Зимняя рыбалка

1

                За высоким, серым и очень унылым забором, в приземистом, но просторном корпусе, расположенном недалеко от главной проходной, начинала потихоньку зарождаться жизнь нового трудового дня уходящего восемьдесят девятого года. В столь ранний и морозный час, когда на улице ещё не утро, но уже и не ночь, побежали первые «гонцы» в сторону сборочных цехов. Они, эти всепогодные разведчики, были особенно активны в радостные дни получек и авансов, потому, что были очень востребованы. Их популярность у мужской, страждущей части населения нашего цеха, могла сравниться, разве что, только с ажиотажем вокруг продуктовых наборов, количество которых разбиралось моментально, не успев объявление и десяти минут провисеть на большой доске информации в цеху.
                После пятнадцатиминутной прогулки в темпе быстрого шага, которая была, как нельзя, кстати после получасовой езды в набитом автобусе, и бодрила, как физзарядка, в любое время года, я проскочил «вертушку» в стеклянной проходной и, сжимая в пальцах выданный охранницей пластиковый пропуск, делаю шаг на территорию родного завода. Бросаю взгляд на щит информации, где обычно канцелярскими кнопками пришпиливались приказы и некрологи, -частые гости поздней осени и начала зимы. На большом полотне ничего, кроме объявления о профосмотре, нет, поэтому, мимо него все проходят, не задерживаясь.
                Свет старых фонарей, с одиноко торчащими из них лампочками, освещает дорогу людской массе, которая, с каждой минутой, набирает плотность потока и сбрасывает его за пару минут до начала смены. Людская река, вытекая за стеклянные двери, величественно растекается по широкому порогу проходной и, неторопливо покидая его гранитные ступени, широко разливаясь по внутреннему двору, делится на маленькие ручейки, пропадающие в стороне, вдоль дорожек, за кустами, наполовину засыпанными снегом. Видны только исчезающие спины, шапки и платки, слегка припорошенные белым.
                Основная масса раннего потока протекает мимо корпусов бывших первого и седьмого цехов. Пристроенная к ним, высокая, из красного кирпича, в четыре этажа, гальваника, тоже заглатывает свою утреннюю порцию тружеников. Пройдя до самого конца корпуса, отделяюсь от поредевшего потока и направляюсь к большим, выкрашенным серой краской, главным воротам корпуса. Толкнув высокую и тяжёлую створку ворот, попадаю в тамбур, где ревёт мощный вентилятор калорифера. Сильный поток горячего воздуха бьёт прямо в замёрзшее ухо, толкает воротину назад, а меня пропихивает в полуоткрытые створки внутренних ворот. С холода улицы, мой сапог, попав на пол из мраморной крошки, звякнув стальной набойкой, норовит уехать в сторону, но я подтягиваю его, сбившись с ноги и чертыхнувшись, ставлю на место. Здесь мне всё знакомо, - от запахов машинного масла и звуков шипящего воздуха, подтравливающего из системы, до легкого постукивания в батареях и скользкого утреннего пола.
                Оттаявшее ухо цепляет  песню одинокого сверчка. Что-то сверлит он потихоньку, такое звонкое и скрипучее, забравшись в тепло между стеной и батареей, крутит ручку своего маленького коловорота: «Скрип-скрип,… скрип-скрип». Большие станки и огромные обрабатывающие центры, отдыхая всю ночь, кемарили под монотонные звуки его сверла. Очень скоро, сбросив остатки ночного сна, всё это большое поле станков заморгает разноцветными огоньками, загудит моторами и, выпуская стружку, на разные лады начнёт грызть металл своими остро отточенными инструментами. Но пока, в последние минуты замершей тишины, эта многотонная громада чугуна и стали слушает песню крошечного существа за батареей. Никто не отважится первым нарушить тишину и прервать выступление мастера, только где-то воздух, чем-то недовольный, вырываясь из трубы, как змей, всё шипит на одной ноте.
                Мне уже начинает казаться, что я здесь и родился, настолько сильно я привык к обстановке и звукам внутри цеха.
                Пробираясь к своему шкафчику в раздевалке, жму протянутые мне руки, с кем-то приходиться здороваться кивком головы, коротким  «привет». Здесь очень много не особо разновозрастного народа, - самый пик, когда приходит основная масса. Работяги с большим стажем, предпенсионного возраста, или пенсионеры, приходят одни из первых, - сказывается наработанная годами привычка. За ними идёт основной поток среднего возраста, которым ещё трубить и трубить до заветной черты. Последними в раздевалку влетают совсем юные вчерашние петэушники, редкие, случайно опоздавшие и закоренелые, совершенно неисправимые, как правило, живущие рядом, в пяти минутах ходьбы от заводской проходной.
                В раздевалке немного шумно, - все обсуждают вчерашние приключения, состоявшиеся по пути с работы домой. Тема кажется вечной, как и рабочий класс, ведь вчера была получка. Дружеские шаржи, оканчивающиеся взрывами хохота, несутся из разных углов, к кому-то никак не хочет возвращаться память, и он, отмахиваясь от рассказчиков, цепляет кого-то проходящего мимо и о чём-то тихонько переговаривается с ним. Получив утвердительный кивок головы, светлеет во взгляде, солоно отшучивается, и быстро закончив переодевание, неуверенной походкой спешит следом за товарищем. Надев промасленную на груди спецовку, убираю одежду в шкафчик и запираю его стандартным ключом. На выходе из раздевалки слышу, как кто-то громким голосом агитирует податься в эти выходные на рыбалку.

2

                Идя по проходу цеха, здороваюсь за руку со всеми, кого ещё не видел. Рукопожатия разные, как возраст и характеры, - вот подскочил бригадир с соседнего участка Мишка Аргунов. Заглядывая мне в глаза, он говорит, здороваясь:
                - Привет, ну, про здоровье даже не интересуюсь. По глазам видно, что ты вчера не участвовал. Нет, - говорит он, обернувшись к своей бригаде, - ему доктора не надо, он не болеет, не то, что некоторые, - подчёркивает Миша, оглядывая добрую половину своего помятого войска.
                - Погуляли вчера? – интересуюсь у него.
                - Ага, так погуляли, что один, похоже, потерялся, до сих пор на базу не вернулся.
                - Ничего, отыщется, куда ему деваться.
                - Ему чего, а вот куда мне деваться? – сокрушённо говорит Мишка, - мастер опять список написал на тридцать обязательных позиций номенклатуры! С кем я им этот план выдавать буду? Мои «стакановцы», наполовину синие, наполовину безрукие. Мне не разорваться, а мастеру спрос с меня за всё.
                - Понимаю, Миша, тебя, очень хорошо понимаю, но ничем помочь не могу, сам такой.
                - Ну, ты хоть посочувствуй.
                - Сочувствую.
                - Спасибо.
                - Крепись.

                Дойдя до своего рабочего места, я с тоской посмотрел в сторону собственного списка, косо висящего на невысокой фанерной перегородке, на одной кнопке. В длинном списке номеров деталей, которых я был обязан сдать, несмотря ни на что в этом месяце, было вычеркнуто только две позиции.
                До начала смены оставалось ещё десять минут, и можно было спокойно выкурить целую сигарету. Не успел я сделать и двух затяжек, как увидел спешащего к себе на участок Сердюкова Игоря. Он просто летел по центральному проходу. Его роба была нараспашку, под ней виднелась тёмно-зелёная фланелевая рубашка в широкую клетку, а в его левой руке колыхалась холщовая сумка, в которой, наверняка, была пара бутербродов, взятых из дому на обед. Улыбка на его лице выпрыгивала из обильной бороды, покрывавшей снизу его лицо. Растопырив руки в стороны, Игорь двинулся прямо на меня.
                - Здорова! – закричал он так громко, что заставил обернуться и посмотреть в свою сторону бдительного распреда – Лидку, которая шла всего в паре шагов впереди, и мне показалось, что она, привыкшая целую смену сидеть в грохочущем цеху, даже слегка вздрогнула от его крика. Схватив мою руку своей ручищей, он затряс её и немного потише продолжил:
                - Поехали в эту пятницу, после работы, в ночь на рыбалку, ты же давно хотел!
                - Я? Да… но… - давясь дымом, я пытался подобрать нужные для ответа слова. Действительно, я просил, если будет возможность, недалеко от берега, попробовать сходить на подлёдную рыбалку. Почти всё мужское население «болело» этой страстью, только все - в разного вида форматах. Кто-то предпочитал ловить белую рыбу, специализируясь, в основном, на подлещиках и плотве с ельцами, кто гонялся за окунями с блесной, но был не прочь и с мормышкой посидеть спокойно. Все дружными косяками, презирая опасность, в марте месяце высыпали на кронштадтский лёд  ловить корюшку, и только я в свои неполные тридцать лет, был как-то в стороне от этой страсти. Смущало меня то великое количество спиртного, которое, по рассказам бывалых рыбаков, необходимо было принимать внутрь.  Дозы были явно запредельные, и вязаться с такой компанией совсем не было интереса, - у телевизора дома намного спокойнее.
                Игорь же был строго непьющий на рыбалке, вот поэтому я и подошёл к нему на прошлой неделе, и, как бы, между прочим, заикнулся про свою просьбу, сказав, что только не имею валенок, а желание, конечно, есть! Теперь, не давая мне опомниться, Игорь наседал:
                - Ну, ты, что, сдрейфил, что ли? Ты же говорил, что на Чукотке служил? Валенки я тебе уже нашёл! - заметив, что дежурный по цеху двинулся в сторону кнопки звонка, чтобы возвестить о начале трудового дня, Игорь, оторвавшись от моей руки, бросил несколько громко, - приходи в «оперетку» ко мне, договоримся!
                Игорь помчался по проходу, подгоняемый звонком громкого боя, его большая расстёгнутая роба трепетала в вихре созданной им турбулентности. Я же встретился с вопросительным взглядом своего мастера, который, услышав последнюю фразу моего собеседника, внимательно смотрел в мою сторону, но, не уловив на мне похмельного отпечатка, быстро потерял свой интерес. Запустились слева револьверные станки в соседнем с нами цеху, зазвенели на разные тона прутки в их люнетах, справа зашипел сильнее воздух, и грохнула махина вырубного пятидесятитонного кривошипного пресса. За ним подхватились и заклацали на разные лады остальные разнокалиберные механизмы штамповочной линии. Позади меня взвизгнула фреза на участке фрезеровки. Всё широкое пространство огромного корпуса заполнилось звуками металлообработки. Основная масса рабочего народа, ещё пару минут назад спокойно облокотившаяся на верстаки и тумбочки с инструментом, беседовавшая между собой на отвлечённые темы, пришла в ритмичное движение. За соседним верстаком, на плите, начал рихтовку дюралевых листов Сашка Лелюх.
                - Бах-бах-бах-бах, - лупил он со всей силы молотком по текстолитовой прокладке, - получай!
                Зябко передернув плечами, я позавидовал его согревающей и тренирующей мышцы работе потому, что самому предстояло ознакомиться с чертежами деталей нового заказа и как минимум в течении часа неподвижно скрипеть мозгами, придумывая, каким образом, какую деталь быстрее сделать.
                Оперативное совещание мастеров у начальника цеха, или просто «оперетка», начиналась через час после начала смены, ровно в восемь часов, и продолжалось в течение сорока – пятидесяти минут. За это время успевались сделаться небольшие «левые» заказы, в виде фляжек из нержавейки, титановых ледобуров и прочей всячести, на которую была очень хитра  наделённая дефицитом снастей народная мудрость.
                С началом «оперетки» страждущие потянулись к прибывшим гонцам делить принесенное. А я поднялся к Игорю на антресоли первого участка, обсудить детали предстоящей вылазки. Наше совещание было недолгим и, договорившись обо всём за полчаса, мы разошлись в ожидании назначенного часа.
                Проснувшееся солнце заиграло на гранях шпиля Петропавловского собора, выхватило золото куполов исторического центра и, поднимаясь выше, просветлило высокие стёкла в длинных фонарях нашего корпуса. Порозовели лица, и взгляды устремились в светлое будущее. Сверчок за батареей, рядом с раздевалкой, прислушиваясь к шуму, доносившемуся к нему из большого зала, замер, не решаясь продолжать свою песню. Вскоре, держа подмышками огромные папки с документами, потянулись мастера с оперативного совещания. Начался очередной день битвы за светлое будущее, в общем-то, мирного народа, на военном заводе…

3

                Время до конца недели, кружась между станками и зажмуриваясь на участке аргоновой сварки, пролетело быстро.  И вот уже, попрощавшись с родной проходной до понедельника, я, сдавленный «донельзя» первым потоком спешащего домой народа, еду в набитом под самую крышу автобусе, домой. Выскочив на своей остановке, расправляю плечи и провожаю взглядом перекошенную заднюю часть удаляющегося гиганта. Подпрыгнув на небольшой неровности, эта часть начала раскачиваться вверх-вниз, как при езде по волнистой просёлочной дороге. Так и уехал этот автобус вдаль, подпрыгивая и дымя чёрным хвостом, довольный, что полегчал на несколько десятков человек на нашей остановке.
                Не успел я толком от неё отойти, как к ней подошёл очередной плотно нагруженный автобус, и, с громким шипением распахнув свои двери, он, как корабль у причала, с небольшой бортовой качкой, начал разгружать свой драгоценный груз. Народ горошинами высыпался из чрева автобуса и быстро покатился в разные стороны по своим делам.
                Предвещая ранние сумерки, на улицах и во дворах уже зажглись фонари, голубым неоновым светом заливая всё вокруг себя. От их неживого света становится холоднее и, прибавив шагу, я спешу в сторону магазина – надо купить хлеба с булкой и колбасы для бутербродов. Может быть, мне повезёт, и пока не нахлынула основная масса, в магазине удастся зацепить пару кусков грудинки, потом супу сварить, или сарделек говяжьих возьму килограмм. Быстренько обежав разные отделы в магазине и купив немного продуктов, двигаюсь обратно в сторону дома. Теперь мне осталось только собраться, быстренько перекусить и двигать на вокзал. Там у нас с Игорем назначена встреча, оттуда начнутся выходные.
                Не всем так холодно на улице, как мне. Под одним из фонарей, прямо на дороге двора, уже развернулась настоящая баталия. Несколько мальчишек, разделившись на две команды, гоняют по снежному накату чёрный кругляшок шайбы. Воротами у одной команды являются два снежных кома, которые обозначают штанги, у другой – школьные портфели, поставленные вдоль дороги на таком же расстоянии друг от друга. Добрая половина игроков в обеих командах сражается без клюшек, но это нисколько не убавляет накал страстей. Шумная ватага гоняет шайбу, которая, отскакивая от поребриков, остаётся в игре, и далеко в сторону не улетает. Даже редкие ноги прохожих, невольно попадающих на это поле игры, вносят своё разнообразие. Пристроившись позади прохожего, хитрый нападающий старается под его прикрытием довести шайбу до ворот противника, а на воротах, весь покрытый снежными катышками, уже не стоит, а вовсю лежит поперёк непробиваемый вратарь! Стараясь не мешать и невольно не подыграть одной из команд, я, как можно быстрее, прохожу по краю игровое пространство. От всей гоняющейся ватаги валит пар и стоит невообразимый ор! Слышу крики:
                - Бей, ну давай, бей! – потом разочарованно кому-то, - мазила!
                Обгоняя меня по дороге, встав на ребро, катится чёрный кругляшок. Несколько тоненьких голосов, стараясь перекричать друг друга, звенят у меня за спиной:
                - Дяинька, дяинька! Шайбу подкиньте, пожалуйста!
                С удовольствием пинаю по шайбе, возвращая её в игру под свет фонаря, где, подхваченная, она опять неистово мечется от одного горячего игрока к другому.

4

                Захлопнулись двери трамвая, оставив за собой недоуменный взгляд подруги, увидевшей мои сборы на кухне и задавшей вопрос:
                - Ты куда?
                - На рыбалку.
                - Ну, ну.
                «Пускай посидит вечерок в одиночестве и пожуёт своё «ну, ну», теперь у неё будет времени достаточно. Хотя, скорее всего, она свинтит куда-нибудь к подружке и будет изливаться ей про то, - какой же я, всё-таки, негодяй! Может быть, бутылочку вина выпьют, поплачутся друг – дружке, мужиков поругают, напьются кофе и накурятся сигаретами до тошноты, но главное – начешут свои языки на целую неделю. А что до меня, так я лучше на природу зимнюю упрусь, лишь бы нытья лишнего не слушать!»
                Почти весь маршрут трамвая я сидел в конце второго вагона и смотрел в окно на противоположную сторону дороги. В конце трудовой недели, население города, немного уставшее в борьбе, в столь поздний час уже находилось дома, приминая собой диваны и кресла, готовилось посмотреть программу «Время», почитать книжку и, попив чайку, завалиться спать, не заводя будильника.
                Немногочисленные прохожие, ныряя из-под света фонарей в притемнённое пространство подворотен и проулков, спешили в тепло и уют своих квартир. Люди, стоявшие на остановках, притопывая ногами, ожидали прихода нужного номера.
                За окном потянулся мрачный забор «Крестов», незаметно перешедший в забор Металлического завода. Через остановку трамвай, ужасно заскрипев на повороте колёсами, метнулся сначала вправо, проехал немного по прямой и, перемешивая гул с ещё более ужасным скрипом, медленно повернул налево. Тихо прокатившись по прямой, он замер и распахнул двери – конечная…
                На любом вокзале, в любое время, в каком угодно городе, всегда будет людно. Тем более, в том месте, где железная дорога имеет начало или конец. Это, смотря как, - приехали вы или уезжаете. И в любое время года на вокзале окажется масса народа, которая совсем никуда не уезжает, а просто снуёт туда-сюда по своим делам на территории. С детскими санками без спинки в одной руке и зелёным рюкзаком -«глобусом» на плече, в шубе из искусственного меха, я быстро смешиваюсь с разношёрстной толпой, бурлящей на платформах.
                Назначать встречу на Финляндском вокзале возле застекленного паровозика Ленина можно только ранним утром или поздней ночью. Всё остальное время, особенно предшествующее отправляющимся в час пик электричкам, там можно потеряться и не найти самого паровозика в клубящейся толпе. Вот поэтому, по заведённой привычке, все встречи опытные друзья назначают в зале у выхода из метро. Встретившись там, покупаем билеты и идём на платформу к ожидающему отправлению электропоезду.
                Несмотря на достаточно позднее время, в электричке порядочно пассажиров, и мы, пройдя в голову состава, выбираем немоторный вагон и загружаемся в него. До отправления спокойно успеваем покурить, стоя на платформе возле открытых дверей. На соседнем перроне, источая запах сгоревшего угля, стоит поезд дальнего следования. Потянуло дорогой и беспокойством. Выкидываю окурок под платформу и ступаю в тамбур электрички, про себя отмечая, что очень редко замечал на платформах этого вокзала поезда, которые едут очень далеко…

5

                Четыре часа дороги под болтовню, прерываемую на перекуры, пролетели быстро, вытянувшись в две сверкающие серебром нитки. Вот уже мы ныряем в темноту ночи, и с каждым сделанным шагом позади остаются станционные фонари. Уснувшая в тупике электричка, с приглушённым светом в своих окнах, последний раз показалась и исчезла, провалившись в ночь. Поплутав по кривым тропинкам, выходим на открытое место, оставив позади сереющие невысокие строения в короне далёкого отсвета станции. В темноте чувствуется простор и отсутствие близкого жилья. Постепенно глаза привыкают к полной темноте и становятся видны очертания сугробов, чуть позже можно разобрать далёкую кромку темнеющего леса. Выходим на лёд, слегка покрытый снегом, и по целине, оставляя за собой вереницу следов, двигаемся в темноте к далёкому чёрному горизонту.
                Мой быстрый шаг, скорее похожий на медленный бег, через полчаса хода по ровному снежному полю настолько утомил меня, что я начал отставать от широко и уверенно шагавшего впереди Игоря. Поскольку тёмная полоска впереди никак не хотела приближаться к нам, а оставленный позади берег тоже канул в непроглядной темноте, я всё никак не мог уловить перемен в окружающем пейзаже, сколько не крутил головой. Сзади нас, по пятам, кралась сплошная темень, которая проглотила всё окружавшее нас и, подобравшись вплотную, доедала цепочку оставленных нами следов. Стало немного жутковато, и я, забеспокоившись, робко подал голос:
                - Далеко ещё?
                - Почти пришли, ещё немного и, наверно, хватит. А ты, чего, устал?
                - Нет, просто идти стрёмно, не зная куда, когда кругом темень, а под ногами замёрзшая вода. Ты, вот, говорил, что далеко не пойдём, а сам всё чешешь и чешешь. Так недолго и в Финляндию прийти…
                - Ты что? Мы же не на заливе, чтобы к финикам пешком…
                - В такую темень и отсюда можно легко туда попасть… погранзона ведь рядом…
                - Ладно, - остановившись, Игорь вглядывается в окружающую его темноту, видимо, отыскивает знакомые ему ориентиры, - давай здесь палатку ставить.

                Разгребаем неглубокий снег в стороны и, первым делом, на образовавшейся площадке засверливаем рядышком пару лунок, потом туда ставим полукруглую палатку без дна, на каркасе из тонких дюралевых трубочек. Немного приваливаем снега на края палатки и, закинув внутрь её санки с рюкзаками, идём ставить донки на ночного хищника – налима.
                В прореху сплошных облаков, плотно набитых на низком небе, издалека выглянула звёздная россыпь и с удивлением начала наблюдать за нами. В слабеньком свете далёких соседок я бегал за Игорем по широкой дуге вокруг черного пятна палатки и, подавая ему снасти, отгребал снег, сверлил иногда лунки и ставил вешки, помечая места установки. Поставив пару десятков донок, мы, наконец, закончили это хлопотное занятие и спокойным шагом вернулись к оставленной палатке.
                Примус разжигали снаружи. Это был новый, ещё не опробованный «Эверест», с излучателем для обогрева. Под слабые всполохи зажжённого на нём сухого горючего, обстучали от ледяной корки ледобур и, развинтив, убрали его в чехол, там же неторопливо разобрались с необходимыми вещами.
                Первым осторожно забираюсь в тёмное нутро палатки, совершенно ничего не видя, ищу вытянутой вперёд рукой оставленные сбоку санки. Нащупав, пытаюсь перенести вес скрюченного тела на их деревянную решётку. С некоторым усилием мне это удаётся, и, придавленные моим весом, санки кажутся надёжно стоящими, но, как только я, переворачиваясь, пытаюсь на них сесть,  эта попытка заканчивается неудачей. Достаточно было одного моего неосторожного движения, как хитрые санки, словно только этого и ждали, выскользнули из-под меня. Улетев в невидимую глубину палатки, санки с дребезгом и лязгом опустились на заскучавшую в тишине пару, и, немного потолкавшись друг с дружкой, затихли в дальнем углу. Пытаясь встать на четвереньки, я опять перевернулся на бок. В небольшом, ограниченном палаткой пространстве, в массе одежды и больших валенках, я не ощущал себя рыбаком, я себя ощущал кем угодно, и даже диким свином, случайно попавшем в тёмную и тесную коробку из-под цветного телевизора, но никак не туристом на заманчивой зимней рыбалке! Хотелось реветь по-звериному.
                - Ты чего там, как медведь в буреломе? – раздался снаружи голос товарища.
                - Санки потерял, - отвечаю, потирая ушибленное место и упираясь головой в свод палатки.
                Вскоре в палатку протискивается сипящий примус, красным светом выхватывая из тёмного угла непослушные санки. Посредине видна пара темных лунок с наполовину наполненной в них чёрной водой, а я сижу на льду, подобрав под себя ноги, и жмусь к стенке, хотя места кругом предостаточно. Даже Игорь, высокий и крупной комплекции, и то, оставил достаточно места внутри, на первый взгляд, кажущейся невеликой палатки.
                От толстой, самодельной, отлитой в форме пол-литровой бутылки свечи, исходит мягкий свет, который, робко разливаясь, заполняет собой всё внутреннее пространство, отгороженное нами тонкой непрозрачной материей от зимнего холода. Движения наших рук заставляют колыхнуться огненный мотылёк, а робкие тени при этом испуганно шарахаются в стороны, ища выход, но привязанные, они, пометавшись, вскоре успокаиваются до следующего раза. Мы же продолжаем беседу под неторопливое сипение примуса, закусывая домашними бутербродами, прихлёбывая ароматный чай из кружек.
                Пара удочек, снаряженных на корюшку, натянув леской кивки, замерли в ожидании невероятного улова. Вдруг, одна из них, подёргивая кивком, явно обозначила поклёвку. Игорь, не мешкая, подсёк, и, выдохнув: «Есть!» - стал выбирать леску наружу. Затаив дыхание, я стал ожидать появления первого «хвоста» на нашей рыбалке. Метров десять лески, которые Игорь, сбрасывая в сторону, выбирал из глубины небольшой лунки, показались мне в десять раз длиннее, и когда терпению должен был наступить предел, на самом конце, возле груза, на одном из поводков, сиротливо вытянувшись вдоль, замерла небольшая рыбка. Конечно, мы не пустились в пляс от радости, что нам, таким большим и хорошо оснащённым всевозможными снастями человекам, удалось-таки добыть трофей у Природы-матушки! Но разговоры оживились, и перспектива наловить пару килограмм, пахнущей свежими огурцами рыбы, прибавила дровишек в начавший угасать костёр оптимизма.
                - Слушай, Игорь, - говорю товарищу, глядя на неподвижное тельце рыбки, - а на что мы остальную корюшку будем ловить, наживки-то у нас не особо…
                - А на неё саму же и будем! – и с этими словами он отрезает кончик хвоста у рыбёшки, насаживает его на крючок и отправляет снасть в темнеющую воду лунки.
                Мы замерли, склонившись над лунками, посылая вглубь невидимые импульсы, которые должны были стимулировать рыбу на поклёвки. Замерли тени на стене в палатке, не шевелясь, лежала на льду рыбка с отрезанным хвостом, она внимательно одним глазом рассматривала купол палатки. Наши импульсы, посылаемые рыбам на глубину, по всей видимости, не достигали мест её обитания, и кивки на маленьких удочках оставались неподвижными. Вскоре и глаза устали неотрывно смотреть в одну точку и, поглазев на соседнюю удочку, на воду, слегка колыхавшуюся в лунках, я понял, что скорого продолжения не будет. Решив перекурить и освежиться, осторожно потянулся на выход, стараясь ничего не задеть своими огромными валенками. Высунув наружу голову, я втянул носом совершенно дикую прохладу, прислушался, и покинул пристанище, неторопливо передвигая конечностями.
                От недавней прорехи, сквозь которую скупо смотрели звёзды, не осталось и намёка. Серый небесный купол стал опять сплошным и близким. Целиком покрытый тёмными пятнами ненастных туч, он всё сильнее старался прижать меня к покрывалу озера. Потянуло ветерком, сорвало с губ струю выпускаемого дыма, и живо отнесло в сторону, растворив её в прозрачной темноте ночи. Вокруг робкого огонька, пробивающего тёмный непромокаемый материал палатки, начинает стягивать свои силы стихия. Невидимо кружа, падает снег, его только слышно в темноте. Повернувшись лицом навстречу несильному ветру, можно почувствовать его прикосновения. Постоять немного, замерев и зажмурившись, пряча сигарету в кулаке. Остыть от ненужных мыслей, потом, вернувшись обратно, смахнуть с лица воду, дотянуть окурок и, опустившись на колени, вернуться к свече в палатку.

6

                Утомлённые суматохой трудовой недели и потеряв интерес к неподвижным кивкам наших удочек, мы постепенно принимаем горизонтальное положение, стараясь частично поместиться на санках. Конечно, это очень трудно. Даже Игорю, несмотря на то, что его санки удлинены под его рост. Кое-как притулившись на всё время ёрзающих подо мной санках, стараюсь заснуть, спрятав нос в меховой воротник шубейки. В палатке достаточно тепло, «Эверест», тихонечко посвистывая, третий час исправно отапливает наше пристанище на льду. Свечка давно погашена, и под шуршание редких снежинок снаружи и сопение примуса на пару с товарищем внутри, проваливаюсь в мягкий купол снежных облаков.
                Наверно, я слишком сильно метнулся в облачную перину. Пробив её сходу навылет, я очутился в кромешной тьме, которая ледяным холодом начала меня обволакивать со всех сторон. Сопротивляясь немеющими руками, я попытался сделать пару гребков, чтобы вернуться обратно, но замёрзшие руки уже меня не слушались. Внезапно вспыхнувший впереди тонкий луч холодного света прицельно и больно бьёт мне прямо в грудь. Отвернуть от него совсем не было сил, от такой беспомощности на глаза навернулись слёзы, которые тут же замёрзли, намертво спаяв собой веки. Собрав последние крупицы сил, с треском ломая ледовую спайку век, мне, всё-таки, удаётся открыть глаза, и новый прилив силы, вторым дыханием, помогает увернуться от прожигающего луча. Темнота отступает, но оставляет свой сковывающий всё тело холод.
                - Игорь, - зову товарища непослушными губами, - похоже, у нас примус кончился.
                Он ворочается на своих санках, видимо, старается отделить сон от яви, потом выдыхает с шумом и говорит:
                - Сейчас, - кряхтя, словно старый дед, поднимается и ещё сонным голосом спрашивает, - А где бутылка с бензином?
                - У тебя в ногах была, пошарь там…
                Чиркнув зажигалкой в высоко поднятой руке, Игорь, сонно озираясь смотрит по углам палатки. Заметив блеснувшую в дальнем углу пластиковую  бутылку, выковыривает её оттуда и, открыв молнию на входе в палатку, с трудом выбирается наружу. Потом, просунув руку, забирает погасший примус, долго возится там с ним, - бренчит гайками, булькает бензином из бутылки и при этом громко убаюкивает своим сопением. «Ах, если бы не этот холод…» - успеваю подумать, как вслед за раздавшимся шипением следует негромкий хлопок и вспышка света озаряет всё снаружи. Метеоритом с огненным хвостом летит «Эверест» в снег, где и гаснет благополучно. Выглянув наружу, вижу Игоря, затаптывающего горящий у него под ногами снег. Заметив мою голову, он бросает:
                - Всё в порядке. Чуть капнул на излучатель, вот он и вспыхнул прямо в руках…

                За пологом палатки, густыми хлопьями вовсю валит снег, я только что замечаю это и, забираясь обратно, попадаю руками в лужу воды, ничего не понимая, стряхиваю её с ладоней и только когда возвращается Игорь с работающим примусом, вижу, что воду выдавило наружу из просверленных двух лунок.
                - Снегу навалило, утром будем донки искать, если вешки упадут, - говорит мне товарищ, шумно зевая.
                - А сколько времени-то? – оглядывая покрытый изнутри влагой купол палатки, спрашиваю его.
                - Начало шестого…

                Стараясь не прикасаться к сочащейся палаточной стене, собираюсь в клубок, подтягивая колени к подбородку, убираю валенки от растущей снизу лужи. Внутри палатки сыро, но тепло, и я опять потихоньку проваливаюсь. Остатки прошлого сна, тихонечко подкравшись сзади, мёртвой хваткой цепляются за локоть левой руки. Прикусив ватным беззубым ртом, ледяная тьма к утру делает руку совсем чужой и, проснувшись, я действительно не могу ею пошевелить, чувствуя только свинцовую тяжесть в локте. Оказалось, что заснув, я всё-таки прикоснулся локтём к стене палатки, и она насквозь напитала мне водой одежду на локте и предплечье. Сняв с себя одежду, кое-как подсушил свитер и рубашку над горячим излучателем. Вода, вышедшая снизу, уже доходила до середины галош, и приходилось осторожно передвигать ногами, чтобы не поднимать большую волну.
                Утренний чай ставит всё на свои места. Собраны вещи и осталось только обойти донки. Это занятие мы оставляем на десерт, до самого последнего момента оттягивая сладкий миг проверки снастей. Но в кружащей утренней метели ни первая, ни следующая лунка нас ничем не радуют. Дзинькнув леской с предпоследней донки срывается налим, одарив нас на прощанье адреналином и водоворотом в лунке.
                Залепленные снегом глаза и сумасшедший бег за готовой вот-вот сорваться электричкой были компенсированы сладким сном в тёплом и тряском вагоне. А самые сладкие мысли были о том, что впереди ещё почти два выходных дня…


                Февраль 2012