Стихи Ивана Васильевича Кашпурова

РОДИНА
С этим словом мне всегда рисуется
ясень у дощатого крыльца,
гуси косолапые на улице
и поля без края и конца.
Память сердца сберегла мне многое:
только гляну мысленно назад –
вижу, как орава босоногая
мчится в школу через Жуков сад.
Вот мальчишкам сливы переспелые
ветка, нагибаясь, подает;
вот над степью, от полыни белою,
солнце недоспавшее встает.
Дед Кузьмич с дубинкою кизиловой
гонит стадо к Михневой горе,
а в яру, заросшем девясилами,
я смотрю картинки в букваре.
Сенокос, костер, толкуют бороды,
кони щиплют сладкую траву, -
это все мне памятно и дорого,
это все я родиной зову.
С этим словом мне всегда рисуется
ясень у дощатого крыльца,
палисадник, дремлющая улица
и поля без края и конца.

ПОЮЩАЯ СТЕПЬ
Вы были в осенней степи или не были,
когда, журавлей провожая в полет,
равнина ли щедрая, доброе небо ли
и грустно, и радостно вслед им поет?
А это все так начинается: медленно
холодная тень заогнится вдали,
и солнце тяжелое, иссиня-медное
встает из-за дымного края земли.
Потом просыпается ветер и с нежностью
туманы разносит по мрачным ярам.
Над степью,
пронизанной солнцем и свежестью,
он дует напористо, молод и прям.
На сивых буграх, словно скрипки, неистово
выводят осенний мотив ковыли.
С высокого звука до самого низкого
печаль в поднебесье несут журавли.
Но вот сковородник серебряным голосом
лишь вступит за флейтой полыни, и вдруг –
вся древняя степь, вся – курганная, голая –
былинкой любой отзовется вокруг.
Тут звуки слоятся, дробятся, сплетаются
в какой-то языческий утренний гимн.
Мне кажется, звезды над степью слетаются,
чтоб вторить взволнованным ритмам земным.
Тут ветер каспийский в осенние месяцы
на крыльях широких – и крепок, и смел –
десятой симфонией радости мечется,
которой Бетховен создать не успел.
…Я травы певучие бережно трогаю.
Они для меня – словно воздух и хлеб.
а вы потеряли, друзья мои, многое,
ни разу не слушав поющую степь.

СТАВРОПОЛЬЕ
Я видел Ставрополье на картинах,
в окно вагона, через дым костров…
Лежит оно в равнинах и горбинах,
лежит на стыке четырех ветров.
Здесь голубые облака гороха
и голубой полыни облака,
и за людьми на динамитный грохот,
в степную марь, торопится река.
Здесь мериносы моют ноги в росах,
метелки проса – словно бьют ключи,
и от зари расходятся прокосы,
широкие, прямые, как лучи…
Поля вплотную подступили к селам.
Из сел, в разведку выслав тополя,
сады выходят воинством веселым
и смело наступают на поля.
Ах, Ставрополье, синий край России,
ты – песня эскадронная отцов.
Меня сады, поля твои растили
под птичий грай и перезвон овсов.
Мне открывали даль твою рассветы,
а стрепеты – немятую траву…
Куда б меня не заманили ветры –
тебя от сердца я не оторву.

НИКТО НЕ ЗНАЕТ
Никто не знает, что я ранен,-
работой боль свою глушу.
Я только с виду горожанин
и эту видимость ношу.
Я помню сто степных дорожек
и свист косы, и пот с лица,
и это все меня тревожит,
болит и ноет без конца.
Привычен к лифту в доме нашем,
хожу по скверам, площадям.
А сердцем рвусь в просторы пашен
да к ветроногим лошадям.
Не знаю, что мне жизнь подскажет,
как помирю себя с собой?
Мне в городской квартире даже
перепелиный слышен бой.

НАС ОБОЛЬЩАЮТ СТО ДОРОГ
Едва прорезался басок,
заметил я: наш домик – низок,
а небосвод над ним – высок,
и мимо окон – шлях, как вызов,
как искушение, что мне
судьба послала ненароком,
и я родительским порогом
стал тяготиться по весне.
Куда он вел, старинный шлях,
в какие дни, в какие дали?
На речке гуси гоготали,
урчали тракторы в полях.
Но это было и вчера,
и год назад, и два, и боле,
все те же хаты, речка, поле,
а дальше – Лысая гора.
Что за горою – я не знал.
И мысли буйно рисовали,
как луч, прямые магистрали
и синий, в мареве, вокзал.
Там – пульс, там – бег,
там жизнь была.
Здесь – прозябание сплошное.
И я с котомкой за спиною
ушел однажды из села.
Меня тепло встречал рассвет,
толпой цветы сбегали с горки.
И долго мать в печали горькой
с крыльца глядела мне вослед.
И, словно пальцы рук, легли
пути-дороги врастопырку,
и кобылицей ветер фыркал,
и нес меня на край земли.
Тогда не думал я о том,
что просто кинуть дом свой белый,
но что вернуться в этот дом –
порою жизни мало целой.
Прости, родительский порог,
не знал я, зелен, как травинка,
что обольщают сто дорог,
а возвращает лишь тропинка.

Я ВЕРНУСЬ
Отпечалятся трубы, привыкшие к горю,
и нетвердой походкой уйдут трубачи.
Над могилой моей холмик вырастет вскоре,
и взгрустнет в изголовье побег алычи.
В повседневных заботах утешатся дома
и начнут привыкать к слову жесткому – был.
В это время вернусь я не грохотом грома, -
песней трав, что когда-то сложил и забыл…
Я любил мою землю любовью звериной,
и она отвечала взаимностью мне;
и найдется строка, что другие отринув,
прозвенит в молодых ковылях по весне.
Прозвенит по степям предкавказским России,
что иду я лощиной, сбивая репье,
что роса холодит мои ноги босые,
как в далекое сирое детство мое…
Вон горошек цветет,
а вот – солнечный лютик,
и спокойное небо над миром над всем…
Отдохните от слез, мои близкие люди, -
я вернусь к вам,
вернусь не на срок – насовсем.