перепугался я чуток, как только заметил Древо лявров. Твари почуяли мой страх, да и повылазили. А я их до этого тоже воочию не видел, ну и испугался еще больше. Ляврам этого только и надо, вот и налипли на меня. А так они, в общем, безобидные зверюшки, только вот пачкливые.
Дана дождалась, пока Гайка закончить с чисткой бороды, встала, отряхнулась. С некоторой опаской огляделась. Туман, как показалось, стал еще гуще и плотнее.
- Безобидные, говоришь? И много тут таких безобидных обитает?
- Такого «добра» здесь хватает! - махнул рукой скоморох и так же опасливо осмотрелся по сторонам. Больше для поддержания собственного духа, нежели ради удовлетворения любопытства спутницы, продолжил «лекцию». Когда слышишь себя, вроде и не так страшно. – Есть, к примеру, кукоши. Кукоши по характеру похожи на наших кукушек, а вот по виду – все больше на жаб, нежели на пернатых. Так же, как и кукушка, кукует время от времени, яйца подбрасывает в норы других гадов. Рождается кукоша червем, который поедает умершие души. Потом у червячка отрастают брюшко и лапки, а хвост отпадает. Кукоши одни из самых древних существ и никогда не покидают край теней, у них единственных, у кого нет собственного Древа. Ты полагаешь, что в краю теней обитают одни монстры? Это потому, что мы пока еще не встретили кряхтуна. Кряхтун – очень ласковый зверек, внешне и повадками похожий на кошечек. Разве что мордочка не покрыта шерстью, а гладкая и смахивает на личико младенца. А в целом, как кошки, пушистые. Если кряхтуна приласкать, он закряхтит, мурлыкать не умеет. Но и кряхтит так уморительно, а на личике в блаженстве закатываются глазки. Кряхтуны питаются исключительно кукошами. А есть еще…
- Хватит про безобидных! – почему-то шепотом прервала Гайку Дана. – Что толку про них лясы точить? Что ни говори, а опасности надо ждать от хищников, а их здесь, полагаю побольше, чем твоих кряхтунов. Вот и скажи, кого нам остерегаться.
- Ну, такого «добра» еще больше! Дня не хватит всех перечислить. Если смотреть со стороны безопасности, то в краю теней следует остерегаться всех и каждого. Живые люди в здешних местах всегда лакомый кусочек. Человек здесь незваный гость, но всегда желанный. Как свежеиспеченный хлебушек после года жизни на одних сухарях. Те же кряхтуны при удобном случае не против тобой полакомиться. Ты кряхтуна поглаживаешь, он ластится, а сам нет-нет, да обнюхает тебя, глазки загорятся, слюнки потекут. Так что, краса моя, если где увидишь, что корень большого дерева где торчит из под земли, лучше обойди его стороной, не искушай местных. И оглянуться не успеешь, как обовьется вокруг тела корень, прильется присосками к венкам, да и высосет кровь вместе с душой. Ходи с опаской, смотри по сторонам, прежде чем ступить, раз десять поверь, куда ступаешь. В краю теней у нас только один друг и защитник – наше Древо Рода.
Гайка положил руку на плечо Дане и проникновенно продолжил:
- Корни Древа Рода – наш дом родной, душа человеческая там отдыхает, веселится и резвится, будто ребенок. Душа по своей воле никогда не захочет покинуть Древо Рода. Это место, где все родное, близкое и понятное. Душа льется как сок, поднимается к ветвям и молодым побегам. К сожалению или к счастью, человек, по мере продвижения по сосудам Древа Рода, постепенно теряет память о том, как жилось душе под солнцем в предыдущей жизни. Только тогда, когда все невзгоды и поражения забудутся, сдерутся с памяти жесткой корой и древесиной Рода словно рашпилем, человек решается покинуть Древо. Человеческий ум приобретает чистоту сознания младенца, лучики будущей жизни манят новизной, как только что подаренная игрушка. Если бы человек помнил смерть, боль, разочарования, обиды, скажи, за какие коврижки он покинул бы Древо Рода? То-то, краса моя! А так новорожденный человечек хватается пухленькими ручонками за жизнь-погремушку, трясет ее, пробует на молочный зубик, а жизнь, между тем, растет вместе с малышом, и у нее отрастают собственные зубы.
Скоморох убрал руку с плеча спутницы и почему-то вздохнул.
- Вот так вот и проживаем свой новый век, мы кусаем жизнь, она – нас. Только через много-много жизней человек понимает, что окружающий мир – это не игрушка, а родное существо, родитель, достойный любви и уважения. Суровый, но справедливый родитель. И как только человек приходит к такому пониманию, к нему возвращается память прошлых жизней. Такие люди больше не перерождаются под солнцем, а становятся частью древа Рода. Наши предки. Корни наращиваются мудрецами и великими учителями, которые встречают умерших во вратах Древа, разъясняют неусвоенные жизненные уроки, если таковые имеются, делятся мудростью.
- Только вот зачем? – спросила Дана, будто бы уловив в языческом мифе какую-то несуразность, и ее губы изобразили едва заметную улыбку лукавости. – Души же, пройдя Древо Рода от корешка до побега, все равно все забудут, а когда переродятся, будут делать прежние ошибки. Стоит ли мудрецам утруждаться?
Скоморох не заметил подвоха, с простодушностью принялся за разъяснения, растягивал слова с ударением, словно нерадивому ученику пояснял очевидное.
- Наступали люди на грабли и будут наступать! Бац – черенком по лбу разок, потом еще пару раз бац-бац, глядишь, и вспомнит уроки предков. Так уж заведено. Наверное, уроки Учителей откладываются где-то в самой глубине души, что их мудрость не сотрет кора Древа, но достать ее из глубин памяти человеку не так-то просто. Время бежит, порой разливается, выходит из берегов, меняет русло, человек рождается в новых условиях, хотя, и с прежними уроками. Пересматривает их и этак и так, то с одной стороны, то с другой, то отойдет, то подойдет поближе, прислушается, лизнет, понюхает, потрогает руками. Рано или поздно, душа все равно разглядит разгадку, а затем получит новый урок. И так из века в век.
- Все равно не понимаю! Кому и для чего это надо?
- Тьфу, ты! Краса моя, до чего ж бестолковая! Я ж говорю – заведено так! Дальше слушать будешь, или друг другу глупые вопросы задавать начнем?
Гайка не на шутку вскобенился. Только-только вознесся за трибуну всезнающего лектора, почуял сладость ораторства пророка, а тут появляются вопросы, на которые не только не знает ответы, но даже не найдет сторону, в которую можно вывернуться, дабы сохранить с таким трудом наработанную роль. Кому такое может понравиться?!
Но Дана вдруг насторожилась, сделала знак Гайке, чтобы тот замолчал. Друзья прислушались. Поднялся ветер, зашелестели листья. Движение воздушного потока то резко начиналось, то так же неожиданно обрывалось, словно невидимая огромная птица перелетала с места на место. Ворвавшиеся звуки тревожили и в то же время успокаивали, так как нарушили давящее безмолвие края теней.
- Что это такое? – шепотом, приблизившись к уху скомороха, спросила женщина.
- Не знаю. Наверное, неприкаянные души.
- Это страшно?
Гайка пожал плечами, присел на корточки, потянул за собой Дану.
- Давай, притаимся на всякий случай.
Ветер пролетел над головами спутников, покружил, потом куда-то унесся. От долгого сидения у женщины затекли ноги, она шевельнулась, чтобы слегка поменять положения, тут же порыв невидимого потока, со свистом, метнулся где-то совсем рядом. Скоморох прижал палец к губам и укоризненно покачал головой. За спиной хрустнул сучок, Дана и Гайка вздрогнули одновременно, прижались. Скрюченные, на корточках, дрожащие от страха, они напоминали зайчат, затаившихся от волка. Беспомощные, готовые броситься врассыпную в любой момент.
Дана забыла про затекшие ноги, все тело лихорадочно трясло, зубы, предательски стучащие, боялась сомкнуть, дабы не выдали своей дробью. И в то же время почувствовала, как обострились чувства, казалось, всей кожей ощущает окружающий мир, как шевелится травинка, как туман огибает овраги и склоны, как под незримой тушей прогибается толстый сук многовекового дерева.
Вновь наступило безмолвие, тягучим сиропом тишина наполнилась в уши, и, казалось, начала проникать в мозг. Ядовитое, дурманящее беззвучие вызвало оцепенение по всему телу. Гайка и Дана не заметили, как начали синхронно покачиваться в аритмичной мере. В заторможенном мозгу послышался поющий голос. Тихая, безмятежная ария на женском контральто. Мелодия растекалась ручейками, собиралась в широкую реку и, в конце концов, вдруг бескрайним морем наполнило весь ум. Это было подобно гимну торжеству и могуществу, со вскипающими волнами океана, с глубинами, полными сокровищ затонувших кораблей и неведомых многоногих чудовищ, охраняющих морские кладовые. Песня без слов вызывала вполне осязаемые образы.
Убаюканная мелодией, Дана погрузилась в грезы. Чистое синее небо, за спиной рассекают воздух мощные крылья. Сильный воздушный поток бережно подхватывает и поднимает все выше и выше. Сердечко бьется часто-часто, но не от высоты, а от разливающегося внизу зрелища. Мир раскрылся во всей красе, блистающий под лучами, таинственный в тени. Стремительный полет, высота, мягкие милые облачка и парение. Полет! Свобода! Свобода!!! Душа распахнулась на весь этот необъятный мир. Контральто переливисто затихло, уступив партию хору девичьих голосов. Мурашки по всему телу. Гимн жизни, влекущий, манящий любовью, нежностью и в то же время торжественностью. Что-то восточное и славянское одновременно. Хочется обнять и прижать к сердцу мелькающие внизу зеркала озер, серебреные прожилки рек, золотистый мех раскинувшихся нив, темные махровые просторы лесов. Сердечко сладко защемило, Дана почувствовала себя центром мироздания, его сердцем, душой, к ней стекается вся лада, вся нега, блаженство, волны тепла человеческих отношений. Что это? Это она кружит в полете, или весь мир вращается вокруг нее, обволакивая полосами смазанных видений? Девичьи голоса неожиданно затихли, вновь в ум вторглось контральто, но в этот раз с тревожными нотками, с тоской и печалью в переливе. Низкий женский голос доводил до плача, до рыданий, Дана была готова разреветься, невыносимо терпеть метания души в холодных застенках скованности и беспомощности. Тоска по любимому человеку, по детям, по родному дому. Кто она? Жалкая букашка с подбитым крылом, ползущая неведомо куда, то ли в сторону близких, то ли, напротив, отдаляется от родных. Сколько ей пришлось пройти и перетерпеть, а конца приключениям все не видно! Боги! Вы такие могущественные, всевидящие. Ну, что вам стоит помочь бедной букашке? Дана с мольбой мысленно сложила ладони. Солнце и Луна на одном небосклоне. И все звезды здесь. Женский голос стих, наплыла мелодия дуэта жалейки и флейты. Светила превратились во множество далеких и близких лиц. Женские, мужские, детские лица, миллионы глаз, полные мольбы. О чем просите, кто вы такие?
Гомон голосов лавиной нахлынул, с разрастающимся шумом и хаосом какофонии заполнил ум. Казалось, еще чуть-чуть, и мозг взорвется. Дана с силой надавила ладошками на уши, но это не помогло – волны гомона вибрировали по всему телу, словно по ядру каждой клетки били как в бубен, а на отростках нейронов дребезжали, будто по струнам. «Все! Не могу больше! Тихо!» - вскричала женщина и открыла глаза.
Грезы отпустили почти мгновенно, край теней по-прежнему безмолвствовал, рядом сидел на корточках Гайка и мерно покачивался из стороны в сторону. Скоморох с закрытыми глазами улыбался видениям и, время от времени, причмокивал, смешно топорща усами. От красной луны заслонила тень чьего-то силуэта. Дана испугано вскинула глаза. Вековое дерево, что росло в пяти шагах от нее, было сплошь, от корней до макушки, покрыто небольшими существами. Худые, костлявые создания напоминали людей, разве что ростом раза в полтора пониже, да и руки у них с неестественно длинными пальцами. Когда одно из существ перепрыгнуло с ветки на ветку, на мгновение заслонив Луну, Дана отметила еще одну особенность – все эти странные создания были одноноги. Женщина растормошила Гайку и молча указала на дерево.
Скоморох зевнул, бросив на существ пренебрежительный взгляд, констатировал:
- А. Одноножки. Неприкаянные. То-то, гляжу, на сон потянуло.
- Одноножки? – переспросила Дана и, видя что скоморох не паникует, успокоилась и теперь уже с любопытством поглядывала на местных обитателей.
- Угу, они самые. Неприкаянных сразу отличишь. Помнишь загадку: утром на четырех ногах, днем на двух, а к вечеру на трех?
- Человек? – неуверенно спросила женщина и с сомнением поглядела на одно из одноногих существ. – Что-то не похожи!
- Мало кто продолжает загадку: «а ночью на одной ноге». Горькая шутка получается. Неприкаянные души при жизни, как правило, были изгоями, изгнанными из рода. А ведь у человека одна нога своя, а другая – рода. Так вот безродные после смерти только со своей ногой и остаются. Одна нога, толчковая, начинает шаг, а другая завершает. Человек должен отталкиваться от интересов рода, но так, чтобы свершать дела с пользой для себя. Тогда и судьба бежит по верной дорожке.
- И знаешь, что? – вдруг усмехнулся скоморох.
- Что?
- В основном одноножки приходят с вашего, ремесленного, мира. Прямо беда какая-то! Если так дело пойдет и дальше, омертвеет Древо.
- В грезах они меня о чем-то просили.
Гайка махнул рукой, с отвращением поглядел на неприкаянных, ответил:
- О чем… вестимо, о чем! У одноножек одно на уме – найти Древо. Без ноги Рода никогда не найдут дорогу к истоку. Если кто, может, случайно забредет, так это сколько веков может пройти! Но не советую связываться – сама можешь без ноги остаться!
- Ой! – вырвалось у Даны, женщина невольно опустила взгляд на ноги – целы еще?
- Но им нужно как-то помочь! Не можем же оставить их в беде. Гайка, ты же умный, так много знаешь, скажи, как им помочь? Они тоже же люди, у нас такие же вот души. Сам говоришь, что уже века мыкаются, неужели нельзя простить и опять принять в Род?
Скоморох шарахнулся от спутницы, побледнел, а глаза его беспокойно забегали по сторонам. Гайка даже не нашелся сразу с ответом.
- Ты с ума сошла? Говорю тебе, что не следует с ними связываться, а она опять за свое! Ты уж решай, краса моя, или домой возвращаться, или вечно мыкаться по краю теней, попрыгивая как эти – мужичок ткнул пальцем в сторону неприкаянных, - на одной ноге. Горе с такими мыслями. Если не образумишься – дальше я тебе не попутчик!
С дерева спустился одноногий мальчик, неловко перепрыгивая на одной ноге, подскакал к путникам почти вплотную. Худенький, тощенький мальчуган с мольбой протянул к Дане руки, большие глаза неприкаянной души влажно блестели в багровых бликах от красной Луны, словно наполнились кровавыми слезами.
- Посмотри, как они несчастны! – прошептала Дана, зачем-то вцепившись в рукав Гайки. Скоморох отдернул руку и с суровым видом ответил:
- Не поддавайся уловкам одноножек! Жалость – это слабое звено в кольчуге. Неприкаянные – лживые и вероломные души, им нельзя доверять. Вышибить слезу – самое малое, на что они способны. Еще раз предупреждаю – встанешь на их сторону, лишишься ноги Рода, тогда точно никогда не вернешься к родному дому!
Дана немного отпрянула от неприкаянной души и с сомнением поглядела на Гайку.
- Ты уверен, о чем говоришь? Но мы же не можем просто так уйти и оставить этих несчастных в беде, это не справедливо!
- Перестань им сочувствовать и пелена навеянной лжи спадет с глаз, тогда ты сможешь разглядеть их истинную сущность. Лживые твари знают как задеть за живое. Немало путников по краю теней потеряли толчковую ногу и присоединились к стае неприкаянных на вечные века.
Мальчик склонил голову, на длинной худой шее собралось множество морщинок. Неприкаянный приложил руку к левой стороне груди, длинные пальцы паучьими лапками пробежались по выступающим ребрам. На скомканной в клочки шевелюре склоненной головы женщина разглядела недетскую плешь. Сейчас мальчик напоминал нищего поберушку из подземного перехода. Профессионал, сосущий из людей через жало жалости. Пришедшая в голову аналогия невольно вызвала некий оттенок отвращения, который приходит при встрече с подобными попрошайками. Чувство брезгливости, приправленное жалостью и пониманием, что человек оказался в таком положении не от хорошей жизни. Однако… люди, опустившиеся на дно, редко пытаются выбраться, подняться. Для этого нужны усилия, стремление, воля и желание. Наверное, унижение попрошайничества – крушение последнего остова человеческого самоуважения. Дно. На человеческую душу налетает слой ила безысходности, она покрывается трупиками отживших чувств – любви, доброты и справедливости, да и сама душа поражается длинными ленточными червями-жаждами, завистью, зависимостью, трусостью и жадностью. По сути, неприкаянные опустились еще ниже. Значит, они вовсе и не собираются изменить судьбу? Дана бросила на мальчика пронзительный взгляд. Призма жалости перемерзла, треснула, покрылась трещинами и рассыпалась. Неприкаянный слабо улыбнулся, из под бледных, бесцветных губ вылезли кончики гнилых зубиков. Маска! Отработанная веками мина жаловливости, раболепия. Но глаза холодные, расчетливые, взвешивающие будущую добычу. Возможно, они и грезят о Древе Рода, но им уже не помочь. Сколько не дай нищему денег, он останется, по сути, нищим – средства уйдут не на собственную реабилитацию, а на выпивку, жратву, шмотки, на кормежку ленточных червей. Возьми неприкаянного за шкирку, притащи к Древу Рода – у него все равно не вырастит толчковая нога. Потому что путь от дна один, и это не спасательный круг или канат, а мили по-пластунски по скользким острым камушкам, задержав дыхание «через не могу», чтобы не вдыхать ядовитые гнилостные газы ила, иметь смелость обходить попадающихся на пути хищников. Только тогда, может быть, Древо Рода распахнет врата-корни и примет душу под кров предков.
Дана сделала нетерпеливый протестующий жест – оставь нас! Неприкаянная душа мальчика подняла удивленно расширенные глаза, похоже, что женщина выбралась и силков, которые не каждому по силам. Гайка, тем временем, удовлетворенно хмыкнул и повторил жест спутницы: «кыш-кыш!».
Зрачки мальчика недобро сузились. Он резко развернулся и довольно резво попрыгал к скопищу неприкаянных, вереща писклявым голоском что-то сердитое. Среди одноножек поднялся невыразимый шум и гам. Вековое дерево, которое облепили неприкаянные, зашевелилось пробуждающимся многоруким монстром-великаном. Подобно переспевшим плодам одноножки покидали один за другим древо и окружали путников в плотное кольцо, обняв друг друга за плечи, за первым кольцом выстроилось второе, за ним третье. Выстроившись, неприкаянные начали непонятный танец. Галдеж прекратился, лишь шорох и топот сотен ног в несокрушимом безмолвии края теней. Кольца одноногих зачарованно покачивались и кружили в противоположных друг другу направлениях. Гайка озадаченно почесал затылок.
- А ведь одноножки принялись за нас всерьез! Мне рассказывали про их ритуал поглощения, но поговаривали, что такое может происходить не чаще раза в три века. Гей, краса моя! Не пялься на эти серые рожи, а то вмиг очаруют. Глазки-то зажмурь, возьми меня за плечо, а левую ногу подожми как цапля.
Дана поспешно исполнила требуемое и с уже закрытыми глазами спросила:
- Гайка объясни что происходит, а то мне что-то страшно становится!
- Что-что… наколдовывают очарование, окаянные. Души наши в полон захватить норовят. Слышал про такое. Раз в триста лет они накапливают магических силенок для такого ритуала. Если поддашься очарованию, душа неприкаянного меняется с тобой местами, у тебя теряется нога, а у какого-нибудь одноножки отрастает, вот так-то!
Женщина невольно вздрогнула, крепче вцепилась в плечо скомороха. Звуки шороха и топота ног, казалось, проникают осязаемой вязкостью сквозь поры кожи и сгущают кровь в кисель. Дана чувствовала, как сердце с усилием качало вязкую кровь, нагреваясь словно перезагруженный мотор. В левой части груди раскалялся невыносимый зуд. Скоморох угадал состояние спутницы и сильно встряхнул ее за плечо.
- Ты, главное, не усни! Терпи, краса моя, и ногу ни в коем случае не отпускай! Эти твари только того и ждут, как уснешь и коснешься правой ногой земли. Враз налетят! Откусят ногу, и разрешения даже не спросят.
Дана покачнулась, с ужасом понимая, что поднятая нога становится непослушной и начинает предательски опускаться. Мысли захлебывались в горячем киселе сгущенной крови. Цепенея, женщина только и успела вымолвить: «Прости, Гайка!».