Кризис бессмысленности. Лесной пожар 2010

 
                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

                ПОИСКИ СМЫСЛА

    Проклюнулась и для меня роковая, осевая проблема -   поиск смысла во Вселенной, не имеющей смысла.

             «Я одену тебя в зелёные листья,
              Научу тебя забывать про суть.
              Удивись мне, удивись мне!
              Превратись со мной во что-нибудь!»

     Юношеские стихи сына попадают в точку. Они про все,  что мы теряем, созревая. Удивление жизнью, способность погружаться в её ритм, беспрестанно изменяясь, забывая, кем были только что.
     Смысл не в сути, а в движении, не в прибытии в пункт назначения, а в полете к нему.  Нет, даже не в полете к чему-то заранее выверенному,  порхание в магических лучах, природа и цель которых не побуждают пока на поиск.
     Цель, суть, смысл - их часто почитают одним и тем же. Но они не повторение друг друга, не синонимы. В молодости само путешествие жизни прекрасно и есть ценность. Полнота жизни не обусловлена целью.
     Если упираться лишь в цель, не упрёшься ли в конце-концов в трагическое осознание жизни как подготовки к чему-то, что никогда не произойдёт.
    Порхающее, охваченное восторгом от собственных сил и необозримых возможностей человеческое существо незаметно, а иногда и внезапно, останавливается, взглядывает окрест и прозревает,  нет окрест порядка, нет цельности, нет надёжности. Что угодно может вдруг исчезнуть, потеряться  беспричинно и навсегда.
     И гаснет не только восторг, даже простая удовлетворённость сущим. Взамен приходит тревога. Открыт счёт потерям. Их невозможно постигнуть, с ними невозможно смириться. Открыт счёт несчастьям. Но и они не вразумляют.
     Вот тогда-то и начинаются поиски смысла, и вместе с ними приключается  то, что рано или поздно должно приключиться – начало старости. Я говорю здесь не о распаде плоти,  не разбираю медицинские мнения о причинах старения. Законы биологии  не помогут нам выловить из общего хода вещей точку перегиба собственного бодрого, восходящего курса.
      Думаю, стареть человек начинает в момент, когда впервые задаётся вопросом о смысле жизни. Точнее, вопрос снисходит на него, неподготовленного, самоуверенного.
      Традиция могла бы дать достойный, вразумительный ответ. Мы не догадываемся спросить у неё.
      Так нас настигает кризис бессмысленности.
      Чтобы объяснить утраты,  беспомощность свою пред ними, не впасть в отчаяние от тщеты волевых усилий, от невозможности  хоть как-то контролировать ситуацию, я задалась вопросом о смысле сначала всего происходящего со мной, потом всего происходящего с миром и, наконец, о смысле жизни вообще. И не нашла ответа.
      Принялась все происходящее упорядочивать, искать, нет, скорее выдумывать причинно-следственные связи. Докапывалась до мотивов, своих и чужих, отслеживала возникновение желаний и результаты поступков.
     Все благие намерения эти – не более, чем самообольщение и бесплодные попытки повлиять на судьбу. Собственная судьба перестала казаться такой уж завидной. «Надо вернуться в тот момент прошлого, когда началось искажение, - сказала я себе.- Как я могла его не заметить! Рыцарь, богатырь, добрый молодец всегда останавливались на распутье трёх дорог, всматривались, задумывались и делали правильный выбор.
      Неужели делать выбор – привилегия мужчин.  Данные им судьбой женщины лишь пожинают плоды несобственного выбора".
       Верить в подобное гендерно узаконенное мироустройство как-то не хотелось.
       И передо мной, не такой уж слабой,  достаточно самоуверенной, тоже открывались пути-дороги. Я оцениваю их как дорога желаемого, дорога возможного, дорога реального.    
      Желаемое и возможное, как говориться, «проехали». Не тогда ли «проехали» и смысл жизни, и самореализацию как предпосылки уравновешенной, достойной старости.
       Теперь я уныло бреду по дороге реального, которая и не дорога вовсе, а  пространство от горизонта до горизонта, от прошлого до будущего. Прошлое теряется в голубой дымке, а будущее…Цветаева назвала его бездной, разверстой вдали.
      Впереди, вблизи, неминуемо! Вот моя бездна, и стена над ней, за ней, стена, уходящая в бесконечность. Возвратиться нельзя, некуда.

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

                АПОКАЛИПСИС. АКТ ПЕРВЫЙ

       Нельзя и некуда случилось прошлым летом, когда по всей России полыхали страшные лесные пожары.
      Ной спас жизнь земную от потопа, построив грандиозный даже по мифологическим меркам ковчег. Уплыли они все в будущее, так будущее стало возможным. От огня спасенья нет, только крылья, пока хватит в них сил.
       А если вся земля в огне! Птицы мечутся над горящими лесами, слабеющие падают в костры до неба из сосен, дубов, лип, кустов и трав и сгорают мгновенно в ужасе, как перед тем сгорели муравьи, бабочки, мыши, ящерицы, ежи и прочий лесной жидконогий люд, не умеющий бегать быстрей, чем накатывает пламя их Апокалипсиса.
      Сильные птицы и птицы, умеющие предполагать, скапливаются на уцелевших клочках леса, чаще всего возле человеческого жилья, там, где люди себя защитили.
      И люди дивятся птицам невиданным и их голосам неслыханным, звучавшим ранее только в чащах лесных, от которых теперь остался лишь пепел да обгорелые беспорядочно падающие стволы.
       Между моим прошлым и моим будущим всегда рос лес. Я родилась у леса, лес был моим главным другом детства, красотой и любовью юности, землёй обетованной, а позднее тихой гаванью, в которую возвращалась моя усталая мечта. Я знала, лес жил до меня, лес рос со мной, верила, он будет всегда, всегда.
       У философа-традиционалиста Мирча Элиаде есть рассказ о племени, которое выживало лишь под защитой сакрального. Сакральным был для них столб, спокон веку высившийся посередь лесной поляны. Однажды, в роковой для племени день  в столб попала молния, и он сгорел. Люди собрались всем племенем на поляне, сели в молчании и вскоре умерли.
     Подлинное бытие, имеющее смысл - лишь там, где есть будущее. Подлинное бытие зачинается в святом, зиждется на святом, уходит в святое. Святое есть всегда. Представить его небытие немыслимо, невыносимо.
      Я подозревала, что лес, разделяющий город моего детства на три района – истинная святыня. И Волга, на берегах которой мы с лесом жили – святыня. Языческая подоплёка наших с лесом и Волгой взаимоотношений меня ничуть не смущала.
       Лес рос со времён Екатерины и графа Орлова, чудом выжил в эпохи безумного и жадного освоения, точнее безжалостного захвата Земли человеком. Постепенно город наступал на лес, брал в кольцо, давил ойкуменой, не раздумывая о последствиях.
      Чтобы как-то узаконить неправедный захват, лес переименовали в лесопарк, чем отдали его человеку в пользование по усмотрению, насколько хватит потребительской фантазии и прихоти.
      И началось потребление в разных ипостасях. Живой единый организм, совершенно независимый от человека и не нуждающийся в нем, переводили в ранг неживого, подсобного  имущества, вроде бани, кабака или кратчайшей дороги меж старым и новым городом, или ещё хуже, источника левой древесины.
      Исчезли многие законные жители леса. Ещё лет пятнадцать назад, катаясь на лыжах или прогуливаясь, можно было столкнуться с лосем или косулей. Куда ушли прекрасные животные? Скорее вымерли они или были отстреляны.
      Теперь из крупных форм в лесу в изобилии водились только автомобили. Они утюжили поляны, прокладывали колеи, где придётся. Запах хвои перемешался с запахом шашлыков, птичий щебет с разгульными воплями и попсой, а вместо грибов под деревьями повырастали кучи пластиковой посуды.
      Возвращаясь к лесу, я с унынием наблюдала его необратимую и неотвратимую деградацию. Подле леса успешно выживал наш институт экологии, спокойно смирялся с незавидной участью всех лесов страны, оказавшихся в черте города, лишь изредка накладывая свое вето на особо бесчинные проекты, вроде проведения прямо посередке леса новой автотрассы.
     Южное шоссе распирали пробки, вторая маломощная дорога проходила через зону отдыха, часто вдоль  оград санаториев и детских лагерей. За трассу бились силы нешуточные. Беду отвели тогда. Машины самозахватом взяли санаторную дорогу. Уже поговаривали о её расширении.
       Лес ещё мог утешить, исцелить, вернуть силы. В нем жили сосны, прямоствольные корабельные сосны, «высших лесотехнических свойств». И можно было сесть под сосной, запрокинуть голову и созерцать небо сквозь ветви и хвою, которые тоже, казалось, принадлежали небу.
       Подлесок и травы с цветами часто выгорали - костры, окурки делали низовые пожары неизбежностью. С упорством настоящей жизни кусты и травы разрастались снова, лишь оскудевали в видовом разнообразии. Сосны держались, хотя во всем лесу трудно уже было отыскать сосну с необгоревшей корой.
       Под прикрытием сосен спасались и дубы, и липы, и даже рябина с черёмухой. С воздушного шара, а тем более с самолёта лес имел ещё узнаваемый облик. Пока в нем жили двухсотлетние сосны – хранители. Пока жили сосны, у меня был дом и защита, и надежда на будущее. Сосны не могли предать, оставить душу мою бесприютной.
       Предала их я. Предала вместе со всеми жителями нашего города, но это ничуть не оправдывает меня. Мы знали, что расправа над лесом задумывалась давно и готовилась методично.
      «Культурный слой» мусора в лесу нарастал не сам-собой, огонь не с небес снисходил, кубометры спиленной древесины не растворялись в небытии, а отправлялись на распил в направлениях, которые вполне можно было отследить, и дорогу через лес жаждали определённые группы населения, мы даже знаем имена многих.
      Мечтатели о коттеджах под соснами тоже составили солидную компанию. Равнодушные оказались в большинстве, они слились с теми, кто лес приговорил, с теми, кто давно поделил древесину и гектары.
       Приговор был приведён в исполнение в последних числах июля 2010 года, когда у любого поджигателя появилось объективное алиби. Все средства массовой информации трубили об аномальной жаре, народ изнывал и еле ползал в 43 градусной тени, дачники и я среди них оголтело поливали свои драгоценные наделы.
      Настоящих дождей небо не посылало с апреля. О лесе не вспоминали, лишь запах гари иногда наводил на мысль о несчастье с ним. Я жила в пятидесяти километрах от города, изредка наезжала, но зной и яростное солнце не давали мне шансов на выживание.
      А лес выживал. И даже не зажелтел по-осеннему. Не сбрасывал листву и хвою. Жизнеспособность деревьев казалась чудом.  Помню, как 25 июля ехала я на маршрутке через Зону отдыха , всматриваясь в густую зеленую сень, уходящую на километры, и успокаивалась, забывая о пекле. «Деревья помогут людям, – думала я - мы с ними дотерпим до осени, когда наша солидная параллель заставит жару отступить».
        30 июля опять собиралась в город. Что-то напряженно-тревожное витало в воздухе, смутно напоминая о последних главах Нового Завета. Солнце в зените окрасилось в цвет крови, а безоблачное небо – в белесо-серые тона. Подул сильный западный ветер, такой же силы ветер юго-восточный вдруг сменил его. Волны на Волге не могли решить, куда катиться и вовсе разгладились при шквалистых, но не выбравших направление ветровых порывах. Все ветра иссушали и крутили смерчики, завивая раздолбанную автомобилями до наночастиц чернозёмную пыль.
    Я была уже на пороге, когда позвонила подруга из города. Она всю жизнь прожила в Портпоселке, что ныне звался Зелёной зоной. Тревога, преследовавшая меня с утра, мгновенно раскрылась в том, что я услышала.  "Мы в дыму – говорила подруга, - дым до небес, выше небес, на голову валится пепел, обгорелые листья, ветки. Гул стоит, как в доменном цеху. Лес горит верховым пожаром, огонь подходит к коттеджам. Электричество и вода исчезли. Телефоны молчат. Страшно по-настоящему".
      Конечно, я никуда не поехала. Обзванивала всех друзей, живущих подле леса, и получала все более пугающие подробности катастрофы.
      Один из друзей, Владимир, среди прочих добровольцев несколько дней провёл на передовой. Но тех, кто должен тушить пожары так и не встретил. Та, внезапная смена направления ветра спасла новорусские коттеджи  и домики старожилов. Огонь остановился в десяти метрах.
      Люди рассказывали, как метались они по своим участкам, обвязав головы мокрыми полотенцами, и тушили падающие с неба горящие головешки. Нестерпимый огненный жар растворил в себе жар летний, дым разъедал горло и глаза.
      Картину конца света дополнял гулкий колокол Успенской церкви. Православная община молилась и ходила Крестным ходом.  Невнятно и тем ещё более устрашающе вещала в мегафон милицейская машина, предлагающая эвакуацию и прочие неотложные действия. Вдоль леса через весь посёлок тянулась газовая труба. Газ в ней никто отключить не подумал. Кто мог, и кто не боялся за имущество, эвакуировались.
      Один удивительный, знаковый факт был выложен в Интернете. На фото запечатлена развесёлая свадьба на фоне заслонивших  небо клубов дыма. Люди потратились на шикарную свадьбу в Парк Отеле, она только набирала обороты, и никто из гуляющих эвакуироваться не собирался. Говорят, потребовались немалые усилия милиции, чтобы вразумить людей и донести до их сознания, что происходит вокруг.
       Владельцы шикарных особняков, понастроенных вплотную к лесу, уразумев, что пожарных машин не дождаться, вызвали ведомственные пожарные дружины, и они усердно поливали газоны вдоль высоких каменных заборов. Но не они, а только помощь Божья спасла людей и дома, и даже туберкулезный санаторий в глубине леса. Только сам лес не спасся.
      Теперь его нет. Ни статус памятника природы, ни охрана Юнеско не помогли. Даже с самолёта не полюбуешься теперь огромным зелёным островом, стеснённым со всех сторон городскими кварталами.
     Больше недели дым застилал улицы, проникал во все щели, в зависимости от ветров задыхался то один городской район, то другой. Люди пока не осознали, что произошло. В выходные толпы отдыхающих пытались забраться на шашлыки подальше от своих автомобилей, не подозревая, что от леса осталась только декорация, только опушки, только обрамление шоссейной дороги.
      Людей в лес не пропускали. Те, кто прорывался, видели жуткую картину многокилометровых гарей. Чёрные, кое-где тлеющие деревья, землю, как снегом, укрытую толстым слоем белесого пепла, падающие стволы и никаких признаков жизни.
       Когда почти все догорело, и перестали куриться комли сосен и дубов, «на помощь были брошены» два самолёта-амфибии от МЧС. Жители с хмурым интересом наблюдали, как лихо они приводнялись на водохранилище, всасывали воду и распыляли её над безжизненными уже пространствами.
      Самая большая река Европы течёт всего в полу-километре от леса. Вод Куйбышевского водохранилища хватило бы, чтобы залить ими всё Поволжье. Лес можно было спасти – люди не подоспели вовремя, а те самоотверженные добровольцы, что подоспели, вооружены были в лучшем случае только граблями и лопатами.
      Неужели все свершилось по чьей-то злой воле или злым волям, лес был подожжён специально, в нескольких местах, промедление спланировано, и федеральная помощь неэффективна, из-за упущенного времени.
      Вряд ли кто-то будет серьёзно в этом разбираться. Все списано на природные катаклизмы. Пожары выжгли значительную часть лесов Европейской России. Не пощадили они и наш Национальный парк. Молодецкий курган уже не зазеленеет по весне, горел Жигулевский заповедник, тлели торфяники в Заволжье. Обо всех лесах моя печаль, но мой лес…
       Его больше нет и не будет никогда. Он рос больше двухсот лет, став единым организмом. Две трети организма погибло, возможно ли выжить сохранившейся части? Боюсь, лесоразработки лишат экосистему способности само-восстанавливаться. Лесоповал - бедствие для природной жизни, не меньшее, чем сам пожар.  Лесовозы, растаскивают умершие, но сохранившие статус древесины деревья, разрушая наработанный годами плодородный слой.  Потом – огромные костры из веток, перепашка под лесопосадки, сами лесопосадки однопородных саженцев.
      Лишь у далёких потомков через двести лет есть шанс погулять в лесу, подобном утраченному. Я брожу по моему лесу теперь лишь в памяти и воображении, часто обливаясь слезами. Сердечная боль, как при утрате дорогого, близкого, незабвенного.
      У меня были в лесу свои полянки, свои тропинки, свои внезапные грибные радости, любимые сосны, под которыми сиживала, ландышевые ковры, черёмуховые заросли, куда прилетали весной соловьи и кукушки. Бездомны они будут теперь, как и я. Город лишился лёгких. Я лишилась и святыни, и друга, и заступника, и врачевателя, и истинного пристанища на Земле. На всех нас легло проклятие и возмездие одновременно.
    
                У деревьев долгая жизнь.
                Может, сто, может, тысячу лет
                Прорастают в небесную синь
                Сберегают солнечный свет.
               
                Им, недвижимым, свой резон –
                Из глубин бытия без фальши
                За один ростовой сезон
                Сонмы жизней рассеять дальше.

 
                По пространствам и временам,
                Почвам тучным и почвам бедным,
                Вездесущим раздать ветрам,   
                Пасть с дождём в краю заповедном.

                На какой бы лист не излил 
                Солнцебог щедрый луч, играя,
                Будет пойман луч в хлорофилл,
                И раскрутится жизнь земная.

                Кто в миру, словно древо, чист?
                Мой смиренный, безгрешный идол!
                Подпирает твой нежный лист
                Всю трофическую пирамиду.

                На вершине – велик и слеп,
                Не по Сеньке шапку хлопочет,
                Утвердил себя человек,
                Все сжирающее позвоночное.

                В вихре воздуха – семена.
                В вихре лет и судеб – потомки.
                Нашу жизнь оставляют нам
                Доживать, как бумажку комкать.

                Тайну жизни как явный факт
                Вложит дерево в каждое семя.    
                Только нам этот вещий знак
                Разгадать не приспело время.
               
                Мыслить семенем – путь дерев.
                Мыслить словом – путь человеков.
                Либо Божий закон презрев,
                Самочинных искать успехов.

                Лишь от плоти плодить детей,
                Разучившись плодить от Духа.
                И вертеть колесо смертей,
                Как бедняжка, плодовая муха.


     Эти горестные, непоправимые события окончательно растерзали, разметали моё прошлое а вместе с ним и смыслы, и надежды.  Волшебный ход в детство и юность запрятан был, как в сказках, под корнями моих сосен.  Тайная дверь завалена, потеряна навсегда.
      Сегодня вокруг меня нет лесных деревьев, есть только дома чужого, неуютного города и люди, кругом люди, масса людская в домах и на неприглядных, грязных улицах. Остаётся любить людей, искать в этом смысл. Иначе не выжить.
                2011 год