Год крысы. 1 глава

     День начинался погано. Дождь, зарядивший накануне, превратился в мерзкую осеннюю изморось, сквозившую через приоткрытое окно. Мутило. Организм мстил за вчерашнюю пьянку на проводах Вартанянов. Они убывали на ПМЖ во Францию, и по этому поводу Сусанна устроила восточный пир.
Пакостность ощущений усилил окурок в горшке моего любимого фикуса Бенджамина. Он подтвердил реальность сновидений о мужике, укладывавшем меня в постель. Я ринулась обыскивать квартиру, но злоумышленника не было ни в ванной, ни на кухне. С упорством кретинки я вопрошала, заглядывая под стол и диван: «Ну где же ты, гад?» — ясно понимая, что этот кобель Васькин, упаивавший меня сногсшибательными коктейлями, сейчас в девять утра верноподданнически сопит под боком своей жены, а не валяется под моей мебелью.

— Подонок, воспользовался невменяемостью пьяной женщины, — я остервенело хлопала дверцами шкафов.
Звонок в дверь прервал бессмысленные метания. «Ну, если это Васькин, убью!» — с этой конструктивной мыслью я щелкнула замком. За дверью стояла соседка, всегда надменная, сейчас она была взволнована и заговорила со мной как лучшая подруга: «Наташка, где ты ходишь? Я к тебе со вчерашнего вечера бьюсь, вашей Нюрке — кирдык, — она резанула ладонью по горлу, — подписан приказ, всех ваших крыс списывают. Понимаешь?» — и замерла, ожидая моей реакции, но я тупо молчала, и она завелась снова.
— Всё, понимаешь! В понедельник им всем капут! — она опять сделала паузу, предвкушая, что я наконец-то взорвусь от невероятного известия, видимо, для усиления эффекта она мобилизовала все свои познания в нерусских языках. Моя индифферентная физиономия разочаровала ее и заставила продолжать нагнетание страстей: «У нас в бухгалтерии тоже не поверили глазам, когда получили приказ, ладно вас всех разогнали, ладно мышей решили списать, но Нюрку-то зачем? Это же катастрофа!»
Новость была еще невероятней, чем сексуальные поползновения Васькина. У меня в голове от всей этой нелепицы что-то замкнуло. Стало как-то пофигово-сюрреально, только рефреном звучало: «кирдык-капут», «кирдык-капут».

Мои родители разошлись, когда мне было два года. Отец был военным строителем и кочевал по стране, мать пела в областной оперетте и тоже кочевала только по области. Пути их редко пересекались и вскоре разминулись навсегда. Мать уехала в Одессу, там вышла замуж за представителя богоизбранного народа, и, как говорил отец: «Ее следов не найти на камнях Иудейской пустыни». Меня подбросили бабушке, и она с фанатизмом занялась воспитанием внучки. Музыкальная школа и английский с шести лет. Когда я достигла вразумительного возраста, мы регулярно стали летать в Москву и Питер.
«Если у девочки проявятся материнские гены, она должна быть защищена от пошлости высокой культурой», — объясняла она отцу свою дорогостоящую воспитательную программу.

Когда я училась в девятом классе, бабушки не стало. Отец забрал меня к себе. Он был в отставке, занимался бизнесом, дома появлялся редко. После бабушкиного тотального контроля мне была предоставлена абсолютная свобода, неизвестно, куда завела бы меня эта вольница, но спасла увлеченность микробиологией. Всё своё свободное время я проводила в школьном научном центре при университете и дома тоже сидела за микроскопом и компьютером. Мои одноклассники мечтали заниматься торговлей, финансами и даже политикой, и только я, как белая ворона, хотела заниматься наукой и целеустремленно шла к своей цели. Правда, на втором курсе биофака я вильнула с избранной дороги на обочину: выскочила замуж, обезумев от чувств, но, столкнувшись с занудством своего избранника, резво вернулась на прежнюю колею и больше ни на что постороннее не отвлекалась.

Во время учебы в аспирантуре жизнь снова выписала кривую. С магистрального пути меня сбросил отцовский бизнес. Начались проблемы, и отец отправил меня в таёжную глушь к старому знакомому, профессору Алексееву. Он возглавлял лабораторию в научном городке. Мой родитель считал, что в окружении смертоносных бацилл я буду в большей безопасности, чем в одном городе с его коллегами по бизнесу.
С тяжелым сердцем ехала я в этот научный центр. Но здесь меня ждал сюрприз: алексеевская лаборатория вела исследования уникальной крысы, в просторечии «Нюрки», более девяти лет назад ей вместе с товарками был привит новый штамм сибирской язвы, она единственная выжила и с тех пор беспечно шуршала в своей клетке. Слухи о феноменальной биомодели дошли до Алексеева. Он бросил Москву и с группой учеников приехал, чтобы раскрыть секрет уникальной крысы. Я с восторгом окунулась в увлекательную работу и готова была ночевать в лаборатории, Алексееву моё рвение очень нравилось, да и сотрудники, в основном его ученики, приняли меня дружелюбно.

Я защитила кандидатскую, но дальше всё застопорилось. Финансирования на ведение глубоких исследований не хватало. Алексеев метался в поисках денег, но толку не было. Настрой в группе становился всё более минорным. В радикальный прорыв уже никто не верил, и только уважение к учителю удерживало всех от массового исхода.
Так мы и существовали в предлагаемых обстоятельствах неопределенности, пока где-то наверху не приняли решение о закрытии лаборатории. Алексеев умчался в Москву и там слёг с обширным инфарктом. Если известие о нашем закрытии сотрудники восприняли как команду «на старт», то известие о тяжелейшем состоянии Алексеева — как команду «марш». За три месяца, словно заразившиеся крысой.