4. Неандертальца ищу. Зубы исскрежещены

4.Зубы исскрежещены

День непопадания в урну был не самым худшим в многострадальном странствии Индюка. Это был один из самых спокойных и благостных дней в бурной реке его великой жизни. Его, великого и непредсказуемого Неандертальца, почему-то очень много били в этом опасном, рехнувшемся, ничего не понимающем мире. Били, в основном, кроманьонцы – по своим ничтожным законам и правилам…
***
«Странное дело, как только увижу Кремль – Х… встаёт» – выражая полнейшее недоумение, говаривал  Индюк. И вспоминал, как его потоптали у Кремля.
«Трахнул прямо у Александровского сада, на травке, под самой кремлёвской стеной одну тёлку… а раньше не мог, не вставало…» – плакался притворно Индюк. Притворно, ибо любил со школы всегда только одну девочку, а не тёлку – отличницу Тоньку Длиннюк. А она его нет…
***
«Как много девушек хороших!
Как мало искренних шалав!..»
***
 Купил он чистенькую, неприступную отличницу самым дичайшим образом. На свидании, которое вымолил в последнем классе, перед окончанием школки, рассказал ей, как однажды по пьянке заснул в сортире и упал с унитаза. И ушибся…
Длиннюк побледнела, и сама упала в обморок – тут же, на скамейке, под вешней сиренью…
Но, очнувшись, прониклась к идиоту какой-то необычайной, жертвенной, вседозволяющей любовью. О, Женщина, великая тайна!..
После этого она уже готова была на всё… но, вишь ты, у Индюка, якобы, не вставало нигде, кроме как у Кремля.
***
«Порядочный человек стихов писать не станет!..» – сказал Индюк.
И тут же написал:
 
«…тут хоть пошли, хоть не пошли,
История пошла,
Он девочке сказал пошли,
И девочка пошла…»
***
  «Державный восторг, однако! Или фаллический символ?..
Башни, башни, башни торчком! Как тут не встать Самому?..»
За это менты (спецменты кремлёвские) и простили. За «Державный восторг». Потоптали, правда...
Первый удар тяжкого глянцевого сапога по голой жопе Индюк ощутил на склоне травянистого кремлёвского холма в Александровском саду, прямо под Кремлёвской стеной. Ощутил, освобождаясь, наконец, в соитии от длительного застоя в простате. Крик счастья и – одновременно – боли вознёсся выше кремлёвских башен. Но не был услышан свыше…
Битие Индюка, изумлённые кощунственной картиной совокупления в ясный день прямо у Главной Святыни Державы, менты продолжили уже в спецузилище. Могли и насмерть забить, но неслыханная дерзость пучеглазого болвана, а также «Державный восторг», про который избиваемый продолжал истерически вопить, смягчили сердца  глянцевых милиционеров. И они потом даже налили ему стакан чистой, и похвалили девочку Длиннюк за молчание и благоразумно опущенный взор во время истязания распластанного на бетоне голого, белого, но уже синеющего червяка.
«…И окажешься под мнозими нозями…» – воздевая палец нравоучительно, завершал эпопею Индюк.
***
…а ведь и то… без стыда рожи не износишь…
* * *
Хорошо, что молчала Тонька. Но ещё лучше, что Индюк не прочёл ментам под водочку гадкие стишки:
«Кто в Кремле живёт,
Тот не наш народ…»
Стишки были длинные и глумливые, я когда-то посоветовал Индюку уничтожить их напрочь и не читать никому, никогда, ни при какой власти. Он, кажется, послушался моего совета. Во всяком случае, в архиве продолжение покудова не найдено. Жаль, стишки были смешные и не такие уж гадкие…
***
…и решился он, после расставания с Тонькой, уехавшей в другой город, а также после многих отказов (девичьих, в основном, отказов) зарезать сам себя…
***
«Как много девушек хороших! Как мало ласковых вымён!..» – воскликнул высокотеатральный Индюк и, для надёжности взяв портвейна, выжрал его из горла. А потом разбил пустой сосуд о камень…
Поскуливая, забрался в кусты, подальше от аллейки, где до этого горестно и прощально пил, зарылся в листву, чтобы никто его не нашёл в позоре самоуправства, и… Вскрыл себе вены осколком стекла…
***
Женщины, женщины…
Зубы исскрежещены!
***
Но не быть ему великим Индюком, кабы не хранила судьба... или недоля проклятая…
Прогуливалась в те поры влюблённая парочка по аллейке. Долго, видно, прогуливалась, и парню вдруг захотелось пописать. А где, а как?.. Для этого надо придумать причину, чтобы незаметно удалиться. Парень, конечно, придумал.
И удалился…
***
А что в итоге? Пописал он не на кого-нибудь, и не на что-нибудь, а прямо на умирающего в кустах, уже окровавленного Индюка.
Вызвали скорую, спасли щедро орошённого, грустно умирающего…
«А зачем, зачем?..» – Трагически вопрошал нелепо спасённый.
Потом добавлял, однако: «Божья роса!..»
***
«…одинок я, одинок
В море мира, как челнок.
Много в мире одиноких
Между рук плывёт миног.
Где же я не одинок?
Где минога из миног?
Где надежда, что однажды
Вспыхнет счастье между ног?..
…есть минога между ног!
Есть и «рашпиль» и «станок»,
Есть такая, ну такая…

Вот где я не одинок!..»
(Из мечт Индюка)
***
И запил ещё, гораздо ещё сильнее. И записал дрожащею рукою корявый стишок о жизни и смерти под названием «Труба»:

«Умеp.
Веpней, по-укpаински –
Вмеp.
В дёpн, в смеpть недp
Вpос.
Всё. Труба.
В космос вхожу, как пленный в воду.
Гощу тяжело.
В пустой вселенной шаpю, как меpтвец.
Шарю…
Ну, ну, – давай!
...не убывает.
Жил, как-никак, всё ж…»