Лель

    Годом одним, лихая, мор привела в наши края. Серой копотью небо нависло. Солнце святое не выглянет, пташечка песнь добрую не споет. Косила недоля поселян, словно травушку в поле. Что не утро, то покойных подводами везут за околицу, что не вечОр - костры палят погребальныя. Быстро взошло кладбище новыми голбцами, словно рожь по весне. И весна не красна - студёная, ветрами подвывает, вторит повитухам-матерям, слезу льет обильную. Бродят, то ли живые то ли мертвые, то ли люди, то ли тени…падают в грязь, не поднимаются.

    За оградой лает пес с голодухи, рвется на привязи, чует смерть. Только некому отвязать бедолагу – померла хозяйка с ребятишками, третий день в избе нехоронены… Разгулялась костлявая, ох и расхозяйничалась! Мрут кругом православныя - кто в избах на печи, кто в поле за сохой, кто в дороге на коне. Не уйти, не скрыться от недоли – тонка ниточка.

   В старой церквушке звонил колокол к заутрене.
Всем миром, от мала до велика, на коленях стояли - молили богородицу, молили заступницу, уж который день. Вдыхают закопченные образа жгучий дымок ладана, вдыхают да всё молчат во смирении…тепло им от свечей. Плачься богу, а слезы вода.

   Ох, смерть-смертушка, несговорчивая ты баба! Ни мужика, ни царя, ни попа, ни звонаря, ни ребятёнка несмышленыша - никого не обойдешь, не сжалишься, на слезу горькую не оглянешься. Востра  коса твоя, да рука холодна. Вот и отца Арсения подкосила. Долго он с лихой препирался, долго к богу взывал…да семью свою отпевал, одного за другим.  Тут и его день пришел.

- Прохор… брат Прохор, подойди, мил, сказать мне тебе кой-чего надо, – хриплым, затухающим голосом подозвал старого друга отец Арсений. Седобородый, морщинистый, но еще крепкий с виду старик, склонился над постелью умирающего.

- Прохор, знаю, недолго мне еще осталось на этом свете гореть, затухает моя лампадка, не желает господь маслице душистое в неё подливать, желает видеть, грешного, перед лицом своим. Значит на том святая воля его. Я же, как и прежде, уповаю на безграничную милость его и молю простить согрешения наши, дабы сжалился, отвел беду нечаяну. Одного не знаю, не ведаю, одно тревожит старика -  как без меня, без присмотра отцовского Лелюшка жить будет. Кто его в трудную годину приголубит, к чьей груди он буйну головушку приклонит, кто его уму-разуму научит? Один он одинёшенек остается, сиротинушка мой. Не спокойно мне будет на том свете, Проша, понимаешь!? - отец Арсений закашлялся. Прохор взял со стола резной скобкарь с отваром из целебных трав и поднес к губам умирающего.

- Будь покоен, отец Арсений, пока господь грехам моим терпит, пока мать-земля меня на себе носит, о Леле, как о сыне родном заботиться буду, вот тебе крест, - и Прохор, бросив взор на образа в «красном углу» светелки, осенил себя двуперстным крестом. – Ты же знаешь, голубчик, не хуже моего, что привязался я к нему всей душой. Своих детей бог не дал, а Леля, всё одно, что за сына почитаю. Ремеслу да грамоте обучил – искусней резчика в округе не сыскать, не пропадет парень. Да и не малец он ужо, семнадцатый годок пошел. Дай бог, наладится жизнь у нас, лихая пора пройдет, глядишь, и  молодой семьей обзаведется.

- Нет, Проша, чует моё сердце, долго еще будет сподручница диаволова пировать. Разгулялась, костлявая, не на шутку, да видать, всё за грехи наши тяжкие господь её попускает. Уезжай, брат Прохор….забирай Леля, и схоронитесь в Устюжском скиту. Там, во лесах далеких, настоятель Елеазар со братией своей бога о нас грешных молит. Поклонитесь ему от меня, он вас примет с любовью и почестями. А придет время, господь смилуется, отведет от земли нашей наказание, воротитесь. На все воля создателя. Уезжай, успокой старика.

- Будь, по-твоему, Арсений. Завтра поутру снаряжу подводу и в дорогу.
- Да хранит вас господь и пресвятая богородица. Помираю с миром.

    К вечеру отец Арсений преставился. Долго, нараспев звенели колокола на невысокой скособоченной звоннице. Тощая, с изъеденным оспой лицом канонница всю ночь читала тропарь над усопшим. Лель сидел поодаль, грел в руках отцов наперсный крест. Молодую, крепкую грудь больно драл неведомый зверь. «На Вознесение матушка упокоилась, сестрицы милые, нецелованные, одна за другой увяли, вот и батюшка меня покинул. За что, господи, за что наказание такое? Ведь мы дети твои,  дети по образу и подобию твоему….зачем же так жестоко наказываешь нас?! Чем мы заслужили сие? С малых лет меня учили, что бог есть любовь, что пресвятая богородица наша заступница… Где же твоя любовь, боже!? Где же заступничество!? В гниющих всюду, непогребенных,  обглоданных собаками телах!? В исстрадавшихся, исдохших с голоду мальцах!? В захлебывающихся слезами матерях!? Бог отец, где же в этом всём есть твоя безграничная любовь!?»

   Белым пухом облепленные щеки, горячею, скупой слезою жглись. Молодые, сильные, нервные пальцы, ломали  отцов крест, мяли, словно каленое железо в кузни, мешали кровь с серебром... Старая канонница, искоса поглядывала, прятала большие глаза в грудь, набожно крестясь.

   На другой день, после похорон, выезжала за околицу хозяйская подвода, запряженная двумя крепкими лошадьми.  Покидал Лель отчее гнездо…

О.К.