Он все равно ее сожжет

  Бывают лица, которые цепляют. Просто мимолетный взгляд на бредущую девушку, словно стоп-кадр в голове, пускай и ничего особенного. Не сказать, чтобы большие, немного раскосые болотно-земляного оттенка глаза, подчеркнутые легкими линиями карандаша и уже осыпавшимися тенями. Темно-русые и словно мелированые, но на самом деле просто выгоревшие на ярком солнце, волосы собраны в высокий хвост, одна прядь из которого выбилась и завивается около уха с висячей сережкой в стиле стимпанк. Скулы хорошо очерчены, ярко-выражены, может, даже слишком, смотрятся слегка нелепо в сочетании с пухлыми губами, сложившимися в легкую усмешку. Девушка слушала музыку, может, поэтому Адам ее заметил – слишком огромные наушники, слишком дорогая и редкая модель, отличное звучание и шикарная отделка. Подойти ближе, пользуясь неуемной плотностью толпы, оказалось несложно. Несложно было услышать мелодию, звучащую на полной громкости. Адаму тяжело было осуждать эту девушку – гул сотен людей вокруг, кричащих в телефоны, бормочущих под нос и хохочущих над плоскими и несмешными шутками, угнетал. Гораздо интересней было узнать, чем она от него отгородилась – грохочущими битами хип-хопа, визгом гитарного рока или слащавыми голосами, так называемых, певцов. Но ни того, ни другого слышно не было, только скрипка, точнее, струнный квартет, судя по вплетающимся щипкам контрабасных струн. Необычный выбор, как для современного подростка, но звучало прекрасно даже сквозь шипение и визги вокруг. Девушка подняла глаза, расплескивая счастье, словно краску на одном из многочисленных индийских праздников. Всего капля этого счастья, последняя недостающая капля вдохновения, и вот уже ноги несут домой, по спине бьет планшетник с эскизами, которые он, несомненно, выбросит. Когда нарисует ее.
 

Обиталище творческого человека легко узнать по творческому же хаосу и творческим деталям интерьера. Если дверной глазок похож на иллюминатор, большой и без стекла, а сама дверь непонятной расцветки, в которой смешались пастель, гуашь и тысячи легких штрихов из баллончика – не сомневайтесь, здесь живет человек, тараканы в голове которого давно получили права автономии. Адам распахнул портал в скромную однокомнатную квартиру пинком ноги, в очередной раз напомнив себе о необходимости запирать ее хотя бы на нижний замок. Легкая куртка с отпечатками ладоней разного размера – плод очередной утренней фантазии, нашла свое традиционное пристанище на разлапистых оленьих рогах, подарке одного из многочисленных знакомых, а ботинки, небрежно стянутые с полосатых носков, приютились вверху шаткой конструкции, гордо именуемой обувной полкой. Годы или развеселая жизнь сыграли с ней злую шутку – неизвестно, но ножки ее подкосились, и она стояла, накренившись как потерпевший крушение ковчег, где каждой твари, простите, обувки, по паре. Причем изначально горизонтальная поверхность сильно изменила угол наклона, заставив все съехать вниз и придавить чьи-то печальные босоножки. Наверное, достать их было трудновато, иной причины их нахождения в своей холостяцкой обители Адам не видел.

 Трижды споткнувшись о различные предметы, в одном из которых с удивлением был опознан давно утерянный чайник, трижды упомянув дальнюю родню чертей и консьержки внизу и миллион раз запечатлев малейшие детали образа, мелькающего перед глазами, парень, наконец, добрался до единственной комнаты, переоборудованной в мастерскую. Здесь шторы были плотно запахнуты, не пуская жаркие и вредные лучи солнца в царство красок. Тюбики, банки и кисточки – новые и заляпанные всеми цветами радуги. Пыль пляшет в воздухе, это отчетливо видно по лучику из-за слегка отошедшей занавески. Адам медленно задернул ее поплотнее, постоял с минуту, вспоминая выгоревшие пряди, и распахнул окно, впуская нестерпимо яркий свет и неудержимо свежий воздух. Благо, остальная часть комнаты оставалась в приятном полумраке. Все так же неторопливо, чувствуя себя, словно рыба в воде, пуская и аквариумной, он разобрал кучу полотен в углу и достал чистое. Установил на мольберте, отошел, посмотрел, прищурив темные глаза, и снял. Свободное место было только на полу, у стены, куда падали косые снопы летнего солнца. Так было гораздо лучше, Адаму было не впервой работать стоя на коленях или сидя на полу.

 Кисти, заготовленные еще со вчерашнего дня, лежали в миске с сезамным маслом. Хорошие, отличные кисти с мягчайшими кончиками, он не смог нигде найти подобных, а времени наведаться в соседний город не было. Промокнув мокрый колонок тряпкой, тщательно вытерев щетину и мазнув ими маковое масло, Адам отложил их на столик рядом с хостом и принялся выбирать краски. Полотно было уже загрунтовано, так что единственное, в чем состоял выбор – это материал. Самое важное, даже кисти могут быть наилучшими, но если краска выбрана неверно – работа не стоит и старого башмака, что болтается, загипсованный, на окне со стороны улицы.
 Оставался еще один немаловажный момент - музыка. Честно говоря, Адам не мог писать без сопровождения. То есть как, мог, конечно, но то, что получалось, было не так прекрасно, как хотелось. Разрываясь между французской картавостью и резкостью финских групп, он зашел в интернет. Был один сайт, stereomood – именно то, что надо, под настроение, под любое состояние души. Выбрав «creative» в огромном списке эмоций, он уселся, скрестив ноги, перед холстом. Скрипка. Та самая скрипка, разбавляемая, нет, скорее, подчеркиваемая контрабасом. Удивительное совпадение, удивительная мелодия, удивительная девушка. Рука смешала краски почти машинально, глаза прикрыты. Отложить палитру в сторону и надеть смешную и нелепую повязку, чтоб слегка вьющиеся, словно вечно мокрые, волосы не лезли на лоб. И снова нащупать палитру. Масло не пахнет, пахнет растворитель, сильно, до рези в непривыкших глазах. А для Адама и он не пахнет, этот запах въелся в кожу, витает в воздухе с самого детства, банально не ощущается, хоть им и пропитана вся квартира, каждая вещь и каждый угол.

 Скрипка играет, гудит контрабас, весело пляшут пылинки в лучах солнечных , как выцветшие пряди ее волос. Заурядная, в общем-то, внешность, которая преломляется под воздействием воображения, которая слегка стирается памятью, в основном короткой, и приукрашается божественной мелодией. Рисовать быстро, так быстро, как никогда еще не рисовал. Прорисовывать глаза и волосы, смазывать губы и подчеркивать скулы. Нужный оттенок легко придать, если мысленно смешиваешь уже существующие на мольберте. Нужный свет легко представить, если редкий гость этой комнаты освещает холст. Нужное настроение поймано, остальное, в сущности, неважно. Это сродни безумию, когда измазанные кисти грубо вытираются тряпкой и создают обволакивающие тени фона, когда негодные своей щетиной – отбрасываются в сторону, а взгляд болезненный, бегающий. Здесь не обязательно прописывать окружающую обстановку, это же просто стоп-кадр со смещенным фокусом на лице девушки. Ноги затекли, приходится оторваться от сумасшедшего порхания кисти, от опьяняющего чувства вдохновенности, благо, осталось совсем немного. Встать, пошатываясь, как и вправду пьяный, задеть ногой, покалывающей от долгого сидения, какую-то банку и выронить кисть. Потому, что дальше рисовать бесполезно. Потому, что вся его душа здесь – в этом странном, летяще-приземленном портрете незнакомой девушки. Глаза, до мельчайшей детали, сияющие, выхваченные лучом, уже не грязноватого оттенка, нет, они пронзительно зеленые, не такие, как у кошек или нереальных персонажей фентези. Нет, нормальные, настоящие, глубокого насыщенного зеленого цвета. Еще блуждающее пятно на ухе с поблескивающей сережкой, на пряди русых волос, на легкой улыбке. Это не выглядит таким достоверным, как фотография. Это не выглядит аляповато нереальным или нарочито искусным. Просто она там, эта девушка, живая и настоящая. Словно сейчас сойдет с картины, разливая в воздухе счастье и скрипку. Скрипку и контрабас.


 На колени становятся либо сломленные, либо восхищенные. Темноволосый парень сочетал в себе и то, и то. Он вырос среди прекрасного, вырос там, где трудно удивить, среди пристрастных критиков и ценителей искусства. Он и представить не мог, что в порыве непонятного вдохновения создаст…создаст…

 На коленях, пусть на джинсах останутся пятна масла. Прижав ладони к холсту, пусть на них останется краска. Уткнувшись лбом над потрясающими глазами, пусть волосы слипнутся и картина смажется. Он все равно ее сожжет. Потому, что дальше расти некуда. Потому, что все последующие работы будут сравнивать с Ней. Потому, что жизнь серая и пустая, по сравнению с буйством красок на полотне. Потому, что его душа останется там, засохнув нервно-нежными мазками. Он все равно ее сожжет. Чуть-чуть попозже. Сейчас, только посмотрит в эти глаза еще немного. Еще капельку.