Пухленок3

(Семейные очерки)

Смотрю в экран. Там передача про подростковый суицид. Смотрю с тревогой и тоской, потому что и мой пухленок однажды станет двенадцатилетним. Я уже замечаю в нем признаки нетерпимости к моим крайним мерам… Слажу ли я с ним? Выведу ли я малыша на откровенный разговор, чтобы он открыл тайны мне, а не лживому интернету?..
А с экрана все льется и льется мутная вода, смакуют подробности самоубийства маленькой  девочки…

Память услужливо являет мне мое детство. Мне семь лет, я гуляю с папой.  Он осторожно держит меня за руку, нескладно рассказывает о чем-то взрослом, о чем я должна непременно знать.  А рука его, такая крепкая и родная, пахнет бензином и машинным маслом. Мы идем по Ташкенту, рядом с рестораном «Голубые купола», и я уже знаю, что сейчас мы отведаем настоящего узбекского плова на летней площадке! Июль, жара, лето…

В мои тринадцать лет, родители уже развелись, развели мосты, разделили имущество. Но я упрямо любила отца, хотя он был замкнут, скуп на слова и совершенно не умел никому понравиться. В его доме всегда стояла гулкая тишина, на столе стопками пылились многочисленные газеты, которые он читал и оставлял прямо так, раскрытыми на особенно важных страницах. Комната пахла «Примой» и «Шипром», да гулял по квартире рыжий кот Чкасик. Так звал его отец.

Тогда же, в тринадцать, я поступила в хореографическое училище. Большое количество времени отнимали занятия танцами, и я старательно повторяла балетные па в зеркальных классах. Мне очень хотелось, чтобы именно папа гордился мной. Любовь или дочерняя жалость? Что двигало мною в этом сильном чувстве, не всегда разделенном?

Мама…
- Ты сыта, обута, одета! Что еще тебе надо? - этот ее аргумент я бы хотела навсегда вычеркнуть из своей жизни. Мама не понимала моих откровений.
Родителей не выбирают. С ними живут, их принимают…

Моя первая и единственная суицидальная попытка была посвящена именно папе, когда он упрекнул меня в легкомыслии. Да, он именно так и сказал:
- Ты недостойная дочь и твое поведение позорит меня. Я не хочу иметь с тобой ничего общего!
Мне было пятнадцать, и я впервые влюбилась…  Мы бегали на свидания, и мальчишка катал меня по вечерам на отцовской «пятерке».
Мама категорически запрещала мне видеться с этим мальчиком, и как меру пресечения она выбрала именно это:  рассказать все моему отцу.
Нет, никакого криминала в моих поступках не было! Мама… За что?..
У меня остался шрам на левой руке. От ножа. Я хотела показать папе насколько важно для меня его слово при помощи металла.

Мне повезло. Не с ножом, но с выбором. Я начала много читать: Рей Бредбери, Лев Толстой, Алексей Толстой, Марина Цветаева, Томас Манн, Эмиль Золя, Джон Апдайк. Именно им отныне я доверяла все свои тайны, а они открывали мне свои. Это был мой мир, куда маме не было никакого доступа. Она захлопнула книгу «Унесенные ветром» на одиннадцатой странице, так и не прочитав ее никогда. Скарлетт О’Хара – осталась только моей тайной!

Папы больше нет… Он умер шесть лет назад. Понял ли он, как я любила его, и как много он для меня значил?..
Мама… Она еще здесь, рядом. Но тягучее половодье непонимания осталось между нами навсегда, как навсегда остался тонкий шрам на левой руке. И хорошо, что тогда не удалось… Иначе не было бы моих детей, моих драгоценных, щемящих комочков, которым я хочу отдать все то, чего не додали когда-то мне.

Эх, пухленок! Знал бы ты, каким великим может быть счастье, когда люди понимают друг друга без слов, когда за любовь не жаль и полмира!
А с экрана все льется мутная вода… Мальчик в красном костюме материт свою мать за то, что она лишила его Интернета и глупой компьютерной игры… Мне становится страшно.

Закрыв крышку ноутбука, я иду в комнату к пухленку. Он играет на ковре с новенькими Маквинами и смотрит безобидный мультик про желтого Губкабоба.
- Привет, - говорю я сыну.
- Привет, мамусик! Как дела? – сразу отзывается он.
- Нормально, - улыбаюсь ему я.
- Чего пришла?
- Сказать, что люблю тебя!
- Я тоже тебя люблю. Очень, очень!
- Ты мой цыпленок! – ласково шепчу я ему на ушко.
- А ты моя курочка! – сразу же находится он, и мы весело смеемся.
- Как твои дела в садике, малыш?
- Ой, я устал там сегодня, измучался весь!
- А что же ты там делал?..
- То одеваться, то раздеваться, да еще в магазине вспотел, когда с Машей за игрушками ходили…
- Ну, ничего, теперь ты дома, отдыхай! Хочешь покушать?
- Хочу! А Лешка сегодня приедет? Приедет? – пухленок с надеждой заглядывает мне в глаза.
- Приедет, ближе к ночи.
- Я буду ждать его, хорошо?
- Хорошо, - я целую русую макушку и с тревогой думаю о Хранителе. Его машина поломалась в ста километрах от дома, и когда он теперь приедет, известно одному только Богу.
А приедет усталый, злой. Злой на весь мир, но спрячет это за любовью и нежностью ко мне, к нам.

Я выключаю телевизор. Надо иметь определенный уровень сознания, чтобы не потерять своих детей на взлете. Надо быть зрячим, чтобы не ранить и чужих детей равнодушием.
Честно? Я обняла бы их всех за то, что когда-то не обняли меня. Я люблю их всех за то, что любовь мою так и не приняли мама моя и мой отец…
Дети не рождаются несчастными, это мы их делаем таковыми.


P.S. Пока я писала эту крохотульку, я пять раз отходила в комнату к сыну, чтобы пообщаться с ним и посмотреть, чем он там занят.
И пусть я из-за этого никем, никогда не стану или не успею стать!!!
Но, возможно, именно мне пухленок будет открывать свои тайны. Мне, а не лживому интернету.