Лавочник

               

  Небольшой руки предприниматель Пузочкин Эдуард Аркадьевич, лысый и солидный мужчина с томным  взглядом масленых карих глазок, был сегодня в настроении. Организованная им сложная, со многим количеством действий  афера с  партией  копченой  колбасы завершилась успешно, принеся  довольно-таки неплохую прибыль. Хотя в документации  изначально  имелись нарушения во всем: и в сертификатах соответствия, и в сроках годности и в заявленной рецептуре. Но к ловкому хитрецу и посреднику Пузочкину удача повернулась, как всегда, лицом, а не другим местом,  и он, миновав все подводные рифы, отхватил на этой сделке порядочный куш. И теперь его планы на приобретение  домика в деревне - давно уже присмотренного,  неброского и небольшого  с виду, но весьма солидного внутри двухэтажного коттеджика  могли начать потихоньку сбываться.
   Домик, построенный  в старинном французском стиле, увитый плющом по темно-красному, вроде как выщербленному временем кирпичу – последний писк, мечта домовладельца – был  тут же,  недалеко, в пригороде, и зеленая его крыша, покрытая металлочерепицей, пряталась среди старых  берез, сохраненных на прилегающем к дому участке. Участок -  тоже совсем неплохой и уютный -  своим захолустным видом напоминал заброшенную  русскую  усадьбу. Влечение к такому смешению  русского и французского  Пузочкин открыл в себе относительно недавно, попав  на закрытую  деловую встречу местных тузов, проходившую в некой загородной резиденции. Резиденция своим домом с белыми колоннами,  ведущей к нему живописной аллеей и кованой ажурной оградой,  произвела на него неизгладимое впечатление. Не менее сильно впечатлила его и благосклонная снисходительность, с которой  встретили там  его – Пузочкина, несмело  въехавшего на гравийную дорожку парка на своей недавно взятой в автокредит   черной «Тойоте». Эффект от этого двойного шока родил в нем небывалую уверенность в себе и  сладкое ощущение  принадлежности к сильным мира сего. Как следствие этого потрясения   он почуял в себе тягу к прекрасному, в частности  к архитектуре ХIХ  века,  и  кстати же   одновременно проникся  спокойным полупрезрением ко всем людишкам, тянущим нищенскую жизнь на зарплату.
  А  этот  уютный  домик под черепицей, как маленькая копия благополучия, увиденного  за  той ажурной оградой,  занимал теперь мечты   Пузочкина  постоянно. И  он нередко прикидывал, как и что бы он там разместил.  Например, на аллейке  можно было поставить скульптурку какую-нибудь мраморную … или лучше бронзовую… Да, бронзовую лучше, небольшую такую.  Скульптуру его самого – Эдуарда Аркадьевича в естественный рост.  У него и скульптор есть знакомый. Заслуженный – он ему колбасу на  юбилейное чествование  доставал. Поставить и увековечить, так сказать, для потомков. Чтобы потомки  и через сто лет  не забыли  своего выдающегося прародителя. Вот только с потомками  пока было трудно. В свои неполные пятьдесят Пузочкин до сих пор  жил один. Не мог на ком-то остановить свой выбор, очень  боялся прогадать. Хотя  и выбора-то особого не было. Просто боялся. Вдруг попадется стерва, вдруг на шею сядет, вдруг задавит своим контролем и такое прочее. А годы-то все бежали,  у его сверстников дети уже институты кончали,  уже и внуками радовали, а Эдуард Аркадьевич все сидел в бобылях. Но -  мысли  были.
    В мыслях из-за летучих занавесей его будущего дома непременно выглядывала молодая  пышечка- жена – счастливая хозяйка и мать. И он рассчитывал на скорую и удачную женитьбу как на  следующий после приобретения долгожданной недвижимости жизненный ход. В такую клетку любая птичка прилетит с радостью. Будет и уют, будут и домашние  неповторимые обеды.
   А пока что одинокий  Пузочкин ходил обедать в ближайшее кафе. Вот и сегодня он не изменил своим  привычкам  и в самом  замечательном расположении духа направился в свои  «Гусиные лапки», называвшиеся когда-то просто «Кулинария».  В «Лапках» ему нравилось. Во-первых, располагались они  прямо в его доме, в нижнем этаже, так что и ходить никуда не надо было. Поэтому ленивый, но общительный Эдуард, даже когда ему приходила охота съесть яичницу, предпочитал лучше спуститься на два этажа в «Лапки», чем  самостоятельно возиться на кухне. Это он называл «пойти черпать свою пищу». Поскольку пища черпалась как духовная – в шуточках с раздатчицами и поварихами, так и обычная  – готовили здесь просто замечательно. Это было вторым аргументом.  Пузочкину давным-давно осточертела еда всухомятку, а здесь кормили по-домашнему вкусно. И после сытного  обеда, сопровождаемого улыбками румяных девушек из-за стойки (девушки знали о его холостом положении),  его привычные мысли об одиночестве  временно отодвигались.
  Была еще и третья, весьма важная в глазах Эдуарда Аркадьевича причина. Здесь было недорого.  Хотя порции, конечно, могли бы накладывать и побольше, но цены – вы только сравните! В соседнем «Барокко» полпорции  щей стоили на девять пятьдесят дороже. А спрашивается, с чего? И вкус такой же, а мяса  даже меньше кладут. А второе, закуски, салаты там – все  тоже также на порядок дороже. Обнаглели, вот что… Вот так пойдешь, - размышлял Пузочкин, - возьмешь первое полное,  бифштекс тот же с гарниром, к примеру…еще там что-нибудь, да так и наберется на сто рублей, если не больше.  Попробуй-ка каждый день покушай…А-а, то-то и оно.  А в «Гусиных лапках» совсем не так. И обслуживание у них приятное. Одним словом, место было спокойное, во всех отношениях уютное, вот только что без официантов. Ну да это ничего. Самому даже удобнее брать – сразу видно, сколько на тарелки положено.
  Удовлетворенный этими привычными  мыслями, Эдуард прошел с подносом  к столику и, прищурившись, шаловливо помахал  ручкой поварихе Зое, похожей на цыганку Кармен. Тускло сверкнул на его  безымянном пальце  купленный недавно перстень.  «Заметила», - мимоходом оценив ее реакцию, подумал Пузочкин  и  совсем довольный  уселся за стол.
  Пообедав плотно и со всей обстоятельностью, он, отдуваясь, утер платком блестящую лысину с венчиком седоватых волос, делавших его похожим на доброго папу Карло, и  незаметно  расслабил на животе ремень.
  «Все, наелся. Почти все съел», -  тут он с некоторым  сожалением глянул на стакан с недопитым абрикосовым компотом и пододвинул было его к себе, но понял, что допить уже не в силах и с легким чувством недовольства, которое возникало у него всегда, когда он оказывался в дураках  или  упускал из рук какую-либо выгоду  - а сейчас был именно такой случай – высчитал автоматически, почти подсознательно,  в силу давно укоренившейся  привычки - стоимость недопитой части. Вышло не очень много, и потому  стакан с убыточным компотом совсем не испортил ему настроения.  К тому же  вскоре его мысли вернулись к сегодняшней денежной удаче, в результате которой  на  его счету  осел довольно-таки кругленький барыш. Все-таки судьба его балует. А как же иначе? Ведь судьба – она женского рода. Фортуна как бы. Тут его мысль развилась и понеслась еще дальше и выше. Вот он Пузочкин - он не как все, он удачливый, молодец… Женщины  по идее должны  сами за ним бегать, лежать у его ног или хотя бы обрывать телефон, борясь за  его  благосклонность. Он кокетливым жестом провел рукой по жиденьким остаткам волос  и томно поднял подбородок. Нет, не понимают они,  эти дамы своей выгоды. Он  сам, будь он женщиной, за таким как он, Пузочкин, бегал бы  без памяти. Потому что он   умнейший  и удачливый  человек,  из всего может извлечь прибыль. А они? Глупые, не понимают. Природа дала им такую возможность легко устраивать свои дела, а они и воспользоваться-то толком не умеют. Ведь им же как хорошо – нужному человеку глазками поиграла, улыбнулась, согласилась – и вот уже результат. Причем конкретный, материально выраженный. Без всяких хлопот.
   Тут Пузочкин вышел  из кафе на вечернюю улицу,  со вздохом припоминая  свои бесконечные мытарства по всевозможным  налоговым, пожарным, санитарным и прочим инспекциям. Нет, если бы он  был женщиной, уж он  своего  бы не упустил!  Он бы с половиной города… У него бы половина города… ну, в любовниках ходила , то есть в любовницах, тьфу, то есть…Тут Пузочкин запутался, слегка покраснел: в  общем, легко решились бы его проблемы!  Он даже облизнулся и мечтательно закатил  довольные глазки.
  - Не подскажете, который час? – некстати  перебили его мысли проходящие мимо парень с девушкой.
  - Ну не знаю, не знаю, молодые люди, - томно повернув голову, приятным голосом ответил  Пузочкин, - у меня часов нету. Не могу сказать.
  И прошел себе дальше своей мягкой округлой  походкой, не замечая, как парочка оглянулась ему вслед.
  - Да, интересный дядечка, чего это он так разулыбался?
  - Чего-чего,  - прикуривая, заметил ее спутник, - ты ему, наверное, понравилась.
  - Да? А по-моему,  таких  больше не женщины   интересуют.
  - Кто его знает, я в этом не разбираюсь, - сухо пожал плечом парень.
  - А-а, ну  конечно, откуда, ты же у меня такой-такой … крутой! – подружка  прижалась к его плечу  и, оглянувшись еще раз,  засмеялась.
 Эдуард Аркадьевич услышал краем уха  этот смех, но и не подумал отнести его на свой счет. Он важно вышагивал после  хорошего обеда и продолжал думать о своей исключительности, почти избранности.
  Да, он занимается настоящим делом. Он крутится день и ночь без отдыха и знаком со многими важными людьми. Он шел и вспоминал, как трудно вставал он  на ноги в самом начале, как много  ему  пришлось вытерпеть. Зато теперь,  войдя в силу, Пузочкин  в виде компенсации за прошлое  ощутил  в себе  потребность и  моральное право говорить и поступать как большой человек, особенно в общении с   обычными, ничем не выделявшимися  людьми.
   У него был цветочный бизнес. Но в период становления своего дела он пытался  пробиться, где только можно,  и в одно время   занялся мясной торговлей.  Тогда ему удалось стать вхожим, совсем немножко, бочком, в мир  городских воротил  колбасного бизнеса. Он стал часто видеть людей  криминальной среды.   Его покорила их изощренная и свирепая хватка. Наглядевшись на  силовые  приемы, да еще  попав  некоторым образом под  их покровительство, он  и сам пропитался  их философией, манерами. Правда поверхностно,  как  скучающий   обыватель, сам не обладая ни твердостью, ни силой характера, не знакомый  и  с  частью  отталкивающих   подробностей  их дел.
  Это выразилось в его новом стиле поведения. Теперь он глубоко презирал малоимущих,  мягкотелых,  неудачливых – тех, кто не смог добиться успеха,  не сумел  постоять за себя или оттолкнуть  конкурента. Всех  таких он мысленно выстраивал в  ряд  тех, кому  не положено  слишком   обозначать  свое существование. Им полагалось  молча  внимать  ему, Эдуарду Аркадьевичу. Хотя сам он иногда мог поиграть с ними в уважение.  И это было справедливо. Конкретно.
    С  клиентами и знакомыми он тоже  говорил по-разному. Манера зависела более всего от возможностей  собеседника. Внимательный,  все понимающий с нужными людьми, и приветливый  с ними до простоты,  он  совершенно менялся перед незначительным клиентом:  становился занятым, спешил  по срочным  делам,  на полуслове обрывал разговор, вынуждая  бегать за ним, уговаривать, искать встречи.  Показывал  «кто есть who”.  Он не хотел никого унизить, а просто   знал цену достигнутому положению  и дорожил им.
   Одним словом, человек он был не последний, да  и в бизнесе сумел зацепиться, вот только с личной жизнью все  не получалось. Хотя  лет десять назад он и не помышлял  ни о женитьбе, ни  о серьезных отношениях. Но  и несерьезных почти  не было. То ли времени всегда не хватало, то ли еще чего.  Все дела, дела. И сейчас, когда приближался уже довольно значительный юбилей, определенная веха в жизни и налицо уже имелось как материальное, так и общественное положение, Эдуард Аркадьевич  вдруг заметил, что  он оказывается уже  миновал  возраст  пылкого увлечения женщинами,  и   незаметно для себя стал разборчивым  и даже  придирчивым  к прекрасному полу,  как какой-нибудь утомленный  стареющий падишах. И понемногу    усвоил для себя ту снисходительно-брюзжащую  манеру, с недовольством находя, что та для него старовата – чуть не под сорок, другая полновата, третья  не так  красива, а у последней  -  чересчур  серьезные виды. Словом, препятствий возникало множество, а Пузочкин, как мужчина расчетливый, с каждым годом все тщательнее продумывал каждый свой шаг. Он человек не абы кто, на виду. Сделай что не так – все!  Пойдут по городу про Эдуарда Аркадьевича слухи, и тогда – прощай, репутация, прощай честь мундира! А честь свою Пузочкин охранял ревностно, впору было  позавидовать нежной институтке или депутату Государственной Думы. Но в тоже время простые человеческие желания время от времени  брали свое и тогда уважаемый Пузочкин брался за устройство очередного рандеву тет-а-тет. 
  Собственно, это в условиях его просторной холостяцкой квартиры и не представляло бы никаких сложностей, но – ах! – как же не любил господин Пузочкин встреч на своей территории! Неизвестно, что тут влияло больше всего – лишние ли хлопоты в роли гостеприимного хозяина, опаска ли перед соседями (что о нем подумают?), подспудный ли страх, что вдруг не уйдет утром, а захочет остаться, да еще и надолго? Да мало ли еще какие  тревоги могли беспокоить  важного  предпринимателя Пузочкина. Но на этот раз выбора не было – знакомая дама не располагала условиями для встречи и он, скрепя сердце, пригласил  ее к себе.
  Теперь нужно было выбрать вечер, свободный от дел, заранее сделать и принять нужные звонки, да и отключиться на время, в конце концов, от потока вечных проблем и вопросов. Сделать себе праздник.  Поднять, так сказать, настроение. Хотя вот с настроением в последние годы  у  грузного  Пузочкина было как-то не очень. Слабость, нервы от этой работы и даже иногда, сказать по секрету, давление и прочие неприятности заставляли аккуратного Пузочкина все чаще прислушиваться к своему организму и, увы, констатировать порой не очень-то приятные  признаки убывающего здоровья. Нет, прежнее ощущение силы и полноты жизни не исчезло, но имелось не всегда, а вело себя как капризное вдохновение -  посещало,  когда хотело, и вдруг  ни с того ни с сего  исчезало. И даже иногда в самый неподходящий момент.  Поэтому приходилось приноравливаться. Как говорится, возможности не мальчика, но мужа. Солидного причем. Врочем, он и в молодости никогда не ходил в героях.  Как-то рассказывал ему подвыпивший сосед, что не может спокойно пройти даже мимо развешенного во дворе белья. «Как увижу, - говорил он, покряхтывая, -  кружева на лифчиках и все эти бабские штучки, так и все – готов к труду и обороне. И ничего тут не сделаешь. Я уж и зажмуриваюсь, когда мимо иду, а все не помогает».
  Эдуарду  Аркадьевичу тоже было такое знакомо. Но имелось при этом одно деликатное обстоятельство. Дело заключалось в том, что почти также  на него действовала и мужская красота. Еще с молодых лет.  Мускулистый торс  парня  на пляже волновал его воображение почти так же,  как  короткая юбка со стройными ножками. И тоже ничего нельзя было сделать. Правда, к чести Пузочкина надо сказать, что эту двойственность  своих страстей  он  все же старался всю жизнь побороть, считал неподобающей  и не давал ей хода, в отличие от многих  других мужчин. Внешне особенность эта  проскальзывала лишь в жеманных жестах, несколько тягучей манере речи и больше почти ни в чем. На реакцию окружающих он привык  не обращать внимания, как и на предложения, которые время от времени делались ему со стороны мужчин, но видно они все же льстили этой особенной  части его натуры, потому что он, правда с необходимой долей презрения и насмешки, но все же любил рассказывать об этом, как ни странно,  своим близко знакомым женщинам. Но кто разберется в тайниках  человеческой психики? Это уж, как говорится, вопрос к специалистам. Видно, трудности в его жизни все-таки были, так как не завел он  себе до сих пор не только жены, но даже и просто подруги.
  Но тепла-то, в том числе и  душевного,  хотелось! А где его и взять, кроме как  ни  возле хорошей женщины. Потому-то  в один из деньков, когда Пузочкин чувствовал себя не то чтобы «ого-го»,  но все-таки, он решился позвонить одной своей давней хорошей знакомой. 
  На это его подвигла  ничего, казалось бы, незначащая беседа по телефону с другой, ранее позвонившей  ему знакомой и  рассказавшей кое-что интересное.
  Надо отметить, что поскольку  работа его была связана с людьми, то и звонили ему много. По работе. Но при этом особенно охотно и часто дамы.
  Немалую роль играло тут и своеобразное  его обаяние, хотя он никогда  не мельтешил, не старался специально  понравиться.  Видно, он сам по себе  был фигурой колоритной и примечательной  и олицетворял собой  тот  характерный образчик   русского  торгового  человека, который затушевался было за семьдесят лет советского строя, но искорениться  полностью не сумел. 
   Но вот  началась перестройка и стоило поставить российского человека  в условия, когда есть где  развернуться его предприимчивой, не знающей узких рамок  просторной душе, лишь только принялись расти как грибы всевозможные  лавки, точки,  торговые дома, сетевые магазины  и могучие  торговые корпорации,  как уже тут как тут,  откуда ни возьмись,  вернулись на сцену  яркие  типажи  российского купечества самых разных гильдий. И среди  многих  - тот самый  тип  удачливого  лавочника  -  гладкого, важного  и прижимистого  -  с вкрадчивым  мягким баритоном.  Стоило ему  чуть преуспеть – и сразу выделился из толпы, изменился  взгляд – довольный, сытый, и походка – неспешная, жилеткой вперед.  Теперь  не спутаешь его с остальными. Как по заказу, исчезает худоба, заменяется на  мясистые щеки и загривок.  И златая цепь, и перстень-печатка. А потом появляется и  барственность в ее первичных формах, но  все же чаще лишь в последующих поколениях – к примеру, у детей или внуков, которых стараются обучить и воспитать уже по высшему разряду.
   Вот так и Пузочкин – сам всего добился, своими руками. Потому и знает он себе цену. Но опытный, опытный  -  коготочки уже научился прятать и выглядит как довольный кот. Он и  одевается всегда в мягкую удобную  одежду, не любит стеснять себя, и  сам же по-домашнему  уютный. Разговаривает он  со снисходительной  ленцой, а при случае - и с легкой примесью  некоторой интимной  пошлятинки, которую женщины воспринимают  как ободряющий признак  особого к себе внимания. И вообще, с людьми он,  повидавший  виды пройдоха, толковать и любит и умеет.
  Одним словом, дамы звонили ему частенько. И по делу и по зову души.  Но дальше разговоров  как-то особо не шло. Хотя тем для бесед было предостаточно. Эдуард Аркадьевич  был соучредителем сети магазинов «Фитостудия» - цветы, горшки, вазоны, статуэтки, фонтанчики и прочее. Кроме этого, он являлся президентом городского клуба  экзотических растений, созданного при этих же магазинах для  просвещения любительниц, дабы они расставляли невиданные тропические горшки  в своих квартирах согласно моде и фэн-шую.  Посещая клуб, любительницы  постигали  трудности фитодизайна, а  между делом узнавали на клубных  кофе-паузах о том, что наимоднейшую на сегодняшний день  композицию  горшечных орхидей  или, к примеру, какую-нибудь  Драцену Драко (сумма такая-то) уже успела приобрести  жена такого-то… Тут со снисходительной усмешкой вполголоса называлась фамилия имярек, после чего  фитолюбительница делала правильный вывод   и вскоре аналогичное, или даже еще более изысканное  растение появлялось и в ее зимнем саду. Эдуард Аркадьевич делал вид, что учит  дам премудростям комнатного цветоводста, а на самом деле умело доводил до их сведения последние веяния цветочно-горшечной  моды в мире и в их городском бомонде соответственно.
  Видимо, дела он вел неплохо, потому что магазинчики его становились все более посещаемыми. И это  приносило ему как доход, так и массу приятных минут в общении с заказчицами. Таким образом, одна из этих заказчиц, кстати, незамужняя и имевшая в свое время  на Пузочкина определенные  виды  - правда, не оправдавшие себя, но раз и навсегда давшие  ей право на семейно-шутливый тон -  позвонила ему и, заканчивая дружескую  беседу, интригующе  заметила:
  -  А что, Эдуард Аркадьевич,  вы еще не слышали свежую новость?
  -  Что такое  еще за новость?
  - Да вот, говорят, вы скоро женитесь, - улыбнулась она в трубку.
  - Откуда такие сведения, моя уважаемая?
  - Ходят, знаете, по городу слухи…- загадочно отвечала она, -  вас, говорят,  недавно видели на улице с дамой?
  - Кого, меня?
  - Да-да, именно как раз вас.
  - Мало ли с кем меня можно увидеть? Мало ли с кем я могу разговаривать? У меня, в конце концов, работа с людьми.
  - Коне-е-ечно, я понимаю.  Особенно  если на городском празднике:  взявши в толпе гуляющих у всех на виду  ее под ручку.
   - Дорогая моя, да с вами опасно иметь дело! Буду иметь в виду!
  - Обязательно уж  поимейте, Эдуард Аркадьевич.  Ведь мы же с вами старые, можно сказать, друзья. Ну, всего доброго, не буду вам мешать.
  Положив трубку, она тут же перезвонила  своей хорошей приятельнице, тоже постоянной клиентке «Фитостудии», покупавшей там вазоны для зимнего сада, и они увлеченно и в деталях обсудили эту новость.
  - Удивительно, неужели и вправду нашлась на него красавица?
  - Ну-у, я бы так уж не сказала, что красавица. Ничего особенного, но самое  главное – тут она сделала большие глаза, хотя ее никто и не видел – главное, что не красавец!
  - Это точно, - с пониманием отозвалась та. И обе поняли, в чем тут изюминка и согласно помолчали секунду, наслаждаясь эстетикой недосказанного.  Но одна  все же не удержалась и добавила:
  - А то уж он устал, наверное, что ему  на ориентацию намекают. А тут, пожалуйста, посреди бела дня все его увидели с женщиной. Да еще и  под ручку.
  - Представляю, чего ему это стоило! – фыркнула первая, - под ручку, да в людном месте – неслыханное мужество для нашего Эдика.
  - Да-а, - согласилась подруга, - дела. Что-то совсем на него не похоже. И кто это такая  на него  нашлась?
  - Какая же ты все-таки любопытная. А мне вот нисколько не интересно…
  После этого заявления  разговор  на интригующую  тему продолжался с новой силой.
  Но Эдуард Пузочкин не мог слышать  дамских насмешек. Он в это время размышлял и решался. Приободрившись, он походил по комнате, постоял перед зеркалом…, да и пошел звонить той самой знакомой. Но  не той, с которой его видели на городском празднике, а совсем  другой, но к которой  у него тоже  иногда возникали  определенные симпатии. И  даже весьма  выраженные. Как, например, сейчас.  Она  была у него постоянной покупательницей цветов,  иногда брала в рассрочку,  и поэтому знакомство с ней было давним, но шапочным. Но как-то несколько лет назад, слово за слово – дошло у них до романтической встречи на природе, в одном уютном местечке на берегу озера. Все вроде было хорошо, но все  в этом одноразовом варианте и осталось. Он вообще-то  настаивал, но она как-то незаметно и ловко уклонялась. Но в целом, где-то в глубине, надеялся на повторение встречи.
  Так вот про нее -  ту самую знакомую,  он сейчас и  вспомнил. Сегодня ему вдруг захотелось обольщать, покорять, делать безумства, рычать на всю саванну… Блистать расточительством!  Хотя нет, насчет расточительства – это нет. Тут лучше как-то не очень, лучше поаккуратнее. В конце концов, если она согласится, то ведь не с пустыми руками она к нему придет! Не ему же одному только тратиться, в конце концов. Пузочкин уселся поудобнее и набрал номер.
  - Привет, - несколько неуверенно произнес он.
  Неуверенность его объяснялась тем, что в этот момент женщина никак от него не зависела: она не покупала  в долг, не просила  у него что-либо, то есть, не было ничего, что бы могло придать уверенности его голосу. Эдуард Аркадьевич не любил общаться с не зависимыми от него людьми – как-то терялась почва под ногами, терялось ощущение собственной значимости. Получалось  даже  наоборот – он сам сейчас находился   в зависимом от нее положении – ведь это ему, а не ей  надо было договариваться о встрече и проявлять инициативу.  Вот если бы она искала свидания с ним, то тут можно было бы еще и поломаться в свое удовольствие. Но ведь этого нет. Она,  может быть, отдыхала сейчас себе спокойно и думать не думала о  нем. У нее своя жизнь, а Пузочкин в ней, может быть на каком-нибудь двадцать пятом  месте. В такой ситуации с Эдуарда Аркадьевича слетал апломб и общаться с человеком ему становилось сложно.
  Вот поэтому  тон поначалу у него был несколько  натянутый. Основная нить беседы (ты мне должен), которая  всегда имела место  в разговоре Пузочкина, сейчас отсутствовала. А следовательно, и пьедестала не было тоже. Но все же, слово за слово, разговор принял желаемое направление. Немного пококетничав,  она  все же  согласилась прийти. Даже на удивление легко согласилась.  Видно, у нее у самой было хорошее настроение. Заядлый купчина  Пузочкин  тут же уловил эту выгодную для себя  перемену  и переиграл тему. Извлек максимальную пользу из ситуации:
  - Ну, ты уж, наверное,  сама со своим придешь, - почти утвердительно  предложил он, сразу став более уверенным, возвращаясь  к привычной роли. Пусть уж, - подумал он, - если хочет, пусть приходит.  А он просто позволяет.
   И она пришла. С фруктами и неплохим  вином. Сидели за столом, беседовали, смеялись. Пузочкин пришел в чудесное расположение духа и начал понемногу распускать  перышки.  Поскольку привычки его устоялись уже лет двадцать назад, то  сценарий званого вечера  потек по проторенному руслу. Вначале Эдуард жаловался на одинокую жизнь, неустроенный быт.  При этом он  как бы невзначай тянулся в карман  за телефоном, но достать его обычно  мешала  толстая пачка денег, которую он с некоторым трудом неизменно вытягивал из кармана брюк.  Пачку приходилось небрежно выкладывать на стол на обозрение посетительницы, что  сопровождалось  сетованиями на каторжную работу и нехватку времени, из-за чего    никак не удается создать семью, очаг, а годы-то идут, и так далее… Все это  навевало  слушательнице думы о несчастных холостяках, не умеющих правильно распорядиться  благами жизни, и большинство собеседниц становилось много внимательнее,  приветливее, где-то даже смелее, интимнее, если позволяла обстановка.
  А  хитрец Пузочкин  посмеивался  над всем этим  из-под прикрытых  век,  ничем  не обнаруживая  своего удовольствия.
  Но в этот раз он и вправду  начал искренне жалеть себя. А может, просто  вино действительно оказалось хорошим.  Расчувствовавшись, он  попытался  рассказать  гостье довольно значимый эпизод из  своей жизни:  о том,   как неудачно он покушал однажды  в  кафе «Барокко», и нашел в ней чрезвычайно внимательного слушателя. Очищая апельсин, она сочувственно кивала головой и сопереживала, как это могут делать одни только женщины. Видя искренний интерес, он увлекся и скрупулезно описал все перипетии того дня:
   - Дома-то кушать нечего, никто не ждет, не готовит, плохо одному. Вот и приходится по общепитам мотаться.   В «Лапках» переучет был, вот и пришлось туда пойти. А так я вообще «Барокко» не люблю, не пошел бы. Ну вот, у них  значит, первого пол-порции  двадцать два четырнадцать стоит, а я полное взял – сорок четыре двадцать восемь получилось. Потом бифштекс с гарниром тридцать девять рублей и кажется, тридцать три копейки… не помню точно, что я, всякую мелочь запоминать буду. Так вот – уже восемьдесят три рубля  шестьдесят одна копейка… Потом салат несвежий был, вчерашний – и за что только деньги берут, хлеб – два кусочка, сметана. А сметану даже не доел.
  Собеседница улыбалась уже с некоторым нетерпением,  и в лице ее начало появляться обычное в таких случаях выражение преувеличенного внимания. Вдохновленный  Пузочкин   обстоятельно  рассказывал об осложнениях со здоровьем, возникших после дорогого и некачественного  обеда в «Барокко». Она  же должна была считать себя счастливицей, удостоенной приватных подробностей жизни венценосной особы.
  - Да, сейчас такое время… -  наконец попыталась она остановить  его нескончаемую речь, – а  может быть, перейдем к чаю? - добавила она.
   Тут  Пузочкин, прерванный на самом интересном месте, внезапно утерял нить беседы. С минуту он молчал  и невидяще смотрел на край стола, где лежала его денежная пачка. Затем  спохватился и принялся  торопливо запихивать  ее обратно в карман. Неожиданно ей стало скучно у него в гостях.
  - Да, можно, – согласился он,  разливая остатки принесенного ею  вина и лениво поддевая  пальцами   пузатый фужер, - ну что, за успехи, что ли?
  Гостья  принужденно улыбнулась.
  Они выпили  и  тут за столом воцарилась неловкая пауза. Она в который  раз взяла валявшийся рядом журнал и принялась недовольно  перелистывать картинки. Пауза затягивалась.
  Пузочкин молча сидел, глядя на сахарницу  и засунув руку в карман, что-то перебирал там с напряженным лицом. Наконец, видно приняв какое-то решение, он произнес  чуть неуверенно:
  - Знаешь, может еще выпьем…
  - Может быть, хватит? –  отвечала она, - да и, по-моему, все уже выпито.
  Ответом на это  снова было напряженное  молчание. Она достала из сумочки зеркальце, поправляя прическу и готовясь подняться из-за стола. Пузочкин беспокойно шевельнулся.
   - Я могу сам… купить…, - вдруг  сказал  он изменившимся голосом, свидетельствующим о внутренней борьбе, и вопросительно взглянул на нее.
  - Что?... -  у нее уже был  вид гостя, собирающегося домой. Даже точнее, выставляемого из дома. По крайней мере, некоторые оттенки такого выражения  в ее голосе имелись.
  - Я могу сам  еще…  купить  вина… - неуверенно повторил он.
  И вдруг лицо его просияло.
  - Слушай, да у меня же у самого коньяк остался, еще с прошлого раза, с клиентом посидели, - он облегченно вздохнул, оттого, что разрешилась сложная задача, и достал с полки небольшую  подарочную бутылочку, на треть заполненную  темно-янтарной жидкостью.
  - Ну что ж, гуляем дальше! Очень  хороший, пять звездочек, - тут в его голосе опять плеснулось сожаление, -  сам не  пил, берег.  Дорогой такой!  Давай тогда  по чуть-чуть  что ли...
  Все же он был рад,  что гостья остается, и  что это не потребовало слишком больших затрат с его стороны.  По правде говоря, эта женщина  ему нравилась и даже очень. А в этот поздний час она и подавно казалась ему  лучше  всех остальных, и он  просто  хотел быть  сегодня  с ней. Должна же судьба  хоть изредка дарить ему  подарки! Расчувствовавшись, Пузочкин разлил еще по одной и начал быстро хмелеть.
  - А помнишь…, - мечтательно начал он. Ему захотелось общих  воспоминаний. Он еще не опьянел, но уже сделался сентиментальным. Она снова  показалась ему той самой единственной, достойной его любви.
  - А помнишь, - повторил он, мы ездили с тобой на Карасье озеро. Ты согласилась тогда поехать со мной. Как и обещала. А я ведь думал, что ты обманешь. – Он пересел к ней поближе на низкий диванчик и  обнял ее. Она не возражала.
  - Тогда еще была такая теплая ночь, и мы пошли с тобой купаться. В темноте, ночью, одни. Помнишь, зашли в эту черную воду,  и ты уплыла от меня. Куда-то далеко, – он передернулся от неприятных воспоминаний и взял ее за руку. – Как я тогда испугался…Я стоял посреди озера, далеко от берега…Потерял тебя из виду и берег почти потерял… Никого, я один и ничего не вижу. Ты не представляешь, как я испугался.
  - Да?..
  - Да, очень… Ты уплыла, жду – никого нет.  Я подумал – вдруг с тобой что случилось, утонула, не вернешься… А я тут один  и плавать не умею…  один в воде …и темно вокруг.
  - Там вообще-то мелководье было, песочек. Если бы я даже и утонула.
  - Да нет, - с прежней нежностью зашептал он, - я вообще боюсь этой всей природы, когда  лес, вода, темнота. А ты – как русалка, как будто всегда там жила. Та ночь для меня была самой лучшей в жизни, честное слово. А ты никогда не вспоминала ту ночь?
  Так  они допили и  коньяк. В целом, их встреча была ни к чему не обязывающей. Она не предусматривала какого-то обязательного сценария, но и не исключала его. Им ничто не мешало. Оба они были свободны, и  могли не опасаться,  что появится кто-то, чтобы нарушить  их уединение.  Они виделись  нечасто, но даже и эти  редкие встречи, покрытые слоем предрассудков, устоявшихся привычек  и даже скуки, никогда не отличались теплотой.  Могли  посидеть и разойтись. Когда  его гостья особенно остро чувствовала это отсутствие тепла, она просто уходила. Ей было мало одного его желания. Похоже что таким  же ничего незначащим оставался  и сегодняшний  серенький  вечер.  И лишь в последние минуты  вдруг  неожиданно пришли и искренность и теплота. Они не сговариваясь, без слов   поняли  что  сейчас нужны друг другу. А ночь и  тишина уснувшего дома надежно укрыла их чувства от всего мира.
Немного выпитого вина, как раз столько, чтобы растопить обычный лед отчужденности, раскрепостить мысли и ощущения, сняло те постоянные узы скованности, фальши, что обычно мешают людям  в истинных проявлениях чувств. Тех чувств, что приходят к человеку редко: в мгновения   любви – в эти  слишком  краткие моменты  не только внутри жизни, но и внутри любви;  в минуты единения душ  или  в иных снах. А за неимением сильных эмоций  может открыть душу и  та самая грань опьянения, когда к человеку приходит искренность. А вместе с ней и огонь сердца   и  уверенность, что все должно быть именно так. 
  Таким  у Пузочкина получился этот вечер,  перешедший в долгожданную ночь. Они были  довольны  и по-своему счастливы. Он  -  потому что она была сегодня с ним, потому что   все было хорошо, и главное  -   не будет  от этого никаких неприятностей.  Не нужно было ни о чем  беспокоиться.
   Возможно, что и она считала примерно также…  Хотя  Пузочкину и далеко было до постельного героя, но для нее это обстоятельство  в этот вечер  почему-то не было главным.  Впрочем, как и для многих женщин. А во всем  остальном  она  считала, что счастье прекрасно тогда, когда оно свободно и кратковременно. Потому что всему хорошему непременно  и всегда  приходит конец.
  - Уже поздно, - сказала она, поправляя в темноте прическу.
  - Останься, - сказал он, удерживая ее за руку, - хотя бы еще ненадолго. Все  было так хорошо.
  - Я потом не уеду, уже поздно.
  - Останься! – кровь все еще вскипала в нем, заставляла думать о безумных и невероятных глупостях. Какая-то часть его не желала расставаться с миром грез, - останься, потом я вызову тебе такси.
Она осталась, уступая  больше ему, чем себе. Прошло еще какое-то время, хмельная удаль Пузочкина  быстро испарялась, давала  о себе знать усталость,  и теперь уже о времени  вспомнил он.
  -  Надо же, совсем поспать не пришлось, а у меня сегодня трудный день, -   вдруг ни с того ни с сего буднично сказал он в темноту.
И то, что он мысленно уже обозначил конец этой ночи, назвав ее: «сегодня», ставило  таким образом границу между их встречей и обычной жизнью.  И оставляло  их встречу там, в прошлом времени.  Он не сказал, что у него «завтра» будет трудный день, тем самым обозначив, что они еще пока вместе.  К тому же  он придал слову «поспать» его истинный  смысл,  при этом ставя  по важности  этот смысл на первое место. Получалось так, будто их встреча уже совсем ничего не значила.
  - Да, конечно, - тут же согласилась она, стараясь не показать  возникшей от его слов неловкости. И тут же пожалела, что не ушла тогда же, сразу.
 – Мне пора, совсем поздно, - добавила  она, чтобы не получилось, будто  он выгоняет ее из постели.  То самое летящее состояние  совсем исчезло после его слов. Наоборот,  возникло неудобство двух посторонних людей, отчего-то оказавшихся слишком близко.
Значит, вечер уже и вправду кончился. Часы  в прихожей пробили второй час  ночи.
  Он  почувствовал скуку. На поверхность  вынырнули какие-то мелкие мысли о приближающемся завтрашнем дне с его суетой.
  - На чем будешь добираться? - неуверенно спросил  он.
  Она вскинула глаза, удивленная этим странным вопросом.  А что – разве такси это проблема? Ведь можно набрать любую компанию.
  Но его мысли имели совсем другое направление. Неожиданно его разозлил ее удивленный взгляд. Отдыхали вместе, а теперь, смотри-ка, расплачиваться должен он один!  Встреча кончалась,  и обычные привычки уже начали брать верх над обаянием вечера. Он всей шкурой почувствовал приближение ненавистных обязанностей, и поэтому голос его прозвучал неожиданно грубо:
  - А деньги-то на такси у тебя, надеюсь, есть? - он нервно сунул руку в карман джинсов.
  - Да, наверное, - она смешалась от следовавших друг за другом обид. Так не вязалось все, что было между ними совсем недавно, со скаредным недовольством в его голосе.
  Она знала, что ему было хорошо с ней – женщины всегда очень тонко чувствуют такие вещи.  И тем более, она не могла понять такой метаморфозы. Как же она не разглядела его сразу? Открыв кошелек, она с удивлением поняла, что все деньги кончились. На вино, на фрукты. Конечно, она рассчитывала, что он отвезет ее домой.
  - Знаешь, боюсь, что, наверное, нет.
  Он отвернулся к окну и, склонившись, долго что-то колдовал над карманом. Но видно, попадалось  ему  все не то.
  - А пятидесяти рублей у тебя не будет? – наконец обернулся он, - а то у меня только сотенная, а за такси в твой район семьдесят. Правда, вот у меня двадцать рублей есть. Ты свои пятьдесят сможешь добавить, ладно? – и  он, не дожидаясь ответа,  недовольно набрал номер, вызывая такси.
  Она молча кивнула, не желая говорить  ни слова, слишком обиженная, чтобы сейчас ему  возражать. Ощущение искренности исчезло без следа. Не говоря ни слова, она вышла на улицу. Ей не хотелось говорить.  Идущий  за ней  Пузочкин   беспокойно оглядывался по сторонам.
  - Что-нибудь потерял? – наконец не выдержала она.
  - Тише, ты, тише! – он тревожно обежал взглядом спящие балконы. Громада многоэтажки молча темнела, лишь в верхнем этаже светилось одинокое окно. Спал двор, спали выстроившиеся тесным рядом автомобили – только проблескивали огоньки сигнализации.  Стоял самый глухой час ночи. Лишь  стук ее каблучков разнесся по гулкому ущелью двора.
  - Тише, ты тише, - снова зашипел он.  Несмотря на темноту, он старался держаться у нее за спиной. - Сейчас ночью все слышно. Знаешь, как голоса разносятся! Сейчас кто-нибудь из соседей увидит меня с тобой!
  - И что с того? – она начала злиться, - что, боишься потерять репутацию честной девушки?
  - Не мели чепуху, - он даже не обиделся, - здесь везде знакомые. Меня полгорода знает, я человек на виду. Ой, смотри, вон такси – иди, иди скорее навстречу! Иди сама, я туда не подойду.
  Машина въехала, развернулась, резко осветив фарами двор, Пузочкина и его гостью. Эдуард Аркадьевич нервно дернулся в сторону.
  - Ну, иди, пока. Я уже ушел, - и скрылся в  густой   тени   кустов.
  Она молча, не прощаясь, пошла к слепящим фарам.
  - Вы по такому-то номеру?
  - Да.
Ей показалось, что таксист понимающе ухмыльнулся, когда она в одиночестве  открыла  дверцу и села на заднее сиденье, в то  время как шарахнувшийся Пузочкин уже торопливо открывал подъездную дверь, поворачиваясь спиной к свету.
  Она  презрительно отвернулась и назвала адрес.

С тех пор прошло  три года. Пузочкин  так и не женился. В манерах его прочно осела важная  медлительность  немолодого  господина. Он еще больше облысел, обрюзг, поставил очень качественную  стальную дверь с сигнализацией, полностью  рассчитался по автокредиту. И поговаривают, покупает неплохой дом за городом. Черная  трехлетняя его «Тойота»  сверкает по-прежнему, и он с гордостью рассказывает своим знакомым, что в салоне до сих пор пахнет новой кожей. Так оно и есть. Он ездит на ней редко и осторожно.  Эдуард Аркадьевич слывет человеком аккуратным, положительным. Он уважаем соседями и знакомыми. Никогда его не замечали ни  в легкомысленных приключениях, ни в пьянстве, ни в чем таком предосудительном. И по-прежнему спускается вечерами Эдуард Аркадьевич в кафе «Гусиные лапки» и шутит там все с теми же продавщицами и жизнь его олицетворяет стабильность и покой.
   

                сентябрь 2009