Не до скуки, были б руки

 Благодатное это время в деревне, когда все дневные заботы позади и в свои права вступает вечер, тихо покрывая своим очарованием все окрест. Сидим на бревнышке около не большого домика моего соседа: я - двадцатилетняя представительница нашего молодого племени и он - человек, которому уже, вероятней всего, за восемьдесят годков будет. Я ожидаю своих сверстников, которые обещались зайти за мной. И мы, веселой, молодой и озорной ватагой, отправимся в соседнюю деревню на дискотеку. Немного грустно оттого, что заранее знаю, что последует, после того, как мы соберемся, поскольку это все повторяется с ужасающей постоянностью. Честно сказать, и пустые разговоры, и бесцельное шастанье по улицам, как и дискотека, все это порядком уже надоело. И, все чаще и чаще, в нашей компашке заводят разговор, что вот, дескать, в деревне и податься некуда, и заняться нечем. А вот, дескать, в городе…. Честно говоря, злят меня эти разговоры. Вот в ближайшем городе сестра моя двоюродная живет, часто у нее в гостях бываю. Так она тоже, что ни слово: «Скучно, развлечься нечем. Да куда тут, в городе этом, пойдешь? Вот если бы он покрупнее был…». Ну и так далее. Однокурсники в институте, те тоже, словно сговорились, туже песнь заводят. Нытьё их не приемлю, а что делать, чтоб им и себе помочь хандру преодолеть, сама не знаю. Вот и сижу, своих компаньонов для прогулки поджидаю. Поджидаю, и так, краем уха, слушаю, что дед, сосед мой, ворчит. Чего там прислушиваться и так ясно, нас, молодежь, уму разуму учит, да время юности своей веселой вспоминает. Все они ворчат одно - вот, дескать, в наше время все было лучше, а ноне молодежь всем недовольна, ничему не радуется. Да, точно, опять о том же. Однако не убежишь, хочешь, не хочешь, а слушаю.
   - Нас у родителей, по тем временам, детишек то было немного, пятеро: четверо хлопцев и у сего одна девочка. Да ты ее знаешь, - это баб Клава Скворцова. Да, да, та, что на другом конце деревни живет. Да, а вот братиков моих, ты не знаешь. Нету их здесь, война окаянная забрала. Двое, те, что постарше были, на фронте головы свои сложили. Ездил я к ним, проведал и еще ни раз поеду, все об делах наших сельских обскажу. Ох, озорные были хлопчики, ни одну девку мимо не пропускали. А как станут спина к спине, так хош всю ватагу пущай, отобьются. Ни страха, ни злобы у них отродясь не водилось. Если с кем подерутся, то, тут же, да сразу и замирятся. Без злобы тогда жили не то, что теперича: не время, а времечко, не люди, а людишки. Помнишь, как у Лермонтова – «Богатыри, не вы. Тяжелая им досталась доля…».
   Что ты спрашиваешь? А? Где живет мой другой братик? Так нигде не живет. Нету ти его. Аккурат после войны, когда ему четырнадцать годков исполнилось, он курсы какие-то там закончил и по округе со сверстниками мины собирал. Вот и все. В этом деле ведь ошибиться можно только раз. Взрослели тогда быстро. Вот, подишь ты, ему четырнадцать, а разминирование ему доверили. И много их, тех, кто в четырнадцать, пятнадцать лет уже взрослыми были. Почти все. А сейчас что? Лет двадцать, двадцать пять, а он или она - еще ребенок. И толку от этого «ребенка» нет ни дому, ни на поле. Время, говорите, такое. Какое время такое? У нас на Руси отродясь не было, чтобы, значит, время легкое было. Всегда что-либо преодолеваем, перестраиваем, свершаем. В общем, завсегда одно время, трудное. Однако тебе скажу, не во времени дело, а в Человеке. Человек, он кто? Точно, кузнец своего счастья. Громко, конечно, но ты не ухмыляйся. Я много годков прожил, и точно уж это знаю. Оно ведь детворы завсегда в нашем селе было много в любое лихолетье. А сейчас – раз, два и обчелся. Ведь года два, а то и более, никто в округе не рожал. Так дело дальше пойдет, и вымрем, как мамонты. Чо смеешься? Тож ведь, наверное, перестали от холода размножаться? И вот, где они? Нету ти. То-то. Чо смеешься? Ну, а вы то, что, от жиру, размножаться не хочете? Все погодим: дом построить надо, машину купить. Денег побольше накопим. Так их, окаянных, отродясь столько, чтобы много, не бывает. Их проклятых, денег то этих, чем больше, тем больше хочется. И что, теперича не рожать?
   Так о чем я? Точно. Было нас, детворы, человек сто, ну може, чуть помене. В нашу начальную школу те, кто совсем малы, ходили, а вот потом, как постарше становились, в соседнее село за пять километров в семилетку гурьбой каждое утро отправлялись. Туда пять верст в любую погоду, да опосля домой. Бывало, зимой идешь, а зимы чай не ноношние были…. Что ты спрашиваешь? Да, закрыли недавно школу то и в нашем селе и в соседнем. Теперь то за двадцать километров на автобусе с первый по одиннадцатый возют. А мы, бывало, идем, мороз пробирает. А мы что? Шутки, прибаутки. А то песняка, как затянем. А вы то, ноношние, можете пеше пять километров? Да не в жизнь. А? Да и духу то нет, небось, песню русскую, удалую запеть. Ах! Да, поди, и не знаете песен наших русских. Обидно, конечно, нездоровая та нация, что корней песенных не имеет. Ну, можно было бы понять, кабы пели песни настоящие, что ноне создаются. Ан нет, ишь ты, плееры повтыкаете в ухи, а там по не нашему чтой-то лопочут. Хорошо если про любовь, да мир. А ну, как нас, дураков, обзывают? Чего хмыкаешь? Что не веришь, что сейчас есть хорошие песни, стоящие? Ан нет, есть…. Оно, какую песню давеча слышать довелось. Я только не все запомнил. Ты не вертись, а лучше послушай, песня то, какая. Маршал пел:
   Я как будто занедужил,
Слышу голос за спиной:
«Ну, скажи, кому ты нужен,
Кроме матери родной?»
Ну а если нет спасенья,
Жизнь, как жуткое кино,
Под кладбищенской сиренью
Твоя матушка давно.
Если дом твой перестужен,
Если окна без огней.
Ну, скажи, кому ты нужен,
Кроме Родины своей! 
Потому опять и снова,
Словно вены на руке,
Два заветных этих слова
Рядом в русском языке.
И на дальнем перегоне
Будут душу согревать
Две горячие ладони,
Это Родина и мать.
   Сильно?! То-то. Это тебе не «попса». Те завсегда: «Тра-та-та. Ты меня, я тебя». У Маршала - это песня, и какая! Только что не старая, а молодая. Но это неважно. Главное, что это Песня. В ней поется о самом главном – о смысле жизни. Ось слушай, как там опосля:
   «Пусть сияют, завлекая,
Чужедальние края.      
Там, где мать твоя родная,
Там и Родина твоя.
   А! А говорят блатная. Родная - это будет точнее. Что так удивленно смотришь? Думаешь, выжил дед из ума? О таком возвышенном, как любовь к Родине, заговорил? Не, дивчина, не выжил. В свое время эту любовь кровью своей подтвердил. И теперяча, приди година лихая, на вас, деток, не понадеюсь, за Родину грудью стану. Что думаешь, блажит старый? Да нет. Просто духом себя слабым не считаю. А дух, он и есть дух. Этим то завсегда русские сильны были. Помнится, в 1943 году из нашего села фашистов прогнали, так почти все мои ровесники сразу же в военкомат пошли, ну и я вместе с ними. Только, понимаешь, их сразу же в армию забрали, а меня медицинская комиссия забраковала. Стыдно то было. Прям скажу тебе, не знал, куда от стыда деваться. Это сейчас…. Как это говорят? …Косить от армии, модно стало. А тогда, да еще в деревне – позор. Так вот полгода и ходил по деревне, в глаза матерям погодков своих смотреть было совестно, да и девчатам сельским тожеть. Ну, ничего, окреп, чуть подлечился и, слав богу, забрали меня в солдатики. Правда, молодые мы были, глупые. Все о подвигах мечтали. Фашизм проклятый все под корень извести хотели. Извели, называется. Недавно вот ездил у город, почитай на каждом столбу, на каждом доме символ фашистский нарисован. Спрашивается, кто рисовал? Сверстники твои. Спрос с кого? Точно, с нас, стариков. Значит, не тому и не так вас учили.
   Ну, ладно, о чем там бишь я? Значит, повезли нас в эшелоне в даль – дальнюю, в Приморский край. Что там слыхать, не знаешь? Наш он али как? Может, уже и японский, а то китайский. Щас это запросто, землицей русской без стыда и совести могут торговать. Готовили нас к боевым действиям. В роте я пулеметчиком был. А там и эти действия не заставили себя ждать. Война, она с милитаристами короткая была. Дней, наверное, десять, пятнадцать. Но полегло там нашего брата…. Война то, она, все равно война окаянная и есть, сколько бы не длилась. Да мне и не пришлось ее всю пройти. Аккурат то на пятый день ранило меня осколком в спину. Так вот до сих пор и не знаю, кому жизнью обязан, кто вынес меня с поля боя. Наверно, сестрица наша медицинская. Пожалуй, не старше то тебя, худенькая, курносая. Не представляю, если она, то, как тащила то. Очнулся в машине, везут куда-то, шепчу: «Братцы, живой я еще». Это чтобы не подумали, что помер, и не прикопали где-то. Потом вновь очнулся. Холодно. Какая-то большая комната и нас на полу много наложено. Потом смотрю, свет, да нет, лучик, значит, фонарика и в дверях ктой-то так громко спрашивает: «Есть кто живой», - раз, да второй. Хочу крикнуть, есть, вот он я, а сил нету. Тут, скажу, струхнул. Наверно, от страха то этого, как закричу: «Есть. Я». Подошла ко мне женщина, наклонилась и говорит кому-то: «Вот один шепчет что-то. Знать живой. Несите его в операционную, - и уже мне, - ты, браток, держись. Я свое дело знаю, только ты меня не подведи, выкарабкайся, тебе еще жить, да жить надо». Тихо так сказала, но поверь, что оживила. И руки у этого хирурга золотые.
   Шрам на спине у меня с той поры «небольшой», сантиметров двенадцать будет. Ездил я к ней, к врачу, что меня выходила, в гости. Ну, конечно же, потом уже в шестидесятые годы.
   Жаль, нет ее сейчас среди живых. Понимаешь, в семьдесят восьмом, когда уже ей и годков то было много, она соседку свою от пьяных хулиганов защищать кинулась. Вот и пырнули они ее ножичком прямо в сердце ее доброе. Золотой человек была. Господу оно тоже, видать, хорошие люди нужны. Только, пошто такая несправедливость то, а?
   Что ты спрашиваешь, милая? Сколько мне годиков тогда было? Так, как раз, в госпитале восемнадцать и исполнилось. Вот отпраздновали - гармонь играла, ребята руку мне пожимали, подарки там: махорки щепотка, мыла кусок, еще чтой-то. Я, правда, еще тогда не вставал, лежащим еще был, но приятно внимание товарищей.
   А потом что же, дальше служил до 1950 года. Потом вот домой приехал, работал, женился, детей завел. Да это тебе можно и не рассказывать, чай сама все это знаешь, ведь соседи все же. Переписку веду с однополчанами. Оно только, все меньше их и меньше. Встретиться планируем, по местам боевого похода пройтись, молодость нашу вспомнить. Мечтаю еще по миру поездить, больно много в нем интересного. А чего, спрашивается, не ездить, дети уже выросли, а нам с женой только и остается, что внуков баловать, да путешествовать. Вот уже лет пять, как объединение создали туристическое из нашего брата ветерана. Во многих местах побывали, в городах ближних и далеких. Ох, скажу, большая наша страна, а повидать еще многое хочется. Недавно вот сын пришел, говорит: «На, дед, вот фотоаппарат тебе. Своему оболтусу купил цифровой, полупрофессиональный, думал, увлечется, да какой там. На, - говорит, - батя, осваивай». Вот и осваиваю. Снимки, тебе скажу, получаются хорошие. Правда, многому еще в фотоделе мне научиться надо. Вот решили с женой в следующем году компьютер купить, в фотошопе фотографии обрабатывать будем. Пообщался с фотомастерами, уму-разуму подучился, выяснил условия проведения фотовыставки. Пока рановато, конечно же, с моими работами туда суваться, но ничего, пока в клубе, да в школе выставлю свои самые удачные снимки. А потом, подучусь и, смотри, годика через три, в области организую фотовыставку. Жена добро дала, помогает мне во всем. А вдвоем мы с ней, что хош можем сделать. Чего ты на меня так удивленно смотришь? Это мне по годам восемьдесят уже стукнуло, а разум и сердце еще молодые. Житейских задумок очень много. Безделье меня не гложет, делов то, вона, сколько надо сделать. А жизнь то, она какая интересная, скучать то некогда. А? Чего молчишь?