Ветер, пой!

                Памяти Феликса Данилевича
***

        Безжизненная улица маленькой Риги. Это Московская улица. Кто додумался назвать ее именем города Москвы?! Какие-то иссохшие люди, заброшенные старые дома, глухой одинокий трамвай, полный искусственных лиц... Сплошные маски, а не лица... Так может улица Маскавас в переводе на русский  - вовсе не Московская, а улица Масок?!
Обычный неприметный дом, а в нем грязное окно с тлеющей надеждой. Страшно заглядывать в это мертвое пространство. Старая картина безвременья. Все стерто и замазано до глухой обшарпанности. В этой квартире нет атрибутов времени – ни телефонов, ни современной техники, ни компьютеров, ни светлой мебели. Бешено тикает сердце, его биение прорывается сквозь гнилое время. На полу разбросаны белые тела шприцев. Старая кассетная техника выдает звонкую волну музыки. Музыка вносит рваную гармонию в этот хаос. Взгляд скользит по разрушенной обстановке и не знает за что бы зацепиться. Там в углу восседает худощавый человек, на котором тот же отпечаток безвременья. В этой квартире обитает тлетворный ветер.  А там, в углу живет человек, который только что вступил в возраст Христа. Какие-то странные хрипы доносятся из глубины души этого человека. Он уже не может произнести ни одного слова. Его действия до оцепенения медленны, он кусачками едва откручивает пробку пивной бутылки. В причудливой паутине пыли лежит раскрытый томик его любимого философа – Кьеркигора. Нечаянно он переводит свой взгляд и видит ее. Неужели он радуется? Улыбка похожа на беспомощный оскал. Чистая, светлая, теплая – он узнал ее. Девушка растерянно глянула на него. А он с трудом поднял большой палец вверх, дескать, все отлично. Из колонок доносился треск боли. За что?! Где же он?! Бесценный груз памяти давил своими воспоминаниями... Ветер, не замолкай. Прошу, не молчи... Спой еще хотя бы раз... Чтобы быть... Чтобы верить... Чтобы вспомнить ту весну...

***
       
По стене весело ползли яркие блики. За окном птицы приветствовали весну. С улицы веяло новым дыханием. Чистая, простая комната. Старый потертый магнитофон «Комета». Множество стеллажей с книгами.  На верхней полке под самым потолком чернеет трехтомник абсурда Д. Хармса, видны книги других обэриутов, на соседней полке  14 томов Достоевского внушительной стеной уводят в смысл экзистенции...   В чем же суть жизни?
  На маленьком кресле они умещались вдвоем – он и она. Она тихо посапывала во сне. А он тихонько гладил ее по волосам, возил по ней воображаемый кораблик, прислушивался к ее легкому дыханию. Только с ней пропадало гнетущее чувство одиночества. Ветерок, стихай, не надо ее будить...

Девушка открыла глаза. Медленно... Очень медленно в комнату вплывают облака, слегка задерживается хрупкий сон, легкий бережный звон в его голосе. Она потянулась к нему.
- Ты мне сделаешь укольчик? – теплая щека девушки прижалась к его руке.
-Конечно, конечно. Шприц, пациент! – весело скомандовал он.
-А откуда ты научился делать уколы в вену?
-Да подумаешь... наука большая. Одно время матери колол, - слегка напрягся его голос.
-А что с ней было?  - подсела к нему на колени.
- Тогда еще ничего особенного. Обычная истерика. Я вкалывал иногда ей успокоительное, - нехотя отозвался он.
-Ничего себе... Никогда бы не подумала. Она у тебя такая тихая, я бы даже сказала, почти бесплотная, - тихо проговорила девушка.
-Это она сейчас такая. Тогда ее выводило из себя все подряд. Она постоянно следила за мной, ей все время мерещилось, что я вляпался во что-нибудь. Я действительно стал
избегать ее всячески. Она же родила меня в 40 лет. Я нечаянный и поздний ребенок, - нарочито небрежно произнес он.
-А отец? Где твой отец? Ты часто с ним видишься? – что-то вдруг ей очень захотелось узнать, как обстояли дела с его родителями.
-Отец бухает постоянно. Они с матерью развелись очень давно. Моментами мне кажется, лучше бы я жил со своим отцом-алкоголиком, чем с ней. Кстати, ведь отец моложе мамки на 15 лет. Вот такой союз... – он прижал ее к сердцу и как будто перестал дышать.
- Помнишь, тогда в парке?
-Да, помню, конечно. Ты смотрела куда-то мимо меня, а я тебе напомнил о своем существовании, - с облегчением он перевел тему.
-Мне тогда казалось, что весь мир, кроме нас, уплыл далеко. Помнишь, я тогда вдруг ни с того ни с сего заплакала, я долго смотрел на расплывающееся желтое пятно фонаря. Ты сидел не дыша. Какое-то кричащее чувство счастья было в этом молчании.
-Знаешь... со мной никогда ничего подобного не было... Я никогда никому так не доверял... И сейчас доверяю только тебе.
-Верь мне, и я сделаю все, что ты хочешь, - улыбнулась она, закрыла глаза и ощутила запах его тела, ей хотелось всегда знать этот аромат.
-Давай свою руку. Не бойся, я постараюсь не сделать тебе больно, - скользнул поцелуем по бледной руке девушки.
- У тебя такие холодные губы. Иногда мне кажется, что ты чего-то боишься, - осторожно проговорила она.
- Все же как с тобой тихо и спокойно... Ты очень нужна мне... А я? Я нужен тебе? – в его зеленых глазах сквозила боль.
- Неужели ты этого не видишь? Загляни в меня, что ты там видишь? – на сердце стало тревожно.
- Вижу. Тебя и себя. Это очень важно. Я не кажусь тебе грубым?
-Что ты... Ты особенно нежный, - она ласкала его взглядом.

Он прижал ее к себе, прижал так крепко, чтоб почувствовать ее тепло, ее силу, ее реальность. Потом они вместе вышли на лестничную площадку. Было распахнуто майское окно. Он курил и стряхивал пепел в небо. Она просто наблюдала за ветром, который врывался к ним, нежно трепал за волосы, развевал его красно-черную рубашку, словно флаг. Как хорошо, когда она рядом... Где-то там ласково шепчет ветер на старой московской улице Риги. Да... именно сейчас слагается песня. Песня теплого ветра. Не смотри в ее глаза, ветер. Это мои глаза. Глаза крепко заваренного чая.

***

Когда-то давно мелькнули и погасли слова: одиночество дает все, кроме сил, чтобы его пережить. Он никак не мог понять, почему ему становится одиноко даже рядом с ней. Какая-то непонятная тупая боль жила в нем. Она исчезала лишь тогда, когда он разрешал музыке думать за него. В любой момент он мог сыграть на оголенных проводах души; музыкальные темы, слова, мысли возникали отовсюду.  Метафизическая гармония заполняла сознание целиком. Мир потух, его зарезали – он петух... Мир потух, мир потух. Я умер... прекратилась органов работа... Что-то потустороннее слышалось в этих словах. Спеть можно было практически все. Он и она не могли жить без музыки. Музыка уносила их обоих в самую суть боли и одиночества.

Нужные звуки разбивались на множество смыслов – в них чувствовалась жизнь и какая-то глубокая затаенная тоска, природу которой он никак не мог постичь. От музыки веяло запредельным шаманизмом, она была чем-то вроде пропуска на небо, на то небо, которое он знал и любил. В небесном мистическом кружеве он чувствовал себя спокойно, там был допинг для вдохновения, жизни, любви.
        Ветер, позови меня с собой.
Ты мой сон, мой дождь и мой покой,
Ты меня укрой и песню спой,
Нежность скрипнет за стеной.

- Ты скоро освободишься? – она наблюдала за его игрой на клавишах.
-Послушай... Я тут кое-что придумал. Слышишь? – она еще раз прислушалась. Мелодия была очень тоскливой и нежной.
-Красиво и грустно. Может быть, я что-то смогу спеть на эту музыку... – она тут же вспомнила свои стихи, которые отлично бы подошли к этой музыке.
-Уверен, что получится то, что нужно. Ну-ка...давай сейчас и попробуем, - он включил старенький магнитофон «Комета» и установил запись.
-Может не сейчас? Я устала, - робко возразила она.
-Ну, вот еще! Я уже готов сделать новую гениальнейшую запись, а она устала. Ну-ка, соберись, тряпка, - весело скомандовал он.
- Меня-а-а целует ветер, впиваясь в губы холодко-о-м, - неуверенно запела его подруга, затем голос зазвучал более смело.

Меня целует ветер,
Впиваясь в душу холодком,
От завыванья сердца в вечность,
И миг уходит шепотком.

-Закрой глаза, - от нежности вздрогнул его голос, - замечательно получилось. Ты умница. Иди, я тебя поцелую.
Он целует ее глаза. Они вместе слушают музыку и лежат на том же узеньком кресле.


***

Тоскливый шаманизм уводил музыку за рамки реальности. Музыкант-мистик не выносил ни в чем однообразия. Алкогольный и наркотический допинг все чаще вливались в его и ее жизнь. Однажды в своем безудержном метафизическом возлиянии он увидел страх в глазах той, что рядом. Этот страх рождал непонимание и обнажал его слабость и боль. Он стал душить ее и ждать, когда покажется ее душа. Он очень боялся того, что она отдалится от него. Ему безумно мешала телесная оболочка, и хотелось увидеть ее сущность. Помоги мне, ветер! Обнажи ее душу!

-Зачем ты это делаешь? – нисколько не сопротивляясь, едва выдохнула она.
-Ведь ты боишься меня? – призрачным показался знакомый голос.
-Да... Отпусти меня... Черноты в тебе слишком много, это пугает, - в мокрых глазах расплывались желтые огни.
-Ты меня любишь? Ты любишь меня? Меня... любишь? – голос звучал пугающе однообразно, словно твердил заученную молитву.
-Да, - спокойно бросила камешек в душу.
-А... если ты любишь меня... Ты готова умереть сейчас? – задрожала сущность шамана.
-Отпусти меня... – слезы текли на его руки, - я так люблю тебя.
-Я тебя не держу, улетай хоть сейчас, - его всего трясло, он знал, что эти слова особенно способны удержать. Он отпустил ее.  Одинокий фонарь мутным желтым светом через стекло кивал ей.
Несколько лет они были на грани – любви и страха, боли и кайфа, единения и пустоты. Через два года она ушла от него, приглашая зябкий ветер. Он долго слышал его исчезающий звон.

Я словно ангел - безупречный и чистый-
Стою, безудержный, у самого края,
Все наблюдаю за рекой серебристой
Да как закатом небеса полыхают.

И слабый лучик между тенью и светом
По зыбкой грани между страхом и болью,
Срываясь вниз с ладони каплей бесцветной...
Тебя, родная, поведу за собою...  (c) C. Зверева


***

В замочной скважине мелькает тускло-зеленый глаз. Куда он смотрит? За каким ветром наблюдает?  Себе он оставил отрицание жизни через наркотики. Он еле передвигается по комнате, совсем не может говорить, слышен хриплый старческий кашель. На полу  в пыли валяется раскрытая книга с желтыми листами. Из тех же колонок доносится музыка. Он пытается улыбнуться, потому что увидел ее. Странное подобие разговора вносит тихую струю жизни.

-Здравствуй, - она мнется, растерянно окидывая взглядом грязную комнату.
Он хотел что-то сказать. Но вместо этого приветственно кивнул.
-Как... ты... поживаешь? – глупо прозвучал этот вопрос, вокруг валялись шприцы, сигареты, мусор.
Он поднял большой палец вверх.
-Я принесла тебе свой диск. С тех пор я не забросила музыку, - неестественно белой рукой она подала диск. Он знаком попросил ее поставить в магнитофон. Свой собственный голос в этой квартире испугал ее.
Он молчал. Его тяжелое хриплое дыхание было слышно сквозь музыку. Потом он взял лист и долго что-то писал. Там было написано: красивая.
-Красивая? – в непонимании переспросила она, -  кто?
Трясущейся рукой указал на нее.
-Как музыка? – спросила она, не зная, о чем вообще можно с ним говорить.
Снова тот же знак – поднятый палец вверх.
-Ладно, я пойду...  – ей хотелось бежать из этой квартиры, в которой когда-то они лежали вдвоем на узеньком кресле.
Он снова стал писать. Молча протянул ей листок: жаль, что я тогда все исгадил.
-Извини... Не могу... видеть тебя... таким... Так жаль... – едва сдерживая слезы, произнесла она.
Он не стал ничего писать в ответ. Силился что-то сказать. И она по губам прочла:
-Себя пожалей.

К горлу подступали рыдания. Неужели в таком состоянии он испытывает какие-то чувства?! Это было невыносимо. Она выбежала на улицу. Здесь они гуляли по одинокой дамбе, когда не было еще никаких массивных построек, больших магазинов. Так многое появилось с тех пор и так многое уничтожено.  Ей на самом деле было жаль себя... За то, что когда-то она знала его другим, за то, что она не понимала, в чем смысл его жизни, за то, что не понимала, в чем ее собственное предназначение. А может быть... Смысл жизни – это память. Или же смысл в том, чтобы научить других жить, а не умирать при жизни?!

Когда за мной придет комета,
Зажги над дюнами закат.
За это с того света
Я расскажу тебе про ад.
Я не скажу, как жить, что делать
Я знаю то, как делать нельзя
Нельзя в разгаре жизни сказать,
Что все это зря.
Нельзя уйти с подводной лодки,
Нельзя опять вернуться в чрево,
Не стоит пить вино на водку
И влюбляться в небо.
Из богом забытых глубин
Я слышу ангельское пенье,
Не доживая до седин,
Мы начинаем погруженье. (с) А. Белозеров


Ранняя плачущая весна. Промозглая. С рваными клочьями позапрошлого снега. Только сейчас женщина дала волю рыданиям. Она оглянулась на его дом... На ускользающую московскую улицу.  Там в воспоминаниях мелькал черно-красный флаг и теплый ветер. Пой, ветер, пой! Не смолкай... Согрей наши души...

Я позову, но мне никто не ответит,
Раскину крыльями озябшие руки.
Вдруг захлебнувшись тишиной, только ветер
С земли подхватит одинокие звуки,
И полетят они к мерцающим звездам,
К чужим воротам недоступного рая.
Хотел бы спеть, видать, уже слишком поздно...
Я твое имя прошепчу, умирая...
Пой, ветер, пой...  (с) С. Зверева