14-XV Об одном приказе Калигулы

                XV

  У Турпилия и его знакомых дельцов на знакомой Фабии дороге были свои прибежища. В её собственном, точнее, её с братьями, аналогичного назначения доме они остановились только раз. Первый день пути попутчики, расположившись в специально приобретённом галлом комфортном экипаже, беседовали о том, благодаря чему встретились: о театре. Прежде всего, о ЛесБестийских Дионисиях. Смеясь, вспоминали строки комедий. Точнее, стихи из пьес цитировала не раз их читавшая председатель жюри, особенно из «Реи Виции» и «Клодонки», а Луций больше выуживал из памяти невербальные смешные моменты, или своими словами, прозой, повторял высказывания персонажей. Ещё он превозносил Талию и даже обещал, как приедет в свой город, заказать и подарить её изображение в строящийся, с его же участием в финансировании, каменный театр на четыреста мест. Превозносил он Музу за то, что подсказала организатору ЛесБестийских Дионисий идею о размещении зрителей вперемешку, независимо от сословия и пола, благодаря чему Турпилий имел возможность некоторое время с близкого расстояния взирать на, как оказалось, будущую спутницу. О чём он мечтал, и теперь радостно наблюдает воплощение мечты.

  – Я тоже рада, Луций, что ты мой спутник, – услышал он в ответ. – А ещё я опасалась, несмотря на то, что была подсказка Богини, опасалась участи Цезаря Гая, устроившего рассаживание вперемешку. Не столь трагической, разумеется, но каких-то неприятностей.

  – Э-э-э, о Калигуле же ты говоришь, милая Присцилла? Что-то я не совсем понимаю.

  – О Клио! Как же?! В один прекрасный день Цезарь Гай велел всем занимать в театре  места, кому какие вздумается, независимо от того, раб или свободный, от положения и пола. Вообще-то, он это сделал с целью унизить сенаторов и всадников, чернь же, всякое быдло тупое с удовольствием расселись на первых рядах. И вот в тот день Калигулу и убили. Отважные, мужественные квириты…

  Через какое-то время негоциант интересуется.

  – А правду говорили, что ты была неподкупной судьёй?

  – Никому не скажешь?

  – Клянусь Меркурием, никому!

  – Правда. Взяла себе такое правило. Как только поняла, что лишь пара пьес может стать лучшими. Поэтому и не хотела никому давать пустых обещаний и напрасных надежд. Была, разумеется, пара исключений. Хотя я и говорила Либералии, что её «Клодонка» и так станет второй или первой, всё же она, эта поразительная матрона, моя славная приятельница, отвечала «Так теперь принято» и дарила судьям некие недешёвые вещицы. Приняла по-дружески и я, не смогла отказать.

  – Это не в счёт, Присцилла. Я поражён.

  – Чем, милый?

  – Твоим бескорыстием.

  – Оставь. Вот выслушай ты о втором исключении, может, и не льстил бы мне так.

  – О Меркурий! Я вовсе не думал льстить, Присцилла!

  – Хорошо-хорошо. Поверю. Тогда скажу: было одно исключение, единственное.

  – Подтверждающее правило.

  – Естественно. Одна хорег выведала мою слабость, моё увлечение изобразительным искусством и преподнесла такой подарок, перед которым я не смогла устоять. Чудная картина афинянина Алкионида… Это великолепное полотно! Будешь в Городе, милый, в следующий раз, улучим момент, зайдёшь, если желаешь, посмотришь…

  – О Меркурий! Конечно, Присцилла! Благодарю за приглашение! А кстати, что у тебя за груз под чехлом?

  – Мой милый Луций любопытен? Я готова удовлетворить любое твоё любо-…

  – Любовное желание?

  Вместо слов Фабия приподнялась и поцеловала любовнику мочки, глаза и губы:

  – Любое твоё любопытство. Там под чехлом ещё деревянный ящик, в нём набито сено, ещё один кожаный чехол, а вот под ним неплохая мраморная статуя. Которую я пожелала из пригородного поместья перевезти в галльское.

  – Кого изображает?

  – Раз ты столь любопытен – заедешь на виллу, тогда узнаешь…

   На второй день, после остановки, когда путники пообедали, пошёл дождь, довольно холодный. По кожаному верху экипажа стучали мелкие частые капли. Укутанная Фабия предпочла прижаться к большому тёплому мужскому телу. Луций велел слуге опустить и торцевые завесы. Чтобы в интимной темноте попытаться пробраться сквозь одеяния спутницы к её нежной коже. Но патрицианка хотела дождаться ночи: в более тёплом и уютном месте, после нескольких глотков отличного вина, чтобы ничто не мешало наслаждению. К тому же она, убедившись теперь, что любовник готов его доставлять, посчитала нужным провести «упреждающую» беседу.

  – Прошу, Турпилий, не теперь. Потерпи до вечера. Потерпишь?

  – Попытаюсь.

  – Я верю в тебя! Должно получиться! Вот бы тебе такого же терпения во всём. Как ты говорил, «сами приплывут». Нет-нет, не убирай руки, мне теплее с тобой. Турпилий, иногда, я так думаю, стоит чуть подождать, проявив спокойствие, выдержку – и желаемое обязательно придёт, пусть на пару дней или месяцев попозже. Пусть оно даже очень желанно, можно и нужно подождать. Неужели ты думаешь, что с твоими друзьями в Городе у тебя не получится добиться всадничества? Один только твой большой приятель Сципион чего стоит. В этом году даже если не выйдет, так в начале следующего точно. Тем более теперь, для тех, кто помогает финансами, столь необходимыми новопровозглашённому Цезарю. Ты думаешь, Сципион не добьётся? С непревзойдённым блеском его имени можно просить у кого угодно и что угодно.

  – Дело в том, Присцилла, что он медлителен: пока соберётся что-нибудь сделать…

  – Не всегда, по-моему. К тому же он столь степенный, что спешка ему просто не к лицу. Если есть у тебя консул,  зачем ещё какие-то дополнительные средства? Да, всадничество – это великолепно, весьма почётно и ещё много приятного. Но. Зачем же обижать мою лучшую подругу? Жестоко разочаровывать бедняжку, нежную, чувствительную домашнюю девушку. Она-то думала, что встретила увлечённого ею мужчину, которому нужна только она сама и её ласка. А ты! О Геркулес! О Юнона! Мучил Веру, беременную, эмоциональную, не самым достойным образом пользуясь её слабостью. Бедная Пузик! Как она переживала! И это в её положении!.. Пузик так тебя расхваливала! И как любовника, и как настоящего мужчину, – писательница рискнула несколько присочинить, – и как человека хорошего! Даже говорила: «Это был бы лучший отец моей девочке!» Представляешь? Просила меня уступить тебя, Луций!.. Но потом, после того как ты неприкрыто выказал свои истинные намерения, бедняжка Пузик жестоко разочаровалась…

  В результате ли этой проповеди, или галл и сам не собирался заговаривать об этой своей проблеме, но Фабия ни разу не услышала, чтобы Луций заводил беседу или даже намекал на оказание содействия в его продвижении во всадники.


Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2012/02/17/1353
---------------------