Одна весенняя заря

Рано утром его разбудили и повели. Некстати была отличная погода: небо дымило клубами удушающе огромных облаков, порывисто кашлял теплом ветер, звенели крылья листьев на полусонных ветках. Новорожденная, но уже подростково-наглая весна хлестала осужденного этими ветками по лицу, шуршала подолом цыганского платья за каждым стволом, вгрызалась в обнищавший мозг птичьим пиликаньем и дурманила его ароматами зари. Яркость живого мира бросалась в глаза и раздражала, как раздражает голодного пса кость с рваными кусками мяса, оставшимися на ней. Хотелось курить, но не позволяли, лишь мяли подошвами зелень да бросали в позвоночник равнодушные взгляды. В них читалось: «Таковы правила. Такова работа».
Шаги отдавались гулом в ушах, и всякий раз, когда они замедлялись, он словно разрывал череп изнутри. Шли по размоченной грибными дождями грязи, щедро зачерпывая ступнями жижу и пачкая брюки. Свет точными мазками очерчивал сухие и искусанные руки, отражался от пепельно-серой кожи и изредка проникал в глаза, оставляя в них мгновенно исчезающие искорки. Вдруг не грубо даже, а без каких либо эмоций толкнули в спину, всунули в руки лопату и указали кивком место – мол, копай.
Время долго дробилось мерным стуком металла. На паперти измученного, страстно желающего покоя разума стояла душа. И вот, когда изорвалась земля, будто покусанная неведомым зверем, в  протянутой руке нищенки сверкнули копейки самого сильного в жизни осужденного желания: «Жить хочу!»
Явился на призыв. Неслышимый, невидимый, но громогласный, затмевающий собой все, насколько хватало глаз. Ослепительный, но удушающий, он был повсюду и нигде, доказывал свое существование и опровергал его в тот же миг. Осужденный чувствовал всем телом его близость, но продолжал свой последний труд, пока лопата не выпала из его рук, а в затылок не уткнулось дуло рабочего пистолета.
Но выстрела не последовало.
- Выжить хочешь, значит? – вкрадчивый голос обволакивал и пробирался глубоко, в самое естество. Даже глухой смог бы услышать его. – Сбежать? Забыть? Начать все заново? С чистого, безгрешного листа?
Осужденный промолчал. Голос умело воспроизвел осуждающее сожаление.
- Любви настоящей не узнал и не собирался узнать. Мать оскорбил, отца не принял. Наследства никакого не оставил: разве несколько попусту размалеванных холстов можно считать за наследство? Ничего не создал, никого не осчастливил, никем не был уважаем и никого не уважал. Пришел к закономерному финалу: убил. До чего же пресная картина…
Осужденный и на это губ не разомкнул.
- А жить-то хочешь. Все хотят, как не хотеть! Все, кто предупреждает конец жизни, рано или поздно начинают умолять о её продолжении. Одни успокаиваются почти сразу, другие – только тогда, когда не остается больше сил на протесты. Их объединяет одно: у них нет, как правило, шансов. А у тебя есть.
- Ошибаешься, - охрипшим от долгого молчания голосом заметил осужденный.
- Ничуть. Я даю тебе его. Шанс. Сможешь и полюбить, и семью создать, и с родителями помириться… Забудешь про свой грешок. Ну, право, что о нем лишний раз вспоминать? Плату я возьму небольшую, ты и не заметишь, что у тебя что-то убыло. Выживешь, нет… Заживешь!
Изможденный человек задержал свежий воздух в своих легких, запоминая его вкус, и резко то ли сказал, то ли выдохнул: «Нет».
- Нет? – удивился голос. – Смешно. Ты не понимаешь, человек. Я предлагаю тебе жизнь вместо твоих мозгов, разлитых по этой земле. Ты будешь дышать, твое сердце будет биться – чего тебе еще нужно?
- Справедливости.
- Человеку свойственно считать себя ущемленным и пытаться ущемить другого в качестве компенсации. Вот она, «справедливость». О ней особенно любят потолковать те, кто стоит на полпути к небытию. Хочешь мести?
- Справедливость мне видится в том, - медленно заговорил осужденный, осторожно подставляя  слово к слову, букву к букве, - что такие, как я, не имеют права на второй шанс. Я хочу умереть потому, что я достоин смерти. Я погубил все, что мог, и способен только губить. Так дай мне умереть, дай! Я не ощущаю в себе сил, с помощью которых мог бы измениться. Я ослаб, мне все осточертело. Моя смерть – не плата и не наказание. Это избавление мира и меня от меня самого.
Голос ничего не ответил, а в следующую секунду свинцовая пуля прорвала ткани и раздробила кость, и мертвое тело рухнуло в яму. Сверху посыпалась влажная земля. На нее падали солнечные лучи, словно пытались приобнять, согреть, но тщетно. Холодна была весенняя земля.
Ушли, лениво позевывая и обсуждая планы на вечер, и не заметили, как у неотмеченной могилы встал ускользающий от взгляда человек. Постоял немного, почтительно наклонив голову, развернулся на каблуках и потерялся в деревьях. Никто его не видел и не увидит больше.
А сияющий день был уже в самом разгаре.