Издержка бизнеса...

Издержка бизнеса…

Эту историю рассказал мне мой попутчик в поезде, когда ночь уже пришла, а сон еще нет. В темном купе мне было плохо видно его лицо и лишь только в свете редко пробегавших за черным окном фонарей, поблескивали его глаза. Его рассказ я передаю почти полностью, за вычетом нецензурных выражений и заменив имена.

Тот день сразу как-то  не задался. Начался он дождем и грязью жирного чернозема на весенних улочках маленького провинциального городка, где я служил в военном комиссариате, что сразу испортило мне настроение. К тому же это была пятница, а это день был у меня приемным, то есть суматошным. Вообще городок, в котором находился этот комиссариат, был, наверное, как и все провинциальные городки России грязным, облезшим и «стеклянным». То есть в этом городке, каждый знал о ком-то больше, чем он мог сам знать о самом себе, впрочем, как и все о нем самом. А объем и скорость распространения сплетен и слухов по этому городку напрямую зависели от интервала и скорости движения единственного вида общественного транспорта этого городка, автобуса. В прочем я отвлекся.
И вот когда этот суматошный день уже подходил к концу, что-то около половины пятого, помню, что прием граждан уже закончился и я, немного расслабившись, уткнулся в монитор подвигать карты в «Пауке», дверь кабинета осторожно открылась, и в него вошли двое. Войдя, они не прошли к моему столу, а остались у дверей, не уверенно переминаясь с ноги на ногу.
Мужчина был щупленьким, маленьким с испитым лицом, но его глаза были очень жесткими, какими-то злыми, они блестели сталью: - Сейчас я тебя убью!
Женщина, вошедшая с ним, казалась крупнее его, ее лицо было болезненно желтым, с огромными черными кругами вокруг выжженных многолетними горестями глаз. Она привычно пряталась за спину мужчины. Изредка поглядывая на мужчину молящими глазами: - Не делай этого!
Одеты они были очень бедно и даже не в дешевые китайские шмотки или сэкондхэнд, а еще в советские и уже прилично поношенные.
К тому времени я был уже довольно приличным бюрократом и мог сразу оценить посетителя, и предположить, что ему надо. Но эти двое были явно не моими клиентами.
- Муж и жена? Интересно, что они собрались от меня требовать? Подумал я, а вслух сказал: - Проходите, что вы хотели, - и нагло посмотрел на часы, давая понять, что времени у них немного.
Мужчина молча двинулся ко мне, женщина, не ухватив его под локоть, просеменила следом. Подойдя к столу, он протянул мне бланк телеграммы:
- Вот, - столетние накопления перегара ударили мне в нос.
Я развернул телеграмму, не ставя себе задачи вникнуть в ее суть:
- Рабочий день окончен, приходите завтра.
Мельком проскочил по буквам, даже не пытаясь утрудить себя сложить их в слова, до конца текста, опешил от все-таки сложившегося калейдоскопа и вернулся к началу сообщения.
«Ваш сын, - гласила телеграмма: - Акиньшин Андрей Петрович покончил жизнь самоубийством. Тело выслано в ваш адрес, дата. Командир части, фамилия».
Удивившись и тексту и происшедшему, я поднял на посетителей глаза и как можно равнодушнее спросил:
- Когда принесли?
- В три часа, - выдохнула женщина, и ее глаза наполнились слезам, она зашвыркала носом и, достав из кармана грязный платок, уткнула в него лицо.
Мужчина не спускал с меня кинжалищих глаз.
Мне нечего было ему сказать. Кроме того, что это бред какой-то, потому что телеграмма о смерти военнослужащего должна отправляться только в военкомат. А вот такого, что бы ко мне с известием о гибели сына пришли его родители, такого у меня еще не было.
Ситуация накалялась.
Спасла ее мать. Сквозь всхлипы она пролепетала:
- Он у меня такой заботливый был, жениться собирался, разве он мог…
Я уловил конец ее стона и перебил, успокаивая:
- О самоубийстве не может быть и речи. Командир части не имеет права делать такие выводы. А следствие еще только началось.
- А телеграмма? Простонала она.
- Что телеграмма?! Грубо оборвал я ее. Да ее придурок какой-то прислал…
Зазвонил телефон, давая мне, время для поиска нужных слов, я снял трубку.
- Тут телеграмма, - проговорила трубка голосом дежурного, и начала зачитывать текст.
- Спасибо, - оборвал я ее на полуслове: - Я уже знаю, но это по призывному отделению.
- Комиссар сказал вам.
- Ну, правильно, как купоны стричь на призыве, так второе, а как дерьмо за армией убирать, так четвертое.
- А вы это комиссару скажите.
- Говорил уже, - вздохнул я.
Это было правдой, я не раз уже говорил комиссару, что срочников хоронить дело второго отделения, но он всегда отбивался одной и той же фразой:
- Могилки-то ты учитываешь, вот и организовывай.
После чего я отправлялся к очередной жертве с трагическим известием.
Не ложа трубки я нажал на рычаг аппарата и набрал номер транспортной комендатуры. Пискнув два раза, трубка откликнулась:
- Комендатура!
- Привет, Рябов, - поздоровался и представился я.
- А привет, привет, Шестов, - равнодушно пробурчал дежурный: - Проблемы?
- Нет, с восьмым мартом хотел тебя поздравить.
- Понял, давай.
- Двухсотый с Урала.
- Откуда? Удивился Шестов.
- С Урала! Глушняк, что ли бьет? Так зайди к нам, в призывной комиссии прекрасный «ушник», я попрошу, он тебе все прочистит, еще проктолог есть, если что.
- Да нет, просто я не ждал такого пункта отправления груза, Ростов же обычно. Сейчас посмотрю.
Несколько минут слышалось только его сопение, а потом раздалось:
- Ну, вот он. Его сегодня по Москве, с борта перетащили на поезд. Завтра в 17.30 встречай.
- Понял, спасибо. Ты вот, что подсуетись, пожалуйста, пусть его на первый поставят, а то сам понимаешь. И извини, это мне к врачу надо.
- Ага, к психиатру. Ладно, добро, сделаем. Но багажный вагон на привокзальную площадь не обещаю.
- Сам подъеду, - я зло кинул трубку на место: - Пропали выходные, - и встал: - Ваш сын, - начал я заученную фразу, приняв строевую стойку и застегнув китель на все пуговицы, тут же ловя себя на мысли, что глуплю, они и так уже это знают, но продолжил: - Трагически погиб. Все заботы и расходы по похоронам, кроме поминального обеда, министерство обороны берет на себя. Завтра вечером тело вашего сына прибудет на железнодорожный вокзал, я встречу груз и привезу к вам домой. Хоронить будем в воскресение.
- Ой, он даже суточек дома не побудет, - всхлипнула мамаша: - А нельзя ли еще хоть денечек, мне с ним побыть?
- Вы меня извините, - начал я, настраивая свой голос на нужные ей интонации: - Поверьте, я очень сопереживаю вам, но это будет не правильно. У русских на третий день хоронят, а он уже, сегодня, семь суток, как представился. Душе уже в путь пора, а мы тело ни как земле не придадим. В воскресенье, как раз девятые сутки будут.
- Слышь, Нинка, он прав. В воскресенье девять суток Андрюхе будет, надо хоронить в воскресение.
- Ну, тогда пока все, дозавтра.
Ссутулившись, прижавшись плечом к плечу, подпирая друг друга, потерявшие последнюю надежду прошаркали через кабинет и скрылись за дверью.
Я опустился в кресло, закурил и набрал номер начальника штаба местной воинской части, с которым в пол сигареты договорился о машине и солдатах-грузчиках на завтра и салютной группе на послезавтра. Когда докурил, то уже решил вопрос и с кладбищем о могилке.

Вокзал кишел торгашами, бомжами, но были и пассажиры. Осмотревшись, мы ткнули грузовик открытым задним бортом в перронные ворота и, выпросив в багажной конторе телегу, громыхавшую всеми колесами, под любопытные взгляды вокзальных завсегдатаев направилась к предполагаемой точке остановки багажного вагона. Опыт встреч не подвел, скрипнув последний раз, поезд остановил ворота вагона, как раз напротив нашей телеги. Зашли внутрь, вынесли и положили ящик на телегу и стали ждать сопровождающего. Опухший, он подошел к нам минут через десять, когда нас уже обступили кольцом с десяток «доброхотов».
- Что еще одного в гроб загнали? Ни как не напьются Нашей кровушки, - роптала толпа: - Смотри офицерик-то, какой холеный, крыса военкоматовская. Его бы самого туда и детенышей его тоже.
Отговариваться было и глупо и опасно, надо было срочно ретироваться. Наконец сопровождающий, оформив получение груза, выпрыгнул из вагона на перрон и мышью шмыгнул ко мне.
- Двинулись! Взволнованно выпалил защитник мирных граждан и их отечества, опасливо посматривая на их нарастающее количество, вокруг нас.
- Ноги где? Спокойно спросил я его.
- Чьи ноги? Он тупо посмотрел на меня.
- Его ноги, твои я вижу. На ящике бирки нет.
- Какой бирки?
- Он что, твой первый? В ногах бирку прибивают «рядовой Пупкин П.П».
- Ага, первый, - растерянно забормотал капитан и пошел вокруг телеги, рассматривая ящик: - Вот. Вот здесь у него голова, - он обрадовано ткнул пальцем в торец ящика, противоположный нужному направлению движения.
- С чего ты взял?
- Да при мне же забивали, со стороны головы спил на крышке не ровный. Я запомнил.
- Ну, молодец, что запомнил, но бирка все-таки лучше.
Распихивая толпу, которая сразу же притихла, развернули телегу и покатили ее к машине.
За всю дорогу пока мы ехали, почти через весь город, петляя по его узким улочкам, я так и не спросил у сопровождающего, как умер мой подопечный, меня это тогда не интересовало. Для меня все было сведено к простой задаче. Есть труп и его надо красиво закопать. Так, чтобы понравилось всем, чтобы потом никто не сказал, что что-то было не так, как им хотелось.
Цинично? Нет - жизненно.
Во двор, где уже собрались все родственники, соседи, соседи соседей, друзья, друзья друзей и просто малознакомые всем собравшимся, машина въехать не смогла.
Бойцы аккуратно вытащили ящик из кузова и понесли его к дому. Рассекая толпу, я шел шагов на пять, впереди их. Ко мне подбежала какая-то тетка с черным шарфиком на голове и протянула две табуретки.
- Не надо, - мотнул я головой и огляделся по сторонам, ища место, куда бы поставить ящик. Определившись, подошел к углу дома и, ткнув рукой в землю, распорядился: - Опускайте его сюда, ребятишки!
Ящик опустили, принесли инструменты и стали его разбирать. Сообщество обступило место действия плотным кольцом и выжидающе затихло, изредка подавая вскрывавшим упаковку ценные советы. Гвозди вбивали в сырые доски, и они ни как не вылезали из них. Один из солдатиков ускоряя процесс, ударил обухом топора по ящику.
В ту же секунду к нему петухом подскочил отец покойного, и со злобой отпихнув солдатика, заорал:
- Не стучи, гад, не буди его. Дай моему сыночку поспать!
От горя и водки он еле стоял на ногах, размахивая над головой топором, выпавшим из рук рядового и подхваченного им с земли.
Я шагнул к нему, ухватился за топорище и не прилагая силы, что бы не вызвать противодействия, глядя в щелочки его пенящихся раздражением глаз, тихо проговорил:
- Не кричи, дай сыну спать спокойно. Этот солдат такой же, как и твой сын. Он ни в чем не виноват. Лучше пойдем, покажешь, куда будем ставить гроб.
Отец отпустил топорище, молча повернулся и, вдруг сжавшись под тяжестью горя и став в два раза меньше, пошел в дом.
Я, опустив топор за него, не громко сказал бойцам: - Не шумите, ребятишки - и пошел следом за ним.
Жилище, куда предстояло внести, гроб было ужасно мало. Гроб предстояло пронести через узкий, не шире дверей, двух метровый коридор, который упирался в порог кухоньки, где его надо было развернуть на девяносто градусов, что бы пропихнуть в зал. Я не вошел туда. Сразу за его порогом стоял раздвинутый полированный стол, упиравшийся другим своим концом в занавешенное трюмо, на тумбочке которого, тряся лысой головой и звеня медалями на мятом пиджаке, сидел дед. Слева от стола стоял диван, на котором сидела мать покойного. Поздоровавшись с ними, я вышел на улицу, где меня ждала очередная неприятность.
Цинк был не стандартный!
От таких я уже успел отвыкнуть, за последнее время. Обычно стало как, вскрываешь ящик, внутри вполне приличный обычный красненький гробик, сверху берет там или фуражечка и веночек, а внутри под крышечкой уже цинковый гроб, если останки имеют сохранившееся лицо, то и с окошечком, красота, да и только. А тут! Большой цинковый ящик, а внутри гроб.
Увидав это произведение «народного промысла», я не сдержался, эмоции захлестнули меня. Я подошел к сопровождающему ухватил его за рукав кителя, отвел в сторону и зашипел ему в лицо:
- У вас, что нормальные упаковки закончились?! Вы где эту ванну взяли? Что, крышу на командирской даче разобрали? Я такой последний раз в восемьдесят пятом, в Казахстане в ремонтной роте целинного батальона паял. Совсем охренели, что ли? Ты хоть знаешь, что теперь будет? Они его вскроют! Ты понял?
- Не надо.
- Чего не надо?
- Вскрывать не надо.
- Это от меня не зависит! Выпустив пар, я пошел к цинку: - Так, товарищи, расступитесь, пожалуйста, сейчас будем внутрь заносить.
- Ага, сейчас, только цинковую рубашку снимем, и сразу занесете, - куражливо возразил мне какой-то сильно поддатый мужик. В его руках уже было зубило и молоток: - Или права не имеем?
- Если вы ближайший родственник, то имеете. Вы кто?
- Я сосед, я Андрюху вот с таких вот знал, - он чиркнул зубилом по своему колену.
- А чё, командир, мы его ща мигом распакуем, мы соседи, а они, как говорится вторая родня, - сбоку от первого вырос второй мужик, он еле держался на ногах, и может быть по этому, опирался на штыковую лопату.
- Да не вопрос, мужики, вскрывайте, - согласился я неожиданно для них, сразу же гася их задор: - Только для проформы пусть мне это Андрюхин отец скажет. Положено так, вскрывать можно, но только с согласия ближайших родственников, а не вторых, иначе будут последствия, - врал я.
- Какие еще последствия?
- Установленные законом, вот какие. Зовите отца или мать пусть командуют.
В круг протиснулся отец покойного.
- Ну, что, отец, вскрываем? Опередил я его.
- А чё можно?
- А почему нет? Можно конечно! Только вот одна проблема.
- Какая?
- Он уже восемь суток в тепле. Соображаешь? Ты, что думаешь его, бальзамировали что ли? Так что прикинь сам, что будет и решай. Ему еще ночь и пол дня в твоей теплой комнате стоять. Кто потом попрощаться близко подойдет? Напирал я.
Одарив меня пару раз, злобно-недоверчивым взглядом, он махнул рукой: - Ша мужики, пущай так втаскивают. Потом разберемся.
Мои солдаты, еще немного постояв, подняли цинковую ванну и понесли ее в дом. При каждом их шаге укупорка, играя звякала колоколом, угрожая вот-вот разорвать хрупкую тишину.
Когда цинк протиснули во входную дверь, я огляделся по сторонам, все еще не опустевшего двора и, обнаружив в сторонке, пустую скамейку, уселся на нее и, наслаждаясь одиночеством, закурил. Но мое счастье длилось не долго. Сигарета еще не дотлела и до середины, а ко мне уже подсела бабка, с добродушной сковородкой вместо лица и соответствующими размеру сковородки, объемами диабетического тела.
- Ох, горе-то, какое, - пропела она, то ли спрашивая, то ли сочувствуя.
Я промолчал.
- Он ведь только месяц назад в отпуск приезжал. Девушка у него красавица, нагулял ей дитё. Обещал, вернусь скоро, женюся. И вот. Сынок, умер-то он как? Люди говорят, удавился? Правда, аль нет?
- Не знаю, бабуль, следствие идет.
- Он, ко мне перед отъездом-то заходил, да. Денег в долг просил, говорил, баб Мань вернуся, отработаю. Машка, тетка его родная говорит, что он и у нее просил, говорит, дала ему три тысячи, больше не было, а просил-то он аж десять. Говорит по тысячи за каждый день отпуска отдать кому-то там ему надо, Бизняс там у них какой-то есть, увольнение у него сто рублёв, отпуск тысяча за день стоит. А всего-то, милок, он пять тысяч набрал. Где ж это десять-то увьзять, дянжища-то такии? Кто ён Бизняс-то? Кто ён такой-то? По што людей погубляет? Не знаешь? Матери-то его, как раз, слышь, почку перед его приездом вырезали, да и фабрика наша уж как три годочка стоит. Швея она. Так, что у матери-то он и не попросил, знал, что у нее нет, совястьливы ён был. А папшка-то его Петруха, кабелюга, шмару себе на рынке нашел, он там рубщиком в мясе работает, год уж как с ней склещился и все, что не пропьет, то на эту тварь и спусщает. Вот дела, какие, на белом свете деяться. Вкалывала, Нинка всю свою жизнюшку и вот он конец ейный! Ни тебе здоровьишка, ни мужа, ни опоры последней – сыночки, кровинушки родимой. И за что это все ей? Ведь добрая она, хорошая, если, что завсегда вспоможет, только кликни.
Мне надоело слушать ее причитания, да и время было много, пора было к семье, а еще надо было взглянуть на сопроводительные документы. Мои бойцы уже вышли на улицу. Я встал и ни как, не отреагировав на причитания Нинкиной товарки, пошел внутрь дома, не столько, чтобы попрощаться с хозяевами, сколько оговорить с ними завтрашний день.
Она, мать, сидела там же на диване и методично, через два слова ударялась лбом в покрытый куском тюли, поверх которого был положен большой букет белых роз, цинк:
- Ох, сынок, - бум - отзывался цинк, - Что же ты сделал, сынок, - дзинь отвечал цинк: - И отпеть-то тебя не смогут, - бум: - Сынок!
Бум! Отпеть - Бум! Отпеть - Бум! Отпеть… Отпеть… Отпеть…Бум!!! Бум!!! Бум!!!
С кухни доносились пьяные голоса, звон бутылей и женский смех. Я повернулся и молча ушел.

Вскрыв сопроводительный конверт, и после того, как проверил все ли бумаги на месте, для чего-то не знаю сам, стал перелистывать военный билет и наткнулся на карандашную пометку, сделанную кем-то явно второпях, «Убит!!!».
- Поеду к отцу Анатолию надо посоветоваться, - решил я.
Не смотря на позднее время, священник был в храме. Кратко изложив ему, цель моего визита, и имеющиеся у меня доводы не уверенно спросил его:
- Ну, что, отец Анатолий, отпоете?
Он долго молитвенно молчал а, потом, не отводя своего взгляда от иконы святой троицы, спросил:
- Машину за мной к половине первого пришлешь?
- Пришлю.
- Бог простит. Отмолю. О живых думать надо.
Он молча благословил меня, встал и пошел в алтарь.

Цинк, ярко блестя весенним солнышком, стоял у края могилы и кладбищенские рабочие уже подвели под него веревки, я отошел в сторонку, что бы вовремя подать сигнал салютной группе. Тут возле могилы началась какая-то суета, и я услышал звон металла. Вскрывали цинк.
Возились, раня руки, обливая укупорку, свежей кровью, и все больше и больше стервенея, долго. Наконец, цинковая оболочка была сорвана и закинута на соседнюю могилку, крышка гроба снята, и тело несчастного предстало всеобщему обозрению.
- Ой, люди добрыя, посмотрите, а-а-а, да он же весь в синяках. А-а-а! Заверещал женский голос: - Изверги! Андрюшенька-а-а! Визг подхватили.
Последнее, что я увидел до того, как меня закрыла мощная спина прапорщика, старшего салютной группы, это блик острия лопаты в руках свеже-похмеленного папашки устремившегося ко мне, и безучастную к происходящему, распростертую на теле сына мать.
Мощным ударом приклада автомата старшина откинул в сторону нападавшего, и выстрелил в воздух, к нему присоединились его солдаты и тоже стали «салютовать». Толпа откатилась на пару шагов, не переставая бесноваться.
Между нами и ими встал священник:
- Остановитесь, люди! Ведь вы не звери. Люди!
Крест, высоко поднятый над его величавой сединой, горел золотым факелом.
Наступила тишина.

Наступила тишина, которую нарушал только стук колес и похрапывание соседа на верхней полке.
- И что потом? Спросил я попутчика: - Он, в самом деле, повесился?
-Что? Встрепенулся он, выходя из воспоминаний: - А ну, да, повесился. По решению суда! Суд кого-то там осудил за побуждение к самоубийству, на два, что ли года – условно, а может на три, не помню. При этом повесился он гад мастерски. Зашел в заброшенное строение с решетками на окнах, дверь за собой с наружи на проволоку замотал. Потом поставил стул на стол, накинул широкий, неудобный для таких вещей, во всяком случаи мне так кажется, не проверял, поясной кожаный солдатский ремень на шею, бляхой под челюсть, влез наверх. Завязал брючным ремнем руки себе за спиной и поджал ноги, вместо того, что бы спрыгнуть, как положено порядочному самоубийце. И вот, что гад еще придумал, наелся батареек Дюрасел. Может, травился - для надежности? В общем, полное «сокрытие» следов самоубийства устроил, но не провел таки следаков, они сразу уяснили, что это банальное самоубийство.
- А вы-то как эти мелочи узнали?
- Да сослуживец его, земляк, через полгода уволился, когда дослужил, ну и рассказал мне.
- И что вы сделали?
- Я? Я уволился по собственному желанию. Не пожелал с побудителями к самоубийству общим бизнесом заниматься. Да и город-то «стеклянный», неуютно стало форму носить.
- Вот сволочь!
- И почему сразу сволочь? Бизнес есть бизнес. Кому, какой достался. Или кто-то заводы-пароходы на деньги снятые со сберкнижки прикупал? Сволочи те, кто понудил военного, обученного для убийств и когда-то нормального офицера, а может даже и Человека, бизнесом заниматься. Может у него семеро по лавкам сидят? Это издержка бизнеса.

Утром поезд вкатил на вокзал, и мы расстались, меня ждал мой бизнес, ой простите, мои дела.