16 Леонид Лернер Очерк Шедевры на Уроках 1999 2000

Об Артёме КИРАКОСОВЕ пишут:



полный вариант очерка

опубликованного в № 15 (349) «ОБЩЕЙ ГАЗЕТЫ» за 13 – 19 апреля 2000 года на 14 странице






Леонид Лернер



ШЕДЕВРЫ НА УРОКАХ
ИЛИ
ПРОИСХОЖДЕНИЕ МАСТЕРА





В Зеленоградском Дворце творчества детей и юношества шла выставка московского художника Артёма Киракосова с загадочным названием – «Шедевры на Уроках». У Дворца царило столпотворение. Чтобы попасть на выставку, мальчишки и девчонки сбегали с уроков.
А выставка и в самом деле была необычной. В полумраке зала, вооружённые фонариками и лупами, зрители с любопытством разглядывали миниатюрные рисунки: «Розовая Звезда», «Голубая Станция», «Райские Сады», «Иду к Тебе», «Собор – Цветок – Клоун»… Впрочем, у каждого зрителя эти рисунки рождали собственные ассоциации. Одни утверждали, что “здесь изображены все миры”, другие уверяли, что “тут есть всё”, на что какой-то первоклашка поинтересовался: “А я тут – есть?” И выступивший из толпы художник подтвердил: “И ты и я – все здесь”.
Спустя несколько дней выставка Киракосова превратилась в учебно-художественную аудиторию. Вокруг рисунков вспыхивали диспуты, по рисункам сочиняли рассказы – один фантастичнее другого, которые ходили по Зеленограду, возвращаясь во Дворец с новыми толпами зрителей. Десятки юных художников, являясь на выставку чуть не ежедневно с мольбертами и блокнотами, творили на темы «ШЕДЕВРОВ » свои импровизации.
Я видел картины Киракосова на «взрослых» выставках: большие, яркие, до краёв насыщенные цветом и светом. Тем более разительным казался тот жгучий интерес, который вызывали у ребят крошечные графические картинки, исполненные на каких-то (будто бы даже рваных!) бумажках.
– Может, откроете секрет – как появились ваши «шедевры»? – спросил я Киракосова. – И зачем зрелому художнику, пишущему серьёзные картины, выставлять эти «детские» рисунки?
– Вас смущает, что я назвал их «шедеврами»? – ответил художник. – Конечно, в этом есть доля самоиронии. Между тем, они и в самом деле мне очень дороги, ибо создавались ещё в студенческие годы. С их помощью я познавал мир и себя. Что касается этой выставки, то я ждал её много лет.

               
               
Уроки

По утрам Артём звонит четырём своим армянским бабушкам, справляясь о их здоровье. И каждый вечер старшая из них, 90-летняя Макруи, звонит внуку – узнать, как прожил он этот день, и что написал.
Художник Артём Киракосов родился и вырос в Москве, но в нём жив дух старинного армянского рода.
– Мои прадеды были золотых дел мастерами, – рассказывает он. – Дед, художник и предприниматель, владел красильнями в Тбилиси, дружил с Католикосом Вазгеном I-ым, жертвовал на строительство церквей, имел прекрасную библиотеку… Он послал детей учиться в Москву. А после его смерти бабушка переехала туда же, чтобы приглядывать за детьми и внуками. Уезжая, взяла с собой трёх своих сестер и завещание деда каждому из внуков.
Но ещё до того, как строгие армянские бабушки явились в Москву, 17-летний Артём совершил дерзкую вылазку к своим истокам. Добравшись до Дилижана, он почти месяц шёл горными тропами из Армении в Тбилиси.
– Мне казалось, что я впервые увидел Землю, ощутил вкус Воды – пил из каждого ручья. И ещё Свет. Свет в горах насквозь пронизывает камни, деревья и человека. Наверное, тогда и родилась моя графика. А с нею и «Шедевры на Уроках».
– На каких уроках?
– Ну, это вся моя жизнь. Я прошёл по советской «трубе» – через ясли, сад, школу, комсомол, армию… Став художником, оформлял в ДЭЗ-ах «Красные уголки», в армии – «Ленинские комнаты», клубы в колхозах.
– Халтурил?
– Джигитовал! – смеётся Артем. – Что касается «шедевров», то эти рисунки я и в самом деле создавал на уроках. На уроках в… Суриковском.
– К примеру, все рисуют натурщика, а я на бумажечке – три на пять сантиметров – рисую «Розовую Звезду», которую увидел во сне. И на моей картинке она становится центром мироздания. А в другой раз –  «Салют, мои Горы!», как привет своей родине, возвращение в детство, к тому, что меня когда-то окружало: армянские коврики, подушечки, лоскутные одеяла…
– Но почему на бумажках? – недоумеваю я. – Почему было не взять нормальный лист?
– То, что я стремился создать и познать, исключало всякую «машинную» форму, – объясняет художник. – Никаких стандартных размеров и форм, краёв и углов. Обрывая бумагу, я изначально создавал образ Вселенной, где нет пустот и границ. Теперь я пишу картины, вставляя их в рамы, но по-прежнему считаю, что это условность. А в те годы я хотел познать суть жизни, к которой рамы – границы, право – лево, края – углы никакого отношения не имеют.
– Но ведь и бумажки, на которых ты рисовал, какие-то случайные. Среди них попадаются даже бывшие квитанции!
– Да, верно. Дело в том, что образы, которые я изображал, требовали необычной техники, а следовательно, и бумаги особого качества. Но в те времена даже художники располагали двумя сортами бумаги. И я стал «мусорщиком»: всюду искал, находил и подбирал качественные бумажки, в том числе и квитанции, сделанные подчас из бумаги ручного литья – китайской и голландской. Для моих целей годился и полу-картон и оберточная бумага разных цветов, просвечивающих, как звездное небо, крошками стружек. Иногда я и сам комбинировал – наклеивал одно на другое. Тонировал…
Слушая Артема, я уже по-иному всматривался в его «шедевры». Художник – тот, кто видит. Будучи ещё студентом, Киракосов в самых простых элементах жизни мог увидеть сокровенное. На клочках никому не нужных, добытых из мусора бумажек, он создавал образы мироздания – абстрактные и предметные, реальные и мистические.
– Что означает это волшебное дерево? – пытал я художника.
– А вот дети сразу догадались: это «Новогоднее Дерево». Я люблю ёлки. Ёлка – это дароносительница, древо чудес.
Кажется, и я теперь кое-что понимал. Для студента Артёма Киракосова, стремящегося стать мастером, бумажки, на которых он открывал для себя мир, являлись максимальной формой творческой свободы. Эти его рисунки восходили к той, весьма редкой у художников – «внеоценочной» живописи, в которой будущий мастер находит свою самобытность, становится личностью, способной понять не только законы искусства, но и то, что с нами происходит. Картины имеют границы, формы, масштаб. «Шедевры» Киракосова, выполненные на «рваных» бумажках, внемасштабны, пространство в них неизмеримо, и художник работал, как супермонументалист, ибо каждый раз вторгался во вселенную, в микро и макромиры.
– Конечно, без разнообразных графических инструментов – без тонких фломастеров, всевозможных пастелей, маркеров, у меня бы мало что вышло. Наши графики пользовались тогда карандашом и пером – какая уж тут Вселенная! Выручали студенты-иностранцы, охотно одалживали мне на урок, а то и на ночь любой технический инвентарь, который привозили в институт из дома. Но, с любопытством наблюдая за моими «поделками», удивляясь, как я скрупулезно грунтую свои бумажки, готовя их к работе, считали, что я просто дурачусь. Да  и сам я лишь смутно сознавал, что рисунки, созданные мной в самом начале пути, станут творческим и нравственным фундаментом всей моей жизни.



                Послушание

Закончив Суриковский, Артём Киракосов имел немало  выставочных – живописных и графических работ. Но решил показать то, что раньше даже друзьям не показывал. На первую «перестроечную» выставку «АРБАТР» (ныне ставшую легендой) он, ко всеобщему изумлению, вынес коллекцию рисунков на «рваных» бумажках, своего рода дневник идей и наблюдений, рисунков и импровизаций, рождавшихся в минуты откровений. Художник исследовал законы бытия: как живут звёзды и текут воды, как растут деревья и растёт человек… Глядя на эти «ребусы», не только зрители «АРБАТРА» – коллеги-художники не понимали – о чем тут речь. А, быть может, и не хотели понять. До того ли было? Вокруг царила невероятная эйфория, все ждали фантастических перемен. Я вспоминаю, что именно «АРБАТР», а затем и «ЛАБИРИНТ» открывали молодым художникам  дорогу в большой свет. Наступало время русского бума в искусства. Те, кого тогда заметили, сразу стали известны.
– Почему ты не пошёл со всеми?
– Этот всеобщий энтузиазм заслонил другие события: побоища в Сумгаите и Фергане, войну в Карабахе. Я же ощущал такую тревогу, так ясно вдруг представил – что нас ждет…
На третий день землетрясения в Спитаке он был уже среди спасателей. В зареве пожаров, среди руин, в которых погибали тысячи людей, художник вдруг с необычайной ясностью увидел крушение мира. Казалось, весь мир неумолимо движется к гибели. Но тогда – в чём смысл жизни?
– Не правда ли, странно? – размышляет Артём. – В то время как вся Москва была охвачена выставочной лихорадкой, когда художники буквально не отрывались от мольбертов, готовясь к прорыву в лучшие выставочные залы, а затем в Европу, я все дальше уходил из современной художественной жизни. Если бы я в те дни был верующим (я крестился, спустя четыре года),  наверное, ушёл бы в монастырь. Ибо ощущал такую жажду самопознания, какую можно утолить только в послушании.
Он ушёл в музей – заповедник «Абрамцево», где, отринув амбиции художника, попросился в реставраторы. Здесь, в тишине и покое, вдали от суеты и тщеславия, ежедневно входя в громадный художественный опыт прошлого, терпеливо восстанавливая творения старых мастеров, Артём обретал ясные представления о сущности творческого процесса. А затем, уйдя в ещё более келейный мир – в реставрационные мастерские имени Грабаря, выразил свои новые ощущения Словом, в романе «Настоящий Художник».
– Я обратился к Слову сразу после Спитака. Землетрясение – это дыхание ада. И, чтобы преодолеть этот ужас, надо наполнить смыслом слова, которые мы произносим, давно утеряв их значение.
Вчитываюсь в романтические, на первый взгляд, наивные строки: “Всю любовь сказать в красках. Всю любовь вместить в цвет…” И вдруг: “Художник должен жить долго, очень долго, чтобы успеть сделать добрые и прекрасные, совершенные вещи ”. Многие из этих слов мне уже знакомы. Вспоминаю: я встретил их на последней выставке Киракосова «Смешивать краски…» –  строки его романа стали названиями всех сорока картин, представленных художником.



                Эпилог

– Я выставил сорок работ – по числу прожитых мной лет, – объясняет Артём. – Эти картины обо всём, что было со мной: о падениях и взлётах, муках и радостях, о любви. Человеческая жизнь – такая разная. Однажды я понял: чтобы выразить себя в картине – надо смешать все краски: гуашь, акварель, пастель, темперу, тушь, масло… И в твою живопись уже не сможет вмешаться никто. Это и есть «Счастье Жить», так я назвал свою картину. Смешивать краски – и больше ничего не нужно. При любых режимах, в любых обстоятельствах. Смешивать краски – вот и все мое призвание.
– Мне кажется, ты начал этот процесс ещё на своих уроках, – замечаю я, – когда изобразил «Начало и Конец», свой последний «шедевр» – картину, в которую вошли все образы, созданные тобой в остальных рисунках…
– Но которую можно писать бесконечно, – добавляет Артём. – Ибо нет ни Начала, ни Конца. Есть вечное Преображение.
– И, судя по картине, оно прекрасно.
– Да, оно прекрасно. Хотя есть тут и вещи ужасные: чёрные, трагические образы. Однако, красота побеждает.






Осень 1999 – 2000 Весна