Похороны Михалыча

Михалыч был моим тестем. После армии, узнав о хороших заработках шахтеров, он подался на Донбасс и устроился на шахту, где и проработал 42 года, причем 35 из них — в лаве.

Последние несколько лет он сидел на пересыпе. Работяги дали ему прозвище Дед. Таких дедов на шахте было несколько человек. Некоторые уже еле ноги таскали, но не рассчитывались, поскольку не представляли себе другой жизни. За год до описываемых событий Михалыч под давлением жены ушел из шахты и зажил как пенсионер — огород, хозяйство, телевизор. Тут же посыпались болезни, замечать которые раньше не было времени. Михалыча начали возить по больницам. Врачи искромсали его вдоль и поперек и, в конце концов, развели руками — мол, мы сделали все, что смогли. Последние дни он жил на сильных наркотиках.

Ну а дальше, собственно, сама история.

Ночью я вернулся с работы и обнаружил в прихожей тёщин плащ. Значит, что-то случилось, обычно она ночевала в дома, с больным тестем. Вышла одетая жена, спросила, работаю ли я послезавтра.
— Нужно, чтобы ты отпросился с работы. Отец умер.
Вот так - буднично и просто. Без слез и истерик. Они, оказывается, давно обо всем знали. Вчера мы были у тещи в гостях, она гнала самогон — готовилась. Мы с Сергеем (брат жены) укрылись ото всех в флигеле и хлебали его из банки. Затем теща попросила очистить ото льда дорожку — завтра, сказала, отца нужно будет выносить. Я не обратил внимания на эти слова — в последнее время Михалыча часто возили в больницы и обратно. А она вот что имела в виду.

На следующий день я имел право не ходить на работу. Но тупой и тяжелый труд был все же лучше похоронных приготовлений. Весь день не покидала мысль, что Михалыча больше нет. И никогда уже не будет. А я отношусь к этому спокойно, как к чему-то неизбежному, закономерному и правильному. Мужики на работе уже обо всем знали. Но соболезнований мне никто не приносил и особого горя тоже не было. Старики пустились в воспоминания типа «знаете, каким он парнем был», молодые сказали «Да… жалко Деда…» и полезли в лаву.

Вернулся в пустую квартиру. Никаких указаний — ни письменных, ни по телефону не было. Что делать? Идти ТУДА? Не хотелось. Но если не придешь — обидятся. Да и помочь, наверное, нужно. Наутро по лужам и грязи пошлепал к теще. По дороге меня нагнал грузовик — привезли Михалыча из морга. Потекли слезы. Я мыкался по дому со скорбной рожей, не знал, куда приткнуться, чтобы никому не мешать.

Отревели, успокоились, занялись подготовкой к похоронам. Могилу выкопали мужики с шахты, гроб и крест купили готовые, так что грубой физической силы, которую представляли мы с Сергеем, не требовалось. И нарядов никто не давал. Мы слонялись по двору без дела, много курили, слушали разговоры гостей.
— Что вы ходите как именинники?! — вызверилась на нас жена.
Прибывающий народ вел себя по-разному. Мужики заходили в дом, снимали шапки, минуту стояли у гроба и выходили во двор покурить со словами «Как он высох!» (А он действительно высох — лежал желтый и худой, абсолютно не похожий на крепкого мордатого мужика на стоящей рядом фотографии). Женщины с порога бросались в слезы, отчего начинали плакать уже успокоившиеся было жена с тещей, возлагали на гроб цветы, для приличия выдерживали паузу, а потом заводили разговор о будничных вещах. Царил над всеми Панов — тещин сосед и по совместительству наш бригадир. Это он привел с шахты рабочих, он копал могилу, он непререкаемым тоном давал указания насчет завтрашней процедуры похорон. Он и на работе так же драл глотку, за что и получил три «Шахтерских славы».

Приковыляли какие-то незнакомые деды и еле живые старухи. Немного покрутившись, уходили. Когда волна слез и соболезнований стихла, людишки стали улыбаться. Жутковато было — в одной комнате лежит труп с подвязанной челюстью, в другой играют дети, на кухне женщины весело гремят посудой.

Вечером меня, ввиду моей бесполезности, отпустили домой. Сидел в пустой квартире и гадал, какую пользу извлечь из однодневного холостячества. В гости идти поздно, денег на водку не было, телефонов легкодоступных женщин я не знал. Промыкавшись до вечера, пошло и банально лег спать.

Ну что рассказать о похоронах? Тяжелое и утомительное было мероприятие. В 10 утра я, свежевыбритый, был там. Пришли все друзья Сергея. Причем пришли не просто сходить на кладбище и выпить на поминках, а работали поболее моего. Одни — в качестве извозчиков, другие — при кухне, третьи вместе со мной ворочали лавки и столы. Основная забота была — не ударить в грязь лицом, то есть заслужить одобрение старушек, что бывают на всех похоронах. Специально для них наняли автобус, хотя кладбище располагалось в пяти минутах ходу.
Привезли двух попов. Всем раздали свечки, начался обряд. Один выл басом по-украински, второй гнусаво подвывал. Старушки после каждой фразы осеняли себя крестом. Жена тоже. Дети пытались им подражать, но крестились в обратную сторону, слева направо. Мы, атеисты, стояли спокойно, руками не дергали. Затем пришла пора целовать крест. Я хотел было увильнуть от этой обязанности, но, находясь в числе близких родственников, был особо пристально рассматриваем присутствующими и не решился.
Удивительно было, как скрупулезно этот темный и перепуганный народ соблюдал все условности. Землю с могилки до прибытия попов в дом заносить нельзя, огарки свечей следует положить в гроб, там же нужно оставить веревки, спутывавшие ноги и руки покойника. И не дай бог взять их себе — автоматически отлучаешься от церкви (это серьезно, я не юродствую). Канон (рис с вареньем) нужно попробовать три раза — ни больше, ни меньше, и непременно до начала общей жратвы. Окропить святой водой дно могилы, затем гроб в могиле, обвязать крест полотенцем, на крышку гроба положить каравай хлеба. В процессии первой несут икону, затем венки, затем уже гроб; руки у носильщиков должны быть обвязаны полотенцами. Те полотенца, на которых гроб опускают в могилу, разрезаются и отдаются копальщикам. Одним словом — навыдумывали кучу всего, хотя дело-то нехитрое — закопать покойника.

После совершения обрядов повезли Михалыча на кладбище. Ни одна из задумок Панова не удалась — так часто случается с чересчур самоуверенными людьми. По его команде процессия остановилась возле шахты, где покойный отработал всю жизнь. Предполагалось провести что-то типа гражданской панихиды с выступлением руководства, пламенными речами, перечислением заслуг Михалыча, однако, ни одна ****ь не выглянула из окна кабинета. Мне было до слез обидно за Деда — ведь он был хорошим мужиком, его многие уважали, на похороны пришел почти весь поселок. Сорок два года в шахте! Ведь это немыслимо! А вы, гниды, не хотите спуститься, сказать пару слов. Хотя, возможно, я зря возмущался — скорей всего, Панов просто забыл предупредить их о своих планах.

На кладбище бабы принялись голосить. Громче всех кричала теща. Слов было не разобрать, но, думаю, как обычно — на кого ж ты нас покинул, сокол мой ненаглядный и т.д. Видимо, это тоже часть обряда, поскольку, когда к теще обращались с деловым вопросом, она прерывала плач и отвечала совершенно обычным голосом, ничем не напоминая убитую горем вдову. Там, на кладбище, в атмосфере общего плача я тоже чуть было не пустил слезу. Особо близких отношений с тестем у меня никогда не было. Работали мы в разных звеньях, изредка встречались в пересменку, затем он вообще ушел из шахты и мы стали видеться только на редких семейных торжествах. Иногда выпивали вместе тайком от его и моей жены. Он рассказывал истории из своей жизни, я слушал в пол уха. На работе все знали, что я женат на дочери Деда, общее уважение к нему краешком касалось и меня. В общем, обычные отношения двух мужиков, поневоле связанных родством. А тут… как-то тоскливо стало. Будто собственного отца хороню, впору расплакаться.

Попрощались, забили крышку, опустили гроб. Первая часть ритуала была выполнена, теперь жрать. Кормили в три смены, родственники были последними. В ожидании очереди курили во дворе. Поначалу угрюмо молчали, потом пошли разговоры о работе, политике, кто-то вспомнил анекдот. Скорби не чувствовалось. Наконец, позвали к столу. Почему-то поминальные обеды всегда вкусней обычных. Наваристый борщ, гуляш с настоящим мясом, компот со вкусом советского детства. Не говоря уже о сыре и копченой колбасе, которые в последнее время мы видим только на поминках.
Хлопнули самогона, обсудили мероприятие. Все прошло не хуже, чем у людей, старушки остались довольны. После обеда разносили посуду и мебель по дворам, опять курили, помогали женщинам убирать со стола. Трудный день закончился, ночевать поехали домой.

Ночью, пьяный и возбужденный событиями дня, попытался пристать к жене, на что она злобно зарычала. Я обиделся и отвернулся к стене. Мне отказала собственная жена, право трахать  которую ежедневно я получил вместе со штампом в паспорте. Уснул с мыслями о мести. Утром, забыв все свои вчерашние коварные планы, взобрался на жену в трауре. Ну а что — жизнь-то продолжается.