2. Неандертальца ищу. Перчатка-самолёт

Индюк лукав, дураковат не в меру. В последних классах школы двадцатилетний переросток, несколько лет потративший на подростковые колонии, вынужден был доучиваться с нами, шестнадцатилетними. Он явно отличался от всех, как настоящий Неандерталец от кроманьонцев. И ненавидел всякий халдейский глас, особенно истерический вопль педагогов. И он первый написал стихотворное сочинение об ученических годах.
И назвал его «Школьный вальс»:
«Мы в школу шагали,
А в школе шакалы,
Которые сделали нас ишаками,
Указками били, дерьмом нагружали,
Пасли, и над ухом дышали, дышали…»
***
Но ведь и я, сам тайный неандерталец (пока ещё тайный), тоже стал поражать его самодельными стихами. Стихи были чудовищны и потому нравились Индюку.
Особенно его поразило двустишие про нежную девочку, про невозможность нормально признаться ей в нормальных чувствах, а потому под конец любовной эклоги раздавался там идиотический вопль:
«Мне покоя не даёт
Твой перчатка-самолёт!..»
Индюк хохотал как сумасшедший: сгибаясь, переламываясь в поясе, чуть ли не падая на сырой весенний тротуар, по которому мы шагали из школы после уроков…
А потом взял да насочинял про себя, нередко икающего и заикающегося во время глубокой пьянки:
«Мой приватный логопед
Как-то сел на лисапед,
В грязь упал, и напугался,
И захрюкал, как свинья…
Матюгался, заикался,
Стал такой же, как и я…
Ходим мы теперь вдвоём
К логопеду на приём…»
***
А я читал ему, читал на полном серьёзе другие стишки, и сам внутри хохотал. 
Я прочитал ему эпос: «Про Корову, Таракана и Паровоз», где все три персонажа дружили, враждовали, стремились. Эпос венчался лирическим пассажем, где после столкновения коровы с паровозом вырисовывалась величественная степная картина:
«Лягушки квакают вдали
И Паровоз лежит в пыли…»
Индюк хохотал. А я ликовал, учуяв родственную душу. И снова, и снова нёс вдохновенную ахинею. Потом я назвал это так: прозотворение…
Нельзя? Но почему? Стихотворение – можно, а прозотворение – нельзя? Несправедливо…
***
Я рассказал ему про Моль.
Индюк, изумившись, сказал, что никогда не видел Моль. Он попросил обрисовать её черты, приблизительные параметры и образ жизни. Я объяснил, что Моль живёт в шкафу, что это прекрасное белокрылое существо размером с филина, что вылетает она из шкафа исключительно по ночам и питается специально заготовленным для неё тряпичным хламом. Хороших, добротных вещей Моль не ест, поскольку уважает хозяев дома и заключила с ними мирный договор, по которому люди оставляют ей указанное договором пропитание…
***
«Перед тем, как стать хоть чем-то,
Надо помечтать о чём-то…»
(Из поучений Великого)
***
Индюк верил и просил показать Моль. Но поскольку Моль появляется только ночью, я обещал ему показать детёныша Моли. И даже подарить ему этот плод воздушного соития Моля с Летучей Мышью. Она ведь также, как и Моль, проявляется лишь в тёмное время суток. И тогда, в потёмках, нужно только выждать время и выкрасть детёныша…
Но это потребует изрядной ловкости, длительной тренировки, а посему отложим до лучших дней, до ласковых летних вечеров…
Индюк верил.
***
Верил, и даже писал эклогу про Моль и Летучую мышь. Она затерялась в скитальческой жизни Великого, остался странный обрывочек:
«…шестигранною, костяною
Рамкой, пущенной сквозь весну,
Нетопырь снуёт под луною,
Перечёркивает луну…»
***
Индюк лукав. Он верил мне лишь потому, что у него самого жили диковинные создания, за которыми он трепетно ухаживал и никому не показывал. Чтобы не сглазили. Очень нежные они были. А звали их – Хухрики. Их было двое, он и она. Он – Хухуня. Она – Хохоня. И оба они – Хухрики, выходцы из страны Хухряндии. Они родили детёныша Кузюку, и со всеми этими созданиями Индюк обещал меня познакомить. И даже показать могилу их прародича – Главного Кузенапа.
Но не познакомил. И не показал.
Сказал, что в погожий день отнёс нежные создания в горы, положил на травку у могилы Главного Кузенапа, и отпустил восвояси.  Убеждал и меня отпустить Моль на волю. Я сопротивлялся.
Индюк верил. Верил каждому моему слову, особенно нелепому.
За это я его и любил. – За природное неандертальство.
***
«Пе-ре-дел- пе-реп-рел-
По-ре-дел-чё-рен- бред-
Те-рем- бед?-Де-верь?-Дед?-
Где- вонь?-Вон!- Вон- вонь- где! -
В со-пре-дел-те-перь- деть?..-
Стар-стал- дед-стал- пер-деть…»
(Скороговорка, сочинённая Индюком для блистательного грядущего)
* * *

Верить-то он верил. Но сомневался. Сомневался вообще во многом, и, в конце концов, усомнился в самом устроении мира, в правильности устроения  его. А не наоборот ли кто-то нехороший однажды всё перевернул в этом мире? Злое сделал добрым, а доброе злым?..
***
Индюк задался вопросом: а может ли злое добро торжествовать над добрым злом? И ответил: Может. Как? А так – злой мент ловит и прячет за решётку милейшего манька.
***
Но этот самоответ его не устроил по причине давней нелюбви к ментам, как с детства враждебному классу. Тогда он предложил свой Вариант Доброго Мира. И написал целый трактат…
Трактат за давностью бурных лет и событий не сохранился. Оставлен был лишь обрывок со стишками, случайно прилепившимися к старой папке.  Точнее, обрывки стихотворения, из которых, впрочем, можно догадаться о величии целостного замысла:

«…шатучая ива... плакучий медведь...
Как всё это славно сложилось!
А ведь
Сложись чуть иначе, стань мишка шатучим,
Мир тотчас же стал бы плохим и плакучим,
Плачевным бы стал, кровожадным и гнусным,
Урчащим из кущ...
Но не будем о грустном.
Мир так поэтичен!.. В нём нежен медведь,
Лирична мятежная ива, а ведь...
Но – нет!
Нет, нет, нет.
Так ведь лучше?
Так ведь?..»
* * *
И ещё какой-то обрывочек, довольно бессмысленный и, скорее всего не имеющий отношения к Целому. Но, пытаясь соблюдать историческую правду, приведём и его:
«…волки, волки,
А где ваши тёлки?..»
Это всё, что осталось в той папке. Были, правда, и другие папочки с рукописями… Но речь о них впереди.