Время вспоминать

Это не роман, это не повесть, это просто воспоминания прошлого, клочки ушедших дней.

ДЕДУШКА
Это был холерик чистой воды: вспыльчивый, эмоциональный, но также быстро и отходивший от недавнего гнева. Он был строгим и авторитарным, но при этом любящим и сентиментальным.
Я помню его высоким, таким он был для меня-ребенка. На самом деле у него был средний рост. В зрелые годы он был коренастый, полный, с лысиной на голове. Носил брюки, рубашку, шляпу. Имел представительный вид. Этот его большой широкий лоб, тонкие губы, небольшие, но умные глаза. Таким он и всплывает в моей памяти.
Наверное, для маленькой девочки, которой я тогда была, он был лучший дедушка. Он баловал меня, опекал и прощал многое из того, что не прощал другим.
А еще в нем было много, чем я ребенком могла бы гордиться. Я помню эту историю, когда из простого деревенского парня он вырос в большие начальники, его авторитет, его мнения были очень весомыми для людей. Он был умен, харизматичен, обладал чувством юмора и был замечательным оратором. Его слушали, ему верили, его боялись.
Он был родом из деревни Косолапова. Я приезжала туда, но самой деревни уже не было. Вместо нее стоял небольшой белый памятник, похожий на надгробие. Раз в год все Корзниковы собирались здесь, чтобы вспомнить былое. Богачи и бедняки, начальники и рабочие – в этот день социальный статус мало значил. Важно было, что они принадлежат к одному предку и Косолапово когда-то взрастила их род. Я помню и блестящую в лучах полуденного солнца бурную речку Боровицу. Она стремительно неслась вдаль, милостиво даря свои прохладные струи для того, чтобы наполнить ими котелок. Рядом с речкой возвышался луг, усеянный высокими травами и цветами, из которых я, маленькая девочка, делала себе венок. Потом я оглядывалась, и видела, что нас окружают высоченные хвойные леса.
Вот среди этой красоты (лесов, трав, пения птиц) и вырос мой дед Василий. В семье – в многодетной – он был старшим, а потому обязанность заботиться о братьях и сестрах лежала на нем. Братьев было два – Александр и Николай. Сестры три – Таисия, Валентина и Серафима.
Дед родился уже после революции, в 1928 году 25 марта. Семья мало чем отличалась от других: бревенчатый дом, корова. Позже его отец – Максим – стал председателем колхоза. Мать же Василия (Ольга) - простая колхозница, она вечно была в работе – в колхозе и дома. Но это было уже потом. А тогда в 14 лет – в военные годы – Василию пришлось много трудиться. Подросток таскал тяжеленные бревна на баржи. Он потом это часто вспоминал, наблюдая за нашим беззаботным детством.
После войны дедушка пошел работать на молодой соликамский магниевый завод. Там перспективного юношу заметили, и вскоре он стал секретарем комсомольской организации на заводе. Ему дали комнату в общежитии. Правда, общежитие он не очень любил. Грубость и хамство соседей по комнате ему – романтику, идеалисту - казались из ряда вон выходящими. Он старался как можно меньше бывать в общежитии и очень часто возвращался в Косолапово. Шел он пешком километров сорок, прежде чем слышал знакомый лай собак и видел, окруженные острым забором деревянный дом. Дом состоял из двух половин: зимняя изба и летняя. Здесь, на маленькой родине, где чувствуешь себя в своей тарелке и дышится привольно, Василий отдыхал душой. Если смотреть на фотографию той поры, то открытость и простота, которые читаются на лице Василия, сразу располагают к себе. Но в этом же лице видна не дюжая воля и серьезность, неумение размениваться по мелочам. Если уж такой полюбит, то на всю жизнь.
Вместе с тем, Василий был достаточно честолюбив, чтобы понять, что без образования он никуда не продвинется. Четыре года, что он провел в армии, не прошли для него просто так. Там он по собственному желанию закончил седьмой-восьмой класс вечерней школы. Вернувшись со службы, он продолжил образование – девятый-десятый классы стали для него необходимой ступенькой в его замыслах . Кстати, там – в соликамской вечерней школе – молодой человек и встретил свою любовь.
Лилия Цыруль, как полагается, была самой красивой девушкой в классе. Живая, подвижная, знающая себе цену, она всегда была окружена толпами поклонников. Парни ссорились, дрались из-за права, допустим, просто проводить ее до дому. И при этом по учебе она также была одной из первых. А Василий? Он был другим. Он, казалось, не похож был на шустрых парней, для которых главным способом отстаивания своих интересов была грубая мужская сила. Напротив, он был спокоен, в чем-то наивен, серьезен. Он знал, чего хотел, и шел к этому, ставя маленькие цели. «Спокойный, добрый, отзывчивый, скромный, особо кулаками не машет. Ни пьет, ни курит…» - решила Лилия и позволила за собой ухаживать. Спокойный, добрый, -казалось, из него можно вить веревки. Но после свадьбы бабушка поняла, как ошиблась. За внешней мягкостью у деда оказалась несгибаемая воля и нелегкий властный характер. Это бабушке пришлось подчиняться. Вместе с тем время шло, и карьера поднмалась в гору. Вчерашний рабочий стал мастером, потом начальником 1 цеха СМЗ, затем замдиректора по капитальному строительству. Когда открылся Березниковский магниевый завод, дед был направлен туда одним из первых, поднимать производство. У него были замечательные дипломатические и организаторские способности, поэтому, когда на завод приезжали партнеры, Василия Максимовича отправляли встречать их, организовывать пребывание гостей в Березниках. Василию и его семье дали большую четырехкомнатную квартиру в центре города. Высокие и широкие стены, просторные комнаты, обставленные со вкусом. Сюда Лилия и Василий везли гостей. И все они – гости – оставались довольны приемом.
Насколько я знаю, дед был бескомпромиссным, жестким отцом, не терпящим непослушания детей. Их было двое. (Дед вообще не терпел возражений). Но зато он был лучшим дедом, которого я бы могла пожелать. Он полюбил меня с первого взгляда. «Назовем ее Ольгой», - сказа он, и никто н решился возразить. За ним всегда было последнее слово. С этого дня я стала любимицей, маленькой принцессой, которую он баловал и опекал. Как позже уверял он, первое слово, которое я произнесла было: «Деда». На самом деле все было не так, но мама не спешила его переубеждать.

Дед часто приезжал в Соликамск, где жили мои родители. Иногда и каждый день, чтобы только покормить меня, пришедшую домой из школы. Он варил мне пельмени, готовил свою фирменную «кашу-маляшу». Он гулял со мной вечерами, показывая на небе яркие точки звезд. Мы искали с ним созвездия, катались на коньках. Дед рассказывал мне какую-нибудь историю, а я не сводила с него обожающих глаз. Дед казался мне идеальным, он был центром маленького мирка пятилетней девочки.
Падал мягкий зимний снег, покрывая своими крошечными хлопьями шапку и шубу. Мороз румянил щечки. Вечер окутал пространство, из-за чего оно казалось глубоким, синим. Мы с дедом сгребали ногами рыхлый снег, делали упругий белый холмик. «Это волк», - говорил дедушка. Игра состояла в том, чтобы растоптать этого «волка».
Выходные, каникулы я проводила у дедушки. Бабушка в эти дни вставала в шесть утра и стряпала. Так что к тому времени, когда я просыпалась, на столе уже стояли чашки свежих ароматных пирожков, или печенья. Бывало бабушка приносила деду (или нам – детям) завтрак в пастель.
Иногда дедушка и бабушка забавно препирались. Дед, дразня ее, говорил: «Циркуль-выркуль, вылетай к доске!» - без сомнения он вспоминал их учебу в вечерней школе. Или подтрунивал над ней, припоминая многочисленных поклонников, которых и после свадьбы не убавилось, хотя бабушка всегда была верна деду. Весело было наблюдать за их шутливыми перепалками.
После работы дедушка и бабушка ехали в Чашкино. Там у них был садовый участок. Дедушка помимо прочего мастерил мебель для моих кукол. Вообще он был мастер на все руки: если надо было что-то построить, починить обувь или просто рассказать сказку. Он много читал, наверное, его эта страсть к книгам передалась потом и мне. После него осталась большая библиотека. Все эти книги уместились бы в три-четыре больших стеллажа. В основном это была классика. Вспоминается, как он прививал мне любовь к чтению. Сказки Пушкина, «Робинзон Крузо» - он хотел, чтобы я непременно это прочла.

Однажды, когда я была уже старше, он застал меня за чтением биографии Нерона.

- Интересно? – поинтересовался он.

- Не очень, - призналась я.

Дед меня одобрил:

- Молодец! Ты как и я, читаешь не то, что интересно, а то что расширяет кругозор.
Насколько я помню, деда всегда старался меня радовать и предвосхищал мои желания. Так, как-то к старому сараю в саду он пристроил второй этаж специально, чтобы мы – дети - там играли. Надо сказать, он угодил, так как после этого я постоянно там пропадала с подружкой, набрав в ведерко душистых разноцветных ягод, а также разнообразные игрушки. Мы устроили там уютный домик, и представляли себя совсем взрослыми дамами. Бывало я залезала по узкой широкой металлической лестнице на крышу сарая и там набирала в рот горсти вязкой черемухи, что росла рядом. На крыше было совсем не страшно. Напротив, я могла обозревать участок Корзниковых и примыкающие их соседей. Бабушка по обычаю, склонившись над грядкой, боролась с сорняками. Дедушка мыл свою старую серую «Волгу». Где-то на пригорке стремительно проносились поезда, извещая о своем приближении длинным далеким гудком.
Позже Дед и на чердаке садового дома сделал мне комнату для игр. Там он поставил диван и стол. А за окном соорудил меленький балкончик, перилами которого стали спинки от кроватей. Да все что он для меня, да и семьи в целом, мастерил и строил, было лишено изящества и отличалось грубоватой простотой, но ведь важны не столько красота, а та любовь, с которой это все делалось.
Когда был сезон овощей, дедушка и бабушка ездили торговать на рынок. Дедушка привозил картошку, огурцы, помидоры на своей «Волге». Рынок был многолюден. Он гудел десятками голосов. Среди них был слышен звонкий голос бабушки: «Огурцы, покупайте огурцы». Я стояла рядом, и мне это казалось какой-то очень увлекательной игрой. Я наблюдала за бабушкой и за женщинами, что подходили и торговались с ней. Мне надоело просто так стоять, и мне пришла мысль поучаствовать в этой странноватой игре. Подражая ей, картавя, я произнесла: «Покупайте огулцы… Солнечные». Такой порыв пятилетней девочки был оценен. Огурцы ушли махом. На вырученные деньги бабушка купила мне черешню. Разумеется, огурцы не были сорта «солнечные». Просто росли они на солнечной стороне сада и всякий раз, когда бабушка уговаривала меня поесть салат, то говорила: «С солнечными огурчиками».
На мотоцикле мы ездили с дедом за прутиками – вязать веники для помывки в бане. Мне нравилось ехать на мотоцикле рядом с дедой. Ветер приятно веял в лицо, развивал края одежды.

Еще мы ездили с ним на той же «Волге» в лес в районе Косолапова за грибами. Запах сосны щекотал ноздри, ступни в резиновых сапогах проваливались в хрустящий белый мох. Деда вспоминал, как ребенком бегал в этих лесах, о тяжелом труде ЗЕКов, работавших поблизости в годы войны, об их голодной жизни. Моей радости не было придела, когда я сама среди мягкого мха находила гриб. Дед хвалил меня, кладя его в свою огромную плетенную корзину. А поздно вечером мы всей семьей (бабушка, дедушка, брат и я) садились в круг рядом с ведрами и кастрюлями. Мы чистили синявки, маслята, резали боровики. Мне совсем не по душе было это занятие, но отказаться я не могла, да бабушка бы и не позволила. Зато мне стократно воздавалось потом за терпение. Бабушка ставила на стол свежую грибовницу от которой шел аппетитный запах. Дедушка заваривал из листьев смородины чай… Но тогда я еще не понимала, какое это счастье быть в кругу любящих тебя людей, как здорово все делать сообща и чувствовать себя необходимой частью единого целого, которое зовется семьей.
Помимо работы на магниевом, торговли дарам природы, дед преподавал в техникуме. Судя по рассказам, он был очень строгим преподавателем. Он очень серьезно относился к жизни и всегда требовал этого от других.
Мы с дедом трудились и в поле: вместе искали на широких бархатистых листьях и раскидистых стеблях колорадских жуков, или просто окучивали картошку. Время отдыха было строго определено. Но, разумеется, для меня были поблажки.
- Почему Оле можно отдыхать, а мне нет? – возмущался брат.
- Потому что она девочка…
- Ну и что? Ты любишь ее больше, чем меня!
- Она девочка, а девочек больше любят…
Дедушка души во мне не чаял. Его строгость, когда появлялась я, сходила на нет. Мне прощалось то, что дед не прощал другим. Я могла быть непослушной, грубоватой, но дед, казалось, не замечал. Иногда, правда, он, давая понять, что ему неприятно, делал вид, что обиделся, и не обращал на меня внимание весь день. Он просто молчал – это и было мое наказание. Я шла мириться, но он игнорировал меня… Но долго он не выдерживал. Я в знак примирения забиралась к нему на колени и целовала его в щеку.
- До скольки лет ты будешь меня мучить? – делал вид, что еще дуется он.
- До шестнадцати! – говорила я, ведь шестнадцать лет мне казались немыслимым далеким возрастом. Мне до них было расти и расти.
Мог дедушка и накричать, но не просто так, а за дело. Тогда я начинала демонстративно плакать, причем громко-громко, чтобы он слышал.
- Чего ты плачешь? – обращался он.
- Ты злой… Ты ругаешься…
- Я не ругаюсь, Оленька, а учу тебя…
Если деда приглашали в гости, то он никогда не возвращался с пустыми руками: обязательно для меня были припасены конфеты. Если его угощали чем-то вкусным, то он сам не ел – он отдавал это мне.
Еще одна картина перед глазами. Мы на длиннющем синем (или зеленом) поезде едим в сад. Я сижу у большущего окна. Рядом на сидениях (синих, широких) - другие садоводы. Пустые ведра и рюкзаки стоят на верхней полке. Деда с приятелями играют в карты и обсуждают политику. 1991 год. Дед высказывается. Все его слушают. Его фразы эмоциональны, но всегда попадают в цель. Мы с моим двоюродным братом – Денисом - также слушаем. И тут мы с Денисом что-то не поделили. «Ты просто… Горбачев!» - в запале мне говорит брат. «А ты… Ты Ельцин!», - пытаюсь сказать я что-то обидное. Мужчины смеются, особенно дед.
- Мне сегодня приснился сон, - как-то поведал деда, обнимая меня. – Будто ты уже большая, тебе шестнадцать лет. Я в саду работаю и вижу, что ты идешь ко мне. Платье на тебе в горошек. Ты говоришь: «Деда, я приехала».
А потом настал этот момент, когда я стала приезжать к нему сама. Мне уже было 14-ть, 15-ть, 16-ть, а я все также садилась деду на колени, обнимала, целовала в щеку, особенно когда мне надо было что-то выпросить. Да и просто так, мне вообще свойственны спонтанные выражения нежности в форме прикосновения, поцелуя и объятия, не несущих никакого другого смысла, кроме как желания показать человеку, что он мне дорог.
Последние годы деда, я жила в его квартире. Я в то время училась в колледже в Березниках. У деда было больное сердце, но он работал. Его незадолго до этого, уже давно пенсионера, пригласили снова работать на магниевый завод. Нужны были его ум и опыт. И вот он семидесятилетний старик каждый день ездил на «Ависму». Вместе с тем, он занимался перепланировкой дома на дачном участке. Мы в те годы уже не были так близки. Я была подростком замкнутым и вспыльчивым. Я очень не любила, когда кто-то своим присутствием разрушал мир моих размышлений. Так что тогда я мало уделяла внимание дедушке, больше принимая его как данность. Разумеется, я выросла не такой, какой он мечтал меня видеть. У меня нет ни хватки, ни каких-то его выдающихся качеств. Но он все равно меня опекал, и я была его любимая и единственная внучка. Я, конечно, чувствовала вину, что не могу похвастаться хорошей учебой, ни какими-то большими достижениями. Круг моих интересов ограничивался любовными романами в книгах, поэзией и сериалами.
Еще один эпизод всплывает в памяти. На экране цветного телевизора «Рубин» лирический момент: двое влюбленных страстно целуются.
Заходит дед. Увидев то, что я смотрю (а мне ведь было уже 17 лет) он в недоумении ворчит: «Порядочная девочка бы лицо от стыда закрыла и убежала бы от телевизора…». Я хихикнула. Дед мне казался невозможно старомодным.

Иногда мы спорили с ним о религии. Я верила в Бога, а дед был убежденный атеист, по крайней мере, внешне.

- Скажи мне, - аргументировал он, – если Бог есть, то как он допускает войны? Как он допускает, чтобы страдали и умирали дети? Как он допускает жестокость в этом мире?

На этот вопрос у меня не было ответа. И каждый из нас оставался при своем мнении.
Последнее день рождение деда было отчего-то грустным. Почему, не знаю, но дурного знака в этом я не видела. Приехали его брат и сестры. Бабушка накрыла маленький стол в гостиной. Поставила салаты, нарезала бутерброды. Откупорили вино. Семья была в сборе.
- Вот мне и исполняется 72 года. Я стал совсем старый…
- Нет, деда, ты стал просто на год мудрее, - улыбаюсь я. В общем-то, мне было безразлично сколько ему. Мне казалось, он будет жить вечно. Что за этим годом пойдет еще один год, потом еще один.
- Не хочу дожить до того момента, когда ты выйдешь замуж. Дочь терять тяжело… А внучку вдвойне… - произнес он неожиданно. Я удивилась: ни парня, ни наметки на какие-то отношения у меня не было. Мне казалось, куда интереснее читать о любви в книгах, нежели практиковать это. В этом плане я была такой, какой бы он меня хотел видеть. Если отношения, то такие же долгие (47 лет), как у деда с бабушкой, если любовь, то такая же сильная и чистая, как в старых фильмах, если брак, то такой же идиллический (в полном счете, не беря во внимание мелкие ссоры), как у деда. Нет, в этом я его не разочаровала, здесь я вобрала все, что он заложил во мне.
- Ты меня никогда не потеряешь… - пообещала я
Он меня не потерял. Я его потеряла. Спустя пол месяца.
…у него было столько планов и перспектив. Он стоял на перилах балкона моей комнаты, делая замеры. Дед хотел застеклить балкон. А я все боялась, что он упадет: оступится, или сердце прихватит…
Сердце и прихватило. Когда он шел на работу. Бабушка была рядом. Она видела, как Василий Максимыч упал. Она надеялась еще его спасти, но все было бесполезно. Третий инфаркт закончился трагически.
Когда бабушка пришла домой, то застала меня за книгой.
«Деда умер», - сказала она. А в моей голове пронеслась только одна фаза: «Хорошо, что не упал с балкона, а умер мгновенно, почти не мучаясь».
Через несколько дней были большие похороны. Возле дома собралось около сотни человек. Я услышала рядом с собой:
- Кто это был?
- Один из старой «мафии» завода…
Разумеется, мафия - здесь в смысле влияния, а не криминала.
- Очень умный и талантливый был человек…
Я почти не плакала. Все проходило мимо меня. Может потому, что я верю в вечную жизнь после смерти. Но сейчас, пока писала эти воспоминания, на глазах моих слезы. Я потеряла деда навсегда и ничто никогда не восполнит эту потерю.

БАБУШКА
Какая она сейчас? Старая. Очень старая. Как-никак ей восемьдесят два года. В этой медлительной морщинистой женщине уже не узнать того живчика, которым она была. А ведь она в молодости действительно была очень энергичной. Для меня она всегда ассоциировалась со словом «трудоголик», а дед так до конца дней и называл ее «Шило». Вертлявая, подвижная, старающаяся успеть тысячи дел -такой она была с детства. Кстати, ее рождению предшествовала очень романтическая история.
Ее мать – Анна Андреевна Булит– родилась в Латвии. Очень юной она вышла за богатого старика. Ему она родила двух сыновей. В браке жилось ей вольготно, если судить по семейному преданию, то она даже в туалет в белых печатках ходила. Но молодость взяла свое, да и авантюрная жилка тоже. Вот и сбежала она от мужа, бросив детей, с молодым украинцем Яковом Цыруль. Вскоре они расстались. Но от этого союза родилась у Анны дочь, которой она дала имя цветка – Лилия.
Есть также семейная легенда, что деда Анны купили во Франции. И это все. Был ли он француз, нанятый на работу в Латвии, или это был неизвестный пленник – этого уже не узнать.
Каким образом Анна оказалась в Новосокольниках, я не знаю. И, возможно, останься Анна и Лилия Цыруль в Ленинградской области, все бы сложилось иначе. Но началась Великая Отечественная война. Бабушка и сейчас вспоминает тот великий голод, когда рад даже лебеде: «Съешь с голоду какой-то корешок, а потом от резей в животе катаешься по полу». Да не легкое детство. И от бомбежек в лесу на кладбище приходилось прятаться, лежать на могилах, пока вражеские самолеты бомбили город.
Из этой поистине адской жизни, насыщенной голодом и постоянным страхом, увез мать и дочь товарный поезд, наполненный такими же беженцами, в тыл. Четыре месяца они провели в поезде. До Соликамска. В пути солдаты подкармливали их: открывали бочки с селедкой и угощали женщин и детей. Если начиналась бомбежка, то беженцы и солдаты спешили в лес, прятаться. Так и доехали. Затем машины повезли «лененградцев» в Чердынь. В этом старинном городе мать и дочь прожили несколько лет. Анну мобилизовали работать на магниевый завод в Соликамск. Здесь было намного спокойнее, хоть и жили они в бараке, что стоял не далеко от завода.
Анна была женщиной очень увлекающейся. Вокруг нее постоянно вились мужчины. Она умела нравиться и пользовалась этим. Лилия же была предоставлена самой себе. Она, как уже говорилось выше, росла живой, подвижной и знающей себе цену. Легкомысленное отношение матери к мужчинам она не одобряла, но не отказывала себе удовольствие пофлиртовать, так, разумеется, насколько позволял образ советской благовоспитанной девушки. Чтобы подчеркнуть свою внешнюю привлекательность, она завивала волосы на вилку… Да-да, на обыкновенную столовую вилку. Вилка раскалялась на углях, после чего на нее наматывались локоны.

Как и всякая юная девушка, Лилия бегала с подружками на танцы. Шла война, но ведь жизнь продолжалась. Молодые хотели жить полной жизнью и пытались урвать минутки веселья в череде скорбных известий о потерях советской армии.
О конце Великой Отечественной Лилия узнала по радио. Какая это была радость! Первая реакция – поделиться счастливой новостью с другими. Анна и Лиля оббежали тогда всех знакомых и подруг, чтобы они порадовались вместе с ними.

Что творилось на улицах, на площадях! Люди обнимались, целовались, пели, танцевали, плакали… Поздравляли друг друга. Им казалось, что с войной ушли все беды и горести.

Вечером Анна пригласили друзей на чаепитие. И этот стол не был скуден, каждый принес самое лучшее.

Уже с детства Лилия была честолюбива. Учеба была ступенькой к той жизни, о которой она мечтала. Лиля окончила медучилище и стала работать фельдшером.
Не замедлила появиться и первая любовь. Ее избранник был высокий, красивый. На танце площадке он был особенно заметен. А сколько очарования было в его обращении. Лиля, как и многие другие девушки, сдалась и отдала ему свое сердце. Да и он, казалось, серьезно относится к ней.
Что же было такого в бабушке, что пленяло мужчин? Вот сморю на ее портрет в молодости. Да, красивая. Но есть женщины и красивее. Это скорее своеобразная красота: овальное лицо, тонкие губы, среднего размера глаза, с уголками опущенными вниз (говорят, форма глаз моя от нее), небольшой прямой нос, светло-каштановые волосы, кольцами ложащиеся на плечи. Наверное, все же дело было в ее обаянии, очаровании, живости и остром язычке.
Роман с красавцем только начинался (бабушка утверждает, что никаких интимных отношений между ними не было, максимум, он обнимал ее во время танца). И тут как гром среди ясного неба на Лилю обрушилась весть: «он женат, причем давно». Как бы поступила наша современница? Не была бы так категорична, как настоящая комсомолка из конца сороковых-начала пятидесятых. Понятия о нравственной норме требовали своего – отказаться от любви, пересилить себя и никогда больше не удостоить и взглядом своего прекрасного партнера по танцам. Он был навсегда вычеркнут из ее жизни. И это к лучшему, так как у нее была другая судьба.
Лилия училась в вечерней школе. Она была прилежной ученицей, поэтому ее успеваемость была одной из лучших. При этом взгляд одноклассников мужского пола охотно был направлен на нее. Лиля флиртовала со многими, но никого не выделяла. Парни ссорились из-за того, кто удостоится чести проводить ее до дома или потанцевать с ней этим вечером на танцплощадке. Лилия позволял за собой ухаживать, не спеша делать выбор. Среди ее многочисленных поклонников был и Василий Корзников. Спокойный и скромный он выделялся среди шустрых и словоохотливых парней, старался избегать драк, и был себе на уме. Словом, с ее стороны это был рациональный выбор. Василий был влюблен в нее как мальчишка. Да, деревенский простачек, не умеющий толком ухаживать за девушкой. Но он такой безобидный и добрый, что им будет легко управлять. Без вредных привычек. К тому же секретарь комсомольской организации. Это был скорее расчет. Любовь придет потом.
Анна пришла в ужас от выбора дочери. Она знала толк в мужчинах, и Василий совсем не соответствовал ее критериям. Да, перспективный, сразу видно далеко пойдет. Но как мы помним, Анна сбежала от богатого мужа, так как для нее была главной страсть, наполненная яркими эмоциями жизнь. А что за жизнь с таким нюней как Василий? Он был тонок, не красавец, хотя нужно отдать должное, очень симпатичный.

Лилия не послушала мать и сказала «Да», когда Василий позвал ее замуж. Свадьба была большая. Вся деревня Косолапово (откуда был родом Василий) собралась на нее. Его мать – Ольга (в честь которой я названа и которая умерла за месяц до моего рождения) – сварила пиво. В этот день сочетались браком холерик (дед) и сангвиник (бабка). Союз обещал стать удачным.
После свадьбы Лилия поняла, что недооценила Василия. Он оказался вовсе не простаком, а его спокойствие было видимостью, характер его был еще каким взрывным и властным, а замыслы еще более честолюбивыми. Лилия его в замыслах поддержала. Она убедила его закончить техникум, потом институт. Поскольку у него не было ее способностей к учебе, то контрольные она помогала ему делать. И выучила. После чего можно было уже говорить о росте его карьеры.
Первые годы они прожили душа в душу. А если и ссорились, только из-за ревности Василия, которому не нравилось, что после свадьбы количество ее поклонников не уменьшилось. И хотя Лиля была верна мужу, она позволяла себе легкий флирт.
Вскоре у них родилось двое детей (с разницей в три года). Разумеется, декретный отпуск в те годы составлял несколько месяцев (пятьдесят шесть дней до и после), так что, оправившись от родов, Лилия вышла на работу. Она работала теперь в санэпидемстанции.
Я долго думала, в чем же причина возвышения деда и бабушки? Как они смогли подняться с самых низов наверх? Ответ прост. Они играли в одни ворота. Чего хотел один, того хотел и другой. Бабушка была той мудрой шеей, которая руководила умной головой. Лилия по своему характеру была дипломатом . И это позволяло им сглаживать все семейные конфликты. Если бы обладала таким же взрывным характером, что и дед, брак бы не был удачен, и внутренние склоки помешали бы им добиться чего-то во внешней жизни. А во внешней жизни ее дипломатичность помогала семье приобретать определенный статус и респектабельность.
Но это о том, что знаю по рассказам. Теперь о том, что помню я.
Первая картинка. В доме полно гостей. Столько, что даже в четырехкомнатной квартире приходится стелить на полу. Гости как всегда с ночевкой. Это многочисленные родственники – братья и сестры деда, племянники и племянницы. Празднуют очередное день рождение. Мы – дети - играем. Ползаем под столом, носимся по этой квартире, которая кажется необъятной. Я неожиданно беру вилку и ложу ее в пустую тарелку.
- Как безвкусно! - восклицает бабушка. – По правилам этикета вилка должна лежать здесь. А ножик вот здесь. Надо, Оля, вырабатывать вкус, без него никуда.
Вторая картинка. Выходной день. Я в Березниках у бабушки. Встаю я часов в девять. Бабушка давно на кухне. Готовит, стряпает, печет. Так что есть чем полакомиться.

Бабушка практически всю жизнь вставала в шесть утра. Она готовила, уходила на работу. После работы ехала в сад, откуда возвращалась в девять-десять вечера. Она постоянно  была при деле. И лишь вечером позволяла себе отдохнуть у телевизора.
Третья картинка. Садовый участок. Бабушка и дедушка вместе работают. Она полет грядку, дедушка ей помогает. Потом он чинит теплицу. Бабушка консервирует урожай. Дедушка спускает варенье, соленые огурцы и помидору в яму, что находилась в зеленом железном гараже. Дед и баба постоянно вместе. Все у них как налаженное производство. Один понимает другого с полуслова.
Четвертая картинка. Бабушка сердится на мужа. «Волга» стремительно несется по дороге. В кабине небольшая ссора. Баба Лиля демонстративно не разговаривает с мужем, чем-то обиженная. Тот пытается свести все к юмору. «Циркуль-выркуль, вылетай к доске!» - дразнит он, вспоминая прошлое. Она продолжает дуться. Тогда дед кладет ей правую руку на плечо, левой продолжая крутить руль. Бабушка не реагирует. Дед снова делает знаки внимания. В конце концов, они мирятся…
Таких воспоминаний тысячи. И как-то они не соотносятся с тем, что я вижу сейчас. Измученная старушка, вдова, потерявшая давно свой лоск и привлекательность. Но что в ней осталось – это жизнелюбие. Она любит жизнь по-прежнему, что бы не случилось. И хотя после смерти деда она утратила ценность в глазах родственников (которым она в свое время столько помогала) и все что она имеет – лишь осколки от былого великолепия, она прожила жизнь, достойную книги. Когда-нибудь я напишу ее. А пока это маленькая зарисовка из жизни сильной женщины, пережившей позже смерть любимого мужа и сына, но даже в скорби не теряющая мужества и желания радовать близких. Да, она уже не та, но ценна для меня именно эта Корзникова Лилия Яковлевна, отдавшая всю свою жизнь служению мужу и семье, но которая как никогда нуждается сейчас в заботе дочери и внуков.

ДРУГАЯ БАБУШКА
Это была немного грустная свадьба. Молодые веселились, но на сердце Василия Корзникова было тяжело. Так тяжело, что он не мог сдержать слез. Он выдавал свою единственную и любимую дочь замуж. Это были не просто слезы отца, который расставался со своим чадом. Это были слезы умудренные опытом человека, понимающего, что дочь сделала не правильный выбор. Ее избранник был простым деревенским парнем, мягкотелым, без амбиций и какого-то весомого образования. Но Людмила сделала свой выбор, и повлиять на него было нельзя. Время покажет, что дед был прав, и брак моих родителей потерпит крах.
Напротив сидела молодая женщина. Она совсем не походила на Корзниковых, которые, хоть и помнили о своих корнях, принадлежали совсем к другому кругу. Женщина же была для них из круга голытьбы, чье единственная собственность – деревянный дом (принадлежащий и то колхозу) в деревне, ну и, может быть, пара поросят. Женщина была одета совсем просто: длинное одноцветное платье, платок. Она была крестьянкой, а если говорить языком того времени – колхозницей, закончившая всего два класса школы. Но тут мои дед и бабка были не совсем правы. Родословная Тамары Григорьевны Пегушиной (урожденной Южаниновой) была довольно интересна, а жизнь не лишена драматических событий.
Кто знает, не случись коллективизации в нашей стране, а быть может революции, судьба ее была бы другой. Ее прадед был зажиточным человеком, владевшим мельницами по всему Чердынскому уезду. Восемнадцать мельниц у него было. В свой срок наследство поделили его многочисленные сыновья. А уже у Григория Ивановича (отца Тамары) был свой двухэтажный деревянный дом в деревне Ачас.
Что это была за деревня? Находилась она за Камой, дальше Тюлькина. Принадлежала соликамскому району. Деревню я не застала. К моменту моего рождения ее уже не было. Но я помню, как еще маленькой девочкой с отцом ходила за грибами на место этой деревни. Все успело зарасти травой. Густые леса окружали это место, которое стало теперь лугом. Особенно запомнился родник – это такая мелкая речушка, прозрачная, как чистое стекло, холодная, как лед. По краям родника росли незабудки: голубы, белые, они склонились к воде, будто любуясь своим отражением. Я была потрясена. (Поэтому спустя годы, когда в школе задали написать сочинение «Мой любимый уголок природы», я описала именно Ачас). Я помню пение птиц, устроивших гостеприимную перекличку, шелест листвы в ответ на ласковые прикосновения легкого ветерка, сияющее на безоблачном синем небе жаркое солнце. Но и все это для меня затмили незабудки, равных которым по красоте я никогда не видела. Все вокруг зеленело и жило своей первозданной жизнью, не вспоминая, что когда-то здесь обитали люди. Головки цветов любопытно выглядывали из травы и казались маленькими огоньками гирлянд. Родник журчал, наполняя своим пением пространство. И мне самой хотелось петь и танцевать от внезапно нахлынувшего счастья.

И все же люди когда-то здесь жили, а стройные деревья еще помнили деревянные здания, заборы, песни и пляски в праздничные дни, кропотливый тяжелый труд в будни. Возможно, они помнят и моего прадеда - Григория Ивановича Южанинова. Его мельницу, что крутилась от порывов ветра и воды. У Григория было большое хозяйство. Атрибутом любого успешного крестьянина был скот: лошади, коровы, козы, свиньи, куры. Их у Григория было в избытке.

К коттеджу примыкал маленький пруд с плотиной, где и стояла мельница. На пруд прилетали пестрые утки, которых можно было отстреливать прямо из окна. Были у прадеда и обширные земли. Помимо личного немалого состояния, у Григория были и таланты. Как пивовару ему не было равных в округе. А хлеб, что он пек, получался мягким, хрустящим и очень вкусным. Казалось, он владел каким-то таинственным секретом.
На стенах в доме висели фотографии предков. Это были женщины в пышных изящных платьях, мужчины во фраках или гусарских костюмах. Кто это был сейчас не известно, так как в послереволюционные годы распространяться об этом было нельзя. Это так и осталось тайной.
Была у Григория и красавица-жена. Всякий раз, когда он выезжал на базар в город, мужчины с завистью смотрели ему в след. И ей, разумеется, смотрели в след, восхищенные ее бравостью. И детишки у супругов Южаниновых тоже были на редкость хорошенькие .
... От беды никто не застрахован. Посетила она и Григория. Любимая красавица-жена умерла. Потужив немного, Григорий понял, что тяжело одному растить двоих детей. Из соседней деревни Тюлькино он взял в жены другую девушку. Красотой первой жены Прасковья Васильевна Лыткина похвастаться не могла. Но зато была ученая. Она закончила Чердынскую гимназию, да не просто, а с царской грамотой. Вот от этого брака и родилась Тамара. Ей не посчастливилось, она была старшей, и это еще аукнется.
Пришло время и Тамара пошла в школу. Но не успела она закончить второй класс, как на ее семье поставили клеймо – кулаки. Григория судили…. Судили за то, что имеет больше чем другие, что живет без нужды. Ссылка была неминуема.
- Но у него же малые… Девять детей! – сказал кто-то.
- А как он нам помог. Кабы не он, нам бы исть было нече…
В деревне помнили о доброте Григория Ивановича. Он не был скупым зажиточным кулаком. Напротив, помогал людям. Вдовам давал бесплатно ведро муки, кормил больных и обездоленных. Люди это помнили. Они заступились. Григорию оставили дом и мелкий скот. Все остальное забрали в пользу государства.
У мельницы была своя история. После того, как ее «конфисковали» в пользу колхоза, сторож напился и не уследил: плотину размыло водой, и мельница ушла под воду. Как говорится, не себе не людям.
Григорию присудили что-то типа исправительных работ. В пользу колхоза он должен был печь хлеб. Кроме того, его нередко приглашали варить пиво. Вот если бы на этих талантах можно было заработать! Но государств потребовало от него жертвы. Одним из таких принесений в жертву стала старшая дочь – Тамара. Кого-то из детей надо было отправлять в колхоз на обязательные работы. Девочка едва закончила тогда два класса. Но большего ей не позволили. Ребенком она пошла работать на лесозаготовки: пилила деревья. Каторжный труд для ребенка!
Ее братья и сестры уже закончили школу, поступили в техникумы и институты. А она все так и оставалась прикованная своей необразованностью и клеймом «дочь кулака» к земле. Впрочем, она отличалась трудолюбием и усердием, за что к двадцати годам была награждена грамотой.
Работящая симпатичная девушка с длинными каштановыми волосами, заплетенными в две косы, приглянулась трактористу Анатолию Пегушину из деревни Соколова. Двадцатитрехлетняя Тамара дала согласие на брак. Кроме того этот брак означал еще одно – ее работы на лесозаготовках закончатся.
Два года супруги Пегушины прожили в мире и согласии. Но все чаще Анатолий стал попивать и пошел слух, что он одаривает своими ласками других баб. Да и сам Антолий самодовольно того не скрывал. Тамара была с норовом и гордость не позволяла ей мириться с неверностью мужа. Что оставалась делать? Проглотить обиду и жить с растоптавшим ее любовь мужем, как тысячи женщин до нее. Или презреть людское мнение, взять годовалого сына и уйти. Тамара выбрала последнее. Анатолий, конечно, пытался ее вернуть. Но выбрал он простой и грубый способ – кулаки и угрозы. Тамара была еще более неприступна: теперь ни за что на свете она не будет жить с этим мужиком.
Любила ли она его? Не знаю. По крайней мере, до самой смерти вспоминала. Может и жалела в душе о своей гордости. Но разве она в этом признается?
С ребенком на руках она вернулась в Ачас к родителям. Поплакалась им. Те приняли ее к себе. Стали баловать мальчика. Прасковья Васильевна работала теперь учительницей, так как ее образование имело большую ценность. Да и в деревне их уважали и в глаза не насмехались, что Тамара одна растит ребенка.
Тамара каким-то образом получила назад свой паспорт, а это значит, что она больше не была привязана к колхозу. Она устроилась работать в совхоз на Опытном поле (от Калийного комбината), где получила дом. Так в работе она провела всю свою жизнь. Замуж больше не вышла, хотя мужики к ней сватались. Говорила, что не хочет сыну отчима. А на самом деле? Может просто она обожглась на браке с Анатолием и теперь боялась связывать свою жизнь с мужчиной? А может, продолжала любить бывшего мужа? Этого теперь никогда не узнать.
Не об этом ли думала Тамара в день свадьбы? Да ее судьба была не похожа на Корзниковых. Те были хозяевами своей жизни. Тамара же была жертвой, которую когда-то пришлось принести государству в нелегкий период. Ее жизнь – это самопожертвование Родине, семье, сыну.
Она всегда казалась мне очень странной и смешной. Ее просторечие, ее сильное оканье и диалект. Ее забавные присказки и прибаутки. Она редко снимала платок, ходила в длинных платьях и никогда не прихорашивалась. Она была проста и добра. Она по мягкости характера не могла справиться со мной и моим братом. Для нас приезд к ней в деревню (на Опытное поле) был временем свободы, мы игнорировали увещевание бабушки и гуляли до середины ночи, убегали в поля, собирать горох, искали на лугах дикую редьку и дикий щавель.

Бабушка держала поросят. Они жили в старом хлеве. Корм для скота баба Мара (как мы ее называли) брала в пионерском лагере «Солнышко», который находился в деревне. Повара ей наливали полное ведро отходов, состоящих из невостребованных супа, второго и хлеба. Все это она вечером смешивала с очистками от картошки и шла в сарай. Иногда я увязывалась с ней.

Едва мы подходили к свинарнику, не успевал еще щелкнуть большой железный замок, как раздавалось хрюканье и визг. Бабушка входила, приближалась к перегородке. Поросята приветствовали ее громко и нетерпеливо. Она выливала в старое деревянное корыто корм. Слышалось довольное чавканье.
В доме бабушки не было водопровода, поэтому каждое утро она брала коромысло, два ведра и шла за водой. Ключ был далеко. Сейчас не представляю, как она маленькая, худенькая несла двадцать литров воды на плечах.
Кстати, из-за своей худобы и миниатюрности она всегда комплексовала, поэтому хотела видеть меня несколько иной. Всякий раз, когда она делала мне массаж, она приговаривала:
- Расти большущая, долгущая, толстущая…
Слава Богу, ее заговоры не подействовали. Она до конца дней попрекала меня тем, что я невысокого роста, да и до двадцати пяти лет я была тоненькая, как подросток.
За домом бабушки был малинник. Трудно удержаться ребенку, чтобы не пропадать там часы напролет. Мы с братом так и делали. Вообще, надо сказать, если я была любимицей со стороны Корзниковых, то по линии Пегушиных брата любили больше. Мы были как-то негласно поделены.
Еще я помню белоснежную русскую печку, на которую можно было залезть и играть там. Печка была теплой. Бабушка пекла оладьи из простокваши. И слезала с печки я лишь ко столу, на котором лежала выпечка и обязательно стоял стакан парного молока, ведь в деревне была ферма.
В иное утро бабушка ходила за ягодами и приносила целые ведра черники, земляники, брусники, клюквы, морошки. Мы с братом уплетали дары природы очень довольные. Какое это было время! И оно безвозвратно ушло.
В этой свободной привольной жизни был только один минус – комары. Они бесцеремонно наполняли дом, желая только одного – пристроиться к оголенной части тела. «Рапторов»и подобного тогда еще не было, и мы спасались ночью от них сделав на кровати или диване маленький шалашик из ткани, под которым и спали. Он назывался «балаган».
Но когда я выросла, деревня потеряла для мня свою прелесть. Я все реже туда ездила. А когда бабушка умерла, я даже на похороны ее не пошла. В тот день у меня было очень важное собеседование по поводу работы. Я побоялась, что мне не разрешат его перенести, и я потеряю престижное место. Это было ужасно с моей стороны… ужасно неблагодарно. Я жалею, но изменить ничего нельзя. Что касается работы, то я проработала там год, потом обстоятельства сложились так, что я должна была уйти. Возможно, это своеобразное возмездие. Но мне не важно. Я хочу одного, чтобы бабушка там на Небесах простила меня.