Бесконечный торговый центр

Об этом торговом центре ходят слухи, будто бы он является бесконечным; по моему мнению это очень похоже на правду. Пробираясь по коридорам на различных этажах, поднимаясь по лестницам и эскалаторам, я видел разное: многолюдные и шумные забегаловки, блистающие магазинные отсеки, помещения, не занятые никем и ничем, пустынные местности и тщательно охраняемые территории, вещи, сваленные в беспорядке посреди комнат (еще не разложенные по полкам или уже оттуда удаленные), коробки (в спешке перемещаемые с этажа на этаж или поставленные друг на друга, забытые и запылившиеся); окна, предположительно выходящие на улицу, но взгляд упирался в другие окна, напротив – как раз таким образом, что оставалось неясным, существует ли что-либо вне этого центра, или все-таки нет.

Об этом торговом центре ходят небезосновательные слухи, будто бы здесь можно купить всё, что угодно, но что двигало лично мной? Что за стремление заставляло меня пересекать пустые и заставленные комнаты, безлюдные либо перенаселенные коридоры день за днем, неделю за неделей? Иногда выглядывая в окна, видя в них то соседнюю комнату, то что-то, похожее на улицу, утонувшую в полуночном неоне – где-то там, далеко внизу, каждый раз подозревая и в этой улице (якобы открытом пространстве) очередное пикантное и разросшееся кафе – и подозрения оправдывались (как подозрениям, в общем-то свойственно): кафе блистало, стулья звенели, шумные вздохи толпы – это так скучно, и так назойливо, и я устремлялся мимо.

Я называл свое стремление поиском вечного – я называл его так для своего же удобства, это распространенное название для цели каких-либо поисков. Но как можно было обозначить свою цель еще, если перемещаться предстояло в заведомо ограниченном пространстве – ограниченном до бесконечности? Возможно, я искал и то, что невозможно продать или купить – в этом торговом центре, растянувшемся до бесконечности, а уж вечным ли это будет – представлялась уже не таким и важным. Наверное, я должен был дойти до определенных степеней отчаяния, чтобы начать думать в таком ключе – да, вероятнее всего, так оно и было.

Пустынные местности: вместо песка и верблюжьих колючек, конечно же, всего лишь пыль, всего лишь полиэтиленовые пакеты, шевелящиеся от сквозняков, как живые, как чьи-то забытые мечты, а что до неба – такого испепеляюще прекрасного, такого ультрамаринового – то оно встречается таким только на картинках, а здесь, в реальности, в этом торговом центре – везде и всюду только потолок (со светильниками либо без), лестничные пролеты, лифтовые шахты, люки, ведущие то вперед, то вверх, веревочные лестницы (в конце-то концов); когда слишком долго смотришь то направо, то налево, то прямо – и видишь, как правило, только ценники или мусор (мусор, конечно, не подлежит продаже, но нем останавливаться не хотелось) – то острота зрения сама собой начинает притупляться. Чайные сервизы, загадочные доисторические кувшины, рецепты приготовления особых эликсиров, портреты ангелов, демоны из хрусталя, сила сострадания, дым откровения – в особенно оживленных районах ценники крепятся даже к этому, и потому, если встречаешь что-то подобное позже, в более пустынной местности, без охраны продавца – то, чаще всего, пририсовываешь ценник самостоятельно, даже не воображением: твоя привычка смотрит вместо тебя, и твоя собственная память берет тебя под уздцы – такая послушная, такая преданная, словно механическая собака.

Так, задыхаясь от количества замкнутых кругов, которые успел нарезать за свою жизнь, я скитался вдоль очередной пустынной местности: запущенные коридоры, почти без освещения, потом – случайный магазинчик, с нижним бельем, стандартный, но я ему обрадовался – так радуешься и недособранному манекену, если очень долго не встречаешь ничего, кроме пустых комнат; рядом – еще более нелепый для такой местности магазинчик – с пластмассовыми безделушками, погремушками и кварцевыми часами; продавец в сером, поливающий цветы – удивившийся мне так, будто люди и вправду заходят сюда очень редко. Я с неожиданным для себя вниманием осмотрел всю эту смешную дребедень (там были и дешевые шелковые платки, и псевдокожаные ремни, и аляповатые пряжки, и разноцветные зонтики, и игральные карты). Видимо, продавец сразу махнул на меня рукой, он продолжал поливать цветы, стоя на подоконнике, за окном было что-то похожее на вечернюю улицу, неоновая вывеска полыхала красным где-то далеко внизу – но я наметанным глазом узнавал типичный высокий коридор между двумя многоэтажными отсеками. И вот тут, около батареи, на старинной черной этажерке я увидел книгу, которую не встречал уже очень давно и которую, увидев, внезапно захотел перечитать (книга называлась просто и, может, даже банально: «Демон»), тем более, что она была такая старая и потрепанная, немыслимо редкие экземпляры валялись на одной из полок черной этажерки. Я спросил о цене, продавец, не отвлекаясь от цветов, назвал такую, что я тотчас понял: он считает эти книги мусором, не стоящим ничего, не имеющим к его магазину почти никакого отношения, чем-то сваленным здесь в обход его воли, и тут я прочитал название другой книги – руки мои задрожали и выронили рюкзак, из которого я начал доставать кошелек, для совершенно символического акта покупки. Эта книга была той, которую я искал в юности, которую я отчаивался найти уже не единожды. Я намеренно не скажу, как она называлась – скажу только, что очень кстати продавец стоял ко мне спиной: наверняка какая-нибудь буря эмоций на время исказила мое лицо. Когда же я достаточно ровным голосом поинтересовался о цене раритета, продавец ответил еще более равнодушно, он оценил эту книгу еще дешевле, чем предыдущую – о, кромешная ирония!..

Между тем я думал только об одном: только бы он не понял всей важности момента, только бы он не догадался, что от этой книги зависит моя почти что судьба, только бы он не уразумел своей случайной власти надо мной, только бы он не услышал, как оно бьется – мое во мгновение ока раскалившееся сердце.
Выйдя из магазинчика, глядя то в один ничего не подозревающий конец коридора, то в другой – я еле переводил дыхание, и мне казалось, что стены вдыхают вместе со мной. Я бездумно шагнул в комнату напротив (вместо того, чтобы продолжать планомерно исследовать пустынные местности). В полупустой комнате разговаривали три женщины, красивая каждая по-своему, но одна выделялась из них, чем именно – неясно, но казалось, что она светится изнутри; еще казалось, что две другие – это ее воспитанницы. Я был слегка не в себе из-за неожиданной покупки, я прислонился спиной к стене, я пытался отвлечься от своего состояния, глядя на трех красавиц, но почему-либо слов их разговора не было слышно. Посреди комнаты почему-либо возвышалось три раковины, с тремя парами кранчиков – к которым, видимо, и направлялся продавец, который только что поливал цветы в магазине напротив, но он не дошел до кранов и раковин, он уронил пустое ведро уже в пороге, он безмолвно застыл, неотрывно глядя на женщину (отличавшуюся от своих воспитанниц какой-то особенной освещенностью). Продавец и эта женщина смотрели друг на друга так, как если бы не виделись очень давно и уже потеряли надежду на встречу, а тем более... чего можно ждать в настолько пустынных местностях? чего ждал он, поливая цветы в одном из двух магазинчиков на километры пустых коридоров и комнат? того, что она найдет его, несмотря на его отшельничество?..

Так или иначе, но они мгновенно слились в любовном объятии, не замечая никого вокруг. Правда, спустя один вздох она отлепила свои губы от его рта и спросила: «тебе не кажется, что на нас смотрят?» - «да, кажется, так и есть, надо бы уйти». Едва он сказал это, они оба скрылись из поля моего зрения, растворились, будто галлюцинация – оставив меня и двух девушек внутри вздыхающих (возможно, что изумленных такой наглостью) стен; «да чего же они оба ждали все эти десять лет?!» - вот такой вопрос пронесся в моей голове, неизвестно зачем или почему. Две девушки привели меня в чувство, своими пустопорожними речами: такими животворящими, такими спасительными. Они наполнили оброненное продавцом ведро водой и куда-то ушли, посоветовав мне умыться и отдохнуть здесь – из окон открывался чудесный вид на несколько стен и несколько десятков окон, освещено все было очень хорошо, наверно, какими-то лампами дневного света; где-то внизу за окном даже виднелись деревья. Я (по своему обыкновению) предположил, что деревья растут в специальных кадках – чтобы не предполагать, будто бы это окна наружу.

Когда я, отдохнув, побрел дальше, то думал о нескольких вещах сразу: о том, что девушки говорили со мной так приветливо, так беспечно – будто со старинным приятелем; а эта женщина – она же напоминала мне кого-то, виденного прежде, кого-то очень знакомого; или вот этот продавец, его лицо – бесстрастное до сероватости – напоминало мне мое собственное. Я пытался распутать клубок своих мыслей, но никак не мог добиться устраивающего меня результата. Одно было ясно как день (который очень слабо отличается от ночи – в местностях, подобным этой): чувство, переполнившее меня до краев, имело много общего с чувством надежды, или освобождения – то есть с чем-то очень светлым, свежим, и теплым, и согревающим.