Родственники

Мы с Леной решили быть сёстрами и иметь всё общее. «Даже твоих кукол?» — уточнила Лена на всякий случай. Я сказала, что да, если всё — то и дочки тоже. Еще я напомнила, что её говорящий бурундук тоже будет общим, и Лена согласилась. Мы расковыряли ранки на коленях и обменялись кровью. Теперь мы стали родными сёстрами.

Мы пошли ко мне, и Лена без спроса рассадила кукол, как ей хотелось. Я-то не позволяю Ксюше залезать на Настин трон, а Насте мерить Ксюшину накидку. Но ведь теперь это были и Ленины куклы.
Потом мы пошли к Лене и долго играли с бурундуком. Наступило время обеда. Я хотела идти домой, но Лена сказала, что нечего ходить туда-сюда, ведь у нас теперь всё общее, а значит это и мой дом. Я подумала, что она права, и осталась. На обед был грибной суп. И я прямо сказала, что грибы — это гадость: я же была не в гостях и не надо было есть через силу. Ленина мама дала мне запеканку и велела поторапливаться, если мы хотим успеть в парк. Еще бы нам не хотеть!

Мы сразу кинулись к «Веселой пружинке». Это такой аттракцион, когда вас завозят на высоту, а потом отпускают. Вы летите вниз, и в животе становится пусто и щекотно от ужаса. Но только это вы не по-настоящему падаете. Вы по-прежнему сидите пристёгнутыми, только не давите своим весом на кресло. Это называется невесомостью и бывает у космонавтов — объяснила нам Ленина мама. Мы с Леной тотчас решили стать космонавтами и тренироваться на «Пружинке» до вечера. Ленина мама не хотела кататься, но ей пришлось, так как контролёр счёл нас с Леной слишком низкорослыми, чтобы кататься без родителей.

Все катались молча, а Ленина мама — она оказалась единственным взрослым на «Пружинке» — визжала на весь парк. «Если сдавить живот и кричать, то не так страшно», — пояснила она.
— Смешно, когда большие визжат, как малышня! – сказала я.
— И вовсе не как малышня, — возразила Лена.
— Ладно,  как поросята, — легко согласилась я с лучшей подругой, а тем более сестрой.
— Как ты смеешь так говорить о моей маме? О своей говори!
— Так я и говорю, когда смешно. Помнишь, мы делали для Насти бассейн, а моя мама наступила в него?
— О своей что хочешь вспоминай, а о моей права такого не имеешь!
— Так мы же родные сёстры?!
— Никакие мы не сёстры, даже не троюродные! — и потащила свою маму из парка.
Тогда я пожалела, что сказала про свою маму. Я бы и про её маму ничего не говорила, если бы мы были чужими людьми. Хотя бы из вежливости. Как она не понимает? С чужими людьми нельзя свободно говорить, можно только с родными.

Я чувствовала гнев и разочарование от аттракционов, кукол, а главное — от Лены. И даже немного от себя. Я всё думала, как же так получилось, что мы были лучшими подругами, а теперь совсем-совсем никто. Может, я и вправду хотела посмеяться над её мамой?

Я отвернулась и загадала: «Сейчас я посчитаю до восьми, и все будет по-старому. Будто и не было этих разговоров». Я даже зажмурилась. Но когда открыла глаза, Лена уже скрылась в парадном. Зато на углу дома стоял человек в грязном балахоне и показывал прохожим книгу с сияющими людьми на обложке. «Братья и сестры!» — с улыбкой говорил человек и протягивал книгу. Люди книги не брали, старались увернуться и быстрее пройти мимо. «Братья и сестры!» — не сдавался мужчина. Но было видно, что ни один прохожий не считает себя его родственником. Вид у него был одинокий. И жалкй. А еще дурацкий. Зачем он им улыбается? Во мне снова закипели стыд и гнев.
— Знаете, если мне не придётся снова отрывать болячку, и мы не будем обсуждать наших мам, пожалуй, я согласна быть вашей сестрой!