Троеликая муза господина N

Ни для кого не секрет, что музой господина N является его супруга – женщина, которую можно принять за трех человек, глядя на нее издалека. И поверьте, так происходит почти с каждым, кто встречается с ней впервые: каждый, находясь рядом с ней, видит что-то одно; во всяком случае, не всю ее целиком. Точно то же произошло и с ее мужем, которому пришлось жениться на ней трижды.

В первый раз господин N женился на своей музе в глубокой молодости, испытывая ту самую непреходящую, типично юношескую страсть – к хотя и задумчивой, но очень красивой девушке: легкой на подъем, основательной в суждениях, до наивности серьезной, путающейся в мелочах, но внутренне очень достойной, гордой, целеустремленной. Господин N называл ее дамой сердца, срывал горло полуночными серенадами, видя на улицах битое стекло, он испытывал жгучее желание набрать им полные горсти, после чего сжимал кулаки до предела, когда с пальцев начинала капать кровь – он смотрел на капли с радостным удивлением и трепетной надеждой: может быть, с надеждой на то, что самым сильным ощущением в этой жизни окажется не только боль, но и что-то другое, что-то еще. Полыхающий огонь вместо сердца, невозможность заснуть; женщина, его дама сердца (сидящая с огромной птицей на своих коленях): слегка испуганная, немного дрожащая, с очевидным напряжением наблюдающая господина N, нарезающего вокруг нее круги пламенного отчаяния, целующего ей руки, тотчас отбегающего обратно (как если бы был обожженным), умоляя простить его, любить его, пощадить его, и так далее, и тому подобное. В ответ первое лицо его музы так и оставалось слегка изумленным, все последующие годы: изумление оставалось заметным, оно отображалось во всем ее облике – в ее осанке, и в ее платье со строгим, высоким воротом; и в волосах, собранных в узел на затылке; и в движении руки, которым она приободряет птицу, сидящую на ее коленях.

Второе лицо музы господина N приоткрылось только десятилетие спустя, вместе с любовью созревшего ума, и это открытие застало его среди рабочего дня: дела вывалились из рук и остались лежать на полу – потому что вместо дел перед ним оказалась девушка: бледноватая, полная, простодушная, непонятная, с лучезарной мимикой, ищущими глазами, нежным горячим сердцем и пластикой мадонны. Девушка любила сладкое и невероятное, а, открывая самую обычную книгу, умела найти в ней и мудрость веков, и новые невиданные долины, и то, что господин N съел на завтрак, и будущее человечества через семьсот тысяч лет. Второе лицо – такое безудержно веселое – частенько обрастало задумчивой грустью, если зрители отворачивались; однако, господин N продолжал зачарованно и украдкой смотреть на свою музу. Обнаружив другую сторону своей спутницы, он женился на ней во второй раз, и это он сделал из принципа: разглядев у любимого человека второе «я», он желал непременно узаконить свою связь еще и с этой ипостасью своей героини. Он посчитал, что только таким (в сущности, сугубо внешним) образом может остаться в курсе событий, происходящих глубоко в его внутреннем мире.

И насколько же глубоко? Это выяснилось еще какое-то время спустя, когда господин N обнаружил третье лицо у своей – так, казалось бы, хорошо изученной – музы (дамы, девушки сердца). На этот раз ему пришлось на всю катушку использовать осязание, зрение, слух – только затем, чтобы для начала заметить ее: томную русалку, жидкую женщину, то и дело скрывающую себя в гостеприимных безднах морей – каких-то внутренних, глубоких, его собственных морей; то и дело всплывающую снова – то здесь, то там, то на одной волне, то на другой, будто издеваясь; но именно в ее (скользких, гибких, жидких) руках он разглядел свое сердце – обнаженное, пылающее (как он уже достаточно давно подозревал – очень похожее на огонёк). На этот раз его удивление касалось того, что сердцу не было больно: это можно было назвать сбывшейся надеждой, горячечной мечтой, послеполуночной задушевностью, но зачем пускаться в эти банальные пересуды (больше похожие на размазывание соплей), если вместе с третьим лицом его музы обнаружилось целое море – что само по себе, конечно, тоже весьма ожидаемо, но ведь не всё ожидаемое сбывается! поэтому господин N (принципиальный, как всегда) женился и на третьем лице своей музы совершенно отдельно (как утверждают, до последнего не веря в то, что это все-таки происходит, что это лицо – женщина, а не стакан воды, который разбивается вдребезги, по неосторожности выскользнув из рук).

Таким образом, ни для кого не секрет, что несомненная любовь господина N – это его муза, единая в трех лицах, то собирающих себя вместе, то собирающих себя врозь; тем временем, дерево, растущее из них троих разом, остается верным своему стволу, и золотые яблоки безмятежно и заманчиво сверкают в солнечных лучах.

Поговаривают, впрочем, что на самом деле господин N женился и в четвертый раз, потому что у жены господина N, у его троеликой музы существует и еще одно, четвертое лицо: то, которое с легкостью впитывает все признаки лиц, уже любимых господином N ранее, очень удобно заключая в себе все стороны этого явления, уже известные и проявившиеся ранее: строгую и наивную женщину с птицей, простодушную и волшебную девушку с книгой, горячую русалку с сердцем в руках (также заключая в себе и внутреннее море, и песок времени, и золотые яблоки, и горы с равнинами, и разветвленные библиотеки). Пряча троеликую, сверхженственную музу господина N внутри себя , четвертое лицо этой музы напоминает все три лица одновременно, иногда добавляя что-нибудь от себя в этот странный любовный коктейль (то робость, то смелость, то холод, то страсть, дозировано или по вкусу).

В думах об этих непреходящих перипетиях страстей, об анатомии нежности, господин N, не снимая черного, вытягивается в шезлонге; под каблуками своих туфель он чувствует поскрипывание палубы и кучки булавок; чуть скашивая глаза, он видит свою даму сердца, мадонну и русалку: она сидит слева и (слегка изумленно, или даже с какой-то задумчивой грустью) смотрит на стакан с горячительным коктейлем (в ее скользких, гибких, прекрасных руках).