Денис Давыдов

(Текст радиопрограммы из цикла "Современники классиков": 1.Василий Жуковский; 2.Константин Батюшков; 3.Петр Вяземский; 4. Василий Пушкин; 5. Антон Дельвиг; 6. Вильгельм Кюхельбекер; 7. Александр Грибоедов; 8. Евгений Баратынский; 9. Дмитрий Веневитинов; 10. Василий Туманский; 11. Федор Туманский; 12. Алексей Кольцов)

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЦИКЛУ

Цикл радиопрограмм в рубрике «Душа поэта» назван «Современники классиков» условно, и, разумеется, не вполне отражает истинную картину литературного процесса. Скорее, это игра слов и смыслов, своеобразная аллюзия, отсылающая к популярной литературной серии «Классики и современники».

Целью программ является прежде всего просвещение – напоминание известных (главным образом, специалистам или особо интересующимся литературой) фактов жизни и творчества авторов, чьи имена и некоторые произведения на слуху – но не более того. Несмотря на то, что это явная литературоведческая компиляция, все же основана она на личном взгляде автора и ведущей программ на личность и творчество того или иного поэта. Надеюсь, что хотя бы эскизно, но удается обрисовать атмосферу эпохи, о которой идет речь в программах. Кроме того, надо иметь в виду, что эти тексты – составляющая часть «литературно-музыкальных» композиций, выходящих в эфире радио «Гармония мира» (Одесса).

Формат программ – один, два или три выпуска продолжительностью по 14-15 минут, однако здесь двойные и тройные выпуски для удобства чтения объединены в один цельный текст.

13. ДЕНИС ДАВЫДОВ

На волне радио «Гармония мира» в рубрике «Душа поэта» мы продолжаем знакомиться с жизнью и творчеством современников признанных классиков русской литературы, которые, тем не менее, сами оказали заметное влияние и на исторический процесс, и зачастую на творчество своих более именитых собратьев по перу.
Заметная роль в этом смысле принадлежит любимцу многих литераторов пушкинского времени, балагуру, вояке, поэту и публицисту Денису Давыдову:

Певец-гусар, ты пел биваки,
Раздолье ухарских пиров
И грозную потеху драки,
И завитки своих усов.

С веселых струн во дни покоя
Походную сдувая пыль,
Ты славил, лиру перестроя,
Любовь и мирную бутыль.

Я слушаю тебя и сердцем молодею,
Мне сладок жар твоих речей,
Печальный, снова пламенею
Воспоминаньем прежних дней.

Эти пушкинские строки 1821 года обращены к Денису Давыдову. Творчество поэта-партизана, героя Отечественной войны, по признанию самого Пушкина, оказало на него огромное влияние еще в лицейские годы: «Он дал мне почувствовать… возможность быть оригинальным», – утверждал поэт, и именно это, по мнению Пушкина, не позволило ему поддаться влиянию Жуковского или Батюшкова и стать их банальным подражателем.

Кстати, ведь и Батюшков был и боевым офицером, и поэтом, были и не менее, чем сам Давыдов, именитые герои войны, но только он сумел создать тот романтический образ лихого гусара и передать быт русского боевого офицерства, которые не только восхищали современников, но и заложили литературную основу как для его ближайших, так и более поздних последователей – скажем, у Лермонтова или у Толстого.

Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золотой!

За тебя на черта рад,
Наша матушка Россия!
Пусть французишки гнилые
К нам пожалуют назад!

Станем, братцы, вечно жить
Вкруг огней, под шалашами,
Днем – рубиться молодцами,
Вечерком – горелку пить!

О, как страшно смерть встречать
На постели господином,
Ждать конца под балхадином
И всечасно умирать!

То ли дело средь мечей:
Там о славе лишь мечтаешь,
Смерти в когти попадаешь,
И не думая о ней!

Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золотой!

Это всем нам хорошо известная песня Дениса Давыдова, написанная им в 1815 году, и исполненная в популярном советском фильме «Эскадрон гусар летучих», созданном как раз в память об этом легендарном человеке. И надо сказать, что легенду упорно и последовательно создавал о себе он сам. Так, к примеру, именно благодаря Денису Давыдову в русской поэзии лирического героя стали отделять от личности автора, его создавшего. Те, кто хорошо знал Давыдова, видели, что он вовсе не пьяница и повеса, и что во время военных действий руководствуется никак не импульсом, а холодным расчетом.

Кроме того, основной чертой личности Дениса Давыдова можно считать завидную целеустремленность: он с раннего детства точно знал, что хочет быть военным, ведь отец его был полковым суворовским командиром, и мальчик, хоть и родился (в 1784 году, 16/27 июля) в Москве, вырос в военной среде, кочуя с отцом по местам стоянок его полка. Он восхищался Суворовым, и так случилось, что именно Суворов провидел его героическое будущее, и благословил его на служение на военном поприще: приехав в военный лагерь и увидев сыновей своего командира, Суворов спросил девятилетнего Дениса: «Любишь ли ты солдат, друг мой?» – «Я люблю Суворова, в нем все: и солдаты, и победа, и слава», – моментально ответил мальчик. «О, помилуй Бог, – заметил Суворов, – какой удалой. Этот будет военный человек, я не умру, а он уже три сражения выиграет».

Умолкшие холмы, дол некогда кровавый!
Отдайте мне ваш день, день вековечной славы,
И шум оружия, и сечи, и борьбу!
Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу
Попрали сильные. Счастливцы горделивы
Невольным пахарем влекут меня на нивы...
О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях,
Ты, голосом своим рождающий в полках
Погибели врагов предчувственные клики,
Вождь гомерический, Багратион великий!
Простри мне длань свою, Раевский, мой герой!
Ермолов! я лечу – веди меня, я твой:
О, обреченный быть побед любимым сыном,
Покрой меня, покрой твоих перунов дымом!

Но где вы?.. Слушаю... Нет отзыва! С полей
Умчался брани дым, не слышен стук мечей,
И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга,
Завидую костям соратника иль друга.

Эта ностальгическая элегия «Бородинское поле» в память о героическом боевом прошлом написана Денисом Давыдовым уже в 1829 году, когда, казалось, его военной славе пришел конец. Несмотря на его боевые заслуги и преданность военному делу, армейские бюрократы всячески старались ограничить и его участие, и влияние в армии: ведь он с самого начала службы позволял себе открыто критиковать власть имущих. Не успев начать службу в 1801 году, причем, преодолевая сложности из-за своего маленького роста – его не хотели принимать в петербургский кавалергардский полк, зачисления куда он всеми правдами и неправдами все же добился, – Давыдов начал писать стихи, причем, не какие-нибудь, а сатирические. И в конце концов попал в опалу – в частности, за басню 1803 года «Голова и ноги» (переложение популярного эзоповского сюжета «Тело и члены»):

Уставши бегать ежедневно
По грязи, по песку, по жесткой мостовой,
Однажды Ноги очень гневно
Разговорились с Головой:
«За что мы у тебя под властию такой,
Что целый век должны тебе одной повиноваться;
 Днем, ночью, осенью, весной,
Лишь вздумалось тебе, изволь бежать, таскаться
 Туда, сюда, куда велишь;
А к этому еще, окутавши чулками,
 Ботфортами и башмаками,
Ты нас, как ссылочных невольников, моришь, –
И, сидя наверху, лишь хлопаешь глазами,
 Покойно судишь обо всём,
 Об свете, об людЯх, об моде,
 Об тихой и дурной погоде;
Частенько на наш счет себя ты веселишь
 Насмешкой, колкими словами, –
 И, словом, бедными Ногами
 Как шашками вертишь».
«Молчите, дерзкие, – им Голова сказала, –
Иль силою я вас заставлю замолчать!..
 Как смеете вы бунтовать,
Когда природой нам дано повелевать?».
«Все это хорошо, пусть ты б повелевала,
По крайней мере нас повсюду б не швыряла,
А прихоти твои нельзя нам исполнять;
 Да между нами, ведь признаться,
 Коль ты имеешь право управлять,
 То мы имеем право спотыкаться,
И можем иногда, споткнувшись, – как же быть, –
Твое величество об камень расшибить».

 Смысл этой басни всякий знает...
Но должно – тс! – молчать: дурак – кто всё болтает.

Стихотворение это, естественно, не было опубликовано, а ходило в списках, а один из них был найден в бумагах Державина. Тогда же говорили, что это «дерзкое и ядом и злостью дышащее и сожжения достойное стихосплетение». За это и другие подобные «возмутительные стихи» Давыдова в 1804 году отчислили из гвардии и отправили в армейский гусарский полк в глухое захолустье – под Киев. С тех пор в правительственных кругах за ним прочно закрепилась слава человека политически неблагонадежного и дерзкого на язык. А Денису Давыдову, тем не менее, в гусарах понравилось!

Бурцов, ёра, забияка,
Собутыльник дорогой!
Ради бога и... арака
Посети домишко мой!
В нем нет нищих у порогу,
В нем нет зеркал, ваз, картин,
И хозяин, слава богу,
Не великий господин.
Он – гусар, и не пускает
Мишурою пыль в глаза;
У него, брат, заменяет
Все диваны куль овса.
…Вместо зеркала сияет
Ясной сабли полоса:
Он по ней лишь поправляет
Два любезные уса.
А на место ваз прекрасных,
Беломраморных, больших
На столе стоят ужасных
Пять стаканов пуншевых!
Они полны, уверяю,
В них сокрыт небесный жар.
Приезжай – я ожидаю, –
Докажи, что ты гусар.

Эта характерная для творчества Дениса Давыдова одна из его так называемых зачашных песен 1804 года – послание гусарскому приятелю Бурцову: призывание на пунш. Здесь ярко проявился образ беспечного и бесшабашного вояки, и реальный гусар Бурцов стал одним из прототипов этого лирического героя, романтизированного в творчестве гусара-поэта.

Следует отметить, что Давыдов в этих своих песнях уделяет основное внимание деталям быта и досуга русских офицеров, оставив в стороне героический пафос, – и это было ново и свежо для тогдашней поэзии. Его легкий и беззаботный герой сразу полюбился и собратьям по перу, и читателям, став в один ряд с образом поэта-эпикурейца, наслаждающегося жизнью. Вот, к примеру, одно из многочисленных поэтических обращений-посвящений Денису Давыдову, в данном случае, принадлежащее Петру Вяземскому:

К ПАРТИЗАНУ-ПОЭТУ
Анакреон под дуломаном,
Поэт, рубака, весельчак!
Ты с лирой, саблей иль стаканом
Равно не попадешь впросак.

Носи любви и Марсу дани!
Со славой крепок твой союз:
В день брани – ты любитель брани!
В день мира – ты любимец муз!

Душа, двойным огнем согрета,
В тебе не может охладеть:
На пламенной груди поэта
«Георгия» приятно зреть.

Воинским соблазнясь примером,
Когда б Парнас давал кресты,
И Аполлона кавалером
Давно, конечно, был бы ты.

Это посвящение 1814 года примечательно тем, что здесь Вяземский ставит в один ряд и военный, и поэтический талант Дениса Давыдова: чего стоит даже одна первая строка: «Анакреон под дуломаном»: дуломан – это гусарская куртка, а древнегреческий поэт Анакреон, как известно, был почитаем русскими лириками начала девятнадцатого века за то, что воспел любовь, вино и праздность.
Тем не менее, не все в жизни и творчестве Дениса Давыдова было так легко и однозначно, как может показаться на первый взгляд:

Я каюсь! я гусар давно, всегда гусар,
И с проседью усов – все раб младой привычки:
Люблю разгульный шум, умов, речей пожар
И громогласные шампанского оттычки.
От юности моей враг чопорных утех, –
Мне душно на пирах без воли и распашки.
Давай мне хор цыган! Давай мне спор и смех,
И дым столбом от трубочной затяжки!

Это первая строфа «Гусарской исповеди» Дениса Давыдова, где он и в 1832 году признавался в приверженности гусарской романтике. Но эта легкость в поэзии была результатом его невероятных усилий в жизни, без которых он не добился бы ни успеха, ни признания. Прежде всего, на службе он всегда проявлял инициативу – качество ценное, но и опасное: «инициатива наказуема» – так гласит народная мудрость.

«Неудовольствия да притеснения за верную мою службу, – вот все, что я получил и получаю: И при свободном правлении я буду рабом, ибо все буду солдатом. В течение почти сорока лет довольно блистательнейшего военного поприща я был сто раз обойден, часто забыт, иногда притесняем и даже гоним...» – не раз жаловался в своих записках и в письмах друзьям Денис Давыдов.

Кстати, среди качеств легендарного героя исследователи отмечают и такое неоднозначное, как тщеславие: к примеру, он буквально выбивал себе воинские звания и награды – правда, не без оснований считая, что заслужил их по праву, и не желая мириться со своеволием чиновников, не любящих независимых «выскочек». Неудивительно – о них ведь никто не писал так, как, к примеру, Евгений Баратынский в 1826 году – Денису Давыдову:

Пока с восторгом я умею
Внимать рассказу славных дел,
Любовью к чести пламенею
И к песням муз не охладел,
Покуда русский я душою,
Забуду ль о счастливом дне,
Когда приятельской рукою
Пожал Давыдов руку мне!
О ты, который в пыл сражений
Полки лихие бурно мчал
И гласом бранных песнопений
Сердца бесстрашных волновал!
Так, так! покуда сердце живо
И трепетать ему не лень,
В воспоминаньи горделиво
Хранить я буду оный день!..

Это были не пустые восторженные слова: например, Денис Давыдов не только предложил Кутузову и Багратиону, у которого служил адъютантом, тактику партизанской войны, но и сам стал лидером партизанского движения – привлекая к тайной войне крестьян, планируя и нанося французам стремительные удары в тылу. Хотя идея эта была заимствована им у испанских партизан, и не он первый на войне о ней вспомнил, но именно Денис Давыдов вошел в историю как основатель российского партизанского движения – и потому, что идею эту в реалиях войны блестяще реализовал, и потому, что оставил заметки и воспоминания о своем воинском опыте, имеющие также и литературную ценность – к примеру, «Дневники партизанских действий».

Более того, Давыдов был известен и за пределами России. Примечательна в этом смысле история его переписки с Вальтером Скоттом, которая отчасти подтверждает также и такие, уже упоминавшиеся, качества личности Дениса Давыдова, как целеустремленность и тщеславие. Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что последнее проявлялось в безобидных формах и никому не вредило, поскольку было далеко не на первом месте в ряду других замечательных качеств гусара, поэта и партизана:

В ужасах войны кровавой
Я опасности искал,
Я горел бессмертной славой,
Разрушением дышал;
И в безумстве упоенный
Чадом славы бранных дел,
Посреди грозы военной
Счастие найти хотел!..
Но, судьбой гонимый вечно,
«Счастья нет!» – подумал я...
Друг мой милый, друг сердечный,
Я тогда не знал тебя!
Ах, пускай герой стремится
За блистательной мечтой,
И через кровавый бой
Свежим лавром осенится...
О, мой милый друг! с тобой
Не хочу высоких званий,
И мечты завоеваний
Не тревожат мой покой!
Но коль враг ожесточенный
Нам дерзнет противустать,
Первый долг мой, долг священный
Вновь за родину восстать…

– написал Денис Давыдов в 1816 году в одной из своих элегий, посвященных, между прочим, невесте, где в который раз напомнил о своей главной жизненной задаче – быть защитником отечества. И именно в этом качестве он заинтересовал автора исторических романов Вальтера Скотта, невероятно популярного в Европе и в России. История из заочного знакомства вкратце такова: в середине 1820-х годов шотландский романист готовил к печати «Историю жизни Наполеона», и узнал Давыдова по его литературным публикациям, прежде всего – по военным запискам. Вальтер Скотт был знаком с двоюродным племянником Дениса Давыдова, путешествовавшим по Европе, который, собственно, и стал посредником в их знакомстве. Давыдов, узнав о том, что его персоной заинтересовался знаменитый писатель, настолько был польщен его вниманием, что 10 марта 1826 года первый обратился к Вальтеру Скотту с признательным письмом (переписка велась на французском языке), где, в частности, написал:

«Милостивый государь! Я только что прочел письмо моего племянника Владимира Давыдова к его отцу, где он сообщает о чести, которую Вы оказали ему, приняв его столь любезно, и о разговоре, который был у него с Вами обо мне. Клянусь Вам, милостивый государь, что за все мое военное поприще, за всю мою жизнь ничего более лестного не отозвалось в моей душе! Быть предметом внимания для первого гения своего времени, чьим самым пламенным, самым страстным поклонником я являюсь, это честь, это, смею сказать, счастье, на которое я никогда не дерзнул бы надеяться…».

Вальтер Скотт ответил Денису Давыдову не менее любезно, выразив надежду на то, что герой войны с Наполеоном поделится некоторыми своими воспоминаниями. Кроме того, также он написал: «Мне удалось достать изображение капитана Давыдова, которое висит над одним из предметов, самых драгоценных для меня, а именно над добрым мечом, который достался мне от предков и который в свое время не раз бывал в деле…». Прочитав такое, Давыдов захотел и у себя иметь портрет – Вальтера Скотта, но лично им подаренный и подписанный, о чем настоятельно попросил племянника. Боле того, он сам придумал подпись, а племянник, чтобы дело свершилось наверняка и желая во что бы то ни стало выполнить просьбу любимого дяди, сам раздобыл портрет. Дело оставалось за малым: чтобы Вальтер Скотт не отказал в просьбе.

И через некоторое время герой Отечественной войны действительно стал обладателем портрета с автографом – «Сэр Вальтер Скотт партизану Денису Давыдову». Но о своей роли в получении такого раритетного авторского подарка Денис Давыдов в своих рассказах о знакомстве с известным романистом умалчивал… Мы же имеем возможность проследить эту историю в деталях благодаря кропотливому научному исследованию знатока взаимовлияния русской и западноевропейской литературы, академика Михаила Павловича Алексеева.

А вот об истории другого – творческого, а не личного – знакомства Дениса Давыдова с другим европейским писателем – французским поэтом и драматургом, государственным деятелем эпохи Французской революции и Первой империи Антуаном-Венсаном Арно мы знаем главным образом благодаря Александру Сергеевичу Пушкину. В своей статье по случаю смерти Арно «Французская академия», напечатанной во 2-м томе «Современника» в 1836 году, Пушкин, в частности, написал об Арно: «Всем известен его «Листок»… Участь этого маленького стихотворения замечательна. …Александр Ипсиланти перевел его на греческий язык, у нас его перевели Жуковский и Давыдов… может быть, и сам Давыдов не знает стихов, которые написал ему Арно, услыша о его переводе. Он поместил их в примечаниях к своим сочинениям».
Вот он, перевод стихотворения «Листок» Арно, сделанный Денисом Давыдовым:

– Листок иссохший, одинокий,
Пролетный гость степи широкой,
Куда твой путь, голубчик мой?
– Как знать мне?! Налетели тучи,
И дуб родимый, дуб могучий
Сломили вихрем и грозой.
С тех пор, игралище Борея,
Не сетуя и не робея,
Ношусь я, странник кочевой,
Из края в край земли чужой;
Несусь, куда несет суровый,
Всему неизбежимый рок,
Куда летит и лист лавровый,
И легкий розовый листок!

В сноске к своей статье Пушкин привел – на французском языке – отрывок из примечания Арно, в том числе и его четыре стихотворные строки-посвящения Денису Давыдову. Стихи эти начинались со слов – «Вам, поэт, вам, воитель», и эту фразу, немного изменив, Пушкин использовал в собственном посвящении поэту-гусару, в 1836 году посылая ему свою «Историю Пугачевского бунта»:

Тебе, певцу, тебе, герою!
Не удалось мне за тобою
При громе пушечном, в огне
Скакать на бешеном коне.
Наездник смирного Пегаса,
Носил я старого Парнаса
Из моды вышедший мундир:
Но и по этой службе трудной,
И тут, о мой наездник чудный,
Ты мой отец и командир.
Вот мой Пугач: при первом взгляде
Он виден – плут, казак прямой;
В передовом твоем отряде
Урядник был бы он лихой.

Как видим, современников Дениса Давыдова – как соотечественников, так и европейцев – привлекали самые разнообразные качества его одаренной натуры, которые будто сами собой творили о нем легенду. И, надо сказать, в личной жизни он также отличился, много раз влюбляясь горячо и безоглядно – так же, как отчаянно сражался на поле боя:

Напрасно думаете вы,
Чтобы гусар, питомец славы,
Любил лишь только бой кровавый
И был отступником любви –

Так в 1822 году начал Денис Давыдов стихотворение «Гусар». Но долгое время особой популярностью пользовались не любовные, а его сатирические стихи и «зачашные» песни, а также едкие эпиграммы и каламбуры. Например, 1811 года:

К ПОРТРЕТУ N.N.
Говорит хоть очень тупо,
Но в нем это мудрено,
Что он умничает глупо,
А дурачится умно.

В 1815 году Давыдова приняли в члены литературного кружка «Арзамас», и этим, можно сказать, официальным признанием был очень горд, поскольку сам, при всей своей популярности, не решался называть себя поэтом. Но литературная слава едва не расстроила его свадьбу. После войны 1812 года Денис Давыдов решил остепениться и жениться. Правда, его отчаянные влюбленности несколько раз оканчивались неудачей. Однажды он влюбился в балерину, часами простаивал под окнами балетного училища, но та… вышла замуж за своего балетмейстера.

Самым сильным потрясением стал отказ Лизы Злотницкой, племянницы Раевских. Сперва дело шло к свадьбе, и даже хлопотами Жуковского Давыдову «в связи с предстоящей женитьбой» было предоставлено казенное имение с годовым доходом в шесть тысяч. Но… невеста увлеклась красавцем и кутилой Петром Голицыным, и категорически отказалась выходить замуж за Давыдова.

Он так тяжело переживал отказ Лизы, что друзья бросились его спасать – то есть, искать ему подходящую невесту. И вскоре он был представлен семье покойного генерала Николая Чиркова, где давно на выданье была его дочь Софья 24-х лет. Однако когда мать ее узнала, что предполагаемый жених – не только герой отечественной войны, но еще и автор опасных сатирических стихов, едких каламбуров, беспутных «зачашных» песен и эротических стихов, чуть было не отказала Денису Давыдову. Каково ей было, к примеру, знать, что великолепная, но по тем временам чрезмерно откровенная, элегия принадлежит перу жениха ее дочери:

О пощади! – Зачем волшебство ласк и слов,
 Зачем сей взгляд, зачем сей вздох глубокий,
 Зачем скользит небережно покров
 С плеч белых и груди высокой?
 О пощади! Я гибну без того,
 Я замираю, я немею
При легком шорохе прихода твоего;
Я, звуку слов твоих внимая, цепенею...
 Но ты вошла – и дрожь любви,
И смерть, и жизнь, и бешенство желанья
 Бегут по вспыхнувшей крови,
 И разрывается дыханье!
 С тобой летят, летят часы,
Язык безмолвствует... одни мечты и грезы,
И мука сладкая, и восхищенья слезы –
 И взор впился в твои красы,
Как жадная пчела в листок весенней розы!

Друзьям стоило немалых усилий убедить мать невесты, что образ, создаваемый Давыдовым в стихах, имеет мало общего с вполне благопристойным поэтом, который на самом деле не распутничает, пьет мало, и в карты не играет. И в апреле 1819 года Софья и Денис Давыдов обвенчались. Ему нравилась семейная жизнь, и он с удовольствием занимался хозяйством, охотой, детьми, которых у этой супружеской пары со временем стало девятеро! До отставки по болезни в 1823 году Денис Давыдов служил в кавалерии, но еще в 26-м принимал участие в персидской войне, а в 31-м – в подавлении польского мятежа. Под конец службы получил чин генерал-лейтенанта.

На этот период приходится и такое историческое событие, как восстание декабристов. Давыдов, конечно же, был со многими из них знаком, и близок им по своим независимым, вольнолюбивым взглядам. Кроме того, тогда он был обижен на власти за то, что его обошли в чинах и наградах, и даже вступил в Орден русских рыцарей – первое тайное масонское общество, планировавшее произвести военный переворот и принять конституцию. Но при этом, имея трезвый ум и зная особенности русского народа изнутри – ведь именно с простыми мужиками он имел дело во время партизанской войны! – Давыдов был далек от романтических заблуждений декабристов, и открыто им возражал, не разделяя их надежд на мгновенное изменение государственного строя. В общем, когда произошло декабрьское восстание, подозревать Давыдова в причастности к нему оснований не было.

В 1832 году вышел его единственный прижизненный сборник стихотворений, он писал мемуары и публицистические заметки. И по-прежнему восхищал своих поклонников, в числе которых был и Николай Языков, также воспевавший удалое молодечество в своем творчестве. А образ вольного студента и современники обоих поэтов, и более поздние исследователи сравнивают с образом жизнерадостного и беспечного гусара, воспетого Давыдовым.

Удальцов твоих налетом
Ты, их честь, пример и вождь,
По лесам и по болотам,
Днем и ночью, в вихрь и дождь,
Сквозь огни и дым пожара
Мчал врагам, с твоей толпой
Вездесущ, как божья кара,
Страх нежданного удара
И нещадный, дикий бой!

Лучезарна слава эта,
И конца не будет ей;
Но такие ж многи лета
И поэзии твоей:
Не умрет твой стих могучий,
Достопамятно-живой,
Упоительный, кипучий,
И воинственно-летучий,
И разгульно-удалой.

Ныне ты на лоне мира:
И любовь и тишину
Нам поет златая лира,
Гордо певшая войну.
И как прежде громогласен
Был ее воинский лад,
Так и ныне свеж и ясен,
Так и ныне он прекрасен,
Полный неги и прохлад.

Так писал в послании Давыдову Николай Языков в августе 1835 года. И неслучайно – в это время Денис Давыдов переживал свою позднюю, последнюю, всецело его поглотившую любовь: в 1831 году он навещал своего сослуживца в Пензе, и влюбился в его 23-летнюю племянницу Евгению Золотареву. Ему же было уже 47-м, он был привязан к семье, но и скрывать свое чувство не получалось. Давыдов писал Вяземскому: «От меня так и брызжет стихами. Золотарева как будто прорвала заглохший источник… Я, право, думал, что век сердце не встрепенется, и ни один стих из души не вырвется. Золотарева все поставила вверх дном: и сердце забилось, и стихи явились, и даже текут ручьи любви, как сказал Пушкин».

 Я вас люблю так, как любить вас должно:
Наперекор судьбы и сплетней городских,
 Наперекор, быть может, вас самих,
Томящих жизнь мою жестоко и безбожно.
 Я вас люблю, – не оттого, что вы
Прекрасней всех, что стан ваш негой дышит,
Уста роскошствуют и взор Востоком пышет,
Что вы – поэзия от ног до головы!
 Я вас люблю без страха, опасенья
Ни неба, ни земли, ни Пензы, ни Москвы, –
Я мог бы вас любить глухим, лишенным зренья...
 Я вас люблю затем, что это – ВЫ!
На право вас любить не прибегу к пашпорту
Иссохших завистью жеманниц отставных:
Давно с почтением я умоляю их
Не заниматься мной и убираться к черту!

Это страстное, характерное для Дениса Давыдова, признание адресовано Евгении Золотаревой. Стихи, ей посвященные, положены на музыку многими композиторами, в том числе и его бывшим однополчанином Алябьевым, и Даргомыжским, и Рубинштейном. Удивительно лиричный цикл на стихи Дениса Давыдова создал и советский композитор Александр Журбин – к фильму «Эскадрон гусар летучих». В том числе, и музыку на слова этого прекрасного романса 1834 года:

Не пробуждай, не пробуждай
Моих безумств и исступлений,
И мимолетных сновидений
Не возвращай, не возвращай!

Не повторяй мне имя той,
Которой память - мука жизни,
Как на чужбине песнь отчизны
Изгнаннику земли родной.

Не воскрешай, не воскрешай
Меня забывшие напасти,
Дай отдохнуть тревогам страсти
И ран живых не раздражай.

Иль нет! Сорви покров долой!..
Мне легче горя своеволье,
Чем ложное холоднокровье,
Чем мой обманчивый покой.

Мучительный роман Дениса Давыдова и Евгении Золотаревой длился три года. В конце концов она вышла замуж едва не за первого встречного, Давыдов вернулся в семью, и до конца своих дней жил спокойно в имении Верхняя Маза, принадлежавшем жене. Он занимался творчеством, вел переписку с литераторами (Воейковым, Пушкиным, Загоскиным и другими), выписывал из-за границы книги, занимался хозяйством – устроил пруд, выстроил винокуренный завод, охотился.

Внезапная смерть Дениса Давыдова 22 апреля (4 мая) 1839 года глубоко всех опечалила. Жуковский, который очень его любил, в том же году в поэме «Бородинская годовщина» так отозвался о легендарном поэте и литераторе:

Вмиг Давыдова не стало!
Сколько славных с ним пропало
Боевых преданий нам!
Как в нем друга жаль друзьям!..

Но нам в наследство все же осталось немало: и страстные, самобытные стихи Дениса Давыдова, и его художественные военно-исторические мемуары, и память об этом удивительно цельном человеке, прожившем творческую и богатую событиями жизнь.

Виктория ФРОЛОВА.