Экзамен

          Должно быть, глаза незаметно сошлись к переносице: лицо преподавательницы раздвоилось и плавало как в тумане. Василий не спеша сфокусировал зрение на белом, вяло колыхающемся шаре, и шар приобрел узнаваемые человеческие черты: брови (лохматые), глаза (узкие, щелочками), нос (пятачком), губы (такие тонкие, что собственно и не стоили внимания) - но спустя мгновение опять расслабился. Смотреть, собственно говоря, было не на что.
         - Значит, так, - он задумчиво пожевал губу.
         - Что-что? - переспросила преподавательница, как будто бы оторвавшись от собственных размышлений о жизни ранних христиан. Такой вопрос был у Василия в билете. Но только ее голос не гугукнул в тишине аудитории солидным баском, а смешно, по-мышиному, пропищал: "Сьто-сьто?" - с восточным акцентом.
         - Я и говорю, - продолжил Василий высокомерно. - Августин Бла-а-женный, Фома А-а-квинский, Прото... Прото...
         Лохматые брови дрогнули.
         - Поп!... Да! Поп!... Ав. Ав... Ваккум!... Ав-ваккум, говорю, - раздраженно бросил Василий.*
         - А-а-а, - счастливо вздохнула преподавательница, - Да-да. Да-да-да.
         "Вот те на!" - злобно подумал Василий, и сурово добавил:
         - Всякий живущий и верующий в меня не умрет вовек!
         Учительница забалдела.
         - Ос-сень холосо! - сказала она, - осень. Плодолзайте.
         "А то", - самодовольно подумал Василий, - "Нерусь чертова".

         А в это время Менелай совсем закончил копать нишу, выбросил кирку наружу и, пятясь, как рак, на четвереньках, вылез из известковой норы, весь, с ног до головы усыпанный белой крошкой. Вылез, обернулся и замер неподвижно. Свет факела, прикрепленного напротив выкопанной могильной ниши, падал на начатый Менелаем рисунок: Учитель и четверо его учеников, по двое с каждой стороны. Учитель поднял в приветствии руку и весело улыбался. Апостолы, стоящие по бокам, смотрели строже, но в общем-то тоже, не без участия. Елевферию будет теперь не так одиноко лежать в темноте.
         - "Бедный старик, - сострадательно подумал Менелай, доставая из мешочка приготовленные инструменты, черную краску и стило. - Как же там ему было... среди этих зверей", - остро заточенная бронза царапала известняк, - "Нет, прав был Учитель... Волки они. Волки. Оборотни серые".
         
         - Древних христиан бросали на съедение львам и тиграм, - нравоучительно продолжал Василий. - Бывало, вытащат одного такого субчика из норы, то есть, из катакомб, притащат в... цирк. Ну, на арену, где бились гладиаторы, вы сами знаете, кино недавно было, - преподавательница покивала, - и бросят его там.
         Он выждал паузу.
         - А звери его... ГАМ! - Василий взмахнул руками, как когтями, изображая тигра на охоте, и училка вздрогнула, как положено. А улыбнувшийся Василий торжествующе закончил:
         - И растащат его по косточкам!

Факел начал потрескивать и помигивать. Еще несколько минут и он погаснет.
         Быстрыми движениями художник закончил рисунок, дорисовав рыбу на груди Учителя, и... сквозь треск и шипение вдруг расслышал чьи-то далекие шаги... Кто-то вдалеке шел по катакомбам.
         Ниша, выкопанная Менелаем, была на пересечении коридоров, - так полагалось святым мученикам, - и свет от факела могли легко заметить с любой из четырех сторон. Менелай поспешно набросил мешочек от инструментов на огонь и погрузился во мрак... застыл со стилом в руке, напряженно прислушиваясь.
         Мягкие, крадущиеся шаги... Может быть, это Клавдия.
         Менелай высунул голову в коридор.
         Прислушался, хотел уже было позвать её, но... шагов уже не было.
         Менелай весь обратился в слух, но никто больше не шагал по катакомбам.

         А был только сквозняк в мертвой, глубокой тишине, тихо шевеливший волосы на голове Менелая.

         Крысы, наверное, - через некоторое время подумал художник, - показалось.
         Он нащупал факел и сдернул мешочек - собрать инструменты, но вдруг в воздухе появилось новое - тонкий запах. Менелай задвигал ноздрями, поморщился. Запашок. Кислый, тошнотворный, как будто падаль.
         Где же эти краски - он взял стило в зубы, чтобы удобнее было искать на земле двумя руками, и вдруг вокруг так запахло, что в голове помутилось.
         Здесь, в темноте, кто-то был, и этот кто-то стоял между рисунком на стене и нишей напротив. Стоял на его прежнем месте, прямо перед ним, сидевшим на корточках. Художник осторожно разжал зубы и взял бронзовую палочку в руку. Вытянул ее вперед острым концом, вставая и защищаясь. И этот жест тому очень не понравился. Раздалось глухое рычание, темнота блеснула чем-то желтым, то-ли нечистым клыком зверя, то-ли золотом шлема центуриона... и тихонько свистнуло.
         Отсеченная рука художника мягко шлепнулась о каменный пол, а существо тьмы торжествующе взревело. Художник закричал, но его крики были слабыми, и они потонули в мощном зверином реве, долго еще отзывающемся эхом в подземных переходах.
         Звякнуло о камень стило, выкатившись из залитых кровью пальцев.
         Спрячем зажженный свет в глубине катакомб.

         - Холосо. Давайте зацётку.
         Василий, лениво скосив глаза, наблюдал, как нерусь нацарапала в зачетке пятерку, и протянул за ней руку... Вежливо попрощался.
         Выйдя из аудитории, он задел ногой какой-то предмет, звякнувший по мраморным плитам, отлетевший к дальней стене. Василий присел на корточки и пригляделся... В пыли под батареей лежала металлическая заостренная палочка, покрытая ржавыми пятнами.
         "Во чёрт, в заднице ею что-ли ковыряли" - брезгливо подумал Василий, а через секунду уже забыл об этом, широкими шагами догоняя бездарно потерянное время.
         Пива и к бабам.
         Слава богу, это был последний экзамен.

* Имена выхвачены студентом из разных эпох, и относятся не к раннему христианству, а скорее, к среднему - 12 век нашей эры. Исключение может составить имя Августина Блаженного, но и то - 400 лет прошло.

2004