Стражем Буду! глава 3

Целую вечность мир вокруг был угольно - черным. Понемногу в центре проступило оранжевое пятно, расползлось, разогнало обрывки тьмы. Я наконец сообразил, что вокруг яркий день, это солнце просвечивает сквозь веки. Глаза открывались с трудом, организм до последнего не хотел прерывать утренний сон, и всячески сопротивлялся
Вокруг меня бескрайние хлебные поля, ветерок покачивает высокие колосья. Фиг его знает, рожь это, или еще какая-то пшеница, но явно созревшая, каждое зернышко переливается всеми оттенками золота.
Недалеко тянется утоптанная широкая дорога, показалось, что даже вижу набитую колею. Это хорошо, значит, меня выбросили поблизости от людей, не придется часами бродить и аукать.
Я зевнул и поднялся на ноги. Плутать в любом случае не придется, в походном рюкзачке всегда наготове широкодиапазонный сканер, а он может смотреть и в инфракрасном спектре…
Рюкзака не было. Я, как последний дурак, вертелся на месте, раздвигал высокие колосья, вдруг куда завалился, даже отошел на пару метров в сторону, хотя вокруг стебли нетронуты, только в одном месте примяты моим телом.
- Здравствуй, рекрут, - прозвучал в крохотном наушнике саркастический голос.
Ну конечно. Квинт Гортензий, Коитус Интеррупс. Гад, сволочь проклятая!
- И как это понимать? – осведомился я.
- Ты слушаешь запись, так что оставь вопросы при себе, - хмыкнул инструктор. – Как ты знаешь, раньше курсантов отправляли на практику вообще без поддержки Академии. Потом эту традицию изменили, ибо возвращались не все, не все… ну, для тебя это значения не имеет. Поэтому слушай и запоминай, рекрут. Мне надоело бороться с твоей любовью ко всяким техническим штучкам – дрючкам. Сколько раз я вам говорил, что Страж остается Стражем и в звериной шкуре, и на борту звездолета. Отними у тебя технику – и ты беспомощней младенца. Что ты сейчас чувствуешь, хотел бы я знать? – в голосе Интера промелькнуло злорадство. – Но если ты не понимаешь по – хорошему, мы поступим иначе. Ты в Отражении, где любая техника сложнее колеса уже кажется магией… причем не всегда доброй. Впрочем, - сухо продолжил Квинт, - я не такой зверь, каким меня считаешь. Твоя практика официально закончится через два месяца. По истечении этого срока стационарный блок переноса найдет тебя по аварийному маяку и выдернет в Академию. У тебя есть выбор: или забиться в безопасное местечко, и ждать, пока не заберут, или попытаться выполнить задание. Имей в виду, что отказ систем вряд ли посчитают уважительной причиной, хотя комиссия примет его во внимание. Запись, как ты понимаешь, сейчас ликвидируется, и доказательств у тебя не будет. Да, и еще, - добавил он. – Не жди, что тебя кто-то встретит. Я подал депешу, что в это Отражение мы не будем засылать практикантов. Итак, удачи тебе, курсант! Я почти уверен, что ты провалишь практику, уже насмотрелся на тебе подобных. Но вдруг ты докажешь, что я ошибаюсь…
В ухе пискнуло, наушник вывалился, его тут же охватило пламя. Я неверяще смотрел на бледный огонек, такой подставы от Интера не ждал. Еще раз призвав все мыслимые кары на голову инструктора, на всякий случай попытался запустить рацию. Бесполезно. Более того, выяснилось, что отключена еще и половина систем компенсаторника. Собственно, работали только медблок, карта, система защиты и маскировка, за которую эта модель и получила название. Профессор Скрябин в приступе романтизма объявил, что его детище позволит каждому исполнить заветную мечту. Никаких ограничений, все решает полет фантазии оператора – выгляди, как душа желает.
Хотелось сесть и завыть, как волк на луну. Завыть тоскливо и безнадежно, излить, выплеснуть бессильную злобу. Оказаться в незнакомом Отражении, без знания спецификации, без приборов, которые давно стали необходимыми, и все из-за тупого подлого солдафона! Два месяца я как-нибудь перекантуюсь, это не смертельно, но как выполнить задание, не имея ничего? А Интер прав, комиссия не даст мне второго шанса...Я вздохнул, тоскливо вспоминая оставшуюся в рюкзаке технику, и пошел на дорогу.
С шумом и треском проломился сквозь налитые колосья, оставляя за собой настоящую просеку. Ну и ладно, после выходки Интера не то у меня настроение, чтобы вздыхать о природе, других забот хватает.
На обочине лежала вязанка не то дров, не то просто толстых сучьев, вокруг с причитаниями суетилась мелкая старушонка.
Упс! Да что ж мне так везет в последнее время?
Бабуся мазнула рассеянным взглядом, уже начала отворачиваться, как вдруг взвизгнула и с удивительной ловкостью сиганула чуть не на середину дороги.
- Чур меня! Ты откуда взялся?
Я спокойно, сейчас нельзя дергаться, потянулся, отозвался нарочито ленивым голосом:
- Да я тут последние два часа лежу. Издалека иду, притомился, вот и прилег подремать на солнышке…
В глазах бабки плескалось недоверие. Оглядев меня с головы до ног, пробурчала под нос:
- Ходит он! Все добрые люди делом заняты, а он ходит, шатается! Пьяный, небось?
Вот тут она угадала на все сто. В голове еще шумело, организм мстительно напоминал, что свою меру я вчера превысил раза так в два, спасибо Носатому с его тибетским самогоном.
 - И в мыслях не было, бабушка! – как можно серьезнее сказал я. – Просто иду, на мир посмотреть, себя показать…
- Просто он идет! – сварливо заявила вредная старушонка. – А запашок-то на всю округу откуда? Помоги хворост донести, пьяница, а то через два дня дожди затянут на всю неделю. Хоть и немного в печь кладешь, а куда уходит, диву даешься…
Я попробовал ухватить вязанку, старым людям надо помогать, да заодно и посмотреть поближе на местное население, раз уж такой повод в руки идет.
- Видать, из дальних краев идешь – заметила старуха. - У нас сроду такой одежки не видывали!
Еще бы! Я, конечно, понимаю, что вокруг не та Древняя Русь, которую знаем по учебникам истории, а, скорее, та, что из сказок. Но и в сказках, думаю, нечасто попадаются компенсаторные костюмы последнего поколения. Невесомый, защищает от всего на свете, как обещал Скрябин. Медблок работает в автономном режиме, встроенные комплексы связи и наблюдения...  не совсем автономные, как выяснилось. Ну а маскировочное программируемое покрытие – это вообще отдельная песня. Хорошо хоть, его Интер отключить постеснялся.
Но торопиться со сменой облика не стоит, не стоит. Пока единственной одеждой, которая мне встретилась, был бабкин наряд. Длиннополая шерстяная кофта, застиранная юбка из грубого полотна, а подпоясана вообще куском какой-то веревки. Копировать такое душа не лежит, а самому что-то выдумывать опасно, слишком велик риск проколоться.
Я замедленно подхватил вязанку. Увесистая, как только хлипкая старушонка ее дотянула? Продел руки в заботливо оставленную петлю, взвалил на плечо, едва не съездив бабку по носу.
 Дорога с готовностью легла под ноги, повиляла немного, но потом успокоилась и уверенно потянулась к небольшой рощице.
- Недалеко уж осталось, - подбадривала старуха, неожиданно резво семеня впереди. – Опосля тех деревьев пригорок будет, а за ним и деревня. Если тебе переночевать надо, то можешь лечь у старосты на чердаке. Да и работа на пару медяков найдется, сейчас рабочие руки всем нужны…
Деревья поднялись на удивление высокие, словно в вековом лесу, обочины напрочь заросли многолетними кустами, что сплелись в единую стену высотой почти со взрослого человека.
- Вот, милок! – порадовала меня бабуля. – Уже почти пришли, сейчас выйдем на горочку.
И в этот момент раздался окрик:
- А ну, стой!
Я, честно говоря, сначала подумал, что мне послышалось. Слишком уж идиллическая картинка раскинулась вокруг, птички щебечут, воздух чистый, хоть ложкой ешь…
Затрещали кусты, и на дорогу выбрался широкомордый нечесаный детина в грязной рубахе.
- Ну че, значитца? – Он почесал нос. – Как говорится, кошелек, или жизнь?
Сердце мое застучало так, что едва не выпрыгнуло из груди. Вот, значит, какое мне попалось Отражение? Ну, Интер, сволочь! «Ничего сложного… даже ты справишься…»
Видимо приняв мое молчание за ступор, детина переливчато свистнул. На дорогу полезли еще несколько разбойников, все здоровые, поперек себя шире. Грязные, заросшие настолько, что впору заподозрить в них каких-то чудных медведей. Но у всех в руках толстые дубины, у одного даже настоящий боевой топор на длинной рукояти. Пока я решал, что мне надо, они сноровисто растянулись цепью и шагнули вперед.
И вот тут я почувствовал, как меня захлестывает слепая ярость. Подлость инструктора, похмелье, а теперь еще и сельские гопники?
- Мобилу позвонить не дать? – процедил я, шагнув навстречу. – А то у меня есть…
Главарь на миг опешил, но переспрашивать не стал, с неожиданной сноровкой крутанул палкой, лишь по счастливой случайности угодив в самый конец длинной вязанки. Меня развернуло, словно гигантский пропеллер, другая сторона четко пришлась нападавшему в челюсть. Закатив глаза, он изящно повалился на землю, так и не выпустив дубины из волосатых лап.
- Убивают! – Заверещала бабка, резвым зайчиком ныряя в кусты. – Спасите, люди добрые!
Я пригнулся, над головой пролетела еще одна палка. Второго разбойника швырнуло на дорогу, третий от всей души получил по ребрам, а четвертый успел метнуться в сторону, и связка дров хлестко съездила его по уху.
Я отпрыгнул, стараясь не потерять равновесия, сам себе шею сверну с таким оружием. Вязанка крутилась как мельница при хорошем ветре. Тот, что с топором, поднялся, страшный удар по лбу швырнул его в кусты к притаившейся бабке. Судя по истошному крику, мужчинам так верещать вообще-то неприлично, старушонка нашла, чем приветить незваного гостя.
Остальные поднялись на ноги, встали по всей дороге, чтобы не мешать друг другу, смотрели угрюмо, исподлобья.
Я отступил на шаг, поудобнее закинул на плечо хворост. Дурацкое оружие, но другого нет. Хорошо, что нас учили на тренировках драться с любым предметом, попавшим под руку.
- Ты откуда такой взялся, идиот? – спросил первый. Дубину он легко перебрасывал из руки в руку, маленькие глазки из-под мохнатых бровей смотрели внимательно и цепко. – Жить надоело?
Я крутанулся на пятке, шагнул вперед, но, когда там подались, концом вязанки достал одного по голове. Тот охнул и повалился на землю.
Снова отскочил назад, и вправду, идиот, с таким оружием только крыс гонять, надо что-то придумывать, но в голове пусто, только и остается, что махать кучей палок.
Первый сказал резко, будто пролаял:
- Как только ударит, бросайтесь все!
Я закрутился на месте быстрее, уже в глазах рябит, приготовился освободить руку от веревочной петли и швырнуть всю связку в тех, что стоят ближе всего, это даст пару секунд…   
За поворотом хрипло взревел рог. Я невольно скосил глаза, и едва не пропустил бросившегося разбойника. Отпрыгнул, ударил с разворота, по рукам пробежала дрожь. Никогда еще не бил с такой силой, и никогда еще не попадал по такой орясине.
Детина рухнул, как подрубленное дерево, лицом вниз.
- Все на него!
 Я все же поймал концом вязанки самого ближнего, шагнул навстречу остальным, раскачивая плечами, такие удары послабее, зато намного быстрее. Затрещали деревяшки, плечам внезапно стало совсем легко. Я стряхнул обрывок лопнувшей веревки, увидел горящие радостью глаза совсем близко, машинально двинул промеж них кулаком и тут же упал, перекатываясь в сторону, как в кино. Со всего маху врезался лбом в дерево, в глазах потемнело, заплясали веселые разноцветные звездочки.
От грома копыт вздрогнула земля. Из-за поворота выметнулось трое всадников на могучих конях. Первый крикнул что-то, они разом пришпорили коней, налетели, будто хищные птицы. Всего трое, но действуют слаженно и умело, меня закружило в урагане горячего металла и крепких запахах выделанной кожи и конского пота. Разбойников сбили с ног, отобрали дубины и, как скот, согнали в кучу. Я едва дышал, пот заливал глаза, каждый вдох обдирал горло, как шершавым камнем.
В сторонке раздался жутковатый скрежет. Один из всадников, здоровый, как штангист или борец, провел крепким ногтем по лезвию подобранного топора, скривился, будто хлебнул уксуса, небрежно отшвырнул в сторону.
Другой сказал чистым звонким голосом:
- Да брось ты! Это же вчерашние крестьяне, откуда у них взяться приличному железу?
Первый вытер руки о щегольские красные штаны, ответил густым, бухающим голосом, будто рядом ударил огромный барабан:
- Ну а вдруг, Алеша! Всякое бывает.
- Скажи лучше, что надоело булавой дрова рубить! – с серьезным лицом посоветовал тот, кого назвали Алешей. – Ты, Илюша, лучше бы пилу в деревне купил какую-нибудь, а не на удачу надеялся.
Илья, вроде высокий, но настолько широченный мужик, что кажется приземистым, весь в смоляной бороде, только глаза поблескивают сквозь густые брови. Огорченно покачал головой, поддел носком сапога  железный топор и небрежно отправил в кусты.
Алеша мелодично похохатывал. Невысокий, тонкий, он казался ожившей молнией, каплей ртути в человечьем облике, что может принять любую форму, у которого по определению не может быть одной застывшей личины.
Румяный, зеленоглазый, он глянул на меня хитро, подмигнул. Чернобородый Илья тоже глянул благосклонно, ладонь в толстой кожаной перчатке опустилась на мое плечо.
- Молодец, парень!
Мне показалось, что на меня рухнула бетонная плита. Хорошо, что компенсаторник защитил от удара, способного переломить не то, что ключицу, а все плечо разом. Ноги подогнулись, я почувствовал, как подошвы ушли в землю, хотя стою на утоптанной дороге.
Плечо сразу же заныло, силы Илья и правда немереной, я буркнул:
- Спасибо.
Алеша покачал головой, бросил на Илью укоризненный взгляд. Но на меня оба посмотрели с некоторым уважением. Наверно, уже не в первый раз проделывают такие шуточки, представляю, что бы стало, будь я в рубашке.

 К нам подъехал на рослом коне воин с благородным надменным лицом. Крупные холодные глаза смотрят отстраненно и цепко, тяжелая нижняя челюсть, хоть и прикрыта аккуратно подстриженной светлой бородой, но все равно выдается заносчиво. Губы сжаты, по углам твердые складки, тяжелые плечи облиты переливающейся кольчугой мелкого плетения.
Проговорил ровным спокойным голосом, будто не сидел в седле боевого коня, а заглянул в магазин за хлебом:
- Кто вы такие, и зачем нападаете на мирных людей?
Я поперхнулся от изумления, открыл было рот, но вовремя сообразил, что спрашивают не у меня, а у пленных разбойников.
Тот, который выходил на дорогу первым, поднял голову, огрызнулся:
- На Руси честной сперва сами называются, потом со встречных спрос держат. Или не наших краев будешь?
Всадник медленно наклонил голову:
- Я Добрыня, сын Никиты Ромея из Киева. Витязь князя Владимира, возивший его слово в Царьград. Слыхал небось?
У меня зашлось сердце, в желудке противно засосало. Добрыня Никитич! А Илья и Алеша, значит… Те самые… Ни фига себе Отражение мне досталось! Не успел и шагнуть, как напоролся на ожившую легенду. Или даже три легенды, если каждого богатыря считать отдельно.
Из кустов, треща ветками, выбралась давешняя старушонка, сбивчиво бормотала слова благодарности, даже попробовала мелко перекрестить нежданных заступников. Илья заметил, нахмурился:
- Ты это брось, старая! Нам Перун Громовник силу дает, а не тот бог, что князь из-за моря привез.
- Не сердись, Илюша, - сладким голосом пропел Алеша. Говорил вроде серьезно, но я видел, как в зеленых глазах богатыря скачут веселые искорки. - Бабушка старая, она тебе добра желает. Вдруг Перун не уследит, у него дел много, а заморский бог поможет. Вот если бы она еще и иудейскую молитву знала, то совсем бы хорошо было. Уж три бога тебя бы точно уберегли!
- А зачем мне иудейский-то? – громыхнул Муромец.
- А почему бы и нет? – сверкнул белыми зубами Алеша. – У иудеев бог древний, сильный. Правда, чтобы за своего принял, особый ритуал нужен …
- Это какой же? – заинтересовался Илья.
- А вот ты пожертвуй ему часть того, без чего ни один достойный мужчина жизни не мыслит, - заулыбался Алеша, протягивая Муромцу длинный кинжал. – Тут, правда, жрецов нет, да ничего, авось и так сойдет. За деревья зайди, да махни разок ножичком…
Илья в замешательстве морщил лоб, чесал в затылке, пытался сообразить, без чего настоящему мужчине и жизни нет. Потом вдруг вздрогнул, глаза полезли на лоб, к щекам прихлынула краска. Взревел рассвирепевшим медведем:
- Иди ты знаешь куда, Попович! Себе отрежь, что лишнее выросло! И язык свой поганый в первую очередь, что слова доброго не молвит!
Алеша посмеивался, глядя на обозленного богатыря, хлопал себя по ляжкам, весело подмигнул мне.
- А вы чего расселись? – набросился Муромец на смирно стоявших разбойников. – Пошли вон, волчья сыть! Не то сейчас на дерево зашвырну!
- Это он может, - шепнул Попович. – Выше леса стоячего, ниже облака лежачего. Ну, про облако вру, конечно, а вот на ветку закинуть силушки хватит.
Добрыня с высоты седла холодно и отстраненно смотрел на меня. Вокруг сгустилась тишина, даже весельчак Алеша притих.
- Как звать?
Я не сразу понял, что обращаются ко мне, спохватился:
- Ярослав.
- Яр, значит…
Богатырь кивнул, голос прозвучал надменно:
- Неплохо дерешься, Яр. Не думал, что среди крестьян есть такие.
Я быстро поклонился:
- Благодарю на добром слове… витязь.
- Вот, прими…
Добрыня коснулся поясной сумки, потащил наружу звякнувший мешочек. Лицо мне залило горячей краской, я не понимал, от стыда или от злости. Представил, как выгляжу со стороны перед гордым всадником, готовящимся швырнуть мне монету, как милостыню нищему. Хоть уговаривал себя, что это не зазорно, здесь так принято, даже в моем родном Отражении цари за особые заслуги могли одарить шубой со своего плеча, это принималось как величайшая милость, но руки сами собой сжались в кулаки.
Алеша сказал негромко:
- Добрыня, опомнись!
Тот поморщился:
- Ты о чем?
- Парень-то неплохой, - прогудел из-за моей спины Муромец. С виду сущий медведь, но подкрался незаметно, как лесной дух, положил мне на плечо тяжелую лапищу. – У него кровь кипит, а ты его деньгами обидеть хочешь. Коли отблагодарить решил, так  предложи ему чего другого…
- Коня подари своего, - вставил ехидный Попович. – Или меч.
Добрыня поморщился снова, но оглядел меня чуть внимательнее.
- Говори уже, что надумал?
- Возьмем с собой, - рыкнул Муромец.
Добрыня покачал головой.
- Нет. Сам знаешь, куда едем.
Я глупо таращил глаза, не понимая, о чем говорят эти люди. Вообще, меня здесь ничего не держит, благодаря Интеру я свободен, как ветер. С другой стороны, вот так, впопыхах, сорваться в неизвестность, бросить все…
Алеша улыбнулся, показав ровные белые зубы.
- А вы его самого-то спросить не забыли? У нас на Руси всяк сам решает, как ему жить. И ответ за себя сам несет. Коли хочет идти – пусть идет, лишним не будет. А коль ему дом милее…
Я беспомощно открыл рот, не знаю, что и сказать, когда три живых героя зовут с собой. Ну, пусть и не совсем зовут, но дают шанс, а у меня задание. Хотя задание можно выполнять по-разному, не такое уж оно и сложное. А отказавшись сейчас, навсегда лишу себя шанса прикоснуться к тому, о чем все мечтали в детстве.
Добрыня все еще в сомнении качал головой, хмурился.
- Пусть скажет! – прогудел сзади Муромец. Он покровительственно хлопнул меня по спине, я качнулся вперед. – Ну, парень, не молчи.
Я открыл рот, горло перехватило, будто на экзамене перед строгим университетским профессором. Выдавил сипло:
- Я… с вами… Если можно…
- Можно! – обрадовался Алеша. – Еще как можно!
Добрыня безнадежно махнул рукой:
- Ладно, пусть идет. Но учти, парень, ты сам выбрал, я тебя не неволил. Коли сгинешь, ответ держать не буду.

Забытая всеми старушонка опасливо обошла богатырей, засеменила по краю дороги к выходу из рощи. Илья тяжело вздохнул, поставил ногу в стремя. Его конь, такой же великанский, покосился на хозяина, переступил поросшими длинной шерстью ногами. Я разглядывал Муромца во все глаза. Здоровый как пивной бочонок, талию отмечает лишь широкий кожаный пояс с кинжалом, что мне сошел бы и за короткий меч. Если Добрыня одет в кольчугу, то на Муромце настоящий панцирь из плотно связанных рядов железных пластинок. Ряд к ряду крепится свободно висящими шнурками, я сначала не понял, почему так, только когда Илья взгромоздился в седло, разглядел, что нижние ряды легко пошли вверх, легли друг на друга, не сковывая движений и дополнительно защищая витязя. Муромец тронул поводья, конь неспешно повернулся, и я увидел подвешенную у седла исполинскую булаву.
Когда-то давно меня занесло в музей. Помню, как поразился, увидев, что палицы, которые по старым фильмам все себе представляем огромными, на самом деле хорошо, если с кулак величиной. Но эта и вправду здоровая, «с голову ученика - отличника» как говаривал один мой знакомый. Тупые шипы грозно поблескивают, металл исцарапанный и местами потемневший, сразу видно боевое оружие.
Алеша взлетел в седло, как птица, крикнул мне:
- Не спи! Иди рядом.
Я оглянулся назад. Все еще не укладывается в голове, хоть и повидал немало, но это Отражение, как выяснилось, богато сюрпризами. Не успел сюда попасть, как сразу ввязался в драку, потом былинные богатыри… Мне было бы проще освоиться в деревне, где никогда ничего не происходит, если кого и выдают замуж, то потом полгода вспоминают. Стать на постой, спокойно наладить связи…
Я шел между Ильей и Добрыней, Алеша ускакал вперед, весь в нетерпении, а эти едут спокойным шагом. Справа и слева солидно переступают широкими, как тарелки, копытами, богатырские кони… даже не знаю, какой породы, я таких никогда не видел. Те, что на моей Земле, слишком тонконогие и изнеженные, они не унесли бы этих закованных в сталь людей…

Солнце уже опустилось за горизонт, на землю легли багряные сумерки. Пока неторопливые богатырские кони шагали через поле, я видел каждую кочку, но едва вошли в лес, как все скрыла тьма. Я неуклюже шагал, на всякий случай выставив перед лицом руку, спотыкался на невидимых в ночи выбоинах, в конце концов крепко ухватился за стремя Муромца. Где-то далеко раздался тоскливый вой, а я почему-то считал, что летом волки не выходят к селениям. Представил, как из-за деревьев за нами следят внимательные желтые глаза, плечи сами передернулись, а по спине пробежали холодные мурашки.   
Внезапно из темноты раздался звонкий насмешливый голос:
 - Куда прете, слепые курицы? Берите правее.
Я узнал голос Поповича чуть раньше, чем подпрыгнул от страха. Муромец
шевельнул коленями, его конь вломился в кусты, оставляя за собой целую просеку. Вокруг темно, хоть глаз выколи, я снова прикрыл лицо рукой, хотя тяжеловоз Ильи прет, как трактор, обламывая ветки и грудью снося невысокие деревца.
Через несколько шагов я едва не вступил в яму, полную багровых углей. В последний момент неловко отдернул ногу, оступился и едва не полетел в костер лбом.
Невидимый в ночи Попович хихикнул, сказал злорадно:
- Что за люди пошли! Прут, как к себе домой, под ноги не смотрят. Ты, видно, решил у Илюши нашего учиться, да?
Я озлился, рядом с этими былинными героями и вправду выгляжу нелепо. Буркнул:
- У хорошего человека и поучиться не грех.
- И то правда, - продолжал изгаляться Алеша. – Но только тебе до Илюши еще как до Царьграда пешком. Вот он однажды, когда из корчмы шел, не заметил, как посреди дороги петух на курицу запрыгнул…
- Заткнись, Попович! – взбешенным медведем взревел из темноты Муромец.
- Все – все, Илюшенька! – Алеша выставил перед собой ладони. – Уже молчу! Да только когда хозяйка того кочета на дружинный двор принесла лиходея искать, кто в княжеских палатах прятался? Птичка-то бедная после заикаться стала, вместо «кукареку» едва «к-ке – к-ке» выговаривала…
Я чувствовал, как губы сами собой расплываются в улыбке, хорошо, что грозный Илья в темноте не заметит. Представил себе дородного Муромца, прячущегося за углом от разгневанной женщины, и живот скрутил рвущийся наружу хохот.
- Ложимся спать, – негромко сказал Добрыня. – Места здесь сонные, стражу можно и не выставлять. Но вы все равно особо не расслабляйтесь.
Илья буркнул, что – де он и сонный передавит половину местных богатырей, а если еще и глаза открыть дадут… Бухнулся на конскую попону, у меня под ногами ощутимо вздрогнула земля, отвернулся от огня, вроде бы сразу засопел. Сразу видно настоящего воина, что умеет спать в любое время, и просыпаться по команде. Попович ушел в темноту, слышно было, как ломает ветки и складывает из них лежанку.
Я улегся у костра, в «Пигмалионе» можно даже на снегу спать, главное задать нужный режим. Думал, что буду долго засыпать, первый же день в Отражении оказался на диво насыщенным, но веки слипались сами собой, на мягких лапах подкрался глубокий, без видений, сон, принял в ласковые объятия.

Проснулся я от толчка в бок. Спросоня подскочил, тараща глаза, уже готовый ко всему.
- Поднимайся, - кивнул мне Добрыня. Уже в кольчуге, на лице и следов сна, даже борода аккуратно расчесана. – Скоро выезжаем.
Небо над головой медленно светлело, звезды одна за одной тускнели и прятались. Богатыри седлали коней, затягивали на их брюхах широкие ремни. Я отступил, чувствуя себя ненужным. Витязи собираются быстро, но без суеты, деловитые как муравьи.
Алеша обернулся, приветливо махнул рукой, тут же бросил в меня комком смятых тряпок.
- Раз уж ты с нами, то переоденься. Не знаю, из каких ты медвежьих краев, но у нас так не ходят.
- Еще бы! – буркнул я под нос, тихо отступая за деревья. К счастью, все заняты делом, не обратят излишнего внимания.
Надо признать, модник Попович расстарался, подбирая мне гардероб. Я вывалил на землю ворох одежды, немного растерялся, увидев отдельно порты и рубаху из простого некрашеного полотна. Потом сообразил, что это исподнее, белья еще не изобрели. Разложил на траве верхнюю рубаху синего льна, обшитую по вороту и рукавам желтыми лентами, щегольские красные штаны и в тон к ним добротные кожаные сапоги, дал команду компенсаторнику. Щедрый Алеша абсолютно зря подарил мне все это богатство, достаточно было просто показать. Вещи придется оставить здесь, чтобы не возникало лишних вопросов. Больше всего было жаль красивый пояс со множеством медных сердечек. А еще говорят, что гламур – это из моего Отражения!
 Когда я, уже в новом облике, вышел на поляну, Илья фыркнул:
- Как на него шили! А Попович хвастался, что он и в плечах пошире, и в поясе тоньше…
- Я и тоньше! – обиделся Алеша. – Просто рубаха широкая, потому не видно!
Подошел Добрыня, оглядел меня с видимым удовольствием.
- Вот теперь и на человека похож. Возьми одну из запасных лошадей, не пешим же тебе за нами бежать.
- Ка… какую? – спросил я, запинаясь.
- Да любую, - отмахнулся Добрыня. – На какую глаз ляжет.
К счастью, Попович помог, бормоча под нос, что, дескать, на Руси убогим пособлять принято. Ткнул пальцем в статного жеребца, спросил елейно, доводилось ли, мол, сельскому витязю бывать в седле, или он по обычаю больше на телеге. Я, озлившись, сказал, что доводилось поболе, чем некоторым, хотя за все время, пока в Академии нам преподавали верховую езду, научился только более-менее сносно залезать в седло.
По обе стороны тропы пошли, отступая за спины высокие могучие деревья, здесь люди лес почти не тревожат. Потом въехали в темный ельник, раскидистые лапы нависали прямо над дорогой, вызывали невольное желание пригнуться. Я старался держаться в седле прямо, искоса разглядывал своих попутчиков. В боевом железе, явно тяжелом, но ладно пригнанном круче всех смотрится Добрыня в кольчуге. Мелкие кольца обливают плечи и торс, будто рыбья чешуя, начищенный металл посверкивает под первыми лучами солнца.  Муромец в дощатой броне выглядит могучим и неповоротливым, косматая голова, будто танковая башня, поворачивается из стороны в сторону. Хоть и едем по «сонным местам», как выразился Добрыня, но Илья привычно бдит, всегда начеку, к такому не подкрадешься незамеченным. Алеша ехал всего лишь в кожаном стеганом кафтане, какой одевают под доспехи, да и тот нараспашку, грудь открыта утреннему ветерку. Алеша и в седле постоянно двигался, оглядывался, улыбался, подмигивал мне и Муромцу. Поводья небрежно придерживал одной рукой, другой ерошил конскую гриву, щупал седло, хватался за рукоять сабли, приглаживал волосы. Из всех богатырей Добрыня выглядит самым важным, прямо царь, а не былинный герой. На лице тень легкой задумчивости, спина ровная, будто кол проглотил, смотрит прямо перед собой, в каждом движении уверенное достоинство. Я вспомнил, как он представился лесному налетчику, мол, возил княжеское послание в Константинополь, а по – здешнему, в Царьград. Да, такого посла не зазорно отправить за море, он перед любым королем будет вести себя с тем же невозмутимым благородством.
Я украдкой подглядывал, как держатся в седлах, запоминал, как править конем одной рукой, держа другую подле оружия. Оружия, правда, у меня пока не было, но я не расстраивался. Моя жизнь в этом Отражении только начинается, будут у меня и свой конь, и свой меч.
Деревья раздвинулись, освобожденная дорога метнулась вперед широкой лентой.
Я лягнул коня пятками, благородный зверь возмущенно ржанул, но шаг прибавил, легко догнал Поповича. Да, с управлением вроде освоился, это проще, чем водить машину. Наконец, решился отпустить повод и придерживать его одной рукой, погладил шею гнедого красавца. Не конь, а зверь, под лоснящейся шкурой перекатываются мышцы, грудью может валить молодые деревца
 Дорога вилась по полям ей спешить некуда, я постепенно успокаивался. Наконец ощутил, что сижу на коне почти так же уверенно, как и остальные. Правда, пока конь идет шагом. Добрыня застыл в седле, будто мраморное изваяние, а Илья с Алешей слегка покачиваются в такт конским шагам, вроде, даже не замечают этого.
- Эх, хорошо! – Попович вдохнул полной грудью, повернул ко мне раскрасневшееся лицо. – Хорошо на Руси!
- На Руси всем хорошо, - согласился Илья. – Потому и лезет к нам постоянно всякая шваль. То одни, то другие, то третьи… Для того мы в Диком Поле и ставим заставы, чтобы на Руси люди могли радоваться солнышку, да вольному ветру.
- Ты это к чему? – удивился Попович.
- К тому, чтобы ты не забывал, какую службу несешь, - проворчал Муромец. – Совсем распоясался, не витязь, а не пойми что. Скоро забудешь, с какой стороны за саблю браться.
- Так мы ж еще не в степи, - отмахнулся Алеша. – Сегодня еще можно. И завтра. И послезавтра.
- Уже завтра, - возразил Илья. – Пора и нос по ветру держать, лентяй!
- Ну, завтра, так завтра, - покладисто ответил Попович.