Самолёт взлетит, куда он денется

      4. Самолёт взлетит, куда он денется
 
       А сложности и трудности возникли с самого начала. При детальном сравнении  электрических схем от самолётов Миг–19С и Миг–19ПМ оказалось, что несоответствий между ними намного больше, чем казалось и можно было предположить на 1-й взгляд. Проверять визуально, прозванивать и приводить в соответствие перепайкой,  удлинением и укорачиванием приходилось почти каждый провод из нескольких десятков, проложенных в жгуте. В результате такой кропотливой работы, длившейся больше недели, был создан фактически новый жгут, который должен был подойти вместо “покалеченного” при трении о бетон “родного” жгута, на что он, бедный, ну никак не мог быть рассчитан.

      Для проверки самолёт был вывезен на специальное место для контроля работы двигателей, удалённое от стоянки других самолётов. Майор Иванов на проверку не прибыл, сославшись на какое-то своё срочное дело, а на самом деле, наверно, не верил в успех нашего общего дела и не хотел разделять со мной ответственность за вероятную неудачу. Мне же отступать было некуда, и я хотел закончить так или иначе это мероприятие. Я уповал на то, что нигде не ошиблись и не “закоротили”, не выведем из строя при проверке многие приборы.

       Но на всякий случай с большой осторожностью включал и выключал по очереди каждый из них, имея наготове огнетушитель. И только после этого, убедившись в том, что мы нигде грубо не “напортачили”, остальные специалисты группы провели проверку всего электрического и приборного оборудования, как положено в полном объёме. Мы все обрадовались и чуть ли не хлопали в ладоши, особенно механик и солдаты-первогодки, для которых выполненная с их участием работа представлялась маленьким чудом. Но не долги были радости.

      Пришла очередь службе вооружения проверять своё оборудование, электрические цепи которого были хотя и в меньшей степени, чем наши, тоже повреждены и подвергались восстановлению. В кабину по стремянке бодро поднялся инженер по вооружению Пономарёв Юрий Петрович, в своей манере отпустил несколько шуточек, сдобренных интеллигентным не злобным матерком, бытующим до сих пор в авиации, после чего стал проверять  работу управления стрельбой пушек, системой катапультирования и выпуском тормозного парашюта.

      Проверка подходила к концу, но когда он включил фотокинопулемёт, из кабины густо повалил едкий дым. Обычно флегматичный Юрий Петрович в считанные мгновения превратился в экзальтированного чертыхающегося холерика и уже с не интеллигентным, а трёхэтажным матом выскочил из кабины, чуть не скатившись кувырком по стремянке, но не забыв выключить тумблёры, вызвавшие короткое замыкание и маленький пожар в кабине. К счастью это была единственная ошибка, допущенная то ли нами, то ли вооружейниками, передоверившимися нам.

      Причину мы совместно с ними обнаружили быстро и, на следующий день устранив её, провели проверку абсолютно всех систем без каких бы то ни было отклонений. А ещё через неделю после тщательной проверки специально созданной комиссией наш самолёт взлетел и успешно выполнил все контрольные задания, после чего летал наравне с другими самолётами согласно планам лётной подготовки.
      
      Но это была лишь надводная часть айсберга опасностей, которые поджидали нас, в 1-ю очередь меня, как ответственного за проведение восстановительных работ, подпись которого давала разрешение на взлёт самолёта. И вот тогда только до меня дошло, какую ответственность я взял на себя. По сути дела для меня этот самолёт представлял мину замедленного действия, которая могла взорваться в любом полёте из-за, возможно, не сразу проявившейся некачественной пайки проводов или какой–либо другой допущенной нами оплошности.

      И хорошо, если это не приведёт хотя ба и косвенно к серьёзной аварии или даже к катастрофе. А ведь может быть и так, что самолёт разобьётся совсем не по нашей вине, но одной из главных причин могут посчитать отказ оборудования из-за не качественно выполненного нами ремонта. И единственной наградой за мою самоотверженную глупость стало хотя и не досрочное, но почти день в день с установленным сроком присвоение очередного воинского звания старший лейтенант.

       Поэтому, когда через полгода меня перевели в другой полк, в Пермь на повышение, я был рад, что расстаюсь со своим детищем, что теперь ответственность за его судьбу будут нести другие лица, выпускающие его в полёт. Но другие были не такие простаки, как я, и ещё через полгода вслед за мной к нам в полк в качестве “подарка” пригнали моего “крестника”, только сменив ему бортовой номер с 19-го на 23-й, но я то его узнал сразу по столь знакомому мне виду, а не только по документации.

       С тех пор я уделял ему особое внимание сам и предупредил техников об его сложной “биографии” и проведенной с его “сосудами” операции, чтобы и они повнимательнее его проверяли, но всё равно на душе было не спокойно. А он летал, как ни в чём не бывало, и даже не было на нём ни одного отказа в воздухе до тех пор, пока..…Но об этом интересном и благополучно закончившемся эпизоде лучше рассказать потом, попозже.

       Пока же всё шло хорошо. Слух обо мне прошёл по всей стоянке нашей, и знал теперь меня всяк сущий в ней технарь. Некоторые из них по дороге к своим самолётам на стоянке заворачивали к нам и глазели на нашу работу, как любят глазеть на улице многие мужики на работу совсем не диковинного механизма: экскаватора или трактора. Припомните, всегда остановятся человека 3 или 4 (и никогда ни одной женщины) и могут наблюдать минут 5, а то и больше, прежде, чем отправиться дальше по своим делам, для некоторых срочным, судя по тому, как быстрым шагом они навёрстывают упущенное время.

       А техник нашего разбитого самолёта, кажется, по фамилии Зиганшин, или чем-то похожей на фамилию одного из 4–х матросов, героически дрейфовавших на оторвавшейся в шторм  барже без воды и пищи в течение нескольких недель, приходил и уходил с нами, пытаясь чем-то помочь своим коллегам из группы регламентных работ по самолёту и двигателю, у которых дел было тоже невпроворот: выровнять, где можно, а где нельзя,–сделать вместо покорёженных новые лючки и люки днища фюзеляжа и плоскостей и смонтировать их со всеми перегородками, ланжеронами и другими элементами конструкции, обеспечивающими её прочность.

       При этом приходилось проводить и клёпочные работы, и всё это не в условиях приспособленного к таким работам ремонтного завода, а в полевых условиях под открытым небом. Благо, что была не зима с 30-ти–градусными морозами, когда пальцы примерзают к металлу, а лето, но 30-ти–градусные жары не намного лучше, пальцы хотя и не примерзают, и не обжигаются до волдырей, но работа под раскалённым самолётом тоже не в радость: через 5 минут бедные механики были все мокрые от пота, да и мне с техником иногда приходилось не только указывать и показывать, какие и как уложить провода, но и самим забираться под самолёт.

       Поэтому мы не особенно жаловали любопытных зевак и не внимали их советам, разве что во время перекура позволяли себе поболтать с ними, послушать их байки и анекдоты.Запомнились байки одного из них, техника из батальона аэродромного обслуживания, лейтенанта Жукова, своими мнимыми, а может быть частично и не мнимыми похождениями и историями напомнившего мне моего академического друга Бондаренко.

       Если верить этому лейтенанту, то был он личностью, “приближённой к императору” в лице маршала Баграмяна, поскольку считался женихом то ли его внучки, то ли племянницы, и потому занимал в его штабе подполковничью должность. Но он не оправдал надежд маршала как жених, то ли был уличён в любвеобильности с кем-то другой, то ли в него безответно влюбилась дочь маршала, а потому впал в опалу и был сослан как лермонтовский Грушницкий в нашу глушь искупать грехи молодости, но вскоре будет прощён, и вот тогда снова взойдёт его звезда, придёт его звёздный час.

      Мы делали вид , что верим ему и даже сочувствуем, чтобы он рассказал до конца свою небылицу, хотя и понимали всю абсурдность его рассказов. Как я сейчас думаю, случай этот хотя и клинический, но не такой уж и уникальный, если вспомнить истории с детьми лейтенанта Шмидта. Да что там ходить далеко в историю, когда несколько лет спустя после описываемых событий к нам в НИИ–2МО поступил якобы по протекции большого начальства капитан 3-го ранга Тихомиров, а вскоре пошёл слушок, что этот большой  начальник не кто иной,, как главком ВМФ адмирал флота Горшков, по совместительству тесть Тихомирова.

       На вопросы, правда ли это, тот лишь загадочно улыбался, не подтверждая и не опровергая данную информацию. Так он благополучно дорос до капитана 1-го ранга, а когда один из дотошных кадровиков типа Семипядного, упоминавшихся уже в 1-й книге, а может быть и он сам, стал докапываться до истины, оказалось, что всё не правда, но к Тихомирову претензий не могло быть, так как он никого не обманывал, нигде не писал в анкетах о своём высоком родстве и даже устно никому  из начальства не говорил такой неправды. А что болтали, так не писать же ему было опровержение.

      Или рассмотреть одну из историй с моим Бондаренко. Когда-то ещё на 2-м или 3-м курсе он похвастался мне, что у него в Москве работает заместителем министра авиационной промышленности дядя или какой–то другой достаточно близкий родственник, точно уж не помню. А вскоре мы вместе с нм оказались в Москве, делая пересадку на другие поезда. Он компостировал билеты до Барановичей, а я – до Краснодара. Поезда наши отправлялись поздно вечером, и я напомнил ему, что у него здесь живут родственники, и не скоротать ли нам время, зайдя к ним, тем паче, что было воскресенье, и они вполне могли быть дома.

      Я думал, что он их выдумал, но к моему удивлению он ухватился за эту мысль, и через час–другой нас встречали хозяева, он–“простой советский человек”, как пелось в некогда популярной шуточно–иронической песне, она – простая советская домохозяйка, не похожая не только на министерскую жену, но даже на жену директора. Квартира была двухкомнатная, обстановка в ней тоже не походила на министерскую. Но приняли нас радушно, по-русски. После обеда предложили переодеться в штатскую одежду и прогуляться. Футболки и брюки у нас были свои, а вот сапоги, тем более керзовые, никак не подходили к ним. Но радушные хозяева открыли нам нижний ящик шкафа и предложили подобрать себе обувь.

       День мы провели отлично, и были благодарны “министерской чете” за возможность прогуляться в летний жаркий день в  штатской  одежде. Когда же мы вечером распрощались с ними, я задал своему другу каверзный вопрос: ”Слава, а тебе не кажется, что твой дядя работает действительно в министерстве, но не заместителем министра, а в лучшем случае заместителем какого-нибудь маленького начальника?” И получил такой ответ: “А разве 10 пар обуви”– не свидетельство того, что их обладатель – “заместитель министра”? А помнишь, у начальника целой  железной дороги, где мы обедали, тоже не было богато в квартире, зато какие люди там были, может быть, даже министры?”

       Не могу сказать, был ли хозяин этой квартиры начальником “целой  железной дороги” и были ли её посетители, “может быть, даже министрами“, но хозяйка её, глава многодетной семьи, представляла собой образец ещё дореволюционного московского гостеприимства времён Гиляровского, с радушием принимавшая всех, кто мог представиться, к примеру, как друг вашего племянника Вовы, приезжавшего к Вам этой весной. Всем в большой  4-комнатной квартире находилось место, а если был большой наплыв гостей, то, по словам одного из них, некоторым запоздавшим стелили на полу, но в крове никому не отказывали.

       Пример такого русского гостеприимства могу привести и из жизни более близких мне людей: семьи моей будущей тёщи–когда мы с её дочерью поженились и жили у меня, у неё по очереди гостевали и ночевали Валины подруги по институту Аля Вахрушева, Валя Роот, Женя Сергеева, и не просто гостевали, а с превеликим аппетитом поедали хозяйкины борщи, хотя жила та не богато, если не сказать бедно.

       Меня самого очень гостеприимно принимали ещё в молодые годы в Москве у себя дома Серёжа Колганов со своей миловидной женой Леной, Юра Никольский, Валерий Глоба, в Минске – Эдик Лазаревич со своей хлебосольной симпатичной женой Алёной, уже нас двоих с Серёжей Колгановым.  Вот такие были времена, вот такие встречались люди, приветливые и хлебосольные, не думающие при этом, а что с этого человека можно поиметь, а если нельзя, то и “катись колбаской по Малой Спасской.”

       Но я опять отвлёкся,”растекаясь мыслью по древу”, а следует закончить воспоминание о Славе Бондаренко
 Может быть, мой друг хотел, чтобы и о нём пошёл слух, что он тоже “особа, приближённая к императору”? Кто знает? Наверно, и “жуковский”  маршал Баграмян на поверку мог на погонах иметь одну большую звезду, но не маршальскую, а поменьше, то есть оказаться всего–навсего майором.

      Судьбе довелось сделать так, чтобы я снова встретился с этим Жуковым через 2 года в другом месте, и выслушал его ещё более неправдоподобные рассказы, но об этом позже, когда подойду к повествованию о службе в Перми. Приходили также и мои коллеги, начальники групп обслуживания в эскадрильях, организовывавшие предполётную и послеполётную подготовку самолётов, но их визиты носили профессиональный характер: что-то советовали, а в чём-то надеялись найти полезное для себя. Все они были зубрами в своём деле, отличными специалистами, хотя и без высшего образования.

       Это капитаны Матросов, Ходебко, Фролов, Удод. Тогда  же впервые познакомился я и с инженером по специальному электрооборудованию самолётов соседнего, как было принято называть, братского полка, молодым выпускником академии имени Жуковского–Каширским Юрием Алексеевичем, который уже тогда первый мне предрёк скорое выдвижение на должность инженера полка, но не у нас, а в каком-либо другом месте.
 
       Может возникнуть вопрос, зачем я называю по фамилиям, а когда помню, то и по именам и отчествам тех, с кем мне довелось учиться или работать. Для себя я нашёл объяснение этому после прочтения книги Виктора Лихоносова “Мой маленький Париж”, где описываемые действия происходят в городе моего детства и частично юности–Краснодаре. Когда я читал подробное описание мест с названиями знакомых мне улиц, знакомых до мелочей, до отдельных домов, балконов, крылечек и дворов, я живо представлял себе героев книги в конкретной обстановке, как будто я был рядом с ними в то далёкое 100–летней давности время.

      Внося конкретику и в свои воспоминания вплоть до названия фамилий и имён, я в душе надеюсь, что когда-нибудь мои книги попадут в руки каких-либо родственников или знакомых упоминаемых мной людей, и им будет приятно прочесть о них и, как я при прочтении книги Лихоносова, представить чёткую картину жизни фигурантов моих воспоминаний.

       После завершения ремонта жизнь снова возвращалась в обычное почти спокойное русло. Вернулись из отпуска Баранник и Станченков, выздоровел механик, я опять мог позволить себе “передовериться” Василию Фёдоровичу, а самому предаться любимому своему занятию–войне (пардон, войне– это в кинофильме “Фанфан Тюльпан”, а  у нас–углублению своих специальных знаний). Так прошёл один месяц… Прочитав эту фразу, я задумался, что же такое знакомое она мне напоминает, и вспомнил.

      Это фраза из доброй сказки о докторе Айболите: “Так прошёл ещё один день. Собака Авва сидел на палубе, когда…” Там Авва увидел на горизонте долгожданную землю. В моём же случае аналогичную фразу следовало закончить получением сообщения, что мама без меня совсем заскучала, загрустила, как человек в океане, не видя долго земли, и сестра на днях привезёт её ко мне. Я же был доволен тем, что успел закончить “эпопею” с ремонтом разбитого самолёта и теперь смогу переключиться на обустройство новой жизни, в 1-ю очередь, на получение служебного жилья в военном городке.