Просто любовь

Светлана сидела на общей пятиминутке. Пятиминутки в их больнице случались каждый понедельник, и как всякие совершенно излишние мероприятия, были просто убийством времени. Их ненавидели все врачи больницы, но обожала администрация – а она (администрация), как истинная женщина, всегда права. Даже тогда, когда убивает рабочее время своих подчиненных…
У Светланы были свои причины ненавидеть пятиминутки. Ее истязали все эти «пять минут», каждый понедельник, четыре раза в месяц, одиннадцать месяцев в году (истязали бы двенадцать, но один месяц выпадал из-за ежегодного отпуска)… и так последние два года. Заместителем главврача в их больнице был Валерий Венедиктович Лысенков, пятидесятилетний полный розовый подросток, полысевший в тридцатилетнем возрасте. Главврач в их больнице тоже присутствовал, но как-то именно присутствовал, практически ничего не решая и ни на что не влияя. Реально больницей руководил именно Валерий Венедиктович, и такое положение дел устраивало всех. Высокий, с приятным, гладким, почти девичьим лицом, в больших очках с роговой оправой, он был одновременно и импозантен, и как-то кукольно-смешон. Фамилия как нельзя лучше отражала внешность Валерия Венедиктовича, а его «сложноподчиненные» имя-отчество вносили дополнительные штрихи в восприятие этого человека. Воспитанный сильной, очень властной мамой, влюбленной без памяти в своего единственного сына, он прожил с ней всю свою (и большую часть ее) жизни, а после ее смерти так и не смог найти маме достойную замену. Ни одна женщина не была такой благородной, изысканной, хозяйственной, светской, сильной, умной, - совершенной. У него случались романы, но все претендентки на сердце и (быть может, почему бы и нет) руку проигрывали в этом вечном состязании сначала с живой мамой, а потом и с его памятью о ней…
А потом в больнице появилась новый врач-гематолог Светлана Чиркова. На момент окончания интернатуры она уже успела побывать замужем, разочароваться и в супруге, вялом и ленивом, и в браке как социальном явлении. Жила в квартире, оставленной ей ее эмигрировавшей в Германию тетушкой, очень любившей племянницу. Родителей, живших в соседнем квартале, опекала целиком и полностью: покупала продукты и готовила, убирала квартиру, по возможности, водила на спектакли, выставки и концерты, куда они хотели попасть. Забота о родителях ее не утомляла и не раздражала, эта забота была продолжением и выражением ее бесконечной любви и нежности к своим немолодым, слабым, не вполне здоровым, во многом беспомощным и беззащитным отцу и матери. 
В работу она вросла сразу и намертво, очень быстро став самым сильным врачом отделения. Прямая, искренняя, спокойная, никогда и никому не отказывающая в помощи, всегда ставящая на место хама и выскочку, она довольно скоро обросла в больнице как друзьями и подругами, так и огромным количеством недругов, полагающих ее едкой и жесткой Первые четыре «комплимента» она заслужила за отсутствие в ее жизни мужчины (ну, не может женщина жить одна! это ненормально! раз нет мужчины – значит, она из этих… розовых… фи, гадость какая!). Ну, а последнее определение, пожалуй, было недалеко от истины. Светлана приходила на работу на час-полтора раньше начала рабочего дня, а уходила иногда затемно. Выходных, которые она целиком и полностью посвящала себе, у нее тоже практически не было – всегда в отделении были больные, жизнь которых висела на волоске… и этот волосок зачастую держала в своих руках именно врач-гематолог Светлана Чиркова. И больше всего на свете боялась она этот тоненький, ненадежный волосок из руки выпустить… И, работая в отделении днями и ночами, часто без выходных, будучи занятой по самую макушку проблемой выживания своих пациентов, она как-то не сразу заметила, что весьма понравилась Валерию Венедиктовичу…
Была у Валерия Венедиктовича кличка. Когда-то, в начале его работы в больнице за розовость и детскую внешность его прозвали Пупсиком. А спустя несколько месяцев, после того, как он в неожиданной вспышке злобы так наорал на санитарку одного из отделений, что та потеряла сознание, он стал называться за глазами Злобным Пупсиком. Но точку в этой ситуации поставила подруга Светланы, реаниматолог Лариса Кульбаба, вечно раздраженная и спешащая мама троих детей и жена хирурга-алкоголика, весьма часто и сама прикладывающаяся к бутылке. Однажды напившись на дежурстве и будучи застуканной в таком состоянии начмедом, она выслушала в его исполнении получасовую презрительно-брезгливую нотацию, завершившуюся угрозой уволить в случае повторения ситуации. И когда, поблескивая нежно-розовой лысиной, начмед пошел к выходу из отделения, озверевшая от унижения Лариса прошипела ему вслед, икая от возмущения и алкоголя: «Пошшшел ты на х…, Пупный Злобик!» Лысенков этого не услышал, но, на беду Валерия Венедиктовича, слова пьяного реаниматолога услышала санитарка реанимации… И всё, Валерий Венедиктович исчез, просто растворился в алкогольных парах, выдыхаемых ему вслед отчаявшейся пьяной женщиной, а на его месте возник Злобик, существо, наделенное властью, розовой лысиной и изрядным запасом негодования по поводу всего белого света, от которого его так и не смогла до конца защитить мама…
И вот Злобик присмотрел, наконец, женщину, которая более-менее подходила под стандарты его мамы. Умная, красивая, профессиональная, спокойная, холодноватая Чиркова отдаленно напоминала его мамочку, не раздражала его ни внешне, ни в общении, а кроме того, была желанна… Последний пункт Злобика сразил, ибо до своих пятидесяти он ни разу не испытывал такого желания женщины. Уяснив, что Светлана Чиркова ему подходит со всех точек зрения, Валерий Венедиктович дал ей это понять – и совершенно неожиданно для себя встретил абсолютный холод в ответ на предложение завязать роман. Злобик к отказам не привык. И его мама, и его немногочисленные любовницы обычно ни в чем и никогда ему не отказывали – и он полагал это абсолютно нормальным. Пережив бурю самых негативных эмоций, Злобик понял, что на его «Хочу!» иногда может, как ни странно, прозвучать «Нет». Но не отступать же, в самом деле! Тем более, что все-таки Чиркова – женщина, а значит, непременно расскажет о его неудаче своим подругам-коллегам… Значит, он должен выйти из этого поединка победителем! В конце концов, все эти женщины – его подчиненные, и он просто обязан был сохранить лицо в этой непростой ситуации!
И он начал осаду. Он вызывал Чиркову к себе в кабинет по поводу и без оного. Он звонил ей «по производственным вопросам» на сотовый и домашний в любое время дня и ночи. Он контролировал ее передвижения во время отпусков, всегда старался быть в курсе, где и с кем она провела выходные. Он пытался отследить ее романы, но с удивлением понял, что таковых не имеется. Тридцатитрехлетняя красавица была одинока и, похоже, ее одиночество ее ничуть не отягощало…
Но самое изысканное, садистки-утонченное преследование Чирковой разворачивалась именно на пятиминутках. Все врачи больницы так или иначе имели свои излюбленные места в конференц-зале. Заходили, здоровались, проходили на привычные места, переговаривались вполголоса, ругая зарплаты, администрацию и упрямых, непослушных пациентов… Кто-то тут же доставал мобильный телефон и начинал набирать смс-ки. Кто-то доставал недочитанный на выходных детектив и углублялся в перипетии сюжета. Кто-то тихонько трепался с соседом. Одним словом, не имея возможности потратить время пятиминутки на нечто полезное, врачи тратили его на привычно-приятное… Места врачей отделения гематологии оказались в третьем ряду, ровно посредине, прямо напротив президиума на сцене, где сидела администрация. А место Чирковой пришлось ровно напротив кресла Злобика, который вместе с главврачом и главной медсестрой восседал в президиуме, руля пятиминуткой. И как только начиналась пятиминутка (а состояла она из докладов дежурных врачей, наставлений администрации, объявлений профсоюзного босса, начальника отдела кадров, главного бухгалтера и т.д.), Валерий Венедиктович, сцепив на объемистом животике пухлые розовые ручки, вперял взгляд в Чиркову. И уже не отводил глаз от ее лица до конца пятиминутки.
Вначале ее это забавляло (и она даже пыталась его «переглядеть»), потом раздражало, злило… Был момент, когда она испугалась – а нормален ли он? Но потом начало происходить нечто и вовсе из ряда вон выходящее – от нее постепенно отсели все коллеги. Последней сбежала та самая Лариса Кульбаба, сидевшая за Светланой рядом выше. Однажды, уже присев за подругой, она, похоже, вдруг что-то вспомнила – и рывком вскочила из кресла. И когда изумленная и даже встревоженная Чиркова схватила ее за руку и спросила: «Ты куда?!», Лариса забормотала что-то о необходимости срочно обсудить с эндоскопистом отличие язвенной болезни желудка от эррозивного гастродуоденита… Светлана всё поняла… Не ходить на пятиминутки она не могла, а Злобик сделал всё, чтобы теперь она одна, как саксаул в пустыне, сидела ровно напротив него, под обстрелом его водянисто-серых глаз. И тогда Светлана выработала привычку просто смотреть вниз всё время пятиминутки. Так и сидела каждый понедельник – глядя в дощатый пол…
Эта пятиминутка не была исключением. К половине девятого в конференц-зале больницы стали собираться врачи, рассаживались по привычным местам, переговариваясь вполголоса. Когда все, наконец, расселись, и в зал вошла администрация, Светлана привычно опустила глаза в пол и стала рассматривать знакомые до миллиметра трещинки пола. А ее привычно стал рассматривать Лысенков Валерий Венедиктович, сидя ровно напротив нее в президиуме. И всё было привычно – доклады врачей-дежурантов, объявления профкома, бухгалтерии, ругань отдела кадров в связи с тем, что в отпуск сотрудники идут, когда вздумается, а совершенно не по графику…
И когда уже все вопросы повестки дня были исчерпаны, и врачи нетерпеливо ерзали, предвкушая прощальные и напутственные слова Злобика: «Больше вопросов не имеется? Идите, работайте!», Валерий Венедиктович вдруг произнес совершенно необычную фразу: «А теперь позвольте представить вам нового члена нашего коллектива – врача отделения детоксикации Полевого Алексея Дмитриевича!». С сиденья первого ряда поднялся мужчина в хирургическом костюме.  Светлана оторвала глаза от привычного и родного гвоздика в половице и поглядела на «нового члена коллектива». Полевой оказался высоким, стройным, сухопарым мужчиной с длинными блестящими каштановыми волосами, забранными в хвост – и это то, что Светлана увидела со спины. Когда же он медленно и как-то неохотно повернулся к коллегам лицом, по залу прошла волна испуганного шепота и сочувственных вздохов… Левая половина красивого некогда, породистого, тонкого лица была изуродована огромным безобразным рубцом, захвативший висок, веки, щеку… Камбустиолог, сидевший выше Чирковой на несколько рядов, профессионально объявил причину рубца: «Кислота!», совершенно не заботясь о реакции нового коллеги.  Светлане стало не по себе от бесцеремонности коллег. Но Полевой оказался на высоте – стоял, позволяя внимательно изучить свое обезображенное лицо, никак внешне не реагируя на эмоции своих новых коллег. Только, пожалуй, был чуть бледноват… да еще чуть сощурились глаза и приподнялась бровь…
Выйдя из душного конференц-зала, врачи окунулись в привычные дела. Прием в поликлинике, обходы в стационаре, операции, перевязки… В гематологии было несколько больных в критическом состоянии – и Светлане было не до воспоминаний о пятиминутке и новом коллеге. Но спустя несколько дней ей пришлось вызывать на консультацию специалиста из отделения детоксикации – и к ее больному пришел Полевой. Поговорив с больным и осмотрев его, он зашел в ординаторскую.
- Добрый день, коллеги! Могу я видеть историю Коврова?
- Можете… - пропела, стреляя в направлении нового коллеги глазками, Инночка Сухорукова, вечная блондинка в кудряшках, хорошенькая, как Барби, и такая же глупая. Инночка, некогда любовница Лысенкова, традиционно занималась в отделении самыми легкими пациентами, вела больных с малокровиями, незлокачественными увеличениями лимфоузлов и прочими «недраматичными» состояниями. Когда же ей попытались поручить нескольких больных с лейкозами, у Инночки случилась истерика, и она пожаловалась на коллег Злобику. Злобик «издевательство» над Барби прекратил, и Сухорукова продолжила свое безмятежное существование в отделении.
Светлана начала разбирать ворох бумаг на своем столе, пытаясь найти историю пациента. Полевой же, совершенно не смущаясь повышенным вниманием в левой половине своего лица, взял стул и присел за стол Светланы, внимательно глядя на нее.
- Подождите, коллега… не могу найти… у меня на столе, как Мамай прошел! – неожиданно смущенно залепетала Светлана. Давно она не чувствовала себя так неуверенно и почему-то радостно-глуповато.
- Не спешите, коллега. Я секундомер в отделении забыл, так что рекорд времени отыскивания истории устанавливать не будем! Кстати, давайте познакомимся! Алексей.
- Светлана.
- Замечательное имя… светлые ланиты… Вы и вправду светлая!
- О, нашла… Доктор, Вы того… пишите свое мнение, а то мне некогда… - Светлана вдруг поняла, что страшно смущена и в радостном удивлении осознала, что именно этот мужчина заставил ее смутиться, как пятнадцатилетнюю девчонку на первом свидании…
- Прошу Вас, к чему такая сухость… не доктор… Алексей…
- Да, конечно… Алексей! И что Вы скажете о больном?
- Ничего утешительного, но и ничего сверхтрагичного, Светлая. Пациент в состоянии острой почечной недостаточности, но, думаю, мы с этой ситуацией справимся и без гемодиализа. Давайте историю, распишу инфузии… Кстати, Светлая, Вы что сегодня после работы делаете?
Светлана растерялась. Во-первых, Полевой был бесцеремонен до предела – сходу дал ей прозвище, пусть даже и такое романтичное… и тут же попытался пригласить на свидание… Во-вторых, она совершенно очевидно осознала, что ей это всё нравится! Впервые со времени унылого замужества ей захотелось встретиться с мужчиной! Это открытие напугало ее – она уже привыкла жить, как она выражалась, «в режиме асексуальности». Те мужчины, которые ее окружали и не прочь были бы закрутить с хорошенькой, изящной женщиной роман, категорически ей претили, а встречаться с нелюбимым мужчиной ради секса – для этого Светлана Чиркова была слишком брезглива. И вдруг человек, которого она видела второй раз жизни, с которым говорила впервые в жизни, который сходу позволил себе дать ей прозвище, который, в конце концов, был изуродован,  - этот человек пробудил в ней желание встретиться с ним!
И все-таки Светлана склонна была отшутиться и оставить их отношения прохладно-профессиональными. Но, видать, судьбе надоело видеть Чиркову в постоянном, противоестественном одиночестве, и она решила по-своему развить эту ситуацию. Действовала судьба через Барби (а почему бы и нет, отличный инструмент судьбы – глупый и безапелляционный). Инночка Сухорукова, до глубины души оскорбленная полным отсутствием внимания нового коллеги к ее прелестям, громким и выразительным шепотом сообщила всем присутствующим в ординаторской:
- Ну да, каков поп – таков и приход!
Видимо, полагая, что изречение пришлось очень к месту, Барби победно оглядела «поле боя». Несмотря на полнейшее несоответствие фразы ситуации, все поняли, о чем, собственно, им поведала роковая блондинка. Ее ненависть к Чирковой была известна давно – Барби всерьез полагала, что Валерий Венедиктович дал ей отставку именно из-за своей страсти к Светлане. Поверить в то, что между Злобиком и Чирковой романа не было, Инночке не позволяло ее представление о доступных ей методах женской карьеры. И теперь, когда в их коллективе появился натуральный урод, лучшей пары, чем эта разлучница, ему было не подобрать. Два урода – физический и моральная… отбивающая любовников у женщин…
Светлана вспыхнула – не от мерзости образа мыслей коллеги (это было не в новинку), а от оскорбления, по сути, ни в чем неповинного человека. И, одарив тяжелым, безнадежно-презрительным взглядом безмятежную дуру, ответила неожиданно мягко и нежно:
- Сегодня никак, Алексей, а вот на выходных… в субботу, например…
Полевой понял всё сразу, воспринял ситуацию целиком – даже то, что «осталось за кадром», на уровне необозначенных эмоций и невысказанных слов. Он, разумеется, еще не знал всех подводных камней и хитросплетений профессионально-личных судеб врачей больницы, но мгновенно ощутил, что именно имела в виду эта крашеная овца. Женщина, которая сидела сейчас напротив него, которая понравилась ему сразу, с первого взгляда, у которой он, похоже, не вызвал ни отвращения, ни жалости, ни даже сочувствия, – эта женщина была здесь Белой Вороной, представительницей самой уважаемой им породы птиц… Молча он написал на клочке бумаги номер мобильного, молча вложил его в руку Светлане и, наклонившись к ее уху, тихонько сказал:
- Жду…
И стремительно вышел из ординаторской, внушительно припечатав дверью.

Субботний вечер удался. Он удался, как ни погляди. Было тепло и в воздухе пахло медом. Рабочая неделя в отделении обошлась без трагедии под названием «смерть пациента», чего в гематологии, увы, хватает – и на душе у Светланы не было тягостного, безысходного груза своей врачебной беспомощности перед неизбежной гибелью человека. Они с Алексеем встретились возле ее любимого кафе, где варили в джезвах ароматный кофе, не оставлявший во рту послевкусия вываренной половой тряпки. В его руках не было цветов, и Светлана, немного удивившись, отчасти даже обрадовалась – ей было бы некомфортно получить букет цветов в начале свидания и потом целый вечер таскать его с собой. Еще больше удивилась не искушенная во взаимоотношениях с противоположным полом Чиркова, когда Алексей протянул ей на раскрытой ладони свой подарок – маленькую мягкую игрушку. Игрушка была более чем неожиданной – для Светланы… это была смешная белая ворона с вытаращенными глазами, кокетливыми ресничками и ярко-желтым клювом… Решив, что нынче так принято – дарить женщинам на первом свидании мягкие игрушки – Светлана за подарок просто поблагодарила, не углубляясь в причины выбора подарка. А Алексей свой выбор тоже комментировать не стал, просто улыбнулся мимолетно, когда белая ворона перекочевала из его ладони в маленькую узкую ладошку Светланы. Они заняли столик на открытой террасе, и Светлана села спиной к стене здания. Полевой изогнул бровь характерным движением: «Эк тебе по жизни досталось… спину прикрываешь!». Светлана удивленно посмотрела на своего спутника – она только сейчас поняла, что никогда не задумывалась, какое место выбрать в кафе, но действительно, всегда садилась так, чтобы спина была закрыта… Они заказали, не сговариваясь, одно и то же: кофе, шоколад, коньяк… пили кофе, разговаривая вполголоса, ненавязчиво расспрашивая друг о друге – и почти ничего о себе не рассказывая, иногда замолкая, просто глядя друг другу в глаза… Потом они гуляли, почти не прикасаясь друг к другу, не держась за руки, храня некое хрупкое пространство между собой. И наступил момент, когда неосознанно Светлана протянула руку мужчине, идущему рядом, и он взял ее узкую ладошку в свою руку так же естественно и неосознанно, и повел маленькую изящную женщину по узким улочкам старого города…
А потом они сидели на скамейке в каком-то дворе и молчали, соприкасаясь плечами. И вдруг Алексей произнес, глядя на светящиеся окна:
- Это меня бывшая жена. Кислотой. Заревновала на пустом месте, из-за сплетни – и плеснула… Хорошо, что мне, а не своей подруге, о которой ей и наговорили…
Светлана задохнулась от ужаса.
- И где она теперь?
- Жена? Там, где и была – дома. Пролечилась в психушке у моего приятеля, он ее поправил немного – и выписал домой вполне благополучной.
- А потом?
- Что потом? Потом я уехал из этого города, никому не сообщая, куда именно. У меня здесь приятель институтский, в управлении здравоохранением. Я с ним созвонился, он помог…
- А где ты живешь?
- Квартиру снял.
- Дорого ведь…
- Да у меня есть пока запас «на черный день». Я там у себя машину продал… Пока терпимо, а там, надеюсь, начну справляться уже за счет работы.
- А как же тебя взяли на работу без прописки?
- Как это – без прописки? Я очень даже прописан, в общежитии ткацкого комбината… - и начал тихонько смеяться, осознавая, где именно его «прикнопили» к этому городу. Светлана, поглядев на Полевого и представив его себе в комнате общежития в компании с тремя-четырьмя ткачихами, не удержалась и тоже захихикала. А потом смех, оказавшийся заразным (или заразительным – кто уж как его называет, но врачам ближе определение «заразный»), захватил их целиком, накрыл с головой. Смеялись они до слез, перебивая смехом ужас той ситуации, которая и привела Алексея в этот город, в жизнь этой женщины…
Отсмеявшись, они прижались друг к другу, он обнял ее за плечи и уткнулся губами в ее теплую макушку. И тихонько, почти шепотом спросил:
- А что у тебя с этим… начмедом?
Светлана мягко, но холодно отстранилась, глядя ему в глаза:
- А что, похоже на то, что у нас с ним что-то есть?
- Нет, не похоже. Но мне уже успели объяснить, что к тебе доступ закрыт… и из-за чего он закрыт, тоже пояснили!
- Спрашивать, кто именно тебя так «просветил» на мой счет, видимо, бесполезно?
- Разумеется. Достаточно того, что я вывалил на тебя содержание сплетни о тебе же – о чем начинаю дико сожалеть – но уж «передатчика» информации я оставлю за кадром…
Светлана вздохнула:
- Тебе хватит собственного здравомыслия и моего слова, чтобы увериться в том, что между мной и Лысенковым ничего не было, нет и, разумеется, не будет?
- Вполне. Я не ревнивый… но хату спалю! – неожиданно закончил неприятный разговор Полевой, и они опять тихонько засмеялись, прижавшись друг к другу…
И новый виток познания друг друга. Алексей, чуть отодвинувшись от Чирковой, глядя ей в глаза, спросил:
- Тебя не отталкивает мое лицо? Вернее, то, что от него осталось? Не пугает? Не отвращает?
- Честно? Я перестала замечать, что у тебя что-то не так с лицом. Если бы ты не спросил – я бы и не вспомнила об этом… Алеша, разве ты не видишь, что мне все равно, что у тебя с лицом? Разве это надо объяснять и уточнять?
- Светлая, пойми, ты мне не просто понравилась. И для меня очень важно, чтобы мы шли к нашему будущему, если ему суждено быть, без вранья и притворства, без оговорок и игры. Если что-то не так, если ты заставляешь себя, принуждаешь себя не смотреть на мое лицо, отворачиваться, не вспоминать о моем уродстве, то лучше скажи сейчас. Я ведь понимаю, что не замечать такого рубца просто невозможно, и ни на что не претендую. Но ты отвечаешь мне на мое чувство, и мне важно знать – насколько я тебе… не противен…
- Дурак ты, Полевой. Если бы ты был мне противен или даже просто безразличен, я бы не сидела сейчас с тобой здесь, как пацанка пятнадцатилетняя, в обнимку на скамейке… Не хватает дешевого портвейна и гитары – а то был бы полный романтический комплект! – засмеялась Светлана и обняла его за шею.
И тут же ее губ коснулись губы мужчины, который за это короткое время стал ей почему-то очень дорог… Они долго, нежно целовались на скамейке в каком-то незнакомом дворе, а потом одновременно, как по команде встали и пошли в обнимку по вечерней улице…

Они тщательно скрывали свой роман от коллег. Светлана отлично понимала, что начнется, если слухи об их любви просочатся в кабинет Лысенкова. Алексей же был настолько поглощен своей любовью, что готов был на что угодно, чтобы не нарушить покой любимой женщины. Поначалу он запротестовал, не желая прятать свою любовь, делать ее тайной, но позже понял, что отсутствие проблем на работе – это самое малое, что он может подарить Светлане взамен ее любви. На работе они надевали маски прохладно-коллегиальных отношений, были подчеркнуто на «Вы», старались лишний раз не пересекаться. Полевой пользовался невероятным успехом у больничных дам, несмотря на изуродованное лицо. Соскучившиеся по нормальным, адекватным мужчинам сотрудницы больницы практически не давали проходу Алексею, засыпали его комплиментами и предложениями разной степени откровенности и интимности. Он отшучивался, отбивался, изящно сводил на «нет» все ухаживания… И наступил момент, когда из-за его недоступности одна из больничных сплетниц объявила Полевого геем, рассказав, что лично («Вы понимаете, своими собственными глазами!») она видела, как врач отделения детоксикации зажимал в углу молоденького интерна, известного своей нетрадиционной ориентацией. Когда ему об этом рассказали, он поднял в удивлении бровь своим характерным жестом, но от комментариев воздержался. Молчание, как известно, знак согласия, и вот уже за спиной бывшего всеобщего дамского любимца пошли шепотки и подхихикивания… Но по-настоящему смеялись Светлана и Алексей, когда обсуждали невероятное удобство такого сексуального статуса Полевого. Напрягшийся было при его появлении в больнице Лысенков тут же успокоился и взирал на «гея» с налетом жалости и брезгливости – эти эмоции лучше всего давались мимическим мышцам Злобика.
А через пару месяцев они прокололись. Как-то на своем дежурстве по больнице Чиркова была вызвана в корпус, где было отделение детоксикации. Корпус был огромным, с массой хирургических и терапевтических отделений, с кучей лестниц и лифтов, с толпами медперсонала, больных и их бесконечных родственников. Было ощущение, что это не стационар больницы, а какой-то многоэтажный вокзал, причем ожидающие своего поезда никак его не дождутся и вынуждены жить здесь неделями, а то и месяцами…
Осмотрев больного и назначив нужные препараты, Светлана решила спуститься на лифте, хотя обычно бежала вниз по лестнице – так было быстрей, тяжело выловить лифт между этажами… туда постоянно загружали и разгружали больных, родственников, еду, медикаменты и т.д. По пути наверх или вниз лифт терпеливо останавливался на каждом этаже, собирал жаждущих попасть на другой этаж, и вся эта канитель длилась бесконечно долго. Но в этот раз Светлана, устав целый день бегать по лестницам, решила дождаться вожделенной комнатки на тросах и позволить подвезти себя вниз. Вот в лифте-то они с Полевым и пересеклись. Вдвоем. И как только двери закрылись, стали неистово целоваться, как подростки, обретение сексуального опыта которых может быть пресечено в любой момент нудными взрослыми. Забывшись в этом запретном поцелуе, они проворонили тот момент, когда двери лифта открылись…
Что было потом? Потом был кошмар, который длился несколько недель. Валерий Венедиктович ходил по больнице темнее грозовой тучи, раздавая тычки и затрещины всем, кто попадался под руку. Светлану контролировали все, кто входил в администрацию больницы или был к ней приближен – начиная с самого начмеда и заканчивая старшей медсестрой отделения, которая исправно докладывала Злобику о передвижении и контактах врача-гематолога Чирковой. Полевого грубо и примитивно подвели под выговор с занесением в трудовую книжку – в отделении именно во время его дежурства умер пациент, и Лысенков приложил максимальные усилия, чтобы родственники пациента обвинили во всём дежурного врача. Вдова умершего была потрясена участием Валерия Венедиктовича – он не только посоветовал написать жалобу на имя начальника облздравотдела, но даже продиктовал убитой горем женщине текст этой жалобы… Поскольку жалоба получилась по-настоящему грамотной, Алексея вынуждены были наказать, хотя факты свидетельствовали о совершенно недостаточном снабжении отделения медикаментами, а вовсе не о непрофессионализме или халатности врача… На очередной общей пятиминутке Злобик трагическим голосом зачитал жалобу вдовы пациента, резолюцию начальника облздравотдела и решение администрации больницы: «За проявленный непрофессионализм вынести врачу отделения детоксикации Полевому А.М. выговор. Контроль за выполнением решения возложить на Лысенкова В.В.»
Влюбленные все поняли. Врач – весьма непростая профессия, очень подверженная оценке социума и очень зависимая от юридических норм этого самого социума. Одно и то же действие врача может заслужить похвалу, а может обрушить на его голову всевозможные беды и несчастья. Полевой, работавший в отделении, где, увы, нередко погибали больные, лучше других осознавал, что при желании его ошибку, его промах можно найти в смерти любого пациента, сколь естественными причинами она ни была бы вызвана и сколь активно и профессионально он бы ни боролся за жизнь пациента. То же касалось и врача отделения гематологии Светланы Чирковой… Оба, к тому же, понимали и то, что, потеряв работу в своей больнице, они могли при самом неудачном раскладе не найти ее больше в пределах города, в котором жили – Валерий Венедиктович мог бы подсуетиться и обеспечить им такую безрадостную перспективу. Встретившись вечером у Светланы, горе-любовники решили провести «военный совет в Филях», как горько обозвала их совещание Чиркова.
- Надеюсь, всё, что произошло, не приведёт тебя к мысли, что нам надо расстаться? – внешне спокойно, но чуть дрожащим голосом спросил Полевой.
- Знаешь, если бы я могла мыслить логически, то привело бы… Но я последние несколько месяцев как в угаре, живу только тобой… проросла в тебя всей душой… Мне кажется, исчезни ты завтра из моей жизни – просто умру… Но ты же понимаешь, что нас затравят!
- Ну, уволят нас обоих – уедем в другой город!
- Алеша, ты не понимаешь… как мальчишка, честное слово! Во-первых, не нас, а тебя, и не просто уволят, а еще и под статью подвести могут. А меня оставят – искупать свою «чудовищную вину» перед Валериком. Во-вторых – куда я поеду от старичков своих? На кого я их тут брошу? В-третьих, даже если для тебя все обойдется без юридических проблем – Алеша, у тебя что, в каждом городе по другу, работающему в облздравотделе?
- Ты намерена сдаться, Светлая?
- Нет. Я намерена хитрить и изворачиваться. Я намерена врать и эксплуатировать все свои актерские способности. И тебя о том же прошу.
- Я не хочу. Светлана, мы уже лгали – мы скрывали нашу любовь. Это закончилось так, как закончилось. Ты хочешь повторения, но уже на более высоком витке спирали?
- Повторения не будет. Мы просто не будем общаться в больнице. ВООБЩЕ. Ни здороваться, ни прощаться, ни перекидываться даже парой ничего не значащих слов. Я пущу слух, что мы поссорились и расстались. А ты этот слух поддерживай.
- Я не хочу! Я – не раб на галерах, чтобы подчиняться чьей-то воле, кроме воли Божьей. Я люблю тебя, я хочу быть с тобой, я не желаю делать из этого тайну!
- Алешенька, прошу тебя… Это временно, это ненадолго. Нам нужен тайм-аут, чтобы как-то безболезненно и без особых потерь решить эту ситуацию. Мы что-нибудь придумаем, родной! Может быть, я найду себе другую работу, быть может, ты через приятеля устроишься в реанимацию какой-нибудь из наших больниц. Но нам нужно время, чтобы не навлечь на себя еще большие проблемы!
- Приятеля я попрошу о помощи завтра. Мы оба уйдем из этой больницы, это не обсуждается. Я не смогу спокойно жить, зная, что ты все время находишься под неусыпным оком этого маньяка… Но пока все решится… пока все решится, нам, похоже, действительно придется потерпеть, как бы ни было это противно. Ты права, моя маленькая мудрая женщина…
И в их любви начался новый этап. Этап полной внешней отстраненности, этап распространения и поощрения слухов об их разрыве, этап лицемерного сочувствия и плохо скрываемого злорадства их ближайшего «недружественного» окружения. У Светланы было ощущение, что весь мир ополчился против них. За нею следили, уже практически не скрываясь, сплетничали по всей больнице, даже не особо уменьшая децибелы при ее появлении. Мужчины и женщины злорадствовали по разным причинам. Мужчинам было некомфортно от мысли, что всем своим коллегам противоположного пола эта красивая, желанная женщина предпочла какого-то «варяга», да еще с изуродованным лицом… Эта очевидная несправедливость сплотила мужскую часть коллектива в попытке презирать брошенную, сломанную, как им казалось, Чиркову. Женщинам же доставляло особую радость ощущение, что эта своевольная мерзавка наконец поставлена Валерием Венедиктовичем на место. Он ее выбрал – вот пусть теперь она его и терпит! А что делать, такова женская доля – терпеть того, кто тебя выбрал! Да и Полевой снова свободен. Ведь совершенно очевидно, что Злобик не будет против его романа с любой коллегой, естественно, за исключением Чирковой. Итак, в больнице была восстановлена справедливость. Холостой и привлекательный Полевой был одинок, Чиркова снова была предоставлена Валерию Венедиктовичу – всё шло своим чередом. И очередная пятиминутка прошла в лучших традициях больницы – Лысенков умильно разглядывал черты желанной женщины, которая сидела ровно напротив него, на третьем ряду… Казалось, протяни руку – и прикоснешься к чудесным шелковистым волосам, проведешь пальцами по нежной коже щек, коснешься упрямо сжатых губ, пробежишься по венке на шее, накроешь ладонью чуть вздрогнувшую грудь… Дальше таких мыслей Валерий Венедиктович не заходил, потому что боялся за свое давление и сосуды мозга… Ко всем приятностям этой пятиминутки, Полевого на ней не было – он был врачом-дежурантом, и его очередное дежурство выпало на вторник, так что у него был законный выходной день. Чему Валерий Венедиктович был безмерно рад. Видеть счастливого (пусть даже и в прошлом) соперника ему вовсе не хотелось. Да и тошновато было от воспоминаний, как он банально и весьма эффективно подставил своего подчиненного. А еще неприятней было от очевидной мыслишки, что если бы Полевой с Чирковой не разругались, он повторил бы этот прием еще раз… или два раза… так, чтобы хватило на увольнение не «по своему желанию», а с соответственной записью в трудовой книжке, которая бы сделала дальнейшую карьеру Полевого весьма затруднительной.
Но где-то на уровне спинного мозга Валерий Венедиктович ощущал, что успокаиваться рано. И поэтому по окончании пятиминутки набрал по внутреннему телефону номер реанимации…
В тот день их дежурства совпали, и они вынуждены были добираться в больницу из его квартиры разными дорогами. Светлана бегала по больнице, осматривая тяжелых пациентов, корригируя лечение, удерживая их на этом свете. Но, и будучи погруженной в работу, она постоянно вспоминала Алексея, ночь, проведенную с ним, вспоминала не умом даже, а телом. Окутанная нежностью его любви и страсти, она ощущала себя переполненной счастьем. И поэтому, когда ей на мобильный позвонил реаниматолог, ее давнишний приятель, Димка Кириллов, она ответила ему с излишней мягкостью и нежностью. Он растерялся поначалу, потом смутился, а после, посопев в трубку, попросил зайти в реанимацию. Чиркова с радостью пошла в реанимационный блок – двери реанимации находились напротив дверей в отделение детоксикации, и, возможно, она без ущерба для себя и Полевого сможет увидеть Алексея. Правда, ее несколько удивил этот вызов – реаниматологи традиционно не обращались за помощью к дежурным терапевтам, они сами были «последней инстанцией» в борьбе за жизнь пациента. Но, не дав себе времени на раздумья и сомнения, Светлана зашла в лифт и нажала нужную кнопку. Димка встретил ее на нужном этаже прямо у дверей лифта и, избегая взгляда в глаза, пробормотал:
- Мне нужно тебе кое-кого показать… кое-что…
- Так кое-кого или кое-что? – засмеялась Светлана.
- И так, и так… пойдем…
Пожав плечами, Светлана пошла за Кирилловым. Они вошли в реанимационное отделение и, миновав сестринские посты вместе с койками больных, пошли к ординаторской. На пороге ординаторской Димка остановился, затравленно и виновато глянул на Чиркову, выдохнул:
- Смотри сама… - и распахнул дверь.
У Светланы перед глазами все поплыло. В ординаторской на диване сидел Полевой, а на коленях у него елозила пьяная и возбужденная Лариса Кульбаба. Ее короткий халатик был распахнут, голову Полевого Лариса страстно прижимала к своей груди, а его руки крепко охватывали ягодицы новой подруги. Чиркова невероятным усилием воли удержалась от крика, хотя ей казалось, что сжатый в легких воздух сейчас просто разорвет ей грудную клетку. Похоже, ей удалось ни движением, ни мимикой не выдать той чудовищной боли, которая мгновенной волной накрыла ее с головой. Она просто стояла и смотрела на то, как мужчина, который заполнил всю ее жизнь собой, пошло и уродливо изменял ей с ее подругой…
Полевой, видимо, почувствовав взгляд Светланы, оторвал лицо от бюста Ларисы и взглянул на Чиркову. Мгновенно побледнев, он буквально отшвырнул от себя Кульбабу и вскочил с дивана:
- Светлана, это… это не то… не оно, поверь, не оно!
Светлана механически повернулась в сторону выхода и пошла, считая шаги. Шаги она считала, спускаясь по лестнице, выйдя из корпуса и делая повторный обход всей больницы. Ей казалось, что прекрати она считать, она тут же сойдет с ума, так что лучше просто считать: триста шестьдесят два, триста шестьдесят три, триста шестьдесят четыре… тысяча восемнадцать, тысяча девятнадцать, тысяча двадцать…
Не сразу она поняла, что ее телефон разрывается от звонков и сообщений. Светлана без интереса глянула на экран телефона – конечно, он пытался что-то ей сказать, как-то разбавить своей ложью ее боль. Она отключила телефон…
Потом была одинокая бессонная ночь. Она лежала, свернувшись калачиком, на диване, поверх пледа, и смотрела невидящими глазами в никуда. Телефоны и дверной звонок были отключены. В дверь несколько раз кто-то стучал, но, даже если бы она хотела открыть, она просто не смогла бы – ее не держали ноги. У нее не было прошлого – оно оборвалось, когда она глядела на своего возлюбленного и свою подругу. У нее не было настоящего – настоящее просто не существовало, вместо настоящего был вакуум. Будущего у нее тоже не было – просто потому, что оно ей было больше не нужно. Но самое страшное заключалось в том, что завтра надо было идти на работу, в эту проклятую больницу, где из нее вынимали душу по двадцать раз на дню все, кому не лень… 
Она не помнила, спала она или нет. Она не помнила, ела ли что-нибудь, и как добралась до больницы, тоже не помнила. Но в отделение она вошла с каменным лицом, абсолютно хладнокровная и спокойная, и, произнеся общее приветствие, сразу же приступила к работе. Быстро, сосредоточенно она делала обход, осматривала пациентов, вносила изменения в лечение. Закончив работу в отделении и ни словом не перекинувшись ни с кем из коллег, она спросила у дежурной медсестры, какие отделения больницы запросили ее консультации. Услышав, что консультаций сегодня не запрашивали, молча повернулась и пошла в кабинет к заведующему отделением. Пробыв там полминуты, так же молча переоделась в ординаторской, и, попрощавшись со всеми, спокойно вышла из отделения. Коллеги, переглянувшись, пожали плечами, а Инночка ринулась к заведующему. Прибежала она оттуда возбужденная, с блестящими глазами и раскрасневшимися щеками:
- Чиркова отпросилась с работы! Сказала, что всю работу сделала и плохо себя чувствует!
- И что? – мрачно спросил ее Саша Стасевич, давно и безнадежно влюбленный в Чиркову врач-гематолог.
- А то, что я слышала, что она застукала на дежурстве Полевого с этой алкоголичкой Кульбабой. Они трахались прямо в ординаторской, а она ворвалась туда и вцепилась ей в волосы! И здорово ее избила!
- Инна, что ты несешь? – с плохо скрываемым отвращением спросил Стасевич, - Ты забываешь: Чиркова – не ты, она склок и скандалов устраивать не будет!
- Много ты понимаешь! Женщина, когда она любит, на всё способна!
- Инна, женщина – если она действительно женщина, а не дешевая потаскушка – имеет достоинство. Это, знаешь, такое качество характера. Которое, Инна, не позволяет унижаться до разборок, выдирания волос, избиения соперницы, подстав, оскорблений и прочей грязи. Женщина – если она женщина – застав любимого с другой, просто уйдет – и пусть этот идиот остается один на один с той куклой, на которую он променял любовь. Впрочем, кому я все это говорю… - обреченно и грустно проговорил Стасевич и вышел, аккуратно притворив за собой дверь и не дав времени Инночке обдумать, обидел ли он ее или просто так, поумничал не к месту…
Так прошло несколько дней. Полевой попытался подкараулить Светлану на выходе из корпуса, но, увидев его, Чиркова резко развернулась и пошла в обратном направлении, к черному ходу. Время от времени от него приходили смс-ки, но Светлана стирала их, не читая. Он звонил по внутреннему телефону, но медсестры, зная, что произошло (еще бы! об этом знала и со смаком сплетничала вся больница!), говорили, что Светлана Владимировна из отделения вышла и когда появится, неизвестно…
А потом всё немножко улеглось. Людям надоело сплетничать, а у Светланы на душе как мозоль какой-то образовался – боль уже не убивала, ее вполне можно было терпеть. Чиркова впряглась в работу, не оставляя времени и сил для ненужных мыслей. Приходила домой затемно, еле волоча ноги от усталости, и сразу же ложилась спать, иногда даже не ужиная. Однажды в пятницу она все-таки решила уйти пораньше – просто для того, чтобы, наконец, посмотреть вечером телевизор, позвонить родителям, почитать перед сном какую-нибудь романтическую или детективную белиберду… Когда Светлана вошла в квартиру, ее мгновенно пронзило ощущение, что что-то в ее доме изменилось, что-то не так. Но, оглядевшись, она успокоилась (во дожилась! уже всякая фигня мерещиться начинает!), разделась и зашла в комнату. И чуть не потеряла сознание от испуга – в комнате сидели Полевой и Кульбаба.
- Вы что тут делаете?! Я сейчас в милицию позвоню! – драматическим шепотом сообщила Светлана.
- Звони, - безучастно разрешил ей Полевой.
- Как вы попали сюда?
- У тебя есть манера оставлять открытой балконную дверь.
- Но я же не на первом этаже живу, - почему-то заинтересовалась деталями проникновения в свой дом Чиркова.
- У тебя под окном такая труба толстенная проходит, - тоже оживился Алексей.
- А на трубу ты как попал?
И тут не выдержала зареванная, опухшая Лариса:
- На кой хер тебе знать, как он сюда влез? Тебе не один хер? Ты лучше спроси, зачем он влез, а не как!
- Зачем ты влез? – послушно повторила вопрос Светлана.
- Чтобы объяснить тебе… Я ненавижу бразильские сериалы, знаешь ли, а больше всего, я ненавижу, когда люди расстаются из-за того, что не дают возможности друг другу объяснить…
- Объясняй, - Светлана оперлась на косяк двери.
Объяснять взялась Кульбаба. Выдав два пузыря из ноздрей, она бурно разрыдалась, пытаясь вклинить какие-то слова между всхлипываниями и стонами. Алексей и Светлана терпеливо ждали и слушали, но объяснение с места не сдвинулось. Тогда Полевой встал, обнял Светлану за плечи и, глядя ей в глаза, произнес негромко и очень четко:
- Я тебе с ней не изменял. Это был спектакль.
- К…какой спектакль? – оторопела Чиркова.
- Любительский. Плохого качества. Но, как выяснилось, весьма эффективный. Лысенкову настучал кто-то из реанимации, когда Лариса на дежурстве… ну… немножко приняла. Он примчался и «застукал» Ларису «на месте преступления». И тут же объявил ей, что готовит документы на ее увольнение. Она бросилась оправдываться и упрашивать его не делать этого, а он взамен предложил разыграть такую вот сценку…
Светлане показалось, что она теряет остатки рассудка.
- Лариса? Да она же моя подруга! Она не могла… ты же не могла? – обернулась она к зареванной Кульбабе, не зная, что больше она хочет услышать: что ее не предала подруга или что ей остался верен любимый…
- А что я могла сделать? – икая, просипела Лариса, - ты хоть помнишь, что мой придурок уже до операций не допускается из-за алкоголизма, а у нас трое детей?!
Неимоверное облегчение накрыло Светлану теплой, сладостной волной. Она готова была расцеловать размокшую от слез подругу-предательницу, она даже сердиться на нее не могла. Ведь так понятны были мотивы ее предательства…
- Ты нам веришь? – со строгой нежностью спросил ее Алексей.
- Да, - прошептала Чиркова…
И снова в их жизнь вернулись Сказка и Мечта. И опять над ними повис Дамоклов меч разоблачения… В такой полусказке-полулжи они прожили несколько месяцев. Неизвестно, сколько длилась бы эта мучительная история их любви, если бы в больнице к Дню медика не решили организовать концерт. И профкомовская «железная леди» Аделаида Станиславовна вдруг обнаружила двух не охваченных самодеятельностью врачей. Аделаида Станиславовна была немного далека от «горячих новостей» больницы и никак не ожидала, что объединять этих двух уклоняющихся от общественной жизни врачей в одну компанию запрещено на уровне администрации больницы. Именно из-за этой неосведомленности милейшей Дели (как ее звали в больнице) Полевой и Чиркова были сбиты в дуэт, чтобы прочесть знаменитый хоррор Пушкина о Доне Гуане и Донне Анне. Попытка влюбленных отказаться от участия в концерте не возымела должного успеха. Более того, когда Чиркова позвонила Аделаиде Станиславовне и объявила ей об отказе, Дели моментально сообщила об этом Злобику. И Злобик практически приказал Чирковой принять участие в концерте. То ли не уточнил, кто будет ее партнером, то ли уточнил – и легкомысленно решил немного поразвлечься, сведя вместе рассорившихся любовников… Дели развила бурную деятельность, в результате которой раздобыла в театре два костюма времен французской революции. Широкое лиловое платье с кринолином и белый трепаный парик с какой-то проволочной диадемой для дамы. Истошно-синие камзол и панталоны, цвета слоновой кости парик с косичкой для кавалера. От париков упрямые артисты категорически отказались, но Дели готова была поступиться исторической правдоподобностью костюмов ради согласия Полевого и Чирковой на участие в концерте. Правда, Алексей пытался объяснить Алелаиде Станиславовне, что парики для дам и кавалеров той эпохи и той страны как раз и были исторически весьма неправдоподобны… как и камзол с панталонами… но вскоре плюнул на эту затею – зачем расстраивать такую замечательную женщину? Два актера-аматора учили текст и ежевечерне устраивали домашние репетиции с непременным финалом в виде страстной и нежной любви. Где-то подсознательно на роль Каменного Госта они, видимо, прочили Злобика – и обманывали незадачливого «рогоносца» с двойным удовольствием… Наверно, поэтому на генеральной репетиции они просто потрясли комиссию по организации оркестра накалом страсти и водопадом эмоций. В комиссию входили члены профкома – рентгенлаборант, буфетчица, лаборантка ургентной лаборатории, старшие медсестры двух отделений и одна почетная санитарка… Такая комиссия соврать не могла – дуэт «Полевой-Чиркова» был безупречен.
И вот наступил день концерта. Двое влюбленных радовались этому событию, как дети. Переодевшись в специально отведенной для этого подсобке, они ждали своей очереди выхода на сцену. За ними должна была зайти «дежурная за всё» - санитарочка поликлиники, которая следила за выходом актеров на сцену. Сидя в подсобке, они молчали и глядели в окно. В самодельную гримерку входили и выходили, вокруг было постоянное движение, но они не смотрели ни на людей, ни друг на друга. Просто рассматривали деревья с воронами за окном… Актеры, отыграв свой номер, оставались в зале – досматривать остатки концерта. Их номер был последним, и они просто скучали, глядя в окно – пока не заметили, что остались в подсобке в единственном числе.
- Ах, Донна Анна, до чего же Вы хороши…
- Вы распутник, Дон Гуан, и это известно всем женщинам Европы!
- Но Вы – не все, Донна Анна… Идите к своему распутнику!
Взмахнув широким подолом платья, Донна Анна скользнула в объятья Дона Гуана. Ах, он не мог ее поцеловать – ведь она была тщательно загримирована – но разве любовь можно выразить только поцелуями? Шалея от близости своей Женщины, Дон Гуан дал волю своим рукам, а Донна Анна не смогла, а быть может, не захотела его останавливать… Одним словом, когда санитарочка поликлиники, «дежурная за всё», пришла звать актеров на сцену, герои Пушкина были в разгаре любовной игры. Смутившись, но не растерявшись, она вышла за дверь, а потом отчетливо и громко в нее постучала. Опомнившись, актеры быстро привели себя в порядок и вышли на сцену… Кусок из пьесы был разыгран великолепно, даже слишком великолепно, учитывая любительский уровень артистов и постановки. На зрителей Пушкин в исполнении двух врачей произвел большое впечатление, но вот кто действительно был поражен игрой актеров – так это начмед больницы, Валерий Венедиктович Лысенков. Глядя на них, он совершенно очевидно понял, что снова обманут этой парочкой, что они только изображали все эти месяцы разрыв и полное охлаждение друг к другу. Было совершенно очевидно – на сцене, не смущаясь многочисленных свидетелей, двое любили друг друга. Пусть не телами, пусть только словами, принадлежавшими классику, но это не могло обмануть ревнивого обманутого Командора.
  Лысенков не дождался конца сценки. Побагровев от гнева и прилившей к голове крови, он сорвался со своего места и почти выбежал из зала…
А в субботу, когда влюбленные только проснулись, у Полевого зазвонил сотовый. Переговорив, Алексей счастливо улыбнулся и повернулся к своей подруге:
- Всё, счастье моё, наши мучения позади! Только что звонил приятель. В городской больнице организовывают отделение детоксикации, он предлагает мне по дружбе подумать над заведованием. Не «за так», конечно, но условия весьма разумны. Лучше уж я вложу остатки денег в свою карьеру, чем в отмазывания от следователей по поводу бесконечных жалоб родственников умерших пациентов… Лысенков не успокоится. Но теперь ручонки у него коротки будут!  А потом тебя перетащим в какое-нибудь терапевтическое отделение… Впрочем, почему «потом»? Я вот в понедельник встречаюсь с этим самым кренделем – вот и попрошу его за тебя. Ты как, не будешь рыдать по родным пенатам?
- Буду, - вдруг совершенно неожиданно, предельно спокойно, но строго ответила Светлана.
Полевой опешил. Меньше всего он ожидал от женщины, испытавшей на своей работе и пошлое злорадство, и предательство подруги, и отчуждение коллег, и постоянный прессинг закомплексованного начальника, - меньше всего он ожидал от нее верности этой своей работе.
- Ты не хочешь уходить оттуда?!
- Нет, Лёша, не хочу… Пойми, я там – на своем месте. Я профессионал. Я реально помогаю тяжелейшим больным выжить. Я умею и люблю это делать… Да, конечно, я могу переучиться и найти себя в другой специальности – но не хочу. Весь этот бедлам, вся эта бесконечная драма пополам с трагедией – моя жизнь. Я не хочу уходить из гематологии… а в городской больнице гематологического отделения нет. Я попытаюсь выдержать. Хоть попробую… а вот если не получится – уйду куда скажешь!
Алексей долго молча глядел на нее. Потом задумчиво вышел на кухню, и через десять минут с таким же рассеянно-задумчивым выражением на лице внес в комнату две чашки ароматного кофе с кардамоном.
- Знаешь, - задумчиво начал он, - я уважаю твою позицию. Правда, честное слово! Но подумай, стоит ли оно того… Ты привыкла к тяжелой, сложной работе – такую работу на тебя с радостью свалят в любом отделении любой больницы. Что, в нефрологии легче? Или в ревматологии? Да, меньше умирают, но тяжести хватает за глаза и за уши… То, что переучиваться не хочешь – я понять могу… не девочка уже… Но ведь тебе не надо начинать с нуля! Ты и так сильный, толковый терапевт… просто подучиться…
- Нет, Лёша, ты не понимаешь! Я чувствую себя предательницей, когда думаю об уходе из больницы.
- Предательницей?! После того, что они с тобой делали?!
- Подожди… Бог с ними со всеми, Лёшка! Вот представь – у меня сейчас двенадцать больных с острыми лейкозами на протоколах. Кому я их передам? Сухоруковой?
- Почему Сухоруковой? На ней что, список врачей гематологии заканчивается? Там полно толковых ординаторов…
- Лёшка, коней на переправе не меняют. Это МОИ больные, они мне верят, у меня с ними связь гораздо глубже, чем у участкового терапевта с пациентом, раз в пять лет вызвавшего врача для больничного листа… Могу тебе точно сказать, что во многом они держатся в пределах этих протоколов благодаря тому, что общаются именно со мной. А не с хладнокровным умничкой-Стасевичем. И не с завом нашим, которого, кроме машин и баб, ничего не интересует… ну и так далее…
- И что? Теперь ты должна свою жизнь положить за интересы своих больных?
- Нет, зачем столько драматизма? Просто я не могу бросить всё и уйти из-за этого придурка. По крайней мере, не сейчас. Я должна хотя бы с нынешними пациентами закончить протоколы… А вот когда закончу – посмотрю!
- Чиркова, ты хоть себя-то не обманывай! Ты хочешь сказать, что с этой минуты будешь заниматься только этими двенадцатью пациентами? И новых не возьмешь? Ну, не смеши, подруга!
- Ну, возьму, конечно… но, понимаешь…
- Светлая, всё, давай закроем тему. Давай сформулируем так: ты не готова сейчас уйти из больницы. Будешь готова – скажешь, мы тебя быстренько переведем…
- Ты не сердишься?
- На что? На твой лекарский фанатизм? Нет, я привык уже… Между прочим, странно как-то – уже пол-десятого, а ты еще не звонишь в отделение, не узнаешь, что там и как…
- Сколько?! Вот всё ты, гад, виноват! У меня же там Сорокина… и Витиенко в сепсисе! Всё ты! – и она побежала в другую комнату за трубкой городского телефона…
Полевой с нежной и немного грустной улыбкой проводил ее взглядом… да, та, которую он любил, наверно, не могла принять иного решения…
А потом наступил понедельник. И снова была пятиминутка. И Валерий Венедиктович, уже не скрывая злости и гнева, едва усевшись на свой начальственный стульчик, вперился глазами в лицо Чирковой. Она сидела ровно напротив него, привычно опустив глаза. С одной стороны, Лысенков должен был чувствовать себя вполне удовлетворенным – утром, еще до пятиминутки, Полевой занес главврачу заявление на увольнение, и главврач, не потребовав отработки традиционных двух недель, подписал заявление. Но что это меняло для Валерия Венедиктовича в корне? Да, во время кризиса увольнение Полевого практически «в никуда» было неплохой местью. Но с другой стороны, «пока этот мерзавец работал здесь, я хоть мог как-то контролировать ситуацию. А теперь?»  Гоняя мрачные мысли, он всё больше энергии и злости вкладывал в свой взгляд, буквально прожигая им лицо любимой-ненавидимой им женщины. Она не могла не ощущать этот тяжелый взгляд на своем лице – но безмятежно рассматривала что-то у себя под ногами. Так было практически всю пятиминутку, пока начальница отдела кадров не объявила об увольнении врача отделения детоксикации Полевого. И тут, совершенно неожиданно для Злобика, несчастного ребенка, заключенного в упитанном 50-летнем теле, Чиркова подняла на него глаза. Она… смеялась! Ее глаза мерцали насмешкой и радостным озорством. Она смеялась над ним! Она больше не боялась его! Хуже того, он был ей даже не противен – он был ей безразличен! Она спокойно глядела ему в глаза до тех пор, пока Валерий Венедиктович не уступил, опустив взгляд. Он был разбит, раздавлен… откуда ему было знать, что накануне, в воскресенье, раб Божий Алексий и раба Божья Фотинья были обвенчаны и с этого момента окончательно стали единым целым? И откуда было знать супругам, что их будущему сыну уже исполнилось пять дней?