Тропинка из Мамонтовского переулка

Финогеев Виктор Федорович

     Родился 13 августа 1936 года в г. Коростене Житомирской области.  Жил в г. Житомире. В 1960 г. закончил с отличием Житомирский лесотехникум (МОД). Служил в Армии в г. Львове. С 1962г. жил и работал в Бобруйске. Работал на мебельной фабрике им. Халтурина. В 1969 г. закончил заочно Белорусский технологический институт им. С.М.Кирова. С 1971 г. по 1996 г. работал на ФАНДОКе заместителем главного технолога ПО «Бобруйскдрев». Все годы занимался изобретательской и рационализаторской  деятельностью. В 1977 г. ему было присвоено звание «Лучший рационализатор  объединения». В том же году был участником ВДНХ. Член КПСС, ударник коммунистического труда. Награждался медалями «За доблестный труд», «Ветеран труда». Будучи на пенсии работал главным специалистом в БОО «Мебель». Был женат, имел двоих детей. Умер 27 марта 2002 года.



Часть первая.
НА УКРАИНЕ.

Глава первая.
 ГОДЫ ОККУПАЦИИ

Война началась, когда мне было пять лет. Мы жили в центре города. Наш дом стоял на площади, где сейчас сквер с памятником бывшему вождю. Дом был двухэтажным и начинал Чудновскую улицу. Мы жили на втором этаже. Туда поднималась наружная деревянная лестница, пристроенная к стене со двора. Во всю длину нашего этажа тянулся общий коридор, куда выходили двери всех квартир. В первую же ночь войны немцы бомбили наш город. Эту бомбежку я помню хорошо. Днем было объявлено о нападении Германии. Началась война.
Дальше мне помнятся отдельные эпизоды. Где-то на второй или третий день войны во дворах, на месте будущего здания обкома, из одного из сараев выдавали противогазы. Запомнился дневной налет немецкой авиации. Мы с матерью в это время шли в магазин мимо здания автотехникума. Магазин был расположен на углу Бердичевской и Театральной. Мать начала метать¬ся. Упали две бомбы. Одна в районе магазина впереди нас, а другая позади, где сейчас стоит театр. Помню,  как отец уносил сдавать радиоприем¬ник. Приемника было жаль, так как мне иногда разрешалось покрутить руч¬ки. Не помню, на какой день рядом с нашим домом взорвалась большая фугасная бомба. От взрыва деревянный пол нашего коридора рухнул вниз. Теперь чтобы попасть в свою квартиру пришлось пользоваться приставной лестницей.
А город непрерывно бомбили. Жить в полуразрушенном доме станови¬лось невозможным, и мы на некоторое время приютились у брата отца - Ивана Даниловича, жившего со своей семьей на Богунии. Они жили на взго¬рке вблизи речки Каменки. Лето было жарким, и мы, дети, постоянно плес¬кались в воде. Отца в армию не взяли. Может от того, что он по зрению был непригоден, а скорее всего из-за неразберихи и паники местных властей, оста¬вивших население на произвол судьбы. Кстати, эти же власти, бросившие нас, после войны осуждали нас же, что жили мы на оккупированной террито¬рии. В любой анкете обязательно был унизительный пункт о проживании на оккупированной территории.
Наши родственники где-то раздобыли лошадь с возком и мы с семьями брата и сестры отца двинулись на восток, а точнее на северо-восток, ибо гово¬рили, что киевское шоссе местами уже было перекрыто немецкими десанта¬ми. Так мы стали беженцами. На возке
был скарб трех семей, а также мале¬нькие дети - сын Ивана Даниловича Володя, сыновья Марии Даниловны Ва¬лентин и Саша, а также я. Взрослые шли пешком. Когда лошади было трудно, меня и других детей высаживали. Помню усталость и жажду. Оказалось, что немцы наступали быстрее, чем мы убегали. На подходе к селу Потиевка мы попали в настоящий бой. Немцы на наших глазах в упор расстреливали наши танки. Мы спрятались в окопчике, видно только что покинутом красно¬армейцами. Бой прошел, мы попросились на ночлег в одну из крайних хат. Утром в селе уже были немцы. Двигаться дальше не было смысла, и мы в Потиевке прожили лето и осень сорок первого. Весь наш скарб был за это время выменян у местного населения на продукты. Жить дальше было не на что. И мы, три семьи, где-то в декабре, двинулись в обратный путь. Шли пешком. Начались большие морозы. Иногда останавливались на ночлег в деревнях. Наконец, полуобмороженные, мы возвратились в родной город.
Наш дом был разрушен, и мы сняли квартиру в районе железнодорож¬ного вокзала. Через железную дорогу тогда был перекинут деревянный, с вышкой, мост. За ним, справа за путями, был пустырь, а дальше начиналась нефтебаза. Слева от моста, во втором доме от путей, поселились мы и семья Ивана Даниловича. Возле дома был большой двор, в глубине которого стоял еще один небольшой дом. Во дворе в ряд росло три больших дерева, а между ними стояли две длинные лавки,
В этом доме мы и прожили два года немецкой оккупации. У хозяина дома, как мне помнится, была кличка "Пушкин". В доме жило пять семей и каждая имела отдельный вход. У нашего соседа справа — Андрея Пичкура, одно время квартировал немец. Это был первый немец, которого я видел вблизи и не очень-то его боялся, так как он нас, детей, не обращал никакого внима¬ния. Позже у меня с ним был инцидент. Но об этом ниже.
Зима прошла. Наступила весна сорок второго года. С приходом тепла мы, дети, стали выходить из дома, знакомиться друг с другом.
За нашими домами был сад и огород. За ними, параллельно Киевской улице, шел переулок. Слева он упирался в пути, а справа, метров через пять¬десят, поворачивал вправо и выходил на Киевскую, напротив нефтебазы. В этом переулке стояло полуразрушенное кирпичное здание, огражденное ко¬лючей проволокой. По углам стояли вышки с часовыми. За колючей проволо¬кой находились сотни пленных красноармейцев. Они имели ужасный вид. Полуодетые, в лохмотьях, худые и изможденные. Увидев нас, они начинали просить чего-нибудь поесть. Мы стали ходить по огороду в поисках оставши¬хся с осени бураков или картофеля. Находя мерзлый бурак, мы бросали его через узкую дорогу за колючую проволоку. Пленные накидывались на бро¬шенное, вырывали друг у друга, устраивая драку. Немцы-часовые не препят¬ствовали этому и только гоготали, от удовольствия видеть потерявших чело¬веческий облик людей. Однажды, после очередной порции чего-то съестного, была уж очень большая драка за обладание брошенного нами. Часовой с вы¬шки дал автоматную очередь по пленным, а по нам, для острастки, выстре¬лил поверх голов. Мы разбежались. После этого случая родители строго за¬претили бывать на этом огороде, тем более, что уже наступало тепло и владе¬льцы огорода начали вскапывать землю и что-то сажать.
Пришло лето сорок второго года. Пленные красноармейцы копали глу¬бокий ров вдоль путей, от моста до депо. Однажды я вышел во двор и увидел человека, сидевшего на лавке с опущенной головой. Рядом стояли два вооруженных солдата, а поодаль соседи. Оказалось, что сидевший был сбежавшим пленным, и его только что поймали. Он прятался на чердаке соседнего дома, где его и обнаружили. Потом один из солдат дал команду пленному встать. Его повели за дом и там расстреляли. Меня удивило то, что солдаты перегова¬ривались на нашем языке. Моя мать заметила, что это не немецкие солдаты, а наши сволочи полицаи. С этого времени я узнал, что есть такие полицаи. Сначала я не отличал их от немцев, форма была одинаковая, а в знаках раз¬личия я не разбирался.
Через дорогу от нас была нефтебаза. Место было оживленное, там стоял магазин. Вокруг толпились люди, подъезжали и отъезжали автомашины. Мы часто там крутились. Однажды подъехала грузовая автомашина. Я не заме¬тил, что произошло, но вдруг шофер подъехавшей машины, одетый в штатс¬кую одежду, стал избивать полицая. Шофер оказался немцем. Это был пер¬вый случай, когда я увидел, что немцы не очень жалуют полицаев. Постепен¬но я стал отличать одних от других. Немцы были более подтянуты, обувь и форма у них были почище. В послевоенных фильмах у полицаев были повяз¬ки на рукаве. Может, в центре это и было, но у нас на окраине города я этих повязок не видел.
Забегу несколько вперед. Этот случай произошел уже летом сорок треть¬его. Мне уже было семь лет. То что, произошло, мне запомнилось на всю оставшуюся жизнь. На Привокзальной площади, где сейчас стоит большой девятиэтажный дом, гудел многолюдный базар. Как то мать решила взять меня на этот базар. Нам надо было подняться на насыпь, перейти мост и спуститься на другую сторону к площади. У матери в руках была плетеная из мочала кошелка, в которой лежал завернутый в тряпки на обмен кусок мыла. Мы поднялись по насыпи на проезжую дорогу, и пошли направо на мост. Навстречу нам шагнул полицай и спросил - "что тетка несешь". Мать раскрыла кошелку и показала. Ему что-то не понравилось. Он, по-видимому, искал самогон, а может сало. А этого не оказалось. Тогда он от злобы выбил ногой из рук матери кошелку. Та упала и содержимое вывалилось на мосто¬вую. Мать наклонилась, чтобы собрать выпавшее в кошелку. Тогда полицай ударил ее сзади ногой. Она упала лицом на мостовую, из носа пошла кровь. Я зверенышем бросился к полицаю и уцепился зубами в его ногу. Он зарычал и долго не мог меня отбросить. Уверен, что шрам от моего укуса у него остался. Как оказалось, недалеко на мосту стоял немецкий офицер и за всем этим наблюдал. Когда полицаю все-таки удалось меня отбросить, немец подозвал его и отхлестал как следует по лицу. А мы с мамой быстро ушли, не ожидая конца расправы. Я этого полицая запомнил в лицо и его голос на всю свою оставшуюся жизнь. С его пронзительными темными глазами, длиннолицым, длинноносым, с челкой редких волос и вкрадчивым голосом. Уже будучи взрослым, я постоянно всматривался в прохожих. Может встречу? Я даже продумал, что буду делать при встрече. Сразу не буду его изобличать, а высле¬жу, где он живет. А уж потом заявлю в милицию. И уликой будет шрам на ноге. Увы, я его так и не встретил.
Вернусь к весне и лету сорок второго. Родилась сестра Галя. Жили очень голодно. Отец по профессии был электротехником. Вместе со своим братом он какое-то время занимался восстановлением и ремонтом электропроводок у жителей частного сектора. За эту работу люди расплачивались продуктами. Этим мы и жили. Ни одного дня отец на оккупантов не работал. Летом с едой было легче. Неподалеку, на улице Новогоголевской, жила другая, самая ста¬ршая сестра отца Елизавета Даниловна. У нее был свой небольшой домик с садом и огородом. Как только наступал сезон созревания, я постоянно пропа¬дал у тетки. Яблоки, сливы, вишни, что-то с огорода. Это было большое подс¬порье. Тетка была очень добрая, сама не съест, а какой-нибудь кусочек мне отдаст.
Семью тетки постигла большая трагедия. Сначала пропал ее сын, мой двоюродный брат. Как рассказывала после войны Елизавета Даниловна, ее сын, комсомолец, был очень настроен против оккупантов. Скорее всего, он в одиночку совершил диверсию, был схвачен немцами и расстрелян. Позже гестапо арестовало и теткиного мужа, Диденко Савелия. Он оказался участ¬ником подполья. После длительных пыток он был расстрелян в застенках гестапо.
Теперь об инциденте с немцем, нашим соседом. Однажды он решил во дворе побриться. Насвистывая, вынес во двор бритвенные принадлежности, положил их на лавку, а зеркальце прикрепил к вбитому в дерево гвоздю. После этого он пошел в дом за горячей водой. Все эти бритвенные принадлеж¬ности были из зеленой пластмассы, и очень привлекали крутившихся здесь мальчишек. Идею реквизировать все это богатство подал Толик, сверстник, у которого квартировал немец. Не долго думая, я запихал все под рубашку и метнулся за дом. В это время вышел немец и заметил меня, уже скрывавше¬гося за углом. Обнаружив, что за мною гонятся, я побежал в сторону путей, а затем по дорожке к депо. Метров через сто немец меня догнал и поддал ногой под зад. Я упал, вскочил и стал бросать на землю зеленые чашечки, мыльни¬цу, помазок, одновременно отступая. Немец страшно ругался, наступая по¬дбирал с земли свое, а подобрав на прощание влепил мне под зад так, что я снова упал. Пошел я не домой, а к тетке. Немец вернувшись, сказал матери, что ваш "киндер" вор и это не хорошо. Через какое-то время мать пришла к тетке и забрала меня домой, сказав, что немец добрый и мне ничего не будет. А ведь мое детское озорство могло кончиться иначе, попадись другой немец. А другой немец, вернее немцы, мне вскорости попались. Я шел вдоль забора завода лекарственных трав. Навстречу ехала двуколка, запряженная лоша¬дью. В двуколке сидели два немца, рядом бежала собака - овчарка. Один из немцев, увидев меня, что-то скомандовал собаке. Овчарка огромными прыж¬ками ринулась ко мне и повалила на землю. Немцы засмеялись и отозвали собаку. Она бросила меня и стала догонять удалявшуюся двуколку. Укради я у этих немцев что либо, и мне не поздоровилось бы. А вообще у меня сложи¬лось мнение, что большинство немцев с местным населением почти не конта¬ктировало. У них к нам была какая-то брезгливость, что ли. Но это было когда местное население к немцам относилось лояльно. Совсем иное происхо¬дило, когда затрагивались их интересы. Уже после войны мать рассказывала, что бывали случаи, когда в городе среди руин находили убитого немца. Тогда оккупанты поступали жестоко и незамедлительно. Это место оцеплялось, за¬хватывались заложники, из числа попавших в облаву, и каждого десятого без всякого следствия и суда расстреливали на месте. Исключительно омерзительную роль во время оккупации играли полицаи. Большинство бед мирного населения происходило от них. Мы - мальчишки, всегда старались их обхо¬дить стороной. Мать полицаев называла "наймытами", и говорила что среди них местных горожан было мало - в основном пришлые.
Хорошо запомнились итальянцы. Это было наверное ранней осенью со¬рок третьего года. Однажды мы увидели идущую по Киевской в сторону центра города огромную колонну. Это шли итальянцы. Колонна была неиссякаема, они шли и шли. К ночи они стали останавливаться на ночлег. Заночевали и у нас. Итальянцы были вежливы, очень говорливы, за постой делились проду¬ктами, увидев нашу нужду. Один из них, заметив мой интерес к погонам, снял с них звездочки и подарил мне. Итальянцы возвращались домой на родину. Через много лет я узнал, что они покидали фронт, так как Италия вышла из войны, и была оккупирована немецкими войсками. Узнал также, что вряд ли те итальянцы, которых я видел, вернулись домой. Где-то в Запад¬ной Украине они были массово расстреляны.
Я уже писал, что пленные красноармейцы копали глубокий ров вдоль железнодорожных путей. Потом он был засыпан. Я тогда не задумывался для чего ров копался, да и не заметил его засыпки. И лишь много лет спустя у меня появилась догадка. Ведь ни для какого трубопровода или кабеля такая глубина не нужна. Скорее всего, в этом рву были захоронены расстрелянные и замордованные пленные. Все просто. Подогнали состав вагонов с  трупами, полицаи побросали их в ров и засыпали землей. За ночь вполне можно управиться.
Мне уже исполнилось семь лет, и мой старший двоюродный брат Вален¬тин в сентябре предложил идти в школу. Я согласился, тем более, что уже умел хорошо читать. Десятая школа, четырехлетка, находилась рядом с ави¬агородком в конце Марьяновки. Рядом со школой был пруд, за ней парк с вековыми деревьями. Слева вдоль пруда шла дорога к Киевскому шоссе через военный городок. Справа от парка стояли полуразрушенные здания городка. Местной достопримечательностью был открытый плавательный бассейн, где в хорошую погоду купались, и прыгали с вышки немецкие летчики. Нас, школьников, немцы не прогоняли, как зрителей, но в воду заходить не разрешалось.
Учительницей у нас была Ольга Артемовна, фамилии ее я не помню. Она собрала нас в одном большом классе. Первоклассники сидели в первом ряду, четвероклассники - в самом заднем. Обнаружив, что я бегло читаю, она переса¬дила меня во второй ряд. Было очень тепло, и окна распахнули в сторону парка. К окну подошел немец и подозвал учительницу. Он что-то долго гово¬рил ей на своем языке. Та, как могла, отвечала ему. Я почему то немца испугался. Пока они говорили, тихонько встал, вышел из класса и убежал домой. Сколько ни уговаривали меня на другой день мои двоюродные братья, я в школу идти отказался. На этом моя учеба в оккупации закончилась. Снова я пошел в первый класс в ту же школу в сорок четвертом, когда город был освобожден. Моей учительницей вновь стала Ольга Артемовна, а неско¬лько позже Елена Михайловна.
Но это потом. А пока в городе были еще немцы. Красная Армия подхо¬дила все ближе и ближе. Накануне освобождения мы переселились в Мамонтовский переулок, находившийся недалеко от нашего прежнего дома. При¬чиной переселения был намечаемый подрыв моста, Вскоре, где-то в начале ноября сорок третьего немцы оставили город. Помню, как горели железнодо¬рожные склады в районе депо. К ним ринулись изголодавшиеся окрестные жители. Моя мать там тоже побывала. Ей досталась картонная коробка с какао. Это оказалось большим подспорьем для нашей семьи на какое то вре¬мя. Побывали на пожаре и соседские подростки лет пятнадцати-шестнадцати. Они притащили шнапс в больших керамических бутылках песочного цве¬та. Они пробовали его за домом, чтобы не быть на виду у взрослых. И конечно мы, семи-восьмилетние, околачивались рядом. Кто-то из подростков предло¬жил налить малым, то есть нам. Отказываться было нельзя, иначе тебя тогда сразу принимали за слабака. Попробовал и я. Меня обожгло и я поперхнулся. Через несколько минут от алкоголя онемели губы и нос. Мне не понравилось. Наверное, этот случай дал неприятие к водке на всю жизнь и я никогда не понимаю тех людей, которым питье доставляет удовольствие.
Дней через десять немцы опять оккупировали город. Наступила зима. Время до окончательного освобождения города пролетело незаметно. Конча¬лось наше житье при оккупантах. Накануне Нового года советские войска освободили город.


Глава вторая. В МАМОНТОВСКОМ ПЕРЕУЛКЕ

В Мамонтовском переулке мы поселились у своих дальних родственни¬ков Мамонтовых - Степана Калениковича и его жены Ольги Ильиничны. С ними жила и ее старшая сестра - Неонила Ильинична. Все они были уже пожилыми людьми. В отличие от наших близких родственников - простолю¬динов, Мамонтовы были интеллигентами не в одном поколении, и имели хо¬рошее образование. Когда необходимо было посекретничать от меня, сестры переходили на французский язык, которым владели в совершенстве. Неонила Ильинична была уже старушкой, вдовой. Мама как-то шепотом сказала, что ее муж был художником. У нас было принято, и я это хорошо усвоил, что после полученной шепотом информации дальше спрашивать не следовало, и распространяться также. Очевидно муж Неонилы Ильиничны был репресси¬рован. Степан Каленикович и Ольга Ильинична после освобождения города еще несколько лет поработали. Он на почтамте, а она бухгалтером на нефтеба¬зе. Степан Каленикович приносил мне с работы марки, и я начал их коллек¬ционировать. Особенно мне нравилась выпущенная к 800-летию Москвы се¬рия марок, с видами достопримечательностей города.
Мамонтовский переулок выходил на Киевскую, а наш дом был вторым справа. Переулок шел параллельно соседнему, Нобелевскому, что возле неф¬тебазы. Напротив нашего переулка, на другой стороне Киевской находилась МТС. Сразу же после освобождения города в том месте оборудовали военный КПП. Место было бойкое, ни один транспорт, двигающийся со стороны Ки¬ева и наоборот, не мог его миновать. Поток транспорта был очень интенсив¬ным, и хотя фронт ушел на запад, но на КПП часто стреляли по машинам, случались погони.
Недалеко от нас, на квартире моего товарища, поселились офицеры тро¬фейной команды. Она свозила на пустырь, находившийся между нефтебазой и железнодорожными путями, немецкую технику - танки, автомашины и прочее. Мы, мальчики, благодаря знакомству с командиром, получили воз¬можность доступа на этот пустырь, буквально забитый трофейной техникой. Нам разрешали даже влезать в танки, кабины автомашин, и отвинчивать что понравится.
Наступала весна, снег таял, и мы стали находить оружие и боеприпасы. Мы имели к этому нездоровый интерес. Уходили за город и устраивали стре¬льбу, что-то взрывали. Доходило и до трагедий. Один из моих двоюродных братьев, сын старшего брата отца - Филиппа Даниловича, погиб, разбирая снаряд.
Осенью я пошел в школу. Тетрадей не было, мать мне сшивала их из оберточной бумаги. Чернила делали из бузины. Мне они нравились за их коричнево-золотистый цвет. Ручек тоже не было, перья крепили к палочке нитками. Вместо портфелей были холщовые мешки, но некоторые щеголяли командирскими сумками. Это было предметом зависти, и моя мечта осущес¬твилась только к третьему классу.
Учился я хорошо. Три класса, именно столько учился я в этой школе, окончил с похвальными грамотами. Недалеко от школы был детский дом. Его воспитанники ходили в нашу школу. Они были лучше обеспечены шко¬льными принадлежностями, но были постоянно, как и мы, голодными. Мо¬жет даже больше чем мы.
Рядом со школой был авиагородок. Там в клубе показывали фильмы, а перед ними кинохронику. Нас особо туда не пускали, но мы проникали в любую щель, только бы посмотреть кино. В военном городке было и футболь¬ное поле, где устраивались матчи между воинскими частями. Мы же были и первыми болельщиками. А еще мы ходили в городок посмотреть на живого медведя. У летчиков жила, медведица Машка. Ее часто привязывали на цепях к дереву. Однажды она оборвала цепь и погналась за нами. Где-то в начале шестидесятых годов, в городе Красный Луч, на Луганщине, я случайно встре¬тился с отставным военным летчиком. Когда он узнал из какого я города, то сказал, что служил там в конце войны. Я спросил про медведицу Машку, оказалось, что она была именно в их полку. Летчик рассказал мне историю о ней. Поймали ее маленьким медвежонком в Карелии. Она у них выросла. С ней летали даже бомбить Берлин. Конец ее был печальным. Став взрослой медведицей она стала опасной для окружающих, становилась агрессивной и летчикам пришлось ее застрелить.
По другую сторону Киевского шоссе находился аэродром. Туда ходить было нельзя — стояли часовые. Нас же там привлекали не наши маленькие самолеты, а иногда садящиеся и взлетающие американские. По сравнению с нашими они выглядели огромными. На них тоже были звезды, но вписанные в круг, красные с синим. С концом войны они больше не появлялись.
У Мамонтовых мы прожили до апреля сорок девятого года. Мы занима¬ли две комнаты с отдельным входом. Там мы встретили и победный май сорок пятого, там же пережили голодные годы сорок шестого и сорок седьмо¬го. Там же, в сорок шестом родился брат Павлик. У Мамонтовых я начал приобщаться к культуре и образованию, но не тому что давали в школе, а в более широком смысле. У Мамонтовых была уникальная библиотека. Все книги были дореволюционного издания, что требовало определенного навыка читать текст с буквой Ять. Преобладала художественная литература, но было и много иллюстрированных дорогих изданий по искусству, архитектуре, дре¬вней истории, животному миру. Была у них многотомная энциклопедия Бро¬кгауза и Эфрона, целые стопы журналов ''Нива". Я погрузился в мир книг, полюбив чтение. Ритуал чтения был таков. Мне надо было показать, что у меня чистые руки. После этого я мог брать журналы и художественную лите¬ратуру домой. Дорогие иллюстрированные журналы на вынос не давались. Читай и листай на месте.
У Мамонтов было пианино. Сестры играли на нем редко, но оно не мол¬чало, приходил соседский подросток и учился играть. Инструмент был, по-видимому, редкой работы, потому что в середине пятидесятых годов, когда пенсионеры Мамонтовы бедствовали, его выкупила у них какая то киевская организация, то ли консерватория, то ли еще кто. Сестры предложили мне обучаться игре на пианино, но с этим ничего не получилось, слух у меня был далеко не музыкальный.
А вот с обучением французского языка дела пошли хорошо. Это было уже в сорок восьмом, когда я перешел в пятый класс и должен был изучать в школе немецкий. Обучение шло параллельно, но путаницы не было, у меня была прекрасная память. Очень жаль, что пришлось изучать с Неонилой Ильиничной французский только немногим полгода. С получением квартиры занятия прекратились. Еще пару лет и я бы свободно овладел этим языком. Моя учительница, Неонила Ильинична, знала язык сама в совершенстве, была прекрасным педагогом, и уроки проходили только на этом языке. А вот неме¬цкий я изучал в школе шесть лет, в техникуме и институте согласно поло¬женной программе, но так им и не овладел. Не было живого общения.
Я писал о приобщении к культуре. Семья Мамонтовых резко отличалась от окружающих соседей. Это были интеллигенты не только по образованию но и по духу. К тому времени советская власть почти вытравила таких. Я потом встречал много образованных, но бездуховных. Хотя были трудные, голодные послевоенные годы, определенная часть усадьбы засаживалась цве¬тами. И не на продажу. Цветы и рассада раздаривались и раздавались беско¬рыстно. Через забор жил сосед, бывший селянин. У него был хорошо ухожен¬ный сад и огород. Мамонтовых он глубоко уважал, но их увлечения цветами не понимал. Ему было свойственно другое мышление, чувства прекрасного не было. Мамонтовым превыше всего были присущи честь и порядочность. Они брезгливо относились к обману, двуличию. Живя с ними можно сказать од¬ной семьей, и впитал много полезного. Спасибо им.
Полюбилось мне встречать Новый Год. У Мамонтовых были еще дорево¬люционной работы елочные игрушки. Иногда наряжалась не елка, а сосна, зажигались настоящие свечи. За праздничным столом главным было не вы¬пить и поесть, а стать интересным собеседником. Нас, детей, заранее к этому готовили. Надо было рассказать что-то интересное, прочесть стихи, с импро¬визировать.
Закончив три класса десятой школы, я решился на самостоятельный шаг. Без ведома родителей я забрал документы и поступил в четвертый класс в восьмую школу, находившуюся на Киевской возле стадиона "Спартак".
Это была мужская семилетка. Поближе к Восточной находилась десятилетка № 45, но в нее принимали только детей железнодорожников. Родителям я не сказал о переходе в другую школу, так как знал, что они это не одобрят. Основным их мотивом было бы далеко, и надо ездить трамваем. Они узнали о моем поступке через полгода, но было уже поздно. Да, действительно, в шко¬лу надо было ехать трамваем, пешком далеко. Кольца-разворота еще не было. Там еще гудел базар. Конечная остановка была напротив будущего автовокза¬ла, без разворота. Водитель трамвая включал обратный ход, а в это время кондуктор с улицы веревкой прижимал бугель к контактному проводу. Про¬вод приподымался, и бугель с искрами перескакивал на другую его сторону. После того как кондуктор заходил в вагон, мы, зайцы, уже на ходу штурмо¬вали трамвай. Кто прыгал на подножку и стоял на одной ноге, держась за поручень, а кто цеплялся за буфера. Вагон был буквально облеплен людьми. Подобное я видел позже в московской кинохронике двадцатых годов. Правда москвичи забирались даже на крышу трамвая. У нас до этого не доходило. Сегодня такое можно с трудом представить, но это было. По Киевской улице для трамвая была проложена однопутка. Через каждую остановку были раз¬ъезды для пропуска встречных трамваев. По Киевской ходили также и грузо¬вые трамваи, возившие торф, очевидно на электростанцию.
Что же собой представляла Киевская улица в то время? Слева, где сейчас кинотеатр "Урожай", было непроходимое болото, которое как говори¬ли, тянулось вглубь на многие километры. А с правой стороны, где сейчас автовокзал, стояли ближе к проезжей части какие- то мелкие постройки, в том числе пивная, магазинчик, и уже не помню что еще. Поскольку высоких зданий там не было, то с Киевской хорошо просматривались кирпичные кор¬пуса тюрьмы. На месте нынешней Восточной улицы влево шел Георгиевс¬кий переулок, а справа, в глубине стоял красивый корпус сорок пятой железнодорожной школы. За Восточной, до самой Хлебной, слева, и до Крошенской справа, стояли одноэтажные домишки с заборами, за которыми были дворы с садами. За Хлебной улицей и до центральной площади, до войны стояла многоэтажная застройка, но авиацией все было разрушено, и теперь виднелись лишь сплошные руины. Только слева,16 от Московской улицы уце¬лело несколько зданий, а также почтамт, Михайловская церковь, часть семинарийского костела. Вся Киевская была вымощена булыжником.
Начиналась Киевская улица большим базаром на Привокзальной пло¬щади и заканчивалась не меньшим базаром за центральной площадью, где позже построили обком а за ним разбили сквер. Магазинов в то время было мало. Да и мало что в них продавалось. Люди жили благодаря базару. Базар на Привокзальной площади существовал во время оккупации, оставался он в течении ряда лет и после войны. Он находился на месте будущего трамвайно¬го кольца-разворота. Мы с друзьями иногда ходили на этот базар. Нас при¬влекало, например, поглазеть на предсказателя судьбы. В одной руке у него была деревянная коробочка вроде картотеки, с вложенными туда записками. В другой руке сидела морская свинка. Подходил доверчивый человек, платил деньги и морская свинка вытаскивала ртом записку с каким-то предсказани¬ем. Как правило все это окружала толпа зевак, вроде нас. Мы же конечно понимали, что это чушь. Главным было рассматривать морскую свинку или потрогать, если повезет. На базаре было много цыган промышлявших гадани¬ем и жульничеством. Их постоянно гоняла милиция. Было много продавцов-жуликов. От одного из них как тора пострадал и я. Отец подарил мне элект¬рический фонарик, но на мою беду в нем перегорела лампочка. Мне дали денег, и я пошел на базар покупать новую. Продавец взял деньги, показал, что лампочка горит, затем после ловких манипуляций руками вручил мне перегоревшую лампочку. Когда я заметил это и обратился к нему, то он рас¬кричался, что я сам видел, как она горела и нечего тут придираться. Мне потом объяснили, что у этого жулика, наверное, только и была одна хорошая лампочка, которую он демонстрировал, а всем вручал перегоревшие. На база¬ре было много инвалидов войны, которые распевали жалобные песни и проси¬ли милостыню. Тут же промышляли и воры-карманники. Их называли щи¬пачами. То и дело раздавались вопли лишившегося кошелька. С постройкой кольца-разворота трамвая базар почти иссяк. На том месте, где сейчас стоит новый железнодорожный вокзал, была небольшая площадка, которую обору¬довали длинными столами и лавками. Там продавались, уже цивилизованно, молочные продукты, овощи, фрукты, которые привозили селяне или жители частного сектора.
Был я однажды и на базаре расположенном за центральной площадью. У отца был велосипед на котором он ездил на работу, а в свободное время давал иногда покататься мне. Однажды во втулке переднего колеса выпали шарики, и мы с отцом поехали на центральный базар что бы купить новую деталь. На том базаре был даже павильон где торговали продуктами.
Была в то время карточная система. Мне уже доверялись хлебные карто¬чки по которым я отоваривался в нефтебазовском магазинчике. Хлеб прода¬вался не буханками. За труды маленькие довесочки были моими. По дороге домой, за два дома до нашего Мамонтовского переулка, стояла пивну¬шка где кроме спиртного торговали и морсом. Это был свекловичного цвета, очень сладкий напиток. Очень дешевый, а сладкий, наверное, потому, что де¬лался на сахарине. Из хлебной сдачи мне иногда разрешалось по дороге вы¬пить стакан такого морса.
После освобождения города отец начал работать инженером на предпри¬ятии электросетей. В то время оно находилось на улице Кашперовской, по¬том ее переименовали в Сталинградскую, а потом как то еще. Предприятие находилось недалеко от Житнего рынка.
В сорок седьмом прошла денежная реформа и карточную систему отме¬нили. Хотя преподносилось это как большое достижение, но жить стало хуже. За хлебом начались кошмарные очереди. Бывали времена, когда очередь зани¬мали с вечера. И во всем городе со стотысячным населением, не нашлось светлой головы предложить продавать хлеб буханками, а не на вес. Тогда в очереди, наверное, приходилось бы выстаивать меньше времени. Остальные продукты исчезли с прилавков, так как уходили через черный ход, ведь кар¬точный контроль исчез.

После того как мы переселились в свою квартиру, я временами продол¬жал бывать у Мамонтовых. Они всегда радовались моим визитам, подробно интересовались успехами в учебе, старались угостить чем-нибудь вкуснень¬ким. Неонила Ильинична умерла в самом начале пятидесятых, Ольга Ильинична лет десять спустя. Последним ушел в шестидесятых годах Степан Каленикович. Ушло из жизни поколение, жившее еще до революции, и знавшее о той жизни не из действующей лживой пропаганды. Все они похоронены на центральном русском кладбище.
Теперь коротко о моих родителях. Мой отец, Федор Данилович, родился в 1910 году в многодетной семье. Его отец, мой дед, был из старообрядцев. Жил он на Марьяновке. Если повернуть с Киевской улицы налево, сразу за заводом лекарственных трав, то через метров двести-триста, справа, находи¬лась какая- то овощная база. На ее месте до революции и стоял большой дом моего деда, Данилы Финогеева. У деда была конюшня с породистыми лоша¬дьми, имелись и экипажи. Занимался он, а позже и его старшие сыновья, легковым извозом. Постоянной его стоянкой была Привокзальная площадь, потому и большинство пассажиров было из числа приезжающих гостей горо¬да. С началом Первой мировой войны власти реквизировали лошадей для нужд армии. В начале 1918 года дед и бабушка умерли от брюшного тифа почти одновременно. Из одиннадцати детей отец был предпоследним. Его, и младшую сестру, умершую в детстве, как самых малолетних, забрала к себе старшая сестра Елизавета, которая к тому времени  была замужем и име¬ла свой отдельный домик. После смерти родителей  их дом на какое то вре¬мя стал бесхозным. Потом началась гражданская война, власти менялись очень часто. Город постоянно переходил из рук в руки то поляков, то белых то красных. Отец рассказывал, что в доме окопались какие-то бандиты ив 1919 или 1920 году милиции пришлось их оттуда выкуривать. Те отстреливались даже из пулемета. Возник пожар и дом сгорел. Предков деда я уже не знаю. Когда они поселились в городе? Возможно в конце восемнадцатого века, а может и раньше. Можно было бы поискать следы в местном архиве, но, к сожалению, я живу в другом государстве.
Теперь о матери. Моя мать, Мария Терентьевна, родилась в 1914 году в рабочем поселке сахарного завода и железнодорожной станции Капитановка, что на границе Черкасской и Кировоградской областей. Ее отец, мой дед, Терентий Дода, работал на сахарном заводе. Было у матери два брата и две сестры. Один из братьев - Андрей Дода служил в авиации и геройски погиб в воздушном бою на Халхин-Голе. В тридцать третьем и тридцать четвертом годах советская власть организовала жителям Украины голод, унесший мил¬лионы людей. В той местности, где жила мать, доходило до людоедства, и она бежала в Овруч, где жили ее две двоюродные сестры. В городе, если человек работал, существовала возможность выжить благодаря продовольственной карточке. На это она и рассчитывала. В то время отец принимал участие в строительстве Коростенского укрепрайона и бывал в командировках в Коростене и Овруче. Там он и познакомился с моей будущей матерью в 1935 году и женился на ней. А теперь вновь о деде Терешко. Сорок шестой год. Вновь голод. Дед, работая на сахарном заводе, попытался вынести в карманах неско¬лько килограммов сахара, и был пойман. За это ему дали десять лет. На деся¬тый день после ареста он умер в тюрьме. Официально объяснили, что когда арестанты мылись в бане, то он поскользнулся, упал, сломал ногу и в лазаре¬те умер. Скорее всего, это была полуправда. Причины смерти так и остались неизвестными. Бабушка умерла где-то в пятидесятом году в Капитановке.

Глава третья. НА БАЗАРНОЙ УЛИЦЕ

Апрель сорок девятого года. Мы получили двухкомнатную квартиру на улице 1-го Мая. Правда, эту улицу по-старому все называли Базарная. Буду и я ее так называть. Много улиц до войны, и сразу после нее, было переимено¬вано, однако люди, по крайней мере в моем окружении, употребляли их исто¬рические названия, а не нововведенные. Поэтому в своем описании буду при¬держиваться того, что было именно в то время.
Наш дом стоял примерно напротив пожарной части с кирпичной калан¬чей, может несколько ближе к улице Монастырской (Шевченко). Во дворе был еще один дом поменьше. Его называли флигелем. Оба дома числились под одним номером. Между домами был небольшой двор, а за ним в сторону Бердичевской тянулись огороды. Во дворе, прямо над нашей верандой и кры¬льцом, нависали два огромных дерева - грецкие орехи. Говорили, что эти деревья были посажены еще в 1913 году. Все лето и осень от них шел по двору терпкий горьковатый запах. За ореховыми деревьями росла вековая липа, отошедшая впоследствии к соседнему дому. Даже с учетом того, что мы, дети, досрочно потрошили орехи и вечно ходили с коричневыми, как у курильщи¬ков махорки, руками, каждой семье по осени доставалось по мешку грецких орехов.
Огород был также поделен на длинные полосы, по количеству жильцов. Ежегодно на этих полосках высаживалась картошка, а по краям кукуруза. Земля на огороде была плодородная, из чистого чернозема. Уже позже, когда стали уходить в прошлое голодные годы, отец предложил разбить на огороде сад. Но никто из жильцов его не поддержал. Тогда он сам на нашей полоске высадил плодовые деревья. И лишь когда они поднялись, соседи быстренько поумнели и стали также высаживать свои. У нас выросли не только яблони с вишнями и сливами, но и виноград с абрикосами. В шестидесятых годах, когда я приезжал погостить к родителям, за нашими домами стоял прекрас¬ный сад. И начинали его те два старых грецких ореха.
Раньше мы жили в районе железной дороги и оттуда постоянно шли характерные звуки. Шум движущихся составов, свистки стрелочников и гро¬мкие голоса переговорного устройства диспетчера. На Базарной были другие звуки. По началу, это была тихая улица. Правда по утрам, в шесть или в семь часов, раздавался гудок трубы электростанции. Иногда она взрывалась уче¬ниями пожарных, и снова становилось тихо. По воскресным дням потихонь¬ку грохотали возы едущие на базар. Автомашины проезжали редко, из-за плохо уложенной мостовой. И такой тихой, Базарная была до того времени, пока на нее с Бердичевской не перенесли трамвай. Это произошло во второй половине пятидесятых. Улица стала шумной. Она загремела.
Как-то отец говорил, что до революции наш дом принадлежал какому- то генералу, а во флигеле жила его охрана и прислуга. Мне запомнились эти слова про царского генерала. И вот, спустя двадцать лет, я чуть-чуть было не нашел его следы. Я жил уже в Белоруссии и работал главным специалистом на одном из крупных деревообрабатывающих предприятий республики. В Минс¬ке, начальником управления министерства по деревообработке, работал Дми¬трий Федорович Хитрово. Трудная и сложная была у него судьба. В тридцатых годах он учился в Киеве, в академии, но на последнем курсе его отчисли¬ли за то, что он не комсомолец. А в комсомол его не принимали за дворянское происхождение. Его отец был царским генералом и перед революцией слу¬жил начальником личной охраны царя. Репрессировать Дмитрия Хитрово перед войной просто не успели. А во время войны он стал заслуженным пар¬тизанским командиром, хоть и не был комсомольцем. После войны ему, по уму и хватке в пору было стать министром, но он занял только третий пост в министерстве. Советский режим всегда помнил, что он из бывших. У меня с Хитрово сложились прекрасные отношения. Ростом он был под два метра, весом в сто двадцать килограмм. Меня он наедине называл деткой, что счита¬лось высшим проявлением благоволения. Кроме работы в министерстве он был профессором Минского технологического института им. Кирова, где чи¬тал лекции. Много лет подряд был председателем государственной квалифи¬кационной комиссии. Я заканчивал этот институт. Тема моего диплома была нетрадиционной. На защите проекта Дмитрий Федорович засыпал меня воп¬росами, но я на все ответил и получил отличную оценку. Мне казалось, что именно это было причиной его хорошего ко мне отношения. Дело, однако, было совсем в другом. Где-то в семидесятом году мне пришлась быть с Дмит¬рием Федоровичем в совместной длительной командировке в Москве. Обычно в конце рабочего дня мы выходили из союзного министерства на Кропоткинской, и шли пешком в гостиницу через весь центр Москвы. Он показывал некоторые дома и говорил, что вот это бывший доходный дом такого то. А в этом доме была резиденция Наполеона в 1812 году, а этот дом принадлежал фельдмаршалу Румянцеву. Когда мы проходили мимо открытого бассейна "Москва" он рассказал историю его появления. Оказывается, здесь стоял бо¬льшой храм Христа Спасителя, но по указанию Кагановича его снесли. На этом месте хотели построить небоскреб с памятником вождю наверху. После сноса храма начали заливать фундамент под дворец. На это ушло тысячи кубометров бетона. Потом началась война. От идеи сооружения небоскреба отказались, а фундамент приспособили для бассейна. Напомню, был семиде¬сятый год. То, что рассказывал тогда Хитрово нигде не публиковалось. Об этом люди узнали лишь два десятилетия спустя. По рассказам Хитрово я думал, что этот человек родился в Москве, только родной город можно так досконально знать и любить. Решившись уточнить его родство я получил неожиданный ответ, и был ошеломлен, узнав что мы оба с ним земляки с Украины, из одного города. Вот в чем была причина его расположенности ко мне. И тут я вспомнил о генеральском доме, ведь отец Дмитрия Федоровича тоже был генералом. Но когда я спросил, где в нашем городе был их дом до революции, то подтверждения не получил. Он просто не знал этого, потому что его малолетним, в четырнадцатом году увезли в Москву. Она и стала городом его детства и юности. А вот один интересный факт он мне все-таки сообщил. Он сказал, улыбаясь, что в моем доме мог жить и Деникин. Я принял это за шутку и попытку увести меня в сторону от своей личности. Оказывается Де¬никин действительно жил в нашем городе. Это подтвердилось, когда я про¬чел вышедшую несколько лет тому назад книгу "Деникин". Но в одном прин¬ципиальном моменте Дмитрий Федорович был неточен - генеральское звание Деникин получил уже в Киеве, при назначении его командующим военным  округом. Дмитрий Федорович умер в Минске, где-то в середине восьмидесятых годов. А теперь еще. В нашем городе бывал Кутузов. У него было две дочери, и естественно, что они тоже посещали Житомир. Одна из них, Елизавета Михайловна Хитрово, всю жизнь безответно любила Пушкина. А с генералом Хитрово, предком Дмитрия Федоровича, она могла познакомиться и выйти замуж в нашем городе.
Возвращаюсь во времена конца сороковых годов. Переменив место жите¬льства я еще несколько лет продолжал учебу в восьмой школе. По тем време¬нам это считалось недалеко. Шел я от дома полквартала до музыкального училища, за ним поворачивал направо на Гимназическую, и через квартал поворачивал налево на Хлебную, и мимо Житнего рынка доходил до Киевс¬кой, где находилась школа. Я тогда еще не знал, что на моем пути, в районе перекрестка Гимназической, Хлебной и Дмитриевской, стоял дом, где родил¬ся Сергей Павлович Королев - создатель космической техники. Да и что та¬кое космонавтика нам, тогдашним, представлялось довольно смутным. Не знал и того, что проходил мимо дома, где непродолжительное время жил писатель Александр Куприн, автор прекрасной повести "Олеся", действия которой проходили в наших полесских краях. Тогда на этом доме еще не было мемориальной доски. Главным соблазном на пути в школу был рынок. Если позволяло время, то можно было попробовать, не покупая, семечек, да и вообще поглазеть. Напротив школы, на месте сегодняшних пятиэтажек, был огромный пустырь, где после войны разбили школьные грядки. Нас иногда отправляли туда на прополку.
Директором школы был Антон Григорьевич Яременко. Прошло много лет, и фамилия я, может быть, немного исказил. Пусть простит мне за это хороший человек. Однажды Антон Григорьевич спас меня, и, наверное, моих родителей, от большой беды. Это было в году пятидесятом, 1 декабря. В класс зашла учительница истории, начался урок. Она сказала нам, что в этот день был злодейски убит Киров и спросила, знаем ли мы, чьих рук это преступле¬ние. Ей хотелось, чтобы мы ответили, что убийцами были враги народа троц¬кисты. Я, недолго думая, из чистого озорства, негромко назвал имя Сталина. Услышав это, учительница побледнела и выбежала из класса. Через минуту вошел директор, схватил меня за руку и потащил в свой кабинет. При учите¬льнице он устроил мне обструкцию. Когда же она пошла продолжать вести урок, Антон Григорьевич уже более спокойно сказал о том, какие последствия могут быть. Ведь могут посадить отца. Этот хороший человек взял на себя все и не донес на меня, хотя очень рисковал. Он, как потом выяснилось, как мог, ублажал ту учительницу, что бы и она помалкивала. Со временем это забы¬лось. Прошло много лет, но оказалось, что своим озорным случайным выкри¬ком я оказался нечаянно прав. Организатором убийства Кирова был действи¬тельно Сталин.
За школьным двором был стадион "Спартак". Смотреть разные соревно¬вания и тренировки было интересно, и после уроков мы, как правило шли не домой а на стадион.
Переехав с Завокзального района на Базарную я не терял связей со сво¬ими двоюродными братьями, с которыми был знаком со времен оккупации и в первые послевоенные годы. Это прежде всего сыновья сестры отца, Токуновой Марии Даниловны. Ее старший сын Валентин был старше меня лет на пять, а младший - Саша, моим ровесником. Они остались жить на Марьяновке. Это они вместе с нами бежали от немцев до Потиевки. Ко времени нашего переезда на Базарную Валентин уже заканчивал в Киеве геологоразведочный техникум. Впоследствии он закончил Ленинградский горный институт, рабо¬тал в Сибири, стал известным в стране геологом. Одно время он работал в Алжире где занимался картографией. Встречались мы с ним редко, а вот с Сашей дружили. Закончив семь классов сорок пятой школы Саша поступил в строительный техникум, в то время находившийся возле центральной площа¬ди. В свободное время он заходил к нам. Я тоже частенько приезжал к нему на Марьяновку. Поддерживал связи я также и с другим двоюродным братом, сыном Ивана Даниловича, Володей, который был на несколько лет моложе меня. В детстве эта разница была ощутимой, но с возрастом она сгладилась. Володе импонировало, что я более старший, не отталкиваю и дружески отношусь к нему. Он часто приезжал ко мне, хотя это было и далеко. Родители его, как и до войны, вновь поселились на Богунии. Благодаря моему покрови¬тельству сверстники его не обижали. Иногда и я ездил к ним на Богунию. Туда надо было добираться трамваем. Ничего удивительного в этом бы не было, если бы это был простой трамвай. Обычный трамвай тогда ходил по улице Вильской (Либкнехта) только до русского кладбища. Затем надо было пересаживаться на "коробочку" - маленький трамвайчик. Он то и ехал на Богунию, до чулочной фабрики. Потом я нигде и никогда не встречал таких трамваев. Наверное, это был реликт с дореволюционных времен. Позже Во¬лодя стал водителем автобуса. Однажды он даже приезжал ко мне в Белорус¬сию, привозил на наше предприятие западных немцев с мебельного комбина¬та. Немцы из Баварии осуществляли шефмонтаж поставленного ими оборудо¬вания. Курировали они и мебельный комбинат на моей родине. Пользуясь случаем, я, сопровождая немцев, не раз ездил проведать родителей.
По нашей Базарной трамвай еще не ходил. Улица была замощена булы¬жником. Разрушенные участки мостовой после войны были отремонтирова¬ны небрежно, поэтому движение транспорта не было интенсивным. Этим поль¬зовались пожарные, перекрывая возле дома все движение для своих учений. Обычно раздавался звонок, распахивались ворота, оттуда выезжала пожар¬ная техника. В нее, на ходу надевая брезентовые штаны, вскакивали пожар¬ные. Проехав метров пятьдесят машины останавливались. С грохотом отки¬дывалась напротив нас чугунная крышка - люк колодца, разматывались ру¬кава, подключались к воде. На все это давалось определенное время. Часто мостовая заливалась пеной. Мы, мальчики, были зрителями всего этого.
Город наш был многонациональным. Много веков он находился под вла¬стью Польши, не один век входил в состав Российской империи. Десятилети¬ями пребывал в так называемой "черте оседлости". Все это не могло не отра¬зиться на национальном составе города. Кроме коренных украинцев в нем жило немало русских, поляков, евреев и других национальностей. Наш дом на Базарной повторял все это в миниатюрном и смешанном виде. Из девяти семей дома только две еврейские были чистокровными. Остальные смешан¬ными. Наша семья была русско-украинской, Острожных - украинско-польс¬кой, Махно - украинско-русской, Хмелевских - польско-украинской, Фатхи - мать русская или украинка, а отец, не живший сними, какой-то восточный человек. Остальные были такими же. Кем же были мы, дети?. Формально, как запишут при получении паспорта, а в самом деле - смесь созданная века¬ми. Разумеется кроме евреев.
В нашем доме мы поселились в так называемый парадный подъезд. Здесь жило еще три семьи - Соболевы и Сазоновы. Но при нас они пожили немного, всего около двух лет. У Соболева была очень красивая жена, жгучая брюнет¬ка, и дочь Людмила восемнадцати лет. Через полгода после того как мы поселились Соболев исчез. В те времена такие вещи не обсуждались. Может он бросил семью, а может его репрессировали. По крайней мере, Люда, кото¬рая с нами немного водилась, об отце ничего не говорила. Потом исчезла и она с матерью. Только лет через пять Люда явилась к нам во двор, шутила, улыбалась. Она сказала, что уже замужем и снимает квартиру где-то недале¬ко. О своих родителях ничего не говорила, а мы дипломатично не спрашива¬ли. В их квартире уже жила еврейская семья по фамилии Нис. У часового мастера Абрама и его жены Розы, очень доброй женщины, было трое детей. Старший, Дима, был моим сверстником. Учился он в двадцать пятой школе на Комсомольской. Не более года жила и другая наша соседка, Сазонова. Как и Соболевы, она занимала также одну комнату, но поменьше. Это была пожи¬лая одинокая женщина, о которой говорили, что она тоже из "бывших". Я никогда не видел что бы она с кем-нибудь разговаривала. Родители относи¬лись к ней с уважением. У Сазоновой была желтого цвета собака породы болонка, по кличке Мишутка. Наши двери были напротив, и я всегда с опас¬кой проходил по коридору, чтобы не встретиться с Мишуткой. Стоило ему вырваться, как он пулей летел в мою сторону, звонко лая и пытаясь укусить своими острыми зубками. Почему то он не любил мальчиков, и меня в том числе. На взрослых он не кидался. Когда Сазонова поменялась с Острожными квартирами я облегченно вздохнул,  избавившись от Мишуткиного террора. У Острожных, как и у Нисов, тоже было трое детей. Старшая, Алла была почти моей сверстницей. Витя на несколько лет моложе меня. Третьей была родив¬шаяся уже после войны Люся. Их воспитывала одна мать - Неля Демьянов¬на. Отец умер от последствий ранений на фронте. Со сменой соседей всем стало тесно. И вот в начале пятидесятых было решено сделать перестройку нашего парадного подъезда. Кроме жилых помещений к парадному подъезду относилась большая веранда, декорированная деревянной резьбой, огромная терраса, над которой свешивались ветки ореховых деревьев, и общий кори¬дор, куда выходили двери наших жилых помещений. В результате перестрой¬ки каждая семья получала отдельный вход. Терраса была отдана нам. Из нее получились кухня и веранда. Коридор и небольшая часть веранды достались Нисам. Остальную часть веранды отдали Острожным. У тех и других приба¬вилось по комнате. Отец был автором проекта и во многом помог в перестрой¬ке. Он же добился разрешения на перестройку в архитектурной службе горо¬да. Судя по разговорам родителей это было не просто. Кроме того он помогал с транспортом, так как на работе ему была подчинена полуторка. С той поры прошло уже полвека, а я помню номер машины - УМ 13-60. Особенно трудно в материальном отношении пришлось во время перестройки Острожным. На руках у Нел и Демьяновны было трое детей. Да и мы были не богаче. Легче всего было часовщику Нису. В своей будочке он зарабатывал значительно больше чем мой отец-инженер, или медсестра Неля Демьяновна.
Когда мы поселились на Базарной мне повезло легко войти в круг свер¬стников. И вот почему. Когда мы переезжали Мамонты подарили мне на па¬мять новенький кожаный мяч. По тем временам это было большое богатство. С этим мячом я и вышел во двор. Ко мне сразу потянулись ребята. Начались футбольные и волейбольные баталии. Правда, через какое-то время мы разби¬ли окно у соседей. Пришлось переселиться в другое место. Оно оказалось просторным, без посторонних взглядов взрослых и родителей. Надо было пе¬ресечь огороды в сторону Бердичевской и мы выходили во двор многоэтаж¬ной, разрушенной внутри коробки. Говорили, что во время войны в этом зда¬нии был немецкий госпиталь. К началу шестидесятых разрушенное здание отстроили и там разместилось общежитие пединститута. Двор был большой, достаточный для футбола и других игр. Не забывали мы лазить по лабирин¬там и подвалам разрушенного здания. В общем, это был наш местный клуб, который мы покинули лишь повзрослев. Начиналось с того, что нас уже не удовлетворяла игра в волейбол в кружок. Мы искали в округе площадки с сеткой. Начинали самостоятельно ходить на речку купаться, но не рядом, а подальше - возле головы Чацкого. Только там было достаточно глубоко и можно было прыгать в воду. В пределах же города река была мелкая, поро¬жистая. Уровень ее поднялся когда возле электростанции построили плоти¬ну. Но это было позже. Мы же быстро взрослели. Уже бегали в парк. Ходили в кино смотреть трофейные фильмы о Тарзане. Начинали посещать улицу Михайловскую, где вечерами прогуливалась молодежь. Там собиралось огро¬мное количество людей однако я не помню никаких инцидентов или драк. Я хочу сравнить с сегодняшними, через полвека, массовыми гуляниями. В го¬рода пришел алкоголь. Как правило молодежь накачана спиртным, соответс¬твенно агрессивна и злобна. Достаточно косого взгляда как тут же начинается выяснение отношений. Вспоминается недавняя трагедия, произошедшая в Минске во время массового гуляния. В панике и давке у входа в метро, поги¬бли десятки людей. Этот случай известен. Известна и его причина - алкоголь. В пятидесятые годы такого бы не произошло.
Когда мы поселились на Базарной, то нашей соседкой справа была пожилая женщина, Луданова, которая жила со взрослой, лет двадцати пяти, дочерью Асей. Как потом оказалось, семья была большой, но мы о ней ничего не знали. К пятьдесят третьему году вернулась из ссылки старшая дочь Лудановой - Зоя. Через какое-то время она забрала из детдома своих сыновей Игоря и Юру, моих сверстников. А фамилия у них была Махно. Отца их в свое время репрессировали, а позже, после известного Хрущевского съезда, освободили и реабилитировали. Он приехал из магаданского концлагеря сов¬сем больным, без единого зуба, на костылях. Моложавой Зое, матери Игоря и Юры, такой муж был не нужен и он вскорости уехал к себе на родину. Все соседи после его отъезда объявили Зое бойкот. Ее просто не замечали. Но вернемся назад. Во дворе появилось еще двое ребят, влившихся в нашу ком¬панию. В свое время им пришлось хлебнуть горя. Когда их отца репрессиро¬вали, а мать, как жену врага народа, сослали, ребята остались у бабушки. Средств существования не было никаких, а ребятам хотелось есть, и они стали приучаться к воровству. После очередной поимки милиция и определила их в детдом. И вот они вернулись. Игорь, беспризорным детством и детдомом не ожесточился, был вежливым, добрым, приветливым. Увлекся радиоконст¬руированием и стал в этом деле буквально фанатом. Целыми днями он соста¬влял радиосхемы, паял, и однажды его детище заговорило. Это его вдохнови¬ло и он еще глубже окунулся в свое увлечение. Паял с утра до вечера, и непрерывно курил. Когда я вернулся из армии он уже носил очки, потому что без них уже ничего не видел. А вот Юра Махно был пожестче. Хотя и был на год моложе Игоря, но стал лидером над старшим братом. Юра уже курил и почти всех нас, в том числе и брата, втянул в это пагубное дело. Где-то он доставал дешевое курево - папиросы "Ракета", "Спорт", "Прибой", "Норд". Школа беспризорщины и детдом, повлияли на Юру больше чем на брата. Он был более практичным. Кроме дворовых у него появились друзья по всему городу. Не все из них были благополучны. Мать моя, как могла старалась оградить меня от компании Юры. Во- первых, потому, что их отец был репрес¬сирован, а во-вторых, из-за Юркиных друзей. Несмотря на запреты матери, мы вместе ходили на речку, на волейбольные площадки с сеткой, в кино. Криминала никакого и близко не было, разве что покуривали и бесплатно смотрели популярные фильмы, повторно. Делалось это так. На первый сеанс билеты мы покупали. За десять минут до конца фильма потихоньку выходи¬ли в фойе и смешивались с людьми, ждавшими очередного сеанса. Когда запу¬скали всех в кинозал, мы заходили последними и садились на свободные места. Таким образом, иногда удавалось трижды посмотреть полюбившийся нам фильм. Мать сделать со мной ничего не могла, и приводила мне в пример соседского Диму Ниса. Его мать, тетя Роза, также запрещала водиться с эти¬ми, как она говорила, хулиганами, и он ее слушался. Он никогда и никуда с братьями Махно не ходил. Выйдет на крыльцо, посидит, понаблюдает за нами и все.


Глава четвертая.  Мой город
С началом учебы в восьмой школе начала расширяться география познания мною города и его окрестностей. Центр города, где мы жили до войны, я по своему малолетству не помнил.
А вот завокзальный район, где прожил два года оккупации и четыре послевоенных года, узнал досконально. Знал буквально все, в том числе окрестности. Окрестности были близкие и дальние. К близким окрестностям, например,  относился военный городок аэродрома. Там были самолеты, а это было интересно. Где-то в сорок девятом на аэродроме был большой пожар. Горели ангары, самолеты, склады. Более дальними были летние походы для купания. Надо было пройти детский дом за десятой школой, повернуть направо к тыльной стороне Смоковки. Открывался бесконечный луг. На этом лугу был водоем с гранитными берегами. Назывался этот водоем Скалкой. Он был очень глубоким. Образовался он, очевидно, от бывшего каменного карьера. Вода в водоеме была не проточной, поэтому не совсем чистой. Но нас это удовлетворяло. Просто другого  места для купания не было. Там я научился прилично плавать, а также прыгать солдатиком в воду. Головой вниз, как старшие ребята, прыгать я пока побаивался.
Были у нас и зимние походы. Мы подрастали, и нас уже не устраивало скатываться на санках с насыпи у моста возле нефтебазы. Мы с лыжами, часто самодельными, отправлялись с Киевской от завода лекарственных трав за город. Пересекали Марьяновку и продолжали идти полем. В километре от Марьяновки начинались насыпные когда-то горки. Их называли Рудой. Некоторые горки были довольно высокими. Мы устраивали там даже трамплины. Не одну лыжу там я сломал, спускаясь с трамплина. Рядом проходила железная дорога. По другую ее сторону было болото с огромными кочками. Среди этих кочек летом водилось множество чаек.
К дальним походам у нас считалось ходить в сторону Киева к опытной хмелестанции. За ней были большие леса, где мы собирали ягоды и грибы. Доходили иногда до деревни Вересы.
С началом учебы в восьмой школе я уже знал всю Киевскую улицу. На ней почти все многоэтажные дома были разрушены.
Однажды нас, группу учеников, послали в книжный магазин получить для всего класса учебники и тетради. Магазин находился на другой центральной улице, Бердической, и имел название «Когиз». Чтобы туда попасть, надо было от школы проехать по Киевской в сторону центра два трамвайных пролета. Затем пройти по коротенькой Михайловской улице и по ее окончанию завернуть влево. Во втором доме от угла и был наш «Когиз». Вот так впервые я познакомился с улицей Михайловской. Улица была короткой, метров триста длиной. Пешеходной, машины по ней не ходили. Улица меня поразила большими старинными домами. Я впервые почувствовал, каким красивым мог быть мой город, если бы не был так разрушен  во время войны. Михайловская тоже частично пострадала. Справа и слева сразу за Михайловской церковью и почтой лежали руины. Разрушен был очевидно и большой дом, стоявший на углу Михайловской и Гоголевской. На этом месте потом был разбит сквер с фонтаном и павильоном, где можно было купить мороженое. Заканчиваясь, Михайловская упиралась в стену полуразрушенного кирпичного дома на Бердичевской. В те же годы этот дом разобрали и из Михайловской открывался вид на Малобердичевскую с въездом в трамвайный парк. Слева островок домов по Бердичевской еще более двух десятков лет оставался. Первые этажи занимали магазины, а верхние были жилыми. Из магазинов нас интересовал прежде всего тот, что торговал спорттоварами, под названием «Динамо». Кроме того, мы заглядывали в жилые подъезды домов этого островка. И вот почему. Учительница как-то нам рассказывала, что в нескольких десятках километров от города в деревне Денеши до революции был завод, где выплавляли из болотной руды железо. А отливки из этого железа можно было посмотреть в домах на Бердичевской улице. Именно в старых дореволюционных домах мы видели ажурные, изготовленные из железа, лестничные пролеты и ограждения. За магазином «Когиз» был разбит скверик с павильоном, а за ним была воинская часть. Отец мне рассказывал, что еще в годы его молодости на месте воинской части была большая церковь с очень красивыми, величественными куполами. Потом, когда я уже покинул свой родной город и бывал в нем только наездами, на месте скверика построили девятиэтажный жилой дом. Уже и тот островок домов снесли и сформировали площадь Советов с памятником Королеву. Вообще-то не следовало строить этот девятиэтажный дом, но уже хорошо, что он был, как бы отодвинут от проезжей части и, если, потомки захотят восстановить бывшую церковь, то это вполне возможно.
Хочу вернуться на улицу Михайловскую, где она начиналась. А начиналась она Михайловской церковью. У церкви был только один главный купол. Я знал, что так было не всегда. У нас дома я видел дореволюционную открытку, где Михайловская церковь имела много куполов, колокольню. Церковь в те годы, наверное, была еще действующей и открыта для прихожан. Я могу судить об этом вот почему. В нашем классе, может, в шестом, появился ученик по фамилии Кравец. Он был сыном какого-то священнослужителя. Жил там же в подворье Михайловской церкви. Это был тихий мальчик и учился хорошо. Но как всегда бывает в нашем обществе, часть учеников, почувствовав гадкое отношение к нему учителей, стало его травить. Помню, как этот мальчик очень убедительно пытался высказать недругам свое убеждение. Но тщетно. В конце концов, не выдержав травли, Кравец покинул нашу школу.
На Михайловской улице было много соблазнов в виде магазинов и прочего. Но мы были безденежны. Одеты мы были в перелицованные родительские довоенные одежки. Только двое наших одноклассников отличались от нас. Они были хорошо одеты и могли покупать мороженое и газировку. Это были Святогор (имя не помню) и Сема Нудель. И тот, и другой жили в одном дворе, рядом со школой на углу Киевской и Хлебной. Святогор учился  с нами немного. Отец его в каком-то высоком звании служил в Германии. Потом его куда-то перевели и наш товарищ покинул школу. Сема Нудель проучился с нами до конца семилетки. Его мать была красивая, моложавая женщина и продавала на Житнем рынке в павильончике разливное пиво. Мы бывали с Семой у этого павильончика и видели, как сноровисто работала его мать, покрикивая на мужиков-алкоголиков. Мать давала семе деньги на семечки, и мы шли к школе, пощелкивая ими.
Постепенно узнавал я и другие окраины города. Я знал, что есть такая Крошня, предместье города. Еще когда жил в Мамонтовском переулке, то однажды побывал у товарища дома. Товарищ жил недалеко, рядом с хмелесыровней. У него в доме висела старинная, написанная маслом, картина. На этой картине, на переднем плане было изображено большое озеро. На заднем плане, на противоположном берегу озера был изображен ансамбль зданий с откинутыми тенями в воду. Была и надпись на картине. Крошенский замок. Может было написано не замок, а дворец? Это забылось. Прошло с той поры более полувека…Вскоре мне повезло. В школе объявили, что в выходной день поедем работать на прополку кок-сагыза в Крошню. Назавтра нас привезли к сельхозтехникуму. За зданием техникума был большой парк или сад, дальше шло огромное поле. Бескрайнее, сколько глаз окинет.. Вот на этом поле и была плантация кок-сагыза, и нам надо было его пропалывать. Растение кок-сагыза было похоже на одуванчик, только намного крупнее и мощнее. От стебля сорванного желтого цветка выделялся млечный сок. Из этого растения в то время производили резину. Мы очень устали на прополке. Надо было не просто пропалывать, но и выполнить выданное конкретное каждому задание, а отставать от других не хотелось. И, конечно,  никакого озера и замка я не увидел. Возможно, озеро, увиденное на картине, и существовало, просто оно было где-то подальше от нашей плантации.
Следующее мое знакомство было с очередными окрестностями города – Малёванкой и Корбутовкой. Я уже учился в двадцать третьей школе. Была зима. Должны были состояться соревнования по лыжам на школьное первенство города. Меня включили в команду. Утром, в день соревнований, мы спустились с Замковой горы к речке Камянка. Перешли ее по мосткам и вышли к Малёванке. Местом сбора и старта была школа. За ней открывалось бесконечное снежное поле. Нужно было пройти по этому полю до ближайшей деревни Тетеревки, отметиться в сельсовете и, вернуться к месту старта. Мы стартовали, я успел пройти только половину дистанции. Буквально перед самим сельсоветом на мою беду,  сломалось крепление лыжи. Кое-как доковылял до здания. Вся одежда у меня пропиталась потом и несколько часов я просыхал. Был голоден и только пил ледяную воду, к ведру была прикована большой ржавой цепью кружка. Организаторами соревнований не было предусмотрено такого случая,  как со мной. Уже перевалило за полдень и, надо было добираться домой самостоятельно. Взяв лыжи под мышки, я отправился вдоль Тетеревки в сторону города. Мороз стал крепчать. Зимой день короткий. Еще не кончилась деревня, а уже стало сумерничать. Я стал замерзать. Замерзать настолько, что смог преодолеть привычную мне стыдливость, и постучать в окошко одной из  последних хат деревни. Меня впустили. В комнате горела закопченная керосиновая лампа. Семья в это время ужинала. На столе была вареная картошка, хлеб, лук. У меня зуб на зуб, как говориться, не попадал. Хозяева метнулись меня спасать. Предложили самогонки, я немного пригубил, чтобы не обидеть хозяев. Утром на рассвете  я пешком отправился в город. Шел долго. Дорога была занесена снегом. Наконец, кончился лес, и я вышел к пригороду. Это была Корбутовка. Справа были дома частного сектора, а слева воинские части. Вот так, замерзая окончательно, я прошел весь путь по Корбутовке, а затем, Павликовке. После моста через Каменку я на одном дыхании поднялся по Чудновской улице на горку и был на площади. Я так промёрз, что добираться домой на Базарную не могло быть и речи. Я решил зайти отогреться к родителям одноклассника Толи Коваля, который жил на площади. К моему удивлению, он был не в школе, а дома. Оказалось, что из-за большого мороза в школах города были отменены занятия. Лишь к вечеру я попал домой.
Мое знакомство с пригородами продолжалось. На Богунии я бывал часто, там жил мой двоюродный брат Володя. Узнал я и Путятинку. Там жил мой друг и одноклассник Шура Криворучко. Я часто пропадал у него. Однажды поздним вечером мы с ним пошли вдоль путятинского ручейка и дошли до тыльной стороны ботанического сада. Весь путь был усеян светящимися холодным светом гнилых кусочков древесины. Так и осталось для меня это явление загадкой. Мне потом пришлось много где бывать и видеть, но такого обилия светляков я не видел.
Я описал мои знакомства с окраинами города. А в самом городе и его центре я знал уже каждый дом и каждый двор. Я полюбил свой город, полюбил навсегда.

Глава пятая. УЧЕБА

Окончив семилетку, я перешел учиться в восьмой класс, в ближайшую двадцать четвертую школу, которая находилась на улице Садовой, невдалеке от начала Московской улицы. Проучились мы в этой школе только зиму. Однажды нам велели взять сумки, построили в колонну и отвели во вновь отстроенную школу номер двадцать три по улице Гоголевской. Двадцать чет¬вертую школу на некоторое время вообще закрыли. Рядом с нами была реда¬кция городской газеты, а с тыла виднелись краснокирпичные казармы вои¬нской части. Возле редакции стояли щиты-стенды со свежими газетами. Это было мое первое знакомство с прессой. Домой газет еще не выписывали, это пришло несколько позже. В школу мы шли мимо Житнего рынка, только не со стороны Хлебной, а с Московской улицы. Поворачивая на Гоголевскую проходили мимо будки чистильщика, каких в городе было немало. Чистиль¬щиками обуви были смуглолицые люди, называвшие себя ассирийцами. Тог¬да я думал, что их выдумка. И вот много лет спустя, в восьмидесятых годах, в Москве, я увидел на Садовом Кольце будку по чистке обуви, с таким же смуглолицым чистильщиком. Мне как раз надо было привести свою обувь в порядок. Когда я спросил у чистильщика кто он, тот ответил, что ассириец.
Удивительно, древнейший в истории народ, и не растворился среди других народов.
Директором нашей школы был Парфенюк Михаил Каленикович, фрон¬товик, с ампутированными ногами, ходивший на протезах и костылях. На вид он был суров, преподавал историю, и ставил нам в дневниках огромные единицы. На самом деле это был добрейшей души человек, а суровость его была напускной. Жил он на Бердичевекой, напротив бульвара, во дворе тогдашнего парткабинета. Мы любили провожать его домой, хотя и делали небольшой крюк. В школе был большой двор, и в нем перед началом уроков проводилась физзарядка. Проводил ее физрук, но всегда для острастки, что¬бы не было баловства, невдалеке стоял Михаил Каленикович. Потом начина¬лись занятия. В школе, за небольшим исключением, был сильный состав педагогов. Запомнилась Максимович Анна Степановна. Она преподавала рус¬ский язык и литературу в параллельном классе, но иногда заменяла нашу постоянную учительницу. И тогда мы могли сравнивать. Дети народ наблю¬дательный, чувствительный. Мы видели, что наша постоянная учительница как бы отбывает повинность, и радовались временным приходам Анны Степа¬новны. В нашем классе учились два ее сына - Юра и Игорь Дучинские. Хоро¬шие и самостоятельные были ребята. Юра окончил школу с золотой медалью, Игорь с серебряной. Мастерами своего дела были Роза Ефимовна Любинская - математик, и Михаил Абрамович Фельдман - химик. Эти предметы не знали разве что дебилы, или не способные к точным наукам. Любили мы учительницу украинского языка и литературы. Ее звали Галина, к сожале¬нию, забыл фамилию и отчество. Да мы так и называли ее между собой - Галина. Она была еще относительно молода, но любила свой предмет. Благо¬даря ей мы то же полюбили Тараса Шевченко, Лесю Украинку, Котляревского, с его "Энеидой". Позже я понял что, к сожалению, от нашей учительницы не все зависело. Все определялось программами. Нам приходилось изучать современных украинских поэтов, которые только и. делали, что прославляли Сталина. По сей день помню одно из них - "Писня про Сталина батька народ¬ного". Такие вирши у них лились как из рога изобилия. Это они, эти поэты, растлевали наши молодые души. Мы ходили в школу полуголодные, а они жили сытно. Наши учителя жили в послевоенных трущобах, директор, инва¬лид без ног - в квартире без удобств. А эти поэты жили в улучшенных квар¬тирах киевского Крещатика. Их уже тогда называли классиками, а их име¬нами улицы. Наверное, немыслимо, чтобы в послевоенной Германии именем поэта, прославляющего Гитлера, была названа улица. А у нас такие улицы есть.
За небольшим исключением наш класс состоял из крепких по знаниям ребят. Мне нравились способные ребята, и я старался от них не отставать. И хотя я окончил школу со средними оценками, но считаю, что знания у меня были достаточно глубокими. Я был частым посетителем сначала, библиотеки на улице Котовского, а затем на Пушкинской. В старших классах появились и ребята по настоящему полюбившие спорт. К десятому классу Леня Третьяк стал перворазрядником по боксу. Петр Омецинский увлекся футболом, был вратарем, также имел спортивный разряд. Не малую роль в этом сыграл и наш учитель физкультуры Лопутько. Мы все любили спорт, но увлекались им каждый по-своему. Во дворе школы была баскетбольная площадка. После переменки мы заходили в класс потные, запыхавшиеся, и не сразу включа¬лись в процесс учебы. Я тоже чуть-чуть не ушел в спорт. Вот как это было.
Однажды Юрка Махно принес во двор две пары боксерских перчаток -боевых и тренировочных. Юрка сказал, что он добыл их на стадионе "Дина¬мо", в каком-то незапертом, брошенном сарае. Видно попросту украл. Так как, я был единственным во дворе, кто посещал библиотеку, то взял там несколько полезных и популярных книг по боксу. Полезных - это учебники с приемами, а популярных - рассказы о нашем советском боксе, его мастерах, таких как Королев, Градополов, Шоцикаси. Были каникулы, и начались дво¬ровые баталии. Возраст у нас был такой, что всем хотелось научиться хорошо драться. Так, на то время, мы понимали увлечение боксом. В общем, все лето разбивали друг другу носы. Наверное, лучше все получалось у меня. Я уже писал, что в нашем доме жила семья Острожных. Их сын Витя был немного моложе нас, но бокс ему нравился. Иногда мы и ему разрешали одеть перча¬тки. Я его частенько поколачивал. У другого может быть и отбил бы охоту к боксу, но только не у него. Он настойчиво снова и снова одевал перчатки. Когда осенью я пошел в школу, в десятый класс, то сразу же похвастался однокласснику Лене Третьяку что я тоже кое- что умею. Он повел меня в спортзал школы. Одели перчатки, и он моментально показал мне, что в боксе я пока еще ничто. Однако через несколько дней Леня сказал мне, что скоро будут проводиться соревнования на первенство города среди школ, и меня могут включить в команду. В команде было свободное место только в наиле¬гчайшей весовой категории, и мне нужно было сбросить пару килограмм. Ежедневно я бегал в парк. Там к набережной вели ступеньки. Вот я и бегал вниз и вверх, многократно, до седьмого пота, но похудел на нужных четыре-пять килограмм. Соревнования проходили в спортзале, недалеко от моего дома. Он находился на короткой улочке, соединяющей Бердичевскую и Пуш¬кинскую, недалеко от улицы Шевченко. В прежние времена, где находился этот спортзал, было какое-то культовое здание. Я так до сих пор и не знаю, что там было до революции. Так как соревнования должны были проходить возле моего дома, то болельщиков нашлось, хоть отбавляй. И за этого мне стало страшновато, вдруг не оправдаю их ожидания. В общем, соревнования прошли нормально. Наша школа заняла первое место, а лично второе место в своем весе, проиграв один бой. После соревнований ко мне подошел тренер по боксу Иосиф Тросман. Он предложил мне вступить в боксерскую секцию, и что он готов меня тренировать. Правда сказал, что придется кое- чему пере¬учиваться, а это труднее, чем научить сразу. Спортивная секция по боксу находилась по улице Комсомольской. Я стал тренироваться. Весной были областные соревнования, и меня включили в команду. В результате я занял второе место в своей весовой категории и проиграл только одну встречу. Соб¬ственно говоря, как таковой встречи не было. У моего потенциального проти¬вника был первый разряд, и победу ему присудили автоматически, в виду явного преимущества. После этого моя спортивная карьера пошла на убыль. К этому времени я закончил десятый класс, надо было готовиться к поступле¬нию, и я бросил тренировки.
А вот Витя Острожный бокс полюбил навсегда. Тренировался, выступал на различных соревнованиях. Стал профессиональным боксером. Расскажу еще об одном эпизоде, связанном с боксом. В начале семидесятых годов я уже жил в Белоруссии. Однажды, во время приезда в родной город, я встретился с Виктором Михайловичем Острожным. Он как бы в шутку предложил устро¬ить между нашими городами турнир по боксу. Он привезет к нам команду ребят, школьников. Их ему надо "обстрелять" перед первенством Украины. Я не совсем всерьез воспринял предложение Виктора Михайловича. Приехав домой, я вспомнил, что председатель городского комитета физкультуры и спорта мой добрый знакомый - Буевский Анатолий Петрович. Созвонившись, мы встретились. Я передал ему предложение Виктора Михайловича. Он, нем¬ного подумав, сказал, что у них уже была идея организовать турнир на приз имени Веры Хоружей. Анатолий Петрович проделал все городские формаль¬ности, определился со сроками, и во многие города страны полетели пригла¬шения, в том числе и в мой родной город. В назначенный срок Виктор Михай¬лович привез своих ребят. Приехали команды из Москвы, Ленинграда, дру¬гих крупных российских городов. В соревнованиях приняли участие также команды из Белоруссии и Прибалтики. На следующий год все было организо¬вано уже без моего вмешательства. Турнир на приз Веры Хоружей какое то время проходил ежегодно. Потом я перестал за ним следить, и когда турнир иссяк, я не знаю. Вот таким было продолжение моей боксерской карьеры.
Но вернемся в послевоенные годы. Жили мы все бедно, мать болела, не работала. Подрастали младшие сестра и брат. Помню мои поездки в пионерс¬кий лагерь после шестого и седьмого классов. Лагерь находился в деревне Березовка. На летний период он разворачивался в местной школе. Парты выносились в сараи и в классах ставили кровати. Кухня и столовая были под временным навесом. Достопримечательностью лагеря был стоявший на обо¬чине подбитый танк. Уже прошло пять лет после войны, а танк не убирали. Потом еще не один год он стоял на том месте.
Рядом со школой, в одном дворе с ней, стояла небольшая деревянная церквушка, которая открывалась по большим религиозным праздникам. Од¬нажды такое произошло и во время нашего пребывания в лагере. Мы, дети, были так испорчены антирелигиозным воспитанием, что смотрели на богомо¬лок  как на зачумленных людей. Вот как система нас зомбировала.
В годы моей учебы в школе широко практиковались экскурсии на про¬мышленные предприятия города. Учителя обращались к нам, что бы мы по¬дключали к их организации своих родителей. Так экскурсия на электростан¬цию была организована моим отцом. После ознакомления со специфически грязной котельной, с ее углем, торфом и золой, мы попали в турбинный зал. Стерильная чистота. С огромной скоростью вращаются турбины с генератора¬ми. В конце экскурсии нас ожидал сюрприз. Это было купание в реке. А стоял октябрь или ноябрь месяц. Электростанция находилась на высоком берегу реки и через трубу, диаметром в полметра, сбрасывала в заливчик поток конденсата, то есть горячей воды. На улице холодно, а в заливчике вода даже очень теплая. Плавали, дурачились, и несколько часов не хотелось вы¬ходить из воды. Побывали мы и на заводе имени Сталина. Самым интересным было, видеть, как плавится чугун в вагранках, и потом разливается по формам. А вот еще интересный случай. Нас повели в трамвайный парк на Комсомольской улице. Там где сейчас стоит кинотеатр, была станция по про¬изводству постоянного тока. В помещении стояли выпрямители. Они пред¬ставляли собой большие стеклянные сосуды с рогами электродами, заполнен¬ные ртутью. Инженер-экскурсовод стал объяснять, что ртуть хотя и металл, но жидкость, к тому же очень тяжелая. Он сказал, что в отличие от легкой воды, руку в ртуть погрузить трудновато. Он подвел нас к большому баку, где находилось более сотни килограммов ртути, и продемонстрировал свои слова. Мы тоже с любопытством совали руки в ртуть. Этот случай я не придумал, так было на самом деле. Это теперь считается чрезвычайным происшествием, если где-то разлили несколько капелек ртути. Познакомили нас и с производ¬ством зеркал. Мало кто помнит, что примитивное зеркальное производство в нашем городе находилось в самом центре, на Киевской улице, почти напротив кинотеатра "Украина". Водили нас и на кирпичный завод, другие предпри¬ятия.
Так сложилось, что каждое лето во время каникул, начиная с седьмого класса, я подрабатывал. Еще в восьмой школе у меня был товарищ, у которого отец был каким-то начальником в хмелепромышленности. Он устраивал сво¬его сына Валентина, и меня, работать по уборке хмеля на опытной станции.
 
Опытная станция хмелеводства находилась за деревней Смоковка, на выезде в Киев. Было далеко, транспорт не ходил, и мы этот путь ежедневно преодо¬левали пешком. На опытной станции были большие плантации хмеля. На многих гектарах стояли вкопанные в землю столбы. Между ними были натя¬нуты троса, к которым вертикально подвешивались провода с крючками, по которым вился хмель. При созревании рабочие открепляли эти провода от тросов, и вьющееся растение падало на землю. Нам оставалось обрывать шишки хмеля и складывать их в корзину. Когда корзина наполнялась, мы не¬сли ее на весы. Результат взвешивания записывался учетчицей в тетрадь. Хмель был очень легким, поэтому рейсов к весам приходилось делать множе¬ство. Учетчица нас бессовестно обвешивала, но приходилось терпеть, так как знали, что правдоискателя немедленно изгоняли с плантации.
С восьмого класса я уже по два месяца во время каникул работал. Отец устраивал меня по своему профилю, там, где у него были связи. Одно лето я работал, в какой-то электромонтажной организации, в бригаде по прокладке внутренних электропроводок. Сначала нашим объектом был сельхозинсти¬тут. Стоя на лестнице - стремянке, зубилом, с помощью молотка, мы проби¬вали в стенах, у потолка, пазы. Потом электромонтеры закладывали в них провода, и в определенных местах коробки. Строители, за нами, заштукату¬ривали эти пазы. Однажды нас срочно перебросили на спецобъект. Он находился на Бердичевской, напротив улочки соединяющей новый и старый педи¬нституты. Спецобъектом оказался особняк, где должен был поселиться но¬вый "хозяин области" - первый секретарь обкома Алексей Федорович Федо¬ров. Он был известным партизаном, Героем Советского Союза, автором кни¬ги "Подпольный обком действует". Работа на новом объекте была та же - монтаж внутренней электропроводки. Хотя работа была авральная, и нас по¬дгоняли, но более легкая, из-за штукатурки. В сельхозинституте стены были сделаны на века, а в этом доме штукатурка отбивалась после первых ударов. Тут же работало много строителей, сантехников, рабочих других специально¬стей. Однажды приехал сам Алексей Федорович. Когда он проходил мимо, я работал стоя на лестнице. Он остановился, заставил спуститься, и спросил кто я такой. Я назвал фамилию и имя. Он заметил, что знает моего отца, похвалил меня и ушел. Часто приезжала его жена. Она вежливо просила установить дополнительную розетку или выключатель. С ней приезжала их дочь, уже назначенная директором средней школы номер четырнадцать, В этой школе училась моя сестра Галя. Да, Федоров знал моего отца, и позже сыграл с ним злую шутку. После Федорова в этом доме многие годы был детский сад.
Одно лето я работал в мастерской по ремонту электродвигателей. Она находилась на Московской, недалеко от перекрестка с улицей Котовского, и граничила, через забор, с хмелефабрикой. За лето я хорошо освоил перемотку электродвигателей - от маленьких автомобильных динамок, до агрегатов в несколько десятков киловатт. Причем мог все это сделать самостоятельно от начала до конца.
Один год мне пришлось поработать на возведении линии электропереда¬чи от Смолянки до Станишовки. Мы с напарником копали ямы под столбы. На заработанные деньги мне покупалась одежда, а на последнюю зарплату я купил себе часы "Победа".
Запомнились мне ежегодные областные выставки. Это потом, к концу пятидесятых, на Киевской улице, напротив мебельного комбината, на болоте, выстроили стационарные павильоны местной ВДНХ. А до этого, на бульваре, до самого парка, устанавливались временные дощатые, окрашенные или оби¬тые кумачом павильоны. Демонстрировалась сельскохозяйственная продук¬ция. Там собиралось много посетителей. Практически каждый житель города побывал на выставке. Возле павильонов организовывались торговые точки, что наверное, и способствовало такому наплыву народа. Выставки эти были для провинциального города большим событием. Посещали их и мы. Все нам было интересно. Так мы познавали мир.
Я закончил десятый класс, надо было учиться дальше. Где? Институтов в городе было немного - педагогический и иностранных языков, но профес¬сия учителя меня не прельщала. Был сельскохозяйственный институт. Но превратиться в сельского жителя я тоже не хотел. В городе находилось и военное, зенитно-артиллерийское, училище. В памяти еще свежи были собы¬тия недавней, кровавой войны, и военным мне тоже не хотелось быть. О том, что бы ехать куда то поступать не могло быть и речи - жили мы бедно. Мама, на одну зарплату отца, с тремя детьми, еле-еле сводила концы с концами. Оставались техникумы. Я выбрал техникум механической обработки древе¬сины, так называемый МОД, который находился на Московской. В тот год впервые ввели поступление после десяти классов, и принимали сразу на тре¬тий курс. Поступил я легко. Для бывших десятиклассников в программе почти не было общеобразовательных предметов, а только технические, и это мне нравилось. С первого лее семестра я стал отличником, получал повышен¬ную стипендию. Выбрали далее комсоргом курса. На первом курсе, в сентяб¬ре, нас отправили в колхоз на сельхозработы. Несколько недель мы трудились на уборке картофеля. Осень была холодная и дождливая, но мы были молоды, и все нам было нипочем. Мне нравилось, что среди нас были девуш¬ки. За годы учебы в мужских школах выработались бурсацкие нравы, а здесь все было по- другому.
Ужаснул меня быт селян. Нам забивали голову, что настала счастливая колхозная жизнь. И я увидел ее. Хаты с глиняными полами, крытые соло¬мой, окошки маленькие, подслеповатые. Нужда у селян была беспросветная, труд оплачивался символическими трудоднями. Соответствующим было и отношение к этому труду. Уже полтора года как умер диктатор, а перемен на селе не чувствовалось. Еще не один год спустя, продолжали ему преклонять¬ся.
В городе эти перемены были чувствительнее. Залечивались военные раны. Восстанавливались дома, а на развалинах появлялись новые площади и скве¬ры. Так постепенно, напротив Михайловской улицы, возникла площадь Сове¬тов. Я же еще хорошо помню сплошную стену разрушенных коробок от Теа¬тральной до Комсомольской43 улицы. Массовое строительство началось чуть позже. Мы окончили первый курс, еще раз или два съездили в колхоз. И вот однажды на четвертом курсе, а нам оставалось учиться всего ничего, полови¬ну группы вызвали в военкомат. В пожарном порядке, за день, прошли мед¬комиссию, и назавтра, остриженные наголо, должны были явиться на при¬зыв. Иногородним дали сутки-двое чтобы съездить домой. Но в армию попали только горожане. Когда иногородние явились в военкомат, им сказали, что они свободны и могут продолжать учиться.

Глава шестая. В АРМИИ

Мы подъезжали к месту службы в город Львов. Об этом нам сказали наши сопровождающие. Радовались, что не попали на Дальний Восток, в Сибирь или Среднюю Азию. Часть, где мы должны были служить, находи¬лась на окраине города, на территории бывшего монастыря, закрытого срав¬нительно недавно. Кроме основного старинного четырехэтажного корпуса, и двух одноэтажных пристроек, в расположении части были и другие служеб¬ные помещения, в том числе и бывшая церковь. К зданиям примыкал огром¬ный, в несколько гектаров, грушевый сад. В нем росли сотни деревьев, и только одного сорта. За садом стоял большой свинарник. С тыльной стороны вдоль части вытянулся большой пруд. Видно, подсобное хозяйство монастыря - фрукты, живность, рыба, было поставлено на широкую ногу. Все это было обнесено трехметровой кирпичной, а местами бетонной, стеной. За располо¬жением части город заканчивался, дальше начиналось огромное поле, где стояли приемные антенны высотой свыше полсотни метров.
По приезду, нас помыли в бане, выдали новенькую солдатскую форму, и определили курсантами полковой школы, где мы должны были учиться на радистов. В первую же ночь я был обворован, да и не только я один. Утром, вместо новеньких сапог возле моей кровати стояли старые, "просящие по¬есть".
Начались армейские будни с ежедневной, до одурения, учебой. Но это была не обычная строевая муштра, как в других частях, хотя такое тоже не забывали. Из нас готовили высококлассных радистов. Дело в том, что часть была структурным подразделением ГРУ (Главного разведывательного управ¬ления) и требования к профессионализму радиста были высочайшими. Осо¬бенностью учебы было то, что мы должны были принимать и передавать тек¬сты только на латинском алфавите. Когда мы уже присмотрелись, друг к другу, то увидели, что весь набор состоял из учащихся техникумов или выпускников институтов, не имевших военной кафедры. Специалисты должны были быть довольно образованными. Среди нас не было ни одного жителя Средней Азии или Кавказа, хотя в других частях их служило немало.
Через несколько месяцев состоялся первый отбор. Половина из нас были переведены в общевойсковые части связи, как не перспективные для работы радиста в части особого назначения (ОСНАЗ). По окончании школы всех кто не сумел сдать экзамен по осназовскому нормативу приема и передачи текс¬тов, также отчисляли
из части. После выпуска остались только те, кто мог, например, принимать 150, и выше, знаков в минуту, а это нормативы мастера радиолюбительского спорта. Такими же жесткими были и требования для передачи знаков на ключе. После окончания школы прошел третий отбор по профессиональной подготовке. Те,  у кого были самые высокие результаты по приему-передаче, попали в подразделение двухсторонней связи. Попал туда и я. Те, у кого было хорошо с приемом, а с передачей похуже, направлялись в приемный центр. Все остальные отправились в различные подразделения, для работы с техникой.
К работе мы приступили далеко не сразу. Еще во время учебы в полко¬вой школе на каждого из нас были направлены документы в Москву, на до¬пуск к секретной работе. Проверяли наших предков, например, не был ли дед белогвардейцем или троцкистом, не раскулачивались ли родители. К сентяб¬рю на большинство из нас пришли допуска. Я побаивался, что на меня допуск не поступит, так как я проживал на оккупированной территории. Но допуск пришел - мои родители не были запятнаны сотрудничеством с немцами. Но небольшую группу ребят все же перевели в другие части. Можно представить их состояние подавленности и унижения.
Началась наша работа. В то время в разгаре была "холодная война". В Европе, в том числе в Германии, и в других странах, находились американс¬кие военные базы. С нашей стороны за ними велась тотальная слежка. Этим мы и занимались. Ни один американский самолет не мог летать без радио. А раз так, то при помощи радиосредств можно было "вести" и контролировать его по всему маршруту. Радиосвязь между собой имели и американские базы. Это также контролировалось нашей спецслужбой. Были и другие прослушки, например, контролировались пролеты над нашей страной воздушных шаров, запускаемых в Европе и садящихся где-то в Турции. Шары подавали радио¬сигналы. По стратегическим, или каким-то другим соображениям, их не сби¬вали. Наша часть имела подразделения пеленгации в Закарпатье, в Брестс¬кой и Калининградской областях, и в самом городе Львове. Дежурство шло круглосуточно. По переговорному устройству с приемного центра к нам по¬ступала информация, что в эфире заработал на такой-то частоте такой-то по¬зывной. На ходу шифруя, мы передавали телеграмму для наших пеленгаторщиков. Уже через минуту с пеленгаторных станций поступали сведения о контролируемом объекте, с его пеленгами. Все наносилось на огромную карту Западной Европы. Если это был самолет, и он двигался в сторону стран народ¬ной демократии, сведения по прямой линии передавались в Москву. Вот в этом и заключалась моя служба. Вскоре мне присвоили звание младшего сержанта, а затем и сержанта. Я описал все подробно, хотя тогда это была великая военная тайна. Прошло почти полвека. Уже и "холодной войны" нет, и той страны, где мы жили. Да и техника уже не та, и методы спецслужб другие.
Запомнились мне события в Венгрии. Часть подняли по боевой тревоге ровно в полночь. Несколько взводов посадили в тентованные грузовики и привезли на аэродром. Перелет на военно-транспортном самолете, и посадка в Будапеште. А потом наших ребят возили по городу в открытых грузовиках. В них стреляли. Тут, как всегда, проявилась бездарность наших командиров. Автоматы были у каждого, как положено, но не было патронов. Выдачу бое¬припасов надо было еще с кем-то согласовывать. Точно так, в первые часы 22 июня сорок первого командиры пытались согласовывать по инстанциям, ко¬торые уже развалились, можно ли выдавать патроны. Через неделю верну¬лись из Венгрии. Правда, не все...
Еще одно важное событие того времени - Московский фестиваль молоде¬жи. Он тоже коснулся нашей части. У нас было очень много офицеров-перево¬дчиков, знавших европейские языки. Как только начался фестиваль, их ко¬мандировали в Москву, и не только как переводчиков. Тогда уже начинало входить в жизнь телевидение. Ежедневно мы собирались в клубе у телевизо¬ра, всматривались в лица, когда показывали фестиваль. Хотели увидеть сво¬их. Но их мы так и не увидели. По улицам шли сплошные шествия, и все пели песню, кажется "Подмосковные вечера". Потом вернулись командиро¬ванные и много рассказывали нам о фестивале.
В армейской жизни немаловажную роль играет переписка с родными и близкими. Солдат живет в постоянном ожидании письма. То же было и у меня. Писем я ждал не только от родителей и друзей. Особенно надеялся на весточку от Ирины. Это была родная племянница нашей соседки Нели Демь¬яновны. Ирина в один год со мной окончила среднюю школу и поступила на филологический факультет нашего пединститута. Мы познакомились с ней, когда она жила у тетки. Потом она сняла квартиру на Пушкинской, совсем рядом с институтом. Мы стали встречаться. Ирина мне очень нравилась. Про¬летел год, и меня призвали в армию. Мы стали переписываться. Ирина при¬сылала очень ласковые письма. В свободное время я их перечитывал и пере¬читывал. Переписка длилась года полтора. Но однажды все оборвалось. Ири¬на сообщила, что выходит замуж. Замужество ее было неудачным, и брак позже распался. После армии у нас было несколько неуклюжих встреч, а потом все перегорело. Остались горечь и досада.
Во время службы я часто встречался с Сашей Криворучко - моим другом одноклассником, с которым все школьные годы просидел за одной партой. Он жил на Путятинке, в самом конце нашей Базарной улицы. Ежедневно, по дороге в школу, он заходил за мной, и дальше мы шли уже вместе. Потом я поступил в техникум, а Саша во Львовское пожарное училище МВД. Оно находилось во Львове на улице Клепаровской. Поэтому когда судьба заброси¬ла меня служить во Львов, я несказанно обрадовался. Сразу проведать его я не мог, до принятия присяги в увольнительную нас не отпускали. Поэтому я написал ему письмо, и буквально через несколько дней он "прилетел". Было это так. Звонят с КПП, что меня вызывает какой-то курсант. Я сразу понял кто. Радости нашей встрече не было пределов. Саша уже был курсантом вто¬рого курса, так что наша дружба продолжилась и во Львове. Тогда же он и женился. Я был на их свадьбе. Отец Жанны тоже был пожарным по профес¬сии. У них был свой дом на Подзамче, возле горы высокий Замок. Моя служ¬ба и учеба Саши закончились одновременно. Он получил звание лейтенанта и остался служить в училище, командиром взвода. Через несколько лет посту¬пил в академию в Москве. Много лет мы поддерживали связь. После Москвы его направили в Киев. Тогда я уже жил в Белоруссии, и бывая в командиро¬вках, в Киеве, всегда с ним встречался. Во время последней встречи Саша был уже полковником и возглавлял пожарную службу Украины. В восьмидесятых годах его перевели служить в Симферополь, где у него появилась другая семья. Последний раз мы разговаривали по телефону в восемьдесят седьмом. Он говорил, что принимал активное участие в ликвидации последствий чер¬нобыльской катастрофы, звал в гости в Крым. Но я так и не вырвался к нему погостить.
Вернусь к своей службе. Прошло только десять лет, как окончилась вой¬на. Почти все командиры в части были фронтовиками. Они рассказывали об истории нашего полка ОСНАЗ. Полк отличился во время боев на курской дуге. Тогда его радисты затеяли большую, так называемую "радиоигру" с немцами по их дезинформации. Это повлияло на успехи наших войск в том сражении. За это полк был награжден.
Запомнился мне и мой командир роты капитан Смелый. Бывший фрон¬товик, бывал на спецзаданиях в немецком тылу, имел много боевых наград. Он с уважением относился к солдатам, не был груб, как некоторые команди¬ры. Это был офицер-интеллигент. Но он очень боялся командира полка, пол¬ковника Балакина. Здесь он свою фамилию не оправдывал. Когда его вызыва¬ли к Балакину, то он начинал заикаться. Грубость, а Балакин был очень груб с офицерами, побеждала интеллигентность.
Сейчас много говорят о "дедовщине" в армии. Этого порочного явления тогда еще, по крайней мере, в нашем полку, не было. Но зачатки его уже чувствовались.
Запомнилась также тревожная осень пятьдесят седьмого. В честь соро¬калетия революции объявили большую амнистию. Во Львов вернулись мно¬гие из тех, кто в свое время был осужден за сопротивление советским влас¬тям. Появились случаи убийств военнослужащих. Нас перестали в одиночку отпускать в увольнение, только группами. А я полюбил в одиночку бродить по городу. Еще в начале службы, когда впервые попал в увольнение, я был ошеломлен городом. Львов оказался городом-музеем архитектуры. И я каж¬дое увольнение, особенно в теплую пору года, исхаживал многие километры улиц, любуясь архитектурой жилых домов, дворцов, культовых сооружений. Я очень люблю свой родной город. И вот он потускнел перед Львовом. Было чувство зависти, ревности и обиды. Ну ладно, Львов по населению в два с лишним раза больше. Но если в родном городе я видел не более десятка интересных зданий, то во Львове их было не в два, а в сотни раз больше.  Я никак не мог понять почему. Оба города старинные. Оба – центры каких-то губерний или краев. Но почему мостовые Львова уложены с такой тщательностью, любовью, камень к камню, кое-где с узором, а на моей Базарной улице булыжники положены по принципу тяп-ляп. Ладно, Базарная, но ведь на центральных улицах - тоже самое. Может, у нас гранита не было своего. Так нет, нам постоянно говорили о мавзолеях, метрополитенах и других постройках из нашего камня. Мой город потускнел, но я его не разлюбил. Я просто ревновал. Много позже, немало поездив по большим и малым городам, и увидев, что-то лучшее, я всегда ревновал.
На последнем году службы мою семью постигла большая беда. Позвонила двоюродная сестра, и сообщила, что отца арестовали и осудили. А дело обстояло так. В городе была маломощная электростанция, всего с двумя генераторами. Город рос и электроэнергии ему не хватало. Еще не пришли к нам энергосистемы, позже окольцевавшие огромные территории. По городу производилось веерное отключение. Отец тогда был заместителем начальника городской сети. Всем одновременно энергии не хватало, и не всем это нравилось, особенно в конце месяца или квартала. Какому-то заводу нужно было наверстывать план, а тут его отключали. Поступали жалобы. Вмешивался в этот процесс и первый секретарь обкома Федоров. На его звонок отец отвечал, что все равно кому-то не хватит энергии. Федоров злился. После очередного резкого разговора, он дал команду разобраться, и как тогда бывало, не в сути вопроса, а с моим отцом и  главным инженером персонально. Нашли какие-то нарушения и недостатки в работе, без этого не бывает. Создали уголовное дело и выполнили волю Федорова. Дали по десять лет каждому. Через несколько лет Федоров уехал в Киев. Да к тому времени по инициативе Хрущева стали пересматриваться репрессированные дела. Отца и главного инженера освободили. Но не все проходит бесследно. Главный инженер, которому еще не было и сорока лет, умер. Морально сломлен был и отец. Система его растоптала. На прежнюю работу он вернуться не захотел. В городе вводилось новое большое предприятие – льнокомбинат, и он ушел туда работать рядовым энергетиком.
А моя служба кончалась. Мы всей группой, как и призывались, вернулись в родной город.


Глава седьмая.  ПОСЛЕ АРМИИ


За три года город похорошел. Многие дома были восстановлены из руин. Как бы он не проигрывал Львову, но было в нем такое, что тот никогда иметь не будет. Это, прежде всего, Старый бульвар и парк. Бульвар начинался памятником Пушкину, возведенным задолго до революции к столетию рождения поэта на средства учащейся молодежи города. У реки бульвар превращался в парк, раскинувшийся на гористом берегу, покрытом экзотическими и реликтовыми деревьями. Вдали, справа, виднелся утес, напоминающий профиль средневекового рыцаря. Такого во Львове никогда не будет. За три года службы изменился не только город, но и внешний вид молодежи. Сразу после войны людям было не до моды. Мне, например, сшили курточку из перелицованной довоенной ткани, с вставками на груди и карманами на замках. Тогда это был шик. Появилась мода на белые полотняные брюки. Так, в девятом классе, мы шли на майскую демонстрацию всей колонной школы, в белых брюках, белых, с национальной вышивкой, рубашках и парусиновых туфлях, окрашенных зубным порошком. Было красиво. Придя из армии, я не узнавал своих друзей. Одеты были в узкие выутюженные брюки. Галстук подобран к рубашке и пиджаку. В быту появилось слово «стиляга». Это некоторые ребята, не обладавшие вкусом, кидались в крайности. Сверх всякой меры узкие брюки, пестрые рубашки. В крайности кинулись и власти. Им хотелось, чтобы все было как в зоне – серо и однообразно. Шла идеологическая борьба, но прошли годы и люди победили.
Мы вернулись в техникум. Там ничего не изменилось за три истекших года. Были все те же преподаватели, которые меня помнили. Во дворе строился новый учебный корпус. На производственную практику нас направили в Киев, на мебельную фабрику имени Боженко. Перед окончанием была еще преддипломная практика в Гомеле, на крупном деревообрабатывающем комбинате. Там я и познакомился с моей будущей женой – Валентиной.
Мебельная фабрика имени Боженко по размерам была средней для отрасли. Она была вытянута в длину, со всех сторон ее сжимали улица и железная дорога. Она находилась на том месте, где происходили события,  описанные Куприным в повести «Яма».
На жилье нас определили в фабричное общежитие, в Голосееве. Это было далековато от фабрики. Надо было долго ехать трамваем. Во время практики необходимо было ознакомиться с оборудованием и технологией, поработать на некоторых станках, записать все в дневник-отчет, подписанный руководителем практики. При желании можно было найти уйму времени для других целей. И мы его находили, знакомясь с достопримечательностями столицы Украины. Прежде всего, Днепр. Как не побывать летом на Трухановом острове, не позагорать, не поиграть в волейбол, не окунуться в днепровскую воду. Побывали мы в Печерской лавре. Где походили по лабиринтам пещер, с лежащими там мощами. На территории Лавры нам показали руины древнего Успенского собора. Говорили, что его будут восстанавливать. Лет через двадцать пять мне снова пришлось побывать на том месте. За четверть века собор успел подрасти от фундамента аж на целый метр. Побывали мы и в Софийском соборе. Не стану описывать его древние фрески и мозаики. Поразило другое. На стене, со стороны Владимирской улицы, была прибита памятная доска, гласившая, что на этом месте в 1941 году находился штаб обороны Киева. И кому же это пришло в голову разместить такой штаб, рядом со святыней Киевской Руси? Может он думал, что немцы наивненькие, не узнают. Нет! Немцы были хорошо информированы. А может, он думал, что не посмеют надругаться над святыней. Но ведь это был риск. Ну, спасибо им, немцам, что не надругались и не сравняли с землей.
Преддипломную практику мы проходили на Гомельском ДОКе. Впервые я уезжал за пределы Украины. Что такое эта Белоруссия? Приехали в Гомель. Большой вокзал. Город оказался немногим больше, чем наш. Узнали, что ДОК находится совсем не в Гомеле, а в Новобелице, находящейся на другом берегу реки Сож.   Новобелица административно входила в черту Гомеля, как район. Это была  промышленная часть Гомеля. Кроме ДОКа в Новобелице было много других предприятий нашей отрасли. Это и фанспичкомбинат, и завод изоплит, будущих древесноволокнистых. Кроме всего про¬чего там был и мебельный цех, где мне предстояло проходить практику. Все было не так как в Киеве. Мы уже знали темы своих дипломных проектов, и для работы над ними необходимо было собрать массу материала по действую¬щему производству, в том числе и экономического характера. Кроме того, хотелось поработать немного на рабочем месте. Это для заработка. Мы были молодыми и хотелось купить что-то из одежды. Поселили нас в двухэтажном общежитии, рядом с проходной комбината. Уже само двухэтажное деревян¬ное здание удивляло. В нашем городе, у частных застройщиков тоже было немало деревянных домов, но одноэтажных. А здесь целый поселок комбина¬та состоял из двухэтажных деревянных домов. У нас я такого не видел. Мате¬риалы к дипломному проекту мы собрали быстро. Белорусы оказались очень добрым народом, ни в конторе, ни в цеху, нам не отказывали ни в чем. Теперь можно было и поработать. Сначала меня устроили работать на строгальном станке, но оказалось, что заработок там не высокий. А вот на погрузочно-разгрузочных работах платили хорошо. Я туда и попросился. Меня закрепи¬ли к электрокаре по вывозке готовой мебели на склад. Через пару недель мне повезло. Водитель электрокары ушел в отпуск. К тому времени я уже освоил профессию водителя и меня оставили работать на каре. Заработок здесь был значительно выше. Да и нравилось мне. Скорость не такая уж большая, что¬бы во что-то врезаться, но в то же время едешь сам, управляешь сам, и на душе радостно. Бывали и голодные дни, перед получкой. Было похоже на времена киевской практики. Там, когда мы ожидали стипендию, и денег в кармане было совсем мало, то я делал так. Покупал большой белый батон и бокал кваса. Садился где-нибудь поблизости. Медленно откусывая маленькие кусочки от батона, запивал их квасом. Этого было достаточно на целый день. А может и не достаточно, но другого выхода не было. В Гомеле же, мы поку¬пали на двоих буханку хлеба и баночку печени трески, в масле. Это потом такие консервы стали дефицитом, а в то время полки магазинов были завале¬ны такими консервами. Зато, получив первую зарплату, мы уже могли посе¬щать столовую. Жили в общежитии, где обитали молодые специалисты, ра¬ботающие на комбинате. По приезду нам понадобился утюг, чтобы привести себя в нормальный вид. Обратились к девушкам со второго этажа, выпускницам лесотехникума. Познакомились, потом часто брали то утюг, то еще что-то. Так я встретил Валентину. Стали всей компанией ездить в Гомель на киновечера. Такого в нашем городе не было. Фильмы в кинотеатрах шли отдельно, а танцы сами по себе. А в Гомеле это все объединили и назвали киновечерами. Танцы устраивались перед фильмом, и после окончания сеан¬са. Хотя Гомель был и побольше нашего города, но трамваев в нем не было. Городским транспортом был только автобус. И в Житомире, и во Львове, и в Киеве, я ездил только трамваем. Пусть он мерно постукивал на рельсах, но я к этому привык. До Гомеля, на автобусах ездить не приходилось. Может это была случайность, но первое впечатление хорошо запоминается. Автобус был старый, ржавый и скрипучий. Возникло такое ощущение, что он сейчас раз¬валится, особенно на выбоинах плохого асфальта.
После Гомеля началась работа над проектом. Нужно было спроектиро¬вать цех по выпуску мебели. В него включались и чертежи на мебель, нестандартное оборудование. Проект состоял из технологической, экономической и других частей. Строительство такого цеха должно было быть экономически окупаемым. Половина зимы ушла на эту работу. Работал много, а сама защи¬та проекта заняла всего двадцать минут. Учился я в техникуме на отлично, также защитил и проект. Соответственно получил диплом с отличием, в кра¬сной обложке. Имея такой диплом, имел и право выбора в распределении на работу. Какой я был наивный. Еще по делу отца я получил урок. Можно быть честным человеком, хорошим профессионалом, а тебя растопчут и сделают преступником. С чем-то похожим я столкнулся при распределении на работу. Напра¬вления в тот год были великолепны - Киев, Харьков, Кишинев и другие престижные города. Кого как не отличников туда отправить. Оказалось, что нет. Туда поехали плохо учившиеся, малоспособные выпускники. Поехали за взятки родителей, или по звонкам Федоровых. Я же, закончив техникум с отличием, был направлен работать с заключенными в колонии, в небольшом шахтерском поселке. Я не пошел жаловаться и просить, я был гордецом. Но с этого момента сразу стал взрослым. Пелена идеализма спала с моих глаз.
Закончил с отличием техникум и мой хороший товарищ Боря Куферштейн. Он тоже жил на Базарной, только несколько дальше, на будущей Пер¬вомайской площади. Во многих еврейских семьях в то время было принято давать детям какое-то музыкальное образование. Борю научили играть на скрипке. И он играл на ней изумительно. Я приходил к нему, и готов был часами слушать его чарующую музыку. Я не великий знаток в музыке, но мне чутьем кажется, что в ней он был талантлив. Жаль, что не выбрал музы¬ку своей профессией. Мне кажется, что он мог бы стать таким же знамени¬тым, как наш земляк, пианист Рихтер. С Борей мы вместе попали в армию. Учились в одной полковой школе. Обладая редким музыкальным слухом, Боря окончил школу с очень высокими результатами по радиоприему, и по окончании попал в приемный центр. Там он был закреплен на слежение за французами. Дело в том, что во французской армии работали только профес¬сионалы. Работали на очень высоких скоростях, в эфире не задерживались, не то что расхлябанные американцы. Так случилось, что наши смены совпа¬ли. Он засекал выходившую в эфир радиостанцию, а я давал команду на ее пеленгацию. И так целых два года. Виделись мы в части редко, а слышали друг друга по переговорному устройству ежедневно. После возвращения из армии в техникуме мы уже всегда сидели вместе. У нас была однокурсница - Рая Король, из города Малина. После окончания техникума, они с Борей поженились и уехали по распределению к ней на родину. Когда я жил уже в Белоруссии, они вернулись в Житомир. Боря к тому времени закончил, заоч¬но, Ленинградскую лесотехническую академию, и стал преподавателем в на¬шем техникуме. Только раз мы с ним встретились во время одного из моих приездов на родину. Жил он недалеко от техникума. Это произошло уже в конце семидесятых годов. Весь вечер мы с ним вспоминали студенческие и армейские годы. А потом я узнал, что в девяностых годах Боря со своей семьей эмигрировал.
Заканчивались пятидесятые годы. Пришло время прощаться с отцовс¬ким домом и родным городом. Отец еще работал, а сестра и брат учились в школе.

Глава восьмая. РАБОТА ПОСЛЕ УЧЕБЫ

Закончив техникум, я уехал по распределению в Луганскую область. В десяти километрах от города Красный Луч стоял шахтерский поселок, где находилась исправительная колония. При ней действовало производство тех¬ники для животноводческих ферм. Был там и деревообрабатывающий цех, где мне и предстояло некоторое время работать.
Колония стояла на возвышенном месте, на краю поселка. Возле нее было свыше десятка домов, где жили работники колонии, а также казарменные постройки части охраны. С одной стороны, вниз открывался вид на наш ша¬хтерский поселок, и соседние, слившиеся с ним на добрый десяток километ¬ров. На общем фоне выделялись терриконы. С другой стороны колонии была степь, бесконечная, до горизонта. Весной цветущая, а со второй половины лета выгоревшая от солнца.
Приехал я туда в апреле шестидесятого, и явился к начальнику колонии - капитану Чупикову Петру Герасимовичу. Прежде всего, он устроил меня на временное жилье в здание казармы части охраны. Сказал, чтобы я устраива¬лся, осмотрелся, и на другой день утром был у него. Моим соседом по комнате оказался, прибывший в тот же день, майор Цирков Иван Иванович, назна¬ченный на должность начальника оперативной части. Утром следующего дня я уже был у начальника колонии. Он мне понравился своим умением распо¬лагать к себе. Предложил мне должность инженера по профтехобразованию. Я согласился, хотя оклад был совсем маленьким - семьсот пятьдесят рублей. На другой день разыскали моего предшественника, уже практически уволив¬шегося. Он приехал из Красного Луча получить расчетные деньги. В течении часа он побросал мне какие-то бумаги, поводил по колонии, и исчез.
Работа началась трудно. Учиться было не у кого. Опыта работы также не было. До меня тоже не было никому никакого дела. Единственно кто меня подбадривал и наставлял, был Петр Герасимович. Он выделил мне помеще¬ние для занятий. Ремонт помещения и мебели сделать было легко. Рук за¬ключенных хватало с избытком, только успевай давать работу и обеспечивать материалами. К окончанию ремонта были скомплектованы учебные группы курсов, утверждены программы. Петр Герасимович одобрил, что кроме меня, преподавание будут вести специалисты из заключенных. Для этого пришлось пересмотреть в спецчасти горы личных дел. Заключенных с высшим образо¬ванием было очень много. Хотя работа и пошла, но она меня тяготила своей рутинностью. Это было не для меня. Желание получить профессию, например станочника по дереву или штамповщика по металлу, у многих заключенных было велико. Особенно желателен им был конечный результат - получить удостоверение и разряд.
В процессе работы я ближе узнавал жизнь заключенных. Сначала, это была, для меня, какая-то обезличенная, одетая в темно-серую робу, масса людей. Потом я стал узнавать каждого лично. Стал ближе знакомиться. Счи¬таю, что в большинстве в то время это были не преступники, а несчастные люди, попавшие в тиски тогдашней системы и ей прислуживающей юстиции. Попадались и мерзавцы, но их было меньше.
А вот о "исправителях" у меня сложилось другое мнение. Сначала скажу о низшем звене, сверхсрочниках-надзирателях. Это были малообразован¬ные, но уже с садистскими наклонностями люди. Сталинизм, в средствах массовой информации был уже осужден. Но только на словах. А на деле? Эти люди десятилетиями измывались над заключенными, но их никто не уволил. Они еще долго, до самой пенсии, работали в лагерях. Они не стали другими. И если человек, благодаря системе, стал садистом, то при любых условиях он ангелом не станет. Несколько лет спустя я прочитал книгу Солженицына "Один день Ивана Денисовича". Ох, как это было похоже. Прямо один к одному. Недаром, вскоре, книга была изъята и запрещена. Все пока остава¬лось, как и в тридцатые годы.
Не лучше, за небольшим исключением, были офицеры - начальники отрядов, служб. Для них заключенные также были не люди, а пыль. Все оставалось в лучших традициях сталинизма времен Берии. Хотя и было про¬возглашено о недопустимости верховенства в государстве НКВД, а позже МВД, над обществом, все оставалось по- прежнему. Взять хотя бы такой пример. У нас вольнонаемный начальник цеха, имеющий высшее образование, имел оклад тысячу двести рублей. В рабочее время в его подчинении было триста, и более рабочих-заключенных. Начальник цеха был ответственен и за план, и за ма¬териалы, и за дисциплину на производстве. А вот начальник отряда, имею¬щий, в лучшем случае, образование училища МВД, получал тысячу пятьсот рублей. Плюс, государство его обувало и одевало. Он отвечал за дисциплину тех же заключенных, и только. Прав у начальника отряда было много. Он мог сделать с заключенным все что угодно. А начальник цеха? Только пожа¬ловаться тому же начальнику отряда. Как мог смотреть этот начальник в погонах на начальника без погон? Свысока, презрительно, как на будущего заключенного, и не более. Хрущев это осудил, но только на словах. А может он один и не мог ничего сделать. Скорее всего, это так и было. Мой начальник колонии, один также не мог переломить нравы своих помощников. Петр Ге¬расимович был белой вороной среди инквизиторов.
Что представляла собой колония? Представьте себе два квадрата, сдви¬нутых друг к другу. В одном из них была промышленная зона, в другом жилая. По периметру каждой из зон стояли вышки с прожекторами и часовыми. В жилой зоне по краям размещались бараки, а в центре плац для утренних и вечерних проверок. Нечто подобное, только вместо бараков остат¬ки фундаментов, я видел в Саласпилсе - бывшем немецком концлагере под Ригой. Интересно, кто у кого перенимал опыт - Сталин у Гитлера или наобо¬рот. В промышленной зоне находились производственные корпуса. Каждая зона имела свои охраняемые проходные. Между зонами также была проход¬ная, с коридором из колючей проволоки. Через нее проводили заключенных, на производство и назад. Казалось бы, все просто, прошли люди через проход¬ную и все. Ну, посчитали их одновременно по списку. Но из этого инквизито¬ры в форме устраивали устрашающий спектакль. По сторонам коридора из колючей проволоки стояли солдаты внутренних войск, держа за поводки собак. Овчарки были надрессированы и буквально вырывались из поводков. Стоял сплошной лай. На фоне этого раздавались матюги и удары надзирателей и начальников отрядов. Знакомая картина, не правда ли? Из фильмов 111П кинохроники фашистских концлагерей. Насмотревшись всего этого, решил ни одной минуты не работать в этом заведении свыше положенного срока. Но два года необходимо было отработать.
Скоро должна была приехать из Белоруссии Валентина. Такая у нас была договоренность. Я сказал Петру Герасимовичу об ожидаемом приезде, и потребности в жилье. Не знаю, может ему нравилось мое отношение к работе и он решил закрепить меня постоянно, но он тотчас выделил мне небольшую квартиру в нашем городке. Дом состоял из четырех квартир. Окна моей ква¬ртиры выходили на бесконечную, до горизонта, степь. Но пока, я жил в казарме, в одной комнате с майором Иваном Ивановичем. Мы несколько сблизи¬лись. Он рассказывал, что в тридцать седьмом году окончил гражданское учебное заведение, и попал работать на производство, но спустя несколько дней был вызван в НКВД. Там ему предложили работу. Вот так он попал, как любил говорить, в органы. О своей прежней службе не распространялся, а все больше выпытывал у меня, молодого, не искушенного и доверчивого. Только однажды, под большим секретом, достал из чемодана фотографию. На сним¬ке была изображена группа людей, стоящих на палубе морского катера. Иван Иванович, показав пальцем на человека в очках, сказал, что это Берия, а вон там, на заднем плане, он сам. Иван Иванович просил о фотографии никому не говорить, но уж больно ему хотелось похвастаться. В колонии Ивана Ивано¬вича называли "Кумом". Заключенные знали, что я живу в одной комнате с ним и некоторые доброжелательно предупреждали, чтобы я был с ним в раз¬говорах весьма осторожен. Заключенные знали о майоре что-то больше чем я.
В конце июля приехала Валентина, и мы поселились в выделенной нам квартире. Сразу расписались, свадьбу не устраивали, так как ни друзей, ни средств, не имелось. Купили бутылку хорошего вина, сладостей и фруктов, и вдвоем отметили нашу женитьбу. По распоряжению Петра Герасимовича мне из казармы временно дали кровать с панцирной сеткой, стол и тумбочку. Поначалу это была вся наша мебель. Через некоторое время купили диван-кровать, а еще я сделал на производстве, по заказу, не дорого, шкаф комбинированный.
Валя пока не работала, и материально было тяжеловато, поэтому я по¬просил у Петра Герасимовича более оплачиваемую работу. Он тут же предло¬жил мне должность старшего мастера деревообрабатывающего цеха, на пра¬вах начальника, ибо по штатному расписанию такой единицы не было, с окладом в сто десять рублей. Только что прошла денежная реформа, и первую зарплату я получил новыми деньгами. Работа стала хлопотней, но интересней. У нас был главный инженер, по образованию строитель. Этакий флегматичный увалень. Производства не знал, да и не хотел в него вникать. В то время строился большой производственный корпус, и главный инженер только этим и занимался. Петр Герасимович же, успевал везде. В моем цехе оборудование стояло хаотично. Он предложил мне сделать нормальную пла¬нировку, для создания поточности производства. Кое-какого оборудования не хватало, но нам его быстро выделили. Мне, молодому специалисту, было ин¬тересно попробовать свои силы. Учиться было не у кого, но меня безоговоро¬чно поддерживал Петр Герасимович, а он был опытен. Кроме лесопильной рамы все оборудование было переставлено, создан технологический поток. Я знал оборудование, его устройство, только по учебникам. При перестановке каждый станок прошел через мои руки. Теперь я узнал оборудование доско¬нально. В будущем мне это пригодилось. Цех заработал. Результаты были налицо. Пришло и удовлетворение. Тяготили другие вопросы. По оплате тру¬да рабочих действовала индивидуальная сдельщина. Она порождала припис¬ки объемов работы. А уж заключенные были в этом деле изощрены, настоя¬щие виртуозы. В марте мне был положен первый отпуск, и мы с Валей отпра¬вились ко мне на родину, к родителям. Только сейчас они познакомились с невесткой, и решили устроить небольшую вечеринку, так как свадьбы у нас фактически не было. Пригласили родственников, друзей. Потом мне захоте¬лось показать Вале все достопримечательности родного города. Ей было труд¬но, на седьмом месяце беременности, но я пешком водил ее по всему городу. Мне хотелось, чтобы она полюбила его.
На Донбасс возвращались через Киев, где планировали денек побродить по столице. Наш поезд на Луганск уходил вечером. Мы ходили по городу, и не знали, что в этот день в Бабьем Яру произошел оползень и были жертвы. В Киеве наступала весна, а когда приехали в Красный Луч, то как бы вернулись в зиму. Лежал снег, хватал легкий морозец.
В начале мая родилась дочь Светлана. Мы стали молодыми родителями. Опыта не было никакого, поэтому из Белоруссии на помощь срочно приехала теща, Надежда Ивановна. Что бы мы без нее делали? Ведь не умели дите ни запеленать, ни искупать.
Начался новый этап моей работы. Заканчивалось строительство произ¬водственного корпуса. Нужно было оснащать его оборудованием. Продукция была уже намечена - автоматические кормораздатчики для животноводчес¬ких ферм. Этот кормораздатчик высмотрел Никита Хрущев во время своей поездки по Америке. Потом из Москвы туда были посланы специалисты-конс¬трукторы для ознакомления. После их возвращения в институтах началось проектирование сельскохозяйственной техники. Как рассказывал приехав¬ший из столицы автор проекта, не всегда конструирование было успешным. Точную копию сделать было невозможно, из-за недостатка материалов. В стране выпускалось много стали, но конструкционных сортов, с заданными параме¬трами, или легированных, недоставало, и выделялись они оборонной или автомобильной промышленности. Только не сельскому хозяйству.
А в Америке легированные стали вырабатывались с переизбытком. Вот и получалось, что с изначально плохим материалом, невозможно было скопи¬ровать американскую технику один к одному. Как следствие, разработанный у нас вариант кормораздатчика имел конструктивные недостатки.
Технологической службы на предприятии не было, и Петр Герасимович предложил мне ее создать и возглавить. К этому времени я уже немного овладел технологией обработки металлов. Приняли и несколько инженеров со стороны. Но какие могли быть специалисты в маленьком городке? Главный упор делался на кадры из среды заключенных. Среди них было много опыт¬ных специалистов. Так я привлек к технологической службе молодого инженера, бывшего работника Луганского тепловозостроительного завода. Ниже я расскажу, как он попал за решетку.
Мы сами разработали технологический проект производства, выбрали Оборудование и определили его количество. В основном это были прессы, различных усилий, для штамповки, а также металлорежущие станки общего назначения. В то время, намеченная к выпуску продукция была приоритет¬ной, поэтому оборудование получили быстро. Начался монтаж оборудования. Параллельно велась и оснастка. Простые штампы делали своими силами, а сложные заказывали на стороне. Нам повезло в том, что находились в доволь¬но развитом промышленном регионе.
Кормораздатчик представлял собой длинный, метров до пятидесяти, ле¬нточный транспортер с загрузочным устройством и автоматическими сбрасы¬вателями по всей длине порций корма. К зиме стали осваивать некоторые узлы раздатчика. Параллельно дорабатывалась его конструкция.
Я обещал рассказать историю одного из моих технологов, из среды за¬ключенных. Звали его Юра. Он был родом из Луцка, но после окончания политехнического института попал работать на Луганский тепловозостроите¬льный завод - крупнейшее предприятие города. Кстати, там работал до рево¬люции, то ли слесарем, то ли токарем, Клим Ворошилов. Юра работал на заводе инженером участка по изготовлению оснастки, и для меня это была большая находка. На заводе Юра зарекомендовал себя с лучшей стороны. Имея склонность к изобретательству, получил до десятка авторских свиде¬тельств. Шел шестьдесят первый год. После денежной реформы впервые по¬явились металлические рубли. И тут у Юры проснулся изобретательский зуд, а как можно сделать такой рубль. После смены он взял металлическую болва¬нку, разогрел ее в электропечи, положил на стол пресса, а сверху монету. Потом прессом вдавил монету в размягченный металл. Точно также он посту¬пил с другой болванкой, только сделал оттиск обратной стороны монеты. Осталось только обработать две болванки, скрепить их между собой и сделать литники для заливки горячего сплава. Пока товарищ обрабатывал болванки, то есть делал литейную форму, Юра подобрал состав сплава. Первая монета не получилась, деформировалась при выемке из формы. Зато две другие ока¬зались почти точными копиями настоящих рублей. Отличались лишь сбоку, где не было оттисков. Каждый взял по монете, и на этом производство было закончено. Через неделю, товарищ Юры угостил его папиросой, заметив, что она куплена за тот рубль. Юра растерялся, зная, что за это может быть. Быс¬тренько уничтожил литейную форму и свою монету. Но прошло пару меся¬цев, и его, как и товарища, арестовали. Не буду утомлять читателя подробно¬стями выхода на них правоохранительных органов. Обоих осудили на двена¬дцать лет лишения свободы. Вот к чему привела любознательность. Отнюдь не жадность. Юра говорил, что если бы это было так, то он наштамповал бы не одно ведро монет. Я уже знал, что заключенные зачастую перевирают о своих преступлениях, умаляя их и окутывая романтикой. Проверил в спецча¬сти дело Юры, и все оказалось так, как он рассказывал. В тот год, после появления новых денег, в колонии появилось несколько осужденных за фаль¬шивомонетничество. Правда, это были художники, рисовавшие купюры.
Наступила весна. В апреле должно было исполниться два года моей ра¬боты как молодого специалиста. Ох, как не хотелось мне огорчать Петра Ге¬расимовича, но пришло время сказать о своем решении уволиться. С той поры, как я расстался с этим человеком, прошло сорок лет. Я до сих пор вспоминаю его с большой теплотой, и сердечно благодарю за ту поддержку, которую он мне оказал в начале моего жизненного пути. Он был умен, трудо¬любив, честен, порядочен и справедлив. Заключенные его любили, даже отъ¬явленные уголовники-рецидивисты. А вот помощники у него были плохие, испорченные системой. Это они, наверное, гадили ему исподтишка, доносили наверх, в управление. Потому не случайно он ходил в капитанах, хотя в по¬дчинении у него были майоры, и даже один подполковник, правда, вскоре ушедший в отставку. Я впервые понял, что в нашем обществе среда не любит талантливых людей. Потом, накопив ума-разума, я не раз в этом убеждался. Петр Герасимович понемногу избавлялся от одиозных офицеров, но зачастую на их место приходили не из лучших. Система продолжала действовать.
Узнав, что я буду увольняться, Петр Герасимович очень расстроился. Он пытался раскрыть передо мной большие перспективы, многое обещал. Но увидев мою непреклонность, больше не давил на меня, из деликатности. На¬конец я уволился. К тому времени моя семья уже три месяца, как была в Белоруссии. Накануне отъезда, Петр Герасимович, поздно вечером постучал¬ся ко мне. В руках у него была бутылка водки, кольцо колбасы, консервы, и что-то еще из закуски. Я. не ожидал столь позднего прихода, и опешил. Он стоял и улыбался, а потом спросил:
—  Может, передумаешь?
—  Нет!
—  Тогда приглашай к столу.
Просидели мы с ним долго. Он рассказывал о занимательных случаях его прежней работы. О дисциплинированных пленных японцах, в сибирских лагерях, о строительстве заключенными Куйбышевской ГЭС.
Завтра я уезжал в Белоруссию, и еще не знал, что еду туда навсегда.

Глава девятая. ТОЛЬКО В ГОСТИ

С шестидесятых годов я уже был только гостем родного города. В нача¬ле, на пятьдесят седьмом году жизни, умерла моя мать. Онкология! Похоро¬нена она Русском кладбище, недалеко от часовни. В середине семидесятых, от болезни сердца умирает сестра Галина. Ей должно было исполниться только тридцать три года. Она оставила двух малолетних детей. Ее старший сын (Саша, мой племянник, служил в Афганистане. После вывода оттуда советс¬ких войск, он заезжал ко мне в Белоруссию. Мой брат Павел, в начале трудовой деятельности получил на работе травму головы, от последствий чего стал инвалидом, с мизерной пенсией. Во второй половине семидесятых наш дом на Базарной снесли. На его месте построено девятиэтажное общежитие. Взамен, отцу выделили квартиру в новом микрорайоне на улице Витрука. Умер он в  восемьдесят седьмом году.
До смерти отца я ежегодно, хоть и не надолго, приезжал в родной город. Всякий раз, во время очередного приезда, мне было интересно увидеть прошедшие за год изменения. Радовался хорошим новостройкам, и огорчался плохим. Приятное впечатление оставляло развитие городского транспорта. Это, наверное, было доброй традицией города. Еще в конце девятнадцатого века нашлись патриоты, подарившие житомирянам трамвай. Они не побоялись идти впереди большинства крупных городов России. Так уж вышло, что в
двадцатом веке приоритетным стал троллейбусный транспорт, и трамваю временно пришлось потесниться. Но добрая традиция осталась. Каждые два-три года в городе вводился новый троллейбусный маршрут. Электротранспортом был охвачен практически любой район города. Построен прекрасный театр, и это тоже традиция. В середине девятнадцатого века у нас не побоялись возд¬вигнуть театр, оставивший позади многие крупные города. Новый театр укра¬сил центральную площадь города. Построен был капитальный крытый рынок на Житнем базаре. Порадовал и созданный на Корбутовке гидропарк. После постройки второй плотины широко раскинулось прекрасное водохранилище, с благоустроенными песчаными пляжами. Сооружались в городе и хорошие памятники. Например, создателю космической техники Королеву. Взметнул¬ся ввысь Монумент Славы. Летом город утопал в зелени, высаживалось много цветов.
Но были и огорчения. Главные магистрали города "засорили" унылыми пятиэтажными коробками. Видно, для партийных функционеров, особенно варя¬гов, Житомир был безразличен, просто очередная ступенька в их карьере. Иногда, правда, спохватывались. Делалась реконструкция, например центра¬льной площади. Но ведь это дорого. Лучше сразу построить что-то толковое. Все реконструировать невозможно - денег не хватит. Центр города складыва¬лся исторически, не один век, и он всегда будет его лицом. С такой позиции и надо было подходить к планировке, если и строить, то штучно, по индивиду¬альному проекту. Невосполнимый вред городу был нанесен строительством четырехэтажного дома, заслонившего Преображенский собор. Видно это было сделано с подачи какого-то руководителя-атеиста. Правда, наверное, не воинствующего, а то собор вообще могли бы снести. Огорчился я и за железнодорожный вокзал. Ведь известно, что это визитная карточка города. Нормаль¬ного вокзала у четвертьмилионного Житомира не было, и не надо было бо¬яться, что он будет чуть побольше, чем в другом городе. Но строили времен¬щики. Вокзал оказался маленьким. В одном помещении совместили и зал ожидания, и кассы, и камеры хранения. Со стороны перрона здание тоже смотрится совсем не масштабно. Визитной карточки не получилось. Не луч¬шим образом, застраивалась и Привокзальная площадь.
После 1987 года, то есть почти пятнадцать лет, я в родном городе не был. За это время произошло много событий. Развалилась огромная страна, стала самостоятельной моя родина - Украина. Прекратил существование коммуни¬стический режим, наступили времена становления и свободного выбора пути. Знаю, что как и Белоруссия, где я живу, моя Украина сейчас пока тоже не процветает.
В этом году планирую съездить на свою родину. Порадует, или огорчит меня мой родной город?..



Часть вторая

В  БЕЛОРУССИИ

Глава первая.  Бобруйск.

       1962 год. Мы с женой и годовалой дочкой покидаем Украину и переселяемся в Белоруссию. Это родина жены. Здесь, в Бобруйске, она родилась. Закончила Бобруйский лесотехнический техникум.
       Постараюсь описать город, в котором мы поселились. Бобруйск старинный город. Первое письменное упоминание о городе в виде грамоты великого князя Литовского Ягайло о разграничении собственности относится к 1387 году. Но это только первое письменное упоминание – город был и до этого. Люди поселились здесь намного раньше. При раскопках, проводившихся в Х1Х веке, находили предметы, изготовленные ещё до новой эры. Тогда же находили римские монеты. Уже это говорит, что населённый пункт жил не только натуральным хозяйством, но и торговлей.
       В ХVI веке город попал под власть Польши. К концу ХVIII  века Польша была расчленена, и город был присоединён к России. К тому времени Бобруйск был значительным торгово-ремесленным населённым пунктом. Дальнейшее развитие города было тесно связано с начавшимся строительством мощной крепости на месте старинного замка. Крепость раскинулась на несколько километров вдоль реки Березины с её мощными бастионами и редутами. В крепости было дислоцировано большое количество российских войск. Она была неприступна. Наполеон в 1812 году крепость вынужден был обойти. С крепостью связаны и события декабристского движения. Здесь был разработан один из планов государственного переворота. Декабристское движение потерпело поражение, а вот казематы крепости были использованы для заключения их же, декабристов. Во второй половине ХIХ века крепость своё военное значение потеряла и была использована для расквартирования гарнизона.
       Город был к тому времени заселён преимущественно еврейской беднотой. В начале Х1Х столетия появились и очень богатые еврейские семьи. Это те, кто разбогател на подрядных работах при строительстве крепости. Потом часть нажитых денег возвращалась на благотворительные цели. Строились школы и лечебные заведения для бедных. Строительство крепости продолжалось не один десяток лет. С конца ХIХ века в городе стала развиваться лесоторговля.
       Грянула революция. Потом гражданская война. Во время гражданской войны город был оккупирован на целый год белополяками. На город обрушились репрессии оккупационных войск. Особенно, на людей, поддержавших большевиков. В первую очередь это коснулось евреев, активно ставших на сторону большевизма. Тем более  что оккупанты были настроены антисемитски.
        После изгнания белополяков началась мирная жизнь, если можно так её назвать. Да, на головы жителей уже не падали снаряды. На головы людей упало беззаконие и полуголодное существование, длившееся несколько десятков лет. Ежедневно над каждым честным человеком висела угроза ареста и практически уничтожения.
        К концу 20-х годов интенсивно стала развиваться промышленность. В первую очередь деревообработка – традиционная отрасль промышленности города. Ещё до революции в Бобруйске работало до десятка небольших лесопильных, фанерных и деревообрабатывающих заводов. По плану первой пятилетки в городе должен был быть построен крупнейший в Европе лесокомбинат. И он был построен. Лесокомбинат был предприятием энергоёмким. Поэтому при нём была построена электростанция. По тому времени она была довольно мощной и обеспечила весь город электроэнергией.
       Со строительством лесокомбината, гидролизного завода и других предприятий в городе не только исчезла безработица, но и возник дефицит рабочих рук. В город потянулись переселенцы из сёл и местечек. Из сёл в город бежали люди от произвола коллективизма. Это был трудолюбивый слой крестьянства. А из местечек, где с отменой НЭПа были запрещены ремёсла, в Бобруйск потянулись евреи. Это также были трудолюбивые люди, искавшие применения своих квалифицированных рук. От этой волны миграции город не пострадал. Ну, может быть, культура несколько упала. Собственно говоря, город и ранее к центрам культуры и не относился. Это о нём с юмором прокатились писатель Ильф и Петров известном романе «Золотой телёнок». Прокатились, как о городе, где среди легковерного, поверхностно образованного населения можно было легко осуществить всевозможные афёры проходимцами и жуликами.
       Жилья в предвоенные годы строилось мало. Было построено лишь несколько хороших жилых домов. Это дом коммуны, дом коллектива, может ещё несколько. Да и вселялись в эти дома разного ранга руководители. Для рабочих строились двухэтажные деревянные бараки в районе лесокомбината. Но и это было тогда в радость рабочему человеку. Из общественных зданий были построены театр, кинотеатр «Товарищ» и гарнизонный дом офицеров. Это, пожалуй, всё, что было создано  за двадцать довоенных лет.
      До войны город оставался еврейским. На начало 30-х годов еврейское население города превышало шестьдесят  процентов.
      Когда начались сталинские  репрессии, то в первую очередь пострадали в городе поляки. Практически каждый взрослый мужчина этой национальности был обвинён в шпионаже в пользу буржуазной Польши и уничтожен. За поляками шли белорусы и русские, обвинённые в троцкизме и прочих «грехах». Это, прежде всего, были специалисты производств и представители интеллигенции, репрессированные по доносам. Рабочих среди репрессированных было не много. Это те, кто неосторожно рассказал где-то  анекдот. Еврейского населения пострадало меньше. Страшные испытания для этого народа были ещё впереди.
      Наступило роковое лето сорок первого. Началась война. Сопротивления за город практически не было. Части Красной Армии заблаговременно отступили за реку Березину и там заняли оборону. Немцы беспрепятственно ворвались в город. Так как сопротивления практически не было,  Бобруйск в 41-м пострадал минимально по сравнению с другими городами республики. Пришёл оккупационный режим. Фашисты начали поголовно уничтожать евреев. Они сгоняли их в гетто, а затем партиями отправляли в пригородную Каменку и расстреливали. Фашисты зачастую пользовались в этих преступлениях помощью местного населения. От этого факта не уйти. Антисемитски настроенные люди, обманутые фашистской пропагандой, выдавали своих соседей. Но главную же роль в помощи оккупантам играли полицаи. Эти выродки принимали участие в различных акциях и расстрелах.
       Преступны были действия фашистов и их пособников не только к еврейскому населению, но и к военнопленным. В крепости содержались десятки тысяч военнопленных. В ней и других местах города временами находилось до 60-ти тысяч военнопленных. Только седьмого ноября сорок первого года фашисты заперли в крупное здание крепости группу пленных и подожгли его. От этого пожара погибло в одну ночь около двух тысяч человек. Это только единичный случай. От холода и голода погибли десятки тысяч пленных.
       Летом сорок четвёртого Бобруйск был освобождён. Началось восстановление города. Заработал лесокомбинат и другие предприятия. Бывшие довоенные артели преобразовывались в государственные предприятия. Из крупных предприятий поэтапно со сменами профилей строили резинотехнический завод.
      Сразу после войны город стал областным. Этот статус у него отобрали в пятьдесят четвёртом году, и город был присоединён к Могилёвской области.
       Уже в середине пятидесятых  годов началось строительство самого крупного предприятия города – шинного комбината. Начала параллельно развиваться строительная индустрия города.
В Бобруйске вновь появился некоторый дефицит в рабочей силе. И вновь он стал пополняться за счёт сельской местности. Этот процесс затянулся на несколько десятилетий – велось строительство и других заводов. Это завод тракторных прицепов, завод автотранспортных деталей, кожевенный комбинат и другие. Население города интенсивно росло. Росло за счёт мигрантов. В процентном отношении коренные жители стали составлять уже значительное меньшинство. Их выкосили довоенные сталинские репрессии и война. Вовремя сталинских репрессий не пожалели даже известных людей города, его патриотов. Вот пример. В городе ещё задолго до революции поселилась внучка Александра Сергеевича Пушкина. Это была дочь старшего сына поэта Наталья Александровна, вышедшая замуж за местного дворянина Павла Воронцова-Вельяминова. Она родила пятеро детей. Они выросли в Бобруйске. Потом появились праправнуки великого поэта. Потомки Пушкина были большими патриотами города. На собственные средства в начале века они построили библиотеку, которая действует и по сей день. Занимались они и другими благотворительными и просветительскими делами. Это были истинные патриоты города, но советская власть не встала в их защиту, когда начались репрессии. Только некоторым удалось бежать из города и сохранить свою жизнь. Если не постеснялись замахнуться на потомков великого поэта, то, что уж говорить о других. Был репрессирован бобруйчанин, писатель Борис Микулич. Репрессирован был также патриот города, создатель и первый директор местного краеведческого музея  Цодик Славин.
         Взамен таких людей стали селиться другие, которым город был безразличен. Безразличны его история и культура. Вот еще один пример. Бобруйск не богат старой архитектурой. И, казалось бы, редкие архитектурные памятники надо сберечь, чтобы хоть немного раскрасить кварталы унылых пятиэтажек. На улице Октябрьской стоял прекрасный католический костёл, построенный в начале ХХ века. Таким зданием, памятником уходящей готики мог гордиться любой европейский столичный город. Кому он мешал? Времена воинствующих атеистов остались в прошлом. Временщики разрушили переднюю часть костёла, а оставшуюся часть закрыли пристроенным административным зданием строительного треста. И кто же соучастник этого вандализма? Как ни парадоксально, но это сами строители. Не помогло, что именно специалистов – строителей обучают в строительных институтах, техникумах и училищах азам архитектуры, её стилям, созданным многовековым разумом цивилизации. Приведён только один пример. Если бы это был единичный случай! А крепость? Эта цитадель разобрана по кирпичику, а то, что осталось изуродовано. И все проделано тоже не коренными жителями города.
       Строительство крупных предприятий в городе дало толчок к жилищному строительству. Начали строиться микрорайоны. Застраивались микрорайоны первоначально унылыми пятиэтажками, затем более улучшенными девятиэтажными домами. Строительство жилья опережало на десяток лет ввод объектов  социального назначения и транспорта. Собственно говоря, это было повсеместно – не только в нашем городе.
       За счёт шинного комбината был построен прекрасный дворец культуры, гостиница «Юбилейная». Построены были также уютный театр, современной архитектуры автовокзал. Железнодорожный вокзал построить город не успел – началась перестройка.
       В семидесятых годах в городе был пущен первый троллейбус, а недавно был построен новый мост через реку Березину. 
       Город разделён на два административных района.
     За последние двадцать лет город покинули большинство евреев. С их отъездом Бобруйск лишился своеобразного шарма, похожего на одесский.
        Вот, что я хотел сказать о городе, в котором я поселился и живу уже сорок лет.
        Город стал для меня родным.

Глава вторая.   Наш дом.

       Приехав в Бобруйск, мы поселились с женой и дочкой в доме, где жила её мать Надежда Ивановна. Отец жены, Семён Алексеевич, в сорок первом году пропал без вести. Уже позже, через десятки лет, мы узнали, что он в начале войны попал в плен и весной сорок второго умер в немецком лагере военнопленных где-то на Украине.
       Надежда Ивановна Воронович родилась в девятисотом году в Шапчицах под Рогачёвом в семье священнослужителя. Училась в Рогачёвской женской гимназии, преобразованной после революции в единую трудовую школу второй ступени. Окончила её в девятнадцатом году. Школа давала образование, позволяющее работать в начальных школах. Три года Надежда Ивановна  учительствовала в сельских школах под Рогачёвом. В двадцать втором году она вышла замуж за Лактюшина Семёна Алексеевича и переехала в Бобруйск.
      Семён Алексеевич родился в 1891 году предположительно в Москве. Получил в Москве какое-то высшее образование. Прошёл через фронты первой мировой войны. К концу войны имел звание штабс-капитана. Во время гражданской войны перешёл на сторону Красной Армии. Демобилизовался из Красной Армии после её бесславного похода на Варшаву во главе  Тухачевского. Перед второй мировой войной работал заместителем главного бухгалтера трудовой колонии. В первые же дни войны был мобилизован и в звании техника-интенданта первого ранга ушёл на фронт. Дальше плен и гибель в лагере. Скудность сведений о месте рождения, социальном происхождении и образовании Семёна Алексеевича легко объяснима. Надежда Ивановна, пережившая годы репрессий, понимала, что распространять о муже, бывшем царском офицере, да ещё и пропавшем в сорок первом году без вести, не следует. Вот она и помалкивала и дети о своём отце знали мало.
        Из детей у Надежды Ивановны, кроме моей жены, было ещё два старших сына. В сорок первом вся семья бежала от немцев и очутилась под Иловлей в нескольких десятках километров от Сталинграда. Там они и прожили почти три года. В сорок четвёртом семья возвратилась в Бобруйск. С жильём устраивались трудно. Пять лет теснились в двух комнатках вместе с еврейской семьёй, также возвратившейся из эвакуации.
       В пятидесятом году семье выделили отдельную комнату в коммунальной квартире. В другой комнате жила другая семья. Был ещё общий коридорчик, превращённый в общую кухню на две семьи. Дом, в котором поселилась надежда Ивановна со своими детьми, был двухэтажный, с башенкой и шпилем, со стенами метровой толщины. До революции дом принадлежал какому-то богатому домовладельцу с огромным участком земли. После революции дом реквизировали. Тогда это была окраина города. Ещё после войны возле дома сохранилось несколько вековых лип. Пустовавшие земли быстро застроились частными домами. В реквизированном доме была организована городская метеостанция. А в свободных комнатах жили семьи работников метеослужбы. После войны в доме был открыт продовольственный магазин, позже переоборудованный в овощной. Люди в округе называли этот дом Белым.
       Дом стоял в переулке Менжинского, что недалеко от машиностроительного завода, ранее имени Сталина, а впоследствии имени Ленина.   
       Именно в этом доме мы и поселились у тёщи, приехав в Бобруйск. К тому времени братья жены покинули этот дом. Старший брат жены Владимир уехал на постоянное жительство в Ригу. Средний брат Игорь женился и переехал жить к жене в центр города.
       В Белом доме мы прожили восемь лет. Здесь же умерла Надежда Ивановна в возрасте семидесяти одного года. В шестьдесят девятом у нас родился сын Герман. Отсюда дочь пошла в школу № 23, которая находилась вблизи. Работали мы с женой на мебельной фабрике Халтурина. Фабрика была недалеко от нашего Белого дома. Всё бы хорошо, но было тесно в одной комнате, да и благоустройства никакого. Печное отопление, удобства во дворе за сараем, а вода из колонки через дорогу.
        Во дворе возле сарая стояла длинная лавка, где в погожие дни собирались немолодые жильцы дома, в основном, женщины. Собственно женщины и составляли большинство. Их мужей унесла война. Нашей ближайшей соседкой по кухне была Анна Лысова. Называли её тётя Нюра. У неё в пятидесятых годах умер муж. Сказались ранения, полученные во время войны. У них был сын. Когда мы поселились, он жил уже в Хабаровске. В молодые годы он полюбил авиацию. Сначала занимался в Бобруйском аэроклубе. Потом ещё где-то. Стал лётчиком и летал на самолётах ТУ-104 по маршруту Хабаровск-Москва. Изредка приезжал к матери. Материально помогал ей постоянно. Тётя Нюра жила одна. Было у неё две подруги. Они постоянно приходили к ней и играли в подкидного в карты. Частенько сбрасывались и покупали вино. Тётя Нюра уж очень любила выпить винца. Запомнилась мне бабка Королёва, жившая с тыльной стороны дома. Она в годы войны приютила еврейского ребёнка, девочку, чем спасла ей жизнь. Соседи на неё донесли. Но она настолько убедительно утверждала, что это её родная внучка, что её оставили в покое. Сейчас о таких людях говорят - праведник. К тому времени, как мы поселились в доме, девочка уже выросла, вышла замуж, но не забывала бабушку. Бабка Королёва была интересной собеседницей. Она много помнила и рассказывала о довоенной жизни и годах оккупации. Жила в нашем доме  и семья начальницы метеостанции Елены Яковлевны Загорской (Моисеевой). С этой семьёй мы подружились на долгие годы. Даже тогда, когда мы все разъехались по разным квартирам и даже городам. Елене Яковлевне пришлось во время войны пройти круги ада. Судьба забросила её в фашистский лагерь в далёкую Францию. Недавно она умерла в Могилёве.
         Поселился в нашем доме и известный в городе чудак Аркадий Маркович. Над ним соседи незлобиво подшучивали.
         Дом стоял несколько в глубине от проезжей части переулка. Перед домом был пустырь. В середине шестидесятых мы, несколько жильцов, взяли на себя инициативу и посадили деревья на этом пустыре. Прошли годы. Когда сейчас я иногда проезжаю по переулку, то вижу целую рощу из деревьев, выросших за три с лишним десятилетия.
         Когда в конце шестидесятых годов для города был построен небольшой аэропорт, туда переехала и метеостанция. Нашей семье досталась телефонная пара от метеостанции. В освободившемся помещении поселилась семья работницы метеостанции.
        В семьдесят первом году мы покинули Белый дом и поселились в трёхкомнатной квартире в новом микрорайоне на улице 50 лет ВЛКСМ. К тому времени дочь заканчивала четвертый  класс, а сыну было около трёх лет.

               
                Глава третья.    На мебельной фабрике.
         
         Одним из ближайших предприятий, где мы с женой могли бы работать по специальности, была недалеко от нашего дома мебельная фабрика имени Халтурина. С большим трудом мы туда  устроились на работу. Директор фабрики любил, чтобы спортивные команды его предприятия на городских соревнованиях занимали призовые места. При приёме на работу он отдавал преимущество спортсменам. Пришлось воспользоваться этим. Директору порекомендовали принять на работу хорошую волейболистку, разрядницу. Это мою жену. Её приняли в отделочный цех лакировщицей. Я устроился на склад готовой продукции рабочим без обмана. Простоя почему-то директору понравился.
         Немного о мебельной фабрике. Она была создана в 1926 году на базе существующих ещё в начале 20-х годов столярных мастерских. Бобруйск был городом ремесленников. С отметкой НЭПа высококвалифицированные мастера-краснодеревщики создали рабочее ядро фабрики. На фабрике стало традиционно выпускать первоклассную мебель. Постепенно производство мебели приняло промышленные масштабы. К концу тридцатых годов фабрика выпускала шкафы «Мать и дитя», очень популярные у населения.
         Заканчивались тридцатые годы. Сталинский режим готовился к войне. Промышленность соответственно переводилась на рельсы войны. Фабрику это не минуло. Её тоже начали милитаризировать. Предприятие начало выпускать деревянные детали самолётов. Ещё немного и фабрика могла бы получить статус авиационного завода. Но началась война. Между прочим,  в восьмидесятых годах мне попала трофейная карта города Бобруйска, изданная немцами в годы оккупации. Карта была довольно точной, изданная с немецкой пунктуальностью. Так вот на карте фабрика была обозначена как авиационный завод.
        После освобождения производство вновь было переориентировано на выпуск мебели. Пора деревянных самолётов ушла в прошлое. После окончания войны фабрика была неплохо оснащена оборудованием, поставленным из Германии по репарации.
       К моменту нашего приезда фабрика имени Халтурина стала одной из крупных в Белоруссии. Мебель выпускалась, как серийная для массового покупателя, так и заказная для престижных объектов страны. Из серийной мебели тогда выпускались трёхдверные шкафы, круглые раздвижные столы, наборы в составе сервантов и секретеров типа современных стенок.
         На складе готовой продукции я проработал около года. Моя работа состояла в том, что надо было разобрать готовый шкаф на детали и упаковать их в специальный пакет из деревянной обрешётки и погрузить на прицеп автомашины. Упакованный шкаф весил более ста двадцати килограмм. А таких шкафов разобрать, упаковать и погрузить, необходимо было не менее шестнадцати. Это была норма. Она выполнялась с большим напряжением. А заработок был невелик, так как работа оценивалась третьим разрядом. Первое время сильно уставал, но потом привык.
        Работа у жены была полегче, но вредной. Тогда при отделке применялись нитролаки, а наносились они на мебель распылением. При этом малая часть лака попадала на изделие, тогда как большая часть в виде аэрозоли – в воздух, которым дышал лакировщик. Валентина работала сначала лакировщицей, а чуть позже стала полировщицей. Разряд был выше, чем у меня. Выше соответственно был и заработок. Так прошёл год.
        Понемногу, в свободное время, я присматривался к фабрике. Ходил по цехам. Постепенно знакомился с рабочими и специалистами. Кузницей специалистов – мебельщиков в городе был местный лесотехникум. Выпускников его на фабрике было много. Из них половина работала на рабочих местах. И хотя я видел, что уровень знаний после моего техникума был на голову выше, чем в местном, понял, что этого мало. Надо учиться дальше. И вот я, принимаю решение поступать в Минский технологический институт имени Кирова на заочное обучение. Выслал документы, получил вызов на вступительные экзамены. И тут появляется непредвиденное обстоятельство. Приходит повестка с военкомата на прохождение военных сборов, которые совпадают по времени со вступительными экзаменами. В военкомате пытаюсь отбиться, у меня, мол, экзамены. Но ничего не вышло. Сборы были серьёзные, а военная специальность у меня редкая и заменить некем. Дело в том, что я был приписан к спецназу ведомства ГРУ. И не хотел ссориться с этим грозным ведомством. Пришлось ехать. Сборы проходили в Марьиной Горке.
       На сборах нас готовили к диверсионной работе в глубоком тылу противника. Хорошо, что я взял с собой вызов на экзамены в институт. Когда подошло время ехать в Минск, я на всякий случай обратился к командованию. Показал вызов. Сильно и не настаивал, ведь я совершенно не готовился к экзаменам. Школу же закончил давненько – девять лет тому назад. Мне неожиданно пошли навстречу, дали краткосрочный отпуск, даже дорогу оплатили. В Минск я поехал также не питая надежд на поступление, как бы нехотя. И что же? Экзамены я сдал неплохо, с проходным баллом. Вернулся в часть и продолжил службу. Собственно говоря, по военным сборам оставались только учения. Нас, небольшую группу захвата, условно забросили в «тыл врага» и нам надо было захватить и взорвать условную ракетную установку. Что мы и выполнили на «отлично» и разъехались по домам. На прощание нам сказали, что следующий раз будут учить прыгать с парашютом. Следующего раза у меня уже не было. Мне, как главному специалисту, была сделана так называемая броня. Через неделю я уехал вновь в Минск на установочную сессию. Я стал на долгие шесть лет студентом-заочником. После приезда с установочной сессии меня назначают мастером сборочного участка. К тому времени жена уже полгода работала мастером вновь открытого отделочного.
        Новый отделочный участок был построен хозяйственным способом. В нём технология отличалась от прежней. Во-первых, отделка велась не в готовых изделиях, а в деталях. Во-вторых, оборудование было уже другим. Так, на щиты нитролак наносился уже не пульверизацией, а на наливных машинах, только освоенных в отрасли. После семикратного нанесения нитролака и длительной сушки между покрытиями щиты направлялись на шлифовальные станки. Шлифование производилось шкурками, смоченными керосином. После этого щиты полировались на полировальных станках специальными тампонами с помощью разравнивающих жидкостей. В те времена фасадные поверхности мебели облицовывались только древесиной ореха. Это было богато и красиво. Двух одинаковых фасадов никогда не бывало. Каждый раз природа давала своё лицо. С годами на фабрике пошло красное дерево и оно постепенно вытеснило орех. К концу шестидесятых годов орех практически прекратили использовать на массовую мебель.  Использовался орех только на заказную мебель. Мастером такой отделки стала моя жена.
        Мне достался сборочный участок. На участке было три потока сборки. Соответственно и три бригады сборщиков. Наиболее механизированным был конвейер сборки шкафов. По длине цеха тянулся поперечно-цепной транспортёр. Вдоль него было установлено различное оборудование.
             По длине цеха тянулся поперечно - цепной транспортёр, вдоль которого было установлено различное оборудование. Конвейер был оснащён конвейерными часами, которые задавали нужный ритм сборки. С конвейера в смену сходило до 30 шкафов. Аналогичным был и конвейер сборки круглых раздвижных столов, только без жёсткого, регламентированного ритма. На этом конвейере собирали до ста и более столов. Попроще был поток сборки секретеров и сервантов. Ручной столярной работы там было много и конвейеризировать её было трудно. В каждой бригаде был бригадир. Надо сказать, что с бригадирами мне повезло. Это были хорошие столяра, которые знали своё дело и мне помогали. Я был ещё молод. Опыта работы с людьми у меня было мало и бригадиры у меня были опорой. На конвейере столов бригадир Чижонок после моего назначения забеспокоился и как-то ревниво воспринял, что придётся поделиться властью. Я это сразу почувствовал и сказал, что в бригаде организацией работы пусть по-прежнему занимается он. В общем, мы с ним поладили. Особо хорошие отношения у меня сложились с двумя другими бригадирами, с Иваном Щербичем и Женей Дашуком. Они меня за всё время мастерства не подвели ни разу. Я взял на себя обеспечение сборки деталями из предыдущих цехов. Это было главным. Есть детали – есть работа. График будет выполнен. А детали зачастую необходимо было вырывать любыми способами. Следующим необходимым условием было техническое состояние оборудования. Первое время у меня в этом были трудности. Мне попался ленивый дежурный слесарь. Чтобы что-то отремонтировать требовались уговоры. Качества ремонта не было. Потом мне повезло. Этого лодыря, но болтуна, назначили начальником ремонтно-механического цеха. У меня появился другой слесарь. И я свет белый увидел. Всё оказывается можно делать по-другому. И профилактику сделать вовремя оборудованию. Иметь про запас нужный подшипник. Кроме деталей сборщиков необходимо было обеспечить фурнитурой и метизами. Если её не хватало, то столяра приносили из дому  наворованную. Было и такое. Но я усвоил, что если заблаговременно снабженцев, то простоев можно избежать. Я этого очень боялся. Простоев в работе допускать было нельзя. Потом трудно догонять. Особенно этого я боялся во время отпусков. Я учился заочно и два раза в год ездил на сессии в институт. Я понимал, что потом, если произойдет отставание от графика, расхлёбываться придётся мне и только мне.
       Так пролетело три с лишним года. С начальством цеха отношения были ровными, без конфликтов. Козловскому, начальнику цеха,  главное, чтобы всё было тихо. Его заместитель Русаков в дела сборки не вмешивался, его стихией была отделка.
       Наверное, и ранее в стране делались всякие потуги, чтобы поднять производительность труда. Когда я пришёл в цех мастером, то, как раз было движение создания бригад коммунистического труда. Бригада Чижонка, выполняющая сборку столов уже числилась таковой. По сути дела она ничем не отличалась от других бригад. Люди везде были одинаковы. То, что писалось в газетах о трудовом энтузиазме, было мифом. Рабочий выполнял то, что ему было положено, не более. Ему надо было прокормить свою семью. Он понимал, что при большей выработке ему сразу повысят норму и заработок останется прежним. Во время моей работы мастером произошёл трагикомичный случай. В бригаду коммунистического труда Чижонка пришёл корреспондент из областной или республиканской газеты в сопровождении председателя профкома. Давать интервью было некому. На тот момент Чижонка, который наговорил бы в этом случае с три короба, не было на месте. Я был на сессии в Минске. Акушевич подвёл корреспондента к старому рабочему Тарицыну. Тот отмахнулся, мол, я не бригадир и  ничего не знаю. И тут подвернулся рабочий бригады Арон Попок. Арон был небольшого роста, вёртким и сильно заикался. Он сам подскочил к корреспонденту и спросил, что надо рассказать. Корреспондента интересовало, что дало движение бригад коммунистического труда и в частности в их бригаде. Арон начал, заикаясь говорить, что это бол…бол…Корреспондент схватился за блокнот и ручку, чтобы записывать о чём-то бол…, наверное, большом. И Арон, наконец, выговорил, что всё, бол…болтовня и добавил ещё нецензурщину. Получился конфуз. Корреспондента как ветром сдуло. Как улаживался конфликт руководством фабрики, я не знаю. А вот об этом случае долгое время на фабрике ходили анекдоты.
      В шестьдесят шестом году в стране началась очередная кампания по реанимации промышленности. Министерство предписало всем предприятиям и нам в том числе, создать на фабрике службу по научной организации труда. Так называемая служба НОТ. И меня неожиданно назначают начальником отдела НОТ. Дали в помощь двух инженеров – женщин. Оклад стал, конечно, выше. На целую тридцатку. Начались мои мучения. Что делать мы практически не знали. Не знал никто. Полученные с министерства инструкции были оторваны от реальной жизни. И пришлось выкручиваться. Оценкой нашей работы по научной организации труда мог быть условный годовой эффект. Вот и пришлось заниматься не организацией, а рационализацией производства и внедрением новшеств. Это было понятней. Мне повезло. Наступало время использования полиэфирных лаков в отрасли. Фабрика в стороне от этого не осталась. Во внедрение этих лаков я полностью окунулся. Окунулся, чтобы не было разговоров, что есть такой отдел, неизвестно чем занимающийся. Для внедрения полиэфирных лаков нужны были наливные машины новой конструкции. Сливные головки у них должны были быть плотинного типа. Для уменьшения явления кавитации шестеренчатые насосы необходимо заменить на шнековые. Промышленность таких наливных машин не выпускала. Фабрике пришлось своими силами изготовить такое оборудование. Конструкция оказалась настолько удачной, что в последующие годы фабрикой было изготовлено более десятка таких машин. И не только для себя, но и для других предприятий. Нужно было и другое поколение полировальных станков барабанного типа. Производство этих станков освоил Московский завод деревообрабатывающих станков и линий. Коль я окунулся в эту работу, то директор командировал меня на этот завод. Впервые я попал в столицу. Оказалось, что я был не единственным гонцом на заводе. Страна наша тогда была велика. Велико было и количество мебельных фабрик. И как-то все одновременно бросились осваивать полиэфирные лаки. Легко было проталкивать вопросы отгрузки станков представителям южных республик. Они приезжали с деньгами. У меня денег не было. Но мне повезло. Заместителем директора завода оказался наш земляк из-под Жлобина. Его еврейскую семью фашисты уничтожили, он каким-то чудом остался жив и осел в Москве. И он попросил меня, навести справки о его возможных родственниках в Белоруссии. В общем, мы поладили и шесть станков были отгружены нашей фабрике. Эффект от внедрения лаков был налицо и это зачислилось моему отделу.
        Здесь я должен остановиться на нашем директоре и главном инженере.
        Директором фабрики был Гончаров Фёдор Николаевич. Это был довольно грамотный инженер и опытный администратор. Но был чрезвычайно самолюбив и испорчен лестью подчинённых многолетнего директорства. На ногах он стоял крепко, фабрика работала стабильно. Перед работниками министерства голову не преклонял. Это его и погубило. Может, ему следовало быть немного гибче. Чаще откликаться на личные просьбы чиновников министерства. И ещё, он не дружил с торговлей.
       Первый удар Гончаров получил за качество продукции, хотя этому он всегда уделял огромное практическое внимание. Малейший случай забивания, а не закручивания шурупа, им преследовался жёстко. Столяр, уличённый в этом, на три месяца переводился на более низкооплачиваемую работу. В общем, упрёк Гончаров получил незаслуженный. Известному редактору киножурнала «Фитиль» Сергею Михалкову видно по плану необходимо было сделать очередной выпуск на тему о качестве. В результате закулисных игр в министерстве и торговле недобросовестные люди, а врагов у Гончарова было предостаточно, дали свои предложения Михалкову. Может и не лично Михалкову, а его помощникам. Был отснят сатирический выпуск  « Здравствуйте, я из Бобруйска». Всем нам того поколения всегда нравилось смотреть юмористические выпуски «Фитиля», бичующего недостатки нашего общества. Но когда о чужих, неизвестных нам случаях. Когда мы увидели вышедший на экран «Фитиль» о нас, то все оказались в шоковом состоянии. Факты были настолько беспардонно сфальсифицированы, что не поддавалось никакому разумению. Лично у меня к редактору отношение изменилось и не в лучшую сторону.
       Второй удар Гончаров получил, когда было организовано объединение «Бобруйскдрев». При его самолюбии он стал не первым лицом, а только заместителем генерального директора. Но не это главное. Властный генеральный директор Александр Санчуковский, недолюбливающий Гончарова просто его затоптал. Пару лет работы рядом и как результат – инсульт. Затем второй, и всё, Гончарова не стало.
        Теперь о главном инженере фабрики Колодяжном Кузьме Ивановиче. Он пришёл на фабрику с лесокомбината, где проработал не один год руководителем фанерного цеха, будущего фанерного завода. Производство фанеры было не маленьким – около тысячи рабочих. Сложное оборудование, большое инженерное хозяйство. Так что на фабрику пришёл опытный инженер. Да и сам по себе это был человек – умница. Очень высокой степени интеллигентности. Обладал хорошим юмором. Был интересным собеседником. Любая степень контакта с ним была мне приятна. Я часами не выходил бы из его кабинета. Директора же я побаивался. И был всегда рад покинуть его кабинет. Нет, Гончаров был человеком дела, но он давил на психику.
         Эти двое первые лица фабрики невзлюбили друг друга. Об  их антагонизме по фабрике ходили легенды. Власти у Гончарова было больше, он был директором, и Кузьма Иванович потихоньку сдавал позиции. Позиции по здоровью. В шестьдесят восьмом  он лег в госпиталь. И оттуда не вышел. Рак лёгких. Хоронили его в тридцатипятиградусный мороз. Это запомнилось.
          После смерти Колодяжного главным инженером назначают Глебко Николая Григорьевича, а на его место главным технологом меня. Это повышение, но главное, я избавился от нелюбимой  работы. У меня будет живая работа, где я смогу применить свои знания и уже небольшой опыт.
         В технологическом отделе у меня работали Масюкевич Владимир, Медведева Ольга, Дубинина Ольга и Леонович Раиса.
         Фабрика выпускала много всякой заказной мебели. Эту мебель производили несколько специализированных бригад. Но зачастую, мебели было столько, что подключалась к этому бригада шаблонщиков. Это для меня, главного технолога, было плохо. Через бригаду специалистов -  шаблонщиков проходила вся необходимая технологическая оснастка. Нужда в ней была постоянная, а тут путается заказная мебель. Бригадиру шаблонщиков Науму Ресину со мной не хотелось портить отношения. Он понимал, что оснастка нужна. В то же время он не хотел портить отношения и с начальником производства Кораном, подкидывающим заказы и тем более с директором, санкционирующим эти заказы.
        Что такое заказная мебель в те времена попробую показать на одном примере. Шестьдесят девятый год. Страна готовится широко отметить столетие со дня рождения Ленина. В Москве решили к этой дате провести реконструкцию кремлёвского здания, где заседает Совет Национальностей Верховного Совета. Другими словами собирались привести в европейский вид Младший парламент. Это говорили так в Москве. К этой работе был привлечён целый ряд ведущих мебельных фабрик страны. Сюда вошли московские предприятия, рижские и наша фабрика. Рижане, например, оборудовали кабинет и бытовые комнаты Подгорного, находящиеся в этом здании.
          Нам достался балкон, опоясывающий весь зал заседания. Мне самому неоднократно приходилось выезжать в Москву и месяцами там руководить монтажными работами. Там же работал и Ресин со своими столярами. На месте приходилось решать вопросы комплектации металлическими изделиями. Совместно с рижским руководителем работ Имантом Бейзитерсом не раз выезжали по этим вопросам на Горьковский автомобильный завод и его филиалы.
      А на фабрике кроме трёх цехов на основной территории появились ещё два. К фабрике присоединили артель «Первое Мая» на улице Каменского. Этот стал цехом № 4. Присоединили мебельный цех станции Ясень, ранее подчинённый Осиповичскому промкомбинату. Он стал цехом № 5. По этим двум цехам работы было непочатый край. Со всеми начальниками цехов я сработался неплохо. Первым цехом руководил Миличёнок Володя. С ним мы ещё мастерили в одной смене и ладили давно. Подружился я и с начальником второго цеха Пальчуком Борисом Мойсеевичем. Я только окончил институт, а он наоборот, поступил и часто обращался за консультациями. Приятно было работать и с начальником присоединённого четвёртого цеха Капланом, хотя он и проводил черту между цеховыми и конторскими  работниками, называя последних «джеятелями». Но человеком он был незлобивым,  и с ним было легко работать. Легко было работать и с начальником Ясеньского цеха Клочковым Григорием Ивановичем. Он был человеком покладистым, а его работники - неизбалованными.
        Много, очень много мне помог в становлении главного технолога главный конструктор Кацнельсон Наум Львович. Это был технический мозг фабрики. Он был на десять лет старше меня, опытнее. Мне было чему поучиться у него. Он видел во мне прилежного ученика и что мог, отдавал мне. Много лет мы проработали вместе, даже когда я ушёл в управление объединения и стал фактически его начальником. В восьмидесятые годы Наум Львович эмигрировал в Соединённые Штаты. Поселился в городе Балтиморе. Говорили, что он там неплохо устроился  по мебельной специальности. Это редкость. Работал на фирме, ведущей оформление интерьеров по заказам. Заработал репутацию хорошего дизайнера. Говорили, что труд его хорошо оплачивался.
        В семидесятом закрутились дела с реконструкцией фабрики. На это бюджет выделил средства. Краснодарский институт «Гипромебель» разработал проектную документацию на строительство блока цехов мощностью в пять миллионов рублей. Началось строительство корпусов. Затем пошло поступать оборудование. Оборудование наше, отечественное. В это время в Москве в Сокольниках  впервые прошла международная выставка «Лесдревмаш». Побывав на выставке, мы поняли, что страна в станкостроении для мебельной промышленности безнадёжно отстала от Запада на многие десятки лет. В верхних эшелонах это, наверное, тоже почувствовали. Вдруг новость. Союз закупил в Западной Германии новейшее оборудование для оснащения десяти мебельных фабрик. В список этих фабрик вошли и мы. Ставилось условие – через полгода после поставки оборудование должно было заработать. По вопросам строительства дела шли неплохо. После возведения корпусов шинного комбината стройтрест смог перекинуть на фабрику свои значительные силы. Всё остальное легло на технологическую службу. Надо было менять проект. Начались поездки в Москву для защиты технико-экономического обоснования. Мощность фабрики увеличилась уже не на пять миллионов рублей, а на двенадцать с половиной. Краснодарский институт «Гипромебель» не мог справиться в такие сжатые сроки с новым проектированием. Мы были не одни у этого института. Союзное министерство предложило проектными работами заняться своими силами, но под руководством специалистов института.
        В Краснодар мы выехали бригадой. Я взял с собой в помощь технолога Ольгу Медведеву. Выехал с нами и главный механик фабрики Левин Леонид. Мы с Ольгой занялись технологическими планировками. Надо было срочно определиться с перечнем оборудования и передать его в Москву. Левин занялся вентиляцией.
        Мы с Ольгой запроектировали многопильный станок с программным раскроем плиты, линии форматной обработки и облицовки кромок щитов, линии с однопролётными прессами, сверлильно-присадочное оборудование, комплект оборудования набора облицовок из шпона. Запроектировали также отделочное оборудование. Особое внимание уделили оборудованию по изготовлению и заточке инструмента.
        Запроектированное нами оборудование начало поступать и сразу монтироваться. Это оборудование, за небольшими изменениями, стоит и по сегодняшний день. В связи с тем, что объём выпуска мебели увеличивался значительно, мы убедили работников института перепроектировать административно-бытовой корпус. Первоначально он был спроектирован, как четырёхэтажное здание. После перепроектирования он подрос до семи этажей. Вот таким он стоит и сегодня.
       За время нашей командировки нам удавалось и неплохо отдыхать. Отдыхать на море два выходных дня. Работники института нам подсказали, что на Геленджик летит самолёт АН-24. Время полёта всего 30 минут. Цена билета равна стоимости бутылки водки. Время вылета удобное. В шесть часов утра вылетаешь и туда и оттуда. Назад после непродолжительного перелёта успеваешь позавтракать и заняться делом. Однажды мы решили немного сэкономить и решили добираться поездом и автобусом с пересадкой в Новороссийске. Мытарства этой поездки запомнились надолго. Командировка заканчивалась. Не думал я, что монтажом оборудования мне уже заниматься придётся мало. Через полгода я уйду с фабрики. Изменится и сам статус фабрики. С 1 января 1971 года она станет филиалом крупнейшего в Белоруссии объединения «Бобруйскдрев». Я продолжу технологическую работу, но уже в более другом качестве.
        К тому времени у меня уже было высшее образование. Институт я окончил едва ли не с отличием. Годы работы с людьми выработали у меня определённые характер. Появилась твёрдость, если это требовалось.


Глава четвёртая. Объединение «Бобруйскдрев».

        Начались очередные реформы в стране. Был взят курс на создание объединений. Не минуло это и нашей отрасли. В Бобруйске было создано объединение «Бобруйскдрев». Головным предприятием был определён лесокомбинат, переименованный в фанеро-деревообрабатывающий комбинат, сокращённо ФанДОК. Комбинат находился на правом берегу реки Березины в районе Минского форштадта. Это предприятие было крупнее мебельной фабрики имени Халтурина. Пятитысячный коллектив выпускал в год до 50-ти тысяч кубометров фанеры, свыше 150-ти тысяч кубометров пиломатериалов, 10 миллионов квадратных метров  древесно-волокнистой плиты, шпон, паркет, пластики, столярные изделия и мебель.
       В состав объединения на правах филиалов без своего расчётного счёта вошли Бобруйская мебельная фабрика имени Халтурина, Бобруйская мебельная фабрика № 2, Жлобинская мебельная фабрика, Рогачёвская мебельная фабрика, Могилёвская мебельная фабрика. Кроме того, в состав объединения влились два леспромхоза – Бобруйский и Осиповичский. В созданном производственном объединении работало свыше двенадцати тысяч человек. Объединение выпускало практически любые изделия деревообработки, начиная с заготовки леса. Все полученные при этом отходы поглощались заводом ДВП. Кроме того, опилки шли на, расположенный через забор, гидролизный завод.
       Мне было предложено возглавить технологическую службу мебельного производства объединения. Жене предложили работу в центральной заводской лаборатории.
       К моменту создания объединения на ФанДОКе заканчивалось строительство цеха паркетной доски. Цех имел четырёхэтажный бытовой корпус. Два этажа было отдано техническим службам управления объединением.
       Мебельные предприятия объединения к началу его создания уже были несколько специализированы на какой-то определённый вид мебели. Но многое переплеталось и дублировалось. Поэтому был взят курс на жёсткую предметную специализацию фабрик. Я понимал, что без предметной специализации будет трудно осуществлять технологическую специализацию.
       Могилёвской мебельной фабрике оставили только мягкую мебель. Не свойственную ей корпусную мебель и столы передали фабрике имени Халтурина. Бобруйскую мебельную фабрику № 2 специализировали только на корпусной кухонной мебели. Ясеньский цех передали этой фабрике. Цех был специализирован на выпуск кухонной обеденной группы, то есть столы и табуреты. Этой продукцией комплектовались кухонные наборы своей головной фабрики. В дальнейшем цех стал комплектовать обеденной группой и Жлобинскую мебельную фабрику, переведённую также на выпуск кухонной мебели. В те времена кухонной мебели было построено в неограниченном количестве. У Жлобинской мебельной фабрики забрали не свойственную ей встроенную мебель и перевели её на головное предприятие. Освободили фабрику и от медицинской мебели. Эту мебель министерство разместило на других предприятиях Белоруссию. Министерство разгрузило также Рогачёвскую мебельную фабрику от школьной мебели. Эта фабрика была специализирована на выпуск детской мебели для комплектации детских садов. Помощь министерства в освобождении медицинской и школьной мебели понятна. Процессы предметной специализации шли на уровне республики. Всё описанное выше и вместившееся в несколько десятков строчек выполнилось не сразу и не так легко. В жизни всё было сложнее. На решение вопросов предметной специализации ушло несколько лет. За этим стояло не только техническое перевооружение, но надо было преодолеть заскорузлую психологию людей.
       Кроме фабрики имени Халтурина остальные предприятия были менее мощные. Технология была у них устаревшей, механическая служба - слабой. В отношении технического перевооружения нам неимоверно повезло. Фабрика имени Халтурина до поставки импортного оборудования успела под её первоначальную реконструкцию получить свыше полусотни единиц оборудования, которое начало числиться грузом неустановленного. Пусть это было не импортное, но новое отечественное оборудование. Фабрика легко расставалась с этим оборудованием. Для присоединившихся фабрик это были лакомые куски и благодаря этому они неплохо переоснастились.
        ФанДОК имел сильную механическую службу и оказывал помощь филиалам. Не только в установке этого оборудования, но и в изготовлении нестандартного оборудования. В течение двух-трех лет фабрики начали преображаться. С них уже можно было потребовать увеличения объемов производства. И это произошло. Наверное, из всех потуг правительства реанимировать плановую неповоротливую экономику, создание объединений дало положительный эффект в стране. Небольшие предприятия до создания объединений мало какую помощь могли получить от министерств. С созданием производственных объединений эти фабрики получали не только практическую помощь в техническом перевооружении, но и в обеспечении сырьем, инструментом. Наконец, помощь в высококвалифицированных специалистах любого уровня, которых на фабриках не было.
      Генеральным директором объединения был Санчуковский Александр Александрович. Он прошел войну, был тяжело ранен. До войны окончил учительский техникум, а в послевоенные годы, когда уже был директором лесокомбината,  заочно окончил лесотехникум. Характер имел сложный и суровый. Хорошо разбирался в людях. От него трудно было услышать похвалу, зато легко было попасть под его гнев. Но был отходчив. С Санчуковским  связан целый этап в работе объединения. При нем было сделано много и с большим напряжением. Расслабляться он не давал.
     Главным инженером первоначально был Лежень Владимир Иванович. Вскоре он был выдвинут на пост заместителя министра и, большого следа за собой не оставил. На его место был назначен Рыщук Леонид Иванович. Это был очень грамотный инженер. Мне с ним было работать трудно и легко. Трудно потому, что он мебельного производства не знал и не хотел в него вникать. Хотя он был моим руководителем, помощи от него не было никакой. Все было отдано мне на откуп. Вот и легко было тем, что он мне не мешал. Близкими с ним мы никогда не были.
     У меня был свой круг общения. На более деловой почве. Не реже одного раза в месяц проходили так называемые Советы директоров. Кроме того, раз в квартал проводились балансовые комиссии. В этих случаях в Бобруйск приезжали руководители мебельных фабрик. После встряски, устраиваемой Санчуковским на Совете директоров или на балансовой комиссии, руководители фабрик собирались у меня дома. Жена всегда хлебосольно принимала гостей. В спокойной обстановке мы обсуждали наши дела и проблемы. Строили планы.   Перестали собираться с восемьдесят шестого года, после известного горбачевского указа, ибо кампания борьбы принимала уродливые формы и, можно было нечаянно замараться. Нас разобщили.
     Регулярно выезжали мы, специалисты, на свои филиалы. Выезжали в одиночку и бригадами. Как правило, каждый по своей работе оказывал соответственную помощь филиалу.
     В начале семидесятых Рижский лакокрасочный завод освоил производство полиэфирной эмали. Технология ее нанесения была близка к полиэфирным лакам, может за исключением некоторых нюансов. Она мне была хорошо знакома. Полиэфирную эмаль уже освоил Смоленский мебельный комбинат. Ему первому была выделена эта эмаль. Тогда все выделяли. У нас сначала решили внедрять полиэфирную эмаль на мебельной фабрике № 2. Для этого мы ей изготовили нужное нестандартное оборудование. Выделили шлифовальные и полировальные станки. Съездили небольшой бригадой в Смоленск, поучились. В результате хорошей подготовки полиэфирная эмаль пошла у нас сразу и без особых трудностей. Новая технология отделки позволила выпускать наборы кухни на высоком уровне. Если московские наборы и выигрывали, то только благодаря комплектующим изделиям  и хорошей фурнитуре. Это уже зависело от снабжения, а столичные предприятия были здесь в привилегированном положении. Следующим этапом было внедрение полиэфирных эмалей на Жлобинской мебельной фабрике. Фабрика имела хорошие производственные площади. Это позволяло внедрить эмали с более высокой степенью механизации.
     Слабым местом в нашей мебели и соответственно конкурентоспособности была плохая комплектация. Служба снабжения этими вопросами заниматься не хотела. Ее захлестывали текущие вопросы обеспечения техническими материалами. Да и кому хочется брать на себя  дополнительную обузу. Эту позицию и занял ловкий начальник снабжения.
    Я понимал, что дальше так нельзя. В нашем республиканском министерстве нашел единомышленника. Это был Жук Михаил Яковлевич, занимающий должность начальника отдела фурнитуры министерства. Не один раз мы с Михаилом съездили в Москву в союзное министерство. Не в одни двери стучались. Нам повезло, на базе московской мебельной фабрики № 13 было создано всесоюзное объединение «Москомплектмебель». Там был создан отдел комплектации, который возглавил инициативный руководитель. Мы попали в поле зрения этой комплектующей организации. Как результат, наши кухни стали оснащаться мойками, смесителями, часами с таймерами, воздухоочистителями, всевозможными сетчатыми емкостями.
   Наши кухни стали высококомфортабельными. Спрос на них стал ажиотажным. Причем на долгие годы.
     Но мы не хотели зависеть от Москвы. Республика Белоруссия  была   промышленно развитой. Пришлось мне создать у себя подотдел комплектации. Не всем это нравилось. Не все понимали необходимость в такой службе. Мы взяли курс на внедрение комплектующих изделий мебели на предприятиях республики. Такое мощное предприятие, как Минский завод холодильников нам освоил изготовление пластмассовых ящиков. С каждым годом подключались один за другим заводы республики на производство для нас комплектующих изделий. И когда впоследствии развалился Союз и, соответственно стали рваться между республиками связи, моя служба не дала ни одного сбоя. Мы были на высоте. Но до этого времени было еще далеко.
    Еще существовал Советский Союз и его Коммунистическая партия. Впервые с дискриминацией не члена партии я столкнулся, когда работал на фабрике имени Халтурина еще мастером. Практиковались партийные зачитки закрытых писем о культе личности, других негативных сторон нашей жизни. В открытой прессе это не публиковалось. Чувствовал себя неловко, узнавая после таких зачиток все от своих подчиненных рабочих, членов партии.
     Когда меня назначили главным технологом, то директор сказал, что должность обязывает вступить в партию. Но потом до поры до времени никто мне не напоминал об этом и это меня устраивало. Не освобожденным секретарем партийной организации фабрики был Дубовик Федор Степанович, работавший начальником ОТК. Это был очень положительный человек, уважаемый в коллективе. Как-то Федор Степанович подошел ко мне и сказал, что в горкоме партии получил за меня нагоняй. Там случайно узнали, что главный специалист предприятия беспартийный. Вопрос поставили ребром – «или - или». Федор Степанович предложил мне немедленно написать заявление, что я и сделал. Общее собрание фабрики проголосовало за принятие. Повез парторг документы в горком, а там ему сказали, что надо принять на фабрике в партию троих рабочих и одного инженера. Вот такая была статистика. Я и рад был, что на этом остановилось. Но все было впереди. Создается объединение. Я не член партии и меня назначают не главным технологом, а заместителем. Главным технологом назначают партийного. Дискриминация на это не кончилась. В Могилеве заместителем председателя облисполкома работал Бодунов, бывший главный инженер лесокомбината. Он курировал промышленность области и в том числе так называемую местную. Работой начальника областного управления местной промышленности Бодунов был не доволен. Он предложил по своим каналам друзьям по прежней работе кого-нибудь порекомендовать на руководство местной промышленностью. Порекомендовали меня. В принципе, я тоже был не против переехать в областной центр. Квартира обещалась немедленно. И в том строящемся доме, куда я ткну пальцем. А затем Бодунов спохватился, ведь мою кандидатуру обком может и наверняка не утвердит. И я отступил. Но уже твердо понял – не члену партии ходу в будущее нет. Федор Степанович узнал о моих превратностях и решил возобновить мое вступление. Удивительно, но на этот раз возражений в горкоме не было. И я стал сначала кандидатом, а затем членом партии.
    У меня была еще не одна возможность переехать в Могилев. В областном центре была построена новая мебельная фабрика в системе бытовой мебели. Директор фабрики, бывший бобруйчанин, настойчиво предлагал мне идти к нему главным инженером. Мы были с ним знакомы давно, еще со времен учебы  в институте. Я шел тогда от него на пару курсов впереди. Я не захотел идти работать к нему, что-то сдерживало меня. Не лежала душа работать с ним, уж больно он был жуликоватым.
      Были еще случаи расстаться со своей работой, в которую я основательно влез. С директорами Могилевской мебельной фабрики Воробьевым Владимиром Емельяновичем, Жлобинской мебельной фабрики Ворончихиным  Владимиром Васильевичем и Рогачевской мебельной фабрики Мейтиным Феликсом Залмановичем я очень дружил. Это были мои преданные настоящие друзья. И все они в разное время хотели меня заполучить к себе в главные инженера. Но я уже твердо решил свою работу не менять. По крайней мере, по своей воле. А по не воли? Вот один пример. Однажды проходил Совет директоров. На трибуну был приглашен руководитель Могилевской мебельной фабрики. Вышел с докладом главный инженер фабрики Сидоров Валерий, так как директор фабрики Воробьев был серьезно болен и находился в больнице. Санчуковскому, который проводил Совет, что-то не понравилось в докладе Сидорова и он, перебивая его, спросил, почему не приехал сам директор. Ему сказали, что Воробьев в больнице, Санчуковский тотчас Сидорова отправил с трибуны и поднял меня. Я встал. Мне было предложено немедленно выехать и исполнять директорство до выздоровления Воробьева. Обсуждать, ехать или не ехать, с Санчуковским не было принято. Назавтра я уже был в Могилеве. Коллектив фабрики о моем приезде уже знал. По своим предыдущим приездам меня люди уже знали. Поэтому в работу я вошел сразу. Коллектив был ко мне доброжелателен, и все мои команды выполнялись с усердием. Может быть, людям хотелось показать перед работником объединения – вот, мол, какие мы хорошие. Месяц завершили мы с хорошими показателями. Впервые за все время был выполнен план по кооперированным поставкам. Могилевская фабрика изготовляла  для фабрики имени Халтурина гнутоклееные заготовки для ящиков. Очень мне помогал, попавший в опалу, главный инженер Сидоров. Помогали и другие специалисты. Мое директорство несколько затянулось. Воробьев потихоньку поправлялся, но не спешил приступать к работе. Потом он взял отпуск. Наконец-то он вышел на работу и моя «ссылка» закончилась. Еще не раз мне приходилось выезжать в такие длительные командировки, особенно, в Жлобин.
     После смерти Санчуковского в восемьдесят первом году к нам приходит генеральным директором Куличков Александр Николаевич. До этого он десять лет проработал в объединении сначала начальником центральной лаборатории, а затем директором мебельной фабрики имени Халтурина.
      Если Санчуковский уделял все внимание только производству, то  Куличков сразу же взялся за культуру производства и, особенно за благоустройство территории ФанДОКа. Во времена Санчуковского на территории комбината была непролазная грязь. Тротуаров было мало. Вместо тротуаров люди ходили по шпалам железной дороги. Благо железнодорожных путей на комбинате было с добрый десяток километров. Постепенно плохо мощеные дороги покрылись асфальтом, появились тротуары. Территория начала озеленяться. Главной же заслугой Куличкова было создание инструментального цеха. Инструмент всегда нужен. Начальником создаваемого инструментального цеха Куличков назначил бывшего главного инженера Могилевской мебельной фабрики Майко Владимира. Майко энергично взялся за дело. Цехом было освоено изготовление инструмента с твердосплавными напайками. При Куличкове началось строительство второго завода ДВП мощностью пятнадцать миллионов квадратных метров. Начал строиться и новый административный корпус управления объединением.
     Куличков надолго не задержался. Вскоре он уехал в Могилев. Там его назначили заместителем председателя облисполкома. Затем был депутатом Верховного Совета. После депутатства президент республики назначил Куличкова  губернатором Могилевской области. Затем работал в администрации президента, после министром торговли республики.
     Еще до ухода Куличкова в объединении начал работать начальником планового отдела объединения Владимир Таранов, бывший директор Глусской мебельной фабрики. После Куличкова он станет генеральным директором производственного объединения «Бобруйскдрев». Таранов взял курс на развитие производства мебели на головном предприятии. Сначала начали производство кухонной мебели. Для этого приспособили построенное ранее складское помещение. Расширили его, поставили хорошее импортное оборудование, поначалу польское, а затем западногерманское. Цех под № 27 заработал. Первоначально мыслилось, что цех будет поставлять готовые щитовые детали своим филиалам, в первую очередь мебельной фабрике № 2. Поначалу так оно и было.
       Было закончено строительство завода ДВП-2. Он начал выдавать продукцию. Но наступали другие времена.

Глава пятая. Наш новый дом.

      Через полгода после создания объединения, я уехал в отпуск в родной город на Украину. Мать серьезно болела, и ее надо было морально поддержать. Во время отпуска я решил посетить местный мебельный комбинат. Я знал, что также как и мы, комбинат получил комплект западногерманского оборудования. Мне было интересно, как идет монтаж этого оборудования. Я зашел к главному инженеру комбината Зубрицкому Валерию, мы учились с ним в одной школе в параллельных классах. Обменялись мнениями по монтажу и возникающими трудностями у них и у нас. Потом Валерий неожиданно меня спросил, не хочу ли я вернуться на родину. Я сказал, что ностальгия по родному городу, у меня постоянна. Тогда он оставил меня в своем кабинете и ушел к своему генеральному директору Костенко. Директор меня пригласил к себе, познакомились. Костенко поинтересовался нашим производством, а также моей работой. Затем он сказал, что на комбинате имеется вакантная должность заместителя главного инженера по новой технике. Спросил, не могу ли я занять эту должность. Я ответил, что в принципе это возможно. Но есть вопрос, это квартира. Это был для меня больной вопрос. Мы по-прежнему жили четыре человека в неблагоустроенной коммуналке. Костенко сказал мне, что строится дом и в конце года квартирный вопрос решится. Я пообещал, что дома посоветуюсь с женой и позвоню. Я не позвонил. Не позвонил вот почему. После приезда я одному, другому рассказал о предложенной должности. Те, кому я рассказал, рассказали еще кому-то. Осведомителей у нас всегда хватало. Буквально через несколько дней,  вызывает меня Санчуковский. Он сразу обвинил меня, что я беру с квартирой его за глотку. Я говорил, что даже не заикался на эту тему. Он что-то чиркнул в календаре и выставил меня из кабинета. На другой день меня пригласил Юшкевич, заместитель генерального по быту, и сказал, чтобы я ехал на свою бывшую фабрику, где я стоял на очереди, кажется, вторым, сказал, чтобы я привез выписку решения профсоюзного комитета о выделении мне квартиры. При этом он сказал, что фабрике для этого выделено две квартиры и одна из них персонально для меня. Я поехал, зашел к Акушевичу, и тут началась мышиная возня. Акушевич начал мне объяснять, что мол, есть внеочередники, что тут возникают вопросы. Я развернулся и уехал. На другой день квартиры с фабрики были отозваны, а я сразу получил от председателя профкома уже объединения Соркина выписку решения. Так решился мой квартирный вопрос, и звонить на Украину не было смысла. Лучше синица в руке, чем журавль в небе.
Квартира мне была выделена трехкомнатная, на втором этаже в новом микрорайоне. Микрорайон только начинал застраиваться. Ни магазинов, ни школы, ни детского сада не было. Стояли в поле островком несколько жилых домов. И кругом грязь. Недаром в народе район назвали Доманским. Как раз перед этим произошли события на китайской границе на спорном острове. Прошло уже тридцать лет, а район так и называют неофициально – Доманский. Но жить надо было. Появились тротуары, открыли в нашем доме продовольственный магазин. Через год открылась школа и детский сад. Через дорогу строилась АТС. Потом появились и другие магазины, поликлиника.
     После того как вселились, я начал осваивать строительные профессии. Сразу сменил замок, тот, который поставили строители, открывался не только любым соседским ключом, но и просто от пристального взгляда. Меняли замки все. Меняли, наверное, все новоселы великого Союза. Где-то несколько условных замковых заводов работали впустую, на ветер. И это продолжалось не одно десятилетие. Где уж нам Запад догнать.
     Дальше были полы. Они были сделаны из хорошего добротного паркета. Но строители не пошлифовав его как следует, вымазали какой-то грязной мазилкой. Пришлось освоить профессию циклевщика, а затем пол отлакировать. Та же история со стенами. Стены в комнатах были небрежно поштукатурены и окрашены грязно-салатовым колером. Пришлось все смывать и оклеить обоями. Так, что и профессию клейщика обоев также освоил. Стены кухни и ванной комнаты были окрашены в темно-синий цвет. Преодолел и это, пришлось освоить профессию плиточника.
      На старую квартиру мы ничего из мебели не покупали. Ее просто не было куда ставить. Когда сделали ремонт, то и возник вопрос мебели. Ее мы взяли в кредит сразу всю, и стенку, и мягкую мебель, и спальню, и кухню. Хорошие в этом плане были времена, сейчас в кредит все это не возьмешь.
     Не было телефона, к которому мы так привыкли, да и по работе он требовался. Разрешился этот вопрос неожиданно. На Рогачевскую мебельную фабрику как-то приехал один из руководителей шинного комбината. Шинный комбинат строил много детских садов и, ему требовалась мебель для их оснащения. Тогда не было как у нормальных людей, есть деньги, бери и покупай что-либо, ну, хоть детсадовскую мебель. Нет, тогда надо было иметь выделенный наряд, да еще на определенный квартал. Вот потому  в Рогачев и приехал один из руководителей БШК, чтобы попросить мебель поставить досрочно. Главный инженер Мейтин, а он на тот момент замещал директора, легко решил вопрос. Он накануне заезжал ко мне домой и был удивлен, как это я обхожусь без телефона. Я показал в окно на строящуюся АТС, при этом заметил, что кое-кто из соседей-шинников от своей заводской АТС телефоны имеют. Мейтин сам вспомнил об этом разговоре и, спросил шинного начальника, а нельзя ли поставить телефон его товарищу-бобруйчанину. Назавтра в прихожей у меня стоял телефон. Наша семья постепенно приходила к цивилизации.
      Были трудности с детьми. Школа только строилась, дочери приходилось ездить в свою старую школу, а это было далеко, на другом конце города. Транспорт работал скверно. Троллейбус в нашем районе пошел только через несколько лет. Наконец, дождались открытия школы. 
      Когда сыну исполнилось три года, то с большими трудностями получили место в детском саду в нашем районе. Но проходил он туда совсем мало, тяжело заболел. На нашу медицину надеяться было нельзя. Заболевание почек – это серьезно. Жене пришлось работу в лаборатории бросить и самой заняться лечением. Лечила только травами, ну и диетой, конечно. И произошло чудо. Сын поправился. Чтобы быть рядом с домом и малолетним сыном, жена закончила курсы электромехаников лифтового хозяйства и устроилась на пульте в соседней девятиэтажке. Думала, что это временно, но получилось так, что проработала там до самой пенсии.
      Наш район потихоньку благоустраивался. Если на нашем квартале были выстроены маловыразительные пятиэтажки, то уже на следующем квартале нашей улицы выросли двенадцатиэтажные дома, гостиница, дворец культуры.
     Дети подрастали. Дочь Светлана незаметно окончила среднюю школу. Поступила в Минске в институт культуры на заочный факультет библиотековедения и библиографии. После окончания института ушла работать в городскую библиотеку. Вышла замуж. Родилась внучка. Замужество не удалось, пришлось развестись. Второй муж у Светланы военнослужащий. В то время он служил в Германии. Уехали туда, в Вюнсдорф, и дочь с внучкой. Когда Советская Армия покидала Германию, они вернулись в Бобруйск. Дочь стала заведующей библиотекой, а зять, Сергей Калюта, стал служить в воинской части, расположенной в крепости. Вот и сын  Герман закончил школу. Параллельно закончил и художественную школу. Рисовать он всегда любил, пошел сын по моим стопам. После армии, а служил он в Москве, поступил в Минский технологический институт. Сейчас это технологический университет. После окончания института сын стал также работать в нашем объединении. Сначала рядовым инженером, а затем заместителем главного технолога. Время пришло жениться и сыну. Кроме зятя у нас появилась невестка Лиля.
   В нашей трехкомнатной квартире стало тесно. Стали в очередь на расширение жилья. Нам повезло. Можно было строиться с помощью так называемого долевого участия. Приняли участие, и с помощью кредита построили квартиру. Это для сына. А вторую квартиру получил зять. Вот мы и разъехались и стали только в гости друг к другу ходить да перезваниваться.

Глава шестая.  Объединение «Бобруйскдрев» и его трансформации.

      В стране шла перестройка. Это так называлась реформа официально. Я назвал бы это точнее – хаос перестройки. Руководство страны на тот момент оказалось бездарным. Не было четко выработанной программы.   Экономика страны разваливалась. Людей в руководстве, способных плавно перевести экономику на демократические рельсы не было. На рельсы рыночной экономики.
      Начала понемногу, а затем лавинообразно развиваться и страна. 
      Развалился не только Союз. Разваливаться начало и огромное наше объединение. Сначала мебельная фабрика имени Халтурина попросила самостоятельности. Таранов не возражал против этого. Трудности были только в самом процессе развода. Каждый хотел отхватить пирог пожирнее. Свою положительную роль  объединение уже сыграло. За годы перестройки у филиалов появились иждивенческие настроения. Каждый тянул одеяло на себя. Фабрика имени Халтурина, оснащенная прекрасным оборудованием, могла работать самостоятельно и пользоваться всеми благами, что заработает. За фабрикой последовали и некоторые другие мебельные филиалы. Самостоятельности запросил и один из леспромхозов. В составе объединения кроме ФанДОКа с его заводами осталась только Рогачевская мебельная фабрика и один леспромхоз.
      Освободившись от большого груза филиалов, появилась возможность уделить внимание головному предприятию.
      Экономику Таранов знал прекрасно. Ведь до назначения генеральным он руководил планово-экономическим отделом объединения. Вот и начал он экономические реформы. Вышли из состава концерна, бывшего министерства. Минск отнесся к этому болезненно. Объединение стало народным, но от этого переименования ничего не изменилось. Следующий шаг Таранова  - это выкуп предприятия и его акционирование. Мы стали называться открытым акционерным обществом «ФанДОК». Это тоже по сути ничего не дало. Люди не почувствовали себя хозяевами предприятия. Во-первых, люди были испорчены системой, властвующей семьдесят с лишним лет. За эти десятилетия лучший слой нашего народа был физически уничтожен. Во-вторых, разве могли поднять инициативу и трудолюбие людей символичные дивиденды в момент разрастающейся инфляции.
     Однако за этот период было сделано на головном предприятии много. Было закончено строительство административного корпуса. Все управление собралось в одном месте. Цех паркетной доски, который возглавлял Борис Соркин, было решено переориентировать на мебельную фабрику. Для производства паркетной доски в свое время было установлено оборудование, неудачно скопированное у шведов. Это оборудование не могло дать качественной продукции. Из-за этого предприятие часто имело неприятности со стороны потребителей. А поправить положение на действующем оборудовании и при плохих местных материалах было невозможно. Кроме этого паркетная доска была очень сырьеемкой продукцией. Затратив столько же сырья, мебели можно было бы получить гораздо больше.
     С тех пор, как фабрика имени Халтурина была переоснащена на западногерманское оборудование, прошло двадцать лет. Однако станкостроительная промышленность для деревообработки все также отставало на многие десятки лет от Запада. Таранов решил  воспользоваться лизинговыми отношениями с австрийскими фирмами. В кратчайший срок вновь созданная фабрика на месте паркетного цеха была оснащена новейшим оборудованием. Фабрика получила возможность выпускать любую мебель в экспортном исполнении. На предприятии вырастали кадры мебельщиков. Кроме того, с наших бобруйских  фабрик – филиалов перешли к нам опытные специалисты-мебельщики. Сначала пришел Портник Борис. Он был главным инженером фабрики № 2. После неприятного случая по технике безопасности он попал к нам. Это был опытный инженер. Затем я перетянул на комбинат главного технолога фабрики имени Халтурина Акуленка Валерия. После моего ухода на дочернее предприятие он занял мою должность. Впоследствии он станет главным инженером дочернего предприятия – фабрики экспортной мебели. Директором этой фабрики станет Нестеров Владимир, пришедший с той же фабрики имени Халтурина.
       Из кухонной мебели в те времена мы освоили кухонный набор «Хозяюшка». Я стоял у истоков создания этого набора. Пригласили опытных специалистов из московского института мебели, ВПКТИМа. Мы с Портником выдали им здание на проектирование. В задании учли наши возможности производства и насыщения набора комплектующими изделиями. Москвичи не раз приезжали к нам на согласование. В общем, проект, точнее целую программу кухонной мебели мы вместе, как говориться, выстрадали. Жаль, что внедрял в производство уже не я. Я ушел на другую работу.
       Борис Соркин не остался без работы. На комбинате уже во всю строилось производство столярных мебельных плит. И руководство этим производством было поручено ему. Пошли по испытанному пути. Оборудование нужно было покупать только новейшее. Взяли у австрийских фирм кредиты, и на них оборудование было закуплено. Цех начал работать. Работать, правда, трудно. Качество сырья в Белоруссии было низким.
     Время шло. Работать комбинату в условиях тотальной инфляции становилось все труднее. Постепенно вымывались оборотные средства. Сказывалось отсутствие в Белоруссии развитой химической промышленности. Одному фанерному заводу требовался эшелон цистерн со смолой. Смолу производили в России, Литве, Украине. Своей белорусской смолы не было. Не было лаков. Не было многого.
      Таранов в своих реформах пошел дальше. Он решил пятитысячный коллектив разбить на два десятка дочерних предприятий. Каждому дочернему предприятию был дан свой расчетный счет. Каждый получил финансовую самостоятельность. Бери и твори. Производство стало прозрачным. Сразу высветлилось, кто как работает. Руководителям-политикам пришлось или уходить или перестраиваться. И комбинат начал расправлять плечи. Люди поверили, что лучше работая, можно получать хорошую зарплату. Соркин уже успел немного поработать заместителем генерального директора и вот ему предлагают возглавить одно из дочерних предприятий – производственно-дочернюю фирму. Фирме предлагается взять на себя услуги маркетинга, сбыта и снабжения всей производственной деятельности комбината. Я со своим отделом комплектации в полном составе перехожу работать на эту фирму. Перехожу в качестве заместителя начальника снабжения по комплектующим изделиям. Основными моими заказчиками стали три фабрики экспортной, кухонной и мягкой мебели комбината, а также Рогачевская мебельная фабрика.
      Комплектующие изделия изготавливали десятки заводов. К сожалению, было еще много, уже ставших зарубежными, заводов, с которых продукцию, приходилось покупать за валюту. Это были заводы и в России, Украине, Казахстане. Спасал бартер. Спасало то, что мы взамен могли дать хорошую мебель, фанеру, ДВП, пиломатериалы.
     Тормозом становились вновь создающиеся структуры типа таможен и прочего. Вот поэтому пришлось все силы бросить на альтернативных поставщиков. Много сетчатых изделий из проволоки для оснащения кухонных наборов освоили заводы Белоруссии. Ушли практически и с российских заводов. До минимума свели казахские мойки.
     У меня подходил пенсионный возраст. Как раз он совпал с уходом из акционерного общества Таранова Владимира Дмитриевича. Таранов проработал в объединении десять лет. Это был высококультурный человек. Интеллигент. Он был честен и порядочен, но он имел и недостатки. Недостатки, непростительные его положению руководителя. Он был доверчив и  не умел разбираться в людях. Многие этим пользовались. Должность не позволяла глубоко вникать в суть вопросов. К нему постепенно приближались не те, кто был верен делу, а те, кто красиво себя преподносил. Среди них оказалось много мздоимцев, не чистых на руку или попросту болтунов. В некоторых случаях он прозревал. Пытался избавиться от нечестного работника. Это удавалось, но иногда с конфликтом. Со временем количество врагов у него росло. И когда его дела пошатнулись, не по его вине, именно те, кого он в свое время обласкал, его предали. Таранов в августе 1996 года положил заявление на стол. Именно в этом месяце мне исполнилось шестьдесят лет. Я еще четыре месяца проработал, будучи пенсионером.   Через месяц ушел и мой директор Соркин Борис Зиновьевич. Дочерние предприятия были ликвидированы. Всех загнали в общий котел. Предприятие подчинили концерну, передав часть акций государству за долги. ФанДОК был обречен. Выделенные государством льготные ссуды были быстро проедены. Предприятие было обречено на медленное умирание. Так это и случилось.
      Руководить акционерным обществом был приглашен Майко Владимир Михайлович. Да, тот самый, который работал в свое время главным инженером Могилевской мебельной фабрики, потом создавал инструментальный цех на головном предприятии. Поработал он и в Минске руководителем мебельного предприятия, а также в аппарате концерна бывшего нашего министерства. Взялся за работу энергично. Предприятие потихоньку начала выздоравливать. Но не все от него зависит. Больна вся экономика.

Глава седьмая.   Наш летний дом.

      Кажется, это было в восемьдесят втором. В стране уже шла дачная лихорадка. Пресловутые шесть соток. Нам выделили только по пять. Участок оказался с ужасно плохой почвой. Один песок. Зато место великолепное – на живописном берегу нашей реки Березины. На противоположном берегу стоял стеной дубовый лес. Поэтому и назвали кооператив «Дубрава». Рядом с «Дубравой» деревенька со спотыкающимся названием – Вербки. До города было недалеко – шестнадцать километров. Кроме песка еще был один недостаток. Дачный участок был связан с городом только автотранспортом. Всю трагедию в этом мы ощутили не сразу. Еще почти десять лет был Союз, а бензин тогда стоил копейки, чуть ли не дешевле газированной воды.
    И мы, триста застройщиков, принялись осваивать строительные профессии. Практически за год, на голом месте, вырос целый городок. Мы не считались ни с личным временем, ни с чрезмерными физическими нагрузками. Все лето, каждый день после работы мы ехали на участок и до самой темноты работали. В выходные, так, от темна и до темна. Рядом с автобусной остановкой строился большой совхозный коровник. Там работали местные строители. Забьют несколько гвоздей, пошлют гонца за выпивкой, потом еще по одному гвоздю забьют.  Так день и пройдет. Понятно, что не один год строился коровник. Сначала я думал, что такое отношение к труду потому, что не для себя строили, а вот мы для себя старались. Может оно и так, но с натяжкой. Скорее всего, что это тот слой, который развратила колхозная система. Этих людей уже не перевоспитать.
       Начинали мы строиться, когда еще существовали абсурдные нормы к дачному строительству. Например, погреб под домом не должен был превышать пять квадратных метра. А если больше? Кому это помешает? А вот нельзя! Помню, одна еврейская семья построила дачный домик с превышением нормы на какой-то метр. А тут как назло, причастным к надзору этих норм оказался начальник – антисемит. Началась травля, требовали разобрать дом. Может, потому и эмигрировала вскоре эта семья. Сейчас стыдно об этом вспоминать.
      В свое время я гостил у своего друга Саши Криворучко, жившего тогда в Киеве. У него был дачный участок на одном из островов Днепра. Там было принято, что в доме кухня не оборудовалась. Это все обустраивалось отдельно. Я взял это на вооружение. Построил сначала хозяйственный блок, где предусматривалась небольшая кухня и столовая. К нему были пристроены душ, сарай и туалет. Пока ночевали в будущей столовой, строился основной дом. 
     Как-то быстро решился вопрос с водой. Как с питьевой, так и для полива. Как решились быстро и вопросы с обеспечением электроэнергией и подъездными путями. Бобырев, председатель кооператива был очень энергичным человеком. Основная его работа была – начальник цеха эстетики комбината. На нем лежала ответственность благоустройства предприятия. Его энергичность и плюс возможности начальника на предприятии, дали свои плоды. Для решения вопросов питьевой воды было решено ставить колодцы. В район моего квартала, как и к другим, были завезены железобетонные кольца. Почему-то людей в моем квартале обуяла жадность к земле. Правильно, земли было мало, всего пять соток. Каждый отказывался, чтобы рыли колодец на его участке. Я не отказался и никогда не пожалел. Вода всегда рядом. А какая вкусная! Благодаря энергичности Бобырева за год участок был обнесен сеткой, построили подъездную асфальтированную дорогу, построили водозаборную систему для полива и подвели линию электропередачи.
     Со средствами на строительство дома вопрос в нашей семье решался довольно просто. В семье никогда не было больших сбережений. Ну, так, на отпускные расходы. Объединение работало стабильно. К твердым окладам мы регулярно получали по результатам отработанного периода премиальные, так называемую прогрессивку. Цеховой персонал получал эту прогрессивку ежемесячно, а мы, управленцы, раз в квартал. Квартальная сумма была приличной, и за эти деньги можно было покупать по частям строительные материалы.

      Сын подрастал. Поэтому строительство легло на мои плечи. Я решил строить не обычный традиционный дом, а именно дачный. В каком-то журнале я увидел фотографию и описание дачного домика в виде шалаша. Мне понравилась его простота конструкции и экономичность. И я на этом остановился. Сам разработал чертежи дома, сам и строил. Только в крайней необходимости, где одному было невозможно что-то сделать, приглашал на помощь друзей. Единственное, что я не умел, это класть печь и камин. Пришлось воспользоваться платными услугами печника-профессионала. А самому стать подсобным рабочим у него. Был такой классный в городе печник, Иван Петрович, уже покойный. Но оставил память о себе хорошую. Не одна сотня печей на дачных участках вокруг города и сегодня топится.
     Женская половина семьи, жена и дочь, занимались грядками. Спустя какое-то время поставил на участке две теплицы, сделал дорожки.
      Но, прежде всего, еще до начала строительства посадил фруктовые деревья. Опыта выращивания плодовых деревьев у меня, коренного горожанина, не было, много было ошибок. Приходилось что-то убирать, что-то подсаживать. Незаметно подрос сад. У нас уже есть яблоки, сливы. Вымахало огромное абрикосовое дерево. Правда, не часто им приходиться попользоваться. Если весенние заморозки не погубят цвет, то мальчишки оборвут все абрикосы. Уж больно они падки на эти экзотические, южные плоды.
     Шли годы. Каждую весну мы дружно наваливались на наши сотки. Труд кипел до поздней осени. Кому больше, кому меньше приходилось вырастить овощей. Все зависело от приложенного труда. По статистике мы знали, что вносим огромный вклад. Было выгодно и нам и государству. Но это было в прошлом. Сегодня, на заправку автомобиля, чтобы поехать на дачный участок, необходимо затратить немалые деньги. За эти деньги можно на рынке купить отборные овощи и не гнуть спину. Работать на дачном участке стало убыточно. Крайне убыточно. Можно понять, что бензин на белорусских нивах не растет. Бензин дорог и от этого не уйдешь. Но делается все, чтобы загнать нас, дачников, в тупик. Подсчитав, что на автомашине ехать не выгодно, мы решили пересесть на рейсовые автобусы. Но и тут нам поставили западню. Когда мы едем на дачный участок? Правильно, в выходные дни! Так вот, именно в выходные дни цены на билеты повышены. Кому это выгодно? Непонятно.

                Глава восьмая.   Фирма «Мебель».

        Весна 1997 года. Уже почти четыре месяца не работаю. Я пенсионер. И вдруг телефонный звонок. Звонит Борис Зиновьевич Соркин, желает встретиться. При встрече предлагает мне работу. Он открывает фирму по производству кухонной мебели. Совместно с другим учредителем, директором мебельной фирмы «Луч», выкупил здание какой-то разорившейся фирмы. Здание находится возле хлебозавода в районе железнодорожной станции «Березина». К моменту нашей встречи фирму Соркин уже зарегистрировал в горисполкоме под наименованием БООО «Мебель» (Бобруйское общество ограниченной ответственности). Едем смотреть. Здание кирпичное, послевоенной постройки. Когда-то здесь были какие-то строения, относящиеся к крепости, но разрушенные во время войн, гражданской и отечественной. Это я обнаружил позже. В здании полы бетонные, нет ни отопления, ни водообеспечения, ни энергообеспечения.
       Производство надо организовывать с нуля. Предполагается, что Соркин будет директором, а я техническим руководителем. Я даю согласие. Мне интересно попробовать свои силы на исходе своей трудовой деятельности. В свое время через мои руки прошло формирование фабрики имени Халтурина. Оставил свой след и на Жлобинской мебельной фабрике. Здесь все можно будет начинать с чистого листа. А в порядочности Соркина я не сомневался.
      Одновременно принимается главный бухгалтер. Без него работать нельзя. Даже зарплату нам с директором  некому будет выдавать. Им стала Александра Николаевна Маслова. Она только-только приехала из Казахстана. Работала на Байконуре, опытный бухгалтер. Побаивается, что не справится – у нас будет производство, а она бюджетница. Это определенная специфика в бухгалтерском деле. Но у нее есть хорошая черта – она не стесняется учиться. Нас уже трое.
      Для производства мебели нужно оборудование. Начали с технологической планировки. Она была разработана с учетом пока скромных возможностей учредителей. Даже при этом на приобретение оборудования требовались капиталовложения и не малые. Таких средств у учредителей не было. Хорошо, что в стране появились банки, работающие по лизингу. Через них появилась возможность приобрести оборудование. Мы пошли по этому пути. Директор пробивал финансовые препоны для лизинга. Нужны были гарантии, много всяких бумаг. Я же искал оборудование. Определились с заводами – изготовителями. Оборудование у этих заводов выкупали лизинговые банки и передавали его нам. Мы же рассчитывались с банками за оборудование постепенно. Таким образом, мы обзавелись оборудованием по раскрою плит и сверлильно-присадочным работам. Ряд оборудования приобрели из числа списанного на других мебельных фабриках. Его нужно было восстанавливать. Для транспортировки щитов между оборудованием приобрели рольганги. Был приобретен и передвижной, небольшой мощности компрессор. Без него, без сжатого воздуха, оборудование было мертво. Готовили режущий и мерительный инструмент, особенно калибры.  Мебель предполагалось выпускать  без сборки, и требовалась точность в изготовлении, и контроль.
      Уже можно было принимать рабочий персонал. Директор к кадровому вопросу относился с особой тщательностью. Принимались на работу люди, хорошо зарекомендовавшие себя на прежней работе. Выпивохам у нас было делать нечего. Видно, Соркин в свое время, будучи начальником цеха, хлебнул с ними горюшка.
       Оборудование устанавливали строго  согласно   проектной планировки. Подключали его. Параллельно вели работы по электроосвещению. На все это от начала регистрации ушло полгода. Фабрика заработала. Это был сентябрь месяц. В этом месяце мы выпустили первые кухонные наборы.
       Радоваться было рано. До морозов оставалось всего ничего, а отопления в здании не было. Мы уповали только на то, что будет длительная осень. Начались лихорадочные работы, в здании была пристройка, где можно было установить небольшой котелок и обеспечить  хранение твердого топлива.  Была создана временная бригада из теплотехников, сварщиков. Работы велись параллельно тремя звеньями. Одни на месте изготавливали котел, другие вели обвязку системы на участках, третьи вели кладку кирпичной трубы. Мне, как и Соркину, впервые пришлось столкнуться с вопросами теплоснабжения. К началу ноября все было готово. Поздно вечером Соркин как руководитель собственноручно зажег спичку и поднес ее к топке. Спустя несколько часов,  регистры были горячими. Котел работал исправно, а тягу труба давала хорошую. Это была победа. Но что за ней стояло. Два месяца без выходных и зачастую в две смены. И постоянное отстегивание своих личных денег для поощрения работы и поддержания высокого ее темпа.
      Казалось, можно было отдышаться, но работы наваливались одна за другой.
      Поначалу мы взяли за основу кухонный набор, выпускаемый  родственным предприятием. На ходу в его конструкцию внесли изменения и дополнения в сторону улучшения. Но требовалась подетальная разработка конструкторской документации и разработка технического описания на изделия. Службы у меня специальной для этого не было. Все надо было делать самому. Я уж не говорю о разработке карт технологического процесса, режимов обработки инструкций по технике безопасности и много других работ.
      Кухонному набору присвоили название «Алена». С различными модификациями типа «Алена-1», «Алена-3» и так далее. Срочно необходимо было провести сертификацию. Без этого предприятие проверяющими органами могло быть закрыто, да еще и крупно оштрафовано.
      Для изготовления кухонной мебели было решено применить современные материалы типа «Постформинга» на рабочие поверхности, а также ламинированные и кашированные  плиты на остальные поверхности. Несколько позже внедрили облицованные плиты дисперстной фракции, сокращенно МДФ. Все эти плиты производились на предприятиях республики по западным технологиям и с применением импортных материалов. Поэтому качество этих плит довольно высокое. Набор в обязательном порядке комплектовался нержавеющими или эмалированными мойками, а также посудосушителями с поддонами. Зачем создавать покупателю трудности в поиске нужных комплектующих. А ведь большинство других предприятий кухонную мебель комплектовать подобными изделиями перестали из-за отсутствия оборотных средств, отказались. Цены на наборы были установлены умеренные. И начался на наши кухни повышенный спрос. Магазины записывались к нам на очередь. Ибо кухни мгновенно раскупались. Соркин вел разумную ценовую политику – не завышать цены, а увеличивать объем, поддерживая этим прибыль.
      Благодаря стабильной работе появилась возможность продолжить оснащение производства. Пока облицовка кромок временно велась по устаревшей технологии на ваймах,  решили приобрести кромкооблицовочное оборудование, работающее на клее-расплаве. Одновременно это оборудование позволило отказаться и от другой ручной работы – шпатлевки нелицевых кромок.
       Появилась возможность решать вопросы по вентиляции и сбору пыли от станков. В республике несколько заводов освоили производство вентиляционных автономных установок. Сначала приобрели такую установку для станка по раскрою плит, а позже и для другого оборудования.
      Отделов сбыта и снабжения на предприятии не было. Поэтому директор взял на себя сбыт и снабжение плитными материалами, а я – снабжение всеми остальными техническими материалами и комплектующими изделиями.
       Ввели должность начальника цеха. Им стал Казинец Алексей. Уже ни директору, ни мне не надо было отвлекаться, занимаясь мелкой опекой, это все легло на плечи Алексея. Это был старательный молодой инженер.
     Производство продукции мы наладили, а вот быт и условия рабочих еще оставался на низком уровне. Не было бытового помещения. Собственно само помещение было, но было не оборудовано. В планах было оборудовать бытовку, но случай ускорил. Городские власти предупредили Соркина, что через несколько недель  город посетит наш министр. Намечено ему показать в числе  других и нашу фирму, так быстро поднявшуюся и исправно платящую налоги. Соркин решил не ударить лицом в грязь. За короткий период сделали ремонт помещения. Была оборудована раздевалка с удобными шкафами. В комнате для приема пищи был даже самовар. Все было сделано на высшем уровне и любое предприятие могло бы нам позавидовать. В Минске была заказана для каждого работника спецодежда. на ней была нанесена эмблема нашей фирмы. К приезду министра было что показать. Но он не приехал. Мы не переживали, все, что было проделано в такие короткие сроки, было сделано для себя, а не для министра.
    Были проблемы с водой и канализацией. Ни того, ни другого в наследство не досталось. Необходимо было подключаться к городским сетям, а это немалые капитальные вложения. Заказали проект водоснабжения. Мне впервые пришлось заниматься подобным.
     Поэтапно стали вести работы. Начали с конца, то есть с канализации. Просто были на это трубы, а на водопровод еще не приобрели. От магистрального трубопровода с соседней улицы канализацию ввели в цех. Тут и зима пришла. Работы по водопроводу пришлось перенести на весну. Подвоз воды пришлось вести через территорию соседнего предприятия. Оно нам дало ограниченный срок на проведение работ. А тут как назло, то один экскаватор вышел со строя, то другой. Все на нервах. Поломка как раз тогда, когда перекрыли въезд в чужой цех. Правда, руководители соседнего предприятия и Лощенов Николай, и Ермаков Владимир отнеслись к нам терпимо и с пониманием. Наконец вода в помещение подведена. Но это еще не все. Надо произвести разводку водопроводных труб по цеху. Кроме того, параллельно планируется сделать разводку труб для системы пожаротушения. А это не одна сотня метров труб, и на это нужны немалые деньги.
    Потихоньку увеличивался управленческий штат. Бухгалтерской работы было невпроворот. Соркин ввел штатную единицу – заместителя главного бухгалтера. У Александры Николаевны был уже предпенсионный возраст и она перешла на эту должность. Главным бухгалтером была принята Жанна Николаевна Бастунец. До этого она работала в налоговой инспекции. Знала досконально налоговую систему и мы уже были гарантированы от каких-либо нечаянных нарушений и возмездия за них.
     Фирма росла и крепла. Росла и ее известность и популярность в республике. К тому времени сын Соркина закончил в Минске технологический университет. По направлению попал к нам. Директор назначил его своим заместителем. Александр взял на себя снабжение и сбыт. И директора, и меня он освободил, может и не сразу, от несвойственной нам работы. Теперь можно было более вдумчиво решать многие вопросы. Появился у нас и опытный энергетик – Деревянко Анатолий.
     Стали закрепляться традиции, сплачивающие коллектив. Каждый Новый год собирались семьями. В непринужденной обстановке подводились итоги за год. Три с половиной года пролетели незаметно.
     Но ничего вечного нет – пошатнулось здоровье. И я принял решение уйти. Уйти совсем на пенсию. Уже без меня подключили воду. Уже без меня оборудовали свой офис. До этого мы квартировали у соседей. Встречаюсь или перезваниваюсь с директором. И радуюсь всем успехам и достижениям фирмы «Мебель».


Эпилог
         
     Задумывалось это описание сделать кратким и только для своих детей, чтобы они знали свои корни и передали эти сведения по эстафете уже своим детям.
    Но получилось совсем по-другому. Я долгих пятнадцать лет не был у себя на родине, на Украине. И вот я в родном городе. Приехали вместе с дочерью. Решили зайти в областной архив. Может быть, остались какие-то следы от моих предков. Ведь я о них ничего не знаю. Очень внимательный архивист Руслан Кондратюк обещал поработать с архивом. В архиве случайно познакомился с издателем и автором многочисленных книг и монографий о моем родном городе, заслуженным журналистом Украины, членов Союза архитекторов Георгием Мокрицким. Он неожиданно предложил опубликовать мою работу со мной, правда, была только рукопись первой части «На Украине» и я ее передал Георгию Павловичу.
     Дело принимало неожиданный поворот. С моими описаниями познакомится в случае публикации более широкий круг людей. Скромно ли это? Это уже что-то вроде мемуаров. Но мемуары пишут выдающиеся какие-то личности. Я же обычный человек, каких у нас миллионы. Имею ли я право вторгаться в мемуарную литературу? Но потом, если разобраться, я также всю жизнь трудился, как любой писатель или ученый, но только в области промышленности. Говорят, что каждый мужчина должен построить дом, посадить дерево и вырастить сына. Я не остался в стороне от этого. Я сам своими руками  построил дачный дом. Я вырастил уже не одно дерево, а целый сад. Наконец вырастил и сына. Я дал ему высшее образование. Он стал высококлассным специалистом и его пригласили в Москву на престижную работу. Так что в этом плане у меня все в порядке. А какой я вообще сделал вклад – пусть читатель сам оценит. Да и мои литературные способности также.
     Я очень люблю свой город, где я родился. Как патриоту этого города мне хочется, чтобы о нем знало как можно больше людей. В первой части моего описания я нигде не указываю его названия. Если укажу название, то невнимательный читатель пропустит это «мимо», не запомнит. И я применил своеобразный прием. Любознательный читатель не поленится открыть атлас и найти город на карте и запомнить его. Запомнить прочно. Эрудиту не нужна будет и карта – он и так вычислит. Я написал это, и вспомнилась мне моя юность. Мы зачитывались тогда популярной книгой В.Каверина «Два капитана». Там автор так зашифровал город, где прошло детство Саньки, что я до сих пор не вычислил, где это было. То ли в Вологде, то ли в Пскове, а может и в Архангельске.
      За пятнадцать лет, что я не был в родном городе, много изменилось. Мне всегда хотелось считать свой город крупным. Но сейчас без натяжки можно сказать, что это действительно крупный культурный и промышленный центр. Мне понравилось, что в городе разумно сочетают и высотное строительство и индивидуальное.
    Приятно было увидеть много отреставрированных старинных зданий. Реставрируются или восстанавливаются и культовые сооружения. Увидел строительство и новых культовых зданий. В городе до двух десятков площадей. Много музеев. Кроме штатного краеведческого музея в городе имеются музей природы, музей космонавтики, художественный музей и даже необычный музей пожарной охраны.
   Из-за кратковременного визита я не смог посетить все музеи. Я не смог посетить даже школу № 23, которую окончил без малого полвека назад. В следующий раз обязательно побываю.
   За время моего отсутствия не особенно добавилось высших учебных заведений, но как-то приятно было услышать, что кроме институтов в городе есть и академия и университет. А вот как и у нас  в Белоруссии народ живет бедно.
     Будем надеяться на лучшие времена. Украина и Белоруссия  еще будут богатыми, будет и народ богатым.


     Эти воспоминания были написаны в 2000 – 2002 годах. Их автор, мой отец, Финогеев Виктор Федорович ушел из жизни шесть лет тому назад. В первой части его воспоминаний, которые были изданы в Украине в 2003 г. он пишет: «Мои дети, а они не хотят быть Иванами, не помнящими родства своего, часто спрашивают меня о моих предках. Что знаю или помню - рассказываю. Многое могли бы рассказать мои родители, но, к сожалению, они уже покинули этот мир. И я решил, чтобы пока это не произошло со мной, подробно описать, что помню и знаю о себе…». Безусловно, его воспоминания очень дороги нам, его детям и близким ему людям. Но не менее интересна это повествование (вторая часть) будет  бобруйчанам, тем, кто когда-то работал или  работает сегодня на фабрике им. Халтурина и ФанДОКе. Интересны эти воспоминания будут и краеведам, и сотрудникам городского краеведческого музея, а также сотрудникам музеев вышеописанных предприятий.

                С.В.Калюта