Актан Токиш. Манкуртстан

   МАНКУРТСТАН

Памяти моего отца посвящается

I
Я свободен! Я могу вернуться домой! Мне не верилось, что этот день настал. Неужели я смог выдержать свой полный срок (14 лет) и еще 9 лет впридачу? Впридачу давали тем, кто делал попытки получить хоть какую-нибудь информацию извне. Письмо стоило 3 года. Я получил 3 письма и к ним 9 лет, потом родные оставили всякие попытки связаться со мной, чтобы я имел шанс хоть когда-нибудь вернуться домой. Такая же ситуация была почти у всех – по 6-9, а то и 15 лет впридачу к основному сроку. Я говорю: «3 письма и к ним 9 лет». На самом деле, я получил 9 лет, письма же мне лишь показывали как вещественные доказательства (однако так, чтобы я мог по подчерку определить, кем они написаны).

Цена писем была определена верно. Они были почти бесценны. Из-за невозможности прочитать их я страдал морально и физически. При мысли об их недоступном для меня содержании у меня начинало гулко стучать сердце, дрожали руки, пропадал аппетит, я мучился, как алкоголик, которому надо опохмелиться, или заядлый курильщик, который не курил 3 дня и которому показали сигарету, но не позволили к ней прикоснуться. Моральные страдания были сильнее.

Мы здесь не имели никакого контакта с внешним миром. Мы не мечтали о книгах (цена 6 месяцев), газетах (цена 1 год), сотовом телефоне (цена 5 лет), Интернете (даже теоретически не предполагалось), мы не могли общаться даже с конвойными. Для тех, кто нас посадил, было важно не только не допустить возможности нашего контакта с миром посредством получения вестей оттуда, но и едва ли не в большей степени пресечь любой контакт внешнего мира с нами.

Общение с конвойными ограничивалось командами с их стороны, и переченем необходимого, а также письменными отчетами – с нашей. На больший контакт не шли, они – под угрозой попасть за решетку, мы – под страхом получить впридачу к сроку еще один год. Даже попыток никто не делал – везде жучки, камеры слежения и прочая сексотская аппаратура. Нашему замкнутому образу жизни способствовало и то обстоятельство, что колония была на полном самообслуживании.

Тут следует сказать, что новости до нас всё же доходили, но новости определенного порядка. Это были известия о смерти членов семьи. Так что новостей мы боялись. Письма «добавляли» срок, а печальные известия о смерти близкого человека несли страшные месяцы глубокой апатии, горьких раздумий о собственной жизни и жизни родных, которые могли сложиться иначе, если бы мы сделали иной выбор в час Х, в тот далёкий 12 год.

Именно так 7 лет назад я узнал о смерти моего старшего брата, и еще через 2 года – моей жены. Сообщали об этом не родственники (боялись, что за получение и этой вести нам «накинут» срок), а власти, поэтому подробностей мы никогда не знали. Именно таким печальным образом мы на собственной судьбе испытали верность буквального смысла английской поговорки «No news – good news» (1). Мы уже не хотели получать новости извне, мы хотели их не получать.

  1 Отсутствие новостей – хорошая новость (англ.).

Все эти годы мы общались только друг с другом. Нас, заключенных, было около тысячи человек. Сколько подобных мужских и женских колоний было по всей стране, мы не знали.

Первое время мы надеялись, что наше «выселение» не продлится долго. Одни были уверены, что вмешается мировая общественность, другие надеялись на то, что народ нас вызволит. Самые пессимистично настроенные говорили, что ни того, ни другого не произойдет. Так называемая мировая общественность уже получила то, что хотела. А народ, как всегда, не понял, что произошло и к каким последствиям это приведет. Так оно и вышло.

Первые годы мы много говорили и спорили о часе Х и о том, что сделали неверно, чего вообще не сделали, а следовало бы. Это были горькие, мучительные разговоры. Мы обсудили сотни вариантов возможных, рассчитанных на успех ходов. Потом выдохлись, сгорели, сдались. Даже мечтать о реальной возможности переиграть ту ситуацию боялись. Эта мечта могла свести с ума.

Главное теперь было – выжить и вернуться. Выжить и вернуться. Куда, в какую страну, в какое время, к какому народу – думать об этом было страшно. Футурологией никто из нас не увлёкся, а информацией о том, что происходит в мире сейчас, мы не владели.

Не имея возможности что-либо читать, мы пересказывали друг другу некогда прочитанное. Благо дело, среди нас было много образованных людей: гуманитарии, технари, медики. Каждый делился теми знаниями, которые имел. Теперь я знаю в пересказе почти всю классическую литературу. Я немного говорю на английском и немецком языках.

За 23 года на «выселении» я к своему юридическому образованию, можно сказать, условно-заочно добавил еще два, «получив» специальности «Гражданское строительство» и «Преподаватель казахского языка и литературы». Жаль только, что работать мне уже не придётся. Я свободен и мне 64 года.

Все эти годы мы жили вне времени и были его пленниками. Наша жизнь не менялась, но мы старели. Именно так, потому что самым молодым из нас за годы, прошедшие с начала «высылки», стало чуть больше 45, большинству – 60-80 лет.

Где-то после 25 года в колонии стали умирать люди старше 70 лет. За последние 10 лет из них умерло 197 человек. Это была почти пятая часть наших. А в 32 году к нам прибыла новая партия «высланных» в количестве 100 человек. От них мы узнали, что их колонию расформировали, т.к. большинство их стариков поумирали (они составляли там половину «поселенцев»). Всех оставшихся, а это почти шесть сотен человек в возрасте 50-65 лет, решено было перевести в соседние колонии. Перевозили их ночью, поэтому они ничего не видели, даже огней какого-нибудь города.

Мы подсчитали, что подобных нашей колонии по соседству, как минимум, еще пять. Это почти шесть тысяч «поселенцев». А сколько нас по всей стране? Сколько из нас доживет до освобождения? Если учесть, что максимальный срок «высылки» составлял 30 лет, то последние из нас смогут выйти лишь в 2042 году. Все понимали, что дотянет только тот, кто начинал срок относительно молодым. Им при освобождении будет по 55-60 лет. Можно ли в этом возрасте начинать новую жизнь?

Честно говоря, было страшно покидать ставшую родной колонию. Между собой мы называли ее «кыстау» (2) (хотя это больше походило на лепрозорий), потому что надеялись, что придет время и мы откочуем на прежнюю стоянку – «жайлау» (3). Теперь я откочевываю. Я был не первый, кто покидал «кыстау».

И мы, конечно, задавались вопросом, что стало с теми, кто уже покинул колонию и вернулся к прежней жизни? Где и как они жили? Кого из прежних знакомых нашли? Ответов мы не находили. Теперь мне предстояло узнать, что происходит с «вернувшимися». Неизвестность пугала меня.
Что ждёт меня ТАМ? Что нас всех ждёт ТАМ?

II
Перед освобождением со мной провели инструктаж. Целью его, видимо, было помочь мне благополучно адаптироваться в новой жизни. Я получил документы: паспорт нового образца, напоминающий компьютерный минидиск, который, как мне объяснили, содержал все сведения обо мне, включая отпечатки пальцев и сетчатки глаз; приписное свидетельство, гласящее, что я должен буду постоянно проживать близ Астаны.

Кроме того, мне вручили банковскую карточку и сказали, что поскольку я – пенсионер, то государство будет ежемесячно перечислять мне энную сумму денег. Этих средств мне хватит на самое необходимое: жилье в «old people-house» (4), трехразовое питание, медицинское обслуживание, одежду, проездной билет, дорожные расходы по стране (1 поездка в полгода поездом в оба конца в пределах страны). Инструктор добавил, что пенсионеры в стране обеспечены хорошо, потому что государство заботится о них, да и дети помогают им материально, что позволяет много ездить и даже покупать отдельное жилье.

Тут, наконец, он рассказал о моей семье. У дочери есть сын 15 лет и дочь 12 лет, у старшего из сыновей – 2 дочери, у младшего – 2 сына. Это было самое лучшее, что я узнал. Остальное не имело значения. Конечно, в колонии я высчитывал возраст своих детей и понимал, что у меня вполне уже могут быть внуки, мечтал их увидеть. Теперь эта мечта могла стать реальностью. Я не верил собственному счастью.

  2 зимовка, зимнее кочевье (казах.).
  3 летнее кочевье (казах.).
  4 дом пожилых людей (англ.).

Мне было не совсем понятно, что это за дом для престарелых – «old people-house». И мне объяснили, что это специальные дома со всеми удобствами для пожилых людей. Там есть столовая, комнаты отдыха и прочие места для общения жильцов. Инструктор добавил, что подобные дома есть во всех крупных городах, и поэтому, куда бы я не приехал, я буду обеспечен жильем. Это мне не очень понравилось, и я заметил, что могу жить или останавливаться у детей. Но инструктор объяснил, что мне запрещено проживать в доме, где есть несовершеннолетние дети. А поскольку у всех моих детей есть дети до 21 года, то я могу только навещать их в дневное и вечернее время. Что это за бред?! Я не могу жить со своими детьми?!

По словам инструктора, первое, что я должен сделать после заселения и регистрации в органах социальной опеки, – это посетить дочь (дети решили, что первая поездка будет именно к ней), потом – сына, а дальше уж как я сам решу. Тут он объяснил, что для поездки в другую орду (так теперь назывались области) я должен получать своего рода визу.

При пересечении границы вся сумма денег, имеющаяся на банковской карточке, автоматически переводится в валюту той части страны, в которую человек въезжает. Я поразился тому, что каждая область может иметь свою валюту. Я стал задавать вопросы, но мне ответили, что я сам постепенно во всем разберусь, да и старики в «old people-house» помогут.

Билеты к дочери он вручил мне сразу и попросил пройти в автобус, который должен был доставить меня по месту моего постоянного проживания. Судя по билетам, я смогу поехать к дочери, которая проживала в Костанае (значит, никуда не переехала!), только через 2 дня.

Наконец, мы поехали. Само ощущение езды в микроавтобусе было необычным, за прошедшие годы я привык передвигаться только на ногах. К очень многому придется мне привыкать заново. По дороге я подумал о том, что проведенный инструктаж не прибавил мне уверенности, он заставил меня задаться сотней вопросов, которые до этого мне даже не приходили в голову. Ну, да ладно, разберусь потом.

Сначала я должен был утолить жажду глаз. Я смотрел на пейзаж за окном и наслаждался. Взгляд не упирался в стены, потолки, решетки, заборы. Это была свобода. Далеко-далеко улетал взгляд, а за ним – мысли, воспоминания, планы, мечты. Уходящее вдаль широкое пространство поражало, подавляло величием и какой-то невозмутимостью, безразличием к тому, что существовало вокруг него. Точно казахи сказали: «Тесноту не познавши, простор не оценишь».

Стоял апрель. Воздух был пропитал весною. Звучит банально, но иначе не скажешь, потому что весна проникала внутрь меня именно с каждым глотком воздуха. Степь как-то несмело, будто стесняясь, зеленела и набиралась красоты. Никогда раньше мне не приходило в голову, что степь неожиданно, как-то вдруг становится красавицей.

Словно юная нескладная девчушка, не осознающая происходящих в ней перемен, преображается в краткий миг и поражает красотой и совершенством. Так и степь: угрожающе огромное, покрытое снегом, казалось бы, безжизненное пространство вдруг становится ярким и мягким ковром, гостеприимно раскинувшимся под высоким небом. И никогда не поймать этот миг почти внезапной метаморфозы. Как хорошо, что я освободился весной.

Мы прибыли на место в 5 часов вечера. У входа меня встретила комендант дома и рассказала о распорядке дня, особенно времени приема пищи. Я могу его не соблюдать, добавила она, но тогда должен буду сам побеспокоиться о приготовлении еды для себя. Мне определили небольшую двухкомнатную квартирку со всеми удобствами и даже маленькой кухней. Я уже давно не жил «дома», и потому мое новое жилье показалась мне большим и уютным. Здесь было чисто, и я был обеспечен всем необходимым: мебель, телевизор, телефон, постельные принадлежности, полностью оборудованная кухня.

В 7 часов вечера я спустился в столовую. Мне не терпелось с кем-нибудь познакомиться и поговорить. Желательно с кем-нибудь из моего поколения. Как оказалось, по этому поводу я мог не беспокоиться. Здесь все были не только близкие мне по возрасту люди, но и к тому же освободившиеся из колоний. Я потом долго думал, почему нас, бывших, а может, и нынешних единомышленников, собрали вместе под одной крышей.

Меня, «новенького», заметили сразу и пригласили за один из столов, за которым сидело трое мужчин. Узнав, что я освободился сегодня, они сказали, что мне потребуется их помощь, и потому они готовы ответить на все мои вопросы. Сами они «вернулись» достаточно давно (от года до двух лет), многое уже узнали о нынешнем положении в стране и понимают, как сложно во всем разобраться человеку, который был изолирован от жизни в течение ни одного десятка лет.

Представившись и кратко рассказав о себе, они предложили перейти к возникшим у меня вопросам. Но, когда вопросы посыпались из меня один за другим, мужчины дружно рассмеялись. Понимающие улыбались, глядя на нас, и сидевшие за соседними столиками люди. Один из моих новых знакомых, назвавшийся Мухтаром, сказал, что сегодня и завтра они по очереди будут много рассказывать мне о том, как всё устроено в современном Казахстане, а потом, пожалуй, вернемся к моим вопросам. Сначала я должен узнать «что имеется», а потом «как», «почему» и «откуда» это взялось. После ужина мы перебрались в одну из небольших «комнат для общения» и, дополняя друг друга, они начали свой рассказ.

Начало далось им не без труда, видимо, они сами понимали сложность задачи, хотя, как говорили, им уже приходилось просвещать мне подобных. Временами они как бы с опаской посматривали на меня, на мою реакцию. Может, они решили, что я – подосланный?

Определяли, насколько можно быть откровенным со мной? Лишь позже, по ходу рассказа, я понял, что дело не в этом. И мне стало понятно, почему в стороне на журнальном столике стояла аптечка, и почему бывший врач Андрей временами спрашивал: «Может, на сегодня достаточно? Как Вы себя чувствуете?».

То, что я услышал в этот вечер, звучало невероятно. Сначала я решил, что это розыгрыш (может, у них принято так шутить над вновь прибывшими), но смешно вовсе не было. Было страшно. По их лицам я понял, что они сами еще пребывают в состоянии растерянности или даже шока, из которого не могут выйти. И потом: такими вещами не шутят. Это может убить.

III
Начали с того, что передо мной положили карту Казахстана, чтобы кратко познакомить, как они выразились, с новым обликом страны.
Мухтар сказал:
- Сначала нарисуем общую картину, чтобы не распыляться. Иначе никогда не закончим. Подробности и детали, если позволишь, потом...

Мы проговорили почти пять часов. Я слушал, находясь в каком-то странном состоянии оцепенения, слова звучали как сквозь слой ваты, будто всё происходящее было во сне. Я смотрел на этих в общем-то незнакомых мне людей и понимал, что рассказываемое ими не может быть правдой, но что-то заставляло меня сидеть и слушать.

Так, я узнал, что земля Казахстана сдана в аренду 11 странам-арендаторам. Они «входили» в Казахстан в разное время в промежутке между 2015 и 2020 годами.

Первыми «вошли» китайцы. Они арендуют Восточно-Казахстанскую и Алматинскую области, территория которых теперь зовется «Китайская орда». За эти годы туда въехало около 7 миллионов китайцев (точных цифр никто не знает), большая часть которых сельскохозяйственные рабочие, торговцы и работники предприятий. Они обеспечивают дешевым товаром Казахстан и Россию, а выращенное на земле отправляют в Китай. За 20 лет аренды там родилось по официальным данным еще около 6 миллионов китайцев.

Позже всех пришел Узбекистан в Южноказахстанскую и Кызылординскую области. Эта территория теперь зовется «Узбек-орда». Кстати, кроме китайцев и узбеков, никто так мощно не заселял арендованные территории. Но все без исключения привезли своих топ-менеждеров во все отрасли, а рабочими нанимали казахстанцев.

Через пять лет узбеки начали успешно конкурировать с китайцами в производстве сельхозпродукции и занимать рынки Азии. Их товар сегодня не дороже китайского, но они выращивают культуры, более востребованные на рынках Казахстана, России, Белоруси, Украины и других стран. Теперь их овощи и фрукты активно ввозятся в Западную Европу и хорошо раскупаются там, потому что экологически чисты и дешевы. Переселили к нам 3 миллиона узбеков и всюду потеснили местное население.

Япония «вошла» в Павлодарскую область. Понятно, они были заинтересованы в добыче и переработке урана, что и получили. После целого ряда международных «урановых» скандалов Казахстану пришлось принять условия мировых держав и впустить «чисто работающих» японцев. Несколько крупнейших японских фирм наладили там сборку электроприборов и поставляют их в соседние страны.

В Мангистауской области – Иран. Это вызвало бурю возмущения и шквал протестов многих стран, но привело к заметной активизации процесса аренды остальных земель на условиях Казахстана.

Россия, «потеряв» Павлодар в противостоянии с Японией, «взяла» Северо-Казахстанскую область и за ними оставался Байконур, срок аренды которого истекает в 2040 году, а на очереди уже другие претенденты: Китай, Франция и США. Позже, когда Германия арендовала Костанайскаую область, Франция – Атыраускую, а США – Западно-Казахстанскую, Россия «вошла» в Актюбинскую область, чтобы не допустить столь тесного соседства немцев, французов и американцев и, тем самым, обезопасить свои южные границы.

Россия стала активно зазывать наших русских на арендованные казахские земли. США построили 3 военные базы по периметру границ с Россией. Французы и немцы перевели сюда все вредные производства. Там земля, вода, воздух, всё – отравлено. И земля будет непригодна еще несколько десятилетий. Только в отличие от корейцев и индусов они хорошо платят местным трудягам за работу на вредном для здоровья производстве.

Жамбыльскую область арендует Кыргызстан. Они вложили деньги в строительство военных баз, целого ряда небольших аэропортов и сдают их в аренду всем желающим странам. Там же теперь находится самый крупный в Центральной Азии современный международный аэропорт.

Благодаря разнице между прибылью и выплатами Казахстану за аренду они значительно подняли свою собственную экономику. Открыли целый ряд новых предприятий, на которых первые 5 лет работали зарубежные специалисты, потом их сменили своими. Развили текстильную промышленность. Еще на вырученные деньги кыргызы подняли туризм на международный уровень.

Заметно активизировалось строительство. Рабочих рук не хватало, и они успешно реализовали госпрограмму возврата из других стран киргизов-гастарбайтеров. Уровень жизни этого небольшого по численности населения страны теперь достиг восточноевропейского, а качество образования и здравоохранения – самое высокое в Центральной Азии.

Карагандинскую область на север и юг поделили индусы и корейцы (кстати, даже не государства, а крупные компании, печально знакомые нам). Они расконсервировали старые горные рудники и шахты (в Коунраде, Саяке, Акжале, Сарани, Абае, Сатпаеве, Карсакпае и Джездах), начали добычу на 27 (!) новых месторождениях в Караганде, Жезказгане, Сарышагане, Актау, Мойынты, Каркаралы, Атасу, Жарыке, Каражале, Шетске, в урочище Бектау-Ата.

На земле не оставили живого места и хищнически выкачивают из нее все, что имеет ценность: уголь, цветная и черная руда, осмий, рений, медь, золото, серебро, уран, хром, молибден, гранит, сера и многое другое. Чего только не нашли! Они спешат. За 49 лет аренды они стараются выкачать все, что возможно. По прогнозам, сделают они это гораздо раньше, т.к. запасы истощаются с ужасающей скоростью. Полностью исчезли сайгаки и архары. В этом же регионе самая высокая смертность. Лидируют в страшном рейтинге шахты Абая и Сатпаева, Балхашская АЭС и Балхашский медеплавильный и цинковый комбинат.

После самой крупной трагедии на шахте 4 года назад, которая унесли жизнь 537 человек, местные стали уходить. Их места начали было занимать турки и индусы, но они плохо адаптировались в наших экологических и климатических условиях. Тогда местным горнякам подняли зарплату в 3 раза, надеясь, что они вернутся. Что ж, нашлись те, кто решил продать свою жизнь подороже.

- А что у нас осталось? – не выдержал я.
- Может, об этом поговорим завтра? Уже поздно.
- Вы что, мужики? Какое «завтра»? Вы не можете оставить меня с этим!
- Хорошо, хорошо, не волнуйся. Всё узнаешь. – Сабит медленно обвел взглядом сидящих за столом и остановился на мне. - Собственно Казахстан теперь находится на территории бывшей Акмолинской области.

Он замолчал, давая мне время переварить услышанное. А я никак не мог сосредоточиться на одной мысли. Сложно думать о том, что не укладывается в сознании. Я тупо смотрел на карту и ничего не видел. Андрей прикоснулся к моей руке, как будто хотел проверить пульс. Я отдернул руку и, придя в себя, всмотрелся в жалкую часть того, что теперь звалось моей родиной. Я тихо заплакал.

Почему я был поражен? Они весь вечер называли мне области, отошедшие арендаторам. На что я надеялся? Чего я ждал? Как старики ни подводили меня к главному, я оказался к этому не готов.

Я встал и ватными ногами пошел по направлению к двери. Я не очень хорошо помнил, куда мне идти. Сабит с Мухтаром пошли проводить меня.

- Сильно не переживай. Ничего уже не поделаешь. Мы опоздали на 20 лет. Надо привыкнуть к этому, иначе трудно жить. Хочешь, кто-нибудь побудет рядом с тобой сегодня ночью?
- Нет, нет. Не надо. Я хочу быть один.
Прощаясь, Сабит сказал мне:
- Завтра поедем в город. Немного осмотришься. Я буду с тобой.
- Нет, я не могу. Я ещё не готов.
- Послушай, ты должен увидеть их жизнь. Не бойся. Чем дальше, тем труднее будет выйти. У нас здесь есть такие, которые никогда не покидают пределов нашего двора. Они слишком долго собирались «выйти», но так этого и не сделали.

- Пойми, Сабит, для меня пока это только ваши слова, и я могу вам не верить. Но вдруг это правда? Я не хочу, я боюсь в этом убеждаться!
- Именно поэтому ты должен побороть свой страх и выйти. Чтобы жить в реальном мире. Чтобы не остаться в тюрьме своих иллюзий. Попробуй, а потом сам решишь, как тебе жить.

Сам решишь, как тебе жить. Так он сказал. Разве мы можем решать, как нам жить? За нас уже всё решили. На несколько поколений вперед. Мне не верилось, что сегодня утром я был так счастлив, по-настоящему счастлив. За прошедшие годы я оставил обиды на собственную судьбу, свой народ, своих политических оппонентов и несправедливый суд. Я выходил из колонии как будто заново родившись, и готов был принять новый мир. Почему-то мне верилось, что это будет счастливый мир. Я так думал, потому что худшее мы уже прошли и могло быть только лучше. Не иначе.

Оставшись один, я как-то тупо соображал, никак не мог сосредоточиться на одной мысли. Всё происходило будто не со мной. И физически, кожей, нервами я ощущал себя в пространстве новой квартиры чужим. Один в нескольких помещениях и нет со мной ребят из колонии, которые были рядом долгие годы. В памяти пронеслись родные лица моих сокамерников. Мы шутили, что это от музыкального термина «камерный», потому что мы дружно жили квартетом в спокойной камерной обстановке.

Кстати, сегодня была моя очередь готовить чай, и перед моим отъездом ребята шутили, что я вовремя смываюсь, чтобы не обслуживать их. Как они там? Рашид с Нурланом сейчас, наверное, сидят за шахматами, а Аман, наш эрудит, составляет для колонии очередной кроссворд. Хотя уже слишком поздно и наверняка все спят. Мне захотелось туда, к нашим. Я огляделся по сторонам и теперь моя благоустроенная квартира представлялась мне тюрьмой. Всё здесь было чужое, и мир чужой, и люди чужие, и я чужой.

Я лег на кровать и попытался проанализировать то, что сегодня узнал. Итак, аренда предоставлялась сроком от 49 до 75 лет. И, учитывая, что сейчас 2035 год, процесс возвращения сданных в аренду первыми территорий начнется только через 28 лет, т.е. в 2063 году, и продлится это до 2090 года. Нет! Такое даже представить невозможно. Кто и как провернул эту аферу? Черт, надо было расспросить об этом, теперь я не засну. На каких условиях сдали? Где и как живут казахи? Неужели согнали всех в одну область? Что они себе позволяют на наших землях?

Нет, нет, что-то здесь не так. Врут старики! Тут какой-то коварный умысел. Они меня не первого обрабатывают! Сами сказали. Зачем? Чего они от нас хотят? Чтобы мы сошли с ума от этих мыслей? Пугают, чтобы мы не выходили из этих домов, глаза не мозолили? Это больше похоже на правду. Как узнать, что действительно происходит? О, старый дурак! Включи телевизор! Было уже 3 часа утра, но я надеялся, что существует ночные трансляции. И не ошибся.

Из полусотен каналов работало около двадцати, но по ним передавали развлекательные программы, какие-то фильмы и было много музыки. Каналы передавали на разных языках. Перескакивая с одного на другой, я вдруг услышал песню на странном языке. Неужели придумали интернациональный язык с использованием нескольких языков? Боюсь, таким могут пользоваться только у нас.

Когда раньше казахи говорили, используя вперемежку казахский и русский языки, я называл это «коспа ». Теперь в «коспа» (5) было три языка. Это что, победа «триединства языков»? Казахская интер-дива пела:
You're маган – а superman,
Everything отдам for сен!
Мен – bride-келін жуз per cent
You're маган – the better Кент!
Wait me, please! Токтановись!
Married me, отінемін, женись!

  5 коспа – смесь (казах.).

Я плюнул и выключил телевизор.
В глубине души я надеялся, что эти старики ошибаются, что они сумасшедшие, и меня поместили сюда, решив, что все мы на «поселение» тихо сошли с ума. За 23 года в колонии я знал только 4 случая, когда у наших «съезжала крыша» и их переводили в специальные зоны. Но я-то сохранил ясный ум. Оставалось одно: надо выйти! Выйти и проверить, в каком Казахстане я оказался.

Я пытался заснуть. Мне приснилась «кыстау»-колония. Снилось, что нас всех одновременно освобождали и всюду царила праздничная обстановка. Мы радовались предстоящей встрече в родными, которые, как нам сказали, уже ждали нас за воротами «поселения».

В еще был внутренний страх и одновременно нетерпение от появившейся, наконец, возможности узнать, что же там, снаружи, происходит. Каждый мечтал еще послужить стране, чем-нибудь пригодиться. И вдруг я увидел себя в тесной и темной каморке, и почему-то я точно знал, что меня, именно меня, здесь оставляют. Я бросился в железной двери и начал яростно стучать. Я пинал дверь, колотил кулаками, пытался пробить ее головой. Даже будучи уверенным, что все уже уехали, я продолжал биться в дверь камеры и горько плакал...

Проснулся я от громкого стука в дверь моей квартиры. Долго не мог сообразить, где нахожусь, и поэтому открыл дверь не сразу. За ней стояли Мухтар, Сабит и Андрей. Лица у них были встревоженные, но, увидев меня, они просветлели. Ребята сказали, что зашли за мной по дороге на завтрак.

IV
После завтрака мы выехали в город. Сабит, как и обещал, поехал со мной. До Астаны было недалеко, около часу езды на автобусе.
По дороге Сабит рассказал мне кое-какие подробности, до которых вчера разговор так и не дошел.

Как оказалось, сейчас в Казахстане проживает около 25,5 миллионов человек, из них только 13 миллионов – казахстанцы. Хотя, как он уточнил, из 12,5 миллионов иностранцев почти половина родилась уже здесь, и они имеют казахстанское гражданство. Цифры, предупредил меня Сабит, очень приблизительные. Это данные переписи 2029 года. Но, как он объяснил, на период проведения переписи часть населения южных и особенно западных территорий либо скрывалась, либо выезжала за пределы страны.

Это делалось для того, чтобы привести в соответствие одно из требований договора об аренде, согласно которому местное население (казахи и имевшие казахстанское гражданство на момент сдачи области в аренду, а также рожденные от них дети) должно составлять не менее 50 % от общего числа жителей той или иной орды. Перепись показала, что казахстанцев в стране чуть более половины, хотя тем, кто поездил по некоторым регионам, в это верится с трудом.

Я спросил, куда делись еще 3 миллиона казахстанцев?
Оказывается все, кто имел деньги, постепенно уехали из страны. Кстати, те, кто осуществляет руководство Казахстаном, находятся в Лондоне. Оттуда и управляют. Все, кто имеет долю в различных отраслях экономики, оставили дела на управляющих и спокойно живут в политически устойчивых, социально и экологически благополучных странах, где слывут богатыми людьми.

Их дети, как правило, не были в Казахстане и знают о нем только то, что эта страна обеспечивает им высокий уровень жизни. Даже люди среднего достатка предпочитают жить за границей, в недорогих странах. Это теперь модно.

Почти вся молодежь высшее образование получает за границей и, как правило, там остается. Почему, добавил Сабит, поймешь позже. Пенсионеров мало, не многие доживают до заслуженного отдыха. Рождаемость упала, в семье бывает, как правило, только один ребенок, два ребенка – редкость.

Собственно в Акмолинской области, или, как сейчас говорят, в Казахской орде проживает 1 миллион человек, из которых 100 тысяч чиновники, 350 тысяч занято в различных сферах обслуживания, 50 тысяч – педагоги и врачи, 100 тысяч – самозанятые. Кроме этой, так сказать, активной части населения малого Казахстана, 300 тысяч – дети, 50 тысяч – пенсионеры, 50 тысяч – инвалиды, в том числе инвалиды детства, которых очень много. Безработных в стране нет, их зачислили в самозанятые.

Сабит ругал всех absentee (6) из прежней власти за то, что они, прекрасно понимая, как хорошо и комфортно жить в развитом демократическом государстве, не смогли, имея для этого все возможности, сделать Казахстан именно такой страной. Окончательно всё здесь разрушив, они просто переехали на готовенькое, бросив свой народ.

Живя за границей, руководители страны понятия не имеют о том, что здесь творится, да это им и не интересно. Арендаторы исправно платят. Львиная доля вырученных от аренды денег из страны уходит, на оставшуюся часть содержится госаппарат, выплачиваются пособия и пенсии, часть уходит в счет долгов, которые страна наделала до 15 года, остальное – в печально знаменитый Фонд будущих поколений. Все школы и клиники частные, таким образом государство сняло с себя всякую заботу об образовании и здоровье населения.

Сабит рассказал, что в Казахской орде ничего не производится, не выращивается, всё ввозится из соседних орд.

Я молча слушал, думать об этом я буду потом, в одиночестве. Сначала надо убедиться, что рассказываемое стариками – правда. И еще я ждал, когда Сабит заговорит о том, как страна пришла к кабале.

После час Х и чисток начался новый передел страны. Оказалось, многое уже было прибрано к рукам тех, кто находился в тот момент у власти, часть – продана иностранцам. Началась продажа земли. Торговать стали по-крупному: в ход пошли угодья и урочища, потом целые районы. Затем – продажа земли на границах в пользу приграничных государств.

Власть придержащие хотели поделить страну на несколько орд и править самостоятельно. Народ, всегда смиренный, начал возмущаться. Но толку было мало. Лидеров-то в стране не осталось. Находящиеся за рубежом противники режима восстановили против этой авантюры мировую общественность. Тогда власти использовали запасной вариант. Они разработали так называемую программу «развития» регионов.

Суть ее заключалась в том, чтобы сдавать в аренду не только аппетитные куски, но целые области с находящимися на их территориях депрессивными районами. Население успокоили, объяснив, что это лишь временная мера, притом такая, которая обеспечит приток финансов в регионы и их интенсивное развитие. Многие были согласны, потому что понимали, что наша власть сама ничего толком сделать не сможет.

Надеялись на управленцев из развитых стран. Условия аренды разрабатывались без широкого обсуждения общественностью. Надежда оставалась на то, что в качестве консультантов были привлечены известные в мире эксперты. Позже нашими властями были объявлены как особые привилегии некоторые требования договоров аренды.

Например, об установлении заработной платы казахстанским рабочим и служащим наравне с иностранными; о недопущении снижения численности местного населения ниже 50 %-го порога в каждом из регионов; обеспечение качественного образования и здравоохранения. С началом процесса переговоров по передаче земель Казахстана при ООН после 20-летнего перерыва возобновил работу Совет по опеке.

Нет, тут что-то не так, такое даже представить невозможно, взять и просто отдать целую страну вместе с народом на полвека, думал я, слушая Сабита. Посмотрю телевизор, почитаю старые газеты, а потом сделаю выводы. Я становился подозрительным.
 
6 absentee – отсутствующий (англ.).

В городе мы долго гуляли по улицам. Резало глаза то, что все надписи были на английском. Астану я узнавал и не узнавал. Многие места не изменились, но все выглядело таким-то потрепанным, обветшалым. Однако люди были одеты ярко и даже, как мне показалось, броско. По дорогам разъезжали красивые дорогие машины. На левом берегу уже не было многих зданий, которые некогда возводились с такой помпой. Я не увидел «Триумфа Астаны», Дома министерств. Сабит сказал, что они сгорели и уже давно, в 10-ые годы.

Не было здания А; Орды, Казмунайгаза, но Байтерек устоял. Сабит предложил подняться на Байтерек. Я ответил, что и раньше-то там не был (какая нужда подниматься на 100 метров вверх, чтобы обозреть окрестности радиусом в полкилометра), а теперь и подавно не пойду. Вот если бы они построили огромный город в степи на многие километры вокруг, я бы поднялся, чтобы восхититься трудами рук человеческих. А сейчас, боюсь, зрелище будет слишком печальным.

Что-то в городе было не так. Не было прежней помпезности, пусть показной. Несмотря на то, что стояла весна, в городе почти не было зелени, краски казались блеклыми. Улицы были не названы, а пронумерованы. Значит, не нашлись в народе герои и знаковые исторические личности, чьи имена можно было бы увековечить, назвав улицы и площади городов?

Вот что еще поразило: было немноголюдно, как на улицах небольшого провинциального городка. Я поделился с Сабитом своими впечатлениями. Он сказал, что в городе в основном живут чиновники и работники сферы обслуживания. Все на работе, дети – в садах да школах. Население города составляет около полумиллиона человек. Он обещал отвести меня в людное место, на «Зеленый базар». Там, мол, я смогу увидеть самых разных людей.

Перед базарной площадью толпился народ. Мы сели на лавочку. Было приятно видеть молодых людей и особенно детей. Я, оказывается, привык жить в окружении только стариков и теперь испытывал какое-то непонятное волнение оттого, что кругом бегали малыши, ходили молодые люди, женщины. У меня поднялось настроение.

Мы решили пройтись, послушать, о чем люди говорят. Я вздрагивал от неожиданных звуков. На сотовых телефонах у молодежи были записаны взрывы, пулеметная очередь, свист летящей бомбы и «натуральные» звуки: раскат грома, рык тигра, нарастающий топот табуна, скрип снега. Странный вкус.

Я поразился тому, что говорили на разных языках. Слышалась китайская, немецкая, русская, английская, узбекская речь. Казахский язык звучал, но вперемежку со словами других языков. Молодые казахи говорили между собой на «коспа», в котором были перемешаны слова нескольких языков: казахского, английского, китайского и русского. Я вопросительно посмотрел на Сабита. Он сказал, что все учат английский и китайский языки, т.к. мечтают уехать на учебу за рубеж, и, скорее всего, уже не вернутся. Почему, спросил я, кто же здесь останется?

Сабит не успел мне ответить, т.к. мы услышали шум, точнее крики и ругань. Сабит сказал мне, чтобы я не вмешивался, потому что пока во всем не разобрался.

Подойдя к шумевшим, мы увидели, что три старика казаха в национальной одежде ругали молодых людей за то, что они говорят на английском, а не на казахском. Старики кричали, что у молодых нет ничего святого, что они готовы на все, лишь бы покинуть родину.

Молодежь на ломанном казахском отвечала, что раньше надо было об этом думать, что старики сами в свое время равнялись на иностранцев, ничего толкового сделать не смогли, а теперь берутся учить молодых. Один долговязый парень кричал: «Вспомните свои идеалы и свои девизы: «НАН – барімізге хан» (7), «Ближе к телу – польза делу!», «Смеется тот, кто успеет сбежать!». Это что, любовь к родине?! А может, радение за свой кошелек и шкуру? Объясните! Вы, что ли, родину любили? Ну, так где она теперь, ваша родина? На этом базарном пятачке? Вы продали нас с потрохами на 50 лет вперед. Мы родились рабами из-за вашей тупости и продажности! Чего теперь хотите?».

   7 Хлеб – хан для всех (казах.). Игра слов: НАН – инициалы.

Да, они знали, куда бить.
- Абсурд в том, - сказал мне Сабит, - что эти старики из числа тех, кто противостоял НАНу и его последователям, они – из колоний. Но молодым это без разницы. Они всех стариков валят в одну кучу.

- Но они хотя бы разобрались, что к чему! Не надо много мозгов, чтобы понять, что как раз оставшиеся в стране, а тем более сидевшие в колонии, не имеют отношения к аренде!
- А как разобраться? Кто им объяснит? Совет директоров? Кстати, эти старики ходят сюда уже полгода, редко какой день пропуская. В спорах с молодыми они чаще всего проигрывают, но всё равно приходят и пытаются поговорить.
- Чего они добиваются?
- Чтобы их услышали.

Я пошел прочь. Меня трясло. Сабит усадил меня на лавку и дал какую-то таблетку.
- Что же это такое? - спросил я. - В них совсем нет уважения к старикам.
- На некоторые вопросы непросто ответить. И ответы не просты и далеко не однозначны. Поживешь, поездишь и сам поймешь, откуда эта злость и цинизм в молодых. Сначала я был зол, но теперь я жалею их. Что им толку понимать прошлое, нас, если их будущее беспросветно.

Они уйдут из жизни, а страна еще не будет полностью свободна. Они не умеют мыслить категориями страны, родины, народа. Их этому не учили. Они будут пробиваться в одиночку или кланом. Кто поумнее, тот выучится, найдет работу за границей. Кто останется здесь, будет стараться урвать что-нибудь. Может, их детям повезет жить в свободной стране, но что это будет за страна?

Поэтому они ненавидят нас – поколение, при котором уходил Казахстан. И они не хотят разбираться, кто на самом деле принимал решение. Да и имеет ли это по большому счету значение теперь?

Я хотел напиться. Напиться так, чтобы не чувствовать, не видеть, не знать, не думать.
Перед возвращением мы зашли в большой супермаркет. Ценники были на английском языке. Сначала я подумал, что казахский язык перевели на латиницу, но потом убедился, что это английский. Обслуживали также на английском языке.

Сабит сказал, что это только в больших магазинах, для удобства иностранцев. Астана, мол, столица, статус обязывает. В маленьких магазинах обслуживают на русском.
- А где обслуживают на казахском?
- В ауле.
- Аул выжил?
- Именно он и выжил.
- Кстати, что теперь с исполнителями айтыса (8)? – спросил я, вспомнив словесный поединок старика и вертлявым.

- Их пересадили по тюрьмам, как в свое время журналистов. Айтыс оставался последней возможностью говорить людям правду. Сажали, конечно, не за айтыс, но повод не долго искали. Кто-то успел сбежать, но айтыс в казахских диаспорах других стран измельчал, потерял критическое начало или вовсе не прижился. Он питается лишь местными соками и силу обретает при наличии сострадания к простому народу и переживания за происходящее здесь.

Я купил водку, какую-то еду и мы поехали обратно. По дороге Сабит рассказал, что некоторые из возвратившихся глушили горе водкой, но это не выход. Надо жить.
- Для чего? Ради какой цели? - поинтересовался я.
- У тебя есть дети и внуки, и ты им нужен.
- Что я могу им дать? Разве можно тут что-то сделать? Уже все решено и возврата нет.
- Возврата к чему? – спросил Сабит.

- К прежнему Казахстану, к нашей независимости.
- Вот ты сам и определил цель, которая имеет ценность для тебя.
- Не смеши. Цель, которую я определил, – утопия.

- Я тебе дам один совет. У нас есть информация о тех, кто уже возвратился. Уверен, среди них есть люди из твоей колонии, те, кому ты доверяешь. Встреться с ними и поговори. Может, это поможет тебе найти смысл жизни. Если они не помогут, мы с тобой вернемся к этому разговору. Но сейчас ты не готов строить планы, ты еще слишком мало знаешь.
Вечером за ужином собрались той же компанией. Решили отметить моё возвращение.

Я не испытывал радости от такого возвращения, лучше бы я оставался в колонии. Мы вспоминали разные события из прежней, далекой жизни. Многое в наших судьбах оказалось схожим. От этих воспоминаний становилось тоскливо, и посиделки походили на поминки. Поминки по ушедшей жизни, по прежнему, уже не существующему Казахстану.

Напиться до состояния тупости я не смог. У себя в квартире включил телевизор. Новостные каналы рассказывали об производственных успехах. А-а, понятно, всё, что производится во всех ордах, засчитывают в общий котел. Мол, Казахстан экспортирует, Казахстан строит, Казахстан развивает.

Зачем же выставлять себя на посмешище? Было много образовательных программ, что мне понравилось. Фильмы были разные, новые и старые, но не было кино о нашем времени. Не мудрено, мы же не снимали картин о двадцати годах независимости Казахстана. Хотя, казалось бы, что может быть интереснее переломных, судьбоносных моментов в истории страны?

Завтра я уезжаю к дочери. Находиться здесь я уже не мог. Это была тюрьма, где я пережил ужас узнавания.
2 дня прошло, как 2 года. Я устал, измучился. Голова отказывалась принимать какую бы то ни было информацию. Я уже не мог, да и не хотел никого слушать. Мне хотелось забыться и ничего не знать. Я хотел НЕ БЫТЬ.

8   Айтыс - состязание казахских певцов, певческий поединок на ту или иную актуальную тему(казах.).

V
На вокзале толчеи не было. Как оказалось, каждый час отправляется только 1 поезд и пассажиров запускают на вокзал только за полчаса до отправления. Транзитные пассажиры находились в отдельном зале. Везде было чисто и тихо. Служащих не видно. Билеты продавались из автоматов. Еда – тоже. Я побаивался делать покупки в автомате, т.к. не совсем представлял себе, как рассчитываться картой. И, честно говоря, поскольку я еще не ориентировался в ценах, то боялся потратить больше денег, чем мог себе позволить.

В купе вагона было 6 кресел, по 3 с каждой стороны. Моими соседями оказалась мамаша с 2 детьми, молоденькая казашка и японец.

Мамаша общалась с детьми на, так сказать, старом «коспа» (еще с 90-х годов пошлого века) из казахского и русского:
- Бегатетпе дедім! (9)
- Give me something! I want to eat! (10) – попросил мальчик.
- Бірінше (11) руки сурт (12), а потом нан колбасамен аласын (13). Сокпен запивайтетпе (14), ол хап-холодный, шай алып пей (15).

- Аида, тамак жейсін бе (16) или нет? – кричит мать своей дочке в коридор.
- Samat, come here! Look! I have someone interesting! - раздается в ответ, и мальчишка вылетает из купе. Мать кричит вслед:
- Токтановись! Аяк киім обуватетпейсін бе (17)? Хулиганнеме!
Дети возвращаются, мальчик на ходу отвешивает девочке подзатыльников.
- She has deceived me (18).
- Я сейчас вам курсетемін (19)! Кампит дават етпеймін (20)! Самат, сен старшегой, бірак (21) сестрёнкадан хужесін!

Я спросил мамашу, почему дети говорят на английском. Она ответила, что они ходят в английский детский сад.

Я невольно покосился взглядом в сторону девушки. Она и бровью не повела на этот странный диалог. Я с ней заговорил по-казахски, потом – по-русски. Оказалась, она не знала ни того, ни другого языка. Оба элемента «коспа» звучали для нее одинаково незнакомо и вполне как один язык.

Образование она получила в частной школе в Англии и сейчас ехала на свадьбу к подруге. Это ее второй приезд на историческую родину. Впервые она была здесь с родителями 8 лет назад и ей очень не понравилось: «It is terrible. I don’t understand how people can live in this awful country! It is the most better in England» (22). Она начала было рассказывать, как замечательно живется ей в Англии и с какими людьми она там общается, но я не мог слушать этот бред.

Во-первых, мне хотел побольше узнать, что и как в Казахстане, а Англия мне была далеко безразлична. Во-вторых, девушка раздражала меня своей порочно-наивной уверенностью в том, что приемлен только ее образ жизни, все остальное – second-hand. В-третьих, я даже не хочу спрашивать ее, почему она не знает казахский язык, почему с таким откровенным пренебрежением относится к Казахстану, которого толком и не знает. Лишние вопросы. Она сама здесь лишняя.

На нее не стоило тратить времени. Я без лишних слов и извинений отвернулся от нее (пусть у нее будет повод поужасаться, какие мы здесь грубияны) и заговорил с японцем. На мой несмелый английский он вдруг ответил на приличном казахском. Это был сюрприз. И не однозначно приятный. Рядом все-таки сидела казашка, по-казахски не говорящая. Японец рассказал, что 7 лет назад он был командирован своей фирмой в Казахстан осуществлять руководство филиалом в нашей стране.

До отъезда он стал заниматься казахским языком. Это у них общепринятая практика – учить язык страны, где предстоит жить и работать. Ему говорили, что это напрасный труд, так как здесь почти не употребляют родной язык. Но он не мог в это поверить, поскольку такое просто не укладывлось в его голове.

Он был во многих странах мира и нигде подобного не встречал. Однако все оказалось правдой. Даже больше, чем правдой. Казахи, с которыми ему приходилось общаться, в большинстве своем не только не говорили на родном языке, но и считали это зазорным. Потом он жалел о напрасно потраченном времени, надо было учить английский или русский. Теперь, конечно, он немного владеет и ими. Бизнес обязывает. Но при всякой редкой возможности пользуется казахским, чтобы не потерять навыки.

  9 Не бегай, говорю!
  10 Дай мне что-нибудь, я есть хочу (англ.)
  11 сначала (казах.).
  12 вытри (казах.).
  13 возьмешь (казах.).
  14 Соком не запивай
  15 взяв чай (казах.).
  16 есть будешь (казах.).
  17 Остановись! Ты не обуешься?
  18 Она меня обманула (англ.)
  19 покажу (казах.).
  20 Конфеты не дам (казах.).
  21 но (казах.).
  22 Это ужас. Я не понимаю, как люди могут жить в этой ужасной стране! В Англии гораздо лучше (англ.)

Мне стало стыдно и грустно. Вот в чем мы воистину непревзойдены – добровольно отказались от собственного языка. И пока никто (никакие дураки) не повторил наше ноу-хау. Еще в начале века, чем больше глобализировался мир, тем крепче народы держались за собственную неповторимость, и тут язык – на первом месте.

Я вышел в коридор, и, стоя у окна, слышал обрывки разговоров. Изредка раздавались казахские слова. Их употребляли как ходовые словечки сленга. Это была не самостоятельная и полноценная жизнь языка, а лишь некое средство создания местного колорита. Странно, у меня возникло ощущение, что я путешествую за границей, хотя за окном вагона мелькал родной пейзаж.

Печальные мысли приходили в голову.
Мои размышления были прерваны объявлением: «Der Zug kommt in die Kоstanaistadt in 30 Minuten an» . Потом: «The train arrives in Kоstanay in 30 minutes». И наконец: «Поезд Костанайга отыз минуттан кейін келеді» (23).
Поезд был скоростным, мы доехали за 3 часа, я даже не успел внутренне подготовиться к встрече.

Я несколько раз повторил про себя: «Меня встречает моя дочка. МОЯ ДОЧЬ встречает меня. МЕНЯ встречает дочка. Меня ВСТРЕЧАЕТ дочка». «Моя малышка, менін жаным» (24), - подумал я, и у меня в носу защекотало. Я смаковал эту фразу как старое, забытое на вкус вино. К нему надо было привыкнуть, но пока я пьянел от него. Впрочем, я пьянел от всего, к чему вернулся. Не мудрено, ведь вина жизни я не пил 23 года. Правда, очень быстро приходило тяжелое похмелье…

На вокзале меня встретила дочь. Я ее не узнал. На перроне людей было не так уж много, да и те быстро разбежались. Я встретился глазами с какой-то молодой женщиной в синем пальто, и мы почти одновременно отвернулись друг от друга. Других женщин или девушек на перроне не было. Я боялся обернуться к той в синем. Она была красивой, холеной и… чужой.

Может быть, моя дочка опаздывала? Потом меня пронзила мысль: «Ты же не ожидал, что тебя встретит 15-летняя девочка?! Твоей дочери уже почти 40». Я повернул голову. Та, в синем пальто, всматривалась в мое лицо и, о Аллах, сравнивала меня с фотографией, которую держала в руке. Потом в ее глазах промелькнула догадка, испуг и хлынули слезы. Она стояла с опущенными руками и ревела, как маленькая девочка. Она не закрывала лицо и сквозь слезы смотрела и смотрела на меня. В ее глазах были и страх, и радость, и стыд, и еще что-то, чему я не находил слов.

Я никогда не видел столько разноречивых эмоций в одном взгляде. И я вдруг представил себя ее глазами. Естественно, подстрижен я был не мастером, а нашим врачом в колонии (да моей седине и не нужна была хорошая стрижка, было бы коротко). Одет я был опрятно, может, мои вещи было немного старомодны. Но это же не имело значения, главное – всё было выстиранным и заштопанным.

Конечно, я потерял почти половину зубов, а протезов у нас не ставили. И у меня еще не было времени заняться своим здоровьем. Да, колония и годы не делали нас молодыми и красивыми. Я понял, что выглядел в ее глазах жалко. Я стоял и кряхтел, чтобы сдвинуть комок в горле, и ломал пальцы, чтобы физическая боль помогла мне, отвлекла меня от этих мыслей. Что за мука такая! Я бы отдал еще 5 лет жизни за то, чтобы наша встреча произошла как-то иначе. Да, признаюсь, в тот момент я испугался, что она может развернуться и уйти.

Она взглядом как будто здоровалась и прощалась со мной, ее тянуло ко мне и отталкивало одновременно. Вдруг она вскрикнула: «;кешка!», подбежала и уткнулась лицом мне в плечо. Я вздрогнул от этого слова. Она называла мне так в детстве, до тех пор, пока не пошла в школу. Из какой глубины её подсознания вынырнуло это слово?! Это слово спасло меня. Память дочери о нём спасла меня. Пока больше ничего нас не роднило.
 
  23 Поезд прибывает в Костанай через тридцать минут (нем.)
  24 душа моя (казах.).

Мы зашли в кафе выпить по чашке кофе (она) и чая (я), чтобы успокоиться. Она рассказала мне о смерти жены. Без этого разговор о живых не получался.
- Мама в последние годы, особенно когда уже не было необходимости помогать мне с детьми, была нелюдима и хотела лишь дождаться тебя.

- А родня? Друзья?
- Всех как-то развело в разные стороны.
- Почему она не поехала к Жомарту или Нурлану?
- Жомарт живет в Китайской орде, и мама не хотела снова привыкать к новым условиям, тем более жена у Жомарта китаянка и она не говорит по-казахски или по-русски. А других языков мама не знала.

- А Нурлан?
- Нурлан бывает здесь только наездами. Он работает в Италии.
- Настоящей?
- Конечно. У нас тут нет Итальянской орды.
«Слава Аллаху», - горько усмехнулся я.
- Мама жила в нашей старой квартире, не хотела переезжать ко мне. Ты не подумай, у нее были все удобства, мы часто виделись. Она хотела лишь дождаться тебя, строила планы. А сердце не выдержало…

Зарегистрировавшись в Deutschе-Orda-department и, получив направление для заселения в «old people-house», я сказал дочери, что хочу побыть один, а вечером буду у них, познакомлюсь с зятем и внуками.

За обедом мои соседи, узнав, что я сегодня встречаюсь с семьей дочки и знакомлюсь с внуками, с вежливыми улыбками и подбадривающими жестами желали мне удачи. Смешные, подумал я.

Я вышел пройтись по городу. Везде чисто, народ очень спокойный, вежливый, улыбчивый. Говорили в городе большей частью по-немецки, но слышал я и «коспа»: «Entshuldigung Sie, как пройти на Абайбург?» или «Кайда (25) die nаchste азык-тулік (26)?». Молодежь говорила по-немецки очень бегло.

Я побаивался молодежи. Слишком долго я не общался с молодыми людьми. Маленьких детей я боялся еще пуще. Это были хрупкие тростинки с человеческими глазами, они были чудом, чем-то фантастическим. Я обходил детей, делая полукруг диаметром в 1-1,5 метра от места нахождения ребенка.

Выбирая подарки внукам, я попал в сложную ситуацию. Хотел подарить им книги, но за яркими обложками я ничего не находил. Нет, там, конечно, что-то было, какие мягкие клеёнчатые диски, чипы. Я видел и бумажные книги – комиксы и развлекательно-зазывательные буклеты.

Вызвав звонком продавца, я попросил порекомендовать что-нибудь в подарок для молодого человека. Он показал мне маленький блокнот с экраном внутри (как электронный словарь) и сказал, что при продаже магазин закачивает бесплатно полтысячи текстов по выбору покупателя. Я охнул, попросил показать, какие тексты есть у них на выбор. Я не нашел ни одного знакомого автора! Там были комиксы и всякое попсовое чтиво: фантастика, детективы и пр.

Продавец сказал, что при покупке 2 таких электронных книг они бесплатно выполняют заказ на 10 ремиксороманов. Что это такое, спросил я. Оказалось, что, указав 2 или более произведений, я могу заказать на их основе новый роман, т.е. смесь из нескольких произведений.

Помню, раньше такое делали с музыкой. Теперь у них программа «пишет» новый роман за 3 минуты. Через полчаса мне предложат 10 новых произведений, которых еще никто не читал. Бедные классики, подумал я, вы – ингредиенты, вас смешают и чего-нибудь читабельное приготовят, чтобы вскормить молодым.

Продавец, видя мое недоумевающее лицо, посоветовал взять книгу без закачки, а мой внук сам наполнит ее содержанием на свой вкус. Да, подумал я, хорош подарок – пустая книга. Как детям узнать, что читать, если никто им не порекомендует что-нибудь стоящее, проверенное временем. Я назвал продавцу имена 5-6 классиков. «Таких не знаю», - ответил он.
 
  25 где (казах.).
  26 продуктовый магазин (казах.).

В итоге я купил внукам сладости и фрукты, а не книги, как мне хотелось.
К 6 часам вечера, как мы и договорились, меня забрала дочка. Впервые за 23 года я ехал в гости. Впрочем, я многое делал впервые за эти годы.
Дом у дочери был замечательный, большой и светлый. Дети еще не вернулись домой из школы, а дочкин муж, как оказалось, был в командировке.

Мы сидели за нарядным столом. Именно нарядным, а не богатым угощением. Не то, чтобы я был голоден (я вообще мало ем и в пище непривередлив), но мне казалось, что, когда в доме гости, стол должен ломиться от угощений. Но выглядело всё очень празднично и, я бы даже сказал, торжественно.

Потом она сказала, что дети не привыкли общаться с пожилыми людьми и для них норма, что у многих их друзей дедушки и бабушки живут за границей или на «поселении» («ну, это как будто санаторий для стариков»). Дочка попросила меня, чтобы я сильно не волновался при встрече с детьми. Это может их испугать. Я всё понимал и взял себя в руки. Сердце гулко билось.

Дети пришли, и был слышен их шепот из прихожей. Потом пара ног побежала наверх, а зал вошел МОЙ ВНУК. Я не смог встать и только смотрел на него. Было в нем что-то такое родное, что дух захватывало и топило сердце. Он сказал ломающимся голосом:
- Guten Аbend (27).
Я онемел. Я растерялся и ничего не ответил.

Я посмотрел на дочь. Она опустила глаза, потом стала громко звать дочь. Та тоже по-немецки сказалась уставшей и добавила, что у нее нет аппетита. Дочь извинилась и объяснила, что девочка очень стеснительная. Неволить ее не надо, сама потом спустится. Я судорожно вздохнул и подумал: «Когда я ее увижу?».
Внук пошел мыть руки.

- Он говорит по-казахски? – спросил я.
- Он слушал курс казахского языка.
- Сколько?
- 4 года в начальной школе.
- Сколько часов в неделю?
- Один.
- А дома… дома вы говорите по-казахски?
- Ты же знаешь, я не слишком в нем сильна, а муж и вовсе не говорит. Мама с ним говорила, он всё понимает и по-казахски, и по-русски…

Внук вернулся и шумно сел за стол. Мы молчали. Дочь не смотрела на меня и бросала на сына какие-то несмелые, словно извиняющиеся взгляды. Она как будто стыдилась меня. Я не мог есть, только пил воду. Было тягостно, напряженно, но я поймал на себе заинтересованный взгляд мальчика.

Тут внук прошептал:
- Ich kann nicht sagen. Der Gro;vater ist zu Besuch (28).
Дочь изменилась в лице:
- Mit wem sprichst du? Stelle sofort ein (29).
- Mit Sardshan (матери). Aber naturlich. Chus (30)!  (быстро – в невидимый микрофон).
- Benimm sich anstаndig (31).
- Er scheint alles zu verstehen (32), - сказал внук матери, глядя на меня.
Тут дочь посмотрела на меня и собралась перевести мне их разговор.
Я перебил:

- Ich kann Deutsch sprechen (33).
Подозревал ли я на «кыстау», что учу немецкий, чтобы иметь возможность говорить с собственным внуком. Ладно бы его отец был немцем, и жили бы они в Германии, но так…
Дочь пожаловалась на привычку молодых одновременно вести 2-3 разговора на нескольких каналах, что ж потом удивляться, что они нас не слышат. Внук снял чип с уха и извинился. Так мы и разговорились. Дочь рассказывала об успехах детей, своей работе и… пресекала любые попытки внука задавать мне вопросы.

  27 Добрый вечер (нем.).
  28 Я не могу говорить. У нас дед в гостях (нем.).
  29 С кем ты говоришь? Прекрати немедленно (нем.).
  30 С Сарджаном. Конечно. Пока! (нем.).
  31 Веди себя прилично (нем.).
  32 Мне кажется, он всё понимает (нем.)
  33 Я говорю по-немецки (нем.)


Ужин подходил к концу. Я должен был уйти, хотя бы для того, чтобы сверху спустилась внучка и поужинала. Но, главное, я знал, что оставаться у них на ночлег я не могу, потому что в доме были дети. Я начал что-то объяснять дочери, но она кивнула головой, мол, она знает. Она настояла на том, что отвезет меня, как она выразилась, в «Hotel».
Внук спросил меня, приду ли я еще? Найдется ли у меня время для него?
О Аллах, только для этого я здесь, только этим жив.

- Ich habe viel Zeit (34),  - ответил я.
Дочь добавила, что мы будем видеться каждый вечер. И отозвала сына в сторонку:
- Willst du mir nicht helfen (35)?
Они о чем-то шептались на кухне. Неужели моя дочь решила воспрепятствовать моему общению с внуками?

Мы собрались выходить. Внук как-то пытливо посмотрел на меня и ушел наверх. Мне стало грустно: ему почти 16 лет, а он не знает, что гостя надо встретить у порога и проводить, а не показывать ему собственную спину. Идя к машине, я бросил дочери:
- Скажи ему, что, когда отец отсутствует, он – главный мужчина и хозяин в доме.
- И?
- Это всё. Просто передай ему мои слова.

Уже подъезжая к моей общаге, она обронила: «Жаль, что нет мамы, она бы нам помогла». Да, пожалуй, она была единственной связью между нами. Но, подумал я, какая помощь нужна родным людям, чтобы по-настоящему поговорить друг с другом вместо того, чтобы заполнять пустоту ничего не значащими словами?

Я спросил, говорила ли мама ей, Жомарту и Нурлану обо мне? Говорила ли она сама, моя дочь, своим детям обо мне?
Дочь уже остановила машину и попросила выслушать ее, не перебивая.

Говорила она много и сбивчиво: «Mein Vater, просто послушай меня. In das zweite Mal werde ich mich schon … nicht entscheiden. В смысле, во второй раз я уже не решусь… Мы долго думали, что ты вернешься очень скоро. А потом всё стремительно закрутилось, жизнь стала меняться на глазах. Люди куда-то уезжали, другие – приезжали. Nein, ich nicht daruber…(36)

Когда я вышла замуж, всё относительно устроилось. Люди стали забывать старое. Только взрослые помнили, но боялись об этом говорить, или им запрещали, я не знаю. Unsere Kinder nicht dazu waren fertig (37).  Они не были к этому готовы. Ну, к тому, что вы начнете возвращаться. Нас вызывали несколько раз для бесед, за месяц до твоего освобождения. Это всегда делается, когда к кому-то должен приехать вернувшийся оттуда. Адель, конечно, не вызывали, она слишком маленькая.

Нам объясняли, как себя вести с тобой, о чем говорить и о чем – не говорить. Тимур после этих бесед психовал и потом долго молчал. Я за него переживаю. Поэтому, папа, не надо никаких разговоров про прошлое. Оно ушло и его не вернуть. Мой муж, честно говоря, не знал, как себя вести с тобой, и потому ему устроили служебную командировку. Ты не подумай, он очень порядочный.

Поэтому он не мог остаться и играть какую-то роль. Он сказал, что уважает тебя и не сможет избежать разговора, если ты захочешь серьезно поговорить с ним. Говорят, вы все возвращаетесь и хотите настроить молодежь, как бы это сказать, на вашу волну. Знаешь, почему Адель тебя боится? У ее подружки вернулся из «поселения» дедушка, и он ругал детей и внуков за то, что они говорят по-немецки. Он не понимал внуков, а дети устали ему всё время переводить (это хорошо, что ты знаешь немецкий).

Потом он начал свои разговоры про прошлое, а им-то этого не надо. Ну, его и отправили под Астану, там большинство «вернувшихся» живет. Адель боится, что ты тоже будешь ругаться. Поэтому она не спустилась… Ты спросил сегодня про кудаларов, хотел с ними познакомиться, а они живут в Польше. После тех событий они передали свой бизнес старшим сыновьям и эмигрировали.

Так многие сделали, у кого были деньги. Вся семья мужа живет за границей, а он – патриот, не хочет уезжать. Вот. Дети будут учиться за рубежом, может, там и останутся. А нам что? Лишь бы мы могли детям помочь. Mein Vater, поэтому я тебя прошу: не ломай их жизнь, не надо им ничего объяснять про Казахстан, 12 год и прочее, что было 20 лет назад. Wir haben seines Leben ohne Sie schon eingestellt (38). Да, мы уже научились жить без вас».

  34 У меня много времени (нем.)
  35 Ты мне не поможешь? (нем.)
  36 Нет, я не о том… (нем.)
  37 Наши дети к этому не готовы (нем.)
  38 Мы уже наладили свою жизнь без вас (нем.)

Последние фразы она говорила уже сквозь сдерживаемые рыдания. Наверное, последние слова дались ей особенно тяжело. Значит, это были самые важные слова. Кинжал, а не слова.
Мое лицо пылало, сердце стучало где-то во рту, голову качало от ударов прихлынувшей крови.

Она еще всхлипывала, потихоньку успокаиваясь. Я поцеловал ее в лоб и сказал: «Жлама. Бярі жаксы болады»(39).
Я вышел из машины с мыслью, что она не должна догадаться о том, что я убит. Идя очень прямо, я спиной показывал ей, что все хорошо, что ничего нового я не услышал, просто дал ей возможность выговориться.

Я вошел в общагу и тут же рухнул в ближайшее кресло. Я уговаривал себя не думать, пока не думать, еще не думать. Я должен был гнать от себя любую мысль, иначе бы я там же умер от разрыва мозгов или сердца. Я проигрывал в уме одну сложную шахматную партию, ход за ходом: белые, черные, белые, черные.

По вестибюлю шли люди и, глядя на меня понимающе и сочувственно, скорей проходили мимо.
Минут через 20 я поднялся к себе в комнату.
Почему муж оставил ее одну со всем этим? Теперь, значит, патриотом называют того, кто не уезжает из страны? Он, мужчина, сбежал, чтобы не говорить со мной. Он не остался, чтобы, как минимум, познакомиться со мной.

Да, в конце концов, чтобы быть рядом со своей семьей в этой непростой, как оказалось, ситуации. Подлец. Трус. Слабак. И в руках этого поколения страна?! Разве можно на них надеяться? А моя дочь слабая или сильная? Этот ее разговор со мной – свидетельство силы или слабости? Нет, на большее её не хватит, сегодня силы ей придал лишь материнский инстинкт. Ничего, кроме своей семьи, они защищать не будут.

  39 Не плачь. Все будет хорошо (казах.).

Когда-то в детстве она звала меня «акешка». Сегодня в разговоре она дважды сказала мне «Mein Vater». Мой отец называл своего отца «коке», я своего – «папа», моя дочь меня зовет «Vater». Что происходит с нами? К чему мы пришли? Как мы к этому пришли?
Что за слова говорила мне дочь? Это был отказ от меня? Она предавала меня во имя будущего своих детей? Она ли первая? Её ли поколение первое?

Разве не так же мой отец отказывался рассказывать мне о своих отце и деде, чтобы не знал я о том, что мой дед был репрессирован (распространенная версия: погиб на войне; а сколько их было репрессировано, угнано в Сибирь?!), а прадед был убит, когда хотел увести свой скот за кордон?

Даже после реабилитации не стали говорить о деде. Уже привыкли его не вспоминать. Разве отец не вытравлял во мне память рода, память истории казахов?! Конечно, родители боялись, что это может испортить мою биографию. Их поколение в полной мере испытало на себе действие клейма «дети врагов народа», отцу удалось получить высшее образование только после оттепели, в 60-ые.

Бабушка никогда не рассказывала мне о своей жизни, о молодости. Я и знал-то ее только как тихую, почти забитую, безграмотную старушку. Помню, когда я приходил в дом дяди, у которого она жила, бабушка доставала из своего сундука кусок прозрачного сахара и давала его мне заскорузлыми, морщинистыми руками. Иногда она развязывала носовой платок и доставала оттуда 10 копеек – мне на мороженое.

Бабушка не говорила по-русски, так, отдельные слова «маладес», «карашо». В гости ее водили к таким же апашкам, как она сама. О чем они беседовали между собой? Какую жизнь вспоминали? Только на ее похоронах я узнал из разговоров шепотком, что она была байской дочерью, читала и писала по-арабски, знала персидский и говорила почти на всех тюрских языках. А еще она читала Коран.

Только сейчас я задумался: когда же она молилась? Как скрывала от детей и внуков? Что она чувствовала, вынужденная совершать молитву скрытно, не имея возможности приобщить к своей вере собственных детей и внуков? В доме родного сына одна среди чужих? Я вспомнил, что она и в магазин-то почти не ходила (редко, да и то в сопровождении детей или внуков), она не смогла бы ничего купить, не зная русского языка. Она уже тогда на родной земле жила как в гетто. И ее подружки-апашки – в гетто.
Старики почти не говорили с нами о жизни.

Может, они так наказывали себя за то, что не смогли сделать что-то важное, самое важное в жизни. И стыд теперь не давал раскрыть рта и учить нас жить. Или им запрещали наши родители, убеждая не портить будущее внуков, мол, все равно ничего уже не вернуть? Тогда, в 50-60-ые годы, аксакалы перестали учить народ, передавать ему свою мудрость. Могли ли мы понять их? Их жизнь, их ценности, их жизненный опыт были отличными от наших.

Их поколение так много наказывали тюрьмами, голодом, расстрелами и добились своего: они научились свои мысли держать при себе. Так десятилетиями методично, целенаправленно сначала лишали народ памяти, потом – национальной гордости, затем – языка, теперь – земли.

Значит, сейчас наш черед молчать? В наказание за то, что не сказали своего слова в нужное время, единственное время, когда и надо было говорить, говорить так громко, чтобы и глухие услышали...

Разве не так же и я в свое время старался держать подальше своих детей-подростков от того, чем занимался?! А мой старший брат-декабрист не любил вспоминать свои внезапно завершившиеся студенческие годы. Родители тогда ругали его за то, что влез в ту историю, а позже упоминать те события при детях ему не разрешала жена. Это скрывали как позор, почему? Да, после голода и расстрелов 30-х годов мы, казахи, спасали потомков от уничтожения, от угрозы, от гибели. Мы преуспели. Потомки выжили. Но КТО они?

Теперь мне стало понятно, почему мне «настоятельно рекомендовали» прежде всего посетить родных. Это отрезвляло лучше всего. Это убивало вернее всего.

VI
Утром во время завтрака меня попросили пройти к выходу. Там меня ждала дочь. Она сказала, что ночью не могла заснуть, кляла себя за вчерашний разговор, всё, мол, получилось совсем не так, как она хотела.

Я видел, она чувствовала себя неловко и, наверное, ей было стыдно. Думаю, в жизни ей еще не приходилось оказываться перед серьезным выбором, когда надо принять ту или иную сторону, и быть твердым в своем решении. Она впервые столкнулась с тем, что называется внутренней борьбой, которая лишала ее привычного покоя и уверенности. Мне было жаль ее.

Должен ли я был произнести подбадривающие слова и, тем самым, внушить мысль, что можно предавать человека и спокойно жить дальше? Я ничего не сказал, потому что человек сам должен одержать победу во внутренней борьбе с самим собой. Такие победы – всего самого лучшего или, наоборот, худшего в человеке – формируют и закаляют его. И, хотя это не меняло сути того, что я вчера от нее услышал, я был рад уже тому, что она способна испытывать сомнения и терзаться.

Сказав, что спешит на работу, она протянула мне небольшую коробку:
- После маминой смерти я перебирала ее вещи и нашла кое-что. Это было адресовано тебе. Здесь на крышке написано. Или сжечь, если ты не вернешься. Это тоже написано маминой рукой. Что там, я не смотрела. Это – твоё...

Я не помнил, как оказался в своей комнате. Я долго собирался с духом, прежде чем начать читать. На первой странице было написано «Теперь я знаю наверняка, что писать тебе в колонию я не должна. Я не должна этого делать, потому что каждое мое письмо несет угрозу тебе, угрозу вообще никогда не вернуться домой.

Уже прошло 2 года без тебя. Я буду писать по письму каждый твой день рождения, и хранить эти записи к твоему возвращению. Когда-нибудь мы прочитаем их вместе. Это нужно и для меня. Потому что сейчас делается всё, чтобы мы поскорее забыли, что и как было. А я хочу помнить».

Я держал в руках письма жены. 15 писем. Они были подшиты в папку и пронумерованы. В год по письму, начиная с 3 года моего заключения, заканчивая ее смертью. Я читал почти весь день. У меня никогда не было такого длинного дня. Дня длиной в жизнь.
В записях не было традиционного для письма обращения (может, боялась, что они могут быть использованы как письма ко мне). Это была беседа, и снова и снова продолжение ее. Она о многом успела мне сказать.

В каждом письме она писала о детях, как росли, учились, потом обзавелись семьями. Она не жаловалась на то, что, став взрослыми, дети отдалились от нее, но между строк чувствовалось, как она страдала от отсутствия возможности заниматься внуками. Сыновья после учебы не вернулись домой, жить с дочерью и зятем жена не захотела.

Прежние друзья и родственники после нескольких лет духовного упадка из-за произошедших в стране перемен стали малообщительными, старались избегать разговоров о прошлом. Встречались чаще всего на похоронах. Жили ощущением, что жизнь прошла.

Письма передавали ее отношение к происходящему в стране. Если первые годы она надеялась на перемены (в том числе вызволить меня из неволи), то из последних писем следовало, что она сдалась: «Даже когда вы все вернетесь, что вы сможете изменить?! Выросло целое поколение. Чужое. Изменилась страна. Кардинально. Уходят из жизни близкие люди. Безвозвратно».

Она писала: «Наши усилия не дали результата. Теперь мы знаем, что решения судов пересматриваться не будут, и вы ушли по этапу. Нам сказали, что вы будете находиться в специальных колониях. Только ваша статья, больше никого. Одно успокаивает меня – сознание того, что ты будешь там среди лучших людей нашей страны. Мы все надеемся (даже те, у кого никто не сидит колонии), что скоро вы вернетесь, что все изменится, потому что происходящее иначе, как кошмарным сном, назвать нельзя. Кто-то непременно должен вмешаться.

У власти находятся люди, которые, создается впечатление, задались целью уничтожить страну… Полгода назад меня уволили из школы. Не потому, что я – историк. Уволили всех учителей 40 лет и старше. Помнишь, в 10 или 11 году приняли закон, согласно которому преподавать могут люди без специального педагогического образования? Теперь стало понятно, для чего это делалось. После нас в школы набрали молодежь. Брали всех подряд, лишь они окончили колледж или университет. Специальность не имела значения.

Главное – лояльность. Они проходили краткую переподготовку, но их знакомили не с методикой, а инструктировали на предмет толкования школьных программ, допустимого или, напротив, недопустимого учебного материала. Новых учебников создать не успели, и потому молодые учителя должны были ориентироваться на ходу, о чем можно говорить в классе, о чем – строго запрещено.

Помнишь, как все смеялись над нами, учителями, над нашим участием в выборах и вкладом в то, что та власть так долго держалась? Теперь этих самых учителей сочли неблагонадежными и изгнали. Кстати, согласно новой программе начало истории Казахстана приходится на 1991 год.

Мы возникли из ниоткуда. Как тебе это?».
Еще она много размышляла о религии: «В свое время ислам пытался приручить кочевников, которые большую часть своей жизни проводили в седле. Недосуг было казахам добираться до мечети из глубины степи, да для молитв и не нужна была им мечеть. Кочевник привык молиться в открытой степи, обращаясь к духу предков и Тенгри. Твердо стоя на земле ногами, он обращался взором в небо, соединяя в своей молитве силу земли и неба, прося защиты и помощи у аруахов (40).

Каждая могила, встреченная им в степи, была для него храмом. Никогда казах не проезжал мимо могилы, не вознеся молитву духу усопшего, и не имело значения, это могила знатного человека, последнего бедняка или безродного бродяги-чужака.

  40 Аруах – дух предка (каз.).

Что не удалось исламу, доделали колониальные власти. Проповедуя политику оседлости бывших кочевников, они способствовали наводнению степи муллами, надеясь таким образом заставить казахов осесть на земле. И во многом преуспели, хотя ислам до этого шел в степь более четырех веков.

Так, были зачислены в мусульмане казахи, которые продолжали поклоняться аруахам и Тенгри. Однако за XIX век не успели казахи по-настоящему стать мусульманами в полном значении этого слова. А когда народ полностью осел на земле, пришла советская власть, и распространению религии путь преградил воинствующий атеизм.

Мы с тобой окончили школу в советское время и были как будто атеистами (нам не приходилось выбирать между верой и неверием, между исламом и христианством и т.д.; нам сказали, что бога нет, с этим сознанием мы и росли). Незаметно в конце ХХ века в степь вновь пришел ислам. Сначала в аулы, давая людям, потерявшим надежду, веру в то, что Аллах не оставил их (в отличие от «отцов народа»).

Потом были скандалы с воровством пожертвований и средств, собранных народом на строительство мечетей. Среди мулл были знакомые людям лица вчерашних коммунистов. Затем незаметно для нас кто-то стал наводить порядок, поступала так называемая помощь из-за рубежа (не верю я в бескорыстие каких бы то ни было «помощников», за всё страна и народ расплачивались сполна) и ислам пришел в города. Ты помнишь, что творилось в мечетях по пятницам в 8-10 годах?

Ты пришел однажды, находясь под сильным впечатлением от увиденного в мечети единодушия тысяч людей. Это зрелище поражало тем более, что мы давно не видели столь явного проявления единодушия народа. Причем, там, в мечети, был уже не депрессивный элемент, обездоленные да потерявшие всё люди, а преуспевающие бизнесмены, чиновники, госслужащие, перспективная молодежь. Да, сначала это была едва ли не мода, повальное увлечение, но люди оставались.

Правда, скоро наши горе-чиновники поняли, что в стране появляется некая сила, которая может объединить народ, и при умелом руководстве эту силу можно направить в нужное русло. Тогда власть имущие посчитали необходимым самим руководить набирающим силу объединением мусульман. И хоть бы направили на эту работу умного и порядочного человека, нет, снова шли от принципа – лишь бы одного из жакындушек. Кстати, близкая скорее не душка, а скорее тушка (о душе не принято было упоминать в их окружении, а туша-тело актуально: близость к телу, родство по роду-крови).

Но вороватые и стремящиеся лишь к наживе быстроиспеченные мусульмане (религиозные «лидеры» от власти) очень скоро поняли, что это не простое поприще и словесами тут не отделаешься, к тому же легко и быстро заработать не представлялось возможным. Так, вскоре они пропали из высших сфер местного мусульманства, и именно после этого был устроен ряд показательно-устрашающих процессов по раскрытию якобы террористических группировок мусульман-фанатиков, банд ваххабитов, что призвано было продемонстрировать местным руководителям ислама силу мускулов известных служб. Всё польза: не смогли возглавить, так хоть держать в узде.

Да и сами муллы перестарались. Ислам (и течения внутри него) вновь повторял собственные ошибки. Вместо того, чтобы ассимилировать ислам в наших условиях, приблизить его к нашему образу жизни и мыслей, муллы насаждали порой то, что было для нас априори неприемлемо.

Тогда, в XVII-XVIII веках, – в силу кочевого образа жизни, в начале XХI века – в силу того, что казахи были образованны и в большей степени связаны с миром по сравнению с мусульманами Ближнего Востока, откуда и шел ислам. Помнишь ли ты, как неожиданно появились на улицах городов девушки в черном одеянии, не просто одетых скромно, согласно мусульманскому канону (руки, ноги, волосы закрыты), а в хиджабах.

Глупышки не понимали (да и вряд ли задумывались), что эта одежда не имеет отношения к собственно исламу. Они носили иранскую национальную одежду, будто жили в Иране. Не понятно, почему с религией наша молодежь должна была перенять образ жизни иранцев, их традиции.

Католики у нас ведь не носили, допустим, польскую национальную одежду. Принявшие ту или иную веру, не переодевались. Кому это надо было? Какой хиджаб у казашки в XXI веке, когда и в прежние времена наши женщины никогда не закрывали лица. В Средние века на рынках рабов в Азии дочерей кочевников узнавали по непокрытой голове и прямому взгляду.

И ведь в наше время перенимали это малообразованные (несмотря на то, что в их числе были студентки вузов), не привыкшие думать самостоятельно молодые девушки (казалось бы, возьми, почитай Коран). Да разве мы учили их мыслить широко, критически? Властям была нужна именно такая молодежь, которой можно было манипулировать (они не задумывались о том, что желающих манипулировать найдется множество).

А знающие и просвещенные предпочитали не вмешиваться. Дело не только в хиджабе, который всё же царапал взгляд. Думаю, за 20-30 лет до этого казахская молодежь также оскорбляла взгляд стариков мини-юбками, джинсами в обтяжку. Это, пожалуй, было похуже, поскольку старикам было стыдно за то, что приходилось видеть их глазам. Но они смолчали. Не слишком ли много мы молчали? Думали, все это мелочи, а мелочей накопилось столько, что они составили всю нашу жизнь. И, уступая в мелочах, в итоге мы проиграли по-крупному, проиграли всё».

Я понял, как изменилась моя некогда обрусевшая жена. В одном из писем она с горечью писала: «Жаль, что я не знаю хорошо казахского языка, казахских песен. Мне это необходимо для внуков. Мы в молодости говорили родителям: «Не имеет значения, что я говорю по-русски, в душе-то я казах». Теперь я понимаю, как глубоко мы ошибались. Что оставалось в нас казахского? Кухня да соблюдение традиций в важные моменты жизни человека: рождение, свадьба, смерть. Я была слепым историком.

Смотреть и не видеть – это относится ко мне. Любой завоеватель стремился ассимилировать жителей оккупированных территорий. И ассимиляция проходила, главным образом, через язык. Англичане в XIX веке запретили в Ирландии преподавание на ирландском языке. Японцы в 30-ые годы ХХ века в Манчжурии сразу открыли японские университеты. По всему Союзу открывались русские школы и закрывались национальные.

Можно привести много других примеров из истории завоеваний. Почему я не проводила сравнений? Почему не смогла увидеть столь явных признаков мирного завоевания народа? Язык – это суть и основа нации. В языке народа – картина мироздания и связь с ним. Только через язык можно в полной мере выразить своеобразие национального менталитета, богатство художественного мира народа.

Язык – средство познания мира, душа и песня народа, наконец, его щит и меч. Всё в языке. У народа может не быть своей территории, своей национальной кухни, одежды, даже традиций, но пока народ сохраняет свой язык, поет свои песни, передает детям свою историю, он существует. Без языка же народа нет. Он – начало и он – конец. Он – жизнь и гарантия сохранения народа.

Теперь я говорю с внуками только на казахском. Они меня понимают, но отвечают по-немецки. Так в детстве я общалась в апашками во дворе. Мне – по-казахски, я в ответ – по-русски. На каком языке будут говорить наши внуки со своими? Ответь мне, почему у нас каждое поколение переодевает национальное платье? Когда мы остановимся? Сколь многого надо лишиться, чтобы захотеть, наконец, сохранить оставшиеся крохи, вернуть так легкомысленно потерянное?

И очень важно, чтобы в доме жило, как минимум, три поколения, и апа-аталар должны воспитывать внуков. Живя со стариками, молодые супруги не позволят себе резко и грубо выяснять отношения, отсюда и дети вырастают в спокойной обстановке, перенимая терпимость в отношениях, уважение к старшим. Заметь, дети, воспитанные стариками, более устойчивы психически.

Это не случайно: старики более терпимы, мудры, они воспитывают ребенка, не подавляя его, позволяя проявиться его задаткам. Старики говорят с детьми, как с равными, основываясь на их понимании, а не послушании. Принимая жизнь со стариками как норму, дети никогда не оставят собственных постаревших родителей. И, главное, только в семье возможна органичная передача памяти народа через фольклор и литературу; нравственных ценностей – через традиции и обычаи; любовь к родине и народу – через любовь к семье. И в основе всего – язык.

Ответь мне, почему мы и наши дети первое в жизни слово «мама» произносим на иностранном языке? Это самое важное слово в любом языке, в нем сосредоточены зачатки главных ценностей человека – семья, родина, народ, сама жизнь. И это слово у нас иностранное!

Ответь мне, почему сначала наши родители, потом мы, теперь наши дети отдавали в руки воспитателей детсадов самое дорогое, что есть у нас. Чужие люди формировали основополагающие ценности в наших детях. А мы оставались лишь сторонними наблюдателями. Почему?

Ведь всё меркнет перед важностью воспитания ребенка, его подготовкой к жизни, передачей ему шкалы ценностей, которая разовьет в нем лучшее, что накоплено народом. Потом мы удивляемся непониманию в семье, ее разрушению, количеству разводов, трудным подросткам, неспособности молодых строить долгие (ответственные) отношения и создавать крепкие семьи…

Я много думаю в одиночестве. Может, эти мысли пришли мне в голову, потому что я не могу заниматься воспитанием наших внуков. Это печально: просто принимать их такими, какими их делает сад, школа, и лишь от удачи зависит, в руки какого учителя они попадут. Я часто вижусь с детьми дочки, и чувствую, что они растут без психологической защиты семьи, формируются вне семьи, научаются обходиться без нее. И они становятся чужими».

Во мне билась мысль: «Как же ты не сохранила наших внуков? Ты же так хорошо понимала происходящее. Почему ты не разорвала порочный круг? Что мы теперь без тех, кто должен был продолжить нас в себе? К чему жизнь всех ушедших поколений, если мы потеряли связующую нить...».

Она писала о родственниках, которые виделись друг с другом все реже и реже. О постепенном разделении казахов уже не по жузам и родам, а по месту проживания. Одни постепенно онемечились, другие – окитаились, третьи – обузбечились, четвертые – дальше русели. У каждой отдельно проживающей части казахского народа теперь своя особая жизнь: быт, нравственные и культурные ценности, планы и жизненные ориентиры.

Она писала об уехавших сыновьях, детей которых видела один раз в год. Семья обязательно собиралась на ее день рождения. Но это были краткие встречи и, расставшись, родственники оставались чужими людьми. Не слышалось гордости в словах жены о сыновьях. Смогла ли она воспитать их мужчинами?

Через смерть она вопрошала меня:
«Ответь мне, почему наши мужчины не смогли удержать всё в своих руках. Что в них было не так? Чего в них не воспитали, не развили? Чего они были лишены в отличие от своих предков, которые удерживали огромные территории, пасли несметные стада, защищали своих женщин, детей и стариков?!».

Она с болью писала о своем предмете, который когда-то преподавала в школе: «Такого предмета, как «История Казахстана», можно сказать, теперь нет. Помнишь, как в советской школе мы изучали историю нашей родины по тоненькой книжке в мягкой обложке объемом в 150 страниц?

Где были наши историки, наша интеллигенция, наши старики, когда детьми мы изучали историю СССР (читай: России) и радовались маломальской победе русских дружин над половцами, потомками которых мы как раз и были? А как нам подавали процесс присоединения Казахстана к России? Что мы знали о политике Голощекина и голоде начала 30-х годов, который позже мы побоялись назвать геноцидом казахского народа. Кто нам на уроках истории говорил об уничтожении цвета казахской нации в конце 30-х годов, и, главное, за какие идеи они были расстреляны?

Я говорю не о себе, которая изучала это в университете, я говорю обо всем нашем с тобой поколении. Так в нас «воспитывали» чувство патриотизма и чувство национальной гордости, заставляя верить в нашу отсталость и полное отсутствие исторической роли казахов-кочевников в развитии Евразии. История повторяется. И если при Союзе большая часть программы была отдана истории России, то теперь это история Германии и стран Евросоюза.

Подозреваю, в Китайской орде изучают историю Поднебесной, и учат детей, что китайцы всегда побивали диких кочевников, которые якобы незаконно заняли территорию до Балхаша. И они не говорят о том, что отобрали исконно казахские земли на Алтае, на которых веками находились жайлау нескольких казахских родов.

Да, был, конечно, краткий период независимости Казахстана, когда наши историки пытались покончить с темными пятнами казахской истории. Но это должен был быть долгий и сложный процесс, потому что за прошедшие века так много накопилось наслоений, искажений, сначала из соображений имперских интересов, затем в угоду идеологических догм, потом – с целью сокрытия того, что не должно было стать предметом огласки.

Постоянная переписка казахской история, перекосы, взаимоисключающие интерпретации, отсутствие доступа к архивам – все это создавало дополнительные трудности в установлении исторической правды. К сожаленью, историки (может быть, за исключением археологов) почти всех стран в профессиональном плане оказались не на высоте. Они просто обслуживали свои режимы, идеологии, правительства. Царица История веками оставалась на побегушках у служанки Политики.

Мы так и не успели восстановить подлинную историю предков, а уже в середине 10-х годов официально было признано, что она нам не нужна. И ее отменили. Изучение истории Казахстана начинается в 1991 года и, поскольку эта история не насчитывает и полувека, то историческая отечественная наука как таковая казахам пока без надобности.

В свое время Золотая орда распалась на ханства, и, разделенные,  они разошлись в разные стороны. Но мы продолжали удерживать территорию и сохранять язык и традиции предков. Теперь и это под угрозой, наша территория тоже грозит развалиться на части. Когда-то тюркоязычные народы разделились на казахов, татар, киргизов, башкир, узбеков и пр.

Теперь казахи разделяются внутри себя, но, разрозненные, они не смогут сохранить свою национальную идентичность, а ассимилируются с китайцами, японцами, русскими, немцами, узбеками и др. Этот процесс уже идет на наших глазах и протекает он пугающе стремительно. Страшные метаморфозы происходят в период жизни одного поколения. Процесс исчезновения казахов как нации занимает даже не века, а несколько десятков лет. Для истории это краткий миг. Скажи,  как такое стало возможным?».

Она писала, что с другими школьными  дисциплинами ситуация не намного лучше по причине слабости и, можно сказать, профнепригодности учителей. Объем знаний выпускника полной казахстанской школы теперь равнялся тому объему, который в былые времена получали 8-классники.

Раньше дети осваивали больше знаний, чем их родители, теперь – гораздо меньше. Нация откровенно деградировала. Стремясь дать детям хорошее образование, родители переезжают в соседние орды, а для обучения в тамошних школах требуется учить тот или иной иностранный язык, что и делается.

И это еще более ускоряет смерть казахского языка, который теперь не несет знаний и почти не является средством коммуникации. По сути, речь идет о том, что в ближайшие 10-20 лет с уходом из жизни поколения пожилых людей, уйдет из употребления казахский язык, пополнив список мертвых языков.

В одном из писем жена сообщала, что наука в Казахстане официально не существует: «Продолжают проводиться лишь отдельные исследования прикладного характера в лабораториях при небольших предприятиях. Согласно последнему «Закону о науке» в 15 году в Казахстане прекратились защиты на соискание ученых степеней и под этим соусом науку постепенно свели к нулю.

Все, кто хочет заниматься наукой, уезжает. Так что, у нас теперь нет ни своего образования, ни науки, ни медицины. Остались только чиновники, работники сферы услуг и правоохранительные органы. После этого разве мы – государство? Как такое могло случиться? Ответь мне».

Жена, зная, что мне, бывшему университетскому преподавателю, будет интересно узнать, что происходило в системе высшего образования, писала в середине 20-х годов: «Страшно смотреть на то, что стало с отечественными вузами. В 15 году объявили, что вузы должны выживать сами, мол, такого количества государственных университетов малочисленному народу Казахстана не надо.

В первые же 5 лет их количество в стране сократилось почти вдвое. К тому времени дети состоятельных родителей уже учились за рубежом. Вузы стали соревноваться в доступности оплаты образования, но на такие средства просто невозможно было содержать необходимый и высококвалифицированный штат преподавателей, поддерживать на должном уровне материальную базу.

Вузы объединялись, но качество образовательных услуг все равно стремительно падало. Никаких дотаций на научную деятельность, никакой маломальской поддержки государства. Аттестовывали все вузы подряд, закрывать их не имело смысла, т.к. они «умирали» добровольно. Твоего родного университета, где ты проработал почти 17 лет, уже нет. Ваши здания продали филиалу Мюнхенского университета. Каждая орда теперь имеет в зависимости от численности молодого населения от 2 до 5 собственных вузов, как их называют, «для местных». Те, у кого есть деньги или мозги, едут учиться «в метрополию». Мы – уникумы, у нас есть 11 метрополий.

Те преподаватели, которые в прежние годы не могли устроиться на работу за рубежом, теперь делают это с легкостью. Для успешной работы во многих вузах мира уже не требуется знания иностранного языка, поскольку очень широко стали использоваться электронные синхронные переводчики. Они доступны в каждой по-современному оснащенной университетской аудитории. Есть «синхроны» и для индивидуального пользования. Так что теперь нужны были только «мозги».

Хлынули от нас «последние могикане». Очень быстро уехали физики-химики-математики (в школы, вузы, научные лаборатории по всему миру), причем наших брали даже за счет сокращения своих. Научную проблему, над которой  бились год целые лаборатории из 40-50 человек, наши вдесятером разрабатывали за 3-4 месяца, потому что условия, которые там существуют для ученых (оборудование, зарплата, сроки), были для наших ученых просто невероятными.

Почти всё делал компьютер, оставалось лишь генерировать идеи и анализировать результаты эксперимента. А наша голь на выдумки сильна. Но это не предмет для гордости, потому что здесь есть оборотная сторона. Рассказывали мне одну печальную историю. В каком-то итальянском университете училась на технологов группа казахских студентов. У них среди прочих было 6 преподавателей из Казахстана. Итальянцы над ними смеются: «Странное и неблизкое место для встречи вы, казахи, выбрали».

Думаю, смеются не по-доброму, потому что казахов, которые теперь разбрелись по всему миру, мало уважают, несмотря на то, что они хорошие специалисты и искренне стараются влиться в новые реалии, адаптироваться (если не сказать, поскорее ассимилироваться), изучая язык, нравы страны проживания (читай: эмиграции). Но при всем этом их не очень уважают, если можно так сказать, как выходцев из нашей страны, потому что все знают то положение, в котором находится Казахстан – «в пользовании».

Они даже в мыслях не допускают для себя подобного варианта существования собственной страны, собственного языка и культуры. Когда наши еще пытаются что-то объяснить, оправдаться, то это вызывает лишь презрение и желание закрыть тему, чему наши и рады, потому что про Казахстан говорить не любят. Стыдно. Словом, репутация казаха сегодня – это репутация человека, в прямом смысле слова за злато продавшего родину.

Когда-то давно вымышленный Борат их смешил, сегодня реальный казах – ужасает. Согласна, многие народы теряли родную землю в результате разных исторических катаклизмов, и это вызывает сочувствие к ним. Но ни один народ не продавал за деньги собственную страну! За этот позор будет расплачиваться каждый казах. Потому что если не продал, то позволил. А продавшие страну, к слову, первые из нее и бежали. «Бежавший от народа без погребения останется», - говорили наши предки. Да будет так...».

Жена писала и о медицине: «Затем уехали медики. Большинство врачей с легкостью устраивались. Я была этим несколько удивлена, ведь мы так привыкли к мысли, что у нас слабые медицинские кадры. Оказалось, что в сравнении с врачами из развитых стран наши имели преимущество в том, что могли диагностировать и лечить без помощи компьютеров и всякой ультрасовременной медицинской аппаратуры, что делало их незаменимыми, особенно при работе в развивающихся странах.

Многие наши врачи работают в рамках ВОЗ ООН в отсталых странах. Так что, не учителя и не врачи были бездарными, а те, кто осуществлял на уровне министерств руководство образованием и здравоохранением, создавая немыслимые и априори неприемлемые условия для их успешной работы. Еще в самом начале и при реализации бесконечных экспериментов многие профессионалы на местах понимали, что большая часть реформ обречена на провал и развалит отрасль, другое дело – не нашлось достаточного количества авторитетных людей и просто критической массы тех, кто бы открыто выступил против провальных кампаний.

Почему не высказывались профессионалы, которые жизнь положили на сохранение и приумножение того, что осталось после развала Союза? Я не верю, что им было безразлично дело их жизни, тогда почему молчали? Ответь мне. Так, реформы в образовании и здравоохранении ничего не дали. В итоге старое сломали, а нового не построили. Впрочем, так было везде, едва ли не в любой отрасли страны».

В одном из писем меня поразил (я даже поставил себе целью проверить это) ее рассказ о книгах: «Ты знаешь, примерно в 18 или 19 году публичные библиотеки и библиотеки при школах стали проводить кампанию по сбору книг на казахском языке и книг по истории Казахстана, изданных в прошлом и начале нашего века. Объясняли это стремлением сохранить книги, т.к. теперь, мол, люди почти не читают книг и, освобождая дома от ненужных вещей, часто эти книги выбрасывают.

Кампанию проводили в основном через детей, взамен ребята получали комиксы, а те, кто сдавал целые домашние библиотеки, становились обладателями компьютеров или другой техники. Лет через пять я поинтересовалась у знакомого библиотекаря о судьбе тех книг, и узнала, что их организованно вывозили в Казахскую орду, куда-то под Астану. Что стало с ними? Я размышляла, кому и зачем это надо было делать? Пройдя по книжным магазинам, обнаружила, что там нет книг казахских классиков, нет книг по истории Казахстана. Нет почти ничего на казахском языке.

Только несколько школьных учебников по казахскому языку. И в Интернете я мало что нашла. Я обзвонила знакомых и узнала, что у многих людей остались старые книги, но молодежь ими не интересуется. Боюсь, после нашей смерти дети выбросят эти книги вместе с прочим ненужным хламом. И через лет 20-30 лет восстановить нашу историю и литературу будет очень и очень сложно.

Даже то немногое, что успели «накопать» историки за годы независимости, теперь предается забвению. Мы будем народом без истории и литературы. Откуда пришли – неизвестно, куда уйдем – безразлично! Так кому нужно было повторить трагедию Отрара?

Мы допустили к власти невежд, которые смогли за короткий отрезок времени насадить всюду тупость и ограниченность. У власти были не просто дилетанты, а люди, не способные думать и предвидеть на десятилетия вперед, нести ответственность за свои действия и, в конечном итоге, за страну.

К тому же они были патологически продажны, что усугубило ситуацию. Ответь мне, как случилось, что мы оказались во власти таких людей? Кто придумал формат такого существования нашей страны? Вернее сказать, такого уничтожения нашей страны? Эти мысли не дают мне покоя, не дают мне радоваться даже тому немногому, что есть в моей жизни: детям и внукам».

Её многочисленные «ответь мне» резали по сердцу. Что мог я ответить ей, себе, всем, кто задавался теми же вопросами? Неужели теперь наш удел лишь скорбь и сожаление об утерянном?

Раньше старики оплакивали свою далекую молодость, уходящую жизнь, но они видели новые поколения, молодую силу и спокойно передавали им землю. Мы же оплакивали как раз тот факт, что передавать нам было нечего, да и некому. Неудавшаяся жизнь отдельно взятого человека вызывает сочувствие, но истории нации, страны она не наносит вреда. Неудавшаяся жизнь целого поколения приводит к непоправимой трагедии – краху государства.

Письма жены показали мне, как глубоко было ее одиночество, печальны ее раздумья, безответны ее вопросы и безнадежны мечты.

И еще, в последнем своем письме 2029 года она писала: «Надеюсь, что ты вернешься прежним, не сломанным и, как в былые времена, активным. Однако, боюсь, как бы именно наша действительность тебя не сломала. Даже представить страшно, как вы, вернувшись из колоний, воспримите то, что происходит здесь».

Без сомнения, ее страх был вызван тем, что она уже знала о реакции выходящих из колоний в конце 20-х годов. Теперь я тоже знал, что некоторые из них заканчивали жизнь самоубийством...

После писем жены я вновь с острой болью почувствовал тяжесть и горечь утраты. Но письма мне многое дали. Я понял, что все эти годы мы оставались по-прежнему близки в своих мыслях, оценках, сомнениях.

И еще я понял, что слишком рано встретился с семьей. Надо было сначала побольше узнать о нынешней жизни, чтобы прийти к детям не растерянным и беспомощным стариком, который нуждается в поддержке.

Тогда бы я не чувствовал себя в доме дочери и внуков бедным родственником, которого принимают только потому, что это предписано в качестве обязательной процедуры моего возращения в жизнь. Растерянный, жалкий старик без мудрости и своего места в жизни. Зачем я здесь? Что я могу дать детям и внукам? Они тяготятся мной. Они стыдятся меня. Какое унижение…

VII
На автоответчик дочери я оставил сообщение, что сегодня не приду. Тут же по телефону договорился о встрече со старым другом, который вернулся из нашего «поселения» почти 2 года назад. Эта встреча была мне нужна как воздух. Слишком много вопросов накопилось у меня. Чтобы жить дальше, мне надо было разобраться в происходящем вокруг. И я чувствовал, что лучше всего мне помогут свои.

Сергей был технарем, до часа Х имел с партнером небольшой, но крепкий бизнес. У них были грандиозные планы, но реализовать их не давали. И он поддержал нас, когда пришло время делать выбор. Бизнес остался у его партнера.

Встретились мы тепло. Ощущение было такое, словно мы и не расставались 2 года назад.
Я сразу сказал, что звонил ему из общественного телефона, на всякий случай, чтобы о нашей встрече никто не знал.

- Пустое, - ответил Серега, - у них есть записи голосов всего населения. Все телефонные разговоры с твоим голосом записываются компьютером в твое личное дело. Так что при желании они прослушают все твои беседы с любого телефона в любой орде. Хранят записи 3 года. Да это и не имеет значения.

Ты что, думаешь, у нас есть какое-то подполье и хоть малейший шанс повернуть власть лицом к собственному народу? Ничего подобного. А то, что мы часто встречаемся, особенно в первое время, им известно. С кем же нам еще встречаться, чтобы не потерять себя? Был вчера у своих? Небось всё понял...

Мы поговорили о тех, кто остался на «кыстау», о произошедших там за два года событиях. Даже немного посмеялись. Потом, замолчав, взгрустнули. Мне даже не верилось, что всего четыре дня назад я был в колонии и даже не подозревал о том, как здесь живут. И было так непривычно видеть Серегу в домашней обстановке, на кухне, казалось, что он играет чужую роль.

- Слушай, ты мне скажи, правда, что всю страну сдали? Если это так, то кто и как смог это провернуть? Кто был тогда у власти? Где были наши люди, которых не посадили? Куда они смотрели? Что это вообще такое? Что за орды, десятки орд? Есть ли надежда что-то изменить?
- Погоди, не всё сразу, - медленно начал Сергей. - Как у тебя со временем? Ты сегодня идешь к своим на перевоспитание? Чего удивляешься? Мы это так называем. Твоя семья тебя и перевоспитывает, и приучает к нынешним порядкам.

- Сегодня не пойду. Не знаю, о чем говорить, как себя держать, что делать. Надо сначала для себя понять: кто я? что я? Сиднем там сидеть и молчать я не могу. Я же человек, не статист.
- Хорошо сказал. Про статиста. Эта роль нам как раз и отведена. Ну, раз не спешишь, весь вечер, а то и ночь, проговорим. Ты уже второй из «вернувшихся» ко мне приходишь, сидим и вместе разбираемся.

Пока Серега накрывал на стол, он рассказал о своих. Все эти годы его семья была обеспечена благодаря поддержке его партнера. Они с Маратом были друзьями еще со школы, вместе окончили политех, вместе пришли в бизнес. Имея небольшое производство, но без всякого шанса его расширить и вести дело по-крупному, они решили внести свою лепту в те перемены, которые должны были произойти в стране в 10-11-ые годы. Решили, что один будет продолжать бизнес, а другой пойдет «на баррикады».

После долгих споров Сергей настоял, что «коммунаром» будет он, потому что он не хотел отсиживаться за спиной своего партнера-казаха, он такой же патриот своей страны и верит в ее будущее. «Тогда говорили, - добавил Сергей, - если что не так получится, русские, мол, свалят. А я никуда сваливать не собирался. И браты мои – тоже. Жить на этой земле дед и отец завещали. Так я и пошел к оппам».

После того, как Сергея «выслали», Марат отдавал семье друга половину прибыли с их бизнеса. Жена Сергея хотела сразу же уехать в Россию, но боялась остаться там без помощи и не поднять единственного сына. Когда же сын окончил университет, Марат взял его в бизнес. А жена Сереги уехала в Саратов к родственникам. Когда Сергей вышел из колонии, та приезжала, звала его с собой. Но он сначала хотел во всем разобраться («Увидишь еще, все наши этим болеют», - добавил он).

Потом побывал в Саратове и понял, что там ему делать нечего, только проедать деньги, которые дает сын, а это можно делать и дома. В Костанае у него все родственники, и, что важно, есть родня его поколения – двоюродные братья и сестры. Немцы здесь наладили такую жизнь, что никто никуда уезжать не хочет.

- А у сына семья есть?
- Да. Сын у него растет. 9 лет уже. По-немецки болтает. Так и меня уже научил немного.
- А как ты с сыном? О чем с ним говоришь?
- А что с ним говорить. Бизнесом заниматься мне уже не интересно. Марат-то тоже сына своего ввёл и ушел на отдых. Так что пацаны теперь сами управляются. О чем еще с сыном говорить? Он же ничего не знает, и знать не хочет. Всё у них хорошо, всё им нравится. Обслуживают арендаторов-оккупантов и всем довольны. У них, видишь ли, немцы покупают тару для своих товаров!

А что сами эти товары могли бы производить – ни-ни! Из сына фрица растит, тот еле по-русски понимает! А назвал-то его Иваном! Иван – родства не помнящий. Я им еще покажу! Сам буду мальчонкой заниматься, всё ему объясню, кто он и откуда. Детям-то без нас наобъясняли, хоть внуков не упустить! Для того и жену заставил ехать обратно. Чего там, говорю, сестру караулишь, когда здесь внук растет без пригляда… Ну, садись за стол. Я к твоему приходу блинов напек.

Я теперь всё на русской кухне специализируюсь. Пока жена не приехала, наловчился. Сейчас чайку попьем, а на ужин я друга пригласил, тоже хочет с нами посидеть. Не бойся, поговорим от души, он из наших, год как вышел.

Мы сели за стол, и Сергей продолжил свой рассказ:
- Ты уже знаешь, наверное, что нам нельзя жить в доме, где детки есть, боятся, видно, что по-своему воспитаем. Так через полгода после возращения, как в себя пришел, стал я устраивать семейные обеды, да всё с русской кухней.

Потом покажу тебе избу. Объединил две комнаты в одну, поставил огромный дубовый стол да лавки, чтобы всю родню собирать. Нас вместе двоюродных с детьми и внуками 29 человек, три поколения. Каково, а? Это еще мало. Я молодежи заказал, что довели до 40 душ. Вот тогда будет в самый раз. Корнями врастем, ветви пустим. Мой-то дед беспризорником был. Мотался по стране в теплушках, а потом пристал в Казахстане. Знал только имя своё Федор Сидоров, едва помнил мать да избу старую, а в каком уголке России - не знал.

Так что тут его земля и была, другой не имел. Зато народил, как он выражался, восемь душ, и пятеро из них выжило. Да те, дураки, по одному нас родили, и мы не лучше: у кого один ребенок, у кого – два… Так вот, придумаю повод и давай всех созывать. Наше-то поколение быстро собирается, а молодых с детьми чуть ли не насильно тащим, то ругаемся, то упрашиваем. Им же всё некогда. О чём при детях говорить нельзя, мы знали, ну и давай за столом всякие байки рассказывать, деда и отцов вспоминать. Сначала было грустно.

Как вспомню, плакать хочется. Или материться. Молодые сидели с натянутыми улыбками, как на официальном приеме у министра (они друг с другом толком и знакомы-то не были). А детвора по-русски ничего не понимает, поедят да рассядутся в разные уголки со своими электронными играми. Братов, сестер ругал: как запустили?! А они отвечают: малышей в полгода – по яслям, потом – детсад и школа, что тут сделаешь. Родители с ними по-немецки говорят.

Вот и вышло, что старики по-немецки сказать толком не могут, а внуки русского не понимают…Короче, начали мы детворе кукольные спектакли ставить. Не поверишь, не знали ни одной русской сказки! Хоть бы стишок какой рассказали! Но, послушай, через год примерно как-то вдруг, в момент заметил, что детвора за столом смеется нашим шуткам, не дожидаясь перевода. Я внутренне вздрогнул, а виду не подал. Не поверил, думал, ошибся. Стал приглядываться. Точно! Начали понимать русский язык! Встал со стола, на балкон вышел покурить, а у самого слезы по щекам текут…

- Значит, всё хорошо?! Есть надежда всё возродить?!
- Не спеши. Я ж тебе сначала про хорошее рассказываю. Семью за одним столом собрать, на родном языке говорить-понимать – не сложно, да и то на это полтора года ушло после выхода из «кыстау». Уготованное мной внукам просвещение еще впереди, даже и не приступал. Пусть хоть начнут нормально говорить по-русски. Но это дело времени и терпения. А другое дело страна...

Давай Армана подождем, и прежде поужинаем вместе, а то потом ты не то что есть, вообще ничего не захочешь. У меня уже и ужин готов. Жена сегодня не придет. Не может слушать наши разговоры, сидит и плачет. Выгнал ее к сыну. А сын, кстати, придет послушать. И Арман своего старшего приведет. Им полезно.

К 7 часам пришел Арман с сыном. Чуть погодя появился и сын Сергея. Молодежь по большей части слушала нас молча, лишь изредка вставляя вопросы.
За ужином я рассказал им о своих первых днях после возвращения и о стариках, которые пугали меня всякими ужасами о жизни в Казахстане. Я поделился своими подозрениями о том, что они либо подсадные, либо сумашедшие.

- О подсадке не думай, по-настоящему никто нами не интересуется. Органы опеки считают, что мы тихо доживем своё и незаметно уйдем. Мы для них уже не оппозиционно настроенные, а старичьё, одной ногой стоящее в могилах. К тому же они по полной воспользовались нашим долгим отсутствием, чтобы провернуть свои дела. Теперь хоть что делай, но в ближайшие лет тридцать-сорок ничего не изменишь. А у нас с тобой и этого времени нет. Так что, старики твои не сумасшедшие. Если бы. То, что ты узнал от них, всё правда.

- Я не верю, что такие перемены возможны за каких-то 20 лет!
- Да ну? – возмутился Сергей. - А ты вспомни, что при нас произошло за 20 лет. Ты вспомни, что было в 1991 году и через 20 лет в 2011! Что, мало успели наворотить дел? Через 20 лет абсолютно другая страна, другие люди, другие ценности, всё – другое! Ты сам всё это видел, на твоих глазах всё происходило. Так чего ж ты теперь удивляешься? Не верит он.

Я молчал. По своему состоянию какого-то опустошения я понял, что ехал к Сергею с тайной, пусть и хрупкой, надеждой, что не всё окажется правдой, что не всё будет так ужасно и безвозвратно.

Сергей тихо сказал, что о том, что по всей вероятности произойдет со страной, мы могли догадаться, мы должны были это предвидеть. Та власть не давала повода для иллюзий, и не только потому, что у них не было стремления улучшить жить народа и по-настоящему развивать страну, а потому, что даже при желании они не смогли бы этого сделать. У них не осталось профессионалов, а если и были единицы, то те ничего не решали. Даже если бы они не так безбожно воровали, все равно без смены команды у них ничего не получилось бы, хоть завали их миллиардами.

- Ты вспомни, еще до кризиса, когда страна купалась в нефти, они пытались решать какие-то государственные задачи. То был у нас год аула, то год культуры, то бросали силы на развитие бизнеса, то реформировали образование и здравоохранение, то спасали малые города, то строили дороги, то решали жилищный вопрос, 100 школ, 100 больниц, развитие государственного языка, борьба с коррупцией, инновационное развитие и так можно долго перечислять.

Но все госпрограммы без единого исключения были провалены. Чинуши понимали, что на этом можно нажиться и вконец разрушали объявленный для спасения объект. Народ уже наверняка знал: то, что объявят приоритетом, будет добито, разграблено, уничтожено.
Всё с точностью до наоборот. Возьми любую госпрограмму и увидишь, что именно там после ее якобы реализации наступал полный развал и деградация.

Если бы у них были профессионалы, они довели бы до ума ну хотя бы для разнообразия 1-2 проекта. Но этого не было. Зато все те огромные денежные потоки, которые направлялись на очередной «объект спасения», уходили в никуда, бесследно. Скажи, разве мы не видели, что они не умеют работать, а могут только воровать?

Даже не интересуясь политикой и экономикой, это знал каждый казахстанец в самом далеком ауле. Значит, каждый мог предположить, каким будет финал: когда воровать будет нечего, начнут продавать всё, на что найдется покупатель. Рано или поздно этим товаром стала бы земля.

Арман перебил:
- Даже на то, чтобы продавать, нужен ум. И в 90-ые годы они всё уступали, не умея торговаться. Отдавали месторождения, даже не выторговав выгодных для страны условий налогообложения, эксплуатации, условий работы и оплаты труда для рабочих, сохранения экологической безопасности…

И в 2000-ые годы было также. Деньги сейчас и здесь – вот их принцип. Знаете, из чего исходил этот принцип? Они знали, что они – временщики, поэтому и старались наворовать побольше до того, как народ поймет и выкинет их. А мы не захотели этого понять, а кто понял, не смог или не захотел объяснить и поднять народ. Что мы имеем? Нас грабили посторонние стране и народу люди, а мы смотрели и чего-то ждали.

Странно вел себя народ, всегда всё понимающий и здраво оценивающий. Хотя сказал же Руссо, что «подкупить народ нельзя, но иногда удается его обмануть». Слишком долго мы обманывались, до последнего момента надеясь, что всё наладится. Но если вор ворует, и его не бьют по рукам, то он ворует еще больше. Это очень простая истина. Я думаю, они сами были поражены тому, как далеко смогли зайти и как долго продержались. Точнее будет сказать не «долго продержались», а держатся до сих пор. Мы живем по их, еще тогда созданному, сценарию.

Сын Армана спросил:
- Не понимаю я. Чего вы ждали-то, почему позволяли им борзеть?
Арман задумался, потом неспеша начал говорить:
- Тут просто не ответишь… Наша ошибка была в том, что мы судили о них по себе. Мы думали, они хотят что-то сделать для страны, просто у них не получается. И мы вновь и вновь давали им шанс, надеялись, что они, наконец, наворуются и будут делать свою непосредственную работу.

Вы вспомните, как судил народ: не надо менять власть имущих, а то придут новые и жди, пока и они накормятся от государственной кормушки, а нынешние, мол, уже сыты. Ничего подобного. Они по определению не могли насытиться, потому что нет предела ни у жадности, ни у богатства. А потом подрастали и в начале века стали появляться их многочисленные дети, племянники, зятья. Что мы получили?

Именно тогда начала разрастаться государственная машина, появились десятки тысяч чиновников, которые не понятно чем занимались; в министерствах на разных уровнях появились дилетанты, решения и действия которых вызывали недоумение на местах; стали образовываться государственные холдинги и прочие разновидности кормушек, при которых надо было пристроить своих родственничков. Еще мы надеялись, власть поймет, что нельзя обойтись без профессионалов и вот-вот привлекут к работе толковых людей. А у них таковых не было, вспомните, как без конца тасовали одну и ту же колоду. Взять со стороны или назначить своих оппонентов они опасались, т.к. это была прямая угроза их власти.

Они, конечно, не могли приблизить и, тем самым, посвятить в собственные делишки чужих людей. Всё же единицы пытались работать честно и выполнять свой профессиональный долг, однако их перемалывала система: они либо уходили (их «уходили»), либо становились молчаливыми свидетелями падения страны в бездну.

И, знаете, они тоже судили о нас по себе, т.е. были уверены, что мы хотим прорваться к власти только для того, чтобы получить доступ к разделу страны, к переделу собственности. Воров надо было просто гнать. И сделать это народ должен был как можно раньше. И причина даже не в том, чтобы они не успели нанести б;льший материальный урон стране. Страшно то, что они развращали народ и внушили молодежи мысль, что их образ жизни, их поступки, их ценности – это норма.

И главное: своим бездействием мы сами не оставили им другого выбора, кроме как до последнего защищать себя и наворованное богатство. Ведь чем больше они наворотили дел, тем меньше возможностей оставалось у них выйти, сохраняя лицо и капиталы, из сложившегося положения. А потом это и вовсе стало невозможным: или тюрьма и конфискация, или сохранение власти любой ценой.

В первом случае вопрос стоял бы даже не о растратах и провале всех задач, решить которые они не смогли. Дело даже не в воровстве, как дико это ни звучит. На их руках была уже и кровь, и загубленные жизни, и тихие конституционные перевороты, и явные и тайные нарушения всех законов. У власти в стране стояла мощная преступная группировка.

Вы со мной согласитесь, если попробуете разложить по статьям уголовного и гражданского кодексов все их личные и коллективные, я подчеркиваю, преступления. Они попрали всё. Тут была даже измена родине. Теперь спрашивается, чего мы от них ждали, какого понимания нужд народа, каких мыслей о будущем страны, какого выбора? У них выбора уже не было. И они знали это лучше нас.

Мы молча соглашались. Потом я сказал:
- Однажды кто-то из писателей-экспрессионистов сказал, что первая мировая война стала возможной, потому что у европейцев не хватило воображения представить, что может случиться. Никто не мог предположить, какие ужасы произойдут. Нашему народу тоже не хватило воображения увидеть, что будет через 5-10 лет, если следовать логике развития ситуации тех лет.

Да и представлять не было нужды, самое страшное уже происходило при нас. Удивительно другое: Казахстан занимал не последнее место в мире по количеству людей с высшим образованием на душу населения, многие были по-настоящему начитаны и умны, и поэтому я уверен в том, что все всё понимали, но не захотели сделать усилия для изменения существующего порядка в стране. Чего-то нашему народу не хватало: то ли воли, то ли патриотизма, то ли веры в успех.

Народ привык оставаться в стороне, как будто происходящее его не касалось. Почему мы не примерили на себя известные, миллионы раз доказанные истины: «Бойся равнодушных, ибо с их молчаливого согласия совершаются все преступления на земле», «Величайшее поощрение преступления – безнаказанность»? Это же сказано о нас!

- И нам не хватило силы или злости, где-то даже жестокости, - добавил Арман. - Добро почему-то всегда слабее зла. Они смогли поставить себе на службу всю государственную машину. А мы не смогли повести за собой народ – единственную силу, которая способна противостоять всему и всем. Но ответственность не в меньшей степени лежит на народе; который, будучи единственным хозяином страны, позволял так обращаться с собой и своей землей.

Никакая оппозиция не может сделать то, на что способен народ. Задача любой оппозиции – просвещение, показ иных путей и форм существования государства, демонстрация собственной готовности взять ответственность за страну, всё остальное – выбор и действия народа. В той ситуации народ, на свое горе, якобы ради спокойствия выбрал воров и преступников (на каждом шагу преступающих законы), которые правили страной. Именно этот выбор народа определил будущее страны. А действия оппозиции и тех, кто ее поддержал, – это второе. Их задача – показать альтернативу, продемонстрировать пример, сделать попытку повести за собой.

Это просто. Вот вам пример. Первыми, невзирая на шквальный огонь, из окопов поднимаются и бросаются в атаку самые храбрые, те, кто, порой ценой собственной жизни, показывает, что можно переломить ситуацию, если имеешь веру в победу и проявишь смелость. Если за смельчаками никто больше из окопов не поднялся, то эта попытка ничего не даст и только приведет к гибели как раз лучших из тех, кто противостоял врагу.

А при таком раскладе и оставшиеся будут перебиты в окопах или вынуждены будут отступать, оставляя свои рубежи. Если же встали все бойцы, то появляется очень хороший шанс на победу. Тогда слава и честь героям.

Такова и роль оппозиции, которая, кстати, лишилась ни одного своего смельчака, отдавшего жизнь за идею, ни одного героя, посмевшего подняться из окопа, вопреки угрозе собственной жизни. Но народ так и не поднимался из окопов. Оппозиция, повторяю, может лишь показать, что возможен иной путь, всегда существует шанс изменить жизнь и сделать ее лучше. Но для победы народ должен встать с колен, выйти из окопов, которые уже даже никого не защищают. Но народ не встал.

Казахи не поддержали Кенесары-хана, который в XIX веке поднял народ на борьбу с колониализмом, тогда народ предпочел вернуться домой, хотя вся Степь уже была под пятой царской России. В ХХ веке идеи участников декабрьского восстания, за которые ими была уплачена высокая цена, так и не стали национальной идеей возрождения нации и страны, а народ в борьбе за хлеб насущный забыл о них.

В XXI веке народ не поддержал оппозицию, которая мечтала о счастье и благополучии многих поколений казахстанцев. Что мы имеем? Наш народ по-прежнему сидит окопах, хотя никто его уже не атакует, потому что угрожавший его свободе и покушавшийся на его землю враг уже давно в его глубоком тылу и по-хозяйски распоряжается страной. А он, народ, уже никому не интересен: хочет, пусть выходит из окружения и, вернувшись домой, работает на новых хозяев; хочет, пусть идет на все четыре стороны; хочет, пусть так и сидит, окопавшись в земле.

Так оно теперь и вышло: одни тихо работают на новых хозяев; другие разъехались по миру; третьи, окопавшись, ничего не хотят знать, лишь бы их не трогали. Два века народ так ни на что и не смог решиться (или довести до конца). Причем именно тогда, когда вновь и вновь вставал вопрос о будущем нации и страны. В таком случае встает вопрос: были ли мы по-настоящему единым народом, нацией? Не сами ли избрали то, что сейчас с нами происходит? Два века народ не поднимался в едином порыве на борьбу за свою независимость.

Все, кто в этот исторический период боролся за право казахов на самоопределение, так и оставались героями-одиночками, не поддержанными своим народом: Кенесары-хан и его верные соратники, алашорлинцы, цвет казахской интеллегенции 20-30-х годов, бунтари Желтоксана. Мы, казахи, слишком долго не боролись за свою независимость, не жертвовали всем ради будущего страны, не определяли свой путь. И потому стали разменной монетой в руках тех, кто проявил и волю, и упорство, чтобы владеть нашей землей. 

Сергей продолжил:
- Помните споры о двигателе истории? Кто решает будущее страны: сильная личность или народ? А на самом-то деле равно важны оба фактора. Лишь при наличии и полном совпадении чаяний сильной личности и народа, их готовности, несмотря на риски, брать в свои руки ответственность за судьбу страны возможен успех.

В противном случае и та, и другая стороны обречены на провал: пусть даже несколько сильных личностей без поддержки народа ничего не добьются, но и народ без вождя, без сильных личностей во главе не поднимется, и, если даже восстанет на волне гнева, долго не продержится и разрозненными частями будет усмирен. Примеры Арман уже привёл.

- Были в истории случаи, - добавил Арман, - когда во главе восставшего народа вставали быстро сориентировавшиеся в обстановке вожаки (воздержусь от слова вожди), и тогда они использовали гнев народа для достижения собственных целей.

Потом народ не понимал, чего же добился, к чему пришел, поскольку боролся за одно, а получил совсем другое. Только в ХХ века так было с Советами, с Афганом, с рядом бывших колоний капиталистических стран. Уверен, народы не восставали ли бы и не проливали бы кровь за тоталитаризм и авторитаризм. Поэтому не все революции приводят к благополучию народа и страны.

Причем пришедшие к власти могут существовать достаточно долго, но лишь до очередного восстания народа. Но, как уже сказал Сергей, при совпадении целей сильной личности и народа, а также их представлений о будущем страны победа возможна, более того, она гарантирована! Но сильная личность изначально должна быть рядом с народом, близка и понятна ему, а не возникать из ниоткуда, обвешанная громкими лозунгами.

Сын Сергея возразил:
- А как же монарх, правитель, диктатор или президент, являющийся сильной личностью, но не имеющий или потерявший поддержку народа, держится у власти?
- Ну, это просто, сын, - ответил Сергей. – Такая находящаяся у власти личность обеспечивает себе поддержку, так сказать, «заменителем» народа. С этой целью и делится полномочиями с близким окружением, и подкармливает чиновников, и содержит полицию и войска. Чем многочисленнее этот якобы «народ», тем лучше. Они-то и обеспечивают правящему режиму поддержку.

Если надо, то и защищая его от собственного народа. Но и это не столь надежная поддержка, как истинное единство с народом. И такая власть недолговечна. В любом случае, если народ захочет отнять власть, каким бы путем правитель ее не получил, он это сделает. Всё дело в решении и готовности народа осуществить перемены.

Арман продолжил:
- Понимаешь, добиться власти в борьбе, в соперничестве идей и целей, в единстве с народом – это одно, а получить ее волею случая, путем интриг или по праву рождения – это другое. И это ещё не всё. Сохранить верность обещаниям, данным народу, служить ему, стране, или воспользоваться властью для собственного обогащения и держаться за нее любой ценой – вот что является определяющим в существования или, наоборот, крахе той или иной власти.

В начале 90-х годов все, кто в тот момент находился у власти в республиках Союза, как по волшебству получили в собственное управление отдельные государства. Никакой борьбы, никакого риска и геройства, никакого завоевания согласия и поддержки народа. Все начали строить демократию, внедрять рыночную экономику, да мало у кого получилось. И это в индустриальных странах с высокообразованным населением (советское образование было одним из лучших в мире). В чем же дело? А в том, что смены власти не произошло.

Изменится ли сам человек оттого, что он переоденет костюм? Ответ очевиден. У власти остались бывшие партократчики, их помощники – разного уровня комсомольские вожаки, которые когда-то готовились заменить коммунистов и теперь, естественно, от этих планов не собирались отказываться. Представь ситуацию: в 1945 году разгромили фашизм, и немецкая военщина говорит: «Хорошо, были у нас ошибки. Теперь мы будем строить демократию».

Кто им поверит? Кто оставит их у власти? В годы перестройки мы узнали о многих, скажем прямо, преступлениях компартии против собственного народа: террор и репрессии, суд тройки, нетерпимость к инакомыслящим, допущенный геноцид, жесткая цензура и многое другое. И что? Мы их сменили? То-то и оно, что мы этого не сделали! И, употребляя новые слова, они делали дело по-старому просто потому, что по-другому не умели. Что мы получили?

Очень скоро за пудрой стал проступать уже знакомый лик, до боли узнаваемый в лозунгах об очередных победах, показушно оптимистичных картинках на TV, роли «народной» партии, дутых цифрах по народному хозяйству, «единомыслии» как под массовым гипнозом народа в дни выборов (ни в коем случае не менее 90 %) и прочая-прочая.

- Только ситуация была похуже, чем в Союзе, - добавил Сергей. -  Потому что партия теперь, как это было раньше, не контролировала власть имущих, их аппетиты, моральный облик, и данное обстоятельство развязало им руки. Мы пережили не один позор. Ни за ограбленный, едва выживающий в 90-ые годы народ, который, честь ему и слава, сумел сохранить лицо, а за тех, кто стоял у власти.

Их комплекс некогда бедных людей толкал на воровство и мздоимство, которым не было предела; их комплекс незначительных, пустых людишек заставлял пиарить себя и свои якобы успехи за рубежом (не наведя порядок в стране, не сумев при миллиардных прибылях от нефти накормить собственный народ, они претендовали на роль регионального лидера); отсутствие уверенности в поддержке народа, в законности собственного пребывания на властном Олимпе толкало их на фальсификации и подавление инакомыслия.

Арман, вскочив и разрубая воздух рукой, произнес:
- И что самое подлое, все отступления от демократии они объясняли отсталостью своего народа и не способностью его жить в демократическом государстве. Да казахи испокон веков жили при демократии, выбирая себе ханов по их мудрости, патриотизму, преданности народу, судя их по делам и поступкам!

Да дело даже не в этом. Ни одному народу на земле не надо учиться жить при демократии, другое дело – правителям сложно научиться быть демократами, подчиняться власти и воле народа, быть подотчетным ему, блюсти его права и свободы.
- «Хулящий свой народ себя потеряет», говорили казахи, - вставил я.
- Так оно и вышло. И об этом сегодня поговорим…А сейчас, раз больше ничего не едите, - предложил Сергей, - пойдемте в гостиную, там и покурим, и разговор продолжим.   

VIII
Молча покурили. Потом я, наконец, спросил о том, что меня, собственно, и привело сюда:
- Мужики, расскажите, что же было по всей стране в 12 году. Нас ведь сажали регионами и мы смогли собрать только часть картины из того, кто что знал, и то только по Костанаю, гораздо позже к нам перевели ребят-павлодарцев, но их рассказы не много информации добавили. В итоге полную картину я до сих пор не знаю. И еще. Как у них прокатила сдача земли? Этого я никак не понимаю. 

- Погоди, - ответил Арман, - дай разогнаться. Сразу так и не подступишься. Тут сложно определить, с чего начать: то ли с 86 года, то ли с  91. А, может, с ДВК или кризиса?
Сергей попросил далеко не уходить от темы разговора:
- Арман, ты давай начинай с кануна часа Х, с 2011 года, а то сейчас уйдешь во времена Чингисхана или Кюль-тегина. Тебе же только дай поговорить.

- Для того и собрались, - ответил Арман, - нам теперь ничего не остается, только говорить, лишь бы слушали.
Сын Сергея улыбнулся:
- А что, я бы и со средних веков послушал. Давайте, дядь Арман!
Немного задумавшись, Арман начал говорить:

- Тут важно понять, что мы тогда имели, и к чему это привело… Помните, как всё стремительно закрутилось во время кризиса, рвались все слабые места, а их было хоть отбавляй. Даже сложно сказать, где у нас было неуязвимое место, да и было ли оно. То, что происходило в начале века, безусловно, было подготовлено в 90-ые годы.
Оставшись у власти, бывшее высшее звено компартии, за редким исключением (кстати, рядовые коммунисты, искренне верившие в идеалы партии, партбилеты не сдавали и продолжали считать себя коммунистами, уважение им уже за одно это), переобулись и стали демократами и рыночниками.

Начался дележ наследства СССР. Директора заводов вывозили производства цехами, директора совхозов прибирали к рукам хозяйства, приватизировали всё, что плохо лежало, но и это было мелочью. Настоящие дела были впереди.

Именно тогда происходило закрепление власти и подготовка к вседозволенности тех, кто у власти. Сначала они разработали механизмы удержания власти, потом – все остальное, оно уже никуда не уйдет. Удалили из власти старых «зубров», которые могли позволить себе перечить президенту и его критиковать. Подчистили Конституцию. Собрали в одних руках все ветви власти.

Потом надо было заручиться поддержкой силовиков. Потихоньку убрали воров в законе, что, безусловно, плюс, но с какой целью это делалось – вот где собака зарыта. А ведь расчищали для себя поле деятельности. Сделали это руками настоящих ментов, а потом их потеснили. Постепенно своих людей рассадили по руководящим местам или прежних завербовали (по другому не скажешь), чтобы крышевали и своим людям не мешали «работать».

И потом, как вы знаете, не только ментовка стала своей, но и прокуратура, суд, КНБ. Подозрительно быстро все купились, как будто ждали, пока будет предложена приемлемая цена. Вскоре все эти «конторщики» стали «доступны» не только власть имущим, но и любому, имеющему деньги (помните, ходившие в народе прайс-листы, расценки в которых зависели от серьезности преступления?).

Словом, преступники из коридоров власти в буквальном смысле слова стали «ворами в законе». Тут даже не приходится говорить о сращивании мафии и власти. Они существовали в одном лице – тех, кто был у руля государства. У нас и преступных группировок, мафии не стало, их функции взяла на себя власть. Никаких партнеров, никакой конкуренции. Дальше – больше.

Чиновники стали воровать почище грабителей. Рядом с ними большинство из сидевших тогда в тюрьмах были невинными овечками, если вообще виноватыми. Понимаете, почему я говорю, что в начале века только народ мог остановить и выгнать воров? Потому что МВД, суды, КНБ, прокуратура и прочие были уже по ту сторону баррикад. И если они не защищали народ и закон, то только народ мог это сделать.

Один вопрос меня волнует: почему «погоны» не оскорблялись и не восставали против того, как их использовали?! Они же, офицеры, стирали грязное бельё власть имущих! Где же офицерская честь? Спецслужбы использовались для выполнения очень щекотливых заказов: от отъема бизнеса до заказных убийств.

Народ и называл их наемными убийцами. Сколько офицеров в знак протеста, когда вся страна после громких политических убийств  и рейдерских скандалов плевалась в их сторону, оставило службу, честь блюдя. Десятки, сотни, тысячи? Не смешите. Они вытерлись и продолжали считать себя офицерами, людьми особой породы –  высокой чести и долга.

А если не были замешаны, то почему не смогли расследовать и указать на исполнителей и заказчиков? Расписались в собственном бессилии или причастности. Конечно, были среди них и  настоящие профессионалы, и люди с честью. Такие уходили или пытались бороться, честно выполняя работу на своем фронте. Но от системы не уйдешь, тут себя обманывать не стоило. Да было таковых, уверен, единицы, потому что будь их больше (пусть не половина, но хотя бы треть или четверть), они бы смогли что-то противопоставить порочной системе, опираясь на поддержку народа, помощь СМИ.

Но и это не всё. Им нет прощения не потому, что себя обесчестили и от службы опустились до обслуживания, а потому, что все годы независимости они ломали, унижали свой народ. Вспомните погромы в Бакае и Шыныраке. Даже нацисты в 30-ые годы строили для евреев гетто и перевозили их туда с личными вещами, а казахов в собственной стране просто выбрасывали на улицу, на произвол судьбы.

А в 12 году, так же, как и 86, менты и не только они встали стеной против собственного народа, защищая тех, кто грабил страну. Чего ради они это делали? За премиальные, за квартиры. Квартира ценой предательства собственного народа! Но на то они и люди, а не цепные псы, чтобы думать. И у них был выбор. Всегда. Значит, такова цена их патриотизма.

Их нынешнее положение – результат их выбора и их наказание. Презираемые коллегами всех стран за вселенский провал: целая страна ушла из-под носа, а наши конторы этого и не заметили. И это при том, что разведки ряда стран имели целые архивы «по казахам» и знали о том, что, кому, куда и за какие услуги уходит из страны.

Словом, власть была в крепких руках и надежно защищена, тылы прикрыты. Можно было начинать «работать» без стеснения и страха перед наказанием. Так стало возможным осуществление тихих государственных переворотов (вносимые узким кругом приближенных к власти антинародные изменения в Конституцию, имеющие судьбоносное значение для страны; фальсификация итогов выборов – это незаконное взятие преступным путем власти в стране). Прибавьте сюда бесконечные поправки, против которых возражала общественность. Всё прошло как по маслу.

Кстати, наш народ можно с полным правом заносить в «Книгу рекордов Гиннесса» по количеству «съеденных и переваренных» им за определенный промежуток времени надувательств, авантюр и афер со стороны государства и еже с ним.

Казахстанцев все годы независимости как только не «кидали»: сгорели советские сбережения; бесследно исчезли ПИКи (за исключением единственного фонда); инфляции, девальвации; легализация награбленного у народа; отход якобы спорных (что народу так и не удосужились доказать) земель России, Узбекистану и Китаю; длящаяся годами при небольшом населении якобы бурно развивающейся страны безработица (доходило до 50 % работоспособного населения); брошенные на произвол судьбы жители аулов и малых городов; обсчет до искомого числа результатов выборов; поставленные на грань выживания (точнее, вымирания) пенсионеры и инвалиды; стремительно убывающие в числе непростительно нищие и униженные участники ВОВ (проигравшая в войне Германия сохранила больше своих героев, чем бывший Союз, и тем более РК) и Афгана; тихо, без излишнего шума похороненная наука и культура; рейдерство, отъем или насильное входжение в налаженный бизнес; сюда же можно отнести и лишение населения его конституционных прав на получение качественных образования и медицинских услуг из-за их развала как следствия непродуманных и многочисленных экспериментов; позже добавились ипотечники, дольщики, внутренние акционеры банков и игроки казахстанского фондового рынка; чистой воды надувательство, как показали 10-ые годы, вкладчиков накопительных пенсионных фондов.

Начинали «кидать» простых людей, закончили бизнесменами, миллионерами, банкирами и высокопоставленными чиновниками. Мы наступали на грабли: пока «кидали» не тебя, ты не лез в драку и молчал, когда же дело дошло до тебя, протестовать и заступаться было уже некому. Историческая аксиома и мы уже проходили такое. Что мы имели в остатке? Назовите мне категорию населения, которую бы не коснулось «кидалово» властей. Дети, молодежь?

Увы, даже будущие поколения умудрились «кинуть», отдав деньги из так называемого Фонда будущих поколений (какой юморист придумал название?) банкам и нацкомпаниям, читай: снова в чьи-то бездонные карманы, корджуны, сейфы. Хочу спросить: не многовато ли на двадцать лет в отдельной взятой стране для отдельно взятого народа?

Сергей вставил:
- Арман, не нагнетай. Любишь ты это дело.
- А что, я тезисно излагаю и о главном, только голую суть. Если я буду рассказывать, как народ вопреки всему выживал и в скот не превратился; как умирали от голодной жизни с проклятием на устах старики, поднявшие страну после войны; какая «дохлая», как будто мы жили в 30-ые годы прошлого века, приходила в армию аульская молодежь в независимом Казахстане; как на глазах многодетных матерей сносили их дома, лишая детей крова на родной земле; как выли женщины, потерявшие детей от болезней, которые давно лечили во всем цивилизованном мире; как спивались или заканчивали жизнь самоубийством здоровые мужики, потому что им не давали работу и они не могли приходить домой с пустыми руками; как топтали честь и достоинство простых людей чинуши и менты; как наши мужики в Атырау должны были петь гимны Китая и Турции в благодарность за полученную на своей, заметьте, земле работу, – так нам ночи и матов не хватит. История независимого Казахстана – это история преступлений против его народа!

- Ладно, ладно, не заводись, давление подскочет, - успокаивал разошедшегося друга Сергей. – Пойду аптечку принесу. Главное-то еще впереди, а он уже орет, оратор.
Сергей пошел на кухню. Арман, махнув рукой в сторону хозяина, грустно улыбнулся нам и продолжил:

- Никто не говорил, что будет легко перестраивать страну, но усугублять и без того крайнюю ситуацию, намеренно предавать национальные интересы ради достижения своих целей или удовлетворения политических амбиций, по-черному грабить народ – вот что было преступным.

В конце 90-х годов появилась реальная надежда на возрождение. Худо-бедно разобрались с хозяйством, наметили приоритеты, а главное – пришли во власть толковые ребята. Но тогда страна уже жила двумя почти непересекающимися жизнями. Тогда широкие слои населения еще мало что знали о грабежах, разделах, откатах, крупных приватизациях, складывающихся олигархических группах, короче, о том, чем жили наверху.

И потому народ не знал, что определяло те или другие государственные решения, почему в невероятно комфортных условиях работали иностранцы. Пришедшие в команду президента младотюрки многое поняли, но после этого их «ушли», потому что они, профессионалы, хотели довести всё до ума и мешали воровать. Они понимали, что выстроенная система наносит непоправимый урон возрождавшемуся государству и в итоге сведет их благие намерения и  усилия на нет.

Так и случилось. В стране ничего не создавали и жили за счет нефти, в то же время рассуждая о «голландской болезни», нефтяной игле, паразитирующих Эмиратах. Народ убеждали, что стали жить лучше благодаря вовсе не нефти, а грамотному руководству экономикой. А «умной» экономики у нас не могло быть по определению, потому что отовсюду убрали умных и принципиальных, которые хотели противостоять разрушительной политике и донести эту мысль до народа.

Ими пожертвовали, кому нужны были на доске самостоятельные фигуры – кони-всадники (младотюрки), слоны (политики-тяжеловесы), ладьи-офицеры. Остались лишь пешки. Но разве с пешками выиграешь партию, поднимешь страну?

Их ляпы становились все очевиднее, аппетит ненасытнее, политика циничнее. Многие из толковых ребят уходили в бизнес. Одно время там давали работать, лишь бы не лезли в политику. Потом и это стало невозможным, потому что независимые люди, тем более богатые и работающие с заграницей, пугали власть.

Расти не давали, в сырьевой бизнес не пускали (пусть лучше иностранцам достанется), чтобы не появилось самостоятельных игроков, поверивших в свои способности работать по-крупному, чтобы не зародились политические амбиции. Правда, банкиров просмотрели, но и их быстро укротили, или сократили, или посадили. И главное. Всё это представление под громким названием «Прыжок барса» подавалось под хорошую музыку а ля «Мы – демократы».

Кормили и наш народ, и весь мир демократическими лозунгами и словесами, в период выборов – лапшой и мишурой. Мир глотал, - а куда деваться, - запивать-то давали все-таки нефтью, да и завеса была приличная – газовая. На десерт казахи еще уран приберегли. Тут чем угодно не подавишься, всё проглотишь. А народ плевался, но, голодая, нормальной кормежки всё же не требовал. Значит, было еще терпение у (всем тиранам на зависть) крепного и выносливого народа-кочевника...

Сын Армана ходил взад-вперед по комнате и зло шептал что-то сквозь зубы. Его отец продолжал:
- Ск;жите, я – пессимист, ничего хорошего не сказал о почти двадцати годах независимости страны. Есть одно, и в этом я был согласен с власть имущими: многонациональный многострадальный народ Казахстана оставался дружен и жил в согласии. Мы, одинаково ущемленные в правах, голодные или сытые, верящие или разочарованные, помогали друг другу в беде, поддерживали в дни печали и радовались успехам друг друга. Но это полностью заслуга самого народа Казахстана, и спекулировать этим было нечестно.

Вот тут позволю себе небольшое отступление. Раньше, покаюсь вам, я бы добавил о нашем многонациональном народе: мы оставались порядочными людьми, но не стали единым народом; хорошие соседи, но не семья. Я объясню, почему перестал так думал. Однажды мои друзья преподнесли мне горький, но своевременный урок. Это было в 2007 году. Моими соседями по площадке были татарин и русский. По вечерам мы курили в подъезде или на лавочке у дома. Говорили, что называется, за жизнь (типичные «кухонные» разговоры).

Много ругали власть всех уровней (поводов – хоть отбавляй), народ ведь всё видел и понимал, телевидение никого не обманывало. Отслеживали действия оппозиции, выступления ее лидеров (жаль, так и не довелось увидеть их дебатов с представителями власти на телевидении), во многом поддерживали их видение положения в стране и предложения по решению проблем.

Мы огорчались из-за их неудач, из-за очередного воровства голосов сторонников оппозиции на выборах. Уверен, таких пассивных «болельщиков» за оппозицию, как мы, по стране были миллионы, потому что их цели были созвучны мечтам и ожиданиям народа. «Миллионы?! Это же сила!», - скажите вы. «Да, сила, которой мы, к несчастью, так и не стали», - отвечу я. В чем была наша проблема?

Ведь мы все стремились к тому же, что и оппозиция: мы хотели жить честно и по справедливости; хотели, чтобы у нас в стране прекратили воровать и требовать взятки; чтобы человека ценили по способностям, а не по родству; чтобы мы имели работу и могли хорошо зарабатывать; чтобы нас учили и лечили не абы как; чтобы люди имели крышу над головой и так далее.

Но еще мы хотели, чтобы это светлое будущее настало как-нибудь вдруг. Раз – и нам объявляют, что пришла хорошая власть. Например, оппозиция выиграла бы выборы, расставила б всюду порядочных людей, профессионалов своего дела, и мы постепенно стали бы жить всё лучше и лучше. Ну, в крайнем случае, пусть бы оппозиция договорилась с президентом или придумала бы, как убрать из власти недостойных и заменить их достойными людьми. Мы фантазировали и сами понимали, что наши мечты смешны.

Но надо называть вещи своими именами: мы хотели, чтобы кто-нибудь, рискуя всем, сделал нас счастливыми. А следовало понимать: отдельная личность не обязана быть мудрее и сильнее целого народа. А мы в нетерпении ждали, а потом и требовали этого от лидеров оппозиции! Как-то раз мой сосед-татарин спросил меня, почему я, такой умный и так аргументированно рассуждающий, не иду в оппозицию.

Я не нашелся, что ответить. И тогда он сказал мне важные слова: «Мы все хотим одного для нашего Казахстана, но у тебя, казаха, и право требовать, и долг повыше моего. Сколько людей готовы поддержать оппозицию, но если казахи не пойдут, что нам, остальным, там делать? Если вам, казахам, наплевать, всё молча сносите, мы-то что будем требовать? Не вставая с колен сами, вы и нам не даете встать. Почему мы одинаково униженные, кинутые и ограбленные, вместо того, чтобы быть одинаково благополучными и защищенными? Пока казахи не заявят свою волю, другие будут ждать. Казахстан и наша родина, но вы – титулы.

А титульная нация – это не привилегия, это ответственность. Кто отвечает за эту землю? Прежде всего, казахи. По праву наследия, потому что в вас течет кровь кочевников, отстоявших эту землю, потому что здесь могилы ваших предков.

Если вы даже за свою родину не постоите, то что для вас мы, татары, хохлы, русаки, корейцы, ингуши, поляки, немцы и остальные, живущие на этой ставшей для нас родиной древней земле?! Да, казахи воевали за Салавата Юлаева, но сначала под его знамена встали башкиры. Да, казахи защищали Москву и прошли всю войну до Берлина, но сначала за свою землю встали русские, украинцы и белорусы.

Вот когда казахи встанут на смерть за будущее своей страны и детей, тогда и другие без сомнений поддержат их ради благополучия и процветания общего дома. Ты понимаешь, казах, о чем я?». Той ночью я много думал и понял, что мы, казахстанцы, – не соседи, а семья. И в семье всегда кто-то, будь то отец или мать, дед или старший брат, берет на себя отвественность и принимает решение, как поступать семье в сложной ситуации.

И тогда остальные повинуются и семья выступает единой силой, единой волей. Я не сомневался в том, куда должен идти. Меня беспокоили то, что я нес отвественность за двоих малолетних детей, больную мать и жену. И за меня никто не обеспечит будущее благополучие моим детям и детям моих детей.

Достигнутое же личное благополучие в неблагополучной во многих отношениях стране всегда находится под угрозой. Утром я поговорил с женой. Она боялась за меня, за себя, но, когда я заговорил о наших сыновьях, она сказала: «Иди». Моя мать, мудрая старая женщина, поддержала меня и благословила, призвав мне на помощь аруахов.

Так я пришел в активную оппозицию. Да, я отсидел за это и не жалею. Но верни сейчас то время, я бы поступил по-другому: хватал бы за грудки всех казахов, бедных и богатых, молодых и старых, взывал бы к матерям: «Спасай казахскую землю ради своих детей и внуков! Иди и требуй свои права, пусть ценой собственной жизни! Требуй, пока не повинуются! Ты здесь хозяин, твои предки завещали тебе эту землю, другой у тебя нет и, если эту не сохранишь, никакой другой не будет у твоих потомков! А нет, так будь проклят, ты – не казах и нет у тебя родины!».

Арман тяжело дышал и смахивал слезы. Сергей успокаивал:
- Да тише ты, тише. На, выпей, десять капель отмерил. Вот всегда с ним так, заведётся, как будто всё это сейчас происходит. Что ты сердце напрасно изводишь?
- О, Аллах, хоть одним глазом заглянуть бы тогда в будущее!

Сергей приказал всем идти пить чай и «пока никаких разговоров». Так и пили чай молча. Каждый думал о своём, но все мысли приводили к одному – к потеряному в те далекие годы шансу.

Потом Сергей сам начал:
- Меня вот что бесит: они сами не работали, но и другим не давали. Я был в бизнесе и по себе знаю, какое желание работать, сколько веры в свои силы и какие успехи были в 2000-ые годы. А мы ведь работали в жестких условиях. В Турции, Китае бизнесменам давали безпроцентные кредиты, создавали условия, лишь бы народ работал, себя кормил, страну поднимал. А у нас кругом препоны, но всё равно мы работали с азартом. И если чего-то достигли, то не благодаря, а вопреки.

Кстати, представителей нашей сказочно разбогатевшей власти  называли бизнесменами, а не управленцами, мол, каждый наверху делал и продвигал свой бизнес.

Беда в том, что по-настоящему они не были ни теми, ни другими. И страной не управляли, и в бизнесе по-настоящему не работали, потому что занимайся они серьезным бизнесом, они бы понимали важность развития малого и среднего бизнеса, они бы развивали регионы через продвижение своих проектов, запуская новые производства.

Они, в конце концов, знали бы, как развивать страну, пусть хотя бы экономически, коль скоро они объявили первоочередной задачей именно экономическое развитие. Но этого не было. Они не были бизнесменами, не были деловыми людьми, людьми дела. Их материальное благополучие – не есть результат успешных бизнес-проектов. Такие огромные деньги в короткий срок не зарабатывают. Развивать страну – это долгий, сложный процесс, требующий серьезных расчетов, а не деклараций, профессионального подхода, а не PR-а.

Кто хочет развивать страну, тот не может серьезно рассчитывать на сиюминутный результат, он думает стратегически, на перспективу. Не в страну вкладывали (дороги, модернизация электро- и теплосетей, коммунального хозяйства, открытие заводов и фабрик), потому что это не дало бы сразу бешеных прибылей и это, в случае чего, не увезешь с собой.

Говорили, что казахстанский бизнес привык получать моментальную отдачу от вложений, мол, любой другой вариант не стоил приложения сил. На самом же деле, быстрыми отдачами был избалован именно тот, кто работал в сырьевом секторе. Спрашивается, кто был там представлен? Иностранцы. И еще семья, круг приближенных (лица так называемого первого круга). А они-то никогда не были бизнесменами. Это были члены семьи, снимающие сливки с богатства народа.

Это была свита, кормящаяся совсем не крошками с хозяйского стола. Они даже в безрисковый сырьевой сектор не вкладывали, пользовались старой базой, которой, как они рассчитывали, на их век хватит. И уводили капиталы из страны в оффшоры, зарубежные банки, вкладывали в элитную недвижимость по всему миру.

А настоящие бизнесмены были готовы вкладывать и ждать «долгих» денег, но разве нам давали развернуться? Те, кто рисковал, по-настоящему развивая бизнес, чтобы через годы иметь серьезное дело и высокие доходы, становились жертвами рейдерства, опять-таки со стороны приближенных к власти, которые входили в готовое, уже дающее прибыль дело. Так что, беда наших «властителей» была в том, что они так и не научились вести бизнес, а управление страной – это очень серьезный бизнес.

После развала соцлагеря мы изначально были в выгодных условиях: большая, богатая ресурсами страна, образованное, небольшое по числу население. Другие бывшие республики Союза и страны Восточной Европы не имели стольких преимуществ.

Россия – да, но огромная часть незаселенных земель, отдаленность восточной территории страны, куча других внутренних проблем создавали определенные трудности для эффективного управления. Но сейчас речь о нас. В наших условиях не суметь добиться достаточно быстрых и заметных успехов – это надо было очень постараться! Даже не самое гениальное управление страной (без чудес, которые демонстрировали южноазиатские экономики) должно было дать положительный эффект.

Да, у нас было много  проблем, которые следовало решать, но было и безобразно много денег. Да нам должно было не хватать рабочих рук, а мы не могли справиться с безработицей и обеспечить работой так называемых самозанятых. Проблема была не столько в бездарных руководителях, сколько в том, что вор сидел на воре, и все они спешили «нарубить капусты», пока находились у пирога.

Даже воруй они вдвое меньше, страна бы процветала. Каждый брал чуток (10 % – это если скромно), но если учесть, что деньги проходили несколько уровней по пути к проекту, то оставалось там гораздо меньше.
- Да брось, отец, - перебил Сергея сын, - о чем ты?

- А вот о том, что было, - горько усмехнулся Сергей, - я же тебе говорил, что мы в страшных условиях бизнес поднимали, а ты всё посмеивался. Смотри: если сумма проходила только 5-6 нижестоящих инстанций (и каждая берет скромно 10 %), то, положим, от миллиарда тенге доходила до дела только половина изначальной суммы.

Ну а потом ее «пилили» те, кто непосредственно реализовывал проект, и им приходилось укладываться в оставшуюся сумму, отсюда у нас в стране всё было сделано из рук вон плохо (низкое качество материалов, работы и т.д.). Если же ты не соглашался на таких условиях выполнять госзаказ, вообще ничего не получал. Вот так и «поднимали» страну, делая косметический ремонт вместо капитального с заменой всего устаревшего, негодного.

Все разрушалось, ломалось, выходило из строя. Зато богатства порядка ста тысяч казахстанцев и не только их росло как на дрожжах.

И еще. Такие серьезные проекты, как подъём села и малых городов, инновационное развитие страны и прочие они рассчитывали на 2 года, в лучшем случае – на 5 лет. Это не серьезно. Это непрофессионально. Это профанация и чистой воды популизм. Что угодно, только не серьезные намерения.

Уже это нелепое, смехотворное определение сроков таких мощных программ демонстрировало, что они и не ставили целью их успешно завершить, главное – на глазах у всей страны влить деньги в проект, а там, как понимаете, дело техники и опыта. И никаких отчетов ни за одно начинание.

Что удивляться тому, что ни один проект так и не был завершен. Всё бросали, не проделав и четверти пути. Отсюда и то, что нефтяные деньги не работали на развитие других отраслей экономики, на развитие человеческого потенциала, на социалку.

Думаю, никто из них не был полностью уверен в том, что он будет в стране в следующие 5-7 лет. Тому доказательством служит тот факт, что они всё подготовили, чтобы вовремя свалить (помните, как шутили-то: «Последним смеется тот, кто вовремя сбежит»). Почти все имели отходные пути, заныканные за рубежом деньги, недвижимость, даже гражданство. А до отъезда они старались побольше хапнуть и по быстрому, как грабитель на большой дороге. По-другому это не назовешь.

Сын Сергея перебил:
- Но почему не остановили воров? Были же какие-то надзорные органы? Такие ж деньги в кубышку не спрячешь?
- Да, органов было более чем достаточно, - ответил я, - но они работали в системе.

Любому обывателю было очевидно незаконное происхождение богатства тех, кто был у власти. Соотнеси зарплату и доход всех членов семьи и поймешь, что на такие деньги нельзя позволить себе жизнь миллионера. Финполовцам даже не надо было особо искать. Бери подряд по алфавиту чиновников и проверяй на соотвествие состояния с доходом.

Работы – море разливанное. Даже, объявляя своих жен и детей успешными бизнесменами, чиновники не решались декларировать свои доходы. А помните, студенты какого-то карагандинского вуза выпускали интернет-газету «ФИНИКИ: ФИНансовые Источники Казахского Истеблишмента». Продержались они всего-то около двух месяцев, но успели возмутить спокойствие героев своих расследований и посеять сомнения в надежности охраны тайны их финансового положения.

- А финпол-то в 13 году упразднили, - сказал Сергей. -  Думаю, даже не потому, что боялись, мол, помешают распилу страны, а чтобы не делать лишние движения по разводу с ними, да не делиться наваром. Зачем: что с ними, что без них, всё равно проворачивали все свои дела.

Да и до этого, если бы финпола не было, ничего бы по существу не изменилось. Даже если бы упали налоговые отчисления, то это была бы капля по сравнению с морем уходящих из-под их носа сырьевых и прочих капиталов.

Я сменил тему:
- Кстати, о лидерах. Да, должны быть, особенно в переломные моменты истории, личности, за которыми пойдут массы. И, к чести нашего народа надо сказать, они были. И разных национальностей. Именно они вставали в полный рост и принимали огонь на себя. Их и убивали, и сажали, и преследовали, и пугали, но они не сдавались. Но народ чего-то выжидал.

Ныли, что оппозиция у нас не та, что не выводит народ на улицы. Если ты сам готов выйти на улицы, отстаивать свои требования – заяви об этом той же оппозиции (во всех городах были филиалы): я, мол, готов быть с вами, располагайте мной при проведении акций протеста и т.д. Нет, они тихо возмущались дома. Думаю, они искренне желали перемен, но не были готовы рисковать своим будущем, тут уж как-нибудь без них, пожалуйста.

И них же была семья, работа, чувство ответственности за близких. Как будто у оппозиционеров этого не было. Сотни активистов, которые рисковали собой, своими близкими, пожертвовали своим благополучием, положением, наконец, жизнью. Рассчитывать на их альтруизм и готовность погибнуть было подло. Не поднесут вам лучшую долю на блюдечке с голубой каемочкой, если вы сами не приложите усилий, не поставите на кон свой покой и сытость. Это закон истории.

- В блогах, - вспомнил Сергей, - анонимы писали, что настоящая оппозиция – это нынешние студенты, и они, мол, себя еще покажут в будущем, а сами авторы побоялись, как минимум, подписаться под собственным посланием. Трусы. Я уже не говорю о том, чтобы протестовать хотя бы против той же коррупции в вузе или кабальных условий образовательных кредитов. Тоже мне, революционеры!

Такие и проворачивают свои делишки по-тихому. Да эта анонимная молодежь рядом не стояла с пенсионерами тех лет, которые как могли боролись с произволом властей! А сколько подзужилали: «Выводите народ на улицы! Голодайте! Деритесь! Рискуйте! Умрите, но докажите, что вы можете!». А когда оппозиция выходила в народ, на площади, что-то я не заметил эти тысячи блоггеров. Они оставались у компьютеров и продолжали свои виртуальные игры в оппозиционеров.

- А время шло, - продолжал я. - Терпеливый народ (это, я теперь убежден, не комплимент народу, а ругательство, потому что народ не должен быть до такой унизительной степени терпелив) упускал шанс за шансом.

Сначала ворчали, что нет лидеров, но после ДВК такие появились и число их качественно росло. В оппозиции власти были бывшие премьеры, спикеры парламента, министры, вице-министры, государственные мужи самого высокого ранга, акимы, успешные бизнесмены (заметьте, эти люди пришли в оппозицию не потому, что их из власти погнали, нет, они, рискуя всем, уходили оттуда сознательно, находясь на пике своей карьеры), общественные организации, НПО-шники, журналисты, отдельные политики.

Потом вопрошали: где же интеллегенция, ученые? В оппозицию пришли ученые, творческая интеллегенция, генералы, офицеры, отстаивающие свою честь и честь мундира. И когда мы выходили на улицы с акциями протеста, вокруг нас чаще всего были только наши единомышленники, журналисты и маленькая толика (по сравнению с числом угнетенных в стране) народа.

Какого призыва, какого смертного часа ждал народ, чтобы заявить свою волю? Этого я не понимал и сейчас не понимаю. Для многих жить уже было хуже некуда, но молчали. Жизнь самоубийством заканчивали, но молчали. Не могли накормить голодных детей, но молчали. От произвола полицейских и судей теряли мужей и сыновей, но молчали. И так далее, и так далее...

Арман кивал:
- Помню, в середине и в конце 2000-х годов ждали чего-то от Сулейменова, Ауэзова, Шаханова. Мол, позови они, и народ воспрянет. Но судьба одного уже исчерпала свою долю протеста, борьбы и сопротивления, не может же человек ярким пламенем гореть полвека.

И свой неповторимый подвиг он, рискуя всем, совершил в 70-ые годы, разбудив умы во всех частях тогда необъятной страны Советов. Второй из них был кабинетным ученым, не трибуном, но и он вышел в народ, чтобы быть с ним в дни тревог и волнений. А народу было всё мало, еще кого-то заказывали «на бис». Когда же была очередь его, народа, выхода? Она так и не пришла.

Народ остался зрителем... Да, Шаханов был трибуном. Думаю, если бы к тому времени был решен вопрос языка и нации, он мог бы направить свой пыл на другие проблемы, хотя он пытался говорить народу и о социальной несправедливости, о преступлениях той власти. Но для него на тот период было важно, чтобы казахи сохранили себя как нацию.

Почему это отпугивало не-казахов? Все нации отстаивают свою культуру, свои традиции и это нормально. Кому сохранять русскую культуру, как не русским; эстонскую, как не эстонцам. Почему в случае с казахами это вопринималось в штыки? Не эгоистичен ли человек, не позволяющий другому быть самим собой?

Не противник ли народа тот, кто мешает ему обрести себя в своей культуре, языке, истории, без чего любой народ – не народ? Скажи тогда французам, немцам и прочим, чтобы не носились как с писанной торбой со своей культурой и историей, потому что в их странах есть арабы и турки и еще много кого, каков бы был ответ? По-настоящему независимые страны противостоят засилью культуры другой страны, развивая собственную. И это дело государственной важности, суверенитета народа.

А нас пытались убедить в предосудительности, преступности наших прав на собственный язык и историю! Наши земляки не хотели учить казахский язык? Но при этом они беспрекословно учили немецкий, английский, иврит, что получить возможность жить в Германии, США, Канаде, Израиле! Просто все привыкли, что для Казахстана это не обязательно, здесь сойдёт и так.

А почему? Хорошо, не хочешь – не учи, но внушать чувство вины и обвинять в шовинизме народ за его стремление оставаться в истории самим собой, – преступно. Почему я должен был извиняться и чуть ли не оправдываться перед всем миром за то, что хочу сохранить свой язык?

Никакая другая нация не извинялась, напротив, все заявляли с гордостью: да, мы будем развивать свою культуру, сохранять свой язык, отстаивать свою самобытность. Почему в подобной ситуации обвиняли в национализме только казахов? Вон Сергей теперь понял, что значит терять родной язык. Без языка твои внуки и не русские уже, так ведь? Ты, Серега, за сколько времени казахский в колонии выучил?

- Через год уже всё понимал, начал понемного говорить. Ну а теперь-то свободно говорю. Литературу-то читать не смогу, но общаюсь без проблем.

- Помню-помню, - вставил я, - как ты замучил всех вызубренными пословицами и поговорками. На все случаи имел пословицу и вставлял, пока тебе не сказали еще одну: «Глупый человек поговорками говорить любит». Вот тогда ты нормально и заговорил. Но не будем отвлекаться.

- И еще. - продолжал Арман. - Если бы пришедшие к власти в смутные времена не разбазарили бы богатства страны, Казахстан уже к 10 году имел бы уровень жизни, соотносимый с Эмиратами, Голландией (населения-то у нас было всего 16 миллионов). Люди и без особого образования это понимали.

Да к нам бы переезжали отовсюду, жить и работать. Руку даю на отсечение, и язык бы быстро выучили. Да и не надо заставлять учить язык, покажи силу языка, знание которого обеспечит достойную, безопасную жизнь и высокооплачиваемую работу. Всё.

- Не надо, - не выдержал я. - Мы первые годы в колонии только и занимались прокручиванием разных вариантов нашей тактики при этом условии «если бы», чуть с ума не сошли.

Арман продолжал:
- Да понимаете, в чем корень зла: у прогнившей власти всё было изначально обречено на провал. Идеологию, национальную идею так и не родили. Маркс и Ленин были не правы: не бытие, а именно сознание определяло всё и вся. Чего там наши власти думали-рожали, какая идеология нужна молодому независимому государству? Да только возрождение: народа, страны, культуры.

Впрягись все вместе и думай все об одной главной цели, и мы бы горы свернули. И в итоге выиграли бы все: и человек, и государство. Всё бы имели: благополучие и, как следствие, репутацию, имидж в глазах всего мира. Такое внимание всего мира было сосредоточено на республиках бывшего Союза, что, даже если б и не хотели, все наши успехи были бы заметны. Всего-то и надо было: лет 10-15 пахать, пахать и пахать. И страна была бы образцовой, и народ счастлив.

А мы теряли время, людей, ресурсы, надежду. Нам тупо втирали, что зато вот у нас есть лидер нации, он все решит, все преодолеет и выведет народ из пустыни. Но «нация, которая может и должна быть спасена одним-единственным человеком, не заслуживает пощады». С какой стати целый народ должен был жить милостью одного человека?!

Такой народ не имеет исторического шанса, ибо сам он – нчито. Однако наша нация покорно ждала какого-то спасения от одного человека, и потому была обречена.

Кто он вообще этот «один-единственный» человек? Он пытался прославить свой род, а сам опозорил его. Его предков, его потомков и его самого проклинали десятки тысяч людей: нищие, оставшиеся без дома и куска хлеба люди; немощные старики, дети, молодежь, лучшие годы которой безвозвратно уходила; родители, не имеющие возможности дать детям достойную жизнь; казахи из далеких аулов, изгои на земле предков. И, когда чаша переполнилась, его дела стали проклятыми: всё, за что ни брался он, проваливалось.

И его вечный позор – Казахгейт, который длился почти все время его правления, в итоге его свалил. Он начал брать взятки, откаты почти с самого начала (подготавливая мировой скандал). Вся семейка брала как вчерашние босяки, вдруг добравшиеся до богатства: шубками, бриллиантами, машинами, яхтами. Вот, думаю, плевались иностранцы. Они такими подарками любовниц задаривают, а тут...

Потом ноль первый и семейка, уверен, сожалели, что так позорились, ведь под собственными ногами лежали сотни миллиардов. Но тогда, в голодные 90-ые, ждать не хотелось: ни года, ни месяца, ни дня. А, впрочем, положение они исправили и менее чем через десяток лет после таких унизительных подачек записались в миллиардеры.

- Да-да, уж если его дети ворочали миллиардами, - перебил я Армана, - то он-то и подавно. А сколько вокруг него крутилось всяких проходимцев со всего мира, как вокруг африканского вождя, который платил золотом за это подобие международной свиты. Какая была в них нужда и польза? Почему в Казахстане они имели доступ к тому, к чему не допускали собственный народ? Почему у нас не просто пристраивались, но и богатели, получали власть и влияние личности с подмоченной репутацией?

Ну почему власть так позорилась?! Вот этого я не понимаю. Меня до сих пор трясет от мысли, на какие унижения шли власть имущие, еще и приплачивая за это сырьевыми деньгами. Не имевшие достоинства высшие чиновники страны, унижаясь, оскорбляли честь и гордость народа.

Когда началась история с Казахгейтом, стало ясно, что спрятать деньги в банках, даже в швейцарском, не так просто. И нашли способ. Воспользовались услугами Лондонской биржи. Тот еще институт. Их предупреждали, что капиталы Евразийской группы не чисты. Да и дураку ясно, откуда у вчерашних совков с советской зарплатой после пяти-семи лет работы в развивающейся стране с темной пока репутацией миллиарды?

Так можно отмыть любые деньги. Думаете, присевшие на казахов граждане не Казахстана стремились к прозрачности. Отнюдь. Это были пути вывода и легализации капитала. Они, а тем более детки ноль первого, не стремились к тому, чтобы обнародовать свои капиталы, но только так они могли их защитить, что и сделали.

Да что там Лондонская биржа, а Европа с их демократическими ценнностями?! Они осуждали масштабы коррупции в Казахстане, но получение сырья в обмен на их лояльность, их поддержка правящего режима, выборы которого ни разу не были признаны честными, при многозначительно потупленных глазках, – та же взятка, на которую они купились.

Эта была цена их демократии. Хорошо, я согласен, что их не интересовала демократия в нашей стране (это, в конце концов, наша проблема и мы сами должны были строить демократию у себя), лишь бы у них ей ничего не угрожало. Но тогда не надо было брать на себя роль радетелей за демократические ценности в мире (роль оценщика на выборах, прав человека, ситуации со СМИ).

Будь честен, торгуй со страной и всё. А если декларируешь некие ценности и при этом позиционируешь себя их защитником или хотя бы стойким приверженцем, будь им верен.

Если Казахстан подписал кучу меморандумов и международных договоров, не давай ему спуску, требуй соблюдения принятых обязательств. Не можешь, ладно, но в таком случае о каком председательствовании в ОБСЕ могла идти речь?! Оказывается, могла, когда речь идет о стране с нефтью.

Европейцы говорили, что давали Казахстану шанс на более активное развитие демократии, мол, этим доверием удерживали страну от скатывания в авторитаризм, а мир – от появления еще одного неуправляемого государства с амбициозным лидером. Одни слова. Нельзя быть принципиальным наполовину. Работаешь по двойным стандартам (так хорошо для Европы, а эдак, простите, сойдёт для Азии), так будь честен, хоть по тройным стандартам работай, но признай это.

А не прикрывайся словесами. Короче, ОБСЕ, которая и без того была не самой авторительной международной организацией (ее замечания и рекомендации из года в год благополучно и без последствий игнорировались), окончательно подмочила свою репутацию, посадив в кресло председателя авторитарного лидера страны, которая не соответствовала основным требованиям этой международной организации.

Впрочем, это касается не только ОБСЕ. В конце первого десятилетия нового века западные ценности девальвировались как никогда стремительно. Мировой кризис продемонстрировал уязвимость западной экономической системы, я уже не говорю о том, что богатая и процветающая Америка на самом деле таковой вовсе не являлась.

Но не это главное. Западная демократия, которую они продвигали на Восток, все больше разочаровывала. И это их рук дело. Запад «съел» Андижан (правда, пытались байкотировать Узбекистан, но тому особенно холодно от этого не стало), «не заметил» жестокое подавление возмущения уйгур против насильственной ассимиляции в СУАР (Обама даже самолично приехал в Китай, чтобы вместе «спасать» мир).

На Китай смотрели с опаской, какие там протесты в защиту уйгуров!
Будь Запад изначально более принципиальным в плане распространения демократических ценностей, он, особенно на первых порах, добился бы большего, столь велико было желание постсоветских лидеров наладить отношения с миром (они все тогда взирали именно на Запад, а не на Восток).

Не принимая спекулятивных обещаний наших президентов, Запад либо заставил бы их подтверждать делом провозглашаемые с высоких трибун ценности, либо они гораздо раньше обнаружили бы свое истинное лицо. Что бы это дало?

Народ прекратил бы обманываться бесконечными обещаниями построения демократии и реагировал бы на предлагаемый им авторитаризм. Только через пятнадцать лет построения «нового» государства народ в Казахстане стал прозревать и понял, что до демократии так же далеко, как и при Советах. Но власть была уже достаточно сильна, чтобы игнорировать народ.

Ну, а наши за 3 года работы в ОБСЕ подготовили себе плацдарм для возможного отступления, влились в европейскую элиту, в том числе путем устройства браков своих отпрысков с безденежной аристократией (которой с XIX века не привыкать продавать себя таким образом), и развратили «подарками» ни одного европейского чиновника.

Не случайно к 11 году законодательно разрешили свободный вывоз денег из страны, уж наши агаши накупили себе столько движимости и недвижимости, что старушка Европа, ушедшая было с головой в борьбу с кризисом, рот разинула.

- Кстати о кризисе, - оживился Сергей, - это был действительно переломный момент. Народ, за последние годы убежденный властью в необходимости наладить сначала экономику, а потом взяться за политические преобразования, обнаружил, что и экономики-то у нас нет. Все экономические успехи – следствие небывалого взлета в последние годы цен на сырье.

Обострились социальные противоречия. Но кризис давал шанс власти заняться настоящей экономикой, придержать свои аппетиты и начать интенсивное развитие страны. Но этот шанс нагнать упущенное за счет мощных вливаний в период кризиса упустили. Вливания-то были, но, как всегда, непонятно, куда ушли.

Видно, средства Нацфонда не давали им покоя, а тут борьба с кризисом подарила мощный повод вскрыть фонд. Представьте, какой подарок госкормушкиным едокам. Везде в мире кризис, миллионеры беднеют, а у нашей верхушки – новый распил. Они не хотели в случае нашего прихода к власти оставлять нам якобы «их» деньги, чтобы у нас были средства для проведения реформ.

А чем был «Самрук-Казына», как не легальным доступом к разделу денежных потоков? Кто там рулил? Профессионалы с опытом? Или, по крайней мере, честные и принципиальные люди? Большей частью далеко не патриотичные, обремененные дипломами, а не знаниями, но, что называется, «свои» люди.

А верхушка лояльная, послушная. Средства, ушедшие на содержание раздутого штата фонда «Самрук-Казына», позволили бы решить не одну наболевшую проблему.

Немалые деньги были еще в банках. И до них добрались. Прибрали к рукам те, что покрупнее. Рейдерство на государственном уровне. Так, все сильные игроки оказались не только в политической, но и в финансовой сфере.

Скажите, это была не подготовка запасного варианта на случай вынужденного отхода? Вспомните, именно в период кризиса все чаще стали говорить о том, что будет после 2012 года. И имели в виду вовсе не посткризисный, как они говорили, период, а время после ухода из власти президента.

А с этим было ой как непросто, и что-либо прогнозировать тогда было делом неблагодарным. Потому некоторых банкиров и «убрали», чтобы в случае чего они не могли финансировать оппозиционные партии и собственные СМИ.

Почему «укоротили руки» в первую очередь именно тем, кто был в известной степени независим? Ведь были банки в более плачевном положении, но туда не «зашли». Вот так, как бы между прочим, разрушили благосостояние более-менее обеспеченных людей из бизнеса.

Тут я вспомнил о девальвации, которую внезапно провели в 9 году, и от которой взвыл народ:
- Кстати, кое-кто заработал еще на девальвации. Мало было экономического кризиса народу, сокращений рабочих мест, так еще тенге девальвировали.

Потом взлетели коммунальные услуги, потом, в связи с вступлением в Таможенный союз, и цены. Весь мир старался смягчить удар кризиса по населению, а наши, как будто специально, добивали народ, доводя его нищеты.

Через полгода вкачанные в банки и отданные «Самке» деньги кончились, и поехал премьер по миру денюшку искать. И нашел у соседей, где некогда и учился.

Спрашивается, зачем надо было брать в долг у Китая? Эти деньги можно было найти в стране. Хотели собрать с населения, запустив госакции. Но народ-то уже (через полтора десятка лет!) не хотел подставляться. В Фонд будущих поколений решили больше руку не запускать.

Хотя если бы смогли на эти средства по-настоящему модернизировать страну, то именно это мы и передали бы будущим поколениям. Но президент, то ли не имея уверенности в способностях своей команды, то ли планируя эти средства сохранить для самого себя, наложил вето. Логика была странная: лезть в кабалу к Китаю, рискуя собственной экономической и, как следствие, политической независимостью, и при этом хранить на зарубежных счетах «мертвые» деньги.

Почему тогда не собрали с тех, кто бешбармачил все эти годы? Заставь президент 50 тысяч тех, кто все эти годы беспрепятственно воровал и стремительно богател (это его же вассалы и вассалы его вассалов), скинуть (читай: вернуть стране) по миллиону долларов, вот и получил бы 50 миллиардов без всяких займов. Был бы такой вот асар на  благо Родины, которую столько лет доили. Грозился же президент любого за руку в суд отвести. Знал, о чем говорил.

Почему в кризис не воспользовался своим влиянием и информированностью? Чувствовал собственную слабость? Короче, у Китая деньги взяли, и под этим соусом, якобы в ответ на услугу, ввели китайцев всюду, куда они захотели. Такова цена денег, которые народу ничего не давали! Риски, с точки зрения президентской команды, были минимальные. Если все будет хорошо, страна расплатится. Если же их «уйдут», пусть народ сам расхлёбывает эту кашу с китайцами.

Пустили на казахстанский рынок Россию и Белорусь с их товаром против нашего ничего.

Путин строил сильную Россию, мы и Беларусь должны были стать ее кирпичиками. Народ говорил, что наш президент принял Казахстан от Союза в 1991 году и сдал его обратно в Союз в 2012 году. Поправил чуток страной, потешил свое самолюбие и вернул.

Народ и отечественный бизнес кругом проиграли, что и следовало ожидать, но власть придержащие кое-что выиграли. Ведь наш президент был мастером лавирования и многовекторной политики. В этом ему не откажешь. Еще бы, выживать между двумя крупными странами по соседству. На случай гегемонии России он подготовился.

Только жаль, не тем, что развил отечественный бизнес до вступления в Таможенный союз (время бездарно потеряли), а тем, что впустил в страну китайцев с их производством. Мы сами не смогли обеспечить себе равные условия в рамках Таможенного союза, вот и приберегли козырную карту.

Китай открыл сотни совместных производств на территории Казахстана. В отличие от других инвесторов Китай вкладывал средства в несырьевой сектор, но лишь в то, что обеспечивало условия для продвижения и развития его же бизнеса. Все было спланировано заранее.

Уже в начале 2010 года появились первые банкоматы Народного банка с китайским языком, в добавление к трем имеющимся. И это по всей стране. К слову, сравни: надписи в общественных местах на казахском языке (с позорными ошибками) появлялись в Казахстане в течение нескольких лет.

А тут всего через полмесяца после декабрьского визита Ху Цзиньтао в 2009 году у нас появились банкоматы, удобные для использования их китайцами! Народный банк знал, что делал. Готовился. Для нескольких сотен китайцев не стали бы возиться с банкоматами. Значит, знали, что их будет ну очень много. Так и вышло: Китай вошел производствами (и работниками) до полного введения Таможенного союза.

Россия стремилась защитить свой рынок от дешевой китайской продукции, но  ничего не изменилось, просто теперь эта продукция выходила под брендом «Мade in Kazakhstan». Впрочем, и Россия делала ходы конем, заблаговременно впустив на свою территорию крупные мировые автоконцерны и сотни европейских производств помельче. Но, как показало время, не все можно рассчитать и многие «домашние заготовки» не сработали или сыграли с авторами злую шутку. В итоге, наши вляпались по полной, а Белорусь вовремя вышла из Союза.

Конечно, до 10 года и после много спорили о достоинствах и недостатках этого объединения. Но речь не об этом. Меня поражает, что большинство авторов априори принимали мысль о том, что мы должны были пойти под кого-то. Вопрос заключался лишь в том, будет ли это Россия или Китай. Россия представляла как бы меньшую угрозу.

И поэтому в ее пользу склонялись. Но почему мы обязательно должны были быть под кем-то? У нас было все предпосылки, чтобы оставаться реально независимыми. Кроме одного: слабая, продажная власть. Именно тем, кто стоял у власти, нужно было заручиться поддержкой того или другого сильного соседа, чтобы обезопасить себя. Обезопасить себя от гнева и возмездия народа.

Другой очевидной причины я не видел. Поэтому и власть не смогла толком, доходчиво, с цифрами на руках доказать народу выгодность этого объединения или, точнее, подчинения. 

И всё время изобретали какие-то погремушки-отвлекушки для народа. Помните громко объявленную борьбу с коррупцией? Благодаря ей убирали конкурентов или их людей из власти. Силовики и прочие «погоны» три года мускулами играли. Это таким образом контролирующие их агашки прощупывали друг друга перед решительным столкновением. Те, кто имел в резерве свою «контору», получал шанс воспользоваться ею при новом дележе власти в стране. Он грядет, все это чувствовали.

- Да, - вспомнил Арман, - была еще одна погремушка тех неспокойных лет. Помните «Проект Хан: Западный фронт»? Очередная шутиха, призванная отвлечь нас от по-настоящему заслуживающих внимания дел. Ведь главное происходило вовсе не на западном фронте (ну, председательствование в ОБСЕ – это, кроме освеженного макияжа, тусовок и удовлетворенных амбиций ноль первого стране и народу абсолютно ничего не давало), а на восточном фронте и собственно в тылу страны.

Главные события того периода – это Таможенный союз и усиливающееся сотрудничество с Китаем, которое выходило на невиданный (и большей частью невидимый для непосвященных) уровень. Отвлечь от этого и обеспечить поддержку рискованных для страны контрактов с Китаем призвана была обеспечить и «Доктрина о национальном единстве».

А назвали-то как этот документ – доктрина! Если не говорить о доктрине как о философской теории, то остается рассматривать ее как политическую систему (или принцип) или некую нормативную формулу. Но, позвольте, нашему многонациональному народу, чтобы жить в единстве, нормативы, и, тем более, политические предписания не были нужны. Оно, единство, уже состоялось и существовало, чего ж его прописывать задним числом.

А если говорить о некоем «национальном единстве» (национальный использовалось не в смысле государственный), то доктрина предлагала не больше, не меньше «родить», т.е. создать новую нацию, новый народ! Его нельзя создать, он может складываться веками, тысячелетиями!

Вот вам пример того, как решались у нас государственные дела. Потом долго обсуждали разные редакции доктрины, да постепенно забыли о ней. Но власти пожалели, что ввязались в историю с «Доктриной», потому что на волне протеста против ее содержания был поднят целый ряд других проблем.

Тогда, в 10 году всё и закрутилось. Оппозиция стала заметно активизироваться. Причем появилось множество протестных групп. Но, к сожалению, каждая из них выступала только со своими узкими требованиями. Это была главная проблема: народ не хотел понимать, что даже при решении отдельно взятого вопроса, а значит и удовлетворения требований той или иной группы недовольных, существующие проблемы системно в масштабах всей страны по-прежнему не решались. В одном месте залатали, прорывалось в другом.

Власть по привычке отделывалась обещаниями, и лишь наращивала ком нерешенных проблем. Однако объединенная оппозиция старалась выступать единым фронтом. В 10 году увеличилось количество митингов и демонстраций. Со стороны власти были попытки провокаций и не одна.

На все публичные мероприятия оппозиционеров засылались подсадные, которые в своих лозунгах выдвигали всевозможные радикальные требования, рассчитывая отпугнуть народ. Что поразительно, среди подсадных были обездоленные казахстанцы, за права и достойную жизнь которых боролась оппозиция.

Почему люди шли на предательство своих интересов? Потому что власть за годы независимости воспитала в народе стремление лишь к собственному обогащению, сделала нормой подкуп и продажность. Этим бедолагам обещали работу, жилье, но, использовав их в своих целях, по заведенному порядку «кидали». Люди из числа оппозиционеров работали с ними, убеждали, но на следующий раз появлялись другие подсадные.

Тогда же новое содержание получила профсоюзная борьба. Протест становился серьезным. И, хотя народ в массе своей так и не вышел из домов, не желая рисковать, наверху забеспокоились, занервничали. У них ожесточилась своя борьба за будущую власть в стране, а тут еще низы взбунтовались.

Очень скоро стало невозможным определить, кто и как воюет с оппозицией, потому что каждый клан, стремившийся удержаться на властном Олимпе, стал действовать самостоятельно, подставляя и стараясь ослабить и соперников, и оппозицию.
\
А удержаться в те два-три года кланам надо было любой ценой, потому что получить страну после ухода президента имел шанс только тот, кто в этот момент, в час Х, держал бы бразды правления в своих руках, или хотя бы контролировал ключевые позиции. И, что немаловажно, кто имел поддержку силовиков.

Отсюда и обострившаяся борьба силовых структур (за которыми стояли разные кланы), и выбросы компромата, и чехарда со смещениями-назначениями. Все готовились к смене власти. Кстати, такие попытки были и раньше, тайные и явные. И речь идет не только о знаменитом старшем зяте, который, между прочим, принимал самое активное участие в борьбе за трон.

Многие хотели поторопить события и подтолкнуть историю к новому витку, особенно нервничали те, кто терял выигрышные позиции, и они решались на самые крайние меры. Тут и череда заказных убийств, и кража людей, и тихие судебные процессы. Но борьба за власть еще носила скрытый характер. Настоящая война была впереди.

- Так что случилось потом? - спросил сын Сергея. - Я не очень понимаю.
Арман начал долгий рассказ:
- А то, что президент страны, привыкший просчитывать игру на несколько ходов вперед, споткнулся на том, что и обрекало все его начинания и благие намерения (если они были) на провал. Продажность всего и вся.

Он начал с взяток в их самых разных проявлениях, с их помощью держался у власти (подкупая и покупая всех), но они же его и сгубили. В 2011 году активизировался, или точнее, подходил к завершению скандальный процесс под названием «Казахгейт». Попытки его свернуть не удавались, даже из окружения президента уже никто особенно этого не хотел. Вероятно, надеялись, что приговор суда ускорит смену власти, к чему все и стремились.

И вдруг у президента появляется шанс. Американцы поставили условие: ввести контингент казахской армии в Афганистан. США никак не могли довести начатое там до логического конца, эта война подрывала авторитет страны и Обамы (воюющего Нобеля мира!), американцы в Штатах устраивали демонстрации протеста.

США стремились показать миру, что продолжение афганской войны – не только их решение, что с ними в афганском вопросе солидарны многие страны. Для этого решено было ввести войска союзников, в том числе Казахстана. Это должно было стать платой американцам за их молчание по Казахгейту. Так, глава нашего государства решает смыть свой позор и оплатить «спасенную» репутацию кровью казахских солдат. И Казахстан тайно вступил в афганскую войну. Тайно от народа. Через полмесяца во время участия наших ребят в одной боевой операции погибло 247 солдат и офицеров.

Срочно «устроили» нечастный случай (взрыв склада боеприпасов) в части, где служили эти ребята. Этим обстоятельством и объяснили причину массовой гибели военнослужащих, и поехали по стране цинковые гробы. Еще не успели придать земле тела погибших, как народ стал догадываться об истинной причине гибели военных. «Вашингтон пост» опубликовал статью, в которой сообщалось, что на стороне Штатов выступили Англия и Казахстан. Власти оправдывались, что, мол, наша страна только предоставляет воздушное пространство, военные аэродромы, помогает продовольствием и топливом.

И поэтому, мол, нас называют союзниками. Но подозрение было посеяно, и матери, причем не только погибших ребят, поднялись. Это подхлестнуло всех, кто устал терпеть преступную власть. Народ во многих городах вышел на улицы. Требовали смены власти. Но выступить организованно не получалось. И дело было не в нашей разбросанности на тысячи километров в степи. Даже это было бы преодолимо, если бы операторы сотовой связи и Интернет-провайдеры не были бы блокированы или просто оказались в сговоре с властями. Народ, желая выразить свой протест, не знал, что делать, куда идти.

Проблема была и в том, что почти все знаковые, известные народу личности из оппозиции были собраны в Алматы. В регионах были активисты, но их мало знали. Нет, нельзя сказать, что им не хватало открытости или харизматичности, просто в последние годы все оппозиционные СМИ в регионах закрыли, и потому люди, ранее не интересовавшиеся политикой, а теперь решившие поддержать оппозиционеров, не знали местных лидеров.

Впервые за 20 лет власть оказалась в подобном положении, когда уже невозможно было просто с высоты своего положения погрозить кулаком «неблагодарному» народу и оппозиционерам. Удаление оппозиционеров на подступах к баррикадам не получалось, пришлось встретиться лицом к лицу.

Эта встреча должна была стать для власти последней и серьезной проверкой. Почему я так говорю? А потому, что можно управлять страной, когда есть нефть, деньги, и народ бесконечно дает карт-бланш. Другое дело, когда всё провалено, разворовано, страна в долгах, люди в нищете, и приходит время отвечать перед народом. И, я допускаю, можно ошибаться в оценке власти, ее намерений и отношения к народу (хотя в нашем случае доказательств антинародного характера управления страной было предостаточно).

Но реакция власти на справедливое недовольство народа есть показатель её истинного облика и сути проводимой ею политики. Что выберет власть: выполнение требований? подавление тех, кто осмелился требовать отчета? тихий уход или побег? Что хочу сказать, уйти с хорошей миной из власти сложнее, чем прийти в нее.

И, чтобы добровольно уйти провальному кабинету министров, или депутатам, не решавшим проблем своих избирателей, или прочим «коридорным» власти, им надо быть сильными личностями, для этого надо проявить недюжий характер, иметь достоинство и способность смотреть упрямым фактам в глаза.

Одним словом, власть, не мудрствуя лукаво, решила вопрос просто и «пустилась во все тяжкие». Позакрывали оставшиеся оппозиционные газеты, посадили неугодных им общественных деятелей, журналистов, юристов. Давали по 10-15 лет, чтобы не мешали прибирать страну к рукам. Угрозами судебных расправ заставили уехать из страны многих потенциальных конкурентов.

А еще было запугивание родственников лидеров и активистов оппозиции разных уровней, «подсадка» их детей подросткового возраста на наркотики или якобы «взятие с поличным» их взрослых детей на месте преступления, выброс в сети компромата (пока там разбирались, где правда и где ложь, время уходило, единомышленники терялись, семьи распадались). Особенно оперативно и цинично это делалось в регионах.

Причем сажали не по политическим мотивам, а использовали разные статьи, разработав целую систему подстав: «организовывали» прием-передачу взяток, аварии, бытовые столкновения, ложные обвинения в износиловании и многое другое. Как оказалось, силовики годами «вели» почти всех заметных представителей оппозиции на местах, и, как только поступала команда, устраивали «заказ» по той или иной статье. И якобы никакой политики. Это им пригодится, когда придет время наводить демократический макияж для Запада.

Запутанные, запуганные, растерявшиеся, разгневанные люди не знали, кому верить, за кем идти, кого поддерживать. Активисты от оппозиции продолжали работать с народом.

Они-то понимали, что дальше – гибель страны, и за ее спасение готовы были заплатить собственной жизнью. Власть не стала рисковать своим благополучием и выставила перед народом заградительную стену из полицейских, на вооружении у которых были дубинки, слезоточивый газ и автоматы. Так, полиция и сотрудники других силовых структур были приведены в состояние полной боевой готовности. Люди обращались к семьям полицейских, объясняли, что нельзя идти против своего народа.

Многие жены и матери выходили к заградительным кардонам, призывая своих мужей и сыновей всё бросить и вернуться домой. Тогда полицейских стали перевозить из города в город, подальше от родных, соседей и знакомых. Сторонники демонстрантов в эти неспокойные дни ходили к семьям полицейских и рассказывали о том, что творят они по всей стране, топча и убивая собственный народ, насилуя девушек, избивая матерей.

Только через неделю, когда всё было закончено, полицейские смогли вернуться домой. Только часть из них домой так и не попала. Кого-то избивали по дороге и оставляли валяться в грязи, кому-то двери домов не открыли жены, проклиная и прогоняя к хозяевам. Несколько полицейских были убиты своими отцами или братьями.

Потом, когда у народа появилась надежда на перелом ситуации и победу, когда стали вмешиваться международные организации, а власть имущие – сбегать из страны, прокатилась волна самоубийств среди силовиков разных чинов.

Многие из богатых, скандально известных судей, прокуроров, следователей, опасаясь возмездия, в 2011-2012 годы сбежали из страны, и не с пустыми руками.

Думаю, Запад давно не видел, чтобы за столь короткий срок их страны так быстро населялись богатыми людьми. Но и там не было безопасно, так как активисты разных международных организаций требовали от правительств своих стран решительных действий по отношению к хлынувшим к ним казахским преступникам. Часть из них вынуждена была бежать в менее разборчивые страны Азии и Латинской Америки.

- В тот же период разные контролирующие, регистрирующие и прочие органы (налоговики, финполовцы, менты, КНБ-шники, ЦОН-овцы), - вставил Сергей, - стали грузовиками вывозить и уничтожать свои архивы.

- Паника в стране царила ужасная, - продолжал Арман. - Час Х приближался, но он складывался не в пользу президента и его команды. И тогда ситуацию подкорректировали. До сих пор не знаю, настали ли час Х объективно или его «поторопили», подогнав к нужному моменту.

В октябре 12 года неожиданно объявили о болезни президента. Почти сразу же поползли слухи о его тайном отъезде из страны. Надолго? Или только на время перелома (он всегда был «в отпуске», когда в стране случалось что-то серьезное)? Никто не знал, что творилось в А; Орде. Где на самом деле президент, каково его отношению к происходящему? В ноябре объявили о его смерти.

Потом появилась версия о том, что он сбежал, а его нукеры, прикрывавшие отход (забрасывающие «утки») и гарантировавшие ему полную безопасность, получили взамен страну в свою полную власть. Так, говорят, он и прожил до глубокой старости на одном из заранее приобретенных им островов, уйдя таким путем и от Кахазгейта, и от разгневанного народа, и от безвыходной ситуации, которая заключалась в полном крахе страны: экономическом, политическом, идеологическом. Еще ходили слухи, что кланы, не выдержав напряжения последних лет, «помогли» президенту уйти.

Потому что он в случае признания его причастности или невольного пособничества ЦРУ против собственной страны мог потянуть за собой на дно всех. Он же не учел главную силу, единственную, которую и следовало бы учитывать, – народ. Только народ мог уберечь его от покушения, или, простив всё, бесчестья. Только народ мог сдержать любую группу влияния, любой шантаж, внешний или внутренний.

Что толку от стараний президента лавировать во внешней политике, угождать то одному, то другому, когда внутри страны уже ничто не гарантировало ему поддержки. Оппозиция была решительно настроена на смену власти; его нукеры мечтали выйти из-под его опеки, которая в любой момент могла смениться опалой, и жаждали самостоятельности; задавленному за эти годы народу было уже всё равно. Народ сдался, вот что самое страшное.

Президент так и не понял, что именно он должен был быть заинтересованным в наличии оппозиции. Это и были те силы, которые еще хоть как-то удерживали его нукеров, сдерживали аппетиты власть имущих и могли остановить эту вакханалию. Он оказался заложником созданной им системы.

История в который раз повторялась. И еще. Сейчас, спустя время, я бы подписался под многими декларируемыми президентом идеями, но при той системе и методах работы, автором которых тоже являлся он, невозможно было претворить их в жизнь, а значит, и построить сильное, независимое государство.

И потому я подозреваю, что он больше говорил правильные слова, чем реально хотел сделать для страны. Истинный патриот, даже злоупотребивший властью и не устоявший перед золотым тельцом, в главном был бы верен себе. Он должен был позаботиться о благополучии государства после своего ухода. К этому его ни единожды призывала оппозиция.

Чтобы он ушел достойно. Чтобы создал условия для цивилизованной и законной передачи власти следующей генерации политиков. Но он, казалось, делал всё возможное (и невозможное), чтобы после него выстроенная им система рухнула. Мол, посмотрите, каково без моего мудрого руководства. Он хотел быть не только первым, но и единственным президентом страны. Что ж, так оно и вышло. Да-а, для него даже забвение теперь было бы благом, но его не будет.

Словом, было много слухов и домыслов, правдоподобных и не очень, однако в стране был объявлен траур. Оппозиция немедленно прекратила всякие выступления. Мы ждали положенного срока, хотели решить всё конституционным путем. Но за сорок дней траура судьба страны, можно сказать, была решена. Прошла череда тихих арестов, вследствие чего оппозиция оказалась почти полностью обезглавленной.

Власть била наверняка, до контрольного выстрела. Слишком высока была ставка в игре. Ранее приближенные к президенту люди понимали, что после разоблачительных скандалов их самих в лучшем случае выкинут из страны, в худшем – отдадут под суд и начнется процесс конфискации счетов и недвижимости по всему миру.

Но вся трагедия ситуации в том, что их никто не выкинул. Да, они подготовили запасной вариант побега из страны, но у них сработал и основной. Они остались у власти! Они в который раз нас переиграли! Вот тут-то народ и прозрел. Он понял, что происходит, и стал по-настоящему готов к решительным действиям. Да только лидеров в стране уже не осталось. Власть поставила народу детский мат.

В те неспокойные дни снова появился Алиев со своими людьми, пытался вернуть власть при помощи сторонников из КНБ. Но кланы вовсе не собирались делиться властью с прежним, причем непредсказуемым, соперником, с которым невозможно было тихо обо всем договориться, и общими усилиями выдворили его из страны (посадить не решились, у того был заготовлен для широко обнародования компромат едва ни на каждого из них).
Все, кому не лень, давали указания из-за рубежа о будущем устройстве Казахстана.

Стали активизироваться иностранные державы, стремясь тем или иным путем войти в страну. Заволновались инвесторы. Народ «кинули» с легкостью, но по отношению к иностранцам, которые хладнокровно грабили нашу землю, подобного позволить себе кланы не могли. Это означало лишиться тылов.

«Наследники трона» решили было полюбовно разделить страну, но не сошлись во мнениях. Вот тогда и была придумала, а потом и спешно реализована идея создания некоего органа по управлению страной. Это и был, как теперь говорят, Совет директоров, куда вошли девять человек из числа наиболее сильных на тот период персон и, главное, тех, кто был посвящен в а;ординские тайны.
 
Почему выбрали именно этот вариант? А все просто. Если политики советской школы, бывшие коммунисты, еще могли руководить страной, хотя бы по-старому, то их последователи этого совсем никак не умели. В стране – полный развал. Сами разгрести не смогли, хоть миллиардами завали, впрочем, и заваливали – не  помогло.

Бесконечные переделы и попытки разных кланов и группировок прорваться к власти не давали уверенности в завтрашнем дне. В любой момент могла начаться гражданская война, причем и между нынешними сторонниками. И решили реализовать вариант аренды. Это они умели: сдать и получать прибыль. Они сохранили видимость единства страны. В глазах цивилизованного мира всё было законно, потому что был проведен национальный референдум. Все прекрасно понимали, как получили искомый результат.

Но, что стало традицией за годы независимости «этой азиатской страны», наблюдатели сделали вид, что поверили результатам. Кому, в конце концов, нужна страна, если она не нужна собственному народу. Народ был вне игры, в ауте.
Кстати, были искренние сторонники этого решения, потому что боялись, что пришедший к власти человек постарается обеспечить себе власть до конца жизни.

Так, «благодаря» первому (и единственному) президенту народ уже не хотел «казахской» демократии, плавно переходящей в ханство или султанат. И этот печальный опыт лишь подтолкнул народ и страну в объятья коллективной власти в лице Совета директоров – нынешних владельцев Казахстана.

Так, преемники наладили супердоходный и абсолютно безрисковый бизнес (даже пахать не надо, только плату собирай). Думаете, они что-то теряли? Вовсе нет.

Они понимали, что коллективный руководитель будет более устойчив и несменяем, чем хан. Того даже в крайнем случае можно было свергнуть, и многие авторитарные режимы или монархии так заканчивали. Но никто не забирал у кучки милиардеров их власть, основанную на власти денег.

К тому же что-то экспроприировать у них невозможно, потому что деньги находись в заграничных банках. Забрать производство невозможно по причине его полного отсутствия. Формальное удержание власти в стране гарантировало безнаказанность за прошлые грехи. И, наконец, они богатели за счет аренды, сроки и условия которой были защищены международными законами и договорами. Выехали из  страны, чтобы их не ассоциировали с местыми жителями, которые «отошли» к арендаторам вместе с землей.

Кто не хотел позориться вместе с народом, тоже уехал, всё равно, куда. Кто хоть немного о подумал народе Казахстана и обговорил ряд условий в рамках договоров аренды, так это Совет по опеке ООН, который вынужден был возобновить, к нашему позору, свою деятельность.

Все получили, что хотели. Совет директоров – легитимность, безопасность, приток доходов; страны-арендаторы –  богатую землю и дешевую рабочую силу. А народ? Он тоже получил то, что заслужил.

Мы замолчали. Говорить не хотелось. Вышли на балкон вдохнуть свежего воздуха. Сергей поделился своими наблюдениями:
- Я тебе скажу одну вещь: освобождение из колоний всегда происходит весной. Психологически рассчитанный ход. Мы видим, как прекрасна природа и жизнь вокруг. И это, мол, они сделали без нас. А мы их милостью иждивенцы, они нам пенсию платят. А ведь могли сами себя прокормить. Зачем надо было уходить под аренду? У Запада многовековой опыт колониализма, они, уверен, оставят нас в дураках.

Инвестиции? Вложили не больше, чем мы сами могли вкачать в экономику от продажи нефти, из Нацфонда, из средств спасенных народными деньгами банков. Теперь смотри, уже через 5 лет иностранцы подняли все орды, между собой соревнуются, кто лучше управляет, людей переманивают – работы хоть отбавляй! И везде объясняют населению на пальцах, что раньше управляли не правильно, а при правильном управлении и можно, и должно хорошо жить. И на деле это доказывают. Поэтому люди не хотят иностранных управленцев менять. А поменяй – значит, наши придут, опять всё развалят.

Арман вспомнил:
- Кстати, помните, закрытые договоры с зарубежными нефтяными компаниями и прочие индивидуальные договоренности на самом высоком уровне. Так этих условий и не раскрыли. Что имели иностранцы, что имела страна, что имели те, кто договаривался от имени народа, так и осталось тайной.

С арендой орд аналогичная картина. Мы даже не знаем условий сдачи в аренду регионов Казахстана. Закрытая информация. Может, они нарушают какие-то условия, а мы не знаем и, как следствие, помешать этому не сможем, даже если захотим. А тем, кто в Лондоне, не до того. Денежки-то идут. А потом надеются принять развитую страну.
Сергей печально улыбнулся:

- Наивные. Да, согласен, регионы подняли, но их и высосут до конца. Производства, в которые инвестировали, отработают вконец к завершению срока аренды. Понятно, что последние 10 лет аренды они ничего вкладывать не станут. Доработают, последнее выжмут и уйдут. Ничего не останется.

Даже построенное ими (дома, дороги и прочее) отработает свой срок, всё-таки 45 лет эксплуатации, а то и более. Совет директоров и народ надеятся, что получат обустроенную страну, да не тут-то было. Арендаторы вывезли к нам все свои вредные производства, хотя продукция и обходится в разы дороже. У них в странах чисто и всё в порядке с экологией.

А через 30-40 лет будет еще лучше. К тому времени, когда они вынуждены будут вернуться к себе, ученые придумают безвредные производства. А у нас тут будет всемирная свалка.

Мы вернулись в комнату. Арман совсем сник:
- Мы не объединили народ. Почему в такой важный момент мы не действовали сообща? Даже кланы, заботясь о своих сугубо личных интересах, смогли договориться.

А народ, движимый общей мечтой о счастье, о независимости страны, так и не стал единой силой. Одолеть нас было легко, потому что мы изначально были не вместе. В единстве народа – его свобода. А единства не было, вот и свободу потеряли. Дальше – больше: нет свободы – нет страны, нет страны – нет народа. Так что теперь казахи доживают отпущенный им историей срок. Последние могикане или хуту.

Сын Армана вскочил:
- Ну, я Жангиром займусь.
- Ты чего это? - удивился Арман.
- Переведу его в нашу школу. Ничего, не пропадет. Живут же люди без немецкого образования. Так хоть казахом вырастет, а то не понятно, кто он.
- Добре, сынок, - тихо сказал Сергей.

Арман же молчал и пытливо смотрел на сына. Я понимал, что этот разговор был важен для нас, стариков, но отцы вели его и для сыновей.

Проговорили мы до рассвета. Арман с сыном пошли проводить меня.
Да, друзья на многое открыли мне глаза, но я по-прежнему не видел себя в этой жизни. Забылся тяжелым сном. Мне приснилось мое беззаботное, солнечное детство, и от этого возвращение к действительности было особенно тяжелым. Я заметил, что в последние дни не любил просыпаться, даже если мне снились кошмары. Теперь после пробуждения меня всегда ждал кошмар пострашнее.

IX
Оказывается, я проспал почти весь день. Вечером пошел к дочери.
Внук встретил меня вопросом:
- Warum bist du gestern nicht angekommen? Du sagtest, dass du viele freie Zeit hat (41). 

Он повел меня в свою комнату. Честно говоря, я побаивался своего внука. Чего я боялся? Того, что он окажется совершенно чужим мне человеком, и я увижу в нем иностранца в обличьи казаха? Или я боялся показаться ему отсталым? Думаю, больше всего я боялся разочароваться в нем, увидеть, что он не сможет понять меня, моей жизни, моих взглядов. Как, оказывается, важно в старости быть понятым внуками.

А тут речь шла даже не о взаимопонимании, а возможности говорить, и лучше без цензуры. Я робел как на первом свидании с девушкой. Но тут ставка была не в пример выше. Мой внук – это мое продолжение на земле. Поэтому я так тщательно подбирал слова и, конечно, пока держался доступных и дозволенных мне тем, стараясь не выходить за красные флажки.

Увидев в его комнате тренажеры, я обрадовался нашедшейся теме для разговора:
- О, ты занимаешься спортом? Каким видом?
- Да просто массу наращиваю. Ich bin zu viel mager (42).
- А почему на тренировки не ходишь? Это же интересно. В свое время я занимался дзюдо. У меня был замечательный тренер, и на секции я встретил многих из своих друзей.
- Ich kann nicht in die Sporthalle auf die Trainings gehen (43). Это занимает уйму времени. Какой смысл его тратить, когда дома есть тренажеры. Когда качаюсь, ich fernsehe oder ich hore die Stunden spanisch (44).
- Но ведь только под присмотром хорошего тренера можно добиться настоящих успехов в спорте.

- Кому они нужны, diese Erfolge notig(45)?  Я здоров и этого достаточно. Чего ради нужно так напрягаться для особых успехов?
- Ну ты что! Лучшие спортсмены всегда становятся гордостью страны. Они прославляют свою родину. На Олимпийских играх, например.
- Woruber du, Gro;vater? Unser Land nimmt an den Olympiaden nicht teil (46)! 

  41 Почему ты не пришел вчера? Ты же говорил, что у тебя много свободного времени (нем.)
  42 Я слишком худой (нем.).
  43 Я не могу ходить в спортзал на тренировки (нем.).
  44 смотрю телевизор или слушаю уроки испанского (нем.).
  45 эти успехи (нем.).
  46 О чем ты, дед? Наша страна не участвует в Олимпиадах (нем.).

- Как так? Ты меня разыгрываешь.
Внук как-то зло посмотрел на меня, глубоко вздохнул и замолчал. Я пытался восстановить разговор:
- А на что ты время тратишь?
- Ich занимаюсь mich.
- А общение?
- Есть же Сеть. Umgehe sich wieviel willst du (47). 
- А твои друзья? Чем занимаются? С какого они района?
- Von welchem «raione»? Sie leben in verschiedenen Landern der Welt (48)! 
- Ну это понятно. Я говорю о друзьях реальных, близких тебе по интересам.

- С такими я и общаюсь, und sie sind aus verschiedenen Landern eben. У нас общие интересы и всё такое.
- Ты что, не понимаешь? - я стал заводиться, мне надоело под него подлаживаться. - С кем ты дружишь: общие друзья, вечеринки, знакомые девочки, проблемы в школе и дома. Я говорю тебе о том, кто присутствует в твоей жизни, а ты – в их. Это и есть реальное общение. Дружба! Понимаешь? Неужели надо объяснять, что такое реальное общение. Я не говорю о тех, с кем ты болтаешь в сети!

- Не волнуйся, дед. Я тебя ausgezeichnet verstanden (49). Не злись. Я тебе сейчас покажу и ты поймешь, что в Сети общение может быть реальным. Микрофон, миникамеры, мы называем их «айсы» (50), еще пара-тройка аксессуаров и ты – в любой точке мира. Я иду, например, с Рафаэлем из Бразилии в его школу. Сейчас подключусь und du wirst sehen, в смысле, ты сейчас увидишь. Вот Рафаэль анкерлиген (51) (в смысле, притормозил, стоит) на школьном дворе.

Смотри, какая у них жара! Это его одноклассники, я с ними знаком. Он тоже знаком с моими друзьями. Это топ (52) – познакомить своих местных друзей с другом из Бразилии или Японии. У нас считается «последним уровнем» иметь друзей по всему миру. Мы «приводим» своих друзей на наши вечеринки. Ну, конечно, не только это.

Еще узнаем, как там у них школах, сравниваем, у кого лучше. Я, zum Beispiel (53), у своего француза в школе химию слушаю, специально для этого все прошлое лето французским занимался. Оно того стоило. У них известный профессор раз в неделю лекции читает по неорганической химии. Ну, я подпольно и слушаю.

Пьер мне это устроил, зная, что я на химии помешан. Из-за этого, правда, ему самому приходится ходить на эти занятия. Я знаю реальную жизнь во многих странах, где живут мои друзья. Иногда ребята благодаря друг другу начинают общаться между собой. Так складываются компании. Мы всё между собой обсуждаем: конфликты с родителями, девчонок, учителей и пр. Показываем их в «айсы», ну, через миникамеру.

Знаешь, сколько я всего увидел из реальной жизни Бразилии, Чехии, Франции, Японии?! Я был на их национальных праздниках и школьных концертах, видел их достопримечательности и уличные драки. Короче, ist das Leben der Burschen aus verschiedenen Landern einfach (54). 

- Да-а, это интересно. И вы не чувствуете разницу между собой?
- Да нет. Что-то отличается в школе, а так все понятно и почти одинаково. Eine Musik ist gehort, die einige Filme sehen wir (55).  Правда, иногда за разные команды болеем. Ну, по футболу.

- Я думаю, должны быть какие-то более явные отличия? Не может глобализация быть столь тотальна! Неужели вы не чувствуете границ?

- Понимаешь, мы не глобалисты и не анти, или не, как говорили в прошлом веке, космополиты. Мы просто общаемся, дружим. У нас такой формат. И, поверь, это общение реальное. Ну, конечно, как и в OutNet (56), я ошибался в ком-то. Ну там, один оказывался, например, вруном или хвастуном, другой – богатеньким снобом. И мы переставали общаться. Сначала-то их было много. Потом осталось четыре самых близких. Их жизнь обогащает мою. У нас общие интересы, понятия, планы на жизнь и пр. Кстати, с одним из моих друзей – чехом – мы по договоренности отдыхали в одном летнем лагере в Турции.

И всё нормально. Он оказался именно таким, как им я его знал два года до лагеря: шутник, мастер до розыгрышей. Сколько общаемся, столько он меня разыгрывает. По нашей связи – возможностей хоть отбавляй. Однажды он познакомил меня с красивой девчонкой, и только через неделю они мне открылись, что это его сестра. Она на пять лет старше нас и уже собиралась замуж. Они «вели» меня целую неделю, я чуть не влюбился! Потом он так винился передо мной. Уговаривал ту самую сестру прилететь с ним сюда на пару дней, чтобы он помирился со мной. Она-то тоже была соучастницей и чувствовала себя виноватой.

В общем, тогда мы и решили встретиться в Турции. В морду я ему не дал, уже отошел к тому времени, да и встрече мы радовались. И потом, согласись, лучше общаться с близким мне иностранцем, чем с подлецом или трусом с соседней улицы. Ты же тоже не дружил только с теми, кто попал в твой класс, ты выбирал друзей из своего микрорайона или с секции. Просто мы выбираем со всего мира. Теперь ты понимаешь?

  47 Общайся, сколько хочешь (нем.).
  48 С какого «района»? Они живут в разных странах мира! (нем.).
  49 прекрасно понял (нем.).
  50 eye – глаза (англ.).
  51 vor Anker liegen – стоять на якоре (нем.).
  52 top – верх (англ.).
  53 например (нем.).
  54 просто жизнь пацанов из разных стран (нем.).
  55 Одну музыку слушаем, одни фильмы смотрим (нем.).
  56 OutNet – вне Сети, т.е. реальный мир (англ.).

- Да.
- И потом, посмотри на hardworker-ов, вот уж кто обходится без всякого общения и даже не замечает этого.
- Это кто, hardworker-ы?
- Die Eltern (57).  Во многих странах у ребят родители такие же. Они как будто прячутся в работе от жизни и от нас. Ты знаешь, я, как пошел в школу, себя сам лечу, забочусь о здоровой пище. У нас в школе курс читают, как выживать, оказывать себе и близким первую помощь и всё такое.

Адельку, если она болеет, я выхаживаю. Die Mutti wei; sogar nicht (58), какие таблетки можно принимать ребенку, а какие – нельзя. А я всё в Сети смотрю. В 3 классе я с ними полгода воевал, чтобы перестали покупать модифицированную пищу и всякие полуфабрикаты. Им пришлось кухарку нанимать, что бы мы нормально питались.

А они вечно на работе. И никуда не ходят. На выходные на них смотреть страшно – это зомбики. Если в ресторан идем, молча ужинаем и – домой. В выходные спят да «доску», или, как они выражаются, «телик» смотрят.

  57  Родители (нем.).
  58  Мама даже не знает (нем.).

- А ты не смотришь?
- Нас с детства приучили не смотреть телевизор. Если смотрим кино или документы (это научные фильмы на разные темы), то сами выбираем в электронных кинотеках. Кому нужна кем-то на свой вкус сделанная подборка программ, если можно самому вытащить из Сети то, что интересно. Еще и сидеть у «доски» как прикованный, а Сеть доступна отовсюду.

По «доске» еще и время надо выгадывать, а кто захочет свой день планировать по расписанию TV? Или ждать нужную информацию, фильм в какой-то определенный день недели, когда можно это получить в Сети именно тогда, когда тебе нужно. И, главное, наш формат жизни, о котором я тебе рассказывал.

Мы живем сразу несколькими жизнями, своей и своих близких друзей, характер, окружение, общение которых нам интересны. Столько настоящего в нашей жизни, что на всё времени не хватает, так кому нужны сценарные выдумки, шоу тупых, спорящих об очевидных вещах, и реклама ненужных товаров? Какой нормальный будет собирать у себя в голове весь мусор из «доски». Ну, скажи? Понимаешь теперь, почему наше поколение телевидением «не болеет»?

Тут дочь позвала нас к столу. Сегодня с нами ужинала Адель. Она сидела рядом с братом, как раз напротив меня. Она молчала, но изредка бросала на меня быстрые взгляды. Я очень хотел поговорить с ней, но боялся вспугнуть. Не слишком ли я боялся? Не запрограммировала ли меня дочь недавним разговором?

Мы же смогли сегодня пообщаться с внуком. И я пустился в разговор, какой, как мне казалось, обычно ведут с детьми: в какую школу ходишь? какой самый интересный предмет? кто любимая учительница? с какими девочками дружишь? ходишь на танцы, рисуешь? Играешь на фоно? Кем мечтаешь стать, когда вырастишь?

Мама и брат не бросались ей на помощь, и ей приходилось мне отвечать.
- А твоя мама в детстве мечтала стать учителем, как бабушка, – я перевел взгляд на дочь. - Ты отказалсь от этого?
- Я не могла.
- Почему?
Она молча опустила глаза.
- Из-за меня?
- Нет. Из-за мамы... Она была историком. Они боялись, что я могу знать много лишнего от мамы? Ну, что она передаст мне свои знания.

- И?
- Что «и»?
- Она передала тебе знания? –я спрашивал это, скажу откровенно, с надеждой.
- Зачем? Они никому не были нужны.
- Жаль. Отказ от мечты стоил того, чтобы получить за это хорошие отступные в виде знаний.
Дочь бросила быстрый взгляд на сына и перевела разговор на другую тему. Внук спрашивал меня о моих друзьях, о том, что с ними стало, где они сейчас.

Под столом его изо всех сил пинала ногой сестренка. Он наклонился к ней, и она яростно зашептала ему что-то на ухо. Он невозмутимо ответил: «Спрашивай сама. У тебя, что, языка нет?». Она разозлилась и насупилась. Он сказал:
- Да глупый вопрос. Она себе представляет, будто дед попал сюда как бы из прошлого, и теперь хочет узнать, каково это, очутиться в будущем.

- Знаешь, внучка, я не уверен, что увидел что-то новое. В 9 году я был в Японии и уже тогда видел поезда, на которых мы сейчас ездим. Думаю, по-прежнему мы для них – далекое прошлое. На самом деле, я не считаю, что кто-то завез сюда по-настоящему современную на сегодняшний день технику.

- Warum? (59) – живо спросила внучка.
- А почему кто-то должен нам что-то давать. Вот я тебе сейчас объясню. Ты же не отдаешь свою новую игрушку, пока сама не наиграешься? Так и страны. Государство что-то изобретает, пользуется, а когда у него появляется что-то получше, еще новее, интереснее, то устаревшее он отдает или, точнее, продает нам. А мы вынуждены покупать, потому что сами не можем для себя изобрести что-нибудь по-настоящему новое, актуальное.

- Почему мы тогда сразу новое себе не купим?
- Потому что оно не продается. Только для своих. Вот когда оно устареет – пожалуйста, покупайте. Понимаешь, мы или сами должны для себя изобретать, или молча довольствоваться тем, что нам предлагают.
- А Адель занимается танцами, – диссонансом прозвучали слова дочери. - Адель, ты не покажешь нам новое па твоего вальса?
В этот вечер мы много говорили. Я рассказывал им о бабушке, о нашей юности, о проказах детей.

Внук следил за мной: как я ем; что в беседе вызывает у меня интерес; когда замолкаю, задумавшись о своем. Я понимал, что он провоцирует меня некоторыми вопросами. И, поглядывая на дочь, я старался отвечать, не углубляясь в предмет. А внук впивался в меня взглядом, словно чего-то ждал. После ужина он мне сказал:
- Дед, не тереби без конца воротник. Всё нормально.

Значит, я постоянно тереблю воротник? Не замечал никогда за собой такого. Н-да, нервничаю. Это его забавляет?
Выходя из их дома, я подумал, что у нас, вернувшихся из колоний стариков, ничего, кроме внуков, не осталось, а мы им совсем не нужны. У них своя жизнь, нам мало понятная. У нас – своя. И эти жизни почти ничем не связаны, они едва пересекаются.

  59  Почему? (нем.).

X
Спал я плохо. Теперь я часто вижу кошмары. Сегодня мне приснилось, что я тону в болоте, я даже физически ощущал втягивающую меня в глубину силу. Недалеко на твердой земле стояла моя жена и печально смотрела на меня. Я пытался кричать, но рот заливала мутная склизкая масса. Потом рядом с женой появился молодой человек без лица, но я каким-то образом узнал в нем моего внука.

Я крикнул, чтоб он не двигался, что здесь болото! Это мое последнее усилие привело к тому, что я захлебнулся, и меня стало стремительно засасывать. Внук смотрел на меня с интересом и, когда он перевел взгляд на мою жену, я понял, что сейчас он столкнет ее в болото. И в этот момент я напрягся и вырвался из трясины, и уже на яву сделал вздох, который застрял где-то посередине груди. Я был мокрый от пота и меня била дрожь. Я несмело дышал, боясь, что у меня не получится вдохнуть полной грудью.

Утром я поехал на новое кладбище в часе езды от города и отыскал мазар жены. Мазар был на двоих. Второе место для меня, догадался я. Подожди, родная, я еще должен кое в чем разобраться. Нельзя умирать, не поняв главного в жизни.

Я прочитал молитву и пошел в Степь. Она раскинулась далеко-далеко за горизонт. Пахло детством. Казалось, со вздохом взлетишь ввысь.

Я дышал степью как будто совершал какой-то древний торжественный обряд. Раньше воинам-кочевникам не было нужды взбадривать себя спиртным. Они напивались запахом степи, наполняя себя силой и храбростью. Мне вспомнился кюй Курмангазы и представились всадники, пересекающие степь с лихим гиканьем. Я вдруг осознал, что после освобождения нигде не слышал домбры. Даже по радио. Может, домбра, как и айтыс, теперь была под запретом? Двуструнная домбра способна заставить тосковать о прошлом, стремиться к свободе, поверить в мечту. Неужели поэтому ее не слышно?...

Не верилось, но Степь осталась такой же, какой я ее помнил. Это было единственное, что не изменилось под небом.

Подходя к общежитию, я увидел своего внука с товарищем. Сердце гулко застучало. Радоваться? Или случилось что-то из ряда вон выходящее?
Казалось, внук чувствует себя несколько скованно:
- У нас сегодня после обеда свободное время. Вот решили с другом навестить тебя. Познакомься, это Сергазы.

- Я рад. А мама знает, что ты у меня?
- Нет. Это не имеет значения. Она соблюдает все условия в стенах дома, как и обещала до твоего приезда. Остальное – мое дело. Она мне намекнула, что за мое общение с тобой вне дома она не отвечает. Думаю, она догадывается, что я захочу тебя увидеть без семейного ужина.

- Да, но могу ли я без ее разрешения?
- Ты же не откажешься посидеть с собственным внуком в кафе или, если тебе удобнее, на лавочке. В твою гостиницу нам нельзя.
Мы пошли в большое кафе на углу улицы. Тут было очень многолюдно. Мы сделали заказ.

- Дед Сергазы тоже вернулся из колонии, где-то полгода назад. Но он у них долго не задержался, поругался с Сергазовским отцом и уехал. Так что они толком не пообщались, и дед не успел о себе рассказать. Уже 2-3 года как стали возвращаться старики из «поселений». Все ребята ждут, чтобы что-нибудь узнать. А когда они приезжают, что-то не получается: то старики говорить не хотят, то родители мешают. За эти 3 года мы мало что узнали.
- Что вы хотите узнать?

- Разное. Историю Казахстана, например. У нас, знаешь, в школе нет предмета «Отечественная история». Мы же учимся по немецкой программе, и потому многого не знаем. Знакомые ребята из Усть-Каменогорска учат китайскую историю, в Павлодаре – историю Японии, в Петропавловске и Актобе – России, на юге – историю Узбекистана и так далее.

Правда, во всех школах есть маленький курс «Истории Казахстана», но проблема не столько в объеме, а в том, что в разных местах его по-разному дают. Одни и те же события трактуются в зависимости от стремления страны-«арендатора» объяснить исторические связи с казахами в выгодном для них свете.

- И как в их изложении выглядит история Казахстана? – мне стало грустно оттого, что подобной промывке мозгов подвергается уже которое поколение казахов.
- Да мы, получается, кругом «комменты».
- Что это?
- Ну, дед, это когда все живут, чего-то делают, участвуют в истории, а мы не в процессе, только комментарии оставляем. Мы – только фон, молчаливые свидетели исторических свершений других народов. Короче, кто-то на исторической сцене, а мы в толпе, в рот другим народам заглядываем, нуждаемся в покровительстве, нас завоёвывают, нас отвоёвывают, а мы покорно всех сносим.

Все вершат историю,  а нас несет в потоке их исторических деяний. Только вот мы засомневались: откуда у незаметных, слабых, «минусовых» казахов такая территория? Огромная территория в окружении неслабых государств с немаленьким населением. Наши к тому же испокон веков и в Сибири (до Тюмени), и в Восточном Туркестане кочевали, веками там свои законные стоянки имели.

Не понятно. И все одинаково говорят, что мы в истории большого следа не оставили, но каждый фальсифицирует по-своему. Ха, хоть бы договорились. Несогласованность их интерпретаций и заставляет нас сомневаться. Может, мы сыграли в истории такую роль, что ее признания, я уже не говорю о возрождении, никто не хочет? Может, нас в истории было больше, и нас уничтожали, чтобы мы не смогли ни заселить, ни отстоять свою территорию?

Тут принесли еду. Внук попросил официанта, кивая в мою сторону:
- Entfernen Sie von seinem Teller der Olive auf, bitte (60). 
- Ты же их не ешь? –спросил меня.
- Откуда ты знаешь? - спросил я.
- Должен же я хоть что-то знать о моем деде.
- Лучше бы ты знал обо мне что-нибудь поважнее.
- Именно за этим я здесь. Zum Beispiel, es ist wichtig fur mich (61), что ты сидел в колонии, а не торжественно сдавал страну. Но я хочу понять, почему ты сидел, за что? Gro;vater, was mit den Kasachen geschehen hat (62)? 
- Не называй меня «Gro;vater».
- Кешір, ата…

Удивил меня мальчишка. Теперь я понял, почему он так внимательно, оценивающе смотрел на меня: хотел понять, тот ли я человек, который может раскрыться и дать ему информацию. Я с некоторым облегчением подумал, что он не из вежливости отсиживал за столом, тяготясь моим пребыванием в их доме. Интерес – это не презрение. И я, действительно, не ем маслины. В первый раз у них на ужин был салат с маслинами, которые я выковыривал.
Так что он хотел во мне обнаружить? Чего он хотел от меня?

Неожиданно он рассказал о своей детской мечте:
- В саду у ребят были дедушки. И я по ночам мечтал, как однажды ты придешь за мной в сад, и мы вместе пойдем домой, но ты так и не пришел. Я тогда не знал, как это долго – 10 лет, что за это время я успею стать другим человеком. Du bist viel zu sput angekommen (63). Теперь меня не надо забирать, и дорогу домой я знаю.

Так ли это, думалось мне. Знаешь ли ты на самом деле дорогу домой? И где твой дом?
От его детской мечты защемило сердце. Может, ему просто нужен дед? Просто дед, который будет рассказывать о жизни. Просто дед, который будет рядом, пока он не превратится в мужчину.

  60 Уберите с его тарелки маслины, пожалуйста (нем.).
  61 Например, для меня важно (нем.).
  62 Что произошло с казахами, дед? (нем.).
  63 Ты пришел слишком поздно (нем.).

Я не знал, как и с чего начать. Тут он заговорил взволнованно, с каким-то вызовом, словно бросался в драку:

- Помнишь, я говорил тебе о друзьях из разных стран, и о том, что с некоторыми перестаешь общаться. Я не назвал тебе всех причин. Не всегда причина была в том, что у нас были разные интересы и отношение к каким-то вещам. Иногда дело было в другом. Года три назад, когда шли олимпийские игры и в сети вдруг стало модным заключать разные пари с ребятами, один француз спросил меня, почему на Олимпиаде нет команды моей страны. Я не знал, что ответить. Я тогда и Олимпиаду-то не смотрел, как-то не интересовался этим.

После того вопроса я каждый день стал отслеживать игры. Было обидно, почему даже маленькие страны присылали свои команды, а нашей не было. И я обнаружил, что казахи, оказывается, успешно выступали в таких видах, как классическая борьба, стрельба, бокс, настольный теннис, тяжелая и легкая атлетика, но под флагами других стран.

Конечно, было обидно. Я хотел поговорить об этом с учителем физкультуры в школе, но он сказал, что наши спортсмены просто купились на большие деньги. А папа мне объяснил, что никто не хочет вкладывать в спорт деньги, и, кроме того, необходимо вложить много труда и времени, чтобы появились результаты. Может, и так, но ведь другие страны вкладывают, и там наши спортсмены вкалывают ради результатов!

Потом еще был случай. Я познакомился с китайцем из Тайбэя, который знал девять языков. Однажды он попросил меня рассказать что-нибудь на казахском. Я сказал, что не могу. Он удивился, и, сказав, что с «духами» не общается, попросил впредь с ним не связываться.

И это еще не всё. В прошлом году один вьетнамец (он года на 3-4 старше меня), сдвинутый на музыке, сказал мне, что никогда не слышал казахскую песню, и попросил что-нибудь напеть. Хотел, видишь ли, послушать, музыкален ли наш язык. Я ответил, что не знаю ни одной песни на казахском. Он сказал, что так и подозревал, и ушел из связи. Я понял, что они специально задавали такие вопросы, чтобы меня унизить. Тогда-то я подумал, почему им всем надо было, чтобы я знал казахский? Здесь у нас так вопрос совсем не стоит. Общаемся и ладно, не важно, на каком языке.

- Им надо было это потому, что они общались с казахом из Казахстана, а не немцем. Немца они и в Германии найдут. И если не важно, на каком языке общаться, то почему не на казахском? Почему в Казахстане общаются на любом другом языке, но только не на казахском? В чем проблема, если это, как ты говоришь, не важно. Может тогда, наоборот, это очень важно, чтобы на казахском не общались?... Песню-то ты выучил?

- Почему я должен учить песни, чтобы доказывать, что я – казах и люблю свою Родину. Это глупо.
- Иногда Родина начинается с песни, - тихо сказал я.
- Или с разговора с собственным дедом, - он смотрел на меня с вызовом.

Пока я все эти дни раздумывал над тем, имею ли я право просвещать своего внука, сеять в нем сомнения, взваливать на него, может быть, непосильный для его возраста груз собственных ошибок и раскаяния, он ждал. Теперь же он требовал от меня ответа.
- Может, ребята тебя и обидели, но они, возможно, сделали для тебя больше, чем те, кто, стараясь не задеть твое самолюбие, избегает вопросов о том, почему ты не знаешь своего языка и почему твоя страна в аренде, сдана внаём…

Мы проговорили до вечера. Не знаю, как разберутся 15-летние мальчишки во всем том, что услышали от меня. Хотя я говорил лишь о событиях, охватывающих 4-5 лет, правда, непростых лет из недавней истории тогда еще независимого Казахстана. Подозреваю, им это будет сложно. Сегодня они увидели только вершину айсберга. Мне нужно время, чтобы помочь внуку, как минимум, во всем разобраться, как максимум, найти себя, свой путь.

Я поразился их невежеству. Они абсолютно ничего не знали. Это раздражало. Но позже я задался вопросами: много ли молодых людей из разных стран в 80-90-ые, например, годы, могли определенно сказать, кто и за что воевал в годы Второй мировой войны? Много ли молодых казахов в 2010 году могли четко сказать, что произошло в декабре 1986 года? А я сам, рожденный в 1971 году, до конца ли понимал, что творилось в Казахстане в течение всего 20 века? Разве не делали мы, в ту пору еще советские люди, в период перестройки чудовищные открытия из собственной недавней истории?

Так почему же я удивляюсь тому, что мальчишки в условиях замалчивание, отсутствия информации ничего не знают. Разве мы сделали что-нибудь, чтобы оставить память о нашем времени, о времени становления Казахстана после развала Союза?

Где фильмы о нашей жизни 1991-2010 годов, где художественная литература? Ничего мы не оставили, никаких свидетельств. Теперь любой средней руки историк может как угодно и что угодно написать о том времени. Почему я тогда поражен, что мы, наше поколение и наше время, для них – это давно забытое прошлое? Следует удивляться тому, что они вообще задаются вопросами, да еще в их возрасте.

Я понял, что между нами была пропасть. И одним разговором ее не преодолеть, если это вообще возможно...

На следующий день я должен был уезжать. Я не решил еще, куда ехать. Может, вернуться в Астану и прийти в себя. Дочка за ужином спросила:

- Ты решил, когда поедешь к Жомарту и Нурлану?
- Может, мне не ехать к ним? Что я там увижу хорошего?
- Ты так разочарован в нас?
- Что тут скажешь, дочка. Я же никого не упрекаю. Я не был рядом, чтобы помочь вам найти верную дорогу.
- Ну зачем ты так, папа? Мы же не потерялись. Съезди, с внуками познакомишься, пообщаешься.

- Пообщаешься? Я не знаю ни китайского, ни итальянского... Кстати, что ты сделала с мамиными книгами?
- Выбросила. Знаешь, современные дети книг не читают.
- А ты сама?
- Мне некогда.
- Найди хотя бы время пообщаться с детьми.
- О чем ты, папа?
- Ты не понимаешь, что значит «пообщаться с детьми»?

На 5 день моего пребывания в Костанае дочь с детьми провожала меня Талдыкорган к Жомарту. Мы с дочкой договорились, что летом они всей семьей приедут ко мне, как только я окончательно устроюсь. Они смогут снять квартиру и у нас будет возможность побольше пообщаться. Е

ще я рассказал ей о пользе для здоровья детей летнего отдыха на жайлау в юртах. И что это очень популярно сейчас, даже иностранцы приезжают. Оказывается, она об этом слышала. Я сказал, что могу устроиться туда кем-нибудь и присмотреть за детьми. Она дала обещание отпустить ко мне сына на летние каникулы, если я смогу устроиться. На том и порешили. Внук заговорщески посмотрел на меня и, хотя обычно при матери вел себя очень сдержанно, подошел обняться.

- Жазда келесін бе (64)? – спросил я.
- Аріне, келемін! – шепнул он. – Кеше кешке мен вьетнамдыкка ан айтап бердім (65).
- Солай ма? Ол не айтты? (66)
- Ол айтты (67), что я тупой, раз у меня ушел год на то, чтобы выучить песню. И пообещал спеть мне завтра под гитару вьетнамские хиты.

Внучка, обняв меня, прошептала: «Ата, du bist ажеге уксайсын». Неужели помнила свою аже?
Я сел в поезд. Н-да, я стал чувствителен и слезлив. Старость, что ли. Не замечал в колонии за собой такой сентиментальности.

64 Летом приедешь? (казах.).
65 Конечно, приеду. Вчера вечером я вьетнамцу песню спел (казах.).
66 Да ну? И что он сказал? (казах.).
67 Он сказал (казах.).

XI
Я заранее попросил сына не встречать меня на вокзале. Помнил горечь встречи с дочерью и, если откровенно, хотелось немного оглядеться.
Вот и огляделся! Изредка мелькали казахские и славянские лица. Кругом почти одни китайцы и все китайское: вывески, рестораны, магазины и прочее. Все очень быстро двигаются и говорят. С темпом жизни в Костанае и Астане не сравнить.

Гулять по городу расхотелось. Спросил русского парня, как добраться до нужной мне улицы. Боялся, что ответит по-китайски. Но он ответил по-английски. Нужная мне улица находилась в КАЗАХ-ТАУНЕ!

Казах-тауны в Китайской орде…
О Небо, горе мне.
Взяв такси, я показал водителю бумажку с адресом и доехал. Зарегистрировавшись в «old people-house», поехал к сыну. Он жил не в казах-тауне, а в центре города, в красивом особняке.

У моего тридцатилетнего сына было две дочери 7 и 9 лет. Вся семья встречала меня на пороге дома. Угощали меня мясом по-казахски за низким столиком, наливали чай с молоком.

Чувствовалось, сноха подготовилась к встрече. Но этот весь реквизит не грел душу. Говорили они по-китайски, сын переводил. Я чувствовал себя здесь чужим еще в большей степени, чем у дочери. Может, потому, что совсем ничего не понимал и все время ждал перевода, или потому, что сына своего почти не знал. Я был в гостях у чужих людей, у иностранцев. А ведь передо мной сидел мой сын, моя кровь, продолжатель моего рода.

После ужина он повез меня в мое жилище. Я спросил, почему этот район называют «казах-таун». Он ответил, что казахи не любят селиться рядом с китайцами и живут в отдельных районах. Просто их меньше, поэтому казахские районы в городах, где в основном проживают китайцы, так называют.

- А разве не должно быть казахов не менее 50 % от общего числа жителей?
Сын промолчал, сделав вид, что внимательно следит за дорогой.
- Почему твои не говорят по-казахски?
- Так получилось. Окружение в основном китайское.
- Разве не должны были те, кто приезжает к нам, учить наш государственный язык?

- Папа, о чем ты? Никто, презжая к нам, казахский язык не учит.
- А почему? Это же элементарное уважение к народу, на земле которого ты живешь.
- А раньше, в ваше время, приезжая, учили? Где же было тогда понятие об элементарном уважении к народу? Причем и окружение не было китайским, школы казахские были, страна была независимая. И что?

- Живя на территории, которая сдана в аренду, вы тем более должны были сохранять все национальное.
- Это почему? Главное – мы живем здесь и не сходим с этой земли.
- Окопавшийся! – бросил я.

- Что? Я не понял... И что вы, старики, со своими разговорами о земле, языке, о нации! Ну что это даст? Тут главное – остаться на этой территории, на своей земле.
- О какой своей земле ты говоришь?!
- Это та земля, по которой я хожу!

- В свое время в Восточном Туркестане люди тоже думали, что главное оставаться на своей исконной земле. И когда земля уже принадлежала другому государству, они продолжали так думать: надо просто оставаться на этой земле. Этой землей распоряжались, заселяли её китайцами, вытесняли отовсюду местных, лишили их родного языка и их не стало: кто-то эмигрировал, кто-то ассимилировался, единицы несогласных были уничтожены. А ведь люди считали себя патриотами и оставались на своей земле. Только почему-то теперь нет у них ее, своей земли.

- Отец, ну чего вы, старики, от нас требуете. Время ушло. Каких перемен можно ожидать? И потом, вам что, колонии мало? Теперь все проблемы решены. Везде порядок, у людей есть работа, у детей – будущее. Опять же, вас содержат: сыты, обеспечены.
- А мне сытость не нужна. Я готов и впроголодь жить.
- Знаю. Мне рассказывали, в какой нищете при вас раньше жили пенсионеры и не только они.

- Да, лучше впроголодь, но свободным, чем сытым рабом. И о каком, скажи мне, будущем для детей ты говоришь?
- Они не будут нищими, которые кормятся лишь разговорами о независимости, пока иностранцы грабят страну.
- А китайцы не иностранцы? Они не грабят, выкачивая нашу землю?
- Они платят за это ту цену, в которую оценили свою землю казахи. Разве не так? И они не хотят быть иностранцами, они хотят жить здесь как на родине, учат детей любить эту землю.
- Не сомневаюсь. А где будут казахи?
- Казахов никто не гонит.

- Хочешь, чтобы они за это благодарили?
- Отец, это бесполезный разговор... Ну хорошо. Ты думаешь, лучше, чтобы мы сами жили на огромной территории, не умея ее обустроить, накормить ее богатствами несколько миллионов человек, жить в нищете и бесправии? Или все-таки лучше заселить землю людьми, которые этого хотят, и которые способны использовать ее на пользу людям.

Теперь все, кто хочет, могут добиться благополучия, законы соблюдаются всеми, коррупции нет, преступлений нет. Все устроено для людей. И если это стало возможным благодаря другому народу, раз уж мы сами не смогли этого сделать, что в этом плохого? И потом, коммунизм, к которому мы идем, более справедлив по отношению к человеку, чем та демократия (то ли управляемая, то ли переходная, то ли азиатская), которую вы строили, да так и не построили.
- Те, кто ту «демократию» строил, на самом деле к ней и не стремился.

- Ты так говоришь о них, как будто ты тогда не жил в стране. Вы все строили, и у вас не получилось. Только не говори мне, что, когда решали вопрос о сдаче страны, ты сидел в колонии за свободу, что ты не имеешь к этому отношения.
- А я этого и не говорю. И я не открещиваюсь от того, что в итоге стало с моей страной, сын. Почему ты решил, что я буду «умывать руки» от своей униженной Родины или оправдывать себя?

- Ну, не знаю. Если бы вы, те, кто попал в колонии, пришли к власти, то всё началось бы сначала. А народ не мог снова ждать и гадать, что же получится у вас, а, может и не получится. Кыргызстан в начале века проходил через попытку скинуть засидевшегося лидера с его семейкой и довериться оппозиции, да только хуже стало...

Вот наш народ и нашел единственный выход. Сами не могли управлять, поручили другим. И ведь эти другие с легкостью справились, уже через пару лет навели порядок.
- Ты сам не знаешь, что говоришь. У тебя каша в голове. Казахи говорили: «Счастлив народ, сам собой управляющий». Подумай об этом. Сделай усилие! И пойми, что такое народ, страна, свобода! Загляни в прошлое хотя бы на полвека!

- Это уже не имеет значения. Зато я разбираюсь в том, что происходит сейчас, и как надо жить. И потом, мама мне рассказывала, какой беспредел творился в стране и почему ты поддержал тех, кто вышел на улицы с протестом. Даже представить страшно, как вы жили.

Вор на воре, нищета и полнейшее бесправие людей, апатия, невозможность обеспечить будущее детей, правовой нигилизм, полное отстутствие морали и культуры. Все, что считается у цивилизованных людей предосудительным, а то и преступным, у вас приносило жизненный успех и культивировалось. Я не хочу учить своих детей лгать, воровать, предавать, ставить подножки, идти по головам...

- Этому, к несчастью, учит жизнь, управляемая законами, которые родители не смогли сделать справедливыми!
Сын не слушал:
- Не хочу, чтобы они получали оценки, а не знания, чтобы зависть к имущим и чувство социальной несправедливости отравляли им жизнь и травмировали психику. Нет, повторения этого нельзя допустить.

Сын говорил очень убежденно, искренне веря в сказанное. Органы опеки поработали? Даже с дочерью они не пошли дальше общих инструкций, а его нашпиговали. Почему? Более благонадежен? Или догадывались, что у меня с сына будет другой спрос, нежели с дочери, и на этот случай вооружили. Тут было проще, чем с дочерью: он меня почти не знал. Ему было всего 7 лет, когда меня забрали. Впрочем, не уверен, что органы им как-то особенно занимались.

Боюсь, в этом даже не было необходимости. Он жил среди китайцев и перенял их видение проблемы. Да и захочет ли он и ему подобные в чем-то разбираться, если у них все благополучно? Он не хочет абсолютно ничего менять в своей жизни, жизнь остальных его не интересует. У нас получался разговор двух глухих.

XII
На другой день я пошел побродить по городу и зашел пообедать в какую-то забегаловку. Взял блюда, пальцем указывая на выставленные на витрине образцы. Из дальнего угла мне помахал рукой старик, приглашая за свой столик. Он был старше меня лет на десять, на вид суров, но суровость его была не злая, а исполненная достоинства.

Он сразу определил, что я впервые в Китайской орде, поняв это по моему заинтересованному взгляду, по тому, что я не понимал китайца, который меня обслуживал. Местных казахов-стариков он узнает по их мимике и жестам. Они стараются не смотреть на то, что видят вокруг, чаще всего не обращаются к китайцам (тем более не заходят в китайские ресторанчики). И главное: в их желании сохранить спокойствие и продемонстрировать (китайцам или себе?) собственное достоинство проскальзывает суетность и страх.

Мой визави не сидел в колонии и всё, что здесь происходило, видел своими глазами. Он был настоящей находкой для меня.
Он мне и рассказал, как все начиналось, когда пришли китайцы. 

Китайцам сдали территорию двух областей на 75 лет. Аренда закончится только в 2090 году. Как показало время, договор аренды не предусматривал условий сохранения казахской культуры и языка. Всё пустили на самотёк. Учитывая плотность местного населения и нужду в рабочих руках в условиях развития региона, который собирались арендовать китайцы, оговорили количество рабочих мест для местных (не менее 15 % от общего числа работников предприятия) и равную оплату труда китайцам и нашим.

До прихода китайцев казахи думали, что смогут влиять на ситуацию и заставят «гостей» считаться с местными обычаями, подстроиться под наш образ жизни и научат их говорить по-казахски.

Китайцы появились 1 января 2015 года. Везли людей (в основном строителей), технику, стройматериалы и прочее целыми эшелонами. Они разбили множество поселков из вагончиков, там же располагались их конторы, магазины, ресторанчики, медпункты. Сразу стали строить железные дороги, рыть котлованы. Через два месяца, к весне, провели все подготовительные работы на огромной арендованной территории. Всё это время они никак с нами не контактировали. Им не понадобились ни наши акиматы, ни магазины, ни мы сами. Всё было своё.

Весной прибыла большая партия сельхозрабочих, они начали сеять, покрывая тысячи гектаров. Строители стремительно возводили целые районы близ городов. Осенью уже собрали богатый урожай, большая часть которого ушла в Китай. В новые многоэтажные дома въезжали китайские семьи.

Открылись китайские школы и два университета, заработали китайские клиники, кинотеатры, появилось 50 телеканалов на китайском языке. Вся инфраструктура была готова и отлично функционировала. О каком влиянии на них могла идти речь. Это было смешно. Китайцы жили, не замечая местных жителей.

Потемнев лицом, старик рассказал, как наши сначала стали обращаться в китайские клиники, а уже через полгода пошли наниматься к ним на работу и... стали активно учить китайский язык. Работа у китайцев неплохо оплачивалась и ее было много: рудники, крупные и мелкие предприятия, сельское хозяйство, всякая черная работа. Китайцы обошлись бы и без наших работников, но было условие: не менее 15 % рабочих мест следовало отдавать местным. И работодатели придерживаются этого минимума, но не более.

Через полтора года исчезли представительства казахстанских властей всех уровней. Не стало ни акиматов, ни налоговой, ни загса, ни полиции, ни департаментов образования – ничего. Всё было передано властям страны-арендатора, которые открывали в своих конторах небольшие отделения для местных с обслуживанием на казахском языке.

Постепенно исчезла наша государственная символика, памятники, претерпела значительные изменения школьная программа. Не выдержав конкуренции, позакрывались местные больницы, магазины, рестораны, парикмахерские и многое другое. Мы сами пошли к китайцам. И показателем того, что мы проиграли, сдались, был тот факт, что родители стали заставлять детей учить китайский язык, отдавать их в китайские школы.

Китайцы предоставили нашим возможность зарабатывать, но они предлагают казахам самую грязную работу. Для тех, кто имеет хорошее образование, перспективы роста не было и нет. Распространено такое понятие как «стекляный потолок»: гипотетически ничто не мешает казахам сделать успешную карьеру, но реально можно подняться по службе только до определенного уровня, а там они натыкаются на невидимую и непреодолимую преграду.

Казахам доверяют исполнение, но не руководство, т.к. не верят в то, что они смогут руководить, нести ответственность. Это распространяется на всех без исключения казахов. Почему? Потому что народ не удержал собственную страну и не смог стать рачительным хозяином. Какое еще доказательство нашей никчемности требуется?! Кто не согласен, уезжает за хорошей жизнью в другие страны. Так вытесняют казахов.

- А как же соблюдение требования о проживании на арендованной территории не менее 50 % местных? - спросил я.
- С этим была проблема только первые 5 лет. Потом они ее технично решили. Население двух сданных китайцам областей составляло около четырех миллионов человек, поэтому сразу столько же китайцев въехало. Приехавшие в первые годы китайцы сотнями вступали в брак с казахами, русскими, корейцами. Таким семьям даже выплачивали подъемные, которых хватало на покупку квартиры, мебели, машины.

Это и привлекало наших. Мужьям и женам китайцев в первую очередь предоставляли работу на китайских предприятиях, так что жили они обеспеченно. Мы думали, что таким образом они хотят ассимилироваться, да не тут-то было. Я тебе просто объясню. Вот пример. Рожденных от смешанных браков детей записывают казахами, не важно кто казах, отец или мать. Кстати, из казахов и казахстанцев чаще были матери. Спросишь, почему? А потому что, оказывается, у китайцев были проблемы с преобладанием мужского населения над женским. В процентах это было не так много, но в цифрах разница составляла около сотни миллионов. Ты представь, не хватает жен для ста миллионов мужчин-китайцев.

Для тех, кто ехал сюда из Китая, дополнительным стимулом становилась возможность найти здесь жену. Китайцы брали казахские (русские, корейские, немецкие, татарские) фамилии супругов и меняли имена. Вот и считай, даже приблизительно от ста тысяч таких браков в первые же пять лет родилось примерно 250 тысяч детей, записанных казахами или по национальности других казахстанцев. В течение этого времени въехало  столько же китайцев, уровняв соотношение фифти-фифти. И так каждый год. Это не считай нелегалов. Никто точно не знает, сколько здесь китайцев.

Через 10 лет уезжающие сотнями казахстанцы погоды уже не делали. Сейчас, спустя 20 лет после начала аренды, выросло целое поколение молодых людей, являющихся наполовину китайцами. Девушки от первых смешанных браков, например, записанные казашками, снова выходят замуж за китайцев и родившихся детей записывают по себе, т.е. казахами. Через поколение все здесь станут называться казахами, но по сути будут китайцами. И понятно, что лучше быть, чем слыть. Китайцы, без сомнения, выберут лучшее. Так что к 2090 году на арендованных Китаем территориях будут находиться исключительно потомки казахстанцев, проживавших здесь до 15 года.

Всё согласно договору и даже лучше. К моменту возвращения страны чужих уже не будет, всё население – потомки казахов или ранее живших здесь людей других национальностей. НО… только на 1/16 крови они будут некитайцами. Через пару поколений эту погрешность исправят. К 90 году рожденным здесь в первые 10 лет аренды будет по 70-80 лет. Сегодняшние дети к тому времени станут бабушками и дедушками. Ни они, ни два следующих поколения не будут представлять себе жизнь иной, поскольку они будут воспитаны на всём китайском: традиции, культура, история, язык.

Сохранятся и никуда не денутся китайские производства, школы, клиники, ресторанчики и прочее. Даже если территория будет благополучно возвращена, всё равно это будет Китай по составу населения, по его воспитанию и образованию, по его образу жизни и менталитету .

- Но обычные китайцы могут не захотеть претворять всё это в жизнь. Как можно так манипулировать ими? Ценой жизни, свободы выбора и личных чувств нескольких поколений простых людей проводить такую политику безнравственно.
- Даже не сомневайся, они будут неуклонно следовать этой государственной стратегии, потому что приехавшие сюда китайцы точно знают, что их потомков никто не ждёт в Китае после 2090 года и никто не предоставит им, десяткам миллионов человек, жилье и работу. Так что нынешние китайцы побеспокоятся о том, чтобы обеспечить нашу землю своим потомкам.

И что значит «не будут претворять в жизнь»? Они это уже делают и очень успешно. Так что, после окончания срока аренды Китай официально уйдет, но китайцы останутся, не важно, как они будут называться. Ты говоришь: «Ценой жизни нескольких поколений». Но для Китая с историей в несколько тысячелетий два-три поколения – не очень уж значительный период. И плату жизнью Китай ни от кого не требует. Болнн того, он обеспечивает своему народу жизненное пространство без войн и кровопролития.

- Но они же поглотят нас! Ведь их немало и в других ордах!
- Если бы мы были независимы, мы могли бы, как минимум, контролировать миграцию, но пока Казахстан в аренде, мы ничего не решаем. А потом, я уверен, будет слишком поздно что-то предпринимать. Вспомни поговорку: «У плохого хозяина в доме гость хозяйничает». Вот гости у нас и хозяйничают. И это началось не при китайцах. Казахи и их предки веками были хозяевами своей земли.

А в девятнадцатом веке, упразднив местную власть ханов, начала хозяйничать царская Россия, потом – Советы. Сначала за нас решали, где нам жить и где кочевать, потом – как жить и кормить себя, и, заставив осесть на земле, окончательно нас оседлали. Нас методично отучали от многовековой традиции кормиться, содержа большое поголовье скота, удерживать большую территорию. Этим казахи могли жить, обеспечивая себя и экспортируя мясо, молочные продукты, кожу, и сохраняя здоровую экологию и богатые недра земли на будущие времена. Но Советы решили иначе и превратили страну в сырьевой придаток Союза (а потом своя власть – в сырьевой придаток мира).

При Брежневе засеяли целину, мало пригодную для выращивания пшеницы (рекорды достигали не количеством и качеством собранного урожая с гектара, а размерами повсевных площадей), сокращая земли для выпаса скота. Потомки живших и кочевавших на огромных территориях казахов забыли вкус вольности, ощущения пространства, власть над степью под быстроногими конями.

Еще за нас решали, кому жить на казахской земле. Советы полвека делали из нашей страны тюрьму. Только благодаря народу Казахстан стал родиной для всех департированных, пригнанных, изгнанных, раскулаченных, выселенных, сосланных, вернувшихся из эмиграции в 50-ые годы.

Законы степи диктовали оказывать помощь любому находящемуся в пути, чтить и отдавать последнее гостю, который оказался в доме казаха. После окончания ссылки многие оставались, значит, выбрали эту землю для себя и потомков. Люди многих национальностей стали нам братьями. Земля, на которой мы родились и выросли, роднила нас. За время массовых переселений народов в Казахстан выросло три поколения казахов, все больше терявших себя.

Вот тогда по-настоящему и начался процесс постепенного исчезновения казахов, которые превращались в усредненного homo soveticus. После развала Союза Казахстан хотел стать родиной для всех казахстанских национальностей, а в итоге не стал родиной даже для казахов. Он и не мог быть Родиной. Мы сами лишили нашу землю этой способности. Чьей родиной мог стать Казахстан, если здесь полтора века не было народа-хозяина и, как следствие, народа-патриота? Теперь здесь просто проживают какой-то период жизни. Страна-транзит. Перевалочная база. Пришёл – обогатился, вернулся домой. Шелковый путь.
- Думаете, хозяйничая здесь, китайцы решили сделать эту землю своей родиной?

- Почему бы и нет. На нашей планете земля принадлежит тому народу, который на ней проживает, ее защищает, на ней работает, и эта земля становится его родиной. Да это и не главное для китайцев – расширить границы Китая. Сегодня не главное очертить территорию, главное – реально на ней присутствовать.

Китайцы смотрят дальше многих народов, на сто-двести лет вперед. Придёт время, когда большинства полезных ископаемых не будет, главной ценностью станет плодородная земля, которая будет кормить человека. И продукты питания будут стоить в разы дороже техники, без которой (в отличие от еды) человек вполне сможет прожить. Китайцы уже сегодня стараются не использовать свою землю, приберегая ее на будущее.

Ведь дело не в том, что им не хватает земли для проживания, как мы ошибочно считали. Китай занимает только 50-ое место (!) в мире по плотности населения, это  примерно 130 человек на квадратный километр. А при этом существует 6 стран с населением более 1000 человек на кв. км. и около 30 стран с населением свыше 200 и более человек на тот же кв.км. Словом, в Китае есть собственные незаселенные земли, но их удобряют, берегут и ими не пользуются.

И так будет продолжаться до тех пор, пока они смогут выращивать или покупать сельхозпродукты за деньги взамен продажи техники и прочей произведенной человеком продукции. И, когда будет истощена земля на большей территории земного шара и остро встанет проблема с обеспечением человека едой, Китай сможет прокормить свой народ. Что станем делать мы, когда будут опустошены наши недра (это лет 20-30), когда окончательно будет истощена земля (это лет 40-50)? Мы загубили природу, разорили землю, нарушили экологический баланс. Мы предали свою землю и она ещё накажет нас.

Старик помолчал, потом задумчиво сказал:
- Я много думал о том, когда мы стали терять себя как народ, когда были сделаны первые, еще незаметные шаги с этому? Веками соседствую и воюя с Китаем, гунны, а потом тюрки понимали, что важно не столько противостояние двух государств, сколько противостояние двух культур и мировоззрений. Они, тюрки, сознательно отталкивали всё чужое, противопоставляя этому собственную историю, культуру, общественное устройство, военную тактику.

И, главное, с V века до н.э. кочевники имели собственную религию, основанную на культе неба – Тенгри и земли – Умай. Предки говорили, что сотворено было вверху голубое небо и внизу бурая земля, а между ними были сотворены сыны человеческие. И эти сыны молились Небу и Земле. Почти двадцать веков кочевники, ведущие войны с соседями, сохраняли эту религию и свой образ жизни.

Они веками успешно противостояли превосходящему по численности и богатству соседнему Китаю. Сопротивляясь нашествию ислама, по-прежнему почитая Тенгри и чтя предков, тюрки вершили собственную историю. При Чингисхане, который тоже молился Тенгри, кочевники сохранили собственную территорию и мощное влияние на соседние государства. Но когда после распада Золотой Орды в 15-16 веках ислам стал проникать в Степь, началось ослабление кочевых родов. Их вера в Тенгри ослабла и стала размытой, разбавленная исламом, сами же кочевники всё больше разобщались.

Я думаю, когда казахи отказались от религии тюрков, они потеряли себя, веру в собственную историческую правоту, силу и право оставаться самими собой (а не подлаживаться под законы новой для них религии, ценности и образ жизни чужих народов), а значит и отстаивать это право. Ислам их ослабил, потому что образ жизни казахов-кочевников, их мироощущение, менталитет основывались на единении с природой, голубым небом и бурой землей. Мы уступили в борьбе духа, культур, мировозрений, а потом потеряли и всё остальное. История казахов 18-20 веков тому свидетельство.

В большей степени формально приняв ислам в 18-19 веках или будучи атеистами в 20 веке, казахи перестали возносить молитвы Тенгри и он отвернулся от своего народа. Ни атеизм, ни ислам не дали нам силы, не обогатили нас духовно, не сплотили народ, не подняли его самосознания. Что теперь? Будем пробовать буддизм? Может, казахам не стоило так опасно экспериментировать с тем, что составляло их основу и суть?

Посмотри, какие страны и народы сохранили себя на исторической арене? Это те, кто сохранил свою национальную особенность, веру, язык. Все, кто перенимал чужое (будь то система ценностей, язык, религия, образ жизни) постепенно, но верно теряли экономическую, политическую независимость, землю. Вот тебе результат противостояния культур, религий, национальных идей.

Я знаю одно: наши предки, поклоняясь Тенгри, веками отбивались от китайцев, а мы сами пошли под них. Что тут скажешь? Когда внуков ругаю за то, что они окитаиваются, они меня кладут на обе лопатки одной фразой: «Разве вы оставили нам выбор: жить с китайцами или не жить?». А ответить нечего, по большому счету-то они правы.

Живя рядом с китайцами, хоть как сопротивляйся, а всё равно, рано или поздно, они нас через себя пропустят, переварят и китайцами сделают. Разве наши власти, сдавая страну, об этом задумывались? Нет, они подсчитывали барыши и сейчас продолжают это делать, пока казахи бесследно растворяются. Не землю в аренду сдали, а народ на полное исчезновение отдали за деньги. Еще бы китайцы не презирали нас за нашу продажность. Мы получили то, что имеем сейчас. И мне нечего ответить внукам. Оправдания проигравших никого не интересуют. Когда судьба нашего народа решалась, тогда надо было умирать за Казахстан…

После этого разговора я не находил в себе сил встретиться с сыном. Я позвонил ему и сказал, что сегодня не приду, болен, мол. Сын ответил, что приедет сейчас же, может, мне нужна помощь врача.

Мы поговорили, сидя на лавочке в маленьком саду. Сын рассказал о своей работе в крупной компании своего тестя.
- Скажи, почему ты не женился на казашке? – спросил я.

- Да какая разница?
- Если нет разницы, то почему не женился на казашке, чтобы родить мне внуков-казахов? Потому что у отца твоей жены здесь налажен крупный бизнес? Потому что так легче работать с китайцами? Иметь возможность подняться одной ступенью выше? Ради чего?

- Я делал это для твоих внучек.
- Кто мои внучки, казашки или китаянки?
- Я тебе их не навязываю.
- Нет, ты ответь, кто они. Говорят они по-казахски? В какую школу ходят?
- Они записаны казашками.
- Записаны? То есть ты понимаешь, что они только записаны по тебе, отцу-казаху? Хоть бы ты мне сказал, что по любви женился, я бы это понял и принял, а ты, видно, продался за благополучие и спокойствие. Жена тебя купила. Причем не тебя, а твою национальность, чтобы детей легализовать и оставить в стране, когда срок аренды кончится. Хорошо, они останутся здесь, но кем будут, казашками или китаянками?

- Конечно, казашками. Что за вопрос?!
- Ах, все-таки казашками? Почему тогда ты не растишь их казашками, если думаешь об их будущем здесь, на этой, подчеркиваю, казахской земле? Почему они не говорят по-казахски? Не ходят в казахскую школу? Если я их спрошу, назовут ли они мне свой род? Имеют ли они об этом понятие? Знакомы ли они с казахской историей? Знают ли они хотя бы одну казахскую сказку? Скажи же, что в них от казахов, кроме твоей фамилии? Что в тебе, моём сыне, осталось от казаха?
Сын отшатнулся от моего последнего вопроса, потом поклонился по-китайски, вежливо попросил быть завтра к ужину и ушёл.

Меня не волновал бы вопрос о том, что сын женился на китаянке, если бы он сам не превращался в китайца и детей не воспитывал китайцами. Живя среди других народов, контактируя с Востоком и Западом, испоков веков казахи женились на женщинах других национальностей.

Мальчикам чаще разрешали заключать подобный брак, потому что они приводили жену в свою семью. И она жила по традициям народа, в который входила. Своих же девушек не отдавали, потому что предполагалось, что она, выходя замуж, становится человеком другой семьи, и, в случае смешанного брака, рожденные ею дети пополняли другой народ. Таков закон казахов. А дети, составлявшие род, его численность и силу, были главным богатством.

Чем больше детей, тем сильнее и крепче род, тем больше гарантировано его будущее. Раньше у казахов потерявшие отца дети воспитывались всем родом, семьей. Люди – главная сила рода. Перед стариками испытывали пиетет, они были памятью рода, они накапливали и передавали знания. Но в 90-ые годы казахская семья сломалась и первые признаки – появление казахских детей в детдомах. Нарушили основное правило казахского общества, согласно которому женщина укрепляет единство семьи, а мужчина укрепляет единство народа. Распространенным явлением среди казахов стали разводы. К чему это привело? Женщины занимались воспитанием мальчиков.

Отцы перестали принимать в этом участие и мальчишки, не видя примера, не могли вырасти настоящими мужчинами с чувством ответственности перед стариками, женщинами, детьми. Они не умели бороться, сопротивляться, отстаивать и защищать, но готовы были приспосабливаться и подстраиваться. Пока сохранялась семья, детям передавались традиции, любовь к своему народу. После ее разрушения, кто мог привить ребенку чувство национальной гордости?

Оралманы нас презирали. Я теперь понял, почему. Причина была не только в том, что мы, казахи, в большинстве своем не говорили по-казахски, но и в том, что мы перенимали чужое, постепенно теряя своё. Они уже видели нашу будущую гибель. Оралманы, поколениями жившие на чужбине, хорошо освоили эту истину: пока держишься своих национальных традиций и языка – сохраняешься как народ, теряешь их – тебя нет, ты ассимилирован.

Я помню день, когда очень четко понял, что казахская семья в своем падении переступила какую-то критическую черту. Случилось это в 2007 году. Я шел из магазина к машине и вдруг на тротуаре увидел аккуратненькую маленькую апашку. Она стояла с протянутой рукой. Я сначала не понял, растерялся. Она как-то непонятно протягивала руку. Не поймешь: то ли милостыню просит, то ли просто руку перед собой держит.

Но, когда она заметила, что я на нее смотрю, она чуть заметнее выставила руку вперед и низко опустила голову. Сомнений не было. Она просила милостыню. Я собрал все деньги, что у меня были и, вкладывая их в кулачок морщинистой, натруженной руки, шептал: «Апа, уйге кайт, уйге кайт». Старушка мелко-мелко закивала головой, свободной рукой вытирая глаза, и, согнувшись, пошла от меня. Я сел в машину и долго не мог унять дрожь в руках. Почему я так сказал ей «уйге кайт»? Почему я чувствовал себя таким раздавленным? Это был стыд за казахскую мать, и я хотел, чтобы она ушла домой, не позоря нации? Или это был стыд за себя и мое поколение, потому что мы не смогли обеспечить своим старикам достойную старость, и я не хотел, чтобы мне напоминали об этом таким образом? Или мне было стыдно за то, что я подаю милостыню, унижая ее? Я и сегодня не могу дать себе ответ.

Но я до сих пор содрогаюсь, вспоминая это. Мы должны были обеспечить своих стариков, а не подавать им милостыню из жалости! Они не должны были зависеть от нашей щедрости, они, поднимавшие и сохранившие для нас землю. Я, сегодняшний, во сто крат жальче, чем та апашка. Может, она и нуждалась, но жила на своей земле. А я? Ту старушку я больше не встречал, хотя не раз потом бывал на той улице. Вероятно, она больше не выходила и не подвергала себя унижению. А нам, нынешним казахам, оставаться униженными до конца жизни… 

На следующий день сноха поздоровалась и пригласила меня к столу на казахском языке, надела на голову платок (где-то вычитала, наверное). Да разве это мне было нужно?

После ужина сын повез меня в общежитие. По дороге он сказал, что, может, он и не стал настоящим казахом, но его никто и не воспитывал казахом. И в ответ на вчерашний мой вопрос, что же в нем от казаха, он ответил: только кровь. Ничего другого в нем нет. Другого он и не получил ни от меня, своего отца, ни от своего народа. Он спросил, может, это не только его вина, что он остался никем и теперь оказывается втянутым в орбиту другого народа?

Он и не делал попыток обрести то, что не получил в детстве. Будучи слабым, он не хотел через труд и истытания становиться сильным и самостоятельным. Он не хотел разделять сложную судьбу своего народа, он хотел пробиться в одиночку. Дело не в отсутствии достаточного знания языка и обычаев, а в слабости его духа. Он сдавался на милость более сильному народу и в нем хотел обрести опору и самоидентичность.

Китайцы для него привлекательны. Китайская государственная программа «одна семья – один ребенок» привела к тому, что выросло уже два поколения китайцев, в которых родители вкладывали всё, что было возможно. Развивали их духовно, интеллектуально, физически. Нынешние китайцы одни из самых интеллектуально развитых, физически здоровых, самодостаточных, уверенных в себе людей. Все эти годы Китай, помимо прочего, вкладывал в человеческий капитал. За ними – будущее.

Китаец Сым Цянь, живший примерно во втором веке до н.э., сказал: «Те, кто не забывают прошлого, являются хозяевами будущего». Пример китайцев и японцев подтверждение тому. Тот же Китай падал и возрождался, дробился и вновь объединялся, проигрывал войны, был колонизирован, порабощен и унижен, но китайский народ всё это время сохранял себя, свою память, свою историю, свои традиции, знания, культуру и язык.

Да, история и культура Китая одна из самых древних, но не потому, что китайцы – самый древний народ, а потому, что это один из немногих народов, который пронёс через тысячелетия свои традиции и сохранил себя как нацию. И у них будет будущее, потому что они хорошо помнят своё прошлое. В этом их сила.

А мы так и не смогли восстановить свою историю, то опутанные фальсификациями, то стремящиеся восславить только собственный род, то начинающие историю целой нации с очередного витка развития государства. Ни знания прошлого, ни покаяния за свои ошибки, ни гордости за свои героев.

И еще я понял, что дело не в силе китайцев, а в нашей слабости. В самом Китае веками живет немало народов, так и не растворившихся в ханьцах. А мы добровольно, без всякого сопротивления сдаем позиции, отдавая себя как народ. Нас еще не переварили, а мы в мыслях уже готовы к этому. Как страшно и верно звучат слова: «Нация не может погибнуть, кроме как от самоубийства». Это сказано о нас, казахах. Мы сами уничтожали себя как нацию. Мы сами себя убили. И нет нас между небом и землей.

Я хотел, чтобы всё это было сном, мечтал проснуться в колонии. Тамошнее неведение наше было истинным счастьем, потому что в заточении мы продолжали жить в том Казахстане, который знали и помнили. Я страстно, до ломоты в висках и зубовного скрежета хотел ничего не знать о трагическом настоящем моего несчастного исчезающего народа.

XIII
Вернувшись в свой «old people-house», я встретился с Сабитом, Мухтаром и Андреем. Конечно, их интересовало, что я видел и что я смог увидеть. Проговорили мы долго.
Сабит, вспомнив свое обещание вернуться к разговору о смысле жизни стариков из колоний, рассказал, что многие из них нашли для себя дело. Здесь, в «old people-house», первая их обязанность состоит в том, чтобы облегчать возвращающимся людям процесс адаптации. Хотя слово «облегчать» в данной ситуации звучит издевкой, так как именно они вынуждены обрушивать на новичков весь ужас произошедших перемен.

Но кто-то должен это делать, иначе само возвращение может так и не состояться. Ведь были и добровольно ушедшие из жизни, не желавшие или не сумевшие жить в нынешнем Казахстане, были и потерявшие рассудок, и эмигрировавшие за рубеж, и спившиеся.

Сам Сабит раз в три месяца на неделю ездит к сыну и активно просвещает внуков. Близкое общение с ними подтолкнуло его, в прошлом художника, к идее делать комиксы на сюжеты казахских сказок. Сабит рассказал и о своих друзьях: «У Андрея супруга и взрослая дочь в Беларуси, на родине жены. Но он не захотел быть просто пенсионером там, здесь же у него уйма дел. Он помогает нашим, так что скорую помощь мы почти не вызываем. Он же следит за тем, чтобы нам хорошо готовили в столовой, чтобы мы соблюдали режим и прочее. За 20 лет колонии он привык к такой жизни, и поменять ее он теперь не хочет или не может.

В последнее время к нему постоянно обращаются за консультациями врачи из астанинских клиник, и уже почти полгода как он раз в неделю проводит для молодых докторов, как мы это называем, «врачебные чтения». У Мухтара семья еще в 10-ые годы эмигрировала в США. Они приезжали, когда он освободился, хотели его забрать, и власти с удовольствием отпустили бы его туда (они вообще приветствуют отъезд стариков). Но Мухтар уперся. Он взял на вооружение казахскую поговорку: «Лучше блуждать вместе с народом, чем найти дорогу только для себя». А в прошлом году летал к семье в гости, и вернулся с твердым убеждением, что там ему делать нечего: сытое и пустое существование. Дети присылают ему деньги, которые он тратит на издание книг».

Три дня подряд я приходил к одной городской школе, сидел на лавочке и смотрел на детей. Сам не знаю, зачем. Может, надеялся познакомиться с детьми или их родителями, но все спешили, никто не присаживался рядом.

Однажды подошла учительница лет двадцати пяти, сказала, что видит меня из окна уже который день. Спросила, не встречаю ли я внуков? Я откровенно сказал, что хочу узнать про современную школу, и добавил, что недавно вернулся из «выселения». Она присела рядом и стала рассказывать.

Все школы у нас смешанные. Учатся дети на трех языках. И никого не волнует, что если ребенку не даются языки. При этом если он имеет склонность, например, к точным наукам, которые читаются на английском языке, то он будет лишен возможности проявить себя в математике или физике. И, в итоге, не продвинется ни в английском, ни в предметах, которые ведутся на этом языке.

Каждая треть из перечня дисциплин читается на одном из трех языков, и, если ребенок знает хорошо только один язык, то большая часть предметов (2/3) останется для него малодоступной. Программа элементарнейшая, потому что уровень учителей очень низкий. При этом учителя и сами-то не всегда достаточно хорошо владеют языком и наносят больше вреда в его освоении, чем пользы. Те, кто хорошо знает языки, в школы не идут. Профессия учителя – в ряду самых непрестижных. Обучение фактически заменено зубрежкой. Кто хочет получить знания сверх программы, нанимает репетиторов. Это делают все, кто собирается продолжить образование. Продолжают его чаще всего в зарубежных университетах.

- Как же они учатся с такой базой?
- Что удивительно, учатся хорошо. Даже лучше многих других. Для студентов из других стран учеба – возможность само собой разумеющаяся. Для наших – доступ к тому, чего здесь не имели в необходимом объеме. Они рвутся к знаниям, которых не дополучили. И к тому же хорошее образование для них едва ли не единственный способ добиться успеха в жизни.

Смешно, у нас заставили детей учиться, когда полностью развалили систему образования. Чего лишены, к тому и тянутся. Кстати, репетиторы по математике, физике, химии используют старые советские школьные учебники. Словом, дети понимают, что могут полагаться только на собственные знания. Вот так долго нация шла к простому осознанию того, что надо не надеяться на продажу сырья, а работать собственными мозгами.

- Здорово. Это же сила, интеллектуальный потенциал страны, наше будущее. После университетов дети возвращаются?
- Нет, к сожалению.
- Почему?
- Они востребованы везде, за рубежом уже сформировалась репутация нашей молодежи как креативно мыслящей, ответственной и дорожащей хорошей работой. К тому же, порой согласной работать за меньшую оплату, чем другие.

- Но здесь они нужнее.
- Увы, здесь они люди и специалисты второго сорта, даже если имеют лучшее образование. «Арендаторы» к местным относятся с нескрываемым пренебрежением. Это клеймо и наследие прошлых поколений,  которые развалили богатую страну. Простите мне эти слова. Немцы, японцы, китайцы, французы, корейцы, узбеки, русские, индусы привозят своих управленцев, а наши специалисты – на третьих ролях.

Власти в Лондоне, в общем-то, заинтересованы в такой ситуации. Они не хотят, чтобы у местных были банки, крупный бизнес, свои медиаресуры. Это для них угроза: сначала образование, вера в свои силы, самостоятельность, самодостаточность, а потом – стремление к не только собственной независимости, но и независимости всей страны. Может, через поколение-два ситуация изменится, но в это мало верится. Тот, кто реально владеет страной и сдает ее в аренду, в этом совсем не заинтересован.

- Но ведь срок аренды когда-нибудь закончится?
- К 2090 году. Они могут еще 2-3 поколения отдыхать. Это 40-60 лет. Думаю, нынешний Совет директоров оставит наследникам инструкции, как сохранить за собой страну и спокойно жить за счет продления ее аренды. К тому времени казахстанцев здесь почти не останется. Кого это будет волновать? Казахстан – супербизнес. Кто больше заплатит Совету директоров, тот и будет здесь хозяйничать.

- Чушь! Как Вы можете так говорить?!
- А почему мне так не говорить, если так и делается? Этот процесс начался уже при вас. Он лишь продолжается.
- Почему тогда Вы здесь?
- А потому что дура. Идеалистка. Училась в Англии, потом во Франции. Изучала государственное устройство. Мучилась вопросами, почему мы не можем жить сами, своими мозгами, без всяких «арендаторов», как все прочие? Ведь у нас есть все, что имеют процветающие страны: земля и люди. Нам не нужны природные ресурсы. Можно жить без них и процветать… Думала, приеду и буду учить детей мыслить по-новому. «Революция начинается в мозгах!». Ага, начала.
- И как?
- Как что? Думаете, тут что-то можно сделать?! Наивность и глупость была браться за это безнадежное дело. Доработаю учебный год и уеду.

Не успев получить маленькую надежду в лице этой девушки и ее возможных единомышленников, я тут же ее потерял. Если даже думающая молодежь так считает, что говорить о тех, кто далек от мыслей о стране? Они не верят, они не надеются, они сдаются. Даже те, кто мечтал что-то сделать для Казахстана, видит себя лишь за его пределами.

Я встал и пошел. Пошел, едва передвигая ногами, не имея силы выпрямиться, потому что я был сломлен. Мне не верилось, что всего две недели назад я был счастлив и полон надежд. За две недели, как я вернулся из колонии, я пережил слишком много, я состарился на целую жизнь. И я устал, страшно устал.

Учительница догнала меня и попросила об одолжении. Она рассказала, что ее подруга, врач-психотерапевт, столкнулась с проявлением странной болезни или, точнее, психического беспокойства у пожилых людей примерно моего возраста и старше. Не могу ли я пообщаться с врачом и попытаться помочь ей разобраться в происходящем.

- Вряд ли я смогу помочь. Я не психотерапевт.
- Это не важно. Вы сможете лучше понять, что беспокоит этих людей. Наше поколение было несколько оторвано от людей старшего возраста, и теперь понять их проблемы нам довольно сложно. С этим столкнулась моя подруга. Она уже обращалась за помощью к старшим коллегам, знакомым преклонного возраста, но они или тоже не понимают, или почему-то уходят, уклоняются от разговора. А вы открыты и интересуетесь происходящим в стране. Сделайте хотя бы попытку.

Я кивнул. Чуть замешкавшись, она добавила:
- И еще нам хотелось бы побеседовать с Вами о другом… задать вопросы о тех годах между двумя колонизациями.
О Тенгри, чуть более 20 лет независимости Казахстана вошли в историю как «годы между двумя колонизациями»!
- Зачем вам это?
- Мы хотим понять, почему и как вы могли потерять страну, потерять собственную, и нашу, и будущих поколений независимость. Поверьте, это не праздный интерес, и мы не хотим кого-то обвинять. Если нам не суждено что-то изменить, то надо хотя бы понять, откуда это наше проклятое, унизительное настоящее. Чтобы жить дальше, пусть даже уехав навсегда из страны, надо понять, иначе эти вопросы сожгут нас.
- Много вас, желающих понять?
- Единицы.
- Только?
- А вас много было?
- Единицы.

Мы встретились на следующий день и пошли в гости к психотерапевту. Ею оказалась общительная и уверенная в себе молодая женщина. За чаем она рассказала мне о своих пациентах:
- Вы знаете, это довольно преуспевшие в жизни люди, образованные, материально обеспеченные, для своего возраста физически здоровые. Почти все они имеют детей, внуков, кто-то – даже правнуков. Я специально общалась с семьями, чтобы понять, не там ли скрывается причина беспокойства, но обнаружила, что жизнь их уже взрослых детей тоже вполне благополучна и не внушает тревоги.

Отношения между ними нормальные. Дети хорошо относятся к своим родителям, заботятся и очень переживают за их состояние. Однако почти все мои пациенты с детьми не живут, не хотят. Я уверена, что дети искренни, и нежелание родителей жить с ними объясняется какими-то другими причинами. Я так говорю, потому что у меня были определенные сомнения на этот счет, но в течение почти 3 лет, как я занимаюсь этой проблемой и поддерживаю отношения с семьями своих пациентов, я убедилась, что причина кроется не здесь.

Коротко говоря, ее пациенты были обычными пожилыми людьми, без каких-либо особых событий в жизни, которые могли бы предопределить эту труднообъяснимую депрессию. Кроме возраста (примерно от 60 до 75 лет) и национальности (все они были казахами), их еще объединяло непонятное беспокойство. Они не могли долго проживать в одном городе, постоянно переезжали с места на место, причем это были не путешествия, например, за рубеж, а поездки по Казахстану, словно они искали место, где могли быть жить, но не находили такого.

Приезжая к детям, они уже через пару дней собирались в дорогу, будто их ждали срочные дела. Потом врач решила, что это беспокойство людей, привыкших много работать и после выхода на заслуженный отдых не находящих себе места. Вот они и придумывали себе какие-то дела, имитировали занятость. Но многие из ее пациентов были на пенсии уже не один год, кто-то даже лет пять, а то и десять. Почему вдруг теперь обнаружилась их неспособность сидеть дома, просто отдыхать, спокойно жить и общаться с семьей? И потом, почему-то это касалось только стариков-казахов, остальные пенсионеры не проявляли подобного беспокойства.

- Не буду скрывать от Вас, что в определенный момент я подумала, не объединяет ли их всех какая-то общая задача, цель, которая вынуждает много ездить по стране. Мне стало интересно. Я, как мне тогда думалось, волею случая оказалась свидетелем какого-то процесса, может быть, тайной деятельности людей старшего поколения. Почему я так решила? А потому, что примерно тогда, года 3-4 назад, стали возвращаться из колоний-поселений первые «высланные». В это же примерно время всё чаще стали появляться пожилые люди с непонятными симптомами. Тогда начался еще один странный процесс.  Вы, наверное, слышали, «уход в юрты». Может быть, думала я, все это звенья одной цепи? Может, старики как-то и для чего-то объединились? Но потом я убедилась, что идея моя глупая и какая-то романтическая.

- Потому что старики ни на что не годны? – спросил я.
- Ну, тут Вы не правы. Старики «из юрт» себя показали. Их хождения в народ и хождение народа к ним уже порождают разные слухи. К слову, это тоже романтика, только, может, не глупая, а трагичная.
- Почему?
- Да ведь нелепо верить в то, что, закрыв глаза на настоящее, можно перечеркнуть всё, что произошло за эти годы, и начать с чистого листа, просто с изучения языка и истории.

- Ирландия в конце XIX века после более двухсот лет колонизации начинала с этого, и через сто лет после культурного возрождения добилась настоящей независимости, - спокойно ответил я.
- Да через сто лет здесь не останется ни одного казаха! Кому нужна будет независимость? Чья независимость это будет?
Нас прерывала учительница, которая до этого молча пила чай и не вступала в беседу:
- Прошу вас, давайте сначала завершим первую тему, а потом – об остальном.
- Хорошо, - сразу согласилась врач, - я прошу прощения за резкость. На чем мы остановились? А, моя наивная идея о тайной организации или деятельности…Я очень скоро отказалась от этой мысли, потому что мои пациенты сознательно желали, именно стремились к тому, чтобы излечиться, избавиться от мучившей их депрессии. Они добровольно ложились в клинику в надежде, что им помогут. Но как помочь, не зная, что их беспокоит? Может, они симулируют? Но не все же до единого, и не почти одинаково? Первое время их было человек 25-30.

Они не испытывали желания общаться друг с другом. Мы думали, это временно, но, находясь несколько месяцев в одном пансионате, они почти не общались друг с другом. Один дедушка сказал об остальных: «Я не хочу быть с ними. Лучше я вообще курс проходить не буду». Как-то не любили они друг друга. Кстати, по мере роста их числа, они становились еще более закрытыми и депрессивными.

- А в чем конкретно проявлялось их беспокойство? Какими они были в общении? О чем говорили? Как они сами оценивали свое состояние? – я сыпал вопросами, потому что у меня появилась догадка.
- Да-да, конечно. Я только обрисовала, так сказать, групповой портрет. Теперь о симптомах. Они не могут долго вести беседу, придерживаться одной темы, не важно, идет разговор о детях-внуках или об их собственной жизни. Они не хотят говорить ни о своем настоящем, ни, тем более, о прошлом.

Поэтому сложно определить, в чем кроется причина их депрессии. Они не любят находиться в закрытом помещении. Я говорила о том, что они почти не общаются друг с другом и собственными семьями, но при этом они и одиночества не выносят. Поэтому они предпочитают быть в движении: ездить, ходить, находиться в толпе, но не контактировать с ней. Нахождение в пансионате, в одном месте, в окружении одних и тех же людей их заметно угнетало. И еще: многие не смотрят в глаза.

Если к ним обращаются, они слушают, стоя боком, кивают и, если отвечают, говорят в сторону. Им не нравится, когда среди медперсонала много молодых. А когда мы набрали людей постарше, это им тоже не понравилось. Меня беспокоит постоянно озабоченное выражение их лиц (даже во сне), словно их мучают какие-то внутренние проблемы, которые они не могут сформулировать. Они всегда погружены в себя и словно ведут бесконечный разговор или спор с кем-то. Наши попытки развеять их апатию не увенчались успехом.

Их можно отвлечь от мыслей концертом, фильмом, игрой в шахматы, но не надолго. Они обязательно возвращаются в прежнее состояние. Беспокойство не позволяет им сосредоточиться на игре, которую они могут бросить на середине, порой им не хватает терпения или внимания следить за фабулой фильма, потому и сериалы их раздражают. Кстати, они не любят исторические фильмы и политические детективы. От просмотра таких картин большинство из них отказывается. Может, это возрастное?

Мои подопечные почти не смотрят телевизор, а ведь большинство пожилых людей проводят основную часть своего времени именно за телевизором. Я думаю, они пытаются нам помочь, но создается впечатление, что они отгораживаются от нас стеной. При этом они, безусловно, разумны и проходят все тесты на 100 %, не оставляя сомнений в их адекватной оценке реальности и ясном сознании. Многие, так и не получив от нас помощи, уходили. И снова метались, не находя покоя. И это по-настоящему серьезно... Потому что были суициды.

Как многое было знакомо, и я догадывался, что происходило с этими людьми, но как объяснить это молодому доктору, выросшему и повзрослевшему в другое время, в другой действительности?
      
Как объяснить, что годами заточенные на достижении собственного благополучия, ее пациенты теперь, наконец, задумались о чем-то другом. Подводя итог прожитой наиболее активной части своей жизни, они обнаружили, что упустили что-то очень важное. Неприятные мысли, которые они отгоняли годами, вновь ожили с возвращением тех, кто в свое время думал не только о себе, а попытался что-то сделать для страны и народа. И пусть они проиграли, но они хотя бы попытались.

Может, эти внешне благополучные старики посмотрели на сегодняшнюю жизнь глазами возвращающихся из колоний, и ужаснулись чудовищной разнице, которая лежала между той жизнью и страной, которую предлагали построить восставшие в час Х, и тем, что в итоге выстроили они вместе с поддержанной ими находящейся у власти верхушкой?

И страдали они не оттого, что было в их жизни некое событие, способное спровоцировать внутренний кризис, а, наоборот, потому что они не сделали то единственно важное в их жизни событие фактом своей биографии, отвернулись от него, сделав вид, что ничего не происходит или происходящее их не касается. Теперь прошлое настигало их и не давало покоя. Их собственные успехи оказались так ничтожны по сравнению с тем, чего они могли бы достичь при своем уме, образовании, работоспособности, будь страна действительно свободна. Их образование и энергия ничего не дала родине.

Да, они могли оставить детям и внукам заработанные квартиры, машины, еще какие-то материальные ценности. Как долго всё это прослужит наследникам, не будет ли продано и прожито в несколько лет? Не мудрее ли было оставить всем последующим поколениям свободную землю, которая кормила бы их? И еще: они видели приниженное положение собственных детей и внуков на некогда своей земле.

Когда-то они были уверены, что добьются собственного успеха и будут на равных со всеми, завоюют положение для своих детей. Но, увы, пока они добивались личных успехов, страна стала рабой, а рабы не бывают равными хозяевам. Когда попрана родина, не может быть свободен и независим ее народ. Не от этого ли сбегала молодежь за границу?

Пациенты моей новой знакомой упустили шанс сказать свое слово, промолчали. Теперь молчание стало для них карой. Даже для покаяния они не находят сил.
Врач правильно уловила, что они словно бы никак не находили место, где могли бы жить. Они не найдут его уже никогда. Такого места нет. Потому что нет прежнего Казахстана, который они искали и не находили.

Потому что нет на земле места, где они и их дети могли бы чувствовать себя по-настоящему полноценным, полноправным народом. Не было земли, которую они могли бы передать детям. Не было земли, на которой остались бы жить потомки, не бросая могил предков в поисках лучшей доли вдали от родины. Кто придет на могилы казахов?

Сколько десятков тысяч людей в ХХ веке эмигрировало в годы революции и гражданской войны в Европу, Китай, Монголию. Думаю, русские эмигранты в Европе, казахские – в Китае и Монголии сотни раз переигрывали ситуацию. Знай они, чем всё закончится, что не только они и их дети не смогут попасть на родину, но и самой прежней родины не будет больше никогда, уверен, в ответственный, переломный момент они приняли бы иное решение, проявили бы волю, рискнули бы всем.

Но историю нельзя повернуть вспять. Тогда, в 20-ые годы прошлого века, Казахстан остался колонией, потом цвет нации был репрессирован, народ постепенно терял свои корни и язык. И прежняя Россия так никогда и не возродилась. Так бывает, что вся жизнь человека – результат одного выбора, а жизнь государства – результат выбора одного поколения.

Конечно, на долю не каждого поколения выпадает такое испытание, когда решается дальнейшая судьба страны. Тем выше ответственность, выше цена решения этого поколения. В разных странах и в разные времена многие поколения проходили с честью это испытание, отстаивая независимость страны ценой жизни лучших сыновей, порой – большинства мужчин своего народа. Но сохранялась страна и постепенно возрождалась из пепла.

К несчастью, именно на наше никчемное поколение выпало подобное испытание и мы его не выдержали. Как показывает история человечества, сильное поколение дает государству шанс на прорыв, на взлет. Слабое, не готовое к историческому вызову поколение губит страну. Это о нас. Мы не в старости оказались ни на что не годны, мы изначально были ни на что не годны.

Имел ли я и мои соратники право отделять себя от остальных только потому, что мы в свое время выступили, выразив свой протест? Кто в истории будет делить нас на правых и неправых? Казахстан рухнул при нас. Всё мое поколение упустило свой исторический шанс. Самое страшное, что такой шанс не появится еще у многих поколений казахов, если вообще появится когда-нибудь...

- Вы не сможете им помочь. Им никто помочь не сможет, - проговорил я после долгого молчания.
Девушки смотрели на меня в ожидании.
И я начал свой рассказ о выборе и часе Х, о смелости и трусости, о верности и предательстве, о благородстве и подлости, о бескорыстии и продажности, о народе и стране...
Когда я закончил говорить, был поздний вечер. Девушки тихо роняли слезы, как на поминках. Это и были поминки по стране, которую убило мое поколение...
Я встал и тихо вышел. Я пролежал ночь без сна. Меня мучили и жгли глаза двух девушек. Горящие, непонимающие, требующие, презирающие, пустые.

Тот, кто ничего не знал о недавнем прошлом страны, не понимал нас. Тот, кто разобрался, нас презирал и проклинал. Что из двух страшнее? Слепцы, уважающие нашу старость, но чужие нам в силу своей слепоты и порой сами вызывающие жалость? Или прозревшие, презирающие нас, но близкие нам по духу?

ХIV
Наутро я попросил ребят рассказать мне подробнее об «уходе в юрты». Я слышал об этом лишь мельком, и поэтому у меня не создалось ясное представление о том, что же конкретно это такое. Сабит объяснил, что это понятие включает в себя целый ряд разных форм существования и протеста. Всех «ушедших в юрты» объединяет одно – они не хотят смиряться с нынешним положением страны, и потому ратуют за возрождение прежнего Казахстана.

Прежнего, в смысле, независимого, многонационального государства, но со справедливым социальным устройством как основы и гарантии благополучия всего народа Казахстана.
- «Уход в юрты», - начал рассказывать Сабит, - это, в первую очередь, культурное  возрождение.

Охват широкий: от преподавания казахского языка и ознакомления с казахскими традициями до воссоздания отечественной истории и формирования новой идеологии, в основе которой – возрождение страны и народа. Одни занимаются просвещением, восстанавливают казахские сказки, легенды, идут в народ, работают в летних лагерях. Другие пишут книги по истории, освещая ее страницы, начиная с древних времен, или излагая события периода конца прошлого - начала нынешнего веков. Кто-то работает над книгами воспоминаний. Всё это издается.

Мне стало понятно, на издание какой литературы расходует деньги Мухтар.
Андрей упомянул, что в колониях почти все старики научились не только понимать (на это и года-двух не потребовалось), но и говорить по-казахски. Теперь русские, татары, немцы ругают молодых казахов за незнание родного языка.

Эффект потрясающий. Молодежь в растерянности: старики разных национальностей говорят на казахском?! Для них невероятно, что неказахи могут знать их родной язык, на котором они сами толком не говорят. Теперь почти во всех крупных городах круглый год работают воскресные школы для желающих изучать казахский язык, историю, литературу. Многие слушатели этих школ приезжают на лето в юрты.

- Много ли народу привлекли из молодых? – спросил я.
Сабит стал перечислять:
- За четыре года около пятнадцати тысяч детей школьного и студенческого возраста. В среднем по тысячи на орду. В Узбекской орде побольше, и там процесс освоения языка идет быстрее, потому что все владеют узбекским. Еще есть внуки уже освободившихся, это порядка трех тысяч человек.

Вот и считай. Надеемся в этом году довести их число до двадцати пяти тысяч. Это те, кто уже начал и продолжает учить язык, познакомился с историей Казахстана, имеет представление о казахских традициях, литературе, музыке. Имей в виду, что теперь с каждым годом будет выходить на свободу всё больше наших, и мы сможем охватить большее число молодых.

Мало, катастрофически мало, подумал я. Половина из них уедет учиться и работать за границу. Вернутся ли? Большая часть этих ребят не устоит перед искушением добиться личного социального и материального успеха, не тратя силы и времени на гипотетическую возможность завоевать для своей страны (где они всегда чувствовали себя ущемленными) настоящую независимость (которой они никогда не знали). Честно говоря, всё это звучало не очень обнадеживающе.

Представляю себе настроение тех, кто 3-4 года назад приступал к этой работе. Когда разобрались в ситуации, поняли, что начинать придётся с нуля: объяснять, кто такие казахи; разъяснять наши права на эту землю; обучать языку и так далее. Словом, едва ли не с нуля складывать нацию. Есть ли у нас шанс?!

Словно услышав мои мысли, Сабит сказал:
- С чего-то же надо начинать. Дорога в тысячу миль начинается с первого шага, как говорят в Стране восходящего солнца.
- А разного рода органы нами не интересуются?

Андрей усмехнулся:
- Да нужны мы им! Они считают, что будущее страны уже определено, и вспять историю не повернуть. Ну, думают, пусть старики занимаются себе преподаванием языка, много ли им осталось. От нас, мол, ни проку, ни вреда. И, главное, кому охота всерьез заниматься нами. Лондон далеко, а местным представителям власти лишние проблемы ни к чему.

Даже если кто-то разберется в том, зачем мы всё это затеяли, тот поймет, что результат будет (а, может, и не будет) лишь через 25-30 лет, когда нынешних чиновников уже не будет в креслах, и по этой причине данная проблема их не взволнует. У нас ведь не привыкли так далеко вперед заглядывать.

Это китайцы рассчитывают стратегию развития страны на столетия вперед, наши же оперируют пятилетками. А, сдав страну в аренду, мысли о будущем развитии Казахстана и вовсе отложили на полвека и голову себе не ломают.

- Еще «уход в юрты», - продолжил Сабит, - это в буквальном смысле уход из города, чтобы жить в юрте, в степи; это возвращение к истокам. С мая по сентябрь в степи стоят юрточные аулы, куда приезжает молодежь, дети. Конечно, это не дешево, но взрослые дети помогают родителям, лишь бы те были довольны и вели полноценную жизнь со своими заботами, тревогами, радостями. Всё приятнее, чем видеть понурых, всем и вся недовольных стариков.

Казахи из сельской местности нам помогают: учат приезжающую молодежь собирать юрты и доить коров, пригоняют лошадей для обучения верховой езде и знакомят с национальными играми. Там же живут и работают социологи, наблюдающие это интересное на их вгзляд явление, – возврат к национальным корням как возможность возрождения в современных условиях национального самосознания.

Летом бывает много туристов, которые приезжают познакомиться с кочевым бытом, изучить обычаи, национальную кухню, послушать чистый казахский язык. Многие приезжают в отпуск, для них такой отдых – экзотика.

Три года подряд, как рассказал Андрей, на летний период в юрты под Балхашом приезжают лингвисты из Германии, Нидерландов, Болгарии и Японии, изучают казахский язык и пишут научные работы.

- И, наконец, - завершил Сабит свои объяснения, - «уход в юрты» – это и вид отшельничества. Люди уходят глубоко в степь, чтобы не видеть и не знать того, что здесь происходит.

Слушая, я думал, что все это напоминает некую игру, только не детей, а стариков. Занимаются ликбезом, пишут мемуары. Это казалось мне мелочью, не достойной того, чтобы тратить на нее время, а тем более делать смыслом своей жизни. Мне хотелось враз всё изменить: вернуть страну, обрести независимость, достоинство, гордость за свой народ и вместе строить новую жизнь. Мы десятилетиями в колониях мечтали именно о такой жизни, а теперь снова предстояла борьба и ожидание. Это было жестоко.

Сабит, с сочувствием глядя на мое расстроенное лицо, прервал мои невеселые размышления:
- И, кроме всего прочего, надо уже сейчас готовиться к возврату страны. И поэтому старики много работают. Юристы, изучая современные международные договоры и опыт освободившихся в ХХ веке колоний, пишут рекомендации по возвращению стране ее регионов. Правда, для работы им не хватает доступа к конкретным договорам аренды, заключенным Казахстаном в период с 15 до 20 годов, из-за этого разработчики вынуждены довольствоваться лишь частью необходимой им информации.

Есть небольшая надежда на то, что в скором времени договоры аренды будут получены с помощью наших соратников, которые живут за рубежом. Перестраховываясь, юристы разрабатывают не один вариант возврата арендованных земель, стараясь учесть все возможные нюансы и обстоятельства. Просчитывают вспомогательные меры и гарантию прозрачности самого процесса выхода стран-арендаторов из Казахстана. Это и работа с общественными организациями стран-арендаторов, и обращение в Совет Безопасности ООН, и возможность разрешения спорных вопросов в Международном суде и многое другое.

Экономисты заняты созданием своего рода концепции развития страны после ее возвращения. Исходят, разумеется, из самых пессимистичных прогнозов положения страны на тот период. Работа сложная, потому что концепция должна учитывать не только состояние экономики, и даже не столько ресурсы (полагают, всё будет выкачано) и экологическую ситуацию, сколько человеческий капитал.

Это позволит уже сейчас прогнозировать, специалисты каких направлений и уровня нам потребуется, насколько можно будет рассчитывать на возврат в страну казахстанцев из-за рубежа. В этом состоит главная проблема, которую нам следует решить. Проблема человеческого фактора. Этим в первую очередь занимаются сейчас старики, в том числе те, кто находится за пределами страны и может наладить своего рода агитационную работу с казахстанцами, живущими и работающими в других странах.

Вот мы и определили для себя то, чему посвятим оставшуюся жизнь. Вопреки всему (непониманию, нежеланию молодых загружать себя этими проблемами) мы должны вновь и вновь объяснять детям и внукам то, что им предстоит сделать, объяснять их роль в истории страны. Охватывая как можно больше людей, просвещать их из года в год, пока будем живы.

Одним словом, как я понял Сабита, наши решили начать подготовку на дальних подступах. Да, это верно. Чтобы не потерять время в первые же годы после возврата регионов, уже сейчас, за 30-40 лет до этого, следует готовить платформу. Ситуацию, общее настроение и, как следствие, саму работу усложняет сознание того, что, всё это может не понадобиться, поскольку Совет директоров и их наследники просто продолжат ту же политику и найдут возможность продлить договоры аренды.

К тому же так называемые «метрополии» не захотят уйти, и Казахстану, чтобы вернуть свои земли, будет крайне необходима политическая воля. Ее проявил в свое время, например, Китай, возвращая Гонконг из-под контроля Великобритании. Кто проявит подобную волю и твердость у нас? Ответа не было.

В колонии все мечтали, что настанет день и мы «вернемся на жайлау», домой. А жайлау оказалось выжжено, разраблено. Какими джунгарами? Нами, казахами...

Еще недавно я радовался цветущей весне, всё возрождающей и обновляющей. Но теперь я ее не чувствовал, хотя природа и освобождалась от зимнего плена и зимней спячки. Надолго это нас не обманывало, очень скоро мы обнаруживали всюду опустошение и деградацию. Не бывает весны в стране, земля которой в плену, а народ в спячке. Когда она придёт и доведётся ли мне ее увидеть? Могу ли я приблизить приход всё возрождающей весны в мою несчастную страну?

Нас тут все называют «возвращенное» поколение. Но мы – не «возвращенное», мы – заблудившееся поколение. Мы заблудились однажды, в молодости, и блуждали всю жизнь. Из множества дорог мы не смогли выбрать единственно верную, единственно нам и Родине необходимую.

Но до ухода из жизни нашему поколению, проклятому предками и потомками, непременно надо найти эту дорогу. Иначе зачем мы были на земле, зачем матери вскормили нас своим молоком, а родная земля давала силу?

Я могу пойти по пути моих товарищей, «уйти в юрты». Еще вчера я думал о «old people-house»: «Это поселение. Это резервация. Это гетто». Сегодня я верю: «Это сопротивление. Это шанс». Я должен попробовать.

То, с чего мы должны были теперь начинать, пугало и не давало уверенности в положительном результате. Двадцать пять лет назад, имея все предпосылки для развития страны и счастливой жизни народа, мы не смогли ничего сделать. За это судьба наказала нас и поставила в еще более жесткие условия, проверяя силу нашего стремления спасти Родину.

Отсутствие возможности через 30-40 лет направить следующие поколения по верному пути, помочь им собрать разоренную Родину заставляло моих друзей фанатично делать сегодня всё для достижения единственной цели, ради которой стоило жить.
Так я «ушел в юрты».

Естественно, нам не дано узнать, что будет после нашей смерти, и только святая вера в правоту своего дела и искра надежды заставляет нас вновь и вновь обращаться к молодым.
Конечно, мы делали ставку на поколение внуков не только потому, что дети наши к тому времени уже будут стары, но и потому, что поколение детей ушло с головой в добывание хлеба насущного, да и закостенели они уже в своем отношении к окружающему миру, к положению страны, к самим себе. Патриотизм, чувство национальной гордости, любовь к земле и своему народу надо прививать с детства.

Мы с надеждой и тревогой смотрим на нынешних 10-20-летних юнцов, мы заглядываем им в глаза, стараясь увидеть проблески понимания, зачатки национального достоинства как необходимого условия для формирования истинного патриотизма. Мы взвешиваем их слова и поступки, пытаясь определить, на что они способны, достанет ли у них сил и характера на то, к чему мы собирались их готовить.

Просвещение сейчас – единственный шанс на то, что Казахстан останется на карте мира, что наши внуки и их дети вернут страну, став свободными и гордыми гражданами независимого государства. До того дня нам не дожить, но смысл теперешней нашей жизни зависел от их выбора в будущем, в далекие 60-70-ые годы.

Главное для нас – помочь внукам, помочь им сделать правильный выбор тогда, когда нас уже не будет рядом. И, когда придет время, они будут знать, что делать. Если их не переиграют, как нас. Никто добровольно не отдаст такую огромную территорию в центре Евразии. И враг был не столько внешний, сколько внутренний.

И этот внутренний враг был двулик: с одной стороны, олигархи во главе с Советом директоров, и, с другой стороны, внушаемое нашим внукам пренебрежительное отношение к своему народу, своей стране. Мы должны будем исключить второе, чтобы внуки и правнуки были способны противостоять Совету директоров и всем тем, кому будет невыгодна подлинная независимость Казахии и ее народа.

Теперь я был уверен, что нужен своему внуку. И пусть сегодня он не понимает, зачем и чему я буду его учить, но он поймет это позже. Мы должны помочь нашим внукам встретить с честью их исторический шанс. Когда он придёт…

Перед отъездом в Степь я заехал на Зеленый базар. Мне хотелось побыть среди тех, кто живет, как теперь говорили, в Малом Казахстане. И я хотел узнать, там ли старики, встреченные мной в прошлый раз. На площади перед базаром было еще оживленнее, возможно, потому, что был воскресный день и погода стала гораздо теплей. Молодежь и дети меня уже не пугали. Я чувствовал, что после поездки изменился.

И тут случилось чудо: я услышал домбру. Ускорив шаги, я пробирался сквозь толпу по направлению к звуку. На раскладном стуле сидел старик и пел старые казахские песни (впрочем, новых, наверняка, и не было), а вокруг него стояли пожилые мужчины и женщины.

Некоторые из женщин плакали, а у мужчин были потерянные, безвольные лица. Молодые люди, бросая на стариков удивленные взгляды, обходили их стороной и говорили тише. Не знаю, что меня больше переполняло: жалость к таким же, как и я, старикам, или презрение к молодым, не понимающим тех мыслей и чувств, которые способна была разбудить двухструнная домбра.

Теперь я знал, зачем пришел сюда домбрист. Затем же, зачем приходили те трое а;са;алов в чапанах. Они готовы были быть осмеянными, оскорбленными ради надежды быть услышанными, ради веры в то, что, когда придет время и сегодняшним двадцатилетним юнцам будет по 50 лет, они вспомнят виденных в юности стариков и хоть что-то поймут. Их час Х впереди. К нему и подготавливают старики молодежь: быть готовой через годы вернуть страну. Эти старики хотели только одного: быть услышанными.

И они бросались в бой за возможность передать молодым знание и вкус независимости родины. Больше ничего они дать не могли, но именно это знание и было самым ценным, что следовало передавать из поколения в поколение. Даже если земля будет выкачана до предела, даже если она не сможет родить еще несколько десятилетий, все равно истощенная, попранная, униженная родина есть Родина, и нет в жизни ничего важнее ее.

Я стал подпевать домбристу, вспоминая забытые слова песни. Через время слилось уже несколько голосов, и музыкант, чувствуя наше настроение, поменял репертуар, переходя от печальных мелодий к песням Калдаякова и кюям Курмангазы.
Я ушел в хорошем настроении. Давно со мной такого не было.

XV
За юртами раскинулась Степь. Широкая, поражающая своим простором, скрытой мощью, она была одновременно и вечной, и молодой. Но теперь я знал, что Степь только на поверхностный взгляд казалась прежним единым пространством между морями и горами, между небом и землей. На картах она давно была рассечена, изрезана пунктиром многочисленных границ. То, что природа создала поражающим воображение монолитом, человек разделил.

Стихия Степи давила и пугала современных людей, привыкших жить в замкнутом пространстве дома, улицы, города. Чем стала для них Степь? Кладовой полезных ископаемых и местом охоты? Раньше казахи жили, сосуществуя со Степью в полной гармонии, подстраиваясь под ритм ее жизни, кочуя в те места, которые Степь указывала человеку как пригодные для жизни.

Никогда Степь не внушала кочевнику страха, он умел говорить с ней, понимал и принимал ее законы. И Степь взамен дарила чувство пьянящей свободы, возможность стремительного полета скакуна и мысли, ощущение силы и власти над огромным пространством, простирающимся под высоким небом.

Где потомки прежних свободолюбивых казахов-кочевников? Мы слезли с коней, мы забыли о Степи, которая уходила вдаль за пределами наших городов. И мы забыли вкус свободы, ощущение собственной силы и власти над своей судьбой.

Мне никогда не приходило в голову сравнивать Степь с женщиной. А ведь она как женщина, в ней сила и тайна, покорность и верность взамен настоящей любви и преданности. От отношения мужчины к Степи и женщине зависит, будет он вознагражден или наказан.

Защищаемая мужчиной жещина родит ему детей, сохранит его очаг. Защищаемая мужчиной Степь дает ему богатство, становится его Родиной. За право владеть Степью-женщиной надо бороться, ее честь надо отстаивать, а не отдавать ее во временное пользование тем, кто готов заплатить.

Мы предали нашу землю Умай, и небо Тенгри отвернулось от нас. Когда найдем мы спасение и найдем ли? Как указать казахам путь к истокам? Как вернуть их самим себе? Как заставить отстоять Степь?

Наш народ говорит: «Десять человек оставляют следы на земле, сотня – протаптывает тропу, а тысяча – дорогу». Сможем ли мы, сегодняшние старики, оставить после себя дорогу, чтобы по ней пошли?

Летом тысячи стариков пойдут по дорогам страны в города и аулы, они соберут детей и расскажут им о славном прошлом Казахстана, передадут из уст в уста казахские легенды и сказания, объяснят, о чем плачет кобыз и куда зовет домбра, поведают о былой славе кочевников, о красоте степи и гор, о свободе и гордости, о силе истинной веры и надежды.
Через неделю начнутся каникулы в школах и к нам, в юрты, приедут на отдых дети разного возраста.

Говорят, в этом году их ожидается гораздо больше, чем в первые годы. Конечно, их привлекает экзотика жизни в юрте на лоне природы, верховая езда, здоровая домашняя пища. Пусть так. Зато здесь они будут в казахской языковой среде, научатся не только ездить верхом, но и ухаживать за лошадьми, увидят, как собирается юрта, как доят кобылиц и коров, узнают, как сбивают кошму и готовят национальные блюда, научатся народным играм и получат навыки ориентировки в Степи. И будет много времени по вечерам для долгих разговоров у костра.

Надо рассказать им о Казахстане, настоящем, а не декоративном, в котором они живут. О чем я могу рассказать детям?

Я не буду пугать обилием дат и событий. Я должен буду просто показать жизнь народа, его ценности, его борьбу за землю. Они узнают легенды о казахских батырах, о предках-тюрках, которые при многих императорах мира составляли военную аристократию, о том, что в древние и средние века воинов лучше, чем кочевники, не существовало.

Я расскажу о казахской женщине, которая, разделяя с мужем трудности кочевой жизни, была готова и способна встать рядом с ним в битве за землю и скот. Потому что по большому счету это была битва за жизнь детей и потомков.

Расскажу о том, как кочевникам удавалось преодолевать огромные расстояния за немыслимый для того времени срок, как они разработали собственную военную стратегию и дисциплину, как становились единым целым с конем.

Они узнают имена казахских героев: Исатая и Кенесары-хана, Алихана Букейханова и Ахмета Байтурсынова, Бауыржана Момышулы и Кайрата Рыскулбека и многих-многих других. И, наконец, я расскажу, почему кочевники поклонялись небу Тенгри, земле Умай и почитали души предков.

Я расскажу и о трагических страницах нашей истории, об угрозе уничтожения, колонизации, лишении народа его лидеров. Только вот не знаю, как поведать об истории Казахстана последних сорока лет. Поучение прозвучит из моих уст или покаяние? Какой будет их реакция, когда они узнают о роли моего поколения в судьбе страны? Какими глазами они посмотрят на нас, уже зная историю многих поколений наших предков, веками защищавших эту землю?

Даже если в их глазах будет презрение или ненависть, мы должны им всё рассказать. Чтобы не было в нашем прошлом белых пятен, способных стать в будущем черной дырой для всего народа. Конечно, мы бы хотели получить прощение внуков, но пусть лучше его не будет. Не простив нас, они точно будут знать, как не следует жить. Не простив нас, они будут защищены от наших ошибок.

И еще. Я обязательно должен буду рассказать им легенду о манкурте. Эта легенда передавалась из уст в уста много веков, чтобы каждое новое поколение казахов знало, что есть самое страшное для человека. Я объясню им то, что мирный скотовод должен был быть воином.

Возвращаясь из кочевки, аул мог обнаружить захватчиков на своих пастбищах. Или враги могли напасть внезапно и требовалось тут же вступить в бой, и, отправив вглубь Степи стариков, детей и женщин, отбивать угоняемый скот.

Легенда о манкурте гласит, что во время одного из таких набегов джунгары взяли в плен известного в Степи своей отвагой молодого батыра. Это была знатная добыча. Его можно было женить на джунгарке и сделать своим батыром. У него можно было научиться военному искусству противников. Его можно было выгодно продать. Наконец, он становился свидетельством военной ловкости джунгар, взявших в плен казахского воина.

Но тот все время с тоской смотрел на запад и без конца совершал дерзкие попытки сбежать. Его избивали, приковывали к дереву, морили голодом, но он вновь пытался бежать. Через два года джунгары решили, что используют хотя бы силу батыра и его навыки скотовода. Для этого надо было лишь сломить его волю и, главное, тягу домой, в казахскую Степь.

Однажды летом, когда стояли особенно жаркие дни, джунгары вывезли батыра в пустынное место, обрили ему голову, натянули на нее свежую шкуру, на шею и ноги надели колодки и оставили одного. Под лучами палящего солнца шкура стала просыхать и, сжимаясь, плотно обтягивала голову джигита.

Дотянуться руками до головы, чтобы сорвать шкуру, или разбить голову о землю не позволяла широкая колодка на шее. Дойти до какой-нибудь реки или горы, чтобы утопиться или разбиться, было невозможно. Путь был не близкий, а на ногах – колодки. Весь день его мучила жажда, а ночью, когда можно было отдохнуть от пекла, началась пытка: страшный зуд на голове сводил с ума. Джигит стал выть. Он молил Тенгри, чтобы джунгары пришли и убили его.

Через день шкура просохла окончательно и обтянула голову джигита стальным шлемом. Шкура не растягивалась, держа череп в тисках, и каждая попытка раскрыть в крике рот оборачивалась болевым шоком. В невыносимой боли под нещадно палящим солнцем прошло еще два дня. Прорастающие на голове волосы не могли пробиться сквозь высохшую и затвердевшую шкуру, и в поисках выхода сотнями тысяч иголок впивались в кожу на черепе, врастая внутрь и раздражая нервные окончания под кожей.

Джигиту казалось, острие тысяч кинжалов впиваются ему в череп. На пятый день без воды под безжалостным солнцем, в непрерывных физических страданиях он впал в бессознательное состояние.

Потом два раза в день ему стали привозить воду. Боль отступала. Джигит мечтал только о воде, других мыслей не существовало. Человек, дававший ему пить, становился для него богом. Через три недели его привезли в стан джунгар почти бесчувственного, но живого.

Его выходили, но это был уже не гордый и дерзкий джигит, а преданный своему хозяину безгласый раб. Дети дразнили его, а девушки, еще вчера мечтавшие о нем, брезгливо отводили глаза. Те из повидавших жизнь мужчин, в ком была смелость воинов, глядя на безмолвного, переносившего унижения с покорностью труса, бывшего воина, испытывали стыд за содеянное. Однако постепенно привыкли.

Некогда храбрый пленник-казах всеми забылся, а перед глазами теперь маячил пугливый здоровяк с пустым взглядом. Манкурт был неприхотлив в еде, редкостно вынослив, по-детски послушен и, что составляло его главное достоинство, никуда не стремился, ни о чем не мечтал, ничего не помнил.

Однажды в стане джунгар, где жил манкурт, появился дряхлый, изможденный старик с клюкой. Он всматривался в лица молодых мужчин. Он не знал языка и все сочли его глухонемым. Утром следующего дня, когда старик собирался продолжить свой путь, он увидел в стороне уходящее стадо.

а стадом шёл тот, кого он искал. Это был его внук. Но в то же время это был не он. Безвольная походка, тусклый взгляд джигита заставили старика засомневаться. Манкурт прошел мимо, крепко держась на шкуру на голове при виде чужого человека.

Старик вздрогнул и попытался заговорить с джигитом. Джунгары поняли, кто он, и, решив наказать немощного старика, дерзнувшего появиться здесь, приказали знавшему казахский язык джунгару поведать историю манкурта. Хохоча, они рассказывали старику о том, каким стал некогда храбрый джигит, теперь молча сносивший оскорбления. Ни один мускул не дрогнул на суровом лице аксакала, только черной костлявой рукой он крепче сжимал свою клюку. Выслушав рассказ до конца, старик ушел прочь.

Но далеко не ушел, а спрятался вблизи расположения джунгарского стана. Так прошел день, близилась ночь. Аксакал вспоминал, как почти три года назад, когда он со стариками уводил в степь женщин и детей, его сын и старший внук с другими джигитами аула поскакали отбивать уводимый врагами скот.

Скот отбили, но внука заарканили и увезли в далекие края. Его ждали месяц, а потом старик стал собираться в дорогу. Если внук погиб, его тело следовало придать земле по обычаю предков. Этот долг поддерживал силы старика все три года долгих странствий.

Теперь он знал, что его внук жив и невредим. Но он НИКТО. Только варвары могли придумать такую пытку. Джунгары сказали, что отнимать память у человека их научили китайцы. Казахи, испокон веков чтившие своих предков, свои корни, предпочли бы убить человека, чем лишать его памяти.

Любой казах-ребенок знает свой род в семи поколениях, историю жизни своих предков, имена великих казахских батыров и знаменитые битвы. И мужчины старались жить достойно, зная, что об их поступках будут судить семь поколений потомков, гордясь или стыдясь своего предка. Память для казаха была всем. Это было его образование. Знания передавались от отца сыну, от деда внуку.

История рода, обычаи, традиции, кочевые пути, места стоянок и скрытых колодцев, летоисчисление, умение «читать» природу и разумно пользоваться ею, военная стратегия, стоянки других родов, устройство быта, иерархия отношений внутри рода – всё, что хранила память, составляло картину мироздания кочевника. Казах без памяти – ничего страшнее быть не может. Теперь у его внука памяти не было.

Значит, не было и человека. Осталась пустая оболочка. Лучше бы его лишили ног и рук, даже при этом он оставался бы человеком. Почему его просто не убили?! Только трус уничтожает память противника, которого не смог сломить. Уничтожение памяти – это тоже смерть для человека, но просто убить его всё же честнее. Убить, не лишая врага его памяти, его любви в родине, его верности своему народу, – это уважение к противнику, уважение к силе его духа.

Из глаз старика текли слезы, но он был спокоен. Его путь подошел к концу. Осталось проверить, правду ли сказали джунгары. Ближе к рассвету старик нашел манкурта спящим под деревом. Он позвал его ласково, как в детстве: «Жаным менін, козім менін, ботам». Манкурт открыл глаза, и, с опаской глядя на старика, правой рукой схватился за голову, а левой потянулся в пике.

Старик повторил слова и, когда манкурт замахнулся, он молниеносным движением вонзил нож в сердце внука… Вскоре женщина, приносившая манкурту еду, сообщила, что его убили. Джунгары, не сговариваясь, обернулись на запад и далеко на линии горизонта увидели одинокую сгорбленную фигурку. В глазах мужчин была и злость, и смятение. Погоню посылать не стали. Кому он нужен, нищий, немощный старик…

Эту историю дети должны знать. Маленькие не всё поймут, но, когда они вырастут, они вспомнят эту легенду и откроют для себя ее глубокий смысл. А мой внук достаточно большой, он всё поймет уже сейчас.

Да, манкурт не знает ни имени своего, ни рода, ни родины. Но манкуртом никто добровольно не становится, он – жертва чьей-то воли, чьего-то преступного решения. Кто в ответе за то, что происходит с нашими детьми? Кто сделал их такими, безпамятными?

Несколько поколений казахов делали из собственных детей манкуртов. Мы – их «джунгары», цинично обрекшие ничего не понимающих детей на унижение и рабство! Мы с женой безжалостно натягивали шкуры на головы своих детей, они наденут их нашим внукам. И никто из нас не задумался, что станет с манкуртом, кому и чему он, думать не умеющий, будет служить. Кто и что он без корней, без связи со своим народом, со своей землей?!

Манкурт, своей родины не помнящий, продаст ее; своего народа не знающий, предаст его. Века назад наши предки знали эту очевидную и простую истину. Мы получили то, чего добивались с завидным упорством: наши дети не знают своего языка, истории страны, традиций, обычая чтить предков. И скажи им сейчас: откажись от родителей-стариков, не вспоминай, забудь, – и они это сделают. Мы сами подготовили их к этому.

Сердце отказывалось верить в это, но разум не мог не видеть очевидного. «Нет, - уговаривал я себя, - так думать нельзя, ещё есть шанс всё исправить».
Мы возьмем большой кусок кошмы, варёное мясо, айран и пойдем с детьми в степь. И я начну рассказывать.

Там они лучше представят себе, как жили их предки, что завещали потомкам, какой ценой была сохранена наша земля. И по вечерам мы будем много говорить с внуком. Я расскажу ему о его прапрадеде-бие, о прадеде, сосланном в Сибирь, о деде – шахтере-коммунисте, о себе и своей жене, о наших мечтах.

А еще здесь он научится ездить верхом. Это очень важно для мужчины – управлять конем, сливаться с ним воедино, чувствовать его силу и укрощать его, подчиняя своей воле. Благодаря этому в былые времена мальчишки взрослели рано, в двенадцать-тринадцать лет.

Им ещё не всегда хватало силёнок, но они уже постигали науку воинов-кочевников. Важно было как можно раньше развить ловкость и сноровку, а сила приходила потом. Учиться быть воином, уже став взрослым и сильным мужчиной, слишком поздно. Сначала в период роста тело научалось всему, потом эти навыки утраивались физической силой и выносливостью. И еще. Когда тело наливается силой, дух уже должен быть закалён. Это и есть воин-кочевник.

Когда казахи слезли с коней, они утеряли свою мужественность, жизнестойкость – то, что составляло репутацию и славу их предков в веках среди разных народов, ценивших кочевников за их способность жить и воевать в седле, непритязательность в быту и умение тонко чувствовать, терпимость к таким разным многочисленным соседям и верность традициям отцов.

В кровь и мозг казахов перестало поступать то, что горячило и обостряло восприятие жизни, давало человеку уверенность в своих силах и сознание своего преимущества, – стремительный полет в бескрайней Степи, укрощенный норовистый конь, органичная связь с природой-мирозданием.

Мне видится, как уже через месяц мой внук один поскачет вглубь Степи, чтобы оказаться между небом и землей, далеко-далеко со всех сторон смыкающихся на горизонте. И ничего вокруг. Только он, небо над головой и земля под ногами. И тогда он поймёт, кто он. Кровь ему подскажет. Иначе и быть не может...

Ближе к вечеру мне принесли письмо от дочери. Она писала, что внук ко мне на каникулы приехать не сможет, так как отец отправляет его на 3 месяца в летнюю школу в Германии. Мол, он, ее муж, уже сейчас «soll fur die Zukunft seinen Sohnes sorgen» (68).
Веками казахи говорили: «Не будь сыном своего отца, будь сыном своего народа». Где-то оборвалась мудрость предков и потерялась...

  68 должен позаботиться о будущем своего сына (нем.).

Я смотрел в Степь и плакал. О чём? О прошедшей жизни? Нет, я плакал о будущем, которого у меня уже никогда не будет, моего будущего в моих внуках и правнуках.

Со стороны юрт я услышал старую-старую песню, которую кто-то печально пел:

Отан Анадан куат аламыз,
Алга женіспен біз барамыз.
Бакта булбул сайрайды узак,
Жайнайды кен даламыз.

Эта песня словно прорвала во мне что-то, копившееся внутри весь месяц и теперь хлынувшее наружу. Мне хотелось кричать. Что-то страшное поднималось к горлу из самого нутра. Я боялся, что кто-нибудь услышит мои рыдания и испугается. Даже оплакивая своих близких и собственную, отнятую у меня жизнь, я так не рыдал. Я не знал, что могу так невыносимо страдать.

Я встал, и пошёл в Степь навстречу заходящему солнцу, и родилась во мне песня:

Манкурт, сними шкуру со своей головы!
Манкурт, сорви с мозгов кандалы!
Пусть с болью и кровью, но шкуру сними,
Душу казаха тем сохрани!

Пусть выживут не все, но появится шанс
Себя уберечь от беспамятства! Глас
Мой услышь сквозь шкуру манкурта,
Вспомни себя, своих предков юрту!

Пусть не будет в тебе веры святой
В то, что всё в порядке с тобой,
Что накормят тебя за верную службу.
Перестань принимать кабалу за дружбу!

Пригласи за свой дастархан друзей,
Угощай, привечай всех народов людей!
Но не смей отдавать предков родину ты,
Права нет у тебя предавать их мечты!

Вспомни свой род до седьмого колена,
Сильным будь, как они, сядь в седло, ноги – в стремя!
Бессилья твоего не простят аруахи.
Что есть страшнее для тебя, казаха?!

Я на голову внуков призываю грозу –
То спасения путь, я молчать не могу!
Степью вздохни, вспомни запах полыни!
Ты – казах, не манкурт ты отныне!

Я старик, аксакал, и давно не солдат,
Но ты должен услышать моё грозное: «ДАТ!»

С давящей на сердце тоской и четким осознанием того, что пел о невозможном, я рухнул на землю. Я смотрел в небо над Степью, такое высокое и чистое, какого нет больше нигде на земле. И я подумал: «А вдруг это возможно?». Жаль, что никто не услышал моего плача и песни моей...

Сердце билось с перебоями. Последними вздохами я жадно глотал горький запах полыни.
Да, именно в Степи я хотел умереть...


Курметті Аха!

Сіздін соз сілтесініз бен жазу манерінізден кім екенінізді молшерлеп біліп отырган сияктымын. Себібі оз елін, халкын, отанын, ана тілін суймейтін мангурт жазушысымактар, жагымпаздар мен жалтакойлар бундай терен коріпкелдік шыгарма жаза алмайды, одан садага кетсін! Шыгарманызга оз басым оте разы болдым.

Енді озімнін кейбір жазгандарымнан узінді берейін. Мен орысша жаза алмаймын, біракта интернетке кіргенде орыс жазушылары: "Казак, біздін сайтта не істеп журсін?", - деп тиіскеннен кейін орыс тілінде 2 макала бердім. "Впечатления" жане "Мнения". Содан кейін менен жаксы адам жок, себебі менін тереземе куніне 40 окырман кіреді. Себебі, жарнама аркылы оларга да тиын-тебен тусіп жатыр гой. 21 науырызда Проза Ру - дын 10 жылдык мейрамына арнайы шакырыпты, маз болып калдым.

Мен не жазушы, не журналист емеспін. Бар болганы 30 жылгы саналы омірін ауылда агроном болып откізген карапайым колхозшымын. Енді озініз танысып шыгу ушін интернетте жазган орысша жазган кейбір ойларымды окып корсеніз. Кандай бага берсеніз де разымын.

На русском языке пишу впервые, раньше не приходилось, потому что я всю сознательную жизнь прожил в глубинке казахских аулов. Сейчас в казахских аулах проживают оралманы. Оралманы научились работать у китайцев. У них есть вся необходимая техника,начиная от тракторов и т.д..

Некоторые местные казахи-лентяи, бывшие колхозники постепенно преврашаются в их рабов. (Их социализм так учил. С одного в другое рабство. Раб не хочеть думать и мыслить). Это закон рыночной экономики или капитализм торжествует широко шагая по Великой степь.

Мы (простой народ в отличие от простого народа Германий)в Казахстане только существуем. Молодёжь не хочеть работать на земле или пасти овец. Все стремятся в города, пополняя ряды рабов, бездомных, наркоманов, преступников и проституток. (Кул базары - Алматыда Сейфуллин кошесінін бойы жане "Алтын орда" базары, жетімдер бурышы - кок базар, жезокшелер кошесі - Саин кошесинин бойы т.б.).

В аулах механизаторов днём огнём не сышешь, большинство померли не дожив до пенсионнога возраста, живые - хронические больные! Туберкулёз, рак превратился в национальный болезнь казахов.

В аулах ВКО Урджарского района где я сам вырос и прожил всю свою сознательную жизнь: если соберутся более 3-х казахов, тема разговора: болезнь, нищета, неописуемая ненависть друг-другу. Даже среди имамов и мулл часто встречаются такие. Главное для большинства казахов было и остаётся - хлеб насущный да посиделки за бешпармаком.

Для казахов были и остаются авторитетами акимы, директора и прочие "баи". В чиновничьей среде процветает подхалимство и донос, а в силовых структурах взятничество. (Туйені тугімен жутады).
Всё продается, всё покупается.

К сожалению патриотизм в Казахстане на очень низком уровне. Определённой национально-патриотической идеологий нет. Великих казахских философ-мыслителей - поэтов Абая и Шакарима в школах дополнительно не учат, когда-то начали, а потом решили, что школьникам Абай не по зубам и это хорошее начало задушили в колыбели.

Обидно становится за нашу Великую степь, за Ак-Орду, за Алатау и Тарбагатайские горы, за безобразную и отвратительную экологию. Всего то живем в стране, по количеству равной жителям города Москвы. Еще раз обидно становится за наш Казахстан. Всё есть! И на земле и под землёй. Но материальный и духовный уровень в плачевном состояний, после Европы хочется не плакать, а рыдать.

В этом только Мы сами виноваты, а мы обвиняем всех подряд, иногда начиная с Создателя, Президента кончая своими близкими людьми, но только не себя!

После долгих рамышлений я понял: Моя задача научить своих читателей думать и мыслить по-другому и коренным образом изменить отношение к окружаюшему миру. Очистить сознания, подсознания и сердце от всяких шлаков, познать духовный мир. (Журектін кірін аршып, Хикметті, Кудіретті сезу керек).

Все позновательные замечательные книги-бестеллеры на английском и русском языках - это факт. На казахском языке таких книг очень редко. Хочу своих читателей ознокомить с жемчужинами мировой позновательной и духовной литературы на казахском языке. Это теперь стало целью моей жизни.

Асет Мукашбеков   04.06.2010 17:33   •   

Курметті Асет Мукашбеков, Сіздін терезенізге жаздым.

Актан Токиш   12.05.2010 07:47   

Курметті Ахтан Токіш!
Эта песня словно прорвала во мне что-то, копившееся внутри весь месяц и теперь хлынувшее наружу. Мне хотелось кричать. Что-то страшное поднималось к горлу из самого нутра. Я боялся, что кто-нибудь услышит мои рыдания и испугается. Даже оплакивая своих близких и собственную, отнятую у меня жизнь, я так не рыдал. Я не знал, что могу так невыносимо страдать.

Я встал, и пошёл в Степь навстречу заходящему солнцу, и родилась во мне песня:

Манкурт, сними шкуру со своей головы!
Манкурт, сорви с мозгов кандалы!
Пусть с болью и кровью, но шкуру сними,
Душу казаха тем сохрани!

Пусть выживут не все, но появится шанс
Себя уберечь от беспамятства! Глас
Мой услышь сквозь шкуру манкурта,
Вспомни себя, своих предков юрту!

Пусть не будет в тебе веры святой
В то, что всё в порядке с тобой,
Что накормят тебя за верную службу.
Перестань принимать кабалу за дружбу!

Пригласи за свой дастархан друзей,
Угощай, привечай всех народов людей!
Но не смей отдавать предков родину ты,
Права нет у тебя предавать их мечты!

Вспомни свой род до седьмого колена,
Сильным будь, как они, сядь в седло, ноги – в стремя!
Бессилья твоего не простят аруахи.
Что есть страшнее для тебя, казаха?!

Я на голову внуков призываю грозу –
То спасения путь, я молчать не могу!
Степью вздохни, вспомни запах полыни!
Ты – казах, не манкурт ты отныне!

Я старик, аксакал, и давно не солдат,
Но ты должен услышать моё грозное: «ДАТ!»

Я смотрел в Степь и плакал. О чём? О прошедшей жизни? Нет, я плакал о будущем, которого у меня уже никогда не будет, моего будущего в моих внуках и правнуках.

Со стороны юрт я услышал старую-старую песню, которую кто-то печально пел:

Отан Анадан куат аламыз,
Алга женіспен біз барамыз.
Бакта булбул сайрайды узак,
Жайнайды кен даламыз.

Веками казахи говорили: «Не будь сыном своего отца, будь сыном своего народа». Где-то оборвалась мудрость предков и потерялась...

Мангурт, шеш басындагы кулдык терісін!
Акыл-ойын - миындагы кісенінен жерісін!
Сыпырсан да терінді, ауырып канын акса да,
Ушырып алма, казак рухынды сакта да!

Кырылып калмас, мангурттердін барі де,
Озінді сакта, болсан тіпті карі де.
Естірсін, менін мына айткан созімді,
Есіне ал, ата-бабанды, киіз уйін тозімді.

Сенбей оттін ата-баба киесіне,
Ит сияктысын берілген иесіне.
Карныннын тойганына шаттанасын,
Ездікті - достык деп мактанасын.

Дастарханмен аласын,
Баска улттын да баласын,
Сатуга сенін кукын жок,
Ата-баба отаны - кен жазира даласын.

Оз тегінді - жеті атанды есіне ал,
Бабаларындай бол, узенгіге аяк сал.
Бекем бол, алсіз болма, кару ап,
Казакка корлык кой, каргаса оны аруак!

Немерелерімнін басына, шакырамын найзагай -
Азаттыктын жолында, шуйілемін найзадай.
Магурт емес казакпын, канша кайтып тусам мен!

Картайдым, сарбаздык енді маган жат,
Сен айтуга тиіссін, кахарлансам маган: "ДАТ!"

Перевёл (аударган) Асет Мукашбеков. 4. 06. 2010.

Асет Мукашбеков   04.06.2010 17:32   

Курметті Асет Мукашбеков, коп раxмет. Казактар окыса! Казір ойлаганы дурыс, ертен кеш болады...

Актан Токиш   10.06.2010 11:47   




 
 

 




.