Русский бой-френд для хорошенькой венгерочки

Глеб Туманов





РУССКИЙ БОЙ-ФРЕНД ДЛЯ
ХОРОШЕНЬКОЙ ВЕНГЕРОЧКИ

Романтическая повесть

















Москва ; 2009


И черная птица кружит.
Юрий Визбор

Ученый всегда один – если он
действительно ученый.
Перефраза
        Генри Миллера

Как будто аспирантка не может
быть проституткой!
Юрий Поляков


































; Туманов Г., 2010






ГЛАВА ПЕРВАЯ

Трудно быть мужчиной


Марк просыпался долго, мучительно долго, будто проваливаясь в пустоту. Будапештский серенький рассвет слабо колышущейся кисеей висел в раскрытых жалюзях окна, – его так порой хотелось захлопнуть, но просто лень было ради этого встать.
В желудке бродило изжогой вчерашнее мерзкое венгерское вино, смешанное с русской водкой. Очевидный похмельный синдром подкатывал комком к пересохшему горлу и царапал его, выпуская из себя мерзкие острые коготки. Но даже за стаканом воды,
 ; и то встать не было сил.
ВЕУ ; Восточно-европейский университет просыпался и шаркал ногами за дверью в коридоре. Кого-то звали тонким девичьим голосом, кто-то грубо по-мужски похохатывал ; короче, шла обычная утренняя суетня.
Марк повернул голову налево и поглядел на будильник: около девяти. Пора было вставать и идти на «шведский», бесплатный завтрак, ; ибо в полдесятого столовая закрывалась, и тогда Марку пришлось бы завтракать дома и за свой счет.
Но вместо того Марк снова задремал, ; ему пригрезилась нетраханая вчера Танька, и от этого сразу же затвердел член. Он потянул, позвал, Марк быстро обернул вокруг него простынку и стал качать, качать, ; ненавидя и любя одновременно.
; Тук! Тук! Тук!
раздался стук в дверь, а потом, спустя несколько мгновений, заскрежетал засовываемый в скважину ключ.
«Черт! Это, наверно, горничная, ; даже помастурбировать, как следует, не дает!»
Марк сел на кровать, отбросил простынку и стал поспешно одеваться.
Тем временем за дверью сказали:
; Open, please! This is cleaning! (Откройте, пожалуйста! Уборка!)
; Now! ; поспешно отозвался Марк, ; One moment! (Сейчас! Один момент!)
Застегивавшие нижние пуговицы рубашки пальцы наткнулись на упрямо не хотевший расслабляться член, ; и как впоследствии Марк не пытался спрятать его под рубашку и спортивные брюки, ; легкий черный бугорок на последних всё же остался. Припрятывая его легким наклоном туловища и левой рукой, Марк поплелся открывать дверь, из-за которой настойчиво звали:
; Cleaning!
Наконец, Марк повернул ключ и открыл дверь. Перед ним стояла еще совсем молодая венгерка ; приблизительно лет двадцати шести, ; в опрятном голубом комбинзончике, ; и улыбалась ему заученной улыбкой.
; May I come in? (Я могу войти?)
спросила она.
; Course (Конечно),
вяло ответил Марк, стараясь между тем максимально расслабить свое проклятое мужское орудие.
Женщина быстро прошла мимо него в комнату, головой совсем близко к голове Марка, ; и последний коснулся кончиком носа ее волос, на полном вздохе ощутив их фиалково-мятный аромат. Словно букет полевых фиалок, перемешанный с пряным ароматом лесного луга, пронесли мимо него.
На время уборки ему предстояло выйти из комнаты: за это время горничная должна была пропылесосить комнату, вымыть санузел и, наконец, сменить постельное белье на кровати Марка.
Постельное белье здесь, в общежитии Восточно-европейского университета, меняли каждые два дня. Марк до того изнемог в своей холостяцкой жизни, ; что вряд ли мог предвидеть до сего дня, насколько это приятно: каждую вторую ночь проводить ночь на чистой простыне и под чистым пододеяльником, вдыхая крахмальный запах белоснежной подушки. Это было так волшебно, так эротично!
«Приятнее постели может быть только сама постель!», сформулировал он по ходу афоризм, направляясь из своей комнаты в телехолл.
Там он уселся в кресло поодаль от немого телевизора и утомленно закрыл глаза. Потом тяжелые, как серые будапештские облака, мысли заволокли сознание.

Вольный перевод C.V., ; Curriculum Vitae (Персональной автобиографии), ; Марка Любомудрова на русский язык:
Марк Любомудров родился 28 июля 1966 года в городе Истра Московской области. В 1990 году окончил Московский государственный университет им. М.В.Ломоносова по специальности «Социология». В 1994 году завершил обучение в аспирантуре Института Социологии РАН по специальности «Социальная стратификация», в 1995 году там же защитил кандидатскую диссертацию на тему: «Трансформация социальной структуры советского общества» (1986 ; 1991). В 1998 году проходил обучение по программе ЕС ТЕМПУС (Программе Европейского сообщества содействия развитию образования в развивающихся государствах), курс «Социальная мобильность». С 1995 по 1998 гг. преподавал социологию на кафедре социологии и социальной работы в Государственной Академии сферы услуг и быта (п. Тарасовский Московской области); с 1998 г. и по настоящее время ; младший научный сотрудник отдела социальной структуры и социологии молодежи Социально-политического института РАН. Член Российского общества социологов и Международной Социологической Ассоциации.
Семейное положение: холост, до того женат не был, детей нет. Домашний адрес и телефон: Россия, 141100, Московская область, г. Щелково, ул. Леснорядская, д.20, кв.18. Тел. (49656)71531.            
 
Это была докторантура, ; как и полагается в ВЕУ, без права защиты докторской диссертации, ; но довольно-таки специфичная, если не сказать странная. Во-первых, сроки. Обычная докторантура начиналась в сентябре и завершалась в июне ; десять месяцев: стандартный срок в стандартные сезоны; докторантура же Марка Любомудрова  началась первого марта и должна была закончиться пятнадцатого ноября; в итоге восемь месяцев  с гаком, и при этом пик работы выпадал на лето, ; время года, когда меньше всего хотелось работать. Во-вторых, система занятий. В обычной докторантуре никому бы и в голову собирать докторантов три раза в неделю на семинары и доклады, а для его курса «Транзитивная социология» почему-то это было установлено. Даже американцу, ; директору их курса и официальному научному руководителю, ; и то эти встречи трижды в неделю со своими подопечными были чрезвычайно утомительны. В-третьих, удивительным был состав группы: из пятнадцати человек лишь трое было не из стран бывшего Союза: болгарка, румын и югослав. Это просто изумляло всех, учитывая обилие чехов, поляков и венгров во всех других курсах, а уж тем более на руководящих постах в ВЕУ! «Вы как белые вороны среди черных», сказал кто-то Марку и тот в ответ лишь нервно передернул плечами. Дискриминация России и дружественных ей государств была таким общепринятым делом здесь, в Будапеште, что об этом можно было говорить вполне откровенно и даже цинично.
Марк прилетел в столицу Венгрии в начале марта, но снега уже не застал, ; последний растаял накануне. Теплые дождливые мартовские дни опускались поочередно фонтанчиками вишневых брызг на седую венгерскую землю и мрачно урчащие пештские коты дерзко разгуливали днем прямо под ногами прохожих на проспекте Андраши. Весна, как ей и положено вступала в свои права, правя руль на красные фонари и желтые дома со скромно зазывающими полуобнаженногрудыми девушками среди них. И Марк, энергично начав ходить в библиотеку, и готовится к нудным занятиям, через полтора месяца уже был готов, ; готов плюнуть на науку, лишь бы только зацепить какую-нибудь из местных ****ушек, ; к коим Марк причислял всех без исключения сэнэгэшных девушек, обучавшихся в ВЕУ. Невооруженному глазу было очевидно, что главными критериями отбора в ВЕУ для последних было далеко не знания и способности, а внешние данные плюс, естественно, владение английским. Остальное было по фигу американцам и их служкам из центрального офиса ВЕУ в Будапеште. И по фигу, абсолютно по фигу, самим девушкам, готовым раздвинуть ноги перед любым зачахлым янки или их местной «шестеркой» из центральноевропейцев. Вообще, по мнению Марка, самое лучшее определение для ВЕУ было следующее ; «выездной публичный дом для граждан США». Символично было и то, что сам ВЕУ располагался на улице Надора именно в бывшем публичном доме. Вот уж попадание точно в яблочко!
На двух из ****ушек Марк обратил внимание сразу по приезде в Будапешт.
Первой из них была Таня, Татьяна Амосова, украинка, родом из Днепропетровска, выпускница магистратуры ВЕУ и ныне работавшая сотрудницей в лаборатории по изучению миграции в Восточно-европейских странах. Контракт у нее был только что подписан и на целых три года; потому нежелательное выселение в «счастливую под солнцем Хохландию» ей в ближайшее время не грозило. Этим мисс Амосова была лучезарно радостна, хотя и умела искусно скрывать эту радость, ; особенно от чужих и случайных ей людей, ; типа Марка.
Тане было примерно года двадцать четыре; она была стройна, немножко худа, слегка кругла своим печальным личиком и ходила как-то воздушно и в то же время припрятанно, будто чего-то пугаясь. Например, Любомудров познакомился с ней в телехолле, одиноко смотря «ящик», ; и вошедшую туда Таню он поначалу попросту не приметил. Первый ее вопрос ; по-английски (Татьяна почему-то подумала, что Марк ; румын) прозвучал будто бы из пустоты. Удивленно обернувшись на пустоту, Любомудров увидел среднего роста брюнетку в свободного покроя желтом платье, залезшую с ногами в крайнее возле входной двери кресло. Растерянно ответив ей, он по ошибке вставил туда русское слово и незнакомка, засмеявшись, перешла на русский. Так они и познакомились ; и даже, после нескольких встреч, можно сказать, подружились. Потом, однако, появился Слава Качура ; согруппник Марка по «Транзитивной социологии» ; с его гипнотизирующей женщин ассирийской черной бородкой и медленно аккуратно выговариваемыми правильными фразами, ; и Таня переключилась фокусом своей страсти на него, а Марк для нее стал «товарищем Славы», ; тем самым третьим, что «должен уйти» ; как только встретится полюбившаяся обоим девушка (так поется в известной песенке на стихи поэта Поженяна).    
Но Марк, однако, уходить не хотел, он хотел иметь Таню и владеть ею как женщиной, воплощая в сексуальном общении с ней свои неуемные эротические фантазии, ; вплоть до самых жутких. Таня в его эротических сновидениях являлась строгой, серьезной барышней, некой Тоней Тумановой из «Как закалялась сталь», с воздушно несомой на ладони раскрытой книжкой. Перед тем, как приступить к главному, она долго сидит на стуле, зазывая дразняще выглядывающими из-под подола короткого летнего платья кровавыми язвочками исцарапанных коленок (колготок нет, ; тогда они еще не вошли в моду), и нудно объясняет Марку весь ужас его будущих действий в отношении ее, Тани. Она употребляет контрпримеры,  ; Спартак, Робин Гуд, Гарибальди, Овод и (примкнувший к ним) Мазур, ; их благородное отношение к женщине она противопоставляет Марковому эгоизму и сладострастию. Любомудров равнодушно выслушивает весь этот обычный женский конфитюр, как необходимое предисловие, и, наконец, делает величественный жест рукой ; «Хватит болтать! Раздевайся!». Таня Амосова-Туманова заливается пунцовой краской и, покорно откладывая книжку, просит Марка на минутку отвернуться. Но Марк не отворачивается, он смотрит алчно горящим взором, как скользят Танины пальцы по трепещущему крепдешину сбрасываемого платья, как заламываются за спиной ее хрупкие руки, расстегивающие лифчик, как поднимаются одна после другой зазывные коленки, чтобы освободить сползающие с бедер белые полупрозрачные трусики. Марк тянет к девушке свои сильные ладони, чтобы сжать ее в своих объятиях и не отпустить, никогда не отпустить и ... вдруг просыпается оттого, что выпустил под себя огуречно-желтую струю обыденной поллюции.
Второй из ****ушек, при знакомстве мгновенно заинтересовавшей Марка, стала Наташа, Наталья Койко, русская, из Новосибирска, лет примерно двадцати двух, также, как и Таня, выпускница магистратуры ВЕУ ; только не социолог, а экономист.
Ее Марк приметил еще в один из первых вечеров своего пребывания в ВЕУ, ; Наташа фотографировалась у входа в общежитие в сладострастной лесбийской обнимке с одной из своих многочисленных подружек. Зеркальный зайчик от «Кодака» дружески подсел Марку на плечо, когда он проходил мимо, направляясь к автобусу, ; Любомудров полуобернулся, глядя на снимающихся, и из-под черных дуг своих бровей Наташа выпустила в него две тоненькие стрелки вероломного женского любопытства.
«Классная шлюха!», подумал Марк и решил в самое ближайшее время во что бы то не стало познакомиться с этой девушкой. И вскоре, столкнувшись с Наташей на остановке автобуса, он легко исполнил это. Поначалу Наталья глядела на него слегка настороженно, а потом успокоилась и даже, разговорившись, капельку разоткровенничалась.
Марк узнал, что Койко ; сибирячка, заканчивает в ВЕУ магистратуру, специализируется по скучнейшей (с точки зрения ее собеседника) эконометрике, а сейчас, после Будапешта, ее приглашают в Америку, в Корнельский университет. На три года ; в аспирантуру, по-нашему, или, соответственно, в докторантуру, по-ихнему. Поедет туда она, по-видимому, поздней осенью, в конце ноября. Летом, в августе, съездит к себе, в Новосибирск, затем ; на пару месяцев в сюда, решить кое-какие проблемы; а затем уже ; в США.
Наташа стояла перед ним сначала в мягко покачивающемся сорок пятом маршруте, затем в родных по-московскому вагонах метро, а в конце они уже шли  пешком через площадь Элизабет к улице Надора, где размещался ВЕУ. Сорок минут вместе, ; с серооким Наташиным взглядом, ее темными короткими волосами, со светящимся, ; от высоких мыслей, что ли? ; через развихренную челочку прелестным лобиком. Отвечая Марку, Койко порой глубоко закусывала нижнюю губу, будто стараясь чересчур тщательно обдумать свои ответы на временами совсем неожиданные для нее вопросы Любомудрова. «Надо еще спросить, есть ли у нее любовник», думал между тем последний, «и часто ли она с ним спит. Может, согласится меня выпускать порой на замену? Я бы не отказался и от разовых встреч с нею!»
Этот вопрос, впрочем, он так и не решился задать. А вскоре, спустя недели две после той памятного знакомства на автобусной остановке, обнаружил, что Койко ему постоянно встречается не одна, а с каким-то высоким, спортивного вида, но, очевидно, тупым американцем. Потом, при встрече мельком, Наташа объяснила ему, что это ; профессор из Корнеля, который вероятно, будет у нее с осени научным руководителем. «Только ли?», едва не врезал девушке прямо в ее чудный лобик Марк.
Однако Наташа для него была еще более недоступна, чем Таня. С последней хоть можно было, осмелев в алкогольном и табачном угаре, потанцевать среди своих на вечеринке, ; как, например, это было вчера, ; и попробовать уволочь в поздний час к себе в комнату ; благо, последняя находилась совсем недалеко от телехолла, где проходила их little party*. Впрочем, результаты все равно получились плачевные: Татьяна никуда не пошла ...
Что же касается Наташи, то он чаще всего ее видел утром, ; она возвращалась снизу, из зала, где вместе с несколькими подружками занималась под музыку ритмической гимнастикой. И куда реже днем, ; с янки и почти никогда одну, ; и уж точно никогда вечером. Какие вечера, какие вечеринки, ; если девушку просто не достать вечером?
Вот и пришлось имитировать половой акт сегодня спросонок, изгоняя из души боль, а из тела ; стресс и похмелье: «На тебе, шлюха, на!»
Ах, черт! ...
Марка словно обожгло. Он же забыл на постели простынку ; ту самую, которой обертывался ночью и которой пользовался при мастурбации!
А там ; горничная!
Но когда он вернулся в комнату, там уже никого не было. Уборка давно кончилась, и уборщица ушла, закрыв комнату своим ключом и оставив после себя легкий благоухающий запах и нежную чистоту постели. А на тумбочке лежала, аккуратно свернутая, с лимонными кружками пятнышек спермы, его простынка.
Марк устало опустился на кровать и обхватил голову руками:
«О, Боже! Она всё видела!».
Но чем он виноват? Только тем, что у него нет здесь пока женщины, которую он сумел бы завоевать? Только тем, что славянские девчонки приезжают сюда отдаваться янки, не замечая в упор «Невтонов и Платонов» среди русских парней? Только тем, что талант и честность здесь, в Будапеште, втоптаны в грязь, а царят низкоугодничество и блат? Только тем, что его когда-то гордая страна теперь слаба и унижена? ...
А это (Марк перевел взгляд на простынку) ... это ... ведь есть и у женщин. Они тоже истекают, ; он сам видел! Мужчины истекают желтым, а женщины красным, ; вот и вся разница.
Когда Любомудров, наконец, окончательно пришел в себя, было уже десять минут двенадцатого. Он вскипятил кипятильником чай и стал полусонно рыться в сумках в поисках чего-то съестного. Но даже сахара он не нашел: видно, вчера он бросил в чай последний кусок. Пришлось, обжигаясь, пить пустую заварку, ; что, естественно, не могло прибавить ему настроения.
А после завтрака уже надо было собираться: ехать в университет ; на занятия.

Примерно около половины первого Марк, перебросив через правое плечо сумку, спустился по лестнице вниз, в Reception. Он прошел мимо стойки, где сидели девушки, выдававшие ключи, миновал плечистого охранника в галстуке и в аккуратной белой рубашке и вышел, наконец, на улицу ; Керепеши, к остановке автобуса.
Утренняя хмарь разошлась, и светлый апрельский день распахнул перед Любомудровым свое глубокое синее пространство. Жарко пылало солнце на далеком балканском юге, а вдали, на недальнем западе, темнели синеватыми увалами Будайские горы. Да, Будапешт в апреле просто чудо! ; лучше и поэтичнее даже, наверно, майской Москвы, так ярко воспетой русскими поэтами.
Тем временем подошел сорок четвертый автобус и Любомудров легко вскочил на его подножку. Через какие-то пять минут «сорок четверка» доставила его на «;rs vez;r tere», ; что в переводе на русский язык означало площадь какого-то «Орца вецера».
По длинному туннелю подземного перехода Марк прошел к метро, на конечную его станцию, называвшуюся точно так же, как и площадь. Платформа станции была открытой, так как линия проходила здесь на поверхности ; примерно, как и Филевская линия в Москве. Турникета не было: удивительно, но билеты на метро продавались здесь в кассах и в автоматах, ; а проверялись контролерами, как правило, лишь на станциях пересадки. Впрочем, у Марка эта забота отсутствовала, ; так как ему от университета был положен месячный проездной.
Подошли знакомые до горчащего комка в горле мытищинские вагоны, и Марк энергично бухнулся на мягкое кожаное сиденье. Поезд тронулся, и в широких окнах качнулась и поплыла панорама Будапешта.
Как раз напротив Марка угнездилась симпатичного вида девушка в розовом сарафане и с большой хозяйственной сумкой в руках. Это был как раз тот тип венгерок, который Любомудров называл «немецким» ; светловолосая, с арийским профилем, с выписанной на лице программой заботы о семейном благе. Был, однако, и другой тип ; «цыганский»: со смоляными волосами, яркий, цветастый, азартный, словно и ныне рвущийся гулять волчком перекати-поля в безбрежные задунайские степи; однако, в своем «чистом» варианте он встречался еще реже.
Марк так пристально изучал юную венгерку своим научным классифицирующим оком, что та заметила это и с негодованием отвернула свое очаровательное личико. А, выходя, бросила на Марка взгляд, исполненный такого холодного презрения, ; что у последнего за лопатками зажурчали и побежали вниз ледяными струйками мурашки. Так в сегодня в Венгрии третируют бывшее Soviet: от танка и вагонов метро ; до приехавшего учиться уму-разуму «веушного» студентишки.
«Пошла отсасывать американскому дебилу», подумал Марк ей вслед, «Счастливого траханья!»
Пока он переводил дух, поезд снова остановился, двери открылись, и сухой голос по динамику объявил: «Диак тер!». Это была «De;k t;r», ; площадь Ференца Диака, ; политического деятеля Венгрии прошлого века; на этой станции Марку надо было выходить.
«De;k t;r» располагалась на пересечении всех трех линий столичного метро: синей, желтой и красной. Отсюда можно было уехать в любой конец Будапешта ; в Буду, Кишпет, Иштвантелек. А сверху, где с автовокзала ; в любой конец Венгрии или даже в другую европейскую страну.
Марк пересек сквер площади Эржебет, и, пройдя немного вдоль улицы Аттилы («Гунна, что ли? Во, венгры, дают, ; нашли в честь кого назвать!»), вышел на улицу Надора и через два квартала по ней ; к родному жолтокаменному корпусу университета. Здесь же, немного левее, заодно располагалось и парадное в главный офис Фонда Фороса.
Планировка бывшего публичного дома по-прежнему отчетливо просматривалось в здании Восточно-европейского университета. Прямо в холл, где впереди ждали всё те же, что и в прошлом веке, вежливые охранники, а слева ; предположительно, вместо бывшего секс-шопа ; ныне располагался заурядный bookshop ; книжный магазин. Затем парадная зала ; с изящными мраморными скамеечками по краям и фонтаном в центре. Раньше фонтан был украшен скульптурой Казановы ; ныне убранной. Но всё равно без труда можно было представить себе прежние времена, ; и посетителей, ; развращенных франтов из буржуа и дворян, приехавших «к Казанове» удовлетворить свою похоть ; скромно ждущих на скамейках, и выходящих к ним девушек и женщин, в бесстыдно коротких юбках и легких полупрозрачных лифах, за которыми таинственно подрагивали их внешне невесомые перси. Потом, после возможного угощения в нынешней столовой (ранее там был, вероятно, бар), жрицы любви вели своих клиентов по классам и кафедрам ; тьфу! по комнатам, в коих сегодня классы и кафедры находятся, а там ... там, в высоких роскошных кроватях под балдахинами (публичный дом был все-таки не заурядный, а прима) уже начиналась главное действо, ; о котором легко было воображать, но трудно рассказывать, ; особенно при кичащихся своей недоступностью всяких Наташах и Танях.
Марк пересек зал с фонтаном, прошел дальше и вниз, в буфет. До начала round table discussion ; дискуссии за «круглым столом» ; оставалось еще минут тридцать, и можно было не спеша перекусить, восполнив тем самым потерянный двумя часами ранее завтрак.
У пожилой буфетчицы Любомудров заказал два стакана горячего молока, пиццу и на десерт, ; любимое им клубничное пирожное и, устроившись в уголке, стал, попивая молоко, грызть хрустящую теплую пиццу. Когда молоко было выпито, а пицца и пирожное почти съедены, а до занятия оставалось еще минут десять, в буфет своим летящим гимнастическим шагом вошла Наташа Койко.
Наталья взяла себе кофе и пирог с творогом и, обернувшись, разглядела, наконец, Марка. Реакция ее была совершенно спокойна и естественна для женщины, стремящейся со всеми сохранять ровные и доброжелательные отношения (ведь внутреннее естество Марка ей, к счастью, было недоступно), ; она приятельски улыбнулась и подсела к нему.
; На занятия?
; М-гм, ; ответил тот, искоса разглядывая американскую ****ь: да так, ничего особенного ; ***** как *****. И даже не кусается, а ласково виляет хвостом. «Такая симпатичная, // Не думал, что змея», так, кажется, поет в своей песенке Визбор.
Койко вздохнула:
; Мне тоже сегодня в Интернете сидеть допоздна, ; столько работы!
Любомудров охотно ей поддакнул: «Работы, мол, всегда хватает!» и не без ядовитости в голосе заметил:
; Ты, Наташа, наверно, все вечера пропадаешь в виртуальном пространстве. То-то я тебя вечером совсем не углядываю.
Девушка посмотрела на него слегка подозрительно, а потом отпарировала:
; Вечером у меня много и других дел ; потому, естественно, каждому из своих друзей я уделить внимания не могу.
«Да не хочу я быть твоим другом, ; я хочу быть твоим любовником!», мысленно завопил Марк, но, разумеется, спросил совсем другое:
; Но, может быть, все-таки один вечерочек для меня пожертвуешь? Сходим куда-нибудь вместе, погуляем по городу?
; Куда именно?
; Ну, например, ты была хоть раз в Аквинкуме?
; А что это такое ; Аквинкум? Ресторан какой-нибудь?
не разобралась Койко.
Марк был потрясен, ; она живет два года в Будапеште, и ничего не слышала об Аквинкуме!
; Нет, Наташа, это не ресторан. Это древнеримский город в Обуде, на севере Буды, ; точнее то, что от него осталось.
; А ... ; равнодушно приложила салфетку к губам девушка, ; Слыхала ... Хорошо, я подумаю. Я никогда не была еще в древних городах. Только не сейчас, недельки через две, ладненько?
Они еще немного поговорили, а затем, взглянув на часы, Любомудров увидел, что уже без двух минут два и ему пора идти на занятие. Наталья одним глотком допила свое кофе, и вскоре они достаточно тепло простились «у Казановы», где Марк быстрым шагом поднялся по витой лестнице на второй этаж, где вот-вот должен был начаться его семинар.

Вся группа докторантов «Транзитивной социологии» уже была в сборе. Ждали только руководителя ; американца Питера Ленски, или, попросту, Пита. Марк, по пути здороваясь со всеми, кого еще сегодня не видел, протиснулся к своему любимому месту, ; возле окна. Здесь он вынул из сумки две однотомника ; Парсонса и Бурдье, краткий русско-английский словарь и тетрадь со своими рабочими записями. Достал из кармана ручку и внимательно огляделся вокруг, созерцая своих согруппников ; собутыльников и сотарелочников по «круглому столу».
Справа от Марка сидели четверо представителей СНГ: грузин Муртаз Мерабашвали, украинец Тарас Костюк, таджик Мухсин Нджаменов и белорус Виталий Ковпак. Затем ; москвич Слава Качура и вплотную к американцу ; эстонка Эда Вайно. Слева по кругу: литовец Альгидас Гряжкаускас, болгарка Снежана Костадинова, румын Михаль Попеску, молдаванка Инга Чебану, югослав Станко Петкович, россиянин, представитель Тулы Константин Росляков, монгол Очир Нацагдорж. И, наконец, рядом с американцем ; снова россиянка, ростовчанка Татьяна Маслова.
Ленски вошел, как всегда, широко улыбающийся и приветливый. «Хай!», сказал он, и все дружно приветствовали его вставанием. Пит достал свои заготовки, сделал пару рабочих объявлений и объявил уже заранее всем известную тему дискуссии: «Модели демократии для переходных обществ».
Под «переходными обществами» здесь подразумевались страны бывшего соцлагеря, совершающие ныне переход к капитализму, ; в том числе, естественно, и Россия.
Работа шла, как всегда, с прохладцей. От бесконечной череды семинаров устали уже все докторанты, ; вот почему прошелестевший несколько дней назад слушок о скором отъезде Пита на месяц в Англию вызывал всеобщее удовольствие. Правда, семинары мог в таком случае проводить и кто-то другой ... но надежда на месяц отдыха всё же была и немалая. Летом и начальству особенно надрываться было неохота, ; это понимали все, включая само начальство.
Сначала выступил сам Ленски, затем его «правая рука» ; ростовчанка Татьяна. Поддержал точку зрения американца румын, ему, однако, саркастически возразил югослав. Завязался общий спор, ; правда, весьма извилистый, и даже всегда, как правило, молчащие Мухсин и Очир внимательно подняли головы.
Наконец, в середине семинара дошла очередь и до Марка. Вообще, на занятиях Любомудров играл роль некоего критика, а то и бунтаря. Особое его возмущение вызывал откровенно позитивистский дух семинара, основанный на излюбленном методе Питера ; «case study»*. Сутью этого метода было обращение к факту, ; к ситуации, складывающейся в той или иной стране, ; но часто без необходимого теоретического анализа. Ленски как бы пытался спрыгнуть с парашютом просто на землю, а не как полагается классному парашютисту, ; в точно назначенный пункт земной поверхности, ; и у Марка, как у профессионального исследователя, ; каждый раз подобное легкопрыжье вызывало сильное раздражение.
Впрочем, на этот раз выступление Марка было довольно спокойным: румыну он возразил, зато согласился с югославом, но поправил его в некоторых деталях. Ленски одобрительно покивал, затем обратился к следующему выступающему ; украинцу. Тарас же так искусно перевел дискуссию с проблемы демократии на проблему дефицита украинского сала, что в результате вызвал общий смех; напряженная обстановка слегка разрядилась и семинар мирно покатился к своему финалу.
В пять часов Ленски объявил обсуждение законченным и стал прощаться. К нему, однако, подошли Слава и Мухсин, чтобы решить какие-то технические вопросы; Марк же, перекинувшись парой фраз с Ингой, медленно направился к двери. Здесь его, однако, нагнал Качура.
; Ну что, пойдем завтра в Сечени, Марк?
спросил он на ходу,
; Таня предлагает мне и тебе охранять ее там.
Любомудров тяжело вздохнул, ; охранять придется нам обоим, а блудить она будет только с тобой. Но завтрашний вечер у него был свободен, да и в Сечени, ; знаменитую будапештскую купальню тоже сходить не мешало бы уже давно.
; Хорошо, а во сколько?
; В четыре встречаемся здесь, у Казановы. Ты с утра где будешь?
; Дома, наверно. А потом поеду сюда, в библиотеку.
; Ну и прекрасно. Я тоже буду в библиотеке, на ксероксе.
Качура разглядел проходящую невдалеке эстонку и спросил:
; Может, пригласим еще кого-нибудь? Эду, например?
Марк скривил губы: при всем обаянии Эды ... она здесь вместе со своим сыном, то есть Эда, ; взрослая, хотя и оставленная женщина и к тому же ...
; Не надо. Она плохо говорит по-русски,
таков был его последний железный аргумент.

За вечер и первую половину следующего дня в жизни Любомудрова не произошло никаких существенных событий. Примерно с двух часов он торчал in library*, несуетно переходя от полки к полке и от книжки к книжке. Английский совершенно не лез в голову, к тому же и работы попадались под руку какие-то дурные. В одной из них, например, посвященной проблеме детства при тоталитаризме, как-то уж совсем не стыковались угрюмый резонёрский текст американской бонны и улыбающиеся советские пионерки в алых галстуках из светлых семидесятых Маркова детства и отрочества. Одна из девочек при этом была удивительно похожа на его первую любовь в шестом классе, и долго еще завороженный Марк не мог отвести печальных глаз от лица незнакомки.
Он вспомнил семьдесят седьмой год, апрельскую Москву (он жил тогда в Москве), ; еще не загаженную и не занавоженную до такой степени, как теперь, ; Тропарево, ; с каймой неодетого леса вокруг подковы пруда, родную школу, учителей, одноклассников, ; ныне безвозвратно сгинувших в пучине реформенных лет. И еще была она, ; Лена, невысокая, худенькая, в белом фартучке на темном платье, ничем особенно не выделявшаяся на фоне остальных девчонок. Может, только меньше ходила по коридорам, отругиваясь от приставучих мальчишек, а больше стояла в уголке, доверительно шепчась с подружкой о своих невинных девичьих секретах.
И вот однажды она вот так же стояла возле дверей класса, переминаясь с ноги на ногу минут за пять до начала урока, а Марк с товарищами азартно гоняли по скользкому полу в футбол, используя вместо мяча серый общипанный ластик. Пас, еще пас, ластик, загадочным образом оттолкнувшись от пола ребром, лег на подъем ноги Любомудрова и тот с ходу пробил по воображаемым воротам на стенке. Но, мяч, как известно, срезается и у лучших бомбардиров советского футбола, а в этот раз он срезался с ноги Марка и вместо того, чтобы попасть в ворота, попал прямо в Лену ...
Под общий гогот мальчишек та недоуменно обернулась, и на ее лице Марк прочел такую незлобивую растерянность, что ему стало даже немного стыдно.
; Субботина, я ; случайно!
оправдался он и, сделав два шага по направлению к ней, подцепил кедом отлетевший «мяч», чтобы снова вернуть его в игру.
И услышал тихое обидчивое в свой адрес:
; Дурак!
Лена была права «на все сто», ; и как девочка, и как пионерка, и как первая любовь. Потом уже, после, в золотом девятом классе, она станет первой девушкой, которую Марк пригласит на танец? ; правда, это случилось уже после окончания школы, на встрече выпускников. И снова он прочтет в ее глазах и недоумение, и растерянность, ; на этот раз, правда, вперемежку с радостью. «Меня пригласили! Ах, боже мой, как я счастлива! …» Но Любомудрову она всё равно не ответит взаимностью, ; ни в шестом классе, ни в девятом и ни в шестьдесят девятом, ; вообще, никогда. Останется только боль, ; сосущая боль под ложечкой да, ; как было вчера, ; пустой чай без сахара в пожелтевшей фарфоровой чашке.
Качура окликнул его, когда он уже поднимался по лестнице с нижнего этажа библиотеки, чтобы потом направиться к «Казанове». Слава заканчивал ксерокопировать последние страницы какой-то большой статьи из «American Sociological Review», ; «Американского социологического обозрения», ; и теперь тоже собирался на место встречи. Любомудров подождал его, и уже вдвоем они стали ждать Татьяну у фонтана.
Амосова опоздала минут на двадцать, оправдавшись тем, что ее задержал начальник ; венгр. А потом, уже в метро грустно рассказывала Славе и Марку про то, как было трудно жить здесь в ВЕУ зимой (тогда еще она была студенткой), ; скучно, не с кем пообщаться и даже в телехолле одни румыны, румыны, ; и родное ОРТ даже не посмотришь. (ОРТ была единственной российской и вообще сэнэгэшной программой телевидения, которую брал «ящик». Всё остальное ; Венгрия, Польша, Германия, Хорватия, Англия, Румыния).
Грусть ее была предназначена, в основном, конечно, для Качуры, а не для Любомудрова. Слава всю дорогу до Сечени согласно поддакивал девушке и изредка вставлял собственные остроумные замечания. От них или от чего другого «мисс Амосова» стала тихонько подхихикивать Качуре, а уже на последних метрах до купальни ее грусть слиняла окончательно и она смеялась таким заразительным смехом, что даже Марку пришлось развести уголки рта в такой редкой для него здесь улыбке.
«Ну, он дает!», подумал Марк про Славу, «Мне бы в такие остроумцы!»
В холле купальни пути Татьяны и ее друзей разошлись, ; Амосова направилась в женскую раздевалку, Любомудров и Качура ; в мужскую. Раздевшись до плавок и захватив полотенца, оба сначала прошли в помещение с тремя небольшими «ваннами», ; холодной, горячей и очень горячей, а затем и наружу, во внутренний дворик купальни, где располагались два термальных бассейна с температурой примерно + 38;C и один, центральный ; с водой похолоднее, примерно + 26 + 27;C.
Они сразу же залезли по горло в горячую серную воду и, замирая от удовольствия, стали ждать здесь свою пассию, ; пока, наконец, Татьяна не вынесла к ним свое обнаженное тело в тигрином купальнике, ; а длинные волосы ее были аккуратно упрятаны под розовую шапочку. Поболтав с ребятами минут десять и погревшись вместе с ними, она после ушла плавать в холодный бассейн (в горячем это было категорически запрещено). Марк ринулся было вслед за нею, но на бортике его остановил строгий дежурный и показал жестом на голову. Марк догадался, что без шапочки нельзя и потому, недовольно ворча, вернулся обратно к обалдевающему в целебном блаженстве Качуре.
Так они сидели, наверно, с час: Таня же ; то была с ними, то уходила кролить и брассить под строгое око смотрителя. Где-то уже часов за семь по радио стали просить покинуть бассейн, поскольку он в восемь закрывался. В надвигающихся весенних сумерках Качура и Любомудров вылезли, наконец, из своей нирваны и потопали в раздевалку, ; одеваться.
Когда уже синий ночной свет дунайского вечера окутал Сечени, и зажглись луна и фонари, все втроем доехали до центра и в районе Большого кольца стали искать место, где можно посидеть и перекусить. Всяких кафушек и забегаловок здесь было пруд пруди, но Таня и Слава, вежливо попросив меню, недовольно отводили нос, ; или очень дорого, или совсем не то, что они хотели. А хотели они что-то легкое и питательное, но не очень жирное и мясное.
Внезапно Татьяна вспомнила, что где-то тут, совсем рядом, имеется приличная пиццерия, где она вроде когда-то была, и где ей очень понравилось. Стали резво искать пиццерию и, опрашивая прохожих, из которых, к сожалению, мало кто владел английским, слегка завернули с главной улицы в проулок. Здесь в бледном свете витрины разгружалась какая-то машина и рядом кучковались несколько по виду водителей и грузчиков. Внезапно один из них подошел к ребятам и на ломаном инглише спросил, что они ищут. Таня объяснила, тогда подошедший бодро пригласил их следовать за собой: «мол, это тут, рядом, и я вам покажу». Но, пройдя метров тридцать дальше в проулок, остановился и достал из кармана увесистый бумажник с замасленными и истрепанными долларовыми купюрами. Пока ребята в недоумении таращили глаза из своего странного проводника, вдруг, как из засады, к ним подскочили двое вежливых полицейских в униформе и с дубинками.
; Ваши документы!
потребовал на хорошем английском один их них.
Первая оправилась от растерянности Таня. Пока Слава и Марк доставали свои визитки ВЕУ, она спросила полицейских: а в чем, собственно, дело? Что они сделали?
Полицейские заглянули в карточки (Татьяна, впрочем, свое удостоверение сотрудника Фонда Фороса так и не показала), и в тишине прозвучало слово: «Рашен!» ; «Русские!». (Проводник тем временем стоял, искусно спрятавшись за спинами Марка и Славы, ; очевидно, он был сообщником «полицейских»).
Затем один из «стражей порядка» указал на проводника и заявил ребятам примерно следующее:
; Вы с ним деньги меняй! Законом нельзя! Покажите ваши форинты!
(И тут до Марка, в конце концов, дошло: он вспомнил, что в памятке, которую ему вручили при приезде, говорилось о том, что в Будапеште действуют шайки мошенников, занимающихся своеобразным рэкетом, рассчитанным, прежде всего, на простодушных иностранцев: преступники, часто в форме полицейских (или в гражданском, но с фальшивыми полицейскими удостоверениями), коварным способом уличают зарубежных гостей в том, что они якобы меняют на улице свои деньги на форинты (что запрещено в Венгрии, ; обмен валюты разрешается только в банках) и требуют продемонстрировать им крупные купюры, ; обычно на тысячу или пять тысяч форинтов и под предлогом их якобы экспертизы («мол, вас могли обмануть и подсунуть фальшивые деньги») забирают их себе под ничего не значащую расписку. И с концами!
Далее в памятке на этот случай подчеркивалось: любой страж порядка имеет право потребовать от вас только документы! Денег от вас требовать он не имеет никакого права, это ; противозаконно!)
Спустя мгновенье, как догадка пронеслась вихрем в голове Марка, он приготовился отразить нападение и даже открыл для этого рот. Но его опередила Татьяна ; с жестким, почти каменным лицом она заявила полицейским прямо в лоб:
; Мы ничего не меняли, и никаких денег вы требовать от нас не имеет права! Если не так, вызывайте полицейскую машину, и мы по телефону будем разговаривать с вашим начальством!
Один из лжеполицейских в какой-то момент неуверенно двинулся на нее, но Слава и Марк так решительно стали по бокам своей спутницы, что лжестражам порядка ничего не осталось, как бросить короткое «Sorry!» (Извините!) и спешно ретироваться за ближайший угол, ; туда, где еще раньше скрылся их пособник со своими замасленными «баксами».  А ребята облегченно перевели дух и радостно переглянулись между собой: «Каково! Ну, надо же! Ну, венгры! Ну, дают!...»
А через какие-то пятнадцать минут они уже сидели в как-то само собой нашедшей пиццерии и Татьяна со Славой подробно разжевывали официанту по меню, какую именно пиццу они хотят и в каком именно виде. И еще большой салат. И еще пива ; три.
; Ты какое пиво будешь, Марк?
повернулась к Любомудрову Таня.
Марк обиделся: он пиво вообще не употребляет ; только колу.
; Два чешских пива и одну колу, ; уточнила девушка.
В ожидании заказа Слава закурил (они находились в отделении «для курящих» и это было можно); на удивление Любомудрова, к пачке «Уинстона» потянулась и Татьяна. Качура услужливо щелкнул зажигалкой, и Амосова сипло объяснила, выпуская из своего алого рта сизоватый горький дымок:
; Я так перенервничала. За все три года в Будапеште такое случилось впервые.
И тут же закашлялась, затряслась своими узкими плечиками. Груди под ее аккуратной белой блузкой заходили как торосы надо льдами. Лишь выпив воды, налитой из графина ей Славой, она немного успокоила свою расходившуюся грудь. И обольстительно улыбнулась Качуре:
; Спасибо, Славочка!
Всё это, ; и сигарета из пачки, и скорая услужливость Славы, ; не очень понравилось Марку: он снова почувствовал себя немного лишним, хотя хотел Татьяну, как ему казалось, куда сильнее, чем Качура.
Пока мисс Амосова дымила своей сигаретой над столиком, как вулкан над Гавайями, Любомудров не спеша огляделся вокруг. И сразу увидел, что они далеко не единственные русскоязычные на данный момент в пиццерии; через два столика сидела еще семейка: мать, сын, папочка и живо обсуждали какие-то  свои торгово-спекуляшные дела. Как из рога изобилия, из их алчно открытых ртов сыпались «баксы», «накрутки», «бабки» и прочие крутые русские словечки. И всё это достаточно громко и с противным взвизгиваньем на каждом втором слове. Вот, впрочем, подошел метрдотель и попросил их быть потише ... «И не позорить Россию!», мысленно добавил Марк.
Между тем принесли пиццу на огромной сковороде, салат, напитки и все втроем, ; Марк, Слава, Татьяна, ; принялись жадно утолять голод и жажду. Качура и тут остался верен себе: всем подкладывал по лишнему кусочку и, как бы угощая, приговаривал: «Ну, Таня, возьми еще ... Это тебе, Марк ...» и т.д. и т.п. А потом стал неторопливо тянуть свое огромное пиво и победоносно щуриться на Марка, как победивший мартовский кот щурится на своего неудачливого соперника, ; отчего последний даже слегка замяукал, то есть заикал. Тане пришлось два раза твердо ударить ладонью по спине Любомудрова, чтобы это заикание, наконец, прошло.
Потом они шли по Большому кольцу к метро мимо светящихся своим неоновым фартом реклам, ; и Амосова немного задерживала их у тех витрин, где были выставлены женские наряды, белье, обувь или аксессуары. И вместе с девушкой им приходилось по несколько минут разглядывать какую-нибудь «чудную блузочку» или «приятную сумочку» и еще делать комплименты, ; как самим блузочкам и сумочкам, так и их ценительнице, ;Тане с ее утонченным вкусом. При этом Марку с его небольшой склонностью к фетишизму куда приятнее было разглядывать какие-нибудь ажурные женские трусики или нежную шелковую комбинашку, чем что-нибудь верхнее; впрочем, он совсем не стремился поправлять Таню, а лишь мысленно ее раздевал и примерял на ней ему понравившееся. Девушка, видимо, совсем «не возражала», но всё равно больше жалась к Качуре, чем к нему, ; причем сначала с оглядкой, а потом всё более и более откровенно.
В метро она видела уже только одного Славу, а к концу их автобусной поездки, перед корпусом ВЕУ, прежде чем сходить на остановке, с немалым удивлением для себя обнаружила присутствие Любомудрова и не то томно, не  то сонно ему сказала:
; Ну, ты иди к себе, Марчик, а мы со Славой еще немножко погуляем ... Спасибо тебе за всё!
И Слава в знак согласия ей счастливо подхрюкнул.
И пока Марк сжимал в кулаки и соображал, чтобы сказать ей в ответ, ; гневно-язвительное, Татьяна взяла Качуру под руку и почти бесшумно растворилась вместе с ним в лиловых керепешских  сумерках.
Оставшись один, Марк еще недолго постоял на месте, а потом, понурив голову, побрел к себе домой.
В Reception, ничем не ответив на белозубую улыбку хорошенькой дежурной, он взял ключ от своей комнаты и направился к лифту. Когда тот подъехал, прямо на Любомудрова из него выпорхнула в сопровождении двух своих новых поклонников, ; калужанина и рязанца, ; Наташа Койко. И едва удостоив Марка кивком, отправилась вместе с ними делать вечерний моцион.
«Вот, шлюха, твое виртуальное пространство!», зло подумал Марк, вспомнив свой недавний разговор с ней в буфете.
И когда, ровно в двенадцать ночи, он вошел в свою комнату и устало сел на белоснежное полотно кровати, его сердце первые минуты готово было разорваться от пустоты и ярости на весь проклятый род Евы. Нет, Марк вовсе никогда не был женоненавистником и вовсе не желал им стать, но то, что случилось в последние полчаса, в буквальном смысле, вынуло у него всю душу. И, казалось, не было никаких сил перенести это!
Говорят, трудно быть женщиной, ; и любая из них в разговоре со своим бойфрендом распишет тысячу этих трудностей, ; как подлинных, так и мнимых. Но женщина, однако, слаба, ; и потому ей много прощается как расплата за эту слабость. Можно лгать, юлить, переваливать свои проблемы на других и продавать себя за деньги (открыто или явно) ; и всё равно ее поймут и пожалеют: она ведь ; женщина. 
А вот мужчине не прощается ничего ; и потому быть им многократно быть труднее. Он должен выбирать сам и самолично нести ответственность за свой выбор. А когда выбирают не его, не бежать выплакиваться подружке, а, ни с кем ни делясь, молча подниматься к себе и пить, ; нет, не водку (водку сейчас пьют только ненормальные), а обыкновенный зеленый чай ; с сахаром или без того. И глядеть, ; глядеть и глядеть усталым безумным взглядом в окно, ; на сгущающиеся черные сумерки своей жизни.

И вновь утром затвердел, налился кровью член, ; и слабым движением руки была подтянута простынка.
«Я ; вам, я ; вас!», шептали, яростно кусая подушку, губы Марка.
; Тук! Тук! Тук!
стучали в дверь, и Марк приостановился, глянул на часы, ; десять минут десятого: «Опять эта чертова «Cleaning»!
; Just moment! (Один момент!)
крикнул он, вставая.
Долго и путано одеваясь, всё же успел кинуть простынку в одну из своих сумок и затянуть «молнию». Затем, продолжая мысленно чертыхаться, повернул ключ в замке.
Перед ним стояла всё та же молоденькая венгерочка в голубом комбинзончике и так же сладостно улыбалась ему:
; Excuse me! Did I awake you? (Извините! Я, кажется, разбудила вас?)
; No! (Нет, что вы!)
ответил Любомудров,
; Come in! (Проходите!)
Венгерка вошла, потянув вслед за собой сверкающий пылесос. Марк, в последний раз беспокойно оглянувшись («Ничего не забыл?»), собрался уже уйти в коридор, как вдруг горничная остановили его вопросом:
; Excuse, are you Russian? (Извините, а вы ; русский?)
Марк удивленно застрял на полпути к дверям:
; Yes, I am Russian. (Да, я ; русский)
; From Moscow? (Из Москвы?)
еще более уточнила ситуацию его любознательная собеседница.
; Yes, in general. (Ну, в общем, да)
Дверь перед Марком была по-прежнему закрыта, ; да он и не торопился выходить, видя, что разговор приобретает затяжной характер.
«Cleaning» вдруг оставила свой пылесос и подошла к нему почти вплотную. Она была Марку немного выше плеч и смотрела ему прямо в глаза чистым пронизывающим взглядом. А по пути легким взмахом пальчиков даже успела слегка приправить свои волосы.
; О! ; вдруг она сказала по-русски, ; Я так давно мечтальяла поехать Москва!
Любомудров, немного растерявшись от такого решительного наступления, сумел выдавить из себя понятное, видимо, только его собеседнице согласие:
; Да, конечно ...
Венгерка улыбнулась ему как можно нежнее, а потом вдруг спросила по-английски, как долго он еще собирается гостить в Будапеште.
; Up to November (До ноября), ; вполне чистосердечно признался Марк.
; О!  Я хотел ... хотела (она запнулась, подбирая слова), ... как сказать, гости ... to be my guest (пригласить вас в гости). Do you mind? (Вы не против?)
Марк облизнул пересохшие губы. Вот это да! Интересно, не выгонят ли ее с работы из-за этого?
; Хорошо. Я согласен. А когда? И, кстати, как вас зовут?
Горничную звали Ирмой, Марк назвал ей свое имя.
Потом Ирма выключила на минутку пылесос и, взяв Любомудрова за руку, провела к столику, где нарисовала на клочке бумаги схему и подробно объяснила, как идти и какую кнопку нажимать в подъезде. (Она жила совсем недалеко от общежития, в высотных домах, что начинались сразу за железной дорогой, ; если направляться к центру, к метро). И назначила время: завтра, в 18.00. Попросила купить бутылку сухого вина ; на его мужской вкус.
Марк всё пообещал сделать в точности, как она велела.
На прощание Ирма ловко застегнула ему верхнюю пуговичку на майке и печально произнесла:
; Я ждать тебя, Марк. Bye! (Пока!)
И ласково подтолкнула его к двери.
Марк вышел, а в его комнате снова загудел пылесос.























Глава вторая

Это сладкое имя ; Ирма


На следующий день, ; может быть, впервые, за всё свое чужеземное сиротство, ; Марк проснулся с ощущением бодрости и прилива энергии; обычная хандра и апатия отступили от него.
Даже позавчерашнее ****ство Амосовой уже совсем не сильно задевало Любомудрова, а перешло куда-то на дальний краешек сердца: «Ну, и иди ты в задницу, шлюха! Других найдем, не хуже! А, может, уже и нашли!...»
Теперь он точно вспомнил, какой была вчерашняя улыбка Ирмы, ; не холодной и стеклянной, как раньше, а обольщающей и сексуальной. Ирма хотела ему понравиться, это несомненно!
Но что она из себя представляет, эта Ирма? Единственное, что можно пока сказать достаточно твердо, что, по-видимому, она сейчас не замужем. Вряд ли замужняя женщина стала бы назначать свидание практически не знакомому ей мужчине у себя дома. Однако Ирма не выглядит и девушкой; вероятно, в прошлой жизни у нее что-то уже было. Что ж, не будем ее торопить: об этом прошлом она заявит и сама, если ей будет необходимо ... Или же всё это выяснится сразу при приходе.
В этих непростых, хотя и предвкушающих приятное, раздумьях Марк встал, умылся, оделся и спустился вниз ; позавтракать. Взял обычное: омлет с колбасой, йогурт, кофе с молоком, пирожное, после чего уединился в самом дальнем уголке столовой. Ел он неторопливо, «с чувством, с толком, с расстановкой»: сегодня была суббота, и никаких занятий не предвиделось.
И после завтрака ему никак не сиделось за переводами и чтением и, исчерпав всё свое терпение, он оделся по-спортивному и отправился погулять недалеко от общежития ; к тому месту, которое он называл «Русским полем».
Оно находилось примерно в пяти-семи минутах ходьбы от ВЕУ ; там, где в невысоких бетонных бережках текла не то речка, не то непонятного назначения канал и где существовало несколько гектаров свободного пространства, ; между примыкавшими вплотную к общежитию одно- и двухэтажными домами и небольшим конным заводиком, расположенным подле железной дороги (Марк сам видел иногда, как оттуда выводили на прогулку лошадей и попутно объезжали некоторых из них). Поначалу это было одно чистое поле, поросшее высокой травой, а чуть подале, за дорогой, начинался кустарником и густым подлеском небольшой березовый лесок. Может, от берез, а, может, от простора поля здесь и «пахло Русью», ; и, гуляя здесь, Марк будто возвращался к себе на Родину.
И вот теперь, мимо домов с огромными бдительными черными псами, мимо пустынных утренних улочек, он пришел сюда, на «Русское поле», побродить по его тропинкам и помечтать ... уже не об этих двух проститутках ; Койко и Амосовой, а, конечно, об Ирме. Что хочет от него, нищего русского бродяжки, эта миловидная и хозяйственная мадьярочка?  Любви?  Секса? Общения? Или еще чего-то, четвертого или пятого? А, может, вообще ничего не хочет, ; только посверлит глазами за 1849 и 1956 год, а потом вышвырнет из своей квартиры, ; скулить беспризорным щенком в керепешской подворотне?…
Или ; да здравствует дружба народов под хрустящим пододеяльником весенней ночи, когда забыты все прошлые раздоры, а есть только два тела, русского мужчины и венгерской женщины, слитые в одной жаркой страсти? Когда обвитый легким ласкающим ее дыханием, ты входишь в нее и забываешь про национальность, страну, а только вышептываешь сухими губами ее имя и чувствуешь самым нежным своим мужским органом самое таинственную и наглухо закрытую для других ее полость? Она со сладострастным мучительством вздрагивает под тобой, сжимает твой ракетообразный и любимый, обнажает его последнюю ступень и просит, и просит: «Ну, давай же, ну, скорее, милый! Я ; Космос, в который ты уйдешь, я ; Небо, в которое ты поднимешься, я ; Звезда, которую ты сорвешь своей сильной рукой с неба, я ...» Но тут следует, наконец, выстрел и заряд горючей смеси под хриплое «А-а-а!!!» взрыхляет венгерское лоно, поливая его русским потом и русской кровью. Венгрия оплодотворяется Россией, Россия преклоняется перед Венгрией и нежно целует твердый крестьянский изгиб ладони, небрежно поданный ей в знак благосклонности под легкий книксен. Спадают пышные оборки, рука убирается назад и теперь можно долго сидеть вдвоем, даже не прикасаясь друг к другу, и вспоминать, вспоминать, ; и ночь, и день, и сумерки, и утро вдвоем под шуршащим белокрылым пододеяльником ...
Марк очнулся, остановился и поглядел, ; сначала по сторонам, потом, ; на вздувшийся у него внизу бугорок: «Ну, я и заскочил! Еще ведь неизвестно, что меня ждет у этой горничной ...»
Потом он нехотя повернул назад, к ВЕУ, ; чтобы еще несколько часов побыть дома, а затем же направить свои стопы (с заходом в магазины ; продуктовый и цветочный) в гости к этой, пока еще туманной для него, мадьярочке. 

Примерно без пятнадцати шесть Любомудров с букетом в одной руке и бутылкой полусухого в другой подошел в подъезду дома, где жила Ирма. Это были обычная панельная девятиэтажка, выкрашенная в тускло-зеленый цвет, и обычный подъезд, прямо напротив которого стояло несколько автомашин, а чуть дальше вымощенная разноцветными плитками дорожка вела к остановке автобуса и спортивной площадке, ; где местная ребятня нешумно возилась с футбольным мячом.
Марк осторожно набрал код и номер Ирминой квартиры ; 117, и, пока та подходила к домофону, подсчитал губами этажи, определив, что она, очевидно, живет на пятом из них. Тем временем домофон щелкнул и мягкий Ирмин голос осторожно поинтересовался: «Ма-а-арк?».
«Да-да, это я, Ирма. Yes!», поспешил ответить Любомудров в решеточку перед его ртом и потянул рукой загудевшую рядом дверь.
Пахнуло обычной нежитью подъезда, ; хотя внутри, в отличие от российских подъездов, всё было достаточно чисто и опрятно. Любомудров прошел к лифту и, вызвав его, нажал кнопку «5»: кабина закрылась и поехала вверх.
Блок из двух квартир, ; Ирминой и соседней, ; был прикрыт железной решетчатой дверью, и Марку пришлось ждать хозяйку здесь. На звонок вышла сама Ирма в аккуратном розовом платье с изящным голубым передником и, широко размахнувшись оголенными руками, улыбнулась, приняла цветы и, поцеловав Марка в щечку, пригласила следовать за собой вовнутрь.
Марк прошел за ней, по указанию хозяйки, снял обувь, надел пушистые, с помпончиками, тапочки и, наконец, внимательно огляделся. Судя по всему, квартира Ирмы была трехкомнатной: слева находилась дверь в одну из маленьких, а коридор прямо вел еще в две ; налево в большую и направо еще в одну маленькую. А сразу направо ; кухня, откуда доносился дразнящий запах какого-то мясного блюда.
Но Ирма повела его, однако, пока еще не к своему таинственному блюду, а в большую комнату ; гостиную с ее традиционными стенкой, цветным телевизором, диваном и журнальным столиком с телефоном и кипой журналов на нем. Возле столика, на кресло, Марк и был  временно усажен, а сама хозяйка, трогательно извинившись «Just moment!», скрылась готовиться и готовить дальше.
Пока Марк с ленцой просматривал журналы, ; в основном женские и развлекательные, ; под его креслом что-то завозилось и прямо под ноги недоумевающему Любомудрову вальяжно вышествовала симпатичная светло-серая кошечка. Она отряхнулась, повернула голову назад, равнодушно обозрела гостя, презрительно мяукнула и неторопливо затрусила в направлении вкусного запаха кухни. А уже через полминуты оттуда донесся протестующий голос хозяйки с частым повторением слова «Мицо». Как догадался Марк, это и было именем кошки.
Прошло, наверно, еще полчаса, Любомудров даже успел немного заскучать, пока, наконец, хозяйка, строго повелев ему сначала вымыть руки, не позвала его на кухню. Здесь уже в турбуленте сводящих с ума запахов стоял накрытый стол с цветами, принесенными Марком, в вазе, а недалеко от него, в уголке, над чистой белой тарелочкой облизывалась довольная Мицо.
Ирма усадила гостя напротив себя, наложила ему салата, сыра, колбасы, Марк спешно открыл свое полусухое, и они первый раз чокнулись ; за знакомство. Теплые живые струйки растеклись по жилам Марка и он, преодолевая смущение, постепенно, ; на смешанном русско-английском, ; стал удовлетворять пылкую любознательность мадьярки, подробно рассказывая ей о себе и о своей жизни. Ирма с первой же фразы властно взяла инициативу в свои руки и повелевающей женской рукой твердо вела разговор по намеченному ею руслу, не забывая, вовремя разогреть перкёльт в духовке или поставить чайник на горелку. 
Марк был вынужден рассказать ей о себе почти всё: и где жил, где учился, работал, кто его родители, как ему удалось поехать в эту докторантуру и т.д. и т.п. Потом Ирма стала внимательно расспрашивать его, как ему живется здесь: чем он занимается днем и вечером, где успел побывать в Будапеште и куда собирается съездить. Марк в этом случае не преминул поведать ей недавнюю историю с шантажом возле пиццерии, ; при этом, однако, ни одним словом не упомянув про Таню. Хозяйка заохала, завозмущалась, но призналось, что бывает и похлеще ; хотя очень редко. Недавно, например, взорвали автомобиль какого-то крупного бизнесмена на улице Надора, а вчера по телевизору говорили про двойное убийство в Обуде. Просто жуткий кошмар! Марк вполне согласился с нею в этом.
Уже за перкёльтом, ; мелко нарезанной говядиной, тушенной луком и паприкой с гарниром из кабачков, ; Ирма неожиданно спросила Марка, если у него тут девушка (a girl), с которой он, Любомудров (Ирма долго подбирала английские слова), «регулярно встречается и наслаждается» (regularly meets and enjoys). Марк от растерянности даже слегка поперхнулся перкёльтом, а затем с уверенной отрицательностью покачал головой, ; к сожалению, нет! Ирма спросила: почему? Марк ответил: не знаю. Наверно, девушки интересуются другими. Ирма удивилась: а что, разве Марк так плох, а другие лучше? Марк уверенно подтвердил: другие хуже, но девушки интересуются именно ими. Ирма: почему так? Любомудров: именно потому, что они девушки, а не женщины. Женщина бы так по отношению к нему никогда не поступала ...
Когда мадьярка раскусила горький орешек Маркова ответа, она энергично заулыбалась и захлопотала, убирая перкёльт и выставляя блинчики с вареньем. На столе появились чай, пирожные, печенье. Еще два раза было разлито по бокалам вино, после чего, бутылка, принесенная Марком, прилично опустела. И когда обе стрелки на настенных часах ссучились на стрелки девять, Ирма пригласила Марка в гостиную ; потанцевать.
Заиграла музыка и Марк, как можно нежнее взяв за талию и за ладошку Ирму, пошел с ней перебирать ногами по комнате, стараясь не споткнуться на рьяно путавшуюся под ними Мицо. Хозяйка пряно дышала ему в плечо, изредка подымая (Марк, наконец-то, разглядел их по-настоящему) свои зеленые хитрящие с искорками глаза на Марка. Темные волосы Ирмы (по их цвету она была немного более шатенка, чем брюнетка) были совсем близко от его рта и Марку хотелось почему-то куснуть у своей партнерши сначала именно их, и лишь на десерт ; светло-розовую кожицу ее щеки. И вот, в какой-то момент, на втором или на третьем танце, он не выдержал и вонзился туда стрелой своих губ ...
Ирма подалась, остановилась, сомкнула руки на шее Марка, и тот стал жадно покрывать шершавыми поцелуями ее лицо. Затем, когда он устал и остановился передохнуть, мадьярка подтолкнула его к дивану и сама стала со жгучей, как паприка, страстью обрабатывать его своими губами, ; да так, что ее бой-френд едва не задохнулся от поцелуйного упорства своей партнерши. Вскоре они уже даже не сидели, а лежали друг на друге, ; и лобызались, лобызались, лобызались, ; и неизвестно, сколько времени было ими на это затрачено.
Наконец, хозяйка оторвалась от гостя, села, поправила платье, прическу, посмотрела на часы. Марк тоже осторожно глянул на свои ; половина десятого! Ирма встала и нежно потянула Любомудрова за запястье: «Ти-и, Марк! (Тот не сразу сообразил, что это означает «Tea» ; «Чай») Пойдем, выпьем еще чаю!...»
Они вернулись на кухню, и венгерка принялась там неспешно убираться, одновременно разогревая на плите чайник еще на полчаса мирной домашней беседы за блинчиками и сладким печеньем. И тут, наконец, Марк решил осторожно прощупать ее семейный статус и задал ей следующий вопрос: «А ты живешь здесь одна, Ирма?»
Ирма, однако, покачала головой. «Нет, Марк, я замужем». «Замужем?» «Да, официально. Но неофициально муж год назад бросил меня и уехал в Германию ... с одной немкой. И, кроме того, у меня есть дочь». «А где она?» «Тебя это беспокоит? Сейчас она у моих родителей, в Буде». «А сколько ей лет и как ее зовут?» «Четыре года и ее зовут Юльчина ; Юлия ...»
Ситуация для Любомудрова прояснилась и он, прекратив расспросы, утомленно уткнулся в остывающий чай на бело-зеленом блюдечке. Некоторое время они сидели молча, а потом Марк протяжно и даже как-то скорбно вздохнул: «Выходит, мы оба несчастливы ; ты и я...»
Ирма в ответ протянула ему через стол руку и погладила по его руке:
; Догадываешься, зачем я тебя пригласила?
; М-м ... да.
; Ты мне нравишься, Марк. Я всегда мечтала иметь русского парня.
; И ты мне, Ирма, нравишься. Очень-очень!
; О! Ну, так пойдем?
; Танцевать?
не разобрался Марк.
Мадьярка прыснула:
; Танцевать!
И, схватив гостя за локоть, повела его за собой, но уже не в большую комнату налево, а направо, в маленькую. Здесь, в центре всей площади высилась огромная, как небоскреб, двух-, если не трехспальная кровать с прелестной темно-вишневой спинкой в рифленых узорах. Она занимала собой почти всю комнату, и лишь где-то по углам последней робко жались зеркальный шифоньер и комод.
Входя в спальню, Ирма отодвинула ногой от входа прибежавшую за ними следом и не в меру любопытную кошку, и, прикрыв дверь изнутри, повалила Марка прямо на шикарное изумрудное покрывало и стала жадно-жадно покрывать его лицо поцелуями. Самая верхняя пуговичка на платье у нее при этом расстегнулась, платье сползло с ее плечика, и Марк разглядел на обнажившейся ключице белую вздрагивающую бретельку лифчика. Эта бретелька бросила Любомудрова в самый яростный любовный жар, и он стал не с меньшей страстью отвечать Ирме.
Наконец, минут через двадцать венгерка оторвалась от его губ, подняла свое ярко горящее лицо и с лукавящей улыбкой скользнула левой рукой под брюки Марка. Она прощупала там его давно окрепший фаллос и прохладной ладонью сжала его, ; её бой-френд даже привзвизгнул от удовольствия. Тем временем правой рукой Ирма стала неторопливо расстегивать рубашку Марка; спустя минуту она была полностью снята и отброшена в ближайшее кресло; туда же вскоре легли и брюки Любомудрова, а затем его майка и трусы.
Увидев, наконец, перед собой торчащий Марков ракетообразный, Ирма первую минуту будто изумилась: «Откуда он взялся?» и осторожно тонким пальчиком с блестящим малиновым ногтем провела по нему, а затем ниже, по кругляшам. Но вот «догадка пришла» и, ни мгновенье не колеблясь, мадьярка глубоко втянула себе в рот главное Марково достоинство, ; так, что ее губы даже коснулись яичек Любомудрова. Последний затрепетал всем своим телом от такого внезапного «шпагоглотания» Ирмы и медленно повернулся на другой бок, чтобы его партнерше было удобнее продолжать свое дело. Одновременно он старался как можно нежнее поглаживать венгерку по ее прекрасной каштановой головке, ; тем самым побуждая и успокаивая ее, ; за что Ирма, изредка с трудом приподнимая голову, светло благодарила его своим взглядом.
Потом, когда хозяйка «устала» от фелляции, они встали с постели и продолжили нежно целоваться; попутно Марк раздевал Ирму, а Ирма мимоходом разбирала постель. На кресло, где уже лежала одежда Марка, легли передник, платье, кружевная сорочка, бюстгальтер и, наконец, полупрозрачные трусики Ирмы. Когда, наконец, она, полностью обнаженная, с сочными грушевидными грудями, на которые пупырились аккуратные розовые сосочки, движением мягко округлых бедер со спрятавшейся между них бесстыдной черной промежностью, подалась навстречу Марку и оба, еще стоя возле кровати, стиснулись в сверхбезумном объятии двух открытых друг другу тел, то, казалось, ни Господу, ни Сатане нельзя в этот момент придумать силу, которая бы их разъединила и оторвала друг от друга. Наконец, они повалились в белую, в розовых розочках, постель и Ирма, снова на некоторое время вырвавшись из объятий Марка, «напала» на его фаллос. В то же время она искусно повернулась к нему ягодицами и предельно широко раздвинула их и Любомудров, изогнувшись, смог начать лизать языком вульву мадьярки. Он разгорался всё сильнее и сильнее и на кончике его члена уже явственно проступили капельки волшебной слизи. Ирма вскоре прочувствовала это и, повернувшись к нему, быстрым шепотом спросила: «Come on?» ; «Давай?» и в ответ Марк еле-еле успел кивнуть между двумя страстными вздохами.
Венгерка легла на спину и потянула на себя надвинувшегося на нее с бедер партнера. Когда лицо Марка оказалось над ее лицом, она обхватила внизу ладонью его горячий и нетерпеливый и стала задвигать вовнутрь себя, в теплое пульсирующее влагалище. Еще немного, еще ... и дальше Любомудрову идти стало уже некуда. Ухватив небольшую передышку, он расслабил слегка руки и стал жадно покрывать поцелуями пылающее кровью лицо Ирмы. А затем, снова напрягшись, стал, с каждым разом всё энергичнее, работать корпусом .... раз, два, три, четыре, пять, ... десять ....  Ирма стонала и нежно пооохивала под ним, ее губы шептали что-то неразборчивое, ; на венгерском .... пока, в конце концов, фаллос Марка не взорвался обжигающей упругой струей, от чего мадьярка даже немножко больно для ее партнера сильно дернулась всем своим лоном ... 
Совокупление, которого так им обоим хотелось, наконец, свершилось: Ирма была оплодотворена Марком, Венгрия была оплодотворена Россией и лишь грустная и забытая всеми Мицо ненавязчиво царапалась коготками об дверь с противоположной стороны ....
Но это было еще только начало их первой ночи, ; бурной, как снежная метель где-нибудь в хортобадьской степи. Вокруг темно и холодно, сыплет тяжелый снег, жалобно блеют овцы в холодных закутах, а в комнате, где трещит красный огонек печки, на небрежно постланной овчинке продолжают страстно любить друг друга пастух и пастушка ...
Аркадская идиллия Марка и Ирмы продолжалась примерно часов до пяти утра, когда, вконец измученные, оба уснули, крепко прижавшись друг к другу. А утром был дружеский завтрак и долгое прощание ... завтра Ирма будет работать и тогда она скажет Марку, когда они смогут встретиться в следующий раз: «Пойми, милый, у меня Юльчинка, которую нужно сегодня забрать домой!»
И медленный-медленный, тягучий-тягучий поцелуй взасос, ; как им тяжело было оторваться друг от друга! И утреннее похмелье, с любопытством глядящая хорошенькая девочка в Reception («Откуда он такой?»), столкновение с Мухсином на этаже («Вай-вай, дорогой, мы вчера весь вечер в футбол играли, а ты где был?») и, наконец, своя дверь, душ, кровать и тяжкий непробудный сон, и шёпот, шёпот сквозь него: «Я люблю тебя, Ирма! I love you, Irma!», и боль, жгучая рыскающая боль, медленно и с большим трудом отпускающая его вечно оскорбленное сердце...

Вечером, придя в себя, Марк спустился вниз поужинать, а  потом еще долго сидел в полутемном баре и тянул из чашки горячее «капуччино». После Ирмы ему решительно ни о чем не думалось, а только наблюдалось: из бара хорошо просматривался проход в столовую, и можно было зарубками по памяти отмечать знакомых ; Эда, Таня Маслова,  Муртаз ... Вот спешно прошагал Качура в сопровождении, ; нет, не Амосовой, ; а какой-то перезрелой девицы, незнакомой Любомудрову. Затем мелькнули чуть ли не под руку друг с дружкой калужанин и рязанец ; знакомые Н.Койко. «Гомики, что ли?», презрительно подумал про них Марк, «Тоже, шлюха, нашла с кем связаться! Они тебя так повяжут, сучка, что ввек потом от них не отвяжешься, ; тоже гавкать начнешь!»
Наконец, уже в момент, когда Марк собрался покинуть сие питейное заведение и отправиться к себе наверх, в бар врулил его согруппник по «Транзитивной социологии», тульчанин Костя Росляков в сопровождении двух незнакомых Любомудрову дам, ; одной постарше, другой помоложе. В руках у него была бутылка чего-то крепкого, а стаканчики на время ему любезно предоставил бармен (Костя обладал удивительным даром: ему никогда и в ни чем не отказывали. Вероятно, и его жена тоже: недаром Росляков к двадцати семи годам имел уже троих чад). Увидев свободные места за столиком, где сидел Марк, он направился прямо к нему: дамы трусили следом.
; Ба, Марк! Сколько лет, сколько зим! (Они виделись вчера утром, ; но зим прошло действительно много) Позволяешь?
(Любомудров кивнул)
; Знакомьтесь, девочки: Марк Любомудров, восходящая звезда молодой российской науки. Умен, как Маркс и Вебер, вместе взятые. А это ; Анжела и Надя, с курса по архивам.
Анжела была та, что постарше и пострашнее, Надя ; та, что помоложе и получше: обе так ослепительно улыбнулись Любомудрову, что тот был принужден поневоле на некоторое время даже зажмуриться.
Сели, разлили по чашкам токайское, и разговор потек своим чередом. Костя бесподобно острил, Марк молчал, Анжела вставляла, как ей казалось, многозначительные реплики, Надя ; Надежда ; в нужных местах тонко подхихикивала. Потом Анжела заворожила всех рассказом о своем ребенке, ; мальчике восьми лет, ; какой он умный! какой красивый! какой славный! ; Костя в ответ завел речь о своих чадах, ; у него  как у Александра Дольского, все трое были мальчиками: однако, больше их корил, чем хвалил; Надежда внимательно слушала: наверно, ей тоже хотелось родить мальчика и вот так же гордиться им за токайским; лишь один неразумный Марк к мальчиколюбам себя явно не относил и потому лениво позевывал в ладошку. А затем, увидев, что у Рослякова и Анжелы затеялся серьезный разговор на тему родительской любви, тихохонько подвинул свой стул к показавшейся ему симпатичной Надежде и стал осторожно расспрашивать о ее прежней личной московской жизни. Оказалась, что та работает в Андрониковском, в Музее Андрея Рублева, куда ему уже давно не терпелось сходить. Они уже почти договорились обо всех деталях предстоящего осеннего визита Марка в монастырь, и Надежда спешно диктовала ему свой телефончик, как круто обернувшаяся к ним Анжела огорошила Любомудрова следующим вопросом:
; А ты женат, Марк?
«Ну, дура!», подумали про нее в этот момент все присутствующие, ; за исключением, может быть, скромно потупившей свои печальные глазки Надежды, «Кто же задает такие вопросы сразу и в упор?». А у Марка в памяти мгновенно всплыла фраза, зацепленная им у кого-то из западных классиков, ; Генри Джеймса, что ли? ; «Она была так очевидно глупа, что, очевидно, не имело ни малейшего смысла связываться с нею».
; Нет, Анжела, что ты!
как можно мягче и нежнее ответил он и, встав из-за стола, стал прощаться.
Впрочем, было уже поздно, часов одиннадцать.
Токайское было допито до донышка, и Марк с Костей отправились покурить и подышать свежим воздухом (курил, конечно же, Росляков, а Марк дышал воздухом в трех шагах от него), а дамы посеменили к лифту, чтобы подняться в его карете к своим апартаментам. Костя проводил их заботливым взглядом и заметил Любомудрову:
; Кажется, ты им пришелся по вкусу, ; особенно Наде. Она, кстати, давно желала с тобой познакомиться ...
; Я помню ее, ; мы вместе летели в самолете, ; отозвался Марк, ; но у нее там и без меня знакомцев хватало. А, кстати, у них длинный курс?
; Не знаю, ; пожал плечами Костя, ; Если не ошибаюсь, до июня.
Он бросил окурок в урну и посетовал:
; Везет же! А нам тут до ноября париться ...
; По-моему, это нам везет, а не им, ; возразил Любомудров.
В ответ Росляков похлопал его своей штангистской рукой по плечу:
; Эх, Маркуха, несемейный ты человек, ничегошеньки не понимаешь ... Я жену хочу, ; разумеешь? ; а она за полторы тыщи километров отсюда ...
; Ну, а Анжела чем плоха, Костя? Она тебе заменит жену, ты ей мужа! Рокируйтесь!
Но Росляков только лишь усмехнулся ему в ответ, ; из чего стало ясно, что жену ему не способны заменить никакие Анжелы.

Когда-то, давным-давно, на стыке серебряных семидесятых и золотых восьмидесятых, в жизни Марка вовсе не было никакой эротики. И своих подруг и одноклассниц он рассматривал исключительно в ракурсах будущих невест, но о том, что представляла из себя брачная ночь, догадывался лишь ощупью. Увидеть девушку или женщину обнаженной или полуобнаженной вживую казалось невероятным и более того ; непристойным и потому, если бы это случилось, Марк долго бы отжмуривался и отплевывался от подобного зрелища. «Лучше жабу в рот!», как точно выражался один из юных героев Кассиля.
Хотя, если посмотреть на это с высоты нынешних, постфилистерских, лет, что, собственно говоря, в этом было непристойного? Вот та же Лена Субботина стоит перед ним на фотографии, в выглаженном белом фартучке, между таких же красивых девчонок в первом ряду, ; девятый класс, апрель восемьдесят первого, ; что стоит раздеть ее сейчас, хотя бы мысленно?
Но как можно раздеть первую любовь, помноженную на искреннюю веру в свое отчество, как лучшее произведение человечества на всей планете? Как можно сделать стриптизершу из мечты, девочки-одуванчика, зовущей тебя делать подвиги в таежных далях, где не длинным рублем, а верностью и дружбой проверяется бессмертный дух твоего поколения?
Поколения, ныне погрязшего в горьком и грустном выживании, поколения, ныне ненужного никому, кроме самого себя да не в меру зрелых детей, поколения, в чьи глаза мне ныне так больно смотреть?
Марк осторожно трогает рукой лицо Лены и проводит вниз кончиком ногтя по черному ободку платья, выглядывающему из-под белоснежного фартука. «А если всё-таки ее раздеть?». Выпростать голое тельце из-под серебра и брома, положить рядом с собой в постель, ; между собой и Ирмой, ; и заняться любовью втроем. Он вставляет в Лену, Ирма помогает ему сзади ... нет, спереди ; держит Субботину за руки, чтобы всё было по-мазохистски, а он всё работает и работает над ней ... тьфу, да она еще и девственница! Впрочем, разве это не шик удовольствия, полное суперфлю, по выражению гоголевского Ноздрева,  ; лишать целомудрия девственницу да к тому же и свою одноклассницу?
Впрочем, некоторых и лишали. Был, например, такой Саша Лошаков, ; не в его, а в параллельном «Б», ; мощный, вислоухий детина, потом неведомо как забредший в медицинский институт, ; куда дальше прозекторской его Марк  никогда бы не пустил.
Так вот, вкруг Марка петлял мерзкий слушочек: «дескать, многих девочек этот Лошаков повалял, ; и не только из своего класса». Не в силах были девочки противостоять могучему мужскому обаянию Лошакова, его хватке и умению в нужный момент задрать им платье и снять трусы. Потому и ненавидел Марк всеми силами души этого Сашу, ; боялся за Лену и ни за что не хотел отдавать ее этому секс-уркагану. Убить его готов был Любомудров, но только не отдать ему Лену ...
Но что же делать с ней, Леной, сейчас? Что делать с ее аккуратной каштановой головкой в овале выпускного класса, с ее серьезно и печально сжатыми уголками рта, с ее романтикой и верой, с ее тайной и несбывшейся (а, может быть, сбывшейся?) мечтой о вечной любви, с ее готовностью к самопожертвованию ради любимой страны и будущего ребенка?
Что делать с ней Марку: насиловать или не насиловать? Презирать или не презирать? Покупать или не покупать? Ненавидеть или жалеть? Бросать, как проститутку, как подстилку, под себя или не бросать? Ее, Лену, отказавшую Марку не только в первой любви, но и в первой надежде и в первом совокуплении? Ее, Лену, безжалостно на броневике своего счастья выбросившей Марка на обочину и заставившей его ползти по этой обочине вплоть до нынешнего Будапешта?
«Прости меня, Лена, но я никогда не смогу простить тебя. Даже в тот последний миг, что отделяет свет от тьмы, а жизнь от смерти, я сожму безжалостно зубы в бессмысленной и пустой злобе и дьявол, что будет давать указание своим подручным вкатить мой катафалк в ад, услышит лишь стон и скрежет зубов вместо привычных ему всхлипов, мольб и прощений. И белокрылый ангел, как гаишник на перекрестке, взмахнет скорбно своей голубой палочкой и последняя скрипка в моем оркестре любви и жизни погаснет, как будто ее и не было.
Чао, моя единственная!»

Утром следующего дня Ирма заглянула к Марку около девяти часов и, уютно устроившись с ним на еще неубранной постели, долго позволяла Марку делать с ней почти всё, кроме самого главного. Главное она предложила отложить до вечера, часов до шести, когда Юльчинка будет отведена на день рождения к подружке приблизительно часа на три и тогда мадьярка сможет освободить это время для своего русского бой-френда. Встретятся они здесь, в общежитии ; в комнате Марка.
Любомудров согласился, ; он был на всё согласен ради Ирмы. Венгерка вспорхнула с постели, поправилась перед зеркалом, и, поцеловав Марка еще раз на прощание в щечку, пошла делать свое горничное дело ; менять простыни, пылесосить и чистить комнаты.
Марк же отправился завтракать и одновременно поразмышлять над проблемой, чем занять свою скучную персону до вечера. Мысль созрела к концу трапезы, ; съездить в Буду, к Московской площади и посмотреть заречный район Будапешта, который он до сих пор не видел. Примерно часам к четырем оттуда можно было вернуться обратно и уже спокойно ждать Ирму у себя в комнате.
До одиннадцати Марк читал у себя Бурдье, а затем выехал в город.
На станции метро «Moszkva ter» были аляповатые стены и длинно-нудно-металлический  эскалатор. На выходе вокруг суетилось множество торговок с вышивкой, бельем, фруктами; гремели на стыках рельсов трамваи, кричали автомобили и под ногами вертелись, воровато улыбаясь, цыганята. Марк пересек справа от себя оживленную улицу ; загогулинку бульвара Маргит и вышел к одному из самых крупных рынков Будапешта ; Московскому. Вот он ; огромное трехэтажное и несколько модерновое на вид здание с его бесчисленными лавками-лавчонками, пикантным запахом колбасы и оладий, неторопливым говорком пожилых венгерцев. На прилавках навалены аппетитные горы бананов, персиков, помидор, яблок, груш, с потолка свисают бесчисленные гроздья паприки, и белые ценники с венгерскими иероглифами манят своей дешевизной и доступностью.
Но Марка не интересовали ни бананы, ни персики, ; его интересовал сам гудящий, как улей, Московский рынок. В самом названии его было что-то родное, трепетное, теплое, таящее, как уголек, в уголке сердца: «Московский ... Москва ... Россия ...» Отсюда далеко до России и, откровенного говоря, пока в нее совсем не хочется ; но, однако же, как хочется найти уголок России в самом сердце Будапешта! Это песня раньше такая была, – «Уголок России». ; сейчас ее уже не поют, сейчас поют другие песни ...
Он заказывает лангош ; большие оладьи, куда кладут мелко нарезанный сыр и потом заливают белым чесночным соусом, он раздражается от непонимания его продавщицей, – «Чёртовы венгры ; русский уже забыли, а английский еще не выучили! Сюда бы парочку наших танков, ; мигом бы вспомнили великий и могучий!», он прихлебывает невкусный чай в обжигающем пальцы тонком пластмассовом стаканчике и рефлексирует, ; да, говоря философическим языком, рефлексирует, ; погружается в самого себя, уходит в неизведанную глубину себябытия, как уходит во вражескую глубину подводная лодка, втягивая в черную башню свой тонкоголовый фаллос-перископ, провожаемая замершей на знобящем причале молчаливой женщиной ... и, чудо! эта женщина, до того чисто фэнтэзийная, сказочная, с каждым мгновеньем всё зримее и зримее приобретает черты Ирмы, всё явственнее становится ею ... Ирма, провожающая Марка в его черную глубину, в его беспредельную холодную Вселенную с тускло мигающими огоньками глубоководных уродов, со скользящими вслед тенями акул и зубастых мурен, с устрашающими самое храброе моряцкое сердце призраками погибших кораблей, с его ... дьявол еще знает чем! что там еще придумает этот мир Лошаковых, Корнелей, Койко и рэкетиров-мошенников? А Марку надо держаться на плаву, плыть и ходить, ходить и плыть, не соская (от слова «SOS») и не плача, ; мужик он или не мужик, в конце концов? Ну и что из того, что мир переполнен уркаганами и ****ями, ну и что из того что самые лучшие девушки достаются самому говенному г... ну? ну и что из того, что миром правят не добро, истина и красота, ; как хотел того русский алхимик Соловьев, а кулак и закисший пергамент с лупастыми мордами заокеанских авторитетов? ну и что из того? ну и что из того? ...
Любомудров очнулся от того, что его тронул за плечо пожилой венгр и о чем-то спросил, заглядывая печально задумавшемуся Russian чуть ли не в самые его светлые очи. Осоловелый Марк не сразу сообразил свое привычное: «Nem ertem» ; «Мол, не понимаю», а потом, мягко отведя руку мадьяру, встал, сбросил в стоявший рядом помойный бачок свою одноразовую посуду и, слегка приковыливая на ступеньках, двинулся вниз ; обратно, к Московской площади и к метро ; домой, к Ирме.

Ее явление состоялось где-то между пятью и половиной шестого: легкий стук в дверь тонкоперстных фаланг, открытие двери и первое нежное объятие еще на пороге. Короткая (до бедер) темная юбка, густо-синяя блузка, алая кожура припекшихся сухих губ. «Марк, мой милый Марк! Как я хочу тебя, мой Марк!...»
Его чай, ее печенье, его кисть с узловатыми припушками вен, лежащая поперек Ирминых коленок. Тонкая женская рука, в ответ упруго вставшая коброй и тихо скользнувшая вовнутрь его брюк: «О! Как волшебно! ...». Первая расстегнутая пуговица на блузке Ирмы, а вот уже и последняя! Покрывало, сброшенное с койки, ; как жаль, что не с Койко! ; небрежно отшвырнутая на стул юбка, ; хрупкая маленькая девочка, прижавшаяся колючей елочкой к тебе в саване ароматных простынь! Люблю, молю, храню! Колю, сулю, люблю! Колечко ; твоему копью! Ах, ты меня не слушаешь! Дурю, грублю, убью! И всё равно люблю!
Многоязыкий будапештский вечер, плавно спускающийся на зеленую выпуклость дунайского берега целлулоидным белым шариком луны; шум, говор и смех в бесчисленных ресторанчиках и кафе; пожилой венгерец (не тот ли, что приставал к Марку на Московском рынке?), размахивающий руками перед статуей нахохлившегося Пётефи, ; поэт слушает своего будущего соотечественника мрачно и слегка недоверчиво; толпы гарцующих иностранцев на вечерней площади Вёрёшмарти, улице Ваци, зазывалы из стриптиз-баров, дергающие их за рукав, – «Мистер! Герр! Синьор! Господин! К нам! Сюда! У нас здесь самые лучшие девушки! Пальчики, пальчики оближете!», ; а хочется лизать соль одиноким пустынником в пустынной пусте (венгерской степи), пустея и опустевая  и без того давно опустевшей сиротской душой ...
А пока Ирма разворачивается к Марку задом, «раком», как это говорится по-простецки, стыдливо, как девочка, отворачиваясь и утыкаясь лицом и правой рукой в мятную подушку, и приподнимая восхитительные полушария ягодиц, левой рукой втягивает дрожащий фаллос своего бой-френда в свое влагалище. «Сзади, Марк! Бери меня сзади, пожалуйста! И не жалей, не надо, не жалей!» Марк работает на коленях, видя перед собой подрагивающую Ирмину спину с крупной темно-коричневой родинкой слева от выпуклившегося позвоночника. Перед его затуманивающимися глазами эта родинка начинает перемещаться, – будто видение из другой жизни; и, приближаясь к оргазму, он словно видит в тумане чьи тонкие девичьи черты: челка, закушенный рот, алые губы, острые, с зеленой кошачьей искоркой, глаза: они наблюдают за ним из другой жизни, как он ****ется (не его выражение, а Маяковского!), – неведомая Алиса из Зазеркалья, непонятная Дороти из страны Оз, ; и осуждают, и молчат. О, как они скорбно, как невыносимо молчат! Впрочем, если захотеть, это молчание можно и не слышать ...
И слезы, и сперма, и любовь. И любовница, которая хочет, и требует. Марк сделал ей два раза, но на третий его уже не хватило.
Мадьярка развернулась к Марку, легла на спину, притянула своего бой-френда поближе и, щекоча ему ухо своими чудными завитками, прошептала: «Спасибо! В следующий раз попробуем в другое отверстие, ; то, что поуже. Мне очень нравится, когда туда … Мгм?», ; Марк кивнул.
Они ласкали и нежили друг друга еще примерно час, потом Ирма встала и стала собираться. Долго вертелась у зеркала, прихорашивалась, ; как будто шла не от любовника, а к любовнику, и страстно поцеловав Любомудрова еще раз на прощание («Не провожай меня, не надо ; могут увидеть!»), выпорхнула в дверь. 
Наведя порядок в постели и убрав остатки яств со стола, Марк устало потянулся, сделал несколько гимнастических упражнений и, поскольку в комнате ему больше оставаться не желалось, отправился в телехолл, ; узнать последние российские вести из передач родного ОРТ.

Там, на удивление он уже застал троих, ; приятно утопших в глубоких креслах Славу, Таню Амосову и еще одну, хоть и незнакомую Марку девушку, ; но определенно сэнэгэшной внешности.
; Угу! ; сказал Качура, повернув голову, ; Кто пришел! Гений российской науки собственной персоной ...
; Я еще не гений, ; без обиды ответил Марк (кто же обидится на такой комплимент?), ; Я только стремлюсь стать им!
; А что за женщина к тебе заходила три час назад? ; вдруг спросила у него привычно грустящая мисс Амосова, ; Такая ; темненькая?
От неожиданности («Она видела Ирму!») Марк в первое мгновенье слегка замешался, не зная, чем бы отовраться.
; Так, по делу, ; уклончиво ответил он, ; Есть некоторые проблемы, ; и мы их решаем вместе.
И это была не ложь, а истинная правда!
; Исчерпывающий ответ, ; заметил Слава, а незнакомая сэнэгэшная девушка тонко хихикнула.
; Лена! ; нервно обернулась к ней Таня, ; Дай, пожалуйста, программу!
Лена встала с кресла, упруго протягиваясь до столика, где лежала газета, на днях привезенная кем-то из России, ; короткая юбка ее при этом приподнялась и призывно обнажила нижнюю часть ягодиц, ; и передала подруге.
Татьяна, перелистав программу, объявила:
; Сейчас будут «Новости», а потом фильм – «Одиночное плавание».
; О, это известный боевик! ; оживился Слава, ; Стоит посмотреть, как наши там мутузят американцев почем свет!
; А я хотела бы уехать в Америку, ; вставила Лена, ; Найти себе американца, выйти за него замуж и остаться там навсегда.
; Тебе здесь мало платят?
удивилась Татьяна, тщательно обследуя собственные ногти.
; Американцев и здесь хватает.
Это было замечание Марка.
; Американцы, да не те, ; вздохнула Танина подруга, ; Те, другие, и лучше, и богаче.
«Да», подумал Марк, «Стриптиз ее задней части был явно предназначен не для меня и не для Славы. Янки ; вот кто должен был стать главным зрителем. Только где же он, этот янки?»
Мисс Амосова и Качура между тем сосредоточились на «Новостях»: они, как водится, были плохие и расфуфыренная дикторша с бледно-синим лицом отстреливала их, как рожки автомата:
; Очередное падение курса рубля ... Убийство известного писателя из тусовки ... Забастовки на транспорте ... Криминальный передел на Кузбассе ... Катастрофа российского военно-транспортного самолета ...
; Да, что творится, ; невесело подвел итог Слава, ; И возвращаться расхочется!
; А ты и не возвращайся, ; останься.
тихо сказала Таня.
; Ты серьезно?
обернулся к ней Качура,
; Есть шанс?
Таня опустила голову и ответила слегка загадочно:
; Шанс ; он есть всегда. Но не всем дано его использовать. Вот только если я помогу …

На следующий день перед очередным «круглым столом» Марк, Слава, Эда и молдаванка Инга сидели в буфете, пили кофе и оживленно болтали. Разговор шел по-русски, лишь иногда Качура по-английски тихонько уточнял на ушко эстонке некоторые тонкости живого великорусского языка.
Инга рассказывала о своем пребывании два года назад в Сицилии:
; В Палермо нас, самых смелых, повезли за город, в капуцинский монастырь. Там в подвалах, выставлены сотни мертвецов – с облезшей кожей, выпадшими волосами, которые были выкопаны с монастырского кладбища, где они копились до того триста лет … И мы всё это ходили три часа и смотрели.
; Какой кошмар!
воскликнула пораженная Эда, а не в меру любопытный Марк поинтересовался:
; А для чего их выкопали, Инга?
Молдаванка открыла рот для ответа, как вдруг откуда-то из темноты вынырнула Татьяна Амосова, в цивильном брючном костюмчике, но при этом довольно растрепанная:
; Всем ; привет! Славочка, можно тебя на минуту, по важному делу?
; Конечно, нельзя!
ответила за Славу Эда.
; Что ты, Эдочка!
притворно изумилась Амосова, а потом, что-то на ходу объясняя Качуре,
повела его вслед за собой по коридору, а Марк остался один с двумя женщинами.
; Куда это его она?
удивилась Инга,
; У нас ведь сейчас занятие!
Марк взглянул на часы и ответил ей, вставая:
; Да оно уже началось, наверно, Инга, Эда; пойдемте, пока оно еще не успело закончиться …
Качура вернулся на round table discussion минут примерно через сорок; Ленски, когда он входил, бросил на него недовольный взгляд: «Мол, почему опаздываете, мистер Качура?», а Слава почему-то даже не стал извиниться обычным «Excuse me», а спокойно достал из дипломата какую-то папку с документами и стал ее внимательно изучать …

Ирма зашла к нему, как всегда, утром и после привычных ласк и поцелуев, вдруг спросила:
; Ты ведь вроде хотел познакомиться с моей Юльчинкой? (Марк кивнул) Так вот, завтра вечером мы идем в зоопарк, в Вайдахуняд. Хочешь пойти с нами?
; Это туда, где Сечени, за площадь Героев?
; Да, именно туда. В два часа встречаемся на выходе из метро «H;s;k tere». Договорились?
На другой день, в солнечную, даже слегка жаркую майскую погоду, Любомудров лениво притулился на барьере выхода со станции метро. Перед ним расстилалась вся площадь Героев с автобусами и машинами, толпами туристов, конными статуями старомадьярских вождей, архангелом Гавриилом, вознесшимся над последними, двумя внушительными зданиями музеев – изобразительных искусств и современного искусства. Вдали, за вождями, блестело зеркало искусственного озера, посреди которого, на острове находилась искусственная крепость Вайдахуняд.
Ирма появилась внезапно, будто вынырнула из-под земли. Она вела под руку маленькую девочку, нарядно одетую и увлеченно сосавшую круглый шарик оранжевого леденца.
; Здравствуй, Марк, ; голос Ирмы была слегка отстраненным, ; Познакомься, это моя Юльчинка.
Любомудров опустился на одно колено, заглядывая в лицо девочке:
; Здравствуй, Юльчинка!
; Говори по-английски, ; предупредила сверху Ирма, ; она не понимает
по-русски.
Марк тогда перешел на венгерский:
; Сервус, Юльчинка!
Девочка поглядела на него как-то равнодушно, не отрываясь от своего основного занятия – обсасывания конфеты и ответила нехотя:
; Сервус, бачи Марк!
Что в переводе с мадьярского, очевидно, должно было означать:
; Здравствуйте, дядя Марк!
Ирма ей что-то сердито сказала по-венгерски, на что ее дочь отреагировала легким похныкиваньем, ; после чего Марк и Ирма повели ее в зоопарк.
В зоопарке кормили уток и гусей, дразнили противных хвостастых мартышек, со стороны взирали на огромного слона, с уважением рассматривали медведя и тигра.
Особое впечатление произвел на Юльчинку леопард, – он, как огромная домашняя кошка, бесшумно расхаживал взад-вперед по своему огромному вольеру. Прямо перед Марком и его спутницами он внезапно остановился и некоторое время внимательно смотрел на них своими огненно-желтым взором.
; Леопарду что-то нужно от нас? – удивилась Юльчинка.
; Ты ему нужна, ; ответила ей мать, ; Такая мягкая и аппетитная.
Марк предложил Юльчинке забрать леопарда себе в дом, девочка вроде бы согласилась, только Ирма решительно отказалась готовить по три раза за день леопарду пёркельт. Юльчинка и Марк дружно предложили ей свою помощь, но Ирма осталась непреклонной. Пришлось Юльчинке горько лить слезы, покидая вольер со зверем.
Потом еще были птицы, ящерицы, питоны, кобры и еще много чего интересного. Затем долго сидели в кафе в Веселом парке, слушали музыку, ели пирожные и пили кофе. Юльчинка совсем на короткую ногу сошлась с дядей Марком, сидела у него на коленях и бурно резвилась, лишь изредка с удивлением оглядываясь на непонятно за что на нее сердившуюся весь вечер маму…
Да, Марку сложно было найти общий язык с еще плохо знавшей английский девочкой, и Юльчинка очень часто не понимала его выражений. И, тем не менее, другой общий язык, – бессловесный, – был найден ими обоими сразу. И, даже Ирма признается ему впоследствии, что не ожидала от Любомудрова такого контакта со своей дочерью.
Обратно они шли длинным путем по Андраши до Большого кольца, – с тем, чтобы сесть там на метро. Юльчинка – посередине между матерью и Любомудровым, отдав им свои потные ладошки. И всё равно, тараща глаза на прохожих и витрины, поминутно спотыкалась.
А Марку вдруг поверилось, – поверилось, наверно, так, как не будет вериться, может быть, уже больше никогда в жизни, что нет и не будет у него большего счастья, чем так, как это было в эти недолгие мгновенья, – сжимать в одной своей руке ладошку маленькой счастливой девочки, и совсем рядом, – чувствовать нежное дыхание навечно полюбившей тебя женщины – матери этой девочки.



 








Глава третья

Одинокий волк


Утро началось со встречи с Койко. Любомудров столкнулся с ней на лестнице: он спускался вниз, в столовую, Наташа поднималась вверх пешком на свой третий этаж.
; Много народу, ждать не хочется, ; нехотя объяснила она Марку свое нежелание пользоваться лифтом. А потом вдруг спросила:
; А ты занят сегодня днем?
Марк на мгновенье задумался: с Ирмой они вроде на сегодня не договаривались о встрече; ergo, он может считать тебя свободным на весь день.
; Свободен. А ты что-то хочешь?
Вопрос был, конечно, совершенно невинный, даже, если не сказать, ; нежный; ну, а, вообще, хотеть обязана была Наташа его, Марка.
; Ты обещал меня сводить в этот … как его … Аквинкум.
сказала Наташа немножко жалобно и даже просительно.
(Ох, уж эти женщины! Почему они хотят иметь экскурсоводами одних, а любовниками – других, тех, что на порядок хуже?)
; Гм, ; Любомудров снисходительно посмотрел на нее, ; Ну, ладно. Аквинкум, – так Аквинкум. Ты во сколько предлагаешь?
; Давай в двенадцать встретимся внизу. Мне до этого надо сделать кое-какие дела и привести себя в порядок.
Марк снова бросил взгляд на Койко, на этот раз ; изучающий: разве она не в порядке? Наташа стояла перед ним, освещенная с ног до головы ярким утренним солнцем и вся будто мигала и мерцала в кроваво-желтых солнечных протуберанцах. Взгляд ее, кроткий и одновременно твердый, исполненный своей женской внутренней правоты, был устремлен прямо в глаза Любомудрову, – отчего последнему стало немножко не по себе: будто в стародавние времена комсомольский секретарь (ими часто бывали девушки) требовал от него своевременной уплаты членских взносов.
«Я плачу!», мысленно закричал Марк и мирно ответил Койко:
; Да, конечно же, в двенадцать, Наташа.
И они распрощались до полудня.

Без пяти двенадцать Любомудров спустился вниз и уютно устроился в кресле рядом с накрахмаленным и выглаженным охранником. Наташа появилась спустя десять минут, в строгой бордовой блузке и черной юбке, и не одна, а в компании с тульчанином Росляковым.
Марк нахмурился: Костя явно не входил в его планы, а тем временем Койко, поправляя на ходу ремешок сумочки, сползший с ее хрупкого плеча, быстрыми шагами подошла к нему и сделала знак: «Мол, что же ты, вставай, пошли!», а потом добавила:
; Костя проводит нас до метро: ему надо в супермаркет.
«Слава Богу!», вздохнул Любомудров, и, вяло ответив на сильное пожатие со стороны Кости, двинулся вслед за девушкой на улицу, к автобусной остановке.
В автобусе Наташа продолжила прерванный в холле разговор с Костей, участливо расспрашивая последнего об его семейных проблемах. Росляков охотно, даже, как показалось Марку, чересчур охотно, делился ими с Наташей. Он уже до такой степени разоткровенничался перед девушкой, что, кажется, вот-вот, он заведет речь и о постельных проблемах, что есть у него с женой, но, к счастью, автобус вовремя причалил к «;rs vez;r tere» и Константину пришлось приберечь изложение последних для своих последующих исповедей.
Оставшись наедине с Марком, Койко спросила:
; Так куда мы едем?
Любомудров объяснил ей:
; Мы едем в Обуду: сначала до «Batthyany ter», затем еще несколько остановок ; электричкой HEV. Наша остановка так и называется – «Аквинкум». Всего – минут сорок.
Наташа понимающе кивнула, потом лениво зевнула, прикрывая рот ладошкой, и стала глядеть в окно на плывущие мимо небоскребы.
На «Batthyany» они поднялись наверх из метро и пересели в светло-зеленые, цвета молодой весенней листвы, вагоны HEVa и двинулись ими на север, вдоль правого, гористого, берега Дуная. Поезд вскоре выскочил из подземелья и помчался, обгоняя тихоходные автомобили, вдоль гаражей и автомобильных стоянок, футбольных площадок и кортов, гостиниц и речных причалов. Наташа не отрывалась от окна, – вероятно, этот район Будапешта был ей внове, – и Марк получил возможность пристально рассмотреть ее в профиль.
В облике девушки явно сочетались черты сибирячки и южанки, – не то украинки, не то молдаванки (на что также указывала ее фамилия). Причем природа замешала эту смесь весьма удачно, ничего не выпятив и не провалив сверх меры; наоборот, всё лучшее она выставила напоказ придирчивому мужскому взгляду и последний, очевидно, должен был остаться доволен.
; А ты родилась в Новосибирске?
спросил ее Любомудров.
Наташа обернулась, удивленная таким интересом к своему прошлому:
; В общем, да. Мои родители переехали туда из Львова незадолго до моего рождения. Их пригласили работать в Академгородок.
; Они – ученые?
; Да, биофизики. Правда, в институте осталась работать одна мама, а папа сейчас занимается бизнесом: продает квартиры.
; А ты, как я догадываюсь, закончила спецшколу?
; Да, физико-математическую, с медалью.
Марк вздохнул: он-то закончил обыкновенную, среднюю, московскую и без всяких медалей. А главное достоинство той школы заключалось в том, что в ней была Лена Субботина – его Лена. Ни медалей, ни грамот, ни приставки «спец», а только обыкновенная средняя московская юность и Лена, – вот и вся его школа.
Даже, обучаясь в МГУ, он, Марк, не проявлял больших способностей, кроме, пожалуй, исследовательских. Именно в научном исследовании он чувствовал себя как рыба в воде. А зубрежка классиков, общественная работа, возня из-за каждой отметки в зачетке – это всё было не для него, Любомудрова. Этим занимались другие, и, кажется, они куда больше преуспели и в нынешней жизни, чем он. Кто-то в Госдуме, кто-то в советниках у Президента, кто-то рванул, – навечно! ; за границу, лишь он, Марк, прозябает в гидах по Будапешту у Натальи Койко.
Задумавшись, он едва не проехал нужную остановку. И выручила его своей сообразительностью Наташа, которая, увидев слева по ходу поезда амфитеатр гражданского города, спросила:
; Это и есть Аквинкум?
И они едва успели выскочить в двери, прежде чем те захлопнулись.
Дышалось здесь, на окраине города, легко и приятно, – всё-таки центр Будапешта тоже порядочно загазован, хотя не в такой мере, как центр лужковской Москвы. Для начала Любомудров сводил Наташу в увиденный ею амфитеатр, где они немножко попрыгали по камнями пригоркам, а потом повел ее в собственно Аквинкум – через дорогу и под железнодорожный мост.
Панорама древнеримского поселения восхитила Койко до такой степени, что она едва не пролетела мимо кассы со строгой билетершей. Взяв билеты, Наташа и Марк прошли вглубь развалин, по бывшей дороге, по которой в свое время топали сандалии римских легионеров, а рядом со случайно уцелевшей колонной, возле бывшей базилики, госпожа Койко возжелала сфотографироваться. Она вытащила из сумочки свой верный «Кодак» и Марк, – на память всем поколениям, – запечатлел Наташу на будущем глянце.
Затем они прошли еще дальше, вдоль бывшей аркады (торговой галереи) к бывшему крытому рынку, а затем обошли кругом бывшие жилые дома и удостоили своим посещением бывшие купальни. Марк спустился вниз по высоким ступенькам, присел в небрежной позе на одной из них и, по его просьбе, Наташа потратила один свой кадр на запечатленье нежно вызывающего по отношению ко всем векам вида Марка Любомудрова.
Наконец, дело дошло и до музея Аквинкума – изящно оформленного на взгорье неведомым современным архитектором белого здания с тонкими, как девичьи ножки, белыми колоннами. Пока спутница Марка рассматривала за стеклом чаши и терракотовые фигурки, Любомудров совершенно случайно наткнулся на выставку фотографий и рисунков с надписью на двух языках – английском и венгерском – «Как жили римские женщины». На фотографиях юные венгерки, переодетые в старинные туники, столы и паллы, изображали жизнь римских матрон среди аквинкумских руин. Одна из мадьярок, на крайнем фото, оказалась чрезвычайно похожа на Наташу: она, очевидно, приглашая к себе мужчину (за кадром), уже приподняла в нетерпении с пола свою длинное платье ; столу, из-под которого шаловливо выглядывала хрупкая белая сандалька …
Марк сел рядом на стул, утомленно прикрыл глаза и представил:

Наташа – гетера в роскошном римском лупенарии (публичном доме) и торгует своим телом за деньги (она и здесь, в Будапеште, собой торгует – пусть не прямо, а закавыком), а он, Марк, богатый греческий купец, заехавший в Аквинкум приобрести и продать кое-какие товары.
Вечером, покончив с делами, он идет в шумной разноязыкой толпе по городу, любуются тихим в вечернем закате Дунабием (Дунаем) и недовольно отмахивается от хватающих его за рукава уличных женщин, ; пестрых, густо намазанных белилами и отталкивающих всем своим видом. Нет, он не пойдет с этим уродинами в их убогие каморки, чтобы за свои грязные непристойные позы на зачумленном ложе они могли вытаскивать из его кармана серебряные сестерции! «Клянусь Кибелой, всё это не стоит и одного асса!»
Его путь лежит в самый дорогой лупенарий города, – тот самый, где ему суждено будет встретиться с Наташей. Он заходит туда, небрежно сбрасывает со своих плеч подбежавшей привратнице плащ и остается в одной пурпурной тоге. Увидев знатного римского гражданина (Марк – хотя и грек, но имеет римское подданство, полученное им за щедрые поставки в армию оливкового масла и пшеницы), польщенная таким вниманием хозяйка предлагает выйти к нему самых лучших девушек заведения. Марк небрежно бросает ей серебряную монету и интересуется, не побывала ли случайно у них в заведении египетская язва (сифилис). Если вдруг она побывала, и хозяйка его обманет, то он, Марк Люциний Аристомен, достанет ее, хозяйку, потом из-под земли. Пока перепуганная хозяйка уверяет его в обратном, тем временем в таблиний (гостиную) спускаются четверо юных жриц Венеры – самое изысканное блюдо, которое может предложить ему содержательница этого лупенария. Марк хлопает в ладоши и заказывает девушкам вина и сладкой пастилы, ; с тем, чтобы пока они пили и ели, выбрать из них самую лучшую.
Самой лучшей окажется крайняя, сидящая справа, ; черненькая остроглазая венедка с загадочным именем Natasha. Невысокого роста, хрупкая, с небольшими крепенькими грудями, просвечивающими темными сосками сквозь фиолетовый шелк хитона, в меру накрашенная, с чуть-чуть стыдливо опущенными глазами (проститутке полагается быть в меру стыдливой), она кажется Марку загадочной и таинственной. Латынь ее плоха (спецшкол не кончала), но в постели, как известно, латынь – это не главное. Уже не обращая внимания на других девушек, Марк заводит разговор с ней:
; Так ты венедка? Я слышал, твое племя живет на севере?
; Да, господин. На север от Данубия и на восток.
; Как же ты попала сюда? Тебя взяли в плен?
; Меня взяли в плен германцы во время своего разбойничьего похода, господин. А потом продали сюда, в этот дом.
; Ты, наверно, знатного рода, Наташа?
; Не совсем так, господин. Он был знатным, но теперь скорее он совсем стал не нужен нашему князю.
; Тебе нравится здесь, венедка?
; Да, господин. (Потупляет глаза) Здесь хорошо кормят и со временем можно выкупиться на свободу.
У Марка давно уже окреп его горяченький и нетерпеливый, и он привстал, сделав знак девушке, чтобы она вела его к себе в комнату, но Наташа останавливает его своей мягкой рукой:
; Смотрите, господин, начался танец осы.
«Танец осы», – по-современному, стриптиз, – начала делать на небольшом помосте светловолосая германка. Под тихую нежную мелодию флейты она, медленно пританцовывая на месте, начинает сбрасывать с себя одежду: сначала длинную и тяжелую синюю паллу, затем – красную столу с рукавами и длинной золотистой бахромой. Вот она крутанула своими пшеничными волосами, развела руки в стороны и бесстыдно выставила Марку свой зад из-под светло-зеленного, оливкового хитона: лишь тонкая ниточка зеленых трусиков обозначалась под ним. Еще минута грустящей музыки, – и хитон лег ей по ноги: девушка осталась только в трусиках и также изумрудном лифчике, – «фасциа пекторилэс»,; «грудная повязка», – так она называется на латыни. 
Досмотреть до конца «танец осы» Марку так и не пришлось: исчезнувшая на минутку Наташа вернулась и позвала его за собой наверх. По крутой узкой лестнице она легко простучала своими белыми, как ее потерянная невинность, сандальками: Марк едва поспевал за ней.
В небольшой уютной комнатке, занавешенной полупрозрачными кисейными занавесками, она зажгла ароматную палочку, поставила ее в специальную медную подставку на черный кипарисовый столик, и, присев на край белоснежной постели, с удивлением поглядела на Марка:
; Что же вы, мой господин? Раздевайтесь!
«А ты-то!», гневно подумал Марк, стягивая с себя тогу, «Ты-то, что не раздеваешься?»
Венедка, будто подслушав его мысли, а, может, и, вспомнив свои прямые обязанности жрицы любви, стала медленно и спокойно снимать через голову свой фиолетовый хитон. Сначала Марк увидел ее слегка темную от загара спину с узкими и слегка подрагивающим от прохлады ночи лопатками, затем, когда Наташа обернулась к нему, еще совсем полные твердые груди, а, внизу, между бедер, черные густые волосы паха, – видно, чужестранка их не сбривала, как некоторые ее подруги по ремеслу.
Девушка  подошла к нему, опустилась на колени (почему нельзя заставить сделать то же самое реальную Наташу? Она была бы так хороша в этой роли!), и уверенной рукой ухватив член Марка, глубоко заглотнула его ртом. Накрашенные ярко-красной помадой ее губы образовали багряный  окоем, вплотную приблизившись к мошонке гостя: Наташа честно выполняла свой долг, стараясь максимально впитать в себя «белую кровь» Маркова пениса. И, действительно, последний, до того налившийся тяжелой кровью, будто почувствовал облегчение и его хозяин судорожно сделал несколько фрикций. 
Natasha подняла глаза и немо спросила ими: «Вы готовы? Мне ложиться и раздвигать ноги?». Марк кивнул.
Девушка отпустил фаллос гостя, а потом, привстав, нежно прижалась головой к груди клиента. Марк обхватил ее покрепче, несколько раз поцеловал, а потом повлек за собой на подушки.
Терпкий ароматный запах благовоний, смешанный с запахом духов и тела венедки, всё более и более обращал Марка в безумное вакхическое неистовство. Он целовал, целовал и целовал девушку, шепча ей какие-то обещания, мольбы, клятвы … как жаль, что их не слышала настоящая Наташа! … и всё больше, больше поджимая, подгружая ее под себя. И вот разгоревшаяся от нежных ласк проститутка сама своей опытной и нетерпеливой рукой ищет копьеносный своего гостя, сама, без всякого насилия и принуждения, вталкивает его в свою вагину, сама яростными толчками тела бешено-бешено, как всадник коня, пришпоривает пульсирующей внутри себя яйцеклеткой застопорившиеся где-то в пути сперматозоиды Марка.
«Я хочу от тебя ребенка!», ; на грубой матерной латыни, ; вот что последнее слышит Марк от венедки, перед тем соединиться с ней в одно целое – андрогина, мужеженщину, по выражению старика Платона.
(Ах, почаще бы женщины в будущем двадцатом веке бросали в лицо Марку такие страстные, зовущие в себя, слова! Побольше бы было таких ярких и нужных соединений!)
Уф-уф-уф! (Марк откидывается назад) Так, теперь важно отдохнуть и затем во второй раз …
; Ты что, заснул, что ли? Я зову тебя, зову, а ты не откликаешься!
Реальная Койко возвышалась над ним, как неприступная крепость Масада над израильской пустыней. Рот сердито сжат, брови нахмурены, а не по-женски жесткая рука тычет ему в плечо: вставай, мол, пошли!
; Я уже иду, Наташа, ; кротко ответил Марк, вставая.
 
Где мне найти мечту, которую я потерял? Где мне найти тот ангельский понимающий взгляд, ту светлую улыбку из-под распушенных ресниц, тот озорной луч маленького зеркальца, ослепивший мои глаза золотым зайчиком?
В детстве? В юности? А, может, уже сейчас, во взрослой жизни? В той самой жизни, где есть одни сплошные заботы, вечное желание пробиться, успеть вскочить на подножку последнего вагона уже отошедшего поезда? А самолет – он уже взлетел, а теплоход – он уже отплыл; а перрон, зал ожидания или еще что там, ; заполнены до предела меркантильными девушками и женщинами, жадно тянущими руки за уплывшими или улетевшими, и ждущими, зорко озирающими пассажиров, – и на уме у слабого пола только одно: не упустить того, кто отплывает или улетит на следующем пароходе или самолете удачи, прикрепиться, приклеиться к нему, присобачиться, как последняя кошка!
Грустно всё это, сестры мои по виду homo sapiens, грустно!
Но разве всегда вы были такими? И разве всегда я был таким? Давайте опомнимся, стряхнем со своих плеч суету и безжалостность сегодняшних дней, их мелочный прагматизм, скупую расчетливость и то самое ложное счастье, которое, как второе солнце, никогда не будет первым!
Пусть снова вспыхнет тоненький лучик маленького зеркальца, и солнечный зайчик, вестник будущих семи фестивальных лепестков в каком-нибудь далеком грядущем году, смело ослепит мои глаза! Я вовсе не обижусь, я только крепче зажмурюсь, и моя фантазия выдаст вам такое, что ввек не приснится и не вообразится никакому Нику Перумову! Ибо что стоит какая-нибудь жалкая гномия-эльфия (при всем естественном уважении к ней) с летящей стрелой мечты-утопии, вонзенной в какой-нибудь 2257 год!
Может быть, именно там – пусть в мечте, а не в жизни! ; я и найду то, что потерял в далеком семьдесят седьмом и никак не могу найти в нынешнем, двухтысячном.

Покинув Аквинкум, Наташа и Марк остановились в раздумье на тротуаре и поглядели друг на друга, пытаясь, очевидно, этим вглядываньем прочитать на лице другого дальнейшие планы на сегодняшний день.
Внезапно девушка улыбнулась и сказала:
; Всё было очень хорошо. Мне понравилось. Куда пойдем дальше?
Любомудров подумал и предложил:
; Давай проедем несколько остановок, и по мосту перейдем на Маргит. А там посидим где-нибудь в кафе или просто прогуляемся по острову.
Койко согласилась и они отправились к остановке электрички, а через каких-то двадцать минут уже вышагивали по мосту Арпада, с тем, чтобы перейти на остров Маргитсигет – остров принцессы Маргарет (Маргит). Последняя жила в XIV веке и была дочерью венгерского короля Белы IV и, по преданию, была похоронена здесь в усыпальнице, – от которой, впрочем, давно не осталось никакого следа.
Сначала Марк с Наташей застряли у японского садика, где Койко долго восхищалась маленькими черепашками, резво перебирающими ножками в зеленоватой воде пруда («Смотри, Марк, какие они чудные!»). Затем внимание Любомудрова и его спутницы привлекли небольшие электромобили, на которых можно было покататься по острову за соответствующую плату. Марк уже было хотел отправиться арендовать один из них, но девушка, поколебавшись, предложила перенести сие на другой раз и, несмотря на потуги служителя бога Авто в форменном мундирчике, отчаянно манившего их глазами, они двинулись дальше.
Пересекли большое зеленое поле, на котором мадьярская малышня гоняла в футбол, и остановились у Зеленого театра. Увидели кафе, и Марк поглядел на девушку: «Может, зайдем?».
Они сели за один из крайних столиков, официант принес им меню, Марк глянул на цены и вздохнул:
; Дорого! Давай ограничимся только кофе и пирожными?
Наташа согласилась и, в свою очередь, изучив прейскурант, предложила к кофе и пирожным добавить еще пиццу. Через десять минут принесли заказ, и им оставалось только начать свой скромный пир.
Наевшись, девушка небрежно откинулась в кресле и завела с Любомудровым следующий разговор:
; Скажи, Марк, а ты был женат?
; Да нет, ни разу, ; честно признался последний.
; А что же? Ты разве никогда не встречал девушки, которая хотела бы выйти за тебя замуж?
Марк внимательно посмотрел свою собеседницу: она, как и всякая умная женщина, искусно пользовалась софизмами в своей речи, и очень часто ее вопрос содержал в себе некое подразумеваемое допущение, которое следовало вскрыть прежде, чем отвечать на сам вопрос.
; Мало ли кто хотел за меня выйти замуж, Наташа. Главное, хотел ли этого я сам.
; А ты разве не хотел?
Опять вопрос-софизм. Подразумевается: он, Любомудров, сам и виноват в том, что нравившееся ему шлюхи смотрели мимо него: не туда, куда нужно. Он должен был опуститься до тех, кому нравился он, даже если сами девушки были ему несимпатичны. В общем, стара песенка: сверчок, знай свой шесток, и не смей слезать с него, иначе всё кончится прахом.
Всё так и кончилось, – прахом самых ослепительных надежд. Но какое до того дело госпоже Койко?
; Уж не хочешь ли ты помочь мне исправить ситуацию, – а, Наташа?
Наташа даже слегка перекривилась от такого дерзкого вопроса. Немного помолчав, она пояснила:
; Я просто хочу понять, почему такой умный и интересный мужчина до сих пор не создал своей семьи …ведь это так важно.
; Жалко, что тебя не было со мной рядом лет десять-пятнадцать назад. Ты бы встретилась с некоторыми моими подругами и объяснила бы им, насколько им важен брак со мной. Возможно, они бы в таком случае изменили свое поведение и не сделали тех глупостей, которые они всё же сделали.
; Они сделали глупость?
вопрос был несколько вызывающ по отношению к Марку.
; Если бы только глупость. Иногда и похуже.
Наташа нервно смяла салфетку:
; Я вижу, ты относишься к людям, всегда убежденным в своей правоте.
Любомудров усмехнулся:
; Поверь, Наташа, в жизни мне только это и осталось, – быть убежденным в своей правоте. Пусть хоть одна и маленькая, но радость!
И он, лениво потянувшись сомкнутыми в замок руками, встал со стула:
; Ну, что, потопаем дальше?
Койко вздохнула, и, забросив на плечо свою сумочку, поднялась вслед за ним.
Впрочем, надо заметить, кроме этой небольшой пикировки за кафушным столиком, дальнейшая их прогулка по Маргитсигет прошла мирно и пристойно. Даже расставаться в общежитии, ; не очень расставалось, но поскольку насчет приглашения к себе в комнату на вечерний чай Наташа так и не заикнулась (а могла бы, – в знак благодарности за экскурсоводство!), Любомудрову пришлось расстаться с ней, – «до будущих Аквинкумов» и прилагаемых к ним свиданий. 

Марк еще спал, когда утром в дверь его комнаты постучала Ирма. Она выскользнула из двери, как зеленая змейка в розовой лесбийской сказке, и сразу повисла калачиком на груди еще толком не проснувшегося Любомудрова: «Марк, мой Марк!». Они сели на постель и стали жадно целоваться. Лишь спустя где-то полчаса мадьярка вспомнила про свои горничные дела и с нерадостным вздохом отстранилась от своего любовника.
; Когда мы теперь встретимся?
спросил ее Марк.
Ирма покачала головой: мол, пока не знаю. Не в ближайшие дни. Наверно, ближе к концу недели. Надо будет подумать, куда пристроить Юльчинку на вечер.
Теперь в свою очередь вздохнул Любомудров: ведь сегодня только понедельник и до конца недели еще так далеко!
Ирма печально улыбалась и пыталась дополнить свой плохой английский непонятными для Марка мадьярскими словами.
; Я буду заходить к тебе снова и снова, ; сказала она в конце и добавила уже по-русски:
; Я очень любить тебя, Марк.
Любомудров грустно кивнул; они поцеловались в последний раз, и венгерка скрылась за дверью.
В столовой, когда Марк спустился туда позавтракать, было мало народу: большинство студентов, аспирантов и докторантов уже разъехались по своим делам и домам. Но Любомудров знал, что это – временное затишье, и в ВЕУ оно обычно длится с конца мая до первых чисел июля, когда туда начнут съезжаться преподаватели со всей Восточной Европы на так называемый «Летний университет» ; летнюю школу Фонда Фороса. А пока, – почему бы не покушать одному одиноко и в тишине? Даже полезно, иногда говорят!
Затем – снова сорок четверкой до «;rs vez;r tere», пять остановок на метро и выход на «De;k t;r», ; к площади Элизабет. Полтора квартала до Надор, пересечение Аттилы, и два еще квартала до тяжелых чугунных дверей ВЕУ. Проходя холл, Марк глянул на часы: почти одиннадцать. Через полчаса (можно еще раз перекусить!) у них лекция какого-то профессора из Калифорнии, затем – обеденный перерыв и в четырнадцать ноль-ноль – «round table discussion» в главе с Питом.
В буфете, как водится, уже была его группа: Инга, Эда и болгарка Снежана сидели за остывающими чашками и наскоро пытались общебетать какой-то серьезный научный вопрос. Любомудров поставил к ним четвертое кресло, но особенно не вмешивался, а больше слушал.
На лекции он сидел между Нджаменовым и Качурой и, позевывая, смотрел, как они напряженно конспектировали. Затем, на «круглом столе», у Пита, больше глядел в окно (благо, оно было рядом) и лишь, в конце, когда дискуссия коснулась проблемы интеллектуальной свободы, неожиданно для всех «завелся». Говорил раздраженно, нервно, нещадно перевирая английскую лексику, и своими выводами опровергал всё, что утверждал или хотел доказать присутствующим Пит. Вспомнил Маркса, Ленина и даже Николая Островского, введя этим в смятение всех присутствующих.
Ленски слушал его молча и улыбался. А, подводя итог, слегка иронически заметил: «Побольше бы таких острых выступлений, как у Марка. Они оживляют и активизируют нашу работу. Но с Марком я категорически не согласен. На мой взгляд, он склоняется к крайностям в обсуждавшемся вопросе и это неправильно. Мы должны занять более умеренную позицию в отношении интеллектуальной свободы». И т.д. и т.п.
«Умеренность и аккуратность!», зло подумал Марк, «Американский Молчалин!»
После занятий он застрял «у Казановы» вместе с Ингой, Эдой и Таней Масловой и женщины стали дружно осуждать Любомудрова за его излишнюю резкость на «круглых столах».
Маслова сказала:
; Такое ощущение, что ты пытаешься и сам рассориться с Питом, и нас поссорить с ним. Зачем?
; Это вовсе не специально. Просто так получается, ; защищался Любомудров.
; Специально или не специально, Марк, но ты ведешь себя неправильно. Нам тут еще жить несколько месяцев, – вплоть до ноября и лишние проблемы ни к чему.
«Разве мы сюда приехали жить, а не работать?», хотел резонно возразить Марк, но ответил неожиданным даже для себя объяснением:
; Всё дело в том, что в науке я – одинокий волк. Понимаете?
И повторил по-английски для Эды:
; I am a lonely wolf in science.
; «Грустный волк»? А почему грустный?
удивилась по-русски эстонка*.
Марк засмеялся:
; Да потому что грустный!
; А все мы, по-твоему, охотники с красными флажками?
иронически спросила Инга.
Внезапное появление «бога из машины», ; т.е. Татьяны Амосовой из лифта, к счастью, отвлекло внимание молодых женщин от уже ставшим зоологическим спора, и освободило Марка от дачи дальнейших показаний. Он уже собрался благополучно выскользнуть на простор пештских набережных, чтобы там предоставить ветру свои грустные мысли, как его за одну руку схватил Мухсин Нджаменов, а за другую – мисс Амосова. Последняя была в модном синем брючном костюмчике, с огромным жабо на груди и большой малиновой папкой с вензелем ВЕУ в руке.
Таня задала естественный вопрос:
; Вы уже кончили? А где Слава?
«Пошла ты подальше со своим Славой!», мысленно разозлился Любомудров и холодно ответил:
; Не знаю. Был где-то здесь, но ушел.
; Он еще наверху, по-моему, Таня, ; заметил Мухсин.
Но Амосова не заторопилась наверх. Она сказала следующее:
; Мы тут на выходные со Славой и Леной на Балатон собрались, – не хочешь поехать с нами? Я позвоню, забронирую места в одном дешевом пансиончике, в Тихани. Как ты? В субботу утром уедем автобусом, а в воскресенье к ночи вернемся.
Это было так неожиданно, что Любомудров на мгновенье задумался. Балатон – это очень заманчиво, тем более что купаться уже можно, только как же быть с Ирмой? Если она вдруг освободит для него выходные?
Амосова уловила замешательство Марка и предложила ему подумать до завтрашнего вечера.
; Ты позвони ко мне в офис часиков в пять, скажи – поедешь или не поедешь. А то мне надо уже часов в семь уже звонить туда – бронировать места.
; А мне нельзя с вами поехать?
спросил Мухсин.
Ответ мисс Амосовой был по-женски уклончив:
; Надо спросить остальных.
И, усмехнувшись краешками губ, добавила:
; Вот если только Марк откажется …
И она двинулась дальше, по своим делам.

На следующий день с утра Марк напрасно прождал Ирму, чтобы прояснить ситуацию с ближайшими субботой и воскресеньем. Но когда примерно в полодиннадцатого к нему заглянул Мухсин (Любомудров договорился с ним сегодня устроить экскурсию по будапештским музеям), стало понятно, что ее сегодня не будет.
На полдороге к лифтам Марк увидел другую горничную и несмело спросил ее об Ирме, но та в ответ лишь резко и недоуменно вздернула плечами: «Ничего не знаю, отстаньте!».
«Черт возьми, что же делать?», думал Любомудров, когда они с таджиком спускались вниз: «Соглашаться ехать на Балатон или не соглашаться?».
Честно говоря, Марку особенно ехать не хотелось, особенно учитывая, что Татьяна наверняка будет ****аться со Славой. А Лена – так ведь она мечтала об американце, буквально бредила им! Или она решила напоследок отдать должное и русскому мужику в лице его, Любомудрова? Напоследок, тьфу! … Господи, как там у Шпаликова? «Не прикидываясь, а прикидывая / Не прикидывая ничего, / Покидаю вас и покидываю, / Дорогие мои, всего!» Брр! Молитва, чушь какая-то! Лена, Лена, – хоть не та, но всё же Лена. Но как быть тогда с Ирмой?
Тем временем они с Мухсином уже стояли на площади Диака и ждали шестнадцатый автобус, чтобы пересечь Дунай и взлететь на Крепостную гору, к Национальной галерее. Нджаменов был, судя по всему, весьма взволнован предстоящим свиданием с будапештскими музеями и потому нервно теребил обросший легкой щетиной подбородок. Марк толкнул его в бок: «Мол, не дрейфь, где наша русская не проходила!».
Первая же большая картина в галерее посеяла в их головах историческую сумятицу. Она называлась «Мадьяры у стен Киева» и изображала покорных русов, приносящих откуп воинственным завоевателям с Дуная, гордо взиравших на киевлян с высоты своих боевых лошадей. Следующим шагом, очевидно, должно было стать прибитие мадьярского щита к киевским воротам.
; Ничего не понимаю! – спросил Марк, ; Слушай, Мухсин, а что, разве венгры когда-нибудь были у стен Киева?
Ответа, однако, не последовало; оглянувшись, Любомудров увидел, что Нджаменов перешел уже в противоположный конец зала и изучает галерею портретов конца XYIII века с их восхитительными венценосными девушками и сурово малоулыбчивыми венгерскими графами и князьями.
Впоследствии они с таджиком так и ходили, – в основном порознь: Мухсин – побыстрее, Марк – помедленнее. Лишь в огромном зале, где были выставлены алтари и фризы из средневековых венгерских церквей, их темп сблизился, а ближе к современному венгерскому искусству совпал полностью. 
Обход музея они завершили примерно часа через три с половиной на третьем этаже. – где они посмотрели национальный модерн и постмодерн, после чего спустились вниз и взяли по чашечке кофе и по стакану сока в буфете. А после беглого обмена впечатлениями был принят дальнейший план на сегодняшний день: сначала катакомбы, затем римский амфитеатр и, наконец, прогулка по вечерней Буде.
Катакомбы, однако, не произвели особого впечатления на Марка, – скорее обычная развлекаловка для туристов, чем что-то действительно серьезное. Как можно сравнивать эти набольшие коридоры, залитые бледно-желтым искусственным светом с их жалкими каменными клипами и артами, например, с гигантской подземной воронкой керченского Аджимушкая? Того самого Аджимушкая, где нет ни света, ни ламп, а слабый свет фонарика легко теряется в мрачном холоде огромных туннелей, и чью сверхзапутанную систему до сих пор никто не может раскрутить полностью? Того самого Аджимушкая, который рубили еще рабы Митридата, и где смерть присутствует не в виде граффито на стене, а реально и осязаемо: могилы партизан, ледяной ужас расходящихся коридоров, еле-еле ощутимый металлический привкус какого-то газа, – уж не того ли самого фосгена, которым гитлеровцы травили аджимушкайцев? А у черных зевов бездонных колодцев экскурсоводы ненавязчиво напоминают о «сосунах» ; специально назначаемых партизанах, которые, ; еще до того, как эти колодцы вообще были выкопаны, ; должны были часами, прислонясь губами к холодному камню, отсасывать от них еле заметную влагу, – такую необходимую для жизни и борьбы с топающими над головой сапогами ненавистными фрицами?!
Короче говоря, сравнение тут было совершенно не в пользу Будапешта.
Римского амфитеатра в Обуде (не того, возле Аквинкума, а другого, более масштабного и впечатляющего) они достигли примерно уже часов в пять. Со всех сторон это сооружение было огорожено невысокой решеткой, а по его густо заросшей травой арене, где когда-то лилась кровь гладиаторов и христиан, местные аборигены выгуливали своих четвероногих друзей – кошек и собак.
; Здорово! – сказал Мухсин, взобравшись на самую верхнюю трибуну, ; Щелкни меня, пожалуйста, Марк.
Любомудров взял у него из рук фотоаппарат и принялся лениво наводить объектив на таджика, отчетливо выделявшегося своей фигуркой на фоне темно-синего будапештского неба. «Клик!», ; и Мухсин засветился здесь навечно, – назло всем римлянам, гуннам и природным стихиям.
Затем они автобусом вернулись в центр Буды, к Рыбацкому бастиону, откуда, приняв окончательное решение ехать на Балатон, Марк позвонил Татьяне. Потом они еще долго, до густых сумерек гуляли там, рассматривая старинные зданья и храмы, спустили на фуникулере вниз, к мосту Свободы (Сабадшаг), затем еще прошлись по Ваци, посидели в «Макдональсе» за чаем и жареной картошкой, и еле-еле успели на последний поезд метро, неторопливо доставивший их на площадь Орц вецера, откуда, побрезговав автобусом, они дошли пешком до своего общежития.
В «Reception» они встретили Костю и Тараса, и еще полчаса обсуждали с ними вчерашний «круглый стол». До своей комнаты Марк добрался только в половине первого. Он устало разделся, сходил в душ, и, прислонясь спиной к стенке, нашел в себе силы еще полчаса полистать какую-то американскую монографийку. Затем, протопав босыми ногами по полу, выключил свет и бесшумно свалился в нежную утробу постели. Она приняла Марка жадно и, урча от нетерпения: ей еще предстояло восемь часов переваривать его, ; с тем, чтобы выдавить из его души нестихающую боль, а из налившегося за ночь фаллоса, – хотя бы раз в неделю, – оливковый желатин поллюции.

В пятницу, однако, часов примерно в восемь утра, Марк услышал знакомый, слегка с поскребом, стук в дверь. Вскочив с постели, он впустил Ирму вовнутрь.
Мадьярка, как обычно, приятно пахнущая, – правда, более шампунью, чем духами, ; радостно обвила руками его шею и принялась покрывать губы страстными поцелуями, – Марк также нежно отвечал ей.
Насладившись, оба уселись рядом, и Любомудров осторожно сказал ей:
; Ирма, я завтра уеду на Балатон на выходные … с друзьями. Нельзя нам сегодня где-нибудь вечером встретиться?
Венгерка удивленно отстранилась от него:
; Ты уезжаешь на субботу-воскресенье? С кем? А как же я? Ты оставляешь меня?
; А ты разве свободна на эти дни, дорогая моя? Ты ведь ничего не говорила!
Спор их стал напоминать супружеский: когда прошли уж давно все медовые месяцы и годы, и семейная жизнь в основном сводится к взаимным претензиям и попрекам: почему ты сделал то-то, не известив меня об этом? почему ты решила сделать это, не посоветовавшись со мною? И так далее, и тому подобное.
Марк, хоть и чувствовал свою вину перед мадьяркой и готов был искупить ее завтрашней пятницей, но изменять свое решение относительно Балатона не желал: уже поздно, и он договорился с друзьями.
Ирма вспыхнула:
; А эти твои друзья случайно не носят юбки?
Марк, на секунду растерявшись, отрицательно замотал головой. Но эта секундная заминка выдала его с головой проницательной мадьярке. Она вскочила с кровати и стала молча оправлять помятый комбинзончик.
Потом она заявила:
; Я буду уходить от тебя.
Любомудров схватил ее за запястье:
; Подожди, Ирма! Меня же пригласили, там неудобно отказываться! Не всё в жизни зависит от меня! 
Ирма, подумав, сказала:
; Хорошо. Езжай. Но теперь мы с тобой встретимся нескоро.
И добавила, уже возле открытой двери:
; Найдешь меня сам.
; О, дьявол! ; грубо выругался Марк, когда венгерка ушла, ; Вечно что-нибудь у этих баб не так! И, не знаешь, как им угодить каждый раз!
И он смачно плюнул на пол, ; точнее, в сторону воображаемого женского пола.

Вторую половину дня он, как и вчера, провел с Мухсином, – ездили купаться в купальню Геллерт (безумно дорогую), а на обратном пути заглянули в ВЕУ, – решали свои проблемы, занимались в библиотеке. Ксерокопировали, читали, спускались в буфет – поговорить и выпить чаю. В общем, ничего особенного. Вечером оставалось только собраться в дорогу и зайти к Славе договорится, когда вставать завтра.
Но что Марку вдруг вспомнилось перед тем, как погрузиться в черную яму сна, ; это сегодняшний заход вместе с Мухсином в местный bookshop – книжный магазин. Здесь, в двух небольших разноэтажных комнатах, соединенных между собой крутой лесенкой, была широко представлена основная «духовная пища» ВЕУ ; литература по социальным наукам на английском языке, а также, в качестве, что ли, «пищевой добавки» ; немного fiction, т.е. художественной литературы.
Марк давно всё нужное ему лично с этих полок уже выбрал и потому просто составлял компанию таджику, рассеянно переходя от шкафа к шкафу. Нджаменов же, наоборот, развил активную покупательскую деятельность, и три отобранных им томика аккуратным разноцветным столбиком уже высились на ближайшем столе. Но Мухсину, очевидно, было мало этого. Просматривая книжки, он некоторые из них отсылал Марку, на добровольной основе выполняя тем самым функцию местного рекламного агента.
; Посмотри, вот хорошая книга! А эта – тоже ничего! И вот эту я читал, очень понравилась!
Марк нехотя брал презент, одну-две минуты равнодушно его просматривал, а потом ставил обратно на место. И мысли его были заняты сегодняшней размолвкой с Ирмой и с предстоящей назавтра балатонской поездкой. Господи, как всё неудачно вышло? Почему Ирма не была перед этим два дня и ничего не сказала заранее? Ведь он просил ее об этом! И вот теперь так будет жалко ее потерять! А что он приобретет взамен? Таню, интенсивно кадрящую Славу? Лену с ее американскими мечтами? Наташу с ее профессором из Корнеля? Да не мираж ли всё это? …
И снова Мухсин отчаянно совал ему в руки какую-то книжку и приговаривал при этом своей настойчивой восточной скороговоркой: «Смотри, вот также ; очень хорошая книга». 
; Мухсин, хватит! Надоело! – наконец, недовольно сказал Марк, и, отведя руку своего товарища, встал и двинулся к выходу, ; Не старайся зря! Здесь все книги хорошие!
; Только я (вдруг обернувшись к таджику на лестнице) напишу еще лучше!
Ибо как говорил еще Генри Миллер:
«Самый лучший способ избавиться от текста - это опубликовать его».






















Глава четвертая

Погружение в женщину


Рано утром в субботу, примерно часов в семь, Слава трижды громко стукнул в дверь комнаты Марка: это был условный сигнал вставать и собираться в поездку на озеро. Наспех сложив в спортивную сумку всё первое подвернувшееся под руку, Любомудров спустился вниз, где в столовой нашел уже энергично двигавшего челюстями Качуру.
; Надо торопиться! – сказал он, когда Марк подсел к нему со своим подносом.
Марк вяло кивнул. Несмотря на то, что и день и погода, и по первым впечатлениям обещали быть просто превосходными, он не испытывал никакого ни физического, ни морального подъема. Хотелось более не ехать, чем ехать. Просто вернуться в комнату, подождать, когда появиться Ирма и постараться загладить вчерашнюю размолвку. В конце концов, виновата она сама: еще в середине недели она ничего не обещала на воскресенье!
Однако Качура толкал его в бок, и отступать дальше было уже некуда. Они быстро добрались до метро и вскоре уже стремительно летели в поезде в сторону Московской площади, где должны были встретиться с Леной и Татьяной и откуда должны были уехать автобусом на Балатон. В вагоне метро Слава неожиданно размяк, заклевал носом, – так, что Марку пришлось слегка повстряхивать его за плечо на нужной им станции, чтобы он пробудился от своей полудремы, встал и пошел к выходу.
На «Moszkva ter» их уже ждали Амосова и Лена – обе в темных очках, легких майках, в шортах и с небольшими пляжными баулами. Вчетвером поднялись наверх, нашли нужную остановку (Марк при этом с тоской поглядывал в сторону любимого им рынка), загрузились в тесный и душный «Икарус» и уже минут через десять завиляли по узким будайским улочкам, чтобы еще через какое-то время влиться в плотный поток машин, направлявшихся на юго-запад.
С высоты своего окна Марк с интересом наблюдал, как рыскали под колесами его автобуса легковушки с закрепленными на верхних багажниках велосипедами и лодками, как сердито свистели на них местные регулировщики, как гудели в заторах набитые людьми «икарусы», как высоко в небе пел полицейский вертолет, ; все ехали к Балатону, к Балатону, ; гостеприимно зовущему Венгерскому морю. 
Первый час дороги его спутники сладко досыпали утро, но на первой же большой остановке проснулись и вышли поразмяться на чудесную и солнечную да какой-то нестыдливой обнаженности мадьярскую землю. Здесь даже ветер был, можно сказать, эфирным – в меру холодным и в меру теплым.
Слава с Татьяной направились в близлежащий магазинчик за чипсами и пивом, а Марк остался наедине с Леной. Помолчав для солидности с полминуты, он спросил девушку:
; А ты работаешь вместе с Таней, Лена? В одном офисе?
; Нет, ; покачала головой та, ; Я работаю в архивах. Знаешь, внизу?
Марк вспомнил библиотеку, ее нижний этаж, стеклянную перегородку с суровой надписью «Foundation Foros Archives» (Архивы Фонда Фороса)
; И что же у вас там, в архивах? Что-нибудь секретное?
; Да нет, ; пожала плечами Лена, ; Так, всякая информация из региональных отделений: статистика, исследования, опросы.
; Гм! – глубокомысленно заметил Марк, и спросил вполголоса, – так, чтобы было слышно только ему одному:
; Но зачем же тогда всё это прятать так глубоко?
Лена, разумеется, не расслышала вопроса: она с недоумением посмотрела на Любомудрова, и, решив, что вторая часть фразы не имела существенного значения, в свою очередь, спросила Марка:
; А ты, как и Слава, собираешься быть здесь только до ноября? А потом вернешься в Россию?
; Не знаю, ; Марк внимательно посмотрел на девушку: она на что-то намекает? – и добавил:
; Вернусь. Если не останусь, конечно.
; А вот я туда никогда не вернусь, ; сказала Лена.
; Помню-помню, ; в голосе Любомудрова послышалась ехидца, ; Ты ведь собираешься в Америку, не так ли? Замуж за американца?
; Куда я собираюсь ; это мое дело, ; обиделась Лена и замолчала.
Подошли Качура и мисс Амосова: Слава тянул из баночки «Гиннес», а Таня торопливо забрасывала себе в рот одну за другой коричневые пластинки чипсов, запивая их бутылочкой местного сладкого лимонада.
; Болтаете? – радостно улыбаясь, спросила «мисс Амосова», но, увидев обиду на лице своей подруги, сердито взглянула на Любомудрова.
«Бу-у!», ; засигналил отправление их водитель, и Марк, вслед за своей компанией, потянулся в машину.
Автобус тронулся с места, и, вырулив на главный балатонский автобан, увеличил скорость в направлении Тихани.

В Тихань они въехали примерно часа через полтора, предварительно попетляв по многочисленным курортным поселкам и миновав городок со звучным названием Балатонфюред. Слева от них уже давно манило своей зеленовато-оливковой гладью Венгерское море, в автобусе было жарко и душно и хотелось наобум выскочить где-нибудь на остановке и, перемахнув через высокую ограду какого-нибудь местного платного пляжа, с разбегу броситься в голубую прохладу балатонских волн.
Марк уже порядком замаялся, когда за окном замелькали аккуратные беленькие домики Тихани. Его со Славой подружки долго и внимательно глядели по сторонам и, наконец, на одной из остановок Лена сделала знак рукой: «мол, выходим»!
Растянувшись гуськом, пошли вверх по улице. Один поворот, другой, третий и Лена остановилась перед увитым густым виноградом двухэтажным домиком, наверху которого было написано по-немецки: «Frei Zimmer» ; «Свободная комната». 
; Для нас?
попытался полушутливо уточнить Марк, но Лена, не обращая на него внимания, нажала кнопку звонка, установленного перед калиткой. На его длинную тягучую трель вышла миловидная женщина примерно лет пятидесяти, открыла калитку, впустив девушку и ее спутников, а сама завела с Леной оживленный разговор на том же немецком.
Таня между тем негромко объяснила Любомудрову и Славе, что хозяева, муж и жена, живут на первом этаже, а наверху сдают три комнаты. В одной будут жить она и Лена, в другой – они, ребята, а третья пока пустует: хозяева вроде бы договорились с одним немцем, но он так и не приехал. Вот мадьярка и ищет, кому бы сдать эту комнату.
; Так мы тоже вроде на одну ночь, ; заметил Слава.
; Если вы не против, то можем остаться и на две, ; сказала Амосова, ; Только в понедельник нам придется ехать рано утром, шестичасовым автобусом.
Качура переглянулся с Марком, – как показалось последнему, немножко многозначительно, ; и ответил:
; Да-да, мы согласны.
Тем временем они поднялись вместе со своими баулами на второй этаж и, открыв первые две ближайшие к лестнице комнаты, хозяйка что-то им весьма доброжелательно сказала и Лена перевела:
; Сейчас располагаемся, идем купаться, а ровно в пять часов фрау Зентаи приглашает нас на свой семейный обед.
Ребята кивнули, а Марк тронул девушку за локоть и шепотом спросил:
; А когда мы им платить будем, Лена?
Девушка холодно отстранилась и ответила:
; Вечером. Я скажу, когда именно.
Спустя примерно час они всей компанией уже походили к гудящему от людей и моторных лодок Балатону. Подходы к озеру были огорожены со всех сторон, исключая высокую авениду набережной, и пройти на пляж можно было двояким образом: или через железные ворота, заплатив в кассу двести форинтов, или, что еще удивительнее, через какой-либо магазинчик, сделав там хотя бы самую заурядную покупку. Девушки избрали второй путь, для них более интересный; Слава и Марк последовали за ними. Любомудров, в частности, приобрел по дороге большую бутылку колы и две мягкие французские булочки.
За магазином их ждал пляж, – но не песчаный или галечный, к которым так привык Марк на российских южных морях, а травяной, весь покрытый приятной пружинистой муравой. На нем лежало, сидело и ходило, пожалуй, сотни с три местных аборигенов и аборигенш. Без особых раздумий компания «Любомудров и К;» присоединилась к ним, найдя небольшой кусочек свободного пространства под невысоким ясенем.
Подруги Марка и Славы разделись, – увы, не для интима, к сожалению: Марк, наконец, увидел перед собой округлые бёдра Тани и крутые бёдра Лены (где был тот американец, который должен был ее сейчас жадно пожирать глазами?), их полные, еще не испитые груди, застенчиво скрытые под купальниками, легкие и упругие, еще не знавшие беременности животы. Вот они, взявшись за руки, как закадычные лесбиянки, и увлекая друг друга, с веселым смехом, побежали к голубой глади: Татьяна вдруг поскользнулась на мокрых камнях у самой воды, но сильная рука Лены удержала ее. В том месте, где обе бухнулись в воду, ударил мощный фонтан брызг, и несуетливо плескавшиеся рядом немцы и немочки (судя по обрывкам разговоров вокруг Марка и Славы, эта народность здесь составляла явное большинство), испуганно ринулись в разные стороны: «Donnerwetter diesen frech Russisch Madchen!» ; «Черт побери этих наглых русских девчонок»!
Качура, презрительно хмыкнув, повернулся своей ассирийской черной бородкой к Любомудрову:
; Ну что, пойдем и мы?
; Пожалуй!
лениво согласился Марк.

Вернувшись обратно, под крышу домика фрау Зентаи (это было примерно часов в пять), они еще где-то около часа мылись и переодевались к обеду, – с последним, разумеется, особенно затянули девушки. Когда они вышли к столу: Татьяна – в пунцово-крас-ном, а Лена – в дымчато-сером платье, – Качура и Любомудров уже интенсивно стучали ложками по тарелкам, полным дымящейся балатонской ухи.
«Фогаш»! – повторила специально для девушек хозяйка, представляя на венгерском знаменитого местного судака. Татьяна и Лена уселись напротив ребят и, вдыхая свежий вечерний ветерок с Балатона (стол был накрыт на веранде первого этажа), обложились белоснежными салфетками и принялись неторопливо вкушать предложенное им угощение.
После фогаша был неизменный пёркельт – с большим добавлением перца и лукового соуса, с гарниром из риса, после палачинки – сладкие блинчики, и в конце ; чай и кофе с домашним печеньем. За чаем Слава и Лена завязали светский разговор с герром и фрау Зентаи, живо интересуясь местными вопросами, – от коммунальных до пенсионных, – хозяйка и ее муж с удовольствием отвечали им. Марк же более интересовался голыми коленками девушек, которые было легко увидеть, скосив глаза вниз: они электрически возбуждали его и манили всем тем, что находится выше, под платьем. Он уже даже успел мысленно раздеть Лену и овладеть ей, как девушка вдруг встала из-за стола и стала вежливо благодарить хозяев за угощение: Марк понял, что обед закончился и вяло поплелся к себе в комнату.
Вскоре к нему вместе со Славой пришла Лена, собрала деньги за двое суток вперед, а затем предложила, немного передохнув, двинуть на дискотеку, которая должна начаться примерно через час в близлежащем парке. Качура и Любомудров охотно согласились. Отдыхать – так отдыхать, танцевать – так танцевать, иначе, зачем они сюда вообще приехали?
И вот в начале восьмого дружной четверкой, парадно и нарядно одетые, вышли из домика фрау Зентаи и направились вниз к приморскому (точнее, приозерному) парку, – который уже отсюда просматривался вполне отчетливо и манил мигающими разноцветными гирляндами и музыкой во всю мощь своих колонок. В легких летних сумерках Марку дышалось привольно и свежо, – будто не было за спиной груза тридцати с лишним лет, ; с их горечью неудач и пустотой в бессильно сжатых кулаках. Он оживленно болтал с обеими спутницами и от души смеялся над хохмами Качуры. Слава был также, очевидно, в ударе и безостановочно острил, как Райкин на концерте.
Парк распахнул перед ними свои широкие ворота уже через какие-то десять минут,  и они вошли в толпу разгоряченных и потных тел ; местных, балатонцев и отдыхающих, приезжих со всей Европы. Немного аттракционов, ларьки с пивом, вином и закусками и, как сердце парка ; дискотека, та самая, что звала их грохотом за полкилометра отсюда. К всеобщему удовольствию, она оказалась еще и бесплатной.
Все вчетвером образовали небольшой кружок на углу танцплощадки и принялись энергично выделывать всякие «па» под льющуюся со всех сторон музыку. Особенно старались девушки: своими нарядами и незабвенным ни в какие века русским задором они скоро привлекли многих танцующих, особенно мужчин. Вот к ним в круг дерзко вошел молодой усатый венгерец, затем вползли двое в очках, ; предположительно, немцев или австрийцев, затем еще какой-то хмырь, ; по виду наш, славянин: не то поляк, не то чех. Марка и Славу немного оттеснили в сторону от их же круга, ; что, естественно, обоим не могло понравиться.
Внезапно оборвался быстрый танец, и молодая мадьярская певица запела нежную и грустную песню о любви. Если Качура успел под нее пригласить Татьяну, то Любомудрова, направившегося было к Лене, опередил польско-чешский хмырь. Он сразу же о чем-то оживленно заговорил с девушкой: до Марка, когда они проплывали мимо, донеслись обрывки ломаных англо-немецко-русских фраз.
Марк отошел к скамейкам и обидчиво стал наблюдать за танцующими. Нельзя сказать, чтобы он уж очень ревновал Лену, просто «за державу было обидно», да и еще очень хотелось под такую чарующую мелодию вести за талию какую-нибудь девушку, а не полировать ягодицами жесткое дерево скамейки.
Лена закончила танец и, сделав вежливый книксен перед кавалером, вернулась к своим друзьям: они все трое отдыхали в уголке.
; Кто это с тобой танцевал, Лена?
недовольно спросил ее Марк.
; Да так, один словенец. Он тут плавает по озеру на своей яхте,  ; небрежно ответила девушка, и Марк отчаянно стал перебирать в памяти то, что ему известно про эту небольшую балканскую страну. Ничего там особенного там не найдя, кроме неброских воспоминаний о футбольной сборной Словении, едва в свое время не подставившей ножку россиянам в отборочных играх чемпионата мира, он ощутил горестный провал в своей эрудиции.
Снова пошли «быстрые» танцы, от которых все вчетвером быстро взмокли и утомились. Назойливый словенец, явно незнакомый с русской поговоркой «Незваный гость хуже татарина», снова, как лихой рокер-мотоциклист, подрулил к четверке и на следующий медленный танец опять выхватил Лену. Правда, Любомудров заменил в нем в паре с Татьяной не в фортуну зазевавшегося Качуру, но это вряд ли могло утешить Марка. Он уже начинал подозревать, что Лена вскоре убежит со своим словенцем куда-нибудь к Балатону, а потом к нему на яхту, и уплывет еще дальше ; куда, догадаться, нетрудно … но, к счастью, этого не случилось. Словенец после дискотеки отчалил к себе домой, а их дружная четверка во главе с Качурой ; также к себе, т.е. в уютный домик фрау Зентаи.
Легко поужинав, они разошлись по комнатам, где приняли душ (каждая комната в доме имела отдельную ванную) и легли отдыхать. Ожидаемого визита девушек после ванной к ним в гости не последовало, что сильно обидело Любомудрова, и он в осторожной форме выказал свое недовольство Славе:
; А что, Таня и Лена уже легли спать?
Качура широко зевнул, прикрывая широкой пядью бывшего альпиниста свой не менее широкий и волосатый от бороды рот:
; Наверно. Очень устали, судя по всему!
«С чего бы это?», удивился Марк.
Обработав этот факт с разных сторон, он пришел к выводу, что в этот раз предчувствие интима, которое было у него в Будапеште, явно не срабатывает. Скорее всего, его пригласили для того, чтобы он только составлял компанию, как евнух с опахалом на прогулке по городу какой-нибудь древнеегипетской принцессы. Но если Лена, и Таня, очевидно, претендуют на роль принцессы, то он-то явно не хочет быть евнухом! Зачем же так обижать его, Любомудрова?
Вопрос, однако, совсем не слышали те, кому он был адресован: они мирно спали, как куклы, в своих мягких уютных кроватках в соседней комнате. Легкие шелковые комбинашки струились по их телу, как балатонские волны под кормой яхты словенца. И вряд ли хотя бы одной из них этой ночью снился Марк Любомудров, иначе бы они во сне давно сомнамбулически встали и перешли в его комнату … 

Выйдя утром в воскресенье на завтрак, Марк обнаружил, что он первый. Слава пока еще умывался и отфыркивался в ванной, девушек тоже еще не было. Любезная фрау Зентаи сразу же пригласила его за стол: яичница, жареные колбаски, оливковый салат, сливочное масло, джем, аппетитно хрустящие во рту тосты. Голодный после вчерашнего дня и весьма несытного ужина, Любомудров жадно набросился на еду; чуть позже к нему присоединились остальные.
; Что будем делать сегодня?
это был вопрос Качуры, адресованный Лене.
 Лена, в свою очередь, глянула на Амосову: та в ответ пожала плечами:
; Будем целый день купаться, а что еще?
; А может, сходим куда-нибудь погулять?
предложил Слава.
; С утра? ; удивилась Лена.
; Да, с утра, ; поддержал Славу Марк, ; Заодно и посмотрим на яхту твоего словенца!
Лена недовольно фыркнула, что, наверно, означало: «Да идите вы подальше со своей яхтой!».
; А что? ; внезапно поддержала Любомудрова умудренная жизненным опытом «мисс Амосова», ; Можно и на яхту! А, Леночка? Он тебе адрес оставил?
; У яхт не адреса, ; мудро молвил Качура, ; у яхт бывают пирсы, эллинги, причалы … С номером, разумеется.
Лена отмахнулась:
; Да не оставил он мне ничего: ни причала, ни телефона! Отстаньте, наконец!
; Тогда пошли искать!
твердо решил Слава, и Татьяна с Марком согласно поддакнули ему. Лена осталась в меньшинстве и была вынуждена подчиниться коллективному решению.
Где-то уже ближе к одиннадцати вышли к набережной Балатона и долго прогуливались, высматривая нужное им судно, которое, впрочем, они так и не нашли. Зато посидели в кафе на набережной, выпили по чашечке горячего шоколада. Зефирил ветерок, постепенно подпаливало солнышко, и к обеду им снова захотелось освежиться, нырнув с головой в прохладную балатонскую волну.
А вечером после купания Любомудров внезапно остался один: Качура вежливо умыкнул Татьяну в один местный кабачок, а Лена вообще исчезла в неизвестном направлении, ; не известном Марку, но, вероятно, вполне известном словенцу. Любомудрова это очень обидело, и он, уйдя в сиротливое вечернее путешествие по Тихани, еще долго не мог успокоиться. Впрочем, одно он решил твердо окончательно: Ирму на Лену он уже ни за что не променяет, ; разве что (в этом месте Любомудров иронично скривил губы) на Наташу Койко …
А в понедельник был нервный и суматошный отъезд обратно, очереди на автобус и электричку, и лишь с большим трудом, ; сквозь ругань торопящихся мадьяров, ; им удалось втиснуться в последнюю.
Отоспавшись после тягомотной дороги, Марк где-то примерно в три часа спустился вниз, в столовую ; пообедать.

О чем он думал за своим скромным керепешским обедом?
Да ни о чем таком особенном. Он не вспоминал ни о Тане, ни о Лене, не об Ирме, ни о Наташе Койко. Ни даже об Юльчинке, ; хотя маленькая мадьярская девочка, конечно, того стоила …
Он думал о себе: себе и своем времени. Нет, не о времени, в котором он живет сейчас, ; это время, очевидно, было ему чужое, а о месте своего времени в современном ему чужом времени.
Он думал и он ужасался. Он ужасался своей чуждости и своему отчуждению в этом времени. И своему непониманию его и непониманию его этим временем. Будто два измерения, и как будто он говорит всем этим ****ушкам: мы живем в одном времени, но в разных измерениях! Понимаете, Наташа, Лена, Таня? В одном времени, но в разных измерениях! Это невероятно, но факт, ; факт, с которым вы должны всякий раз считаться! И вы должны уважать меня за это! За то, что, живя с вами в родном времени, я имею мужество жить в другом измерении!
А если они меня не будут за это уважать?!
Да как они смеют, эти … (тут у Марка с губ сорвалось нецензурное слово) … как они смеют! Да я вас, я вас (снова нецензурщина) …
Он гневно стукнул по столу стальной рукоятью вилки!
И вдруг услышал:
; Сервус, герр Любомудров! Можно к вам?
Марк поднял голову: над ним возвышался тульчанин Костя Росляков с подносом в руках.
; А, ты! Ну, садись!
Костя шумно выдохнул в ответ, и стал неторопливо составлять с подноса тарелки на стол:
; Не помешал я тебе? Чем занимаешься, Марчик?
Марк замялся:
; Да вот, на Балатон ездил, Костя. Только сегодня утром вернулся …
; На Балатон? ; приподнял брови его однокашник, ; А чего меня не пригласил?
Анжела и Надя тоже б не отказались!
Любомудров с трудом выдавил из себя кривую улыбку:
; А чего ты их сам не свозишь туда, Костя? Автономно? И там бы пересеклись!
Росляков замялся:
; Так, в компании, оно веселее будет, ; разве не так?
Марк вспомнил толькочтопрошедшие дни на Балатоне, и позволил себе с Костей не согласиться:
; Смотря какая компания …
Однако Росляков позволил также себе не согласиться с «герром Любомудровым»:
; Компания ; она всегда компания, ; не больше, не меньше …
; Ты куда сейчас, в библиотеку?
спросил его Марк, явно желая перевести разговор на другую тему.
Костя пожал плечами:
; Куда ты, туда и я! Если хочешь в библиотеку, то поехали в библиотеку!
И они поехали в библиотеку. «На уходе» столкнулись с Анжелой, ; она еще долго о чем-то объяснялась с Костей, ; кто знает, о чем? Может, о вечном? Вечном-кузнечном?! По странной ассоциации Марку вдруг вспомнилась Москва, Лубянка и Кузнецкий мост …

На Кузнецком мосту никакого моста,
Только ветер сквозит сквозь его пустоту,
Он ладьи кривичей поднимает со дна,
На Кузнецком мосту, на Кузнецком мосту …
Тянет тиной и илом от Козьих болот,
Тянут невод у стен с матерцой рыбаки,
И судьба моя вновь начинает отсчет
У недлинной реки, у Неглинной реки.
На Кузнецком мосту мерзлый ветер сечет,
Посыпая пургой все следы и дожди,
Все следы и дожди собирая в отчет,
Завитушками слез на холодной груди.
На Кузнецком мосту никакого моста,
Не перил, ни быков под кроссовками слов,
И Неглинной вода так темна и густа,
Только вот: не видна ни с каких берегов.
Будут трубы трубить и рубить топоры,
Форс-мажорные марши играть небеса,
Хлынет ливень на Трубной, ; но с этой поры
Никакого моста, никакого моста!
Никакого моста, ; лишь обрыв берегов,
И прогулки впотьмах, по уснувшей тропе,
На Кузнецком мосту, меж умерших богов,
Между древних кумирен в зыбучем песке …

Да, действительно всё это более чем странно!
В библиотеке они встретили Лену, Мухсина, Эду, Ингу, Тараса Костюка. Лена холодно улыбнулась Марку золоченой улыбкой и прошла мимо. Любомудров тоже кивнул ей еле-еле …. «Уходя ; уходи», так, кажется?
С Мухсином, Эдой и Ингой после библиотеки они заглянули поужинать в недалекорасположенный китайский ресторанчик, ; больше, правда, похожий на обычную забегаловку. Набрали чего-то острого, и, для спасения желудка запивая это дело сладким чаем и колой, принялись перебирать косточки и Питу Ленски, и всем, кого знали. Говорили по-русски, лишь для Эды иногда переводили на английский.
Наконец, Любомудрову это надоело, и он сердито спросил эстонку:
; Ты что же, русский не изучала в школе?
Эда покраснела и стыдливо призналась, что «почти не изучала»: они, эстонские школьники, умышленно сбегали с занятий по русскому языку и литературе, ; «в знак протеста против оккупации Эстонии русскими» …
Марк в ответ лишь покачал головой:
; Эда, бедняжечка, оккупированная ты моя …
И добавил вполголоса ; для Мухсина и Инги:
; До каких же глупостей не доходят прибалты, чтобы только продемонстрировать свою независимость! … Странная болезнь у этих народов!
; У каждого народа своя болезнь, ; заметила Инга, ; Ты как считаешь, Мухсин?
; Главное ; эту болезнь вовремя вылечить, ; мудро, истинно по-восточному, заметил Нджаменов.
С этим согласились все, ; даже в конец непонятливая Эда ….

А утром следующего же дня у него состоялось замирение с Ирмой.
Случилось это так.
Он столкнулся с мадьяркой в коридоре, возвращаясь утром с завтрака. Хмурая и недовольная, она лениво водила тугим пылесосом возле стены недалеко от его комнаты. Марк осторожно подошел к ней сзади и негромко кашлянул:
; Хелло, Ирма!
Венгерка холодно глянула на него, но ничего не сказала, продолжая свое горничное дело: мол, что вам надо, мистер, отстаньте! Любомудров зашел с другой стороны и осторожно спросил:
; Может, всё же помиримся?
И протянул мадьярке свой мизинчик. 
Ирма удивленно откинула голову:
; Зачем это?
Марк объяснил:
; Так мы мирились в детстве, Ирма: протягивали друг другу мизинчик, цеплялись пальчиками … и всё друг другу прощали. У вас в Венгрии так было не принято?
Ирма тряхнула волосами:
; Нет!
; Ну, так невелика проблема, ; примем, ; с этого дня. Давай свой мизинчик!
Мгновенье поколебавшись, мадьярка неуверенно протянула свой маленький пальчик Марку. Они сцепились мизинчиками, и Любомудров хладнокровно заключил:
; Вот и всё. Мы помирились. Что ты делаешь сегодня вечером, Ирма?
; Сегодня вечером я занята с Юльчинкой.
; Прекрасно! А мне нельзя к вам присоединиться?
; Нет.
; Гм! А завтра?
; А завтра у меня в гостях будет моя подруга, Магда.
; Магда? Подруга? Хорошо, а мне нельзя там быть третьим?
Ирма думала недолго:
; Приходи. Третьим ; можно. Магда будет согласна.
; А когда?
; Завтра, в шесть. А сейчас, Марк,  иди к себе. Твою комнату я уже убрала, мне надо работать дальше …

Марк не стал подробно расспрашивать мадьярочку, ; хотя и немало удивился, ; зачем им эта Магда? И на следующий день вечером снова позвонил в дверь своей мадьярской любовницы.
И вот явление: за накрытым столом, при зажженных свечах, сидела пухленькая толстогубая блондинка, будто сошедшая сюда прямо со страниц эротического журнала. Единственное, что удивляло, что она была не в юбке, а в брюках.
; Знакомься, это Магда, ; представила блондинку Ирма.
Марк протянул блондинке руку:
; Сервус, Магда! Do you speak English? (Ты говоришь по-английски?)
; Yes, certainly, (Да, естественно) ; ответила Магда.
; Well! Then we will communicate with you bravely! (Хорошо! Тогда мы будем смело общаться с тобой!)
Магда в ответ тонко улыбнулась:
; О’кей, Марк.
В разговор вмешалась Ирма. Она объяснила:
; Магда ; это мой любовньик.
; «Любовник»? ; удивился Марк: он решил, что ослышался, ; Наверно, любовница?
Ирма загадочно провела рукой по плечу Марка:
; Нет, Марк, именно любовньик. И хотя у нас в любви две женщины, но именно Магда, а не я, выполняет в ней функции мужчины. Она ; любовньик, а я ; любовньица.
Марк раскрыл рот от удивления: раньше он и не мог предположить, что Ирма ; лесбиянка!
; Да ну … ; только и нашел протянуть он, ; Надо же …
А потом он, задумавшись, спросил:
; Ну а зачем тогда я вам?
Магда и Ирма переглянулись, и последняя хладнокровно пояснила:
; Посмотришь. Поможешь. Поучаствуешь. Мы всегда не против мужчины в нашей постели, особенно если он нам не сильно мешает.
Затем они ; Магда и Ирма ; долго о чем-то шушукались. Наконец, Ирма сказала:
; Но тебе придется переодеться. Магда и я не хотим видеть рядом мужчину. Мы хотим видеть тебя женщиной.
Любомудров не понял:
; Это как ; «женщиной»?
Ирма объяснила:
; Очень просто: оденешь мою комбинашку, колготки, лифчик и ляжешь вместе с нами, ; как женщина. Не хочешь, ; уходи!
Марк растерялся: ничего подобного у него в общении с женщинами еще не было! Он пытался возразить Ирме, но она даже не захотела слушать его: просто отвела в спальню и стала торопливо переодевать. Сняла со своего бой-френда джинсы, рубашку и все прочее мужское, взамен ловко, как ребенку, натянула черные колготки, застегнула на спине лифчик, надела малиновую ночную сорочку и в заключение всего повязала голову голубой косынкой. Потом подтолкнула к зеркалу и, критически оценив, кое-что поправила, кое-что пригладила, но, в общем, осталась удовлетворенной.
; Ты ; женьщина, Марк и веди себя как женьщина! Жди здесь, на постели, когда придет мужчина!
И исчезла за дверью, а растерянный Любомудров в его нелепом одеянии остался сидеть на покрывале. Он поправил слегка сползшие колготки, бросил косой взгляд на зеркало и стал ждать …
Магда и Ирма появились в спальне минут через десять: Ирма ; с распущенными волосами, ; в полупрозрачном нежно-белом боди, через которые просвечивали кружевной лифчик и трусики, а Магда … Магда была вся в черном: панталоны и майка в мужском фасоне; в руках у нее был тонкий хлыст. Любомудров разинул было рот от удивления, но женщины пока не обратили на него ни малейшего внимания. Они прошли к зеркалу: здесь Магда круто обернулась к Ирме, и из ее панталон, подобно резинному мячику, алчно выскочил искусственный фаллос. Ирма всё поняла без слов, и, встав на колени перед Магдой, как рабыня перед госпожой, занялась оральным сексом. Делала она, видно, плохо, за что Магда пару раз хлестнула ее плетью.
Минут семь Ирма доставляла удовольствие своей активной партнерше, пока, наконец, не решилась отдохнуть. Магда слегка хлестнула ее, ; но скорее поощрительно, чем в наказание, а затем обернулась к Марку:
; Теперь ты, шлюха!
Любомудров, входя в роль женщины, неуверенно встал на колени перед Магдой и глотнул резиновый мячик фаллоса. Он пытался помочь себе ладонями, как вдруг Ирма, повинуясь, вероятно, знаку Магды, ловко притянула к себе руки Марка и крепко-накрепко стянула их ему сзади мягким капроновым шнуром.
Насосавшись, Любомудров неудобно откинулся назад, а его место снова заняла Ирма.
Так, по очереди с Ирмой они делали фелляцию Магде, но Магда была явно этим недовольна: она хлестала хлыстом их по спинам и смачно ругалась ; типа того:
; А ну глотайте глубже, сясистые телки!
Что же было делать? Они старались, глотали глубже, но что получалось, то получалось.
Наконец, Магда отбросила хлыст и стала медленно, но твердо раздевать Ирму: сняла боди, бюстгальтер, трусики … Любовница Марка не сопротивлялась, даже успела одной рукой согнать с постели своего бой-френда, а другой сбросить  с нее покрывало … затем повалилась на простыни, раздвинула в стороны ноги, а сверху на нее навалилась Магда: она аккуратно вставила свой фаллос во влагалище Ирмы и стала с ней совокупляться как мужчина с женщиной.
Позабытый Марк, со связанными сзади руками, молча и слегка недоуменно взирал на эту лесбийскую сцену: обе женщины сладострастно охали и стонали, а Ирма шептала своё любимое, женское: «Ребенка, Магда, сделай мне, пожалуйста, ребенка! …»
Впрочем, для ребенка уже нужен был он, Любомудров. Магда подозвала его к себе, неожиданно для Марка завязала ему глаза первым подвернувшимся под голову платком и подтолкнула вперед к Ирме. Слепой, связанный, в неудобном женском белье, Марк возлег на Ирму и последняя ввела в себя его мужское достоинство. Но этого было еще мало. Магда, раздвинув Любомудрову сзади ягодицы, быстро смазала ему какой-то мазью анальное отверстие, легкими точными движениям стала вдвигать туда свой искусственный фаллос, ; но уже не старый мягкий резиновый, а новый жесткий пластиковый, в форме шариков. Марк застонал от боли и наслаждения: не только он познавал Ирму, но и Магда познавала его как «женщину» …  Это было так ново и необычно!
В ту ночь было много еще нового и странно эротичного: они с Магдой мучили Ирму, связывая ее и выпарывая ремнем, как ребенка, затем Ирма надевала что-то вроде паранджи, и прислуживала им, как восточная женщина: подносила кофе, сладости (был перерыв в сексе и надо было подкрепиться), снова была лесбийская любовь между Магдой и Ирмой, затем он, Марк, также в образе «лесбиянки», ; или, лучше сказать, «лесбияна», ; совокупился с Магдой …
Закончилось всё лишь под утро. А часиков примерно в восемь, когда Магда и Инга еще спали, крепко обнявшись, Марк, поцеловав на прощание обеих женщин, тихо встал, быстренько переоделся в свое, мужское, и осторожно прикрыл за собою входную дверь. Пора было браться за другие срочные дела …

А вечером затянул долгий и нудный дождь, ; так что даже показалось, что кончилось лето …  Марк одиноко засел в ВЕУшном кафе у себя на Керепеши: тянул чашечку за чашечкой и думал, думал, думал.
Предмет его долгих дум был женщины.
Но что это значит ; «быть женщиной»?
Понятно, что речь идет о молодой женщине или девушке, ибо как говорил один очень известный, но несчастливый диссидент, брат знаменитого прихватизатора, «женщин после сорока следует убивать». «Разумеется, если она не чья-то мать, жена или любовница», мысленно добавлял при этом Любомудров. 
А значит, ; что значит быть женщиной до сорока?
Во-первых, это женщина выбирающая. Она всегда выбирает, ; но, как правило, самого худшего из всех имеющихся под рукой мужчин. Почему именного такого? А хрен он его знает! Старый хрен, он как известно, всё знает …
Но молодые женщины и девушки они страшно любят выбирать: прическу, тип макияжа, цвет платья, размер юбки и бюстгальтера, косметику, и самое главное, они выбирают, как понравиться мужчине, ; естественно, не старому хрену, ; а молодому, красивому и богатому, ; да так понравиться, чтобы ослепить, влюбить, уничтожить,; понятно, что не старого хрена, ; последний и сам как-нибудь уничтожится, ; хорошо, чтобы все они уничтожились, а остались одни красавцы с ослепляющими глаза колгейтскими зубами! Зубодробилки вы мои шиферные!
Во-вторых, это женщины гуляющая. Под окнами, по тротуару, по панели, в парке, ; сбереги меня боже от маньяков! ; с собакой и без, с кавалером и без, без ничего гуляющая ; нудистка, домашняя стриптезёрша, домашняя девочка, которая на вопрос, что такое стриптиз? ; прохладно кидает: «Мне незнакомо это слово, товарищ!». Ответ здесь может быть только один: «Битцевский маньяк тебе товарищ!».
И, в-третьих, это женщина страдающая, ; но страдающая еще больше понарошку, по факту, ; чем по всей жизни. Ведь жизнь эта еще не закончилась и даже более того: она не состоялась! От чего же тогда, собственного говоря, страдать? От незаконченности, что ли? Как можно страдать от незаконченности? Колгейтского зубодробила, что ли, еще встретила?! Так влюбись хотя бы в старого хрена!
Но никто не хочет влюбляться в него, Марка …
А в кого метит он сам? Какую роль играет он в трагедии своего времени?
И тут он вспомнил, ; ясно и отчетливо: когда в одну из недавних суббот они с Ирмой и Юльчинкой гуляли в Вайдахуняде, в какой-то момент они остановились перед фигурой «Анонимуса», ; памятника безвестному мадьярскому летописцу. Человек в длинном капуцинском плаще, с лицом, утопленном в сером капюшоне, сидит в глубоком кресле, держа длинные сухие руки на узких подлокотниках. Одна нога под толстым покроем плаща закинута на другую …
А кто знает, может, и ему, Марку уготована такая, серокапюшонная, доля? Без семьи, без любимой женщины, без лица и даже без имени, но горящей строчкой, этой гелиевой кровью его скудящей эпохи, донести да далекого будущего всю нервную пульсацию своего времени?! Всю боль, всю ненависть, любовь и страдание!
Кто способен сделать это, кроме него? Слава? Нет. Мухсин? Нет. Костя? Нет. Лена Субботина? Нет. Никто, кроме него самого.
Значит, надо закрыться серым капюшоном и молчать, наблюдать и молчать, терпеть и молчать, забыть свое имя и молчать, поставить чужое имя и молчать и вовсе не ставить никакого имени и молчать. Говорить будет только текст ; от имени Марка, за Марка и за всех остальных.
Безымянный текст, как безымянная высота.
«Безымянная высота!». Была такая песня о войне, и однажды,  ; не то в пятом, не то в шестом классе, ; они с Леной Субботиной остались на дежурстве после урока пения, ; драили класс, ; а потом она, Лена, сидела с ним рядом и диктовала ему, Марку, текст этой песни. Она помогала Марку, ; может быть, единственный раз в своей жизни …
А что теперь? Снова безымянность, только уже иная. И нет песни, что продиктовала бы со своих эльфийских девичьих губ Лена Субботина.
Анонимус, Вечный Анонимус, ; он, Марк, в своем тугоухом на безымянные высоты времени.










 





























Глава пятая

Калькуляция на девушку


Все современные девушки одинаковы – разница только в продажной цене.
Но как рассчитать эту цену, так сказать, по-научному? Вот вопрос вопросов!
Самое главное тут – хороший метод расчета. Рациональный, как улыбка проститутки, холодный, как постель одинокого холостяка, и твердый, как налившийся кровью фаллос.
Метод решает всё. Метод ; ключ к проблеме. Неважно, какой это метод: эмпирический, теоретический, прозаический, поэтический, симфонический, героический, комический.
Марк долго размышлял, и, наконец, позволил себе высказать несколько тезисов:
Тезис первый: цена современной девушки прямо пропорциональна объему мозга ее ровесника-дебила, который волочится за ней в данный момент. Чем меньше объем мозга дебила, тем ниже цена девушки, и, наоборот: чем больше этот объем, тем выше цена.
Примечание: при увеличении объема мозга и культурных запросов дебил постепенно превращается в приличное существо, хотя вовсе не обязательно становится человеком.
Тезис второй, чисто экономический: цена на девушку определяется их предложением. Чем меньше на любовном рынке данных конкретных девушек, тем выше их цена и наоборот, чем выше предложение девушек, чем ниже цена каждой их них.
Тезис третий: цена на девушку определяется ценой ночи с ней. Отношение ; прямо пропорциональное.
Стоп! Но кто определяет цену ночи?
Ответ простой: представим, что эта девушка ; проститутка (вообще-то, все они ; проститутки в той или иной степени, поскольку продают себя на брачном или любовном рынке. Это факт справедливо доказал американский экономист, Нобелевский лауреат, Гэри Беккер). Почему одни шлюхи берут много, а другие ; мало?  Причин много: возраст, свежесть, внешняя красота и т.д. Восемнадцатилетняя шлюха, естественно, будет стоить больше, чем сорокалетняя … Впрочем, если девушка не знает цену ночи с ней, ей это подскажет сутенер или сводня.
И никогда не ошибется!

Итоговая формула:

Цена на девушку = N
V ; объем мозга ровесника-дебила.
S ; предложение девушек.
P ; цена ночи с девушкой.

N ~ V
N ~ S 
N ~ P
K ; 1/10 ; понижающий коэффициент.

Итого: N =  V + P ; S    
   10

Ага, а что уже у нас там тогда с Наташей Койко? Какова ее цена по этой формуле? Попробуем рассчитать.
Для Наташи Койко требуется ровесник-дебил с мозгом не менее 1800 куб.см.: требования у нее в этом отношении высокие. 
V = 1800 куб.м.
Предложение девушек типа Наташи Койко в Венгрии: 8 ; только каждая восьмая встреченная девушка ; в ЦЕУ или в Венгрии будет чем-то ее напоминать.
P = 400 долларов (в Венгрии стандартная цена за ночь с хорошенькой «девушкой по вызову»)
Итого (по формуле) 1800 + 400 ; 8 = 5000:10 = 500
Итого - 500 долларов. Это цена на Наташу Койко.
            Теперь Таня Амосова:
V = 1700
S = 6
P = 300
N = 1700 + 300 ; 6 = 3500:10 = 350 долларов ; цена на Таню Амосову.
Теперь какая-нибудь Эда или Анжела:
V = 1500
S = 3
P = 200
N = 1500 + 200 ; 3 = 2100:10 = 210 долларов.
Что же, вполне закономерно!
Общее ранжирование по цене:
Наташа Койко ; 500$
Таня Амосова ; 350$
Эда (Анжела) ; 210$
Вот так отыскивается ключ ко всем теоремам Ферма! Просто, гениально, дерзко и точно!

После лесбийской ночи с Ирмой и Магдой, Марк возгордился собой необычайно. Он почувствовал себя будто взлетевшим на высокую гору, ; и даже без помощи подъемника. А на той горе так славно стоять ясным днем и обозревать оттуда окрестности …
Тем временем наступил июль. Пит Ленски укатил в США на полтора месяца, но всех докторантов обязали посещать Летний университет ВЕУ по специальности «Политическая социология». Здесь собралось три десятка слушателей со всех концов Восточной Европы ; преподаватели вузов и научные сотрудники. Хозяйничал здесь другой американец ; туповатый Майкл Попкон.
Занятия, увы, шли теперь почти каждый день ; с полдесятого до пяти. О той вольности, что была с Ленски, пришлось забыть наглухо.
Впрочем, в эту среду им повезло: занятия с Майклом по неизвестной причине отменились, и счастливая «Транзитивная социология» предпочла хотя бы первых полдня откуковать дома.
То же сделал и Любомудров, а днем к нему зашел Нджаменов: еще вчера вечером они с таджиком договорились вместе идти обедать, а затем еще поехать в Сечени.
По дороге вниз по лестнице встретили Наташу Койко, но не одну, а с подружкой ; словачкой Славкой: они тоже направлялись в столовую. Не тушуясь, сели за один столик. Мухсин занялся словачкой (она прилично говорила по-русски: дома у себя, в Прешове, окончила русскую гимназию), а Марк, естественно, Наташей, ; которая после совместного посещения Аквинкума стала очевидно рассматривать Любомудрова как одного из своих безотлучных друзей, ; но она здесь явно поторопилась!
Разговор зашел и о Балатоне, ; и Марк без видимой охоты рассказал Койко о своем недавнем визите на озеро с Качурой, Таней и Леной, ; надеясь, что эта новосибирская потаскушка всё же начнет немного его ревновать. Увы, Койко приняла его историю вполне равнодушно, но выяснилось, что Наташа сама не прочь сейчас съездить туда. Уж очень ей надоел июльский Будапешт, ; шумный, задымленный и загазованный …
И она неожиданно обратилась к словачке:
; Славочка, съездим на Балатон на два дня ; в субботу;воскресенье? Как вы (она искоса глянула на ребят), не прочь составить нам компанию?
У Любомудрова даже сердце подпрыгнуло в своей рёберной клетке: подумать только, сама Наташа Койко приглашает его вместе с собой на Балатон!
Но он тут же не преминул ядовито поинтересоваться:
; А как же твой научный руководитель, профессор из Корнеля? Он тебя отпустит?
Койко удивленно подняла на него свои очаровательные ресницы:
; А почему я должна его об этом спрашивать, Марк? Тем более что он сейчас уехал в Америку до сентября!
; Гм! Ну, хорошо … А куда ты хочешь поехать: туда же, в Тихань?
; Нет, Марк. Я много слышала о Балатонфюреде: поедем лучше туда!
Любомудров, и иже с ним Мухсин и Славка возражать не стали. Ехать решили послезавтра, в пятницу после обеда ; на последние выходные июля: на том и расстались.
Марк и Мухсин поехали купаться в Сечени, а затем еще долго гуляли по душному вечернему Будапешту (все-таки права была Койко: июль в венгерской столице ; отнюдь не май и не апрель!), обсуждали всякие интересные проблемы (таджик признался, что ему очень понравился Славка, Марк вполне одобрил его выбор), и лишь поздно вечером вернулись домой, на Керепеши.
Четверг был рабочим днем, а в пятницу после обеда, улизнув пораньше с занятий, они с Нджаменовым быстро собрались и в полпятого встретились с Койко и ее подружкой внизу, возле «Reception».
Наташа была в легком сарафанчике, с оголенными плечиками и коленками, пахла одновременно ароматно и горько (если перевести на более понятный язык: «и призывно, и недоступно»); Славка, наоборот, одета весьма просто ; в джинсах и короткой маеечке: обе девушки были в темных очках. И по сумке на брата, ; то есть «на сестрицу».
Поехали уже известным маршрутом на «Moszkva ter», но этот раз руководителем экспедиции был сам Марк. И руководителем, судя по всему, неважнецким: они стояли уже час на остановке, но автобусы на Балатон все будто в воду канули.
Наконец, Славка, немного владевшая мадьярским, попробовала разобраться. И выяснила, что от Московского вокзала на Балатон ходят лишь частные автобусы, и первый из них пойдет лишь завтра в 6.00. А если на озеро надо сейчас, то тогда езжайте, пожалуйста, на автовокзал, в Пешт!
Любомудров мысленно обругал неразворотливых венгров и повез всю компанию обратно в Пешт. Там, впрочем, проблем не возникло: в первом же балатонском рейсе на 18.30 были свободные места. Они сели в автобус и через два часа бешеной гонки (водитель оказался воистину «венгерским Шумахером»), освещенные пурпурными лучами закатного солнца, въехали в Балатонфюред.
; Куда пойдем?
спросила Наташа остальных, когда они слезли с будапештского экспресса.
Ей, однако, никто не ответил: ее друзья любовались видом на Венгерское море, ; которое, очевидно, стоило того, ; особенно сейчас, на закате. Койко повысила голос, ; и была права: надо было подумать о более приземленных вопросах:
; Марк, Славка, Мухсин! Пойдемте, надо искать пансион или гостиницу!
А чего ее было искать? На автостанции уже тусовалось полторы дюжины хозяек и зазывал из местных пансионов. Славка вступила в переговоры и уже через час они, расположившись в своих двух комнатах (в одной девушки, в другой ; ребята), отправились на вечернюю прогулку по Балатонфюреду (купание, ; ввиду позднего приезда, ; перенесли на утро).
Вечерняя прогулка затянулась надолго плюс еще почти полночи сидели в кафе с танцплощадкой, ; правда, почти не танцевали, больше смотрели. «Чтобы девушки были добры, чтобы юноши были мудры», ; как в свое время желал Вахтанг Кикабидзе, и так оно и было: потанцевать ни Наташа с Марком, ни Славка с Мухсином не отказались. 
Это были удивительные мгновенья, ; круженье в вальсе с Наташей Койко! Одна твоя рука держит ее ладошку, другая придерживает ее за повлажневшую талию. Он ощущает сквозь легкую ткань ее платья пупырышки ее кожи, ее тонкие женские ребрышки, ; ах, как хочется поиграть по ним пальцами, словно по клавишам таинственного рояля! Он сотни раз мысленно раздевает ее, Наташу, ; до голости, до обнаженности, до сути, до сущности.
Ах, как хочется ему познать ее, супер****ушку из супер****ушек! Познать и возненавидеть, выгнать из своей души, как паршивую кошку!
Но она, Наташа, танцуя, смотрит на него сверху вниз сквозь вуаль своих прелестных ресниц, ; доверчивая-предоверчивая, смутно-робкая и бесстыдно-нежная …
(Ах, какие же они, женщины, все-таки притворщицы! Какие они заговорщицы в своем заговорщическом безумии!)

Но Лена Субботина … все же Лена была лучше!
Марк лишь однажды танцевал с ней, ; нет, не на выпускном вечере, а на встрече выпускников, спустя примерно полгода после окончания школы.
Как это было? Как это было?
Зима, на улице февраль, его первая суббота. Огни школы, такие забытые и манящие за время еще пока очень короткой разлуки с ней.
И ослепление: от рук, лиц, глаз. И слепящая тьма Лениного лица, долгожданно-безумного, словно выплывшего из тумана шестимесячной тоски по ней …
Запись в дневнике тогдашнего Марка:
«Она, Лена, всё такая же ...  очень-очень красивая: синяя блузка, бусы, черная юбка, развеселые глаза ...
И, набравшись храбрости, пригласил ее на вальс, и она согласилась!
И те единственные слова, которыми мы обменялись за короткие три минуты танца:
Лена: Марк, как ты живешь?
Я: Всё нормально.
Лена: (с завистью): Да, ты счастливчик ...
Счастливчик ... Счастливчик?
Увы, Лена, ты ошибаешься ...»

Она всегда ошибалась, эта Субботина! Где ей до безжалостной целеустремленности Наташи Койко! И вот сейчас, оставив Марка, Наташа делает шаг назад, отходит (хоть бы книксен сделала на прощание своему партнеру, что ли!), оглядывается, и ищет, ищет глазами кого-то другого …
Эту, первую ночь, в Балатонфереде Марк спал плохо. Было душно, невмоготно (Мухсин тоже беспокойно ворочался в своей постели), а более всего хотелось встать, выйти в коридор, бесшумно нажать ручку противоположной двери, где спала Наташа на пару со Славкой. Впервые спала так близко от него, Любомудрова. Марк начинала бить прямо-таки сумасшедшая эротическая дрожь, когда он представлял в двух шагах от себя эту ****ушку в легкой шелковой ночной сорочке, раскидавшей свои острые перышки по одеялу. И губы, волосы, глаза Наташи, ; как они зовут, как они манят! «Хочу тебя, хочу, хочу, хочу, как кобель хочет сучку!»
Мухсин беспокойно заворочался и поднял голову:
; А?! Сколько времени?
Марк усмехнулся:
; Тоже не спится? Полпятого.
; Ну, еще рано!
И Нджаменов завалился на другой бок. А Любомудров, которому спать совершенно расхотелось, сторожко встал, вышел в коридор и прогулялся до местного гальюна. На обратном пути остановился у двери девушек и прислушался. Ничего, ; спят, наверно! Рука сама собой нажала на ручку, ; и на удивление Марка, дверь приотворилась: их подружки почему-то не заперлись изнутри! Сначала в образовавшуюся серую щель он ничего не разглядел, а затем в полумраке прояснилось что-то белое, светловолосое, укутанное в простыни, ; это была Славка. Наташа спала в противоположном углу комнаты; для того, чтобы ее увидеть, надо было туда зайти, а это сделать Марк так и не решился …
Проснулся он хмур и недоволен. Долго ворочался и ворчал себе под нос, а затем нехотя отправился умываться. Спустился вниз, когда уже остальные завтракали. Наташа мило улыбалась Мухсину, Славка улыбалась последнему еще боле, а он, Любомудров, смотрел на Койко и негодовал на себя: как же он так не решился ночью заглянуть вглубь комнаты и посмотреть на Наташу? Увидеть ее, спящую, неразбуженную, доступную, с разбросанными во сне власами? 
«А если бы она проснулась в этот момент и увидела меня? …»
«Ну и что? Увидела бы: ей не вредно!»
«Увидела бы и закричала!»
«А может быть, наоборот? Позвала к себе?»
«Прямо при Славке?»
Любомудров перевел взгляд на словачку:
; Как ты, Славка, спала?
Словачка удивленно глянула на него:
; Всё о’кей, Марк? А что такого?!
; Да так. Ничего.
Койко искоса глянула на него и, оторвавшись от своих ложек с вилкою, заботливо спросила, вложив в вопрос всю свою тонкую женскую иронию:
; А тебе, что, не спалось, Марк? Это отчего вдруг? Голова болела?
Любомудров вздохнул и … не стал отвечать на это прямой выпад Наташи. Сказать ей в лоб: «Я хотел тебя этой ночью!», ; так подскочит от негодования, выбежит из комнаты, хлопнет дверью …  Но лгать ему не хотелось. Впрочем, даже если ему и хотелось лгать, то лгать честно, а как это можно делать, он не представлял.
Они пошли на пляж и пробыли там до обеда. А после обеда долго спали, отсыпаясь перед вечерней прогулкой по Балатонфюреду и знакомством с его ночными искушениями.

Эта прогулка началась с променады по набережной Балатона, затем около часика сидели в открытом кафе на набережной и обсуждали всякие веушные проблемы. В разливающихся сумерках снялись с якоря и справа от себя заметили сверкавшее разноцветными огоньками высокое здание с открытой террасой. Это был городской театр, где устраивали так называемый «бал Анны», и выбирали «королеву бала» (вольный перевод Славки).
; Пойдемте туда! ; потянула всех за собой словачка.
; Ты хочешь быть королевой? ; удивился Любомудров, ; Зачем? Это же столько хлопот!
Но, встретив негодующий взгляд Койко, смутился и замолчал. И не стал препятствовать словачке увлечь всех за собой.
Какая девушка не мечтает стать королевой! Но каждая ли ей становится?
Народу, ; как местных мадьяр, так и инородцев, ; собралось предостаточно: они с трудом протиснулись вперед и кое-как нашли четыре свободных места недалеко от сцены, где уже начинали саму церемония избрания, причем пришлось им сесть через одного: Марк рядом с Мухсином, затем какой-то инородец, и Наташа со Славкой. «Королеву» выбирали вполне демократично, ; прямо из зала; Любомудров, по-лебединому вытянув шею, внимательно огляделся: сюда по обилию разряженных девушек и молодых женщин, желающих стать таковой было предостаточно. Их девушки сидели скромно, созерцая свои коленки с приподнятыми праздничными юбками; впрочем, Наташа и так была великолепна в своем наряде: рассыпавшиеся по плечам смоляные волосы, нежно-белая блузка, и темно-зеленая юбка с кружевными оборочками, ; чем не невеста на выданье!
На сцену вышел конферансье ; молодой мадьярчик в галстуке и при костюме, рядом с ним пристроилась высокая переводчица, переводившая его гламурные тирады на английский и немецкий.   
Сначала он предложил подняться на сцену претенденткам на вакантную должность «королевы». Из разных концов зала туда потянулись девушки: Любомудров нервно глянул на своих подружек: Славка что-то сказала Койко, и … (Марк обомлел) обе встали и также пошли на сцену!!!
; Вы куда?!
в раздражении воскликнул он, но ответ был, впрочем, ясен и так, да и, кроме того, на тиранический окрик Марка никто и не собирался обращать внимания.
Плечо Любомудрова тронула рука Мухсина: по-восточному мудрый таджик молвил:
; Пусть идут, если хотят!
И Марк покорился, полностью переведя внимание на сцену.
Претенденток всего оказалось семнадцать штук. Мадьярок ; только трое или четверо, все остальные гости: в основном немочки, к которым так неожиданно примкнули Наташа и Славка.
Конферансье начал конкурс, предварительно попросив «уважаемую аудиторию» активно поддерживать конкурсанток: зал дружно зааплодировал.
Конкурс содержал в себе четыре этапа: сначала участницы рассказывали о себе (личная презентация), затем демонстрировали свое знание Венгрии и непосредственно Балатона, после дефиле в вечернем платье от местных спонсоров ; крупной мадьярской модельной фирмы, и, наконец, танцевальный конкурс. После каждого тура сразу объявлялись баллы по десятибалльной шкале.
Представления Наташа и Славка выдержали средне, причем Койко представлялась на английском, а словачка ; на мадьярском. С Наташей это выглядело следующим образом:
; Кто ви?
; I am Natasha from Novosibirsk, Russia. (Меня зовут Наташа, я ; русская, из Новосибирска)
; «Орос!» ; «Русская!»
воскликнул распорядитель и что-то шепнул на ухо переводчице, стоявшей с ним рядом.
; О! ; отозвалась та, ; Where is town ; Novosibirsk? (Где находится этот город, Новосибирск?)
Любомудров хмыкнул: Новосибирск ; это, конечно же, «city», а не «town»! Надо ж, как занизили его масштабы! Интересно, Наташе не обидно?
Наташа между тем объяснила, где находится Новосибирск: в Сибири, чем очень удивила ведущих, ; вероятно, полагавших, что в Сибири у русских живут одни белые медведи …
В остальном же и ее презентация, и презентация Славки, ; были весьма средними, хотя словачка отчасти выиграла тем, что знала мадьярский. И получила на балл больше, чем Наташа. У Славки было 8 баллов, у Наташи 7. Но впереди были две мадьярочки и одна немка, набравшие по десять баллов.
Но вот на втором этапе обе уже сильно удивили жюри, блестяще ответив на вопросы о Венгрии и Балатоне. Наташа вообще оказалась единственной, кто правильно ответила на вопрос о максимальной глубине озера ; 12 метров!
В итоге после второго тура Славка была на первом месте ; 18 очков, а Наташа делила второе;третье место с одной из мадьярочек, ; обе набрали по 17 баллов.
А третий тур вывел вперед Койко, ; она была великолепна в темно-красном испанском платье, с обнаженными плечами и рассыпавшимися по ним смоляными прядями! В итоге ; первое место с 27ю баллами, а Славка и назойливая мадьярочка вторые-третьи ; по 26 очков.
Но оставался еще четвертый тур ; танцевальный. 
На сцене возникли трое мужчин в черных смокингах и с тросточками, изящно поклонились публике.
«Танц-партнеры для девушек!», догадался Любомудров, и весь обратился в слух и зрение.
И действительно: грянула музыка и первые три участницы были выбраны на первый тур. Две минуты танцевального вихря, на сцену приглашают следующих участниц …
Наташа и Славка на правах лидеров вступили в борьбу последними. Любомудров напрягся до такой степени, что, кажется, сам чувствовал под своим подбородком быстрое дыхание Наташи, а видно, ей было трудно, хотя она великолепно чувствовала такт партнера, и работала с ним до изумления синхронно. Да, может быть, она не знала каких-то движений, каких-то фигур, но каждый раз спасала интуиция … «ага, здесь, нужно именно так!» … и Наташа не никогда ошибалась!
Славка работала явно хуже, ; хотя в целом тоже неплохо.
Но Марк был почти уверен: судьи выберут именно Наташу!
А как волшебно Койко вальсировала … как тогда с ним! Как грациозно она сейчас книксен партнеру! И как спокойно улыбаясь, встречает аплодисменты зала!
И Марк тоже хлопал в ладоши, до боли отбивая их: это победа!
Итог, ; блестящий выигрыш Наташи, ; у нее 37 очков. Славка ; третья с 35ю очками: ей еще пришлось пропустить вперед вышеупомянутую мадьярочку. Объявив результаты, переводчица также выкрикнула на диком русском языке ; наверно, специально выученном для общения с русскими туристами на Балатоне:
; Наташья получай приз пятьсот долларз!!! Она ; ко-ро-лева баллья!
Марку стало всё ясно. Мухсин остался утешать Славку, а что было делать ему на балу Наташи Койко? Он встал и вышел вон из зала …

Наташа осталась королевить дальше на балу, вместе с ней остались спрятавшиеся где-то в тени Славка и Мухсин, а Марк ушел бродить к Балатону ; ненужный и лишний на этом балу.
Он шагал своим длинным шагом по набережной, что-то бормоча себе под нос, но это было не суть важно. Он смотрел отстраненным взглядом, ; но не на озеро или прохожих мадьяров, а на всё это сегодняшнее поколение, ; поколение, которое он не любил и которое ему очевидно было за что не любить. 
Были ли они такими, тогда, в восьмидесятые? Наверно, некоторые из них всегда были такими, – да и остались доныне. Но большинство, которое знал Марк, честно и бескорыстно искало свое счастье, – то самое, которое не купишь и нынче ни за какие деньги.
Какими же они были – они, эти Джульетты и Офелии эпохи, когда Гамлетом был Высоцкий, а Ромео – обычный советский парень-комсомолец из средней московской школы? Эпохи, когда любовь ставилась выше денег, а любовь к ближнему выше любви к Богу (о последней так любят порассуждать нынешние Тартюфы из олигархов и кремлевских чиновников!). Хоть Визбор и бросил тогда немного разочарованно и раздраженно: «Кругом толкуют о деньгах …», но дожил бы он до сегодняшних времен, когда ни о чем, кроме денег, вообще не толкуют!
Но всё же – о Джульеттах ; тех, золотых восьмидесятых.
Естественно, их имена были проще, – Лена, Наташа, Таня, Ира, Катя, Люда, Аня, Оля. Именно эти имена окружали Марка в те годы, – и не просто окружали, а вспыхивали и мерцали, как маленькие серебряные звездочки на синем густом небе. С одними их этих имен, – в сердце или еще как, ; он ходил  в детский сад, с другими ; учился в школе, с третьими ; дороги пересеклись в университете, с четвертыми – реально или виртуально на других перекрестках планеты – БАМ, целина, Куба, КАТЭК …
(КАТЭК? Господи, что означает это слово? Никак не вспомнить!)
Боже мой, а какие хорошие слова царили вокруг! «Юность», «меридиан» (если с большой буквы – любимое Марком вокальное трио), «союз» (если с большой буквы – название страны, где жил тогда Марк), «фестиваль», «надежда» (если с большой буквы – название молодежной радиостанции и известной песни), «молодость»!
Песни, – а какие тогда были песни! Не чета сегодняшней фигне, - в лице полоумных Сердючек и явно ненормальных «татушек».
«Нечего делать юным в мире открытых истин …», «Парень взял аккордеон …», «Город, что начат с колышка ...», «Мой поезд отходит …», «Я – свежий ветер, огонь крылатый …», «Где жара и где холодно …», «Седина в проводах от инея, ЛЭП-500 – не простая линия …», «Комсомольская площадь, вокзалов созвездье …», «Плещется тихонько вода, мачта качается ….», «Пусть новые дни стоят у порога …», «И еще мне советы дают …», «Расправлены вымпелы гордо …», «Ах, Арбат, мой Арбат! …», «Укрыта льдом зеленая вода …», «Порой мы считаем, что жизнь – бесконечная повесть …», «Там, где сосны, где дом родной, есть озёра с живой водой …». И еще десятки других, молодых и свежих песен.
И девушки, – какие тогда были девушки, не чета нынешним ****ушкам с их готовностью продасться за всё что угодно, – начиная от джипа-мерседеса и кончая виртуальным перечислением с кредитной карточки. Это не значит, что все они были чисты и воздушны, как Ассоли, но хотя бы стремление к этому в них преобладало!
Уж если отдаваться, черт возьми, так за мечту, уж если спать, так с капитаном Греем!
Марк трагически кривит губы, вспоминая это: не слишком ли он перевернул зеркало? Мало ли синих чулков и разломанных судеб в его поколении? Не много ли там было невинности и строгих экзаменов, растянутых на годы? Нервотрепок в судах, тяжб, алиментов? Как там у Юр Иосича: «Подальше от райсудов, подальше от черных женщин!». Но всё же, всё же, всё же … мало ли черных женщин было во все времена! Не это, не это важно!
Важно только одно ; дух времени! Тот самый дух, что воспаряет из души каждого, кто жил в этом времени, кто жил этим временем, кто им клялся, как клянутся своей первой любовью!
А если хорошо принюхаться, дух-то у девяностых и нулевых ; поганенький … Не дух, а душок в каком-нибудь давно не чищенном сортире …
Перед отъездом в Будапешт Марк прочитал в каком-то сборнике по фантастике рассказе некоего не то Козлова, не то Баранова, ; вот выпала фамилия из головы! ; как в его восьмидесятые годы прибывает ВИА (вокально-инструментальный ансамбль ; слово, впоследствии замененное безликой «группой») из нулевых гг. XXI века и начинает учить его время, как ему жить и как кажется, г-ну Козлову (или Баранову) делает это весьма успешно … Так вот, надо делать было всё наоборот: сюда, в это пошло-идиотское время, пусть прибывают ВИА из восьмидесятых и учат здесь здешних, как надо жить. Вот это было бы действительно попадание в точку! Хоть пусть от современного песенного дерьма немного отучат, ; и то была бы польза!
Затем мысли Любомудрова переключились на науку: но то, что сделали из нее америкашки в ВЕУ, и на то, чем она в принципе должна быть честным равенством возможностей и открытым состязанием способностей. Так учили все старики: сэр Карл Поппер, сэр Роберт Мертон, сэр Джон Ролз ….
А что в результате? Сплошное гендерное ****ство, и в ненужном остатке вся честная наука. Взять хотя бы этого профессора из Корнеля, который коршуном нацелился на Наташу Койко …
«Впрочем», ушел дальше в свои размышления Любомудров, «когда у меня со временем будут свои аспирантки, я также буду ставить им секс со мной обязательным условием. Девушка, захотевшая взять у меня крохотушку интеллекта, должна будет не поскупиться и отдать мне хоть на какие-то немногие ночи свое тело. Кто знает, может именно во взрыве любовной страсти и произойдет передача души, предшествующая передаче разума? И тогда все аспирантские проблемы упростятся до предела, за которым не постоит и написание какой-то дрянной диссерташки! 
Решайся, девочка, у тебя простой выбор:
; Хочешь умнеть! Отдавайся!
; Хочешь взять мой ум, не затронув душу? Не выйдет! Надо брать и то, и другое сразу! Пожалей меня, приласкай, поцелуй, раздвинь на пару минут коленки, ; и всё пойдет ладом!
; Хочешь помощи, ; «реальной помощи», как любила выражаться одна моя подруга? Помоги сначала сама!
; Пусть твое тело станет средством платежа. Средством возврата того вечного кредита, что дают женщине мужской ум и разум. Не сила, подчеркиваю, а именно ум и разум.
Аспирантка ; значит, любовница. Любящая, любимая, любопытница, любознатница, любострастница, любомудрица … И он, Любомудров!»
И снова Марка наскоро отвлекли от печальней мыслей: его окликнули Славка и Мухсин, энергично спешившие домой …
; А где Наташа?
спросил Марк.
; Ее, как «королеву бала», организаторы увезли в ресторан! Но обещали часа через два привезти сюда!
объяснила Славка,
; А ты пойдешь с нами спать или будешь еще гулять?
Любомудров решил идти с ними ; домой.
Наташу он увидел лишь наутро, в понедельник, когда им надо было уже уезжать в Будапешт.
; Ну, как получила свои пятьсот долларов?
ехидно спросил он.
Койко подняла на него глаза от тарелки:
; Получила. И еще приз ; вот этот кубок (она показала миниатюрную посеребренную статуэтку королевы). И еще меня приглашает одно модельное агентство, ; работать у них …
; Ты согласилась?
живо спросила Славка.
; Нет, Славочка. Осенью я уезжаю в Америку ; мне надо учиться дальше, в докторантуре, на PhD. Зачем мне всё это здесь?
; А я бы согласилась,
вздохнула Славка, до сих пор тяжело переживавшая свое поражение.
; Хочешь, я тебя порекомендую? Все-таки ты заняла третье место!
по-подружески дружелюбно предложила Наташа. 
Славка обещала подумать …
Переполненной электричкой (было утро понедельника, ; а последний, как известно, день тяжелый) они кое-как добрались до Будапешта и до своего хостеля на Керепеши. Марк сразу отправился спать, и на свою «Политическую социологию» прибыл лишь к обеду, чем вызвал недовольство профессора Попкона и «иже с ним». Но какое Любомудрову было до того дело!
На Балатоне он потерпел еще одно свое поражение, ; в добавление уже к бесчисленным имеющимся ….

А первое свое поражение он потерпел с Леной Субботиной, и это было так давно, почти двадцать лет назад …
С чего всё началось? Об этом он уже писал: с ластика, случайно попавшего в Лену на перемене. А чем всё закончилось?
После школы он и Лена, ; единственные из всего класса, ; поступили в МГУ: Лена на дневной факультет ВМК (вычислительной математики и кибернетики), он ; на вечернее отделение философского, на социологию. Но впоследствии Лена опередила его: девушек ведь не призывали в армию, а ему, Марку, пришлось отдавать долг Отчизне долгих два года. Но и в армии Марк не забыл Лену! И хотя никакой связи между ними не было, едва демобилизовавшись, он первым делом стал наносить визиты на ВМК …
Он любил Лену, но как только девушка стала об этом догадываться, ей это сильно не понравилось: может, не могла простить тот, случайно попавший в нее ластик?! Но ведь это были такие мелочи из их школьного быта-бытия, ; стоило ли об этом вспоминать?
Как выяснилось, стоило. «Ластик» с языка Лены переводился как «отсутствие ласк» и всякого прочего дружеского участья. К моменту его, Марка, признания она, Лена забыла всё, ; в том числе даже «Безымянную высоту», которую они клялись с Марком защищать до конца в пятом классе после уроков пения ... и, наверно, еще при этом продолжала считать Марка «счастливчиком» …
Как всё это мерзко и обидно!
И, конечно, ее слова, сказанные в ответ: «Я тебя не люблю»: три слова, ; но сколько в них горькой правды для Марка!
Почему он, Лена, не покончила с собой после этих слов? Почему до сих пор живет на этом свете, ; нет, не живет, а прозябает? Ведь всё, ради чего она жила на этом свете, ; это любовь к ней Любомудрова.
А света-то больше не будет ; ни этого, ни второго, ни третьего. Свет был только один раз, ; и это был свет ею отвергнутой первой любви Марка.
В последний раз он, Марк, случайно встретит Лену на остановке автобуса, ; она отвернется, а он … пройдет мимо.
Подойдет автобус и заберет Субботину с собой ; в другое время, и он, Марк Любомудров, ее больше никогда в своей жизни не увидит.
И это понятно: ведь время ; другое.
Но … если вернуться к формуле «цены на девушку»: сколько она стоила, его Лена, и его любовь к ней?
Марк ужасается внутренне, но рука сама собой начинает подставлять значения переменных:

V = объем мозга дебила, ; но разве тогда они были? Современный дебил, ; явление исключительно постсоветское и к советским временам никакого отношения не имеет!
S = можно смело ставить 1/ ;: ибо Лена неповторяема: второй такой девушки нет и не может быть! Как в песне у Пахмутовой, ; песне, которую Марк не слышал уже сто лет, ; да и зачем нынешнему надменно-идиотскому времени эта песня? ; «Не будет, не будет, не будет тебя и даже не будет похожей …»
P = цена ночи с Леной.
Цена ночи! Можно смело тот же значок: ;
А итоговая формула? Посмотрим и ее!

N = 0 (дебилов не было) + ; ; 1/; = 1:10 = 0, 1 доллара = 10 центов!!!

Неужели мир перевернулся?!
Неужели?!
Он действительно перевернулся за эти двадцать лет: то, что не имело цены, стало ее иметь, а то, что имело цену, ее потеряло.
И в этом ; все перемены.



































Глава шестая

Пустота в зажатом кулаке


Наступила осень: золотые листья сентября посыпались на променады будапештских набережных, полили первые холодные дожди, тепло юго-западных пассатов стало постепенно меняться на режущие кожу порывы холодных ветров с северо-востока, из России, ; хотя, в общем-то, такое случалось еще редко: сентябрь в Венгрии еще приятный, по-летнему пригревающий месяц.
Чем ближе было к окончанию Марковой докторантуры и к его предстоящему отъезду из Будапешта, тем прохладнее становилось отношению к нему Ирмы. Она уже не так часто назначала ему свидания в собственной квартире; реже появлялась в его комнате на Керепеши, ссылаясь на возросшую интенсивность работы и всё большую требовательность со стороны высшего начальства. Давно не видел Марк и так полюбившейся ему Юльчинки: девочка была постоянно то у стариков, то в детсаде, то еще где-то в другом месте, которое Ирма ему не называла.
Ирма ясно уходила, и Марк чувствовал, что теряет почву под ногами. Он терялся и терял рассудок, он ревновал и не находил себе места, он говорил самые высокие слова, чтобы вернуть ее любовь и доверие, но оно упорно не возвращалось и не хотело возвращаться.
Однажды он сказал ей в одно из последних свиданий:
; Я хочу жениться на тебе, Ирма.
Ирма в ответ высоко вскинула голову и залилась своим звонким, колокольчиковым, смехом. А потом спросила:
; А если я этого не хочу?
Марк растерялся и с трудом выдавил из себя:
; А почему ты этого не хочешь? Разве я не нравлюсь тебе?
Ирма высоко приподняла удивленные брови:
; Ты ; мне? Нет, конечно!
Любомудров помолчал, затем спросил одними губами:
; Зачем же ты тогда спала со мной?
Ирма холодно глянула на него:
; Зачем спала? Это … как это по-русски … была моя прихоть, каприз! Мне нужен был любовник, бой-френд ; на время!
; А теперь?
; А теперь, ; не без надменности пояснила Ирма, ; Ты мне уже больше не нужен. Ты мне надоел! Ты уезжай в свою Россию!
Марк отвернулся: ему хотелось плакать, но он сдержался. Потом он все же нашел в себе силы сказать мадьярочке:
; Но я люблю тебя, Ирма! И люблю твою дочь! Это ты понимаешь?
Ирма была по-прежнему холодна, как декабрьский снег:
; Зато я не любить тебя, Марк. Уходи!
; Уходить, Ирма? Куда уходить?! Мне некуда уходить! Я никому не нужен ни здесь, ни в России!
; Это твое дело, Марк!
Вот так они и расставались, ; в прозрачном осеннем воздухе дрожали их тени, улыбалось грустное осеннее солнце, лили приносимые ветром от скандинавских берегов желтые дожди, по глухим пештским улочками плыл в своей пурпурной ладье багрянолистный октябрь, а они расставались, расставались, расставались …

Да, Ирма уходила, но ведь оставалась еще Наташа. Наташа, которая после своего Балатонского триумфа стала также удаляться от Марка, ; о, как она быстро забыла, кто ее привез на этот Балатон!
А кроме Наташи, была еще и Таня Амосова, ; эту дуру, Лену, он, Марк, наскоро выбросил из головы после первой балатонской поездки. А вот Таню, ; свою «Тоню Туманову», ; на всякий случай еще оставил.
Он зашел к Тане в офис, где она и еще пара малоприметных мадьярочек копались в бесчисленных папках, подымая тучи пыли различных миграционных исследований, ; таких же скучных и неинтересных, как и они сами …
Амосова встретила его любезно, предложила чай, конфеты.
; Как живешь, Марчик? Скоро домой?
Любомудров ледяно глянул на нее, ; так что та даже на мгновенье примолкла: «Чтобы это значило?».
; Ты не хочешь в Москву, ; обратно, в Россию? 
; А ты туда разве хочешь?
усмехнулся Марк,
; Я тоже не особенно хочу.
Амосова улыбнулась ему стеклянной, но теплой улыбкой:
; Что ж! А вот Слава остается. Я ему здесь работу подыскала …. в соседнем офисе (она показала рукой, но как-то неопределенно ; в непонятном направлении). Цыганами будет заниматься!
; Цыганами? ; удивился Марк, ; Почему цыганами?
Амосова охотно объяснила:
; Да ими тут никто не хочет заниматься, а нужно! Есть указание оттуда! (она сделала пальчиком вверх). Слава отказываться не стал, я его и пристроила на свободную ставку! Платят хорошо, есть командировки, и суточные там неплохие …
; Когда ж он выходит?
; Да с середины ноября, когда у вас заканчивается докторантура.
Марк вспомнил Ирму и хмуро спросил:
; А еще ставки там нет?
Татьяна улыбнулась холодной заученной офисной улыбкой:
; К сожалению, нет.
; Очень жаль, ; вздохнул Марк, ; Ну да ладно …
Его огорчение было так искренне и неподдельно, что Амосова тут же поторопилась его утешить:
; Ничего, Марчик, не огорчайся … Ты там, в Москве, держи связь со мной, мы что-нибудь тебе со временем подыщем …
Марк тем временем обратил внимание на книжку, лежавшую на столе у Татьяны, ; по виду явно не научную:
; А это что за книга, Таня?
; Да так … (девушка потянулась, чтобы показать) … Джером ; «Трое в лодке, ни считая собаки», ; читаю на английском …
Марк повертел в руках небольшой томик, ; да действительно, ; «Three Men in a Boat, to Say Nothing of the Dog», ; в мягкой обложке:
; Джерома я только на русском читал. Веселая книжка, не соскучишься!
Таня заметила:
; Я вообще люблю веселые романы, ; «Золотой теленок», ; это мой самый любимый роман.
Любомудров удивился, ; у такой серьезной девушки! ; Ильф и Петров?!
; «Золотой теленок» ; твой любимый роман? Гм! Да тогда нам с тобой и до Венички Ерофеева недалеко …
; Не читала!
призналась Таня.
; И не надо!
твердо уверил ее Марк, и, поблагодарив за чай, стал собираться. Делать ему здесь было больше нечего, а в надежде ; в этом «духовном сифилисе», как обозначил ее Генри Миллер, ; у него оставалась одна Койко …
Но где же ты, Наташа? Брось хоть свой последний взгляд на меня перед своим отъездом в Америку, пожалей, помолчи, и я тоже помолчу в ответ …

Будапешт праздновал день ноябрьского восстания, а он, Марк, ходил и сочинял:

На проспекте Андраши,
Где все наши ; не наши,
Здесь, как скорбные свечи,
Наши танки горят:
«Там, у них, диктатура,
Это нам как микстура!
Всех диктаторов ихних
Мы проглотим  подряд!»

Танк скрипит, развернувшись,
И тяжелая пушка
Скорострельно-прицельно
Выпускает снаряд:
«Получай же, ты, контра!
Это выстрел от понта,
За сгоревших и павших,
Всех российских ребят!»

На проспекте Андраши
Топчут мальчиков наших,
С каждым часом и разом
Всё звереет толпа,
Что ж, восстаньте, мадьяры!
Только ярость сквозь ярость,
Я не верю, что правда
Ваша будет права.

Нет свободы на крови,
Словно храм на Покрове,
Отбезумит холодный
Полузимний рассвет,
Всем светло в этом храме,
И где танки пылали,
На асфальт раскаленный
Ляжет скромный букет.

И Марк действительно купил букет фиалок и положил его на мостовую Андраши. Но из мадьяр никто не обратил на это внимание: все думали, что Любомудров чтит память восставших, а он, Марк, чтил память советских танкистов, погибших при обуздании будапештского кровавого беспредела в ноябре пятьдесят шестого …
Ведь это действительно был самый настоящий кровавый беспредел с жуткой вакханалией самочинных казней партийных работников, активистов и просто людей, пытавшихся сдержать озверевшую толпу: так называемые «повстанцы» ходили по квартирам и убивали всех хоть в малейшей степени заподозренных в сочувствии к коммунистическому режиму. И убивал не народ: убивала именно толпа, убивало быдло, в которое превратился венгерский народ во время так называемого «восстания».
И воздадим хвалу мужеству Яноша Кадара и других венгерских коммунистов, сумевших, ; пусть при помощи наших танков, ; соорудить плотину на этой бешено несущейся реке крови …
Крысы, бежавшие с утопающего корабля при первой возможности, и сейчас продолжают лить желчь на русских ребят, пожертвовавших жизнями для усмирения той кровавой вакханалии. И некому заступиться за них, и некому отмстить за них, и некому помянуть их здесь, на улицах Будапешта …
Таковы мы, русские, в своей преступной слепоте!

В последний раз он увидел Ирму коротко, ; она вернула ему пару русских книжек, которые брала прочитать, чтобы вспомнить язык.
Оно договорились встретиться на площади Эржебет, возле фонтана: Ирма опаздывала, и Марк нервничал, поглядывая на часы. Было холодно, дождило, с Дуная тянуло уже почти зимней сыростью, и фиолетовые будапештские сумерки медленно, но настойчиво накрывали город своим покрывалом.
До отлета в Москву Марку оставалось всего неделя, ; и жутко торопился поставить последнюю точку там, где она еще не поставлена, ; в своей любви к Ирме и Наташе Койко.
Но вот, наконец, и Ирма: черный плащ, остропронзающий взгляд синих мадьярских очей, и сухая ускользающая с губ черной змейкой улыбка.
; Сиа, Марк!
; Сиа, Ирма!
Ирма вынула из своей сумочки два небольших томика и протянула их Марку. Любомудров молча взял их и положил в свою сумку.
; Пройдемся?
предложил он мадьярочке.
Ирма зябко повела плечами, кивнула:
; Только недолго.
Они медленно пошли к улице 6 октября, вышли на Зрини, куда выходил одним из своих фасадов ВЕУ и повернули направо, к базилике святого Иштвана. Здесь Ирма спросила:
; Когда ты улетаешь?
; Через неделю, в воскресенье. Приедешь меня провожать?
Вопрос был задан, что называется, «в молоко»: Марк знал, что скажет Ирма в ответ.
И она сказала:
; Нет, я не приеду. А ты что, собираешься сюда еще вернуться?
Марк нервно передернул плечами:
; Зачем мне возвращаться? Ты ведь этого не хочешь!
А потом добавил:
; Зря ты не привела Юльчинку. Я очень хотел с ней попрощаться.
Ирма отрезала, как ножом:
; Это ; лишнее.
Марк обиделся:
; Я всегда для тебя был лишним.
И вдруг вспомнил, как на одном из последних свиданий с Субботиной, уже после своего признания ей в любви, Лена ему тоже сказала:
; Ты здесь лишний!
И вот теперь его лишним считает Ирма, здесь, на краю света, в Мадьярии!
Миновав базилику, они пересекли проспект Жилиниски и вышли к другому известному проспекту ; Андраши. Молчала Ирма, молчал и Любомудров. Он уже давно не знал, чем разжалобить жестокое сердце мадьярочки: просто шел рядом.
На Октогоне Ирма повернулась к нему:
; Мне на трамвай, а тебе ; в метро.
И указала на ближайшую станцию подземки.
; Прощай, Марк!
; Можно я позвоню, если приеду сюда?
спросил одними губами Марк.
; Не надо звонить! Прощай!
; Прощай, Ирма!
Вот и всё ; навсегда, навсегда, навсегда ….

Перед тем, как идти на встречу с Койко, Марк заглянул в basement, в буфет. При входе в него ему еще раз сегодня подвернулся счастливый Качура, который еще раз помахал ему на прощание ручкой. «Привет Москве!», донеслись, как из дальнего полярного эфира, до Марка последние слова Славы. А перед лифтом снова мелькнула и «мисс Амосова» ; перед тем, как вознестись на верхние этажи своего здешнего бытия.
Но ему, Марку было уже всё равно. Потеря Ирмы подкосила его, как подкашивает сочную весеннюю траву острая коса, как подкашивает вражеская пуля яростно бегущего на дзот ополченца, и как подкашивает доходягу дистрофия в колымском лагере …
Он устало подошел к стойке, заказал пирожные и кофе (много ли утешения человеку могут принести пирожные и кофе?) и, уйдя в свой любимый зальчик-«келью», долго тянул из пластмассовой чашечки горячий ароматный напиток и отламывал белой пластмассовой ложечкой кусочек за кусочком, ; сначала одного пирожного, потом другого. Пирожное таяло, как мартовский ноздреватый снег, в черном зеве Маркова рта.
Он немного постоял на пороге, переминаясь с ноги на ногу, а потом решительно распахнул дверь библиотеки.
Наташа сидела за стопкой книг в ярких обложках, и что-то напряженно конспектировала в свой ноутбук. Услышав за своей спиной шаги Марка, она обернулась и спросила:
; Что? Уже?
Марк подтвердил скорбным кивком: «Да, уже! Пора ехать!»
Койко тяжко вздохнула и повелела Любомудрову:
; Подожди меня внизу. Я только сдам книги.
Через десять минут она возникла «у Казановы» и уже на выходе из ВЕУ сказала Марку:
; Мне надо еще занести ноутбук подруге. Это тут недалеко, давай зайдем.
«Давай зайдем!», согласился Марк, и они пошли петлять по пештским улочкам, завернув в результате в какой-то темный дворик. Койко долго звонила по домофону, и затем еще Марк ждал ее минут двадцать внизу, пока она оживленно болтала с подружкой в квартире. Но вот, наконец, когда было уже часа три, она нехотя вернулась вниз, к ожидавшему ее ухажеру.
А через двадцать минут, лихо прокатившись сначала на метро, потом на двадцать шестом автобусе, они подходили к павильону, где находился пункт проката электромобилей.
Пока Марк расплачивался с кассиром, другой служащий в темно-синем форменном комбинзончике объяснял на смешанном английско-венгерском внимательно слушавшей его Наташе правила проката и способы управления машиной. Всё оказалось очень просто ; даже для них, до того никогда не управлявших автомобилем: одна педаль – акселератора, другая ; тормоза. Давишь на правую – и машина двигается и ускоряется, давишь на левую – замедляется и останавливается.
И вот они устроились на сиденьях: Марк ; за рулем, Наташа ; справа от него, держась за ручку перед собой; Любомудров плавно нажал на газ, и электромобиль чинно тронулся с места. Один поворот, другой и они выехали на специальную автодорожку, огибавшую эллипсом весь Маргитсигет.
; На сколько ты взял машину?
спросила Наташа, откинув со лба взвихрившуюся челку.
; Пока на час.
; А мне дашь порулить?
; Конечно.
Они проехали мимо «Палатинуса», ; огромного открытого бассейна с горячей водой (типа Сечени), ; только в этот хмурый ноябрьский день почти пустовавшего. Наверно, будапештцы предпочитали проводить свою божественную субботу дома, у телевизора, в кругу близких.
Перед следующим кругом они поменялись местами и за руль села Койко. Она аккуратно тронула электромобиль с места, а потом вдруг резко нажала на газ, и машина чуть ли не прыгнула вперед носом.
; Осторожнее, Наташа! Этак, мы всех тут передавим! Притормози немного, ; левой педалью!
; Хорошо, Марк!
Электромобиль замедлил ход, а потом Койко вырулила на основную автодорожку.
Постепенно-постепенно Наташа привыкала к машине, и они неспешно катили по хмурому ноябрьскому Маргитсигету, продутому ветрами, с желтой выцветшей травой лужаек и парков, ; где всё уже жило предстоящей зимой, дышало ей сквозь прокуренные легкие дымных печальных облаков на небе …
«Осталось две получки до метели / И ни одной любви до Рождества…»
так, кажется, пел в свое время Александр Дольский.
Марк спросил Наташу, знает ли она, кто такой Дольский. Наташа покачала головой: нет, не знаю. А Визбор? Не слышала, призналась Наташа. Окуджаву, впрочем, она читала, ; и на том спасибо!
Какую же музыку ты любишь, Наташа? Ах, да, ту самую, под которую танцуют «танец осы», ; как же, помню, венедка, как такое забыть!
Но самой Наташе лучше об этом не говорить …

После того, как они сдали машину, Марк предложил:
; Зайдем в кафе.
Наташа подумала:
; Только не здесь. Уже темнеет. Давай где-нибудь в городе.
Они быстренько сели на автобус и вскоре выбрались на Андраши, где без труда нашли какой-то индийский ресторанчик. Там и угнездились, вполоборота созерцая в окне ночной Будапешт. 
Здесь Марк и сделал свое признание в любви Наташе Койко. Правда, оно было несколько необычным, если ни сказать странным:
; Я тебе люблю, Наташа, но я не делаю тебе предложения: я знаю, оно для тебя будет пустым звуком. А что нам с тобой пустозвучить? Ведь я скоро уезжаю, возвращаюсь домой, в Москву, а ты остаешься здесь, чтобы рвануть, как в карьер, в Америку, в свой Корнель …
Наташа насмешливо сощурилась:
; Я не имею на это права? Уехать туда, куда я хочу? Особенно, если я это заслужила?
Она сделала паузу и глянула на Любомудрова слегка высокомерно:
; А по поводу твоей любви … Я не знаю, достоин ли ты меня …
Любомудров зло схватил ее за руку:
; Вообще, на мой взгляд, вопрос следует ставить по-другому: достойна ты меня или нет.
И он далее продолжил, слегка заикаясь:
; Здесь, в ВЕУ, нет никакой науки: это просто публичный дом для янки, куда для них свозят девушек со всей Восточной Европы! …
Койко возмутилась, перебила его:
; Ты лжешь! Здесь так здорово!
Марк взорвался:
; Да, может быть, я лгу! Но я лгу честно! Зато ты, говоря правду, сама не зная того, лжешь! Тебе не кажется, в таком случае между нами, в сущности, нет никакой разницы?
Наташа молчала. Ее ресницы были опущены вниз, как шпаги конвоиров ее души. И на темных эфесах лезвий высвечивается, подобно внезапно выскочившей опции на экране монитора ; «Нет доступа! Нет доступа! Введите пароль, иначе нет доступа! Срочно введите пароль!...»
Но Любомудров не знал пароля к душе Наташи Койко.
А впрочем, наверно, всё было проще. Как-то от своего товарища он услышал одну интересную фразу о его бывшей возлюбленной. Товарищ тогда сказал так:
«В ней была тайна, но не было глубины!»
Вот ключик, вот ответ. Тайна есть, а глубины нет! В Наташе есть тайна, но за этой тайной нет никакой другой тайны, потому что напрочь отсутствует всякая глубина! И потому эта тайна абсолютно ему, Марку Любомудрову, неинтересна!
Разве это не так, Наташа? Разве ты с этим не согласна?

А Наташа между тем уходила.
Она шла, понурив голову, по улице, ; это маленькая, хрупкая, беззащитная девочка, ; беззащитная в своей доверчивости и недоверчивости. Она больше не глядела на Любомудрова, ; да и зачем ей было глядеть на него? Да, она, конечно, не Лена Субботина, ; да и куда ей до Лены! Она ведь и сама видит это расстояние, ; между ей и Леной, ; огромное, просто безумное, просто не достать ни рукой, ни взглядом, ; и даже не выставить цифру, это расстояние измеряющее.
Но разве она в том виновата?  В том, что родилась не в том времени, что было нужно? Что пропустила, глупо пропустила необходимые двадцать лет, отделившие ее поколение от поколения Марка Любомудрова?
И вот одна осталась я, / Считать пустые дни, / О, вольные мои друзья,/ О, лебеди мои! / И песней я не скличу вас, / Слезами не верну, / Лишь вечером, в печальный час, / В молитве помяну…
Да, одна, всегда одна, всегда, ; глухая стена непонимания ; и в школе, где на нее, круглую отличницу и медалистку, всего глядели косо и зло, и в университете, родном Новосибирске, и здесь, в ВЕУ. И здесь ее никто не понимает, никто не любит и все жгут завистью, черной гадюшной завистью, ; а за что? Только за то, что она лучше всех?
А лебеди, ; ее белые лебеди давно уже превратились в черных …
Я пью за разоренный дом, / За злую жизнь мою, / За одиночество вдвоем,/ / И за тебя я пью! / За ложь меня предавших губ, / За мертвый холод глаз, / За то, что мир жесток и груб, / За то, что Бог не спас!
А почему он, Марк, себя так ведет? Ведь она ему ничего не сделала плохого. И вообще она не любит, когда ей предрекают всякие беды и несчастья! Ей и без того этого хватает в жизни!
 Сраженный смертною стрелой, / Один из нас упал, / И черным вороном другой, / Тебя целуя, стал, / Но так бывает раз в году, / Когда растает лёд, / В Екатеринином саду / Стою у чистых вод …
Не есть ли он, ее прежний друг, Марк Любомудров, тот самый «черный ворон»?
Один идет прямым путем, / Другой идет по кругу, / И ждет возврата в отчий дом, / Ждет прежнюю подругу, / А я иду, за мной беда, / Не прямо и не косо, / А в никуда и в никогда, / Как поезда с откоса!
«Прежняя подруга» ; это, конечно же, Лена Субботина …
Но какое ей дело до этой давно сгинувшей Лены! Пусть Марк жалобится ею, если ему нужно! Она, как и всякая женщина, самодостаточна и предпочитает, что при ней не упоминали о других женщинах!
Но так относится к ней, к Наташе! Говорит ей прямо в лицо, что она ; шлюха, и продается здесь, в ВЕУ, американцам! Нет, это вытерпеть просто невозможно!
Пусть он уходит, это Марк Любомудров, уезжает в свою Россию, в свою Москву! Она, Наташа Койко, обойдется и без него!
А ее жизнь, ; она уверена, в этом, ; сложится как нельзя лучше!

Наташа хлопнула дверью, ; она ушла, оставив за собой недопитый чай в чашке и горсточку недоеденного желтого риса в тарелке.
Марк остался один. Ни Ирмы, ни Тани Амосовой, ни Койко.
Ученый ; он всегда один, если он действительно ученый.
И он, Марк Любомудров, был, есть и будет всегда один. И его не спасет никакая женщина ; ни жена, ни любовница и ни невеста …
Но это то, что надо принимать гордо и с поднятой головой.
Ему есть, чем гордится (Любомудров поднял голову): он, Марк, несмотря на все пертурбации и невзгоды остался самим собой, ; и он ни в чем не изменил ни себе, ни своей первой любви.
И Лена Субботина может вполне уважать его за это.
А то, что было в его судьбе, ; это как жизнь, что перевернулась, но при этой осталась какой и была …
Эта жизнь звала и свистела, как свистит отходящий от перрона скорый поезд, – символ его молодости и надежды, а наверху, на крыше вагона, как Дин Рид с гитарой, – тогда, в конце семидесятых, стоит и поет он сам, Марк Любомудров, поет о любви и надежде, о счастье, что ждет впереди, – там, за дымкой таежных лесов, за синей стрелой БАМа, уходящей вглубь его светлой юности, – юности, что останется навсегда чиста и безвозвратна, как первая любовь, и как Лена Субботина.
А теперь он, как и все его сверстники и сверстницы, – вычеркнутое поколение, ; тысячу раз вычеркнутое, забытое и охаянное нынешним, надменно-идиотским временем, ; временем, которое не стоит ни одной пылинки под ногами Дина Рида, ни одной росинки на небритой щеке Марка, и ни одной пушинки на хрупкой ладошке Лены Субботиной.
И через три дня на четвертый, уже в аэропорту Ферихеги, перед отправлением московского рейса, он поднялся на второй этаж, чтобы еще раз оттуда в последний раз посмотреть молчаливыми очами на Венгрию, на Будапешт, на всех оставшихся там: Ирму, Наташу Койко, Таню Амосову, Лену и Магду, ; и сказать им одно: я всех вас люблю и ненавижу одновременно!
Единственное исключение ; это Юльчинка, ; ее одну я только люблю и не ненавижу! Она единственная как светлое будущее Мадьярии, ; той Мадьярии, перед которой я буду преклоняться всю жизнь!
А далее ; как любят говорить во всяких фондах при объявлении отрицательного результата ; «No comments!» ; «Без комментариев!».

Москва ; Будапешт ; Москва
2000 ; 2008


       







































ОГЛАВЛЕНИЕ



Глава первая.  Трудно быть мужчиной.  …………………………………..
Глава вторая. Это сладкое имя ; Ирма. …………………………………..
Глава третья. Одинокий волк.  ………………………………………………
Глава четвертая.  Погружение в женщину. ……………………………….
Глава пятая. Калькуляция на девушку. ……………………………………..
Глава шестая. Пустота в зажатом кулаке. ……………………………….