Кровавый рассвет

Галочка написала Антону всего одно письмецо, а потом пропала из виду. Возможно, обиделась, что он, не попрощавшись, спешно отбыл на фронт. Умолив неподкупную медицинскую комиссию, боец поторопился выписаться из госпиталя, чтобы оставшись наедине со своими мечущимися мыслями наконец-то решить, кто из девушек больше тревожит его непостоянную душу.

Иногда, лежа в промозглых окопах, Мороз неожиданно отрывался от ужасной действительности и с тоской вспоминал больничную палату и друзей, приобретенных за то короткое время, проведенное в другой жизни, без беспощадных вшей и оглушительных разрывов снарядов.

А тогда, возле закрытых ворот госпиталя, он каждый вечер встречался с Галочкой,  и  даже строгое врачебное начальство не мешало их спешным, суматошным свиданиям.

– Я хочу от тебя ребеночка, – однажды призналась Антону Сугробова и словно доверчивое маленькое дитя рывком прильнула к его груди, будто искала защиты от того жуткого непонятного времени, в котором неожиданно для себя оказалась.

– Нет, – решительно отодвинул от себя девушку Мороз, – не время сейчас думать о собственной жизни, в данный период всё принадлежат войне.
– А что если мы больше никогда не встретимся? – подняла на пациента неспокойные глаза медсестричка.

– Тем более, – отвел растерянный взгляд парень. – Ребенку нужны оба родителя, а где гарантия, что я буду через месяц жив?
– Но у меня останется о тебе память, – не отступала настырная Галка. – И твоей маме будет приятно осознавать, что если …, – она передохнула и сглотнула слезу, – от тебя кто-то остался. Сын или дочь…

– Хватит, – грубо отстранил девушку Антошка и резко поднявшись, ушел тогда в палату, наполненную чужой общей болью.

А сейчас все бы отдал, только обнять бы ту, которая так настойчиво предлагала себя ему, да не оценил дурачина ее самоотверженного подарка, не сориентировался, что жизнь на войне состоит из мирных мгновений, проскальзывающих иногда между жестокими боями и молниеносным, казалось, сном.

А мирные мгновения необходимо жадно и трепетно ловить, словно мыльные пузыри, которые пускали они, дети, в те далекие времена, когда еще жив был отец и мама была счастлива и молода. А всё ненавистный, охмуренный манией величия, Гитлер… Черт бы побрал его!

– Ты о чем задумался, паря? – шикнул кто-то из ребят, толкая в плечо молчаливого однополчанина. – Дрыхнуть надоть, завтречка снова в бой! А девки после войны только слаще будут.

Антошка вздрогнул и огляделся по сторонам. Оставив после себя дурманящий аромат цветущей черемухи, русская девочка Галя моментально испарилась в воздухе, а вместо нее затуманенному взору Мороза явилась наспех построенная сырая землянка, в которой, наверное, никогда не согреешься, еле освещаемая одним-единственным огоньком, исходящим от маленькой печурки.
 
На полу, вкруг неясного источника света, вповалку лежало множество неподвижных тел, набирающих сил перед возможной завтрашней смертью.

– Будь проклята эта война, – отозвался из темноты вихрастый, конопатый москвич Гришка Яковлев. – И когда над бедной Россией прояснится небо?

– То революция, то Гражданская, то Отечественная…. Да и были ли мирные периоды в жизни русских, – поддержал товарища кубанский казак Трофим Дзюба. – Околдованная наша страна, что ли?

– Околдованная, – горько хмыкнул семнадцатилетний ростовчанин Игорек Кротов, сбежавший на поле брани после жульнической замены паспорта. – Где еще такую красоту неописуемую увидишь?

– Да уж, – оживился татарин Ринат Тухватуллин. – А ведь не спит никто из нас, так?
– И не говори, – согласился с жителем Казани несловоохотливый Эдгар Судмал, – да только лучше уж было бы, если б в Латвии находилась гольная пустыня.

– Этто ты к чему? – осторожно поинтересовался всегда галантный Виктор Когай.
– А не расстреляли бы тогда мою семью фрицы, – с горечью откликнулся курносый рыжий латыш. – Не полез бы Гитлер в безлюдную пустыню.

– Этто ты его плохо знаешь, – кисло усмехнулся кореец. – Если мы, советские люди, не остановим фашистов, весь мир под ними будет.
– И Америка? – удивился наивный Игорек Кротов. – Уж туда то он точно не попрет!

– А почему б и нет? – со злостью буркнул молчавший доселе еврей Марк Шегельман. – Если не победит зло наша святая Русь, то его не победит никто.
– Да разобьем мы его, гада! – выкрикнул из тьмы синеглазый белорус Николай Липец. – Дело только во времени, но если кто из нас останется в живых, пусть вспомнит мои пророческие слова!

– Спите, философы! – зябко кутаясь в поврежденную пулями шинель, буркнул на взбудораженных товарищей младший лейтенант Георгий Басилашвили. – Скоро свэтать начнет, а там работы нэпочатый край.

Работой он называл военные действия, но это мирное незатейливое словечко внезапно расслабляюще подействовало на бойцов, и они тут же погрузились в сон.

А наутро послышался гул самолета и моментально оценив, что летательный аппарат вражеский, воины спешно повскакивали со своих мест.
– Вот гаденыш! – выругался еще сонный Ринат Тухватуллин. – Не успеем, никак не успеем!

– Успэем, – резко перебил однополчанина Басилашвили. – Слушай мою команду!
Но последние слова командира потонули в страшном грохоте, который с адской болью разорвал барабанные перепонки и словно безвольные тряпичные куклы отбросил людей, или то, что от них осталось, далеко-далеко от внушительно зияющей воронки.

(отрывок из романа "Лилия Белая")