***

РЕТРИВЕРЫ
Моя любовь к собакам возросла в десять раз, после того как мой немец - Крис весной убежал за какой-то сучкой и боль-ше не вернулся. Один раз, спустя два года, я видел его на повод-ке с человеком, бросился к нему, начал называть его по имени, но он равнодушно смотрел на меня и так и не вспомнил. После этого брошенные собаки вызывали у меня прилив сострадания и нежности.               
Аня и Андрей – наши соседи по седьмой дачной улице ви-дели брошенного пса  ещё неделю назад, когда шли на станцию. Они так красочно его описали, пока мы ждали поезда на Моск-ву, что когда мы через неделю шли со станции на дачу, узнали ретривера сразу. Это был большой мохнатый светло-жёлтого цвета пёс (золотистый ретривер – так называлась его порода), но уже со свалявшейся и грязной внизу живота шерстью. Он как-то уважительно, но одновременно жалобно посмотрел на меня, что я невольно ему свистнул и сказал ласковые слова: « пойдем с нами, красавец!»
 
Он покорно пошёл характерной для больших собак ви-ляющей походкой метрах в десяти впереди нас. Когда мы оста-навливались, чтобы передохнуть (сумки, как всегда были тяжё-лые), он тоже стоял, иногда он опускался в канаву, попить воды. Выбегал оттуда мокрый, грязный, отряхивался, так что брызги долетали до нас, но довольный шёл впереди, изредка оглядыва-ясь, как бы проверяя, на месте ли мы. В общем, он вёл нас на дачу, а не мы его. Моя любимая, переживала, говоря, что я зря его приманиваю словами, наши собаки его загрызут. На что я отвечал, что если Вайт (так я его назвал) сможет их пройти, значит, он настоящий боец и мы его накормим. Метров за два-дцать до ворот некоммерческого кооператива его учуяли.  Под-нялся лай, все три сторожевых пса из дворян, на которых выде-лялось тысяча рублей в месяц, бросились на него, правда, са-мый старый - Петрович, уже больной, в ранах, хромой повили-вал хвостом, а два молодых, Гек и Джек (почти как у Гайдара), рычали, оскалив клыки, и норовили зайти сзади и вцепится. Но Вайт спокойно стоял, не гавкал, даже не опустил хвост, посмат-ривал на нас. Всё его существо выражало недоумение, что при-стали? Мне пришлось сказать громкое: «фу», замахнуться ру-кой, и шавки отстали.
Наконец, мы подошли к воротам дачи, и Вайт первым пролез под воротами на участок, обернулся и стал ждать, как бы говоря: « ну, что же вы, входите!» Около крыльца заминка, от-крытие замков (от кого?), Вайт попытался подняться на крыльцо, но я сказал что-то неласковое, и он с грустью посмот-рел на меня и сел на траву. Когда, минуты через две, я вышел с колбасой, его уже не было. Любимая отчитала меня за негосте-приимность, но потом мы забыли о моей промашке, поели, при-няли душ и пошли на прогулку. Как всегда, пошли по Лесной, где вовсю куковали, когда-то, кому-то подкинутые мамами ку-кушки, но ещё не было слышно соловьёв. Насчитавшись в об-щей сложности до тысячи «куков» (зачем нам столько?), повер-нули назад, и, придя домой, попив кефира (традиция, устано-вившаяся с самого начала нашего романа), улеглись смотреть ящик. Иногда я вставал, поднимался на мансарду и искал Вене-ру. В девять она уже проявилась на небе, подмигивая и намекая на что-то важное, но видимо я не внял её советам и, вернув-шись, уставился в недостойное человеческой души изобретение, где стреляли, лгали, предавали, иногда целовались и так далее. Но уже тогда во мне зародилась мысль описать встречу с ретри-вером.
На утро, вынув инструменты из покосившегося сарайчи-ка, мы принялись копать, кидать, мять, трусить, грабить (рых-лить граблями, не подумайте чего-нибудь уголовного) землю, такую мокрую, что лопаты приходилось чистить каждые десять секунд! Было солнечно, ветрено, особенно радовала нас трясо-гузка, зорко следившая со спиленной вишни за нашими мани-пуляциями всего в метре от нас. Когда она видела что-то съест-ное, тут же слетала с пенёчка, тряся своим хвостиком, и делови-то ковырялась в земле, вылавливая не червяков, а каких-то желтых блошек. Эмоции наши были растревожены и выплё-скивались в виде возгласов: «ну, надо же, смелая и хитрющая какая!» Поработав часа три, пошли перекусить, а когда вышли, остолбенели! У крыльца сидел Вайт и улыбался, мол, я пришёл к вам в гости! Молниеносно я бросился к нему, буквально обнял его, начал гладить, приговаривая ласковые слова. Он жмурил-ся, вздыхал, высунув язык, и повиливал хвостом. Любимая по-бежала за угощением и уже через минуту на пластмассовом (Лужковско-Батуринском) блюде лежала порция свежеприго-товленного куриного плова. Съев мясо и косточки, Вайт дал мне лапу, хотя я его не просил, потянулся и улёгся на траве. Но моя любимая, обидевшись, что не всё съедено, начала кормить его с руки рисом, Вайт ловко сбрасывал языком рис с ладони, но прилипшие рисинки глотал с неохотой. Наконец, это ему на-доело, и он, тряхнув головой, ушёл. Я хотел пожурить подругу, но понял, что это пустое. Как ей объяснить, что ретривер не ки-таец! Он наверняка был домашним и привык есть всякие сухие корма типа пурина, педигри и т.д.
Мы опять принялись за борьбу с сорняками, пот лился градом, но призрачное ожидание урожая, вдохновляло нас на подвиг и преодоление городской лени.
Уже изрядно уставшие, мы не заметили, что около крыльца опять появился Вайт.
А в зубах у него! Футбольный разноцветный мячик, прав-да, уже прокушенный или спущенный.
У меня вырвался крик восторга! Я бросился к нему, чуть не расцеловал его. Он благосклонно вручил мячик мне в руки, предлагая мне поиграть в футбол. Тут началось! Он бросался на мои удары как Яшин, ловил мяч лапой, потом прикусывал его и приносил ко мне, отступая на пять шагов назад. Игра длилась целый тайм, но я так страшно устал, больше от эмоций, чем фи-зически, что дал команду «лежать» и сам улёгся рядом с ретри-вером. Он, высунув язык, доверительно опустил голову мне на ногу и, зажмурил глаза. Всё его собачье существо излучало сча-стье и доверие, а может, и любовь!
Спустя минут пять он встал и опять ушёл, пролез под во-ротами и даже не оглянулся на мои призывы. Мне было груст-но, но посадить его на поводок я всё-таки не решился. Через день он пришёл опять, поел куриных косточек, их накопилось уже не мало, и я повел его на смотрины к соседям, у которых было две цепные, тоже из дворян, собаки: Цезарь, крупный чер-но-коричневый, умный, ласковый пёс, и бело-рыжая Ассоль (имена достойные, придумал хозяин), брехучая, но тоже ласко-вая к людям, но непримиримая к остальным, лопоухая собачка с кривыми короткими ногами.  Была ещё одна, домашняя Гера, умнейшая, но немного трусливая, бело-чёрно-рыжая, на длин-ных ногах сучка. Увидев Вайта, они подняли такой оркестро-вый гвалт, что выбежала хозяйка, ведь он нарушил границу их территории. Впервые, я услышал голос Вайта. Это был громкий бас, в котором не было слышно злобы, лишь только предосте-режение: «я тоже опасен, близко не подходи, я охраняю своего хозяина!» Соседка взмолилась, чтобы я быстрее уходил, она очень переживала за своих питомцев, так, что дружба не полу-чилась.  Да и какая дружба между цепными псами и свободным художником? Я позвал Вайта с собой на футбольное поле, и мы принялись гонять мячик до седьмого пота. Потом, наиграв-шись, он  поел и опять ушёл и больше к нам не приходил.
Почему? Куда он ушёл, кто его приютил, а может он погиб в битве?
Ретриверу Вайту
Осталась на сердце не то, что обида,
Остался в душе след живого тепла,
Не взяв под арест собачьего гида.
Я понял, что сам на цепочке из зла!
Он лапу мне дал без мольбы, без корысти,
Но дружбу отвергнул, боясь за уют,
Себя я казнил, душу вылил на листик,
Прожив рядом с ним сто горячих минут!
Он волком свободным, гордым, голодным
Прошёл сотни вёрст, но не сдался совсем,
Когда-то он был красавцем сверхмодным.
Предатель прогнал в городской суете.
А я преклонённый, к земле пригвожденный,
К кому мне придти, поиграть хоть в футбол.
Мечтать о любви всенощно и денно,
И в сердце бросать непризнания боль!
Много позже, поздней осенью в Коломенском, я увидел точную копию Вайта. Хорошо, что я был с фотоаппаратом, но я буквально бросился к ним, упал на колени перед хозяйкой, по-просив сделать его снимок. Она любезно согласилась, дав ко-манду: «Густав, сидеть!» Нельзя сказать, что он выполнил её, но и секунды мне хватило, чтобы запечатлеть его.
 
     Он был прекрасен, глаза смотрели  на меня по-человечески, как бы спрашивая: « Ну, что тебе надобно, стар-че?»
Мы разговорились.  Конечно, о собаках. Выяснилось, что она раньше гуляла с огромной догиней – Машей, кото-рую и мы знали и часто их вместе встречали вечером. Ма-ша была ласковой и умной, всегда позволяла себя гладить, хотя моя спутница её побаивалась. Оказалось, что на ста-рости ей завели щенка, этого Густава, чтобы продлить её собачью жизнь. Именно она стала воспитательницей этого большого пса и передала ему по наследству свой характер. Хозяева пытались пробудить у Густава охотничий ин-стинкт, водили его на утиную охоту, но он никогда не бро-сался за добычей, хотя за палками гонялся во всю свою со-бачью прыть, прыгал в воду, приносил её на берег, но стоило привязать к палке крылья утки, он плыть отказы-вался. Он был пацифистом. Наконец, люди это поняли и отстали от него со своими зверскими замашками.
Так он и остался добрым и ласковым партнером своей хо-зяйки, она никогда не брала его на поводок, он был беспреко-словно послушным и даже немного обиделся на неё за то, что она со мной разговаривала, не обращая на него внимания. Встав на задние лапы, так, что достал своей мордой до хозяйского ли-ца, он слегка проскулил, начал лизаться, но она его успокоила: « Никому тебя не отдам, не волнуйся!»
Я прогулялся с Густавом и его хозяйкой по Коломенскому вдоль реки, подал ему руку, на что он не ответил, и пошёл пи-сать рассказ.
…Счастье, прозвенев в собачьем лае,
на приход хозяина, в ночи,
притаилось в будке, скромно, с краю,
потеряв от терема ключи…
май-ноябрь 2010