Когда-то здесь жили люди

 Не очень новая машина серебристого цвета с правым рулем неуверенно, словно крадучись, пробиралась по российской грунтовой дороге. Собственно дороги уже по большому счету и не было. Эта проселочная грунтовка явно доживала свой век. Из кучи чертополоха сиротливо торчал, покосившийся, с ржавой металлической пластиной столб. На пластине еще можно, пусть и с трудом, прочесть то, что еще не очень давно было запечатлено белой краской - «село Кубрак». Однако указатель сей неправильный. Умерло село. Нет его, все. Только сиротливые остова некоторых подворий, да бугорки, обильно поросшие бузиной, напоминают, что вот на этом месте было жилье человека. Бегала когда-то здесь детвора, и вечером окрестность оглашали голоса животных, пригоняемых в село с пастбища. Тихо сейчас на бывшей сельской улице, тихо так, как бывает только в одном месте, на погосте. Да собственно это и есть погост бывшей здесь ранее жизни.
   Подъехав к остаткам домовладения, чудом или по другой какой причине сохранившимся лучше других, автомобиль вдруг резко встал, как перед внезапно возникшей стеной. Но никто не спешил покидать его комфортный салон.
   Через продолжительное время раздался характерный щелчок открываемой двери и из машины неуверенно вышел ее хозяин. Медленно, словно чего-то опасаясь, прошел он по бывшему двору, замечая все окрест и в тот же миг, как бы смотря на подворье, невидящим его нынешнего состояния, взглядом. А видел человек его таким, каким помнил всю свою жизнь – Живое и веселое село. Себя, вихрастого босоногого мальчишку, спешащего в сад за ягодой. Отца, мастерившего, что-то у сарая на верстаке. Мать свою улыбающуюся, выходящую от коровы с полным парного молока подойником.
   «Полно те, да было ли все это?». 
   Да, было. И мог бы еще жить этот дом…. Но более десяти лет назад оставил он, как и многие его сверстники, отчий дом, край своего детства. Позабыл тех немногих стариков, не хотевших покидать родной очаг, и искать другой доли, родителей своих, ныне уже ушедших безвозвратно, и отправился искать птицу счастья в дальние, чужие места.
   «Ну что ж, удача, можно смело сказать, тебе улыбнулась», - грустно подумал мужчина, входя, в густо заросший, сад.
   «Вот она, яблоня, которую он посадил с отцом. И подкова под ней на счастье закапана, сам в ямку ее опускал. Да только понятие счастья у каждого свое. Вот ты заработал денег (хотя их все ровно постоянно не хватает), а гнездо родное, вот оно, порушено. И чья в том вина? А?». 
   Вопрос, заданный самому себе, так и остался без ответа. Только горько, тяжело вздохнул он и нежно провел рукой по стволу яблони, своей яблони. И задумался горько, низко склонив голову.
   «Вот как получилось: десять лет, а то и более все откладывал приезд сюда, даже, когда не стало отца, не нашел возможности проводить его в последний путь. Да и мать провожали посторонние люди, он тогда был в плавание. Ну, вот и приехал теперь. А зачем? Ведь мама была - последний житель их села. Все, конец, нет села. Как это жутко, совсем не укладывается в голове».
   Неожиданно около дерева возник кудлатый неухоженный пес. Внимательно посмотрел на приезжего своими коричневыми, умными глазами, глубоко втянул ноздрями далекий знакомый запах. Жалобно скуля, еще не веря самому себе, завилял хвостом и, неуверенно заглянув в глаза, лег рядом, доверчиво устроив свою голову на ноге человека.
   Взглянув на собаку, он проговорил:
   - Как тебя зовут, дружище. Не обижайся, не чем мне тебя угостить.
   Потом, резко махнув рукой перед лицом, словно бы отгоняя наваждение, почти закричал:
   - Да нет, этого не может быт! Неужели это ты, Томка?
   Глотая нежданные слезы, присел, опершись о дерево спиной, и приласкал собаку, почесав, как прежде, за ушком. И услышал, как пес мысленно говорит с ним, с бывшим своим самым, самым.
   - Ну, что не узнал, да? Я это, Томка. Тебя я вот тоже сразу не признал, оно как ты изменился. Живот, лысина прям не ты, но меня еще нос не подводит, чую еще, слава богу, хозяина хоть и бывшего.
   Роняя слезу, еще до конца не веря тому, что видит, человек дрожащим голосом спросил:
   - Не ужели это ты, Томка?
   - Я, я, не сомневайся, - ответило преданное животное. - Кому же еще тут быть?
   При этом в подтверждении своих слов усиленно вилял хвостом, поднимая в полет, опавшие листья. И радостно, искренне по-собачьи улыбался. Да, люди не могут быть такими искренними. А уж улыбаться так не могут и подавно. Куда им уж до братьев своих меньших, до их искренности и добра.
   - Дружище ты мой, Томка. Узнаю, с трудом, но узнаю тебя. Как  хорошо, среди этого безмолвия хоть одна родная душа. Я тебе рад! Очень рад!
   - Да, а знал бы ты, как я рад. Побудь здесь один и, представь, ни день, ни два, а много очень много дней. Жуть! А знаешь, как здесь плохо зимой? Б-ры. Истосковался я по людям. Да где ж их возьмешь? Может, ты хоть со мной останешься, а, хозяин?
   - Что могу сказать, друг ты мой преданный, вот пытаюсь вспомнить, почему имя то у тебя такое чудное, женское. Пытаюсь и не могу.
   - Ах, хватанул хозяин, сам то меня так назвал, а теперь женское говоришь. Да какое же оно женское? Я точно помню, что ты сначала меня Том звал, а уж потом нежно стал меня величать Томочка. Что, иль взаправду, не помнишь? Да, чудные вы люди. Память уж больно у вас коротка, так много забываете из того, что и забывать то нельзя. Не понятно это мне. Да и где мне уж вас, людей, понять. Однако вижу, хозяин, ты того, хорошо сытно живешь, не то, что я. Совсем ведь никого в деревне нет, и накормить меня не кому. Поверь, даже полаять не на кого. Того и смотри, разучусь. Зато выть вот на луну приловчился. Все ж развлечение. А так не чего, живу помаленьку. Вижу, ты к своей будке, - и он кивнул в сторону машины, - крепко привязан. А я вот вольный. Ни цепи, ни конуры. Казало бы, и охранять уже нечего, но не могу, охраняю остаток деревни. Инстинкт во мне говорит. У людей это совесть и долг называется. Э… да ты меня не слушаешь. О чем это интересно задумался? А, хозяин?
   - Ну, чего глазищи свои, бусинки коричневые, на меня так жалобно пялишь? - лаская собаку, проговорил ее бывший хозяин. – Вот она, какая штука. Как это я раньше то на твои глаза не обращал внимания? Какие они у тебя добрые, да умные. Вообще думал я, что собака для охраны. Ей нужно что? Злоба, да бессердечие. А вишь, какая штука получается, псинка.
   - Плохо, что не замечал, хозяин…. Это ведь замечают душой, сердцем. Плохо, очень плохо.            
   - Ну что уж, Том, дружище, прости меня черствого, если можешь. Ведь возврата к прошлому нет.    
   - Да ладно, хозяин, я зла не держу. А вот в прошлое, я бы с удовольствием. Как вспомню, что у нас было, так сразу же плачу, не поверишь. Правда, правда, так оно и есть. Вспомни, а. Отец, мать твои, ты – добрый, единственный. Во дворе порядок, живности всякой полно. Помнишь, как ты ругался, когда я курей пугал? Вот они интересно кричали и от меня бежали. Помнишь, а? А кот Мурзик, тот беленький. Помнишь, как я с ним дружил? Из одной миски ели, вместе в одной будке спали. Хорошо, справно жили. Помнишь, кто рядом с домом проходит, я сразу шерсть дыбом, бегаю, злюсь, хорошенько полаю и опять спокоен, знаю, свой долг исполнил…. А что сейчас? Вот запустение, да уныние. Тоска. Куда все подевались, ума не приложу.
   - Слышишь, Томка, давай я тебя с собой заберу. Отмою в ванной, коврик мягкий подстелю, кормить, конечно, хорошо буду, не жизнь, а сплошной курорт.
   - Нет, хозяин, так дело не пойдет. Я делаю свое дело. Это моя деревня и мой долг быть здесь. Это ведь мой дом. Нет, не поеду.
   Машина удалялась от покинутой деревни. А вслед ей смотрела сельская собака умными, непонимающими людей, глазами.