Усы прокурора

Статья 49 УПК РСФСР:  Обязательное участие защитника
Участие защитника в судебном процессе обязательно по по делам:
1) в которых участвует государственный или общественный обвинитель;
2) несовершеннолетних;
3) немых, глухих, слепых и других лиц, которые в силу своих физических или психических недостатков не могут осуществлять свое право на защиту;
4) лиц, не владеющих языком, на котором ведется судопроизводство;
5) лиц, обвиняемых в совершении преступлений, за которые в качестве меры наказания может быть назначена смертная казнь;
6) лиц, между интересами которых имеются противоречия и если хотя бы одно из них имеет защитника.
      Участие защитника обязательно и на предварительном следствии, в случаях, предусмотренных пунктами 2 и3 настоящей статьи, - с момента предъявления обвинения, а в случаях предусмотренных пунктами 4 и 5 настоящей статьи, - с момента объявления обвиняемому об окончании предварительного следствия и предъявления обвиняемому  для ознакомления всего производства по делу.
      Если в случаях, предусмотренных настоящей статьей, защитник не приглашен самим обвиняемым, его законным представителем или другими лицами  или другими лицами по его поручению, следователь, прокурор или суд обязаны обеспечить участие защитника в деле.










п р о л о г

        Свежий ночной бриз, пришедший на смену духоте,  ласково поигрывал куполами зонтиков, возвышавшихся над пластмассовыми столиками, которые примыкали к железному, выкрашенному ярко зеленой краской вагончику, с маленьким, как амбразура окном. В окне, между решеткой и стеклом, торчал кривой кусок картона, с чернильной надписью: “Свежее пиво доступное каждому. 2-50”, а внутри была видна голова полной миловидной женщины. Каждому подходившему она, в соответствии с полученными деньгами, выставляла из амбразуры определенное количество кружек с пивом.
         На одном из столиков, кроме пивных кружек стояла початая бутылка дешевой водки. Стаканчиков не было, видимо ее добавляли в пиво или пили из горла. Вокруг сидела большая компания: кто-то кому-то жаловался на жизнь, кто-то рассказывал анекдот, кто-то с кем-то спорил, кто-то смеялся. Один из них так вообще сидел никого не слушая и смотрел на бутылку.
      - О чем думаешь, Шура?- Обратился к нему сосед в клетчатой рубашке.
     - Об усах.
     - Каких еще усах?
     - Прокурора.
     - Ха-ха-ха, - давай, рассказывай!
     - Да чего рассказывать, кинули меня.
      - Ну?
      - Что ну,  ты же знаешь, что по вторникам я сижу в конторе (юридической консультации) и даю советы гражданам, приходящим консультироваться. Редко, но случается и такое, что они, то есть граждане, желают воспользоваться моими платными услугами. Тогда я заключаю соответствующее соглашение, получаю деньги и работаю. Вот..
      - И что?
      - Но кроме этого, я обязан работать по сорок девятым. То есть, если в нашем районе задержаны за преступление лица, перечисленные в ст.49 уголовно-процессуального кодекса, я обязан ехать и бесплатно осуществлять их защиту. Вот...
      - Что вот, давай, рассказывай.





часть  1
сорок  девятая

     Последние вторники я приезжал в контору не выспавшийся или с похмелья, но в этот раз, хорошо поспав, я приехал туда в новой рубашке и в тщательно подобранном ей по цвету галстуке. Это было неспроста, так как деньги заканчивались и я резонно полагал, что такой вид будет способствовать заключению соглашений с потенциальными клиентами.
     В конторе было уныло и скучно. Маленькая комната для приема посетителей, без окон, отгороженная от остального мира фанерными щитами, резко контрастировала с великолепной июньской погодой, которая была на улице.
      Посетителей не было. Работы тоже. Отрешенно глядя на экран монитора я, задумавшись о несовершенстве мира, жизни и моего быта, играл с компьютером в преферанс и почему-то выигрывал.
     Раньше, играя в преферанс с компьютером, я отвлекался от мрачных мыслей. Но в последнее время это не помогало. Рассуждения на извечные философские темы лишь изредка прерывались вопросами: “ Играть шестерную или рискнуть на семь? Вистовать или пасовать?” “
     Так невесело прошло три часа. Две расписанные пули, до двадцати, были выиграны и я подумывал о том, чтобы что-нибудь почитать, но случилось самое обидное - секретарь сообщила, что требуется адвокат, в порядке ст. 49.
     - А что там, - уныло спросил я, тупо разглядывая мертвого комара. Он лежал на столе, с поднятыми к верху изогнутыми лапками, застывшими в каком-то вялом движении, и поразительно соответствовал моему настроению.
      - Несовершеннолетний афганец. Следователь за тобой заедет с ним и переводчиком и поедете к прокурору.
       - К прокурору?
       - Да ему пятнадцать лет. Допрос в присутствии прокурора.
       - А афганец это... что... гражданин Афганистана?
       - Да, вроде бы.       
       - Бля-я, - тихо и жалобно сказал я, обхватил голову руками и сдул со стола ненавистного комара.   
        Перспектива бесплатной работы и общения с человеком, которого трудно понять, а еще труднее что-либо объяснить меня омрачила до безобразия. Кроме того, это до вечера и означало то, что я сегодня ничего не заработаю. Мысль о том, что мне за это заплатят (хотя такое бывало) показалась мне абсурдной и лишенной здравого смысла.
     Постояв и покурив в коридоре на солнышке у раскрытого настежь окна, с видом на какой-то завод с большими трубами, я успокоился и придя в кабинет действительно стал читать.
      Вскоре приехала следователь. Ею оказалась женщина, наверное моих лет, с отрешенным и скучающим взглядом. В ее глазах читалось безразличие ко мне, к уголовному делу и ко всему остальному.
     - Кто он? - также безразлично (из мести) спросил я, смотря на нее. Ее вид воскрешал воспоминания о том, как тяжела работа следователя.
      Пока мы спускались в лифте и шли к машине, она поведала, что пятнадцатилетний афганец, торгуя на рынке, не поделив с узбеком торговое место, и порезал последнего ножом. Ему вменяется хулиганство - третья часть (с применением оружия или предметов, используемых в качестве оружия). Она собирается его арестовывать и едет к прокурору с соответствующим постановлением.
      Мрачнее ничего быть не могло. Тяжкое преступление - однозначный арест. Моя роль будет  сводиться к роли сочувствующей куклы, которая в течение двух-трех часов будет сидеть в прокурорском кабинете, слушать на двух языках показания, делая незначительные поправки и ставить подписи в протоколах. Даже и сочувствие будет напускное, ибо ничего подобного я не испытывал. Однако все же спросил:   
      - А почему хулиганство, а не причинение телесных повреждений?
       - Экспертиза не дала никаких повреждений.
       - Родители у него есть? Где он живет?
       - Черт его знает. Сама не могу найти.
      Я водрузился на засаленные бронежилеты, на заднем сидении милицейской машины, рядом со следователем и переводчиком. На переднем сидении сидели два милиционера, в серых комбинезонах и, почему-то в тельняшках, которые в упоении мотали головами в такт популярного попсового шлягера. Обвиняемого везли в другой машине.
      Переводчик - юноша, приблизительно лет семнадцати, а то и меньше, небольшого роста, с очень юным лицом, но хитрым и лукавым взглядом, оказался таджиком. В глазах его сквозила насмешка над всем происходящим. По-русски он говорил неважно, видимо был взят с того же рынка.  Я представил  как они будут разговаривать с афганцем, подбирая корневые иранские слова вперемешку с русскими, путая диалекты и наречия, и мне показалось это забавным. Настроение поднялось.
     - Ксюша, Ксюша, Ксюша,
       Юбочка из плюша,
       Русская коса, - выла милицейская магнитола.    
      - Вот дело - почитайте, - безразлично сообщила следователь.
       При других обстоятельствах это бы выглядело подарком, ибо адвокат до окончания следствия не имеет права знакомиться с материалами дела, а может читать только протоколы, где участвовал его подзащитный.
        Из материалов дела я понял, что произошло на самом деле.
        Этот афганец кантуется в Москве с родителями. Живут они черти где, кочуют по разным квартирам (вероятно с какими-нибудь другими южанами). Торгуют на рынке китайской дребеденью - товарами народного потребления. Среди торгующих видимо имело большое значение, где расположить торговое место и они ревностно отстаивали изо дня в день “свои” сантиметры рыночной площади.  В тот  день афганец, с утра, поставил  свой стол и начал торговлю. Позже, к нему подошли двое взрослых узбеков, опоздавших к утреннему заниманию мест, с женами, одна из которых перевернула афганский стол и заявила, что это место их. После этого, между узбеками и афганским подростком произошла какая-то возня, в ходе которой последний пырнул ножом в живот одного из узбеков.  Даже, наверное, не пырнул, а просто, защищаясь, зацепил - акт судебно-медицинской экспертизы говорил о том, что у узбека не было колотой раны, а было нечто вроде царапины, не повлекшей расстройства здоровья.   
      Юный горец, воин в пятом поколении, правнук племен, разгромивших британскую колониальную армию, невольно внушал уважение. Привыкший к подобным жизненным законам, он просто защищался. Если бы не нож, он был бы избит узбеками, может даже сильно.  К тому же тот факт, что он, после случившегося, не стал ни убегать, ни прятаться, ни прятать нож, а оставался на месте до прихода милиции, красноречиво говорил о том, что он был уверен в своей правоте.
       Но это то, что понял я. В материалах же дела были показания этих узбеков и их жен, которые говорили о том, что они (узбеки с женами) вежливо попросили юношу освободить их место, а он, в ответ на это, стал громко и нецензурно выражаться, угрожать им расправой, а затем вытащил нож и вонзил в живот одного из узбеков. Также имелся протокол изъятия у “сына” гор”  ножа, акт судебно-медицинской экспертизы, различные следственные постановления и объяснение афганца, где он хотя и говорил, что инцидент и драку начали узбеки, но факт нанесения им удара ножом признавал. 

      Казенная прохлада коридоров прокуратуры после пыльного  и жаркого салона автомашины была очень кстати. Там я увидел обвиняемого - юношу в черном джинсовом костюме (в жару!), хорошо сложенного, с правильными чертами лица. Его глаза, прямо и спокойно, я бы даже сказал, с чувством достоинства, смотрели из под густых черных бровей.
      - Где твои родители, - успел я спросить подходя к кабинету прокурора.
       - В Москве, - успел ответить он. 
       - Ты вместе с родителями торгуешь.
       - Да.
       - Они присутствовали при этой драке.
       - Да.
         Он довольно сносно говорил и понимал. Не намного хуже переводчика. У меня зародилась идея спасения юнца. И даже появилось на это желание. Нужно “задвинуть” версию: не было никакой драки,  да, была небольшая ссора из-за места,  но без криков, нож действительно у него был, он лежал на столе, а потом, то ли от страха, то ли просто машинально, ибо что-то им делал, ( надо это спокойно обдумать), взял его в руку и происшедшее это чистая случайность - просто не так повернулся, или что-нибудь в этом роде.  Показания узбеков - показания потерпевшей стороны и они будут равнозначны показаниям афганских родителей ( если им подробно, во всех деталях, объяснить, что нужно говорить). Показаний третьих незаинтересованных лиц нет. Нож признан бытовым перочинным. У узбека нет никаких телесных повреждений. Все не так уж плохо. Но времени не было, идея и желание пришли слишком поздно. Все присутствующие расселись за большим прокурорским столом.




часть  2
сцена допроса

       Огромный  перламутровый стол живописно раскинулся буквой “Т” посреди кабинета. Следователь, обложившись грудой бумаг, устроилась по левую руку от прокурора.  Правофланговой оказалась женщина средних лет, с приятной улыбкой - помощник прокурора. Она выглядела непринужденно-беспечной. Казалось, у нее было  “все хорошо”  и обстоятельства нашего дела ее беспокоили меньше всего. Между ними, на центральном месте восседал сам прокурор.
      Переводчик с обвиняемым пристроились на другом краю стола, подальше от зловещего трио, по сторону от “миловидной правой руки”, видимо инстинктивно. Я, поколебавшись, сел рядом с ними, справа, так, чтобы можно было смотреть в глаза переводчику и шепнуть что-либо обвиняемому. Впрочем, я надежды возлагал больше на переводчика. Его плутовской вид давал повод предположениям, что он далеко не глуп, да к тому же шепот был бы услышан и я отказался от этой затеи.
      Они о чем-то говорили и, было видно, что они относились друг к другу с глубокой симпатией. Кстати, говорили  действительно путано и часто вставляли русские слова. Я посмотрел на прокурора. Его дымчатые очки скрывали глаза и он производил вид добропорядочного учителя математики. Если не всматриваться. Но если всмотреться, то можно был заметить усы, которые чутко реагировали на все происходящее. То они принимали зловещий вид, то снисходительный, то щетинились яростью, то впадали в меланхолию. Мне показалось, что между мыслями и усами прокурора существует логическая связь, точнее усы как бы отображают течение мыслей, и я решил, что нужно смотреть в первую очередь на усы.
       Шоу начиналось. Я ломал голову, как можно сообщить обвиняемому  его “правильные”   показания. На ум ничего не приходило. Следователь, заполнив шапку протокола допроса и порывшись в своей большой кипе бумаг, извлекла постановление о привлечении в качестве обвиняемого.
       - Вот обвинение, - произнесла она загробным голосом, передавая мне постановление, не предполагая, что подсказала мне единственно правильный выход.
        Конечно же! Как такая идея мне раньше не пришла в голову.
       Я взял постановление и, повернувшись  лицом к азиатам, стал читать:
       -  …совершил  хулиганство, т.е. грубое нарушение общественного порядка, сопряженное с применением насилия к гражданам, с применением предметов, используемых в качестве оружия...
      Я читал медленно, останавливался после каждого предложения  и ждал, пока переводчик переведет, а дойдя до описания конкретных действий,  начал читать выразительно и вкрадчиво:
      - …в ответ на это, он стал угрожать и громко выражаться нецензурной бранью... гм... гм... а затем вытащил нож, - при этих словах я заговорщицки посмотрел на переводчика. Он понимающе улыбнулся глазами. Перевод пошел более эмоциональный и долгий. Парень оказался “не промах””.  Сквозь иранские наречия я расслышал -  “адвокат”, “похуй”,   “позиция”  .   Эти отдельные русские слова, проскальзывали редко и произносились с сильным акцентом, так, что разобрать их можно было только очень внимательно вслушиваясь и то с большим трудом. Обвиняемый начал ему отвечать, отрицательно качая головой.               
       - Он говорит, что этого не было, - заявил переводчик после паузы. (Наконец-то, время действовать.)
       - Что не было? Ты его  не бил ножом?! - Как бы спросил я, опередив чтиво. Мой тон  натянуто можно было посчитать вопросительным. 
        Иностранный разговор. Затем:
      -  Говорит, нет.
      - А как же? Случайно?! - Снова как бы спросил я.
      После разговора:
      - Да, говорит, случайно махнул рукой.
      - А где нож был? На столе, что ли, лежал ?!
      Долгое совещание.
       - Нет, я им резал коробки, - неожиданно ответил мне по-русски сам обвиняемый.
      Гениально! Мне такое и в голову прийти не могло. Так теперь вообще все хорошо.
      - То есть, как все было? Ты резал коробки, потом подошли эти узбеки, и ты случайно...
      Афганец закивал головой.   
      - А ты ругался?! Угрожал?!
      Переводчик снова стал переводить.
      - Нет, он говорит, что наоборот, это они ему угрожали.   
      Полдела сделано. Я искоса посмотрел на прокурора. Его усы  воинственно шевелились, выражая негодование.
      - Если все было так, как ты говоришь, - сказал я с напускным раздумьем, - тогда я тебе советую не признавать свою вину.
      - Так что... Признаешь, - сердито спросила следователь обвиняемого.
      Тот посмотрел на меня. Я повторил свою реплику. Он замялся.
      - В общем так, в этой графе пиши: Признаю полностью, или признаю частично, или не признаю, - повысив голос произнесла следователь.
      Афганец с права на лево вывел несколько арабских символов. Таджик рядом написал - “не признаю“.  Следователь, задавая вопросы, стала записывать показания.
      - С утра поставил стол. Стал торговать. Через некоторое время подошли...
      - А чье это место? Твое или их? - вмешался прокурор.
     На рынке действительно нет каких-либо конкретных забронированных мест. Все торговцы платят сбор за право поставить торговую точку на площади. А конкретные места они занимают сами - кто какие раньше. Именно этот ответ был дан прокурору в моей редакции ( таджик тоже не особенно в ладах был с русским языком. Его долго не могли понять, поэтому, в конце концов, объяснил я).
      - Дальше, - продолжала следователь, - тебе сказали, чтобы ты уходил с этого места? Кто? Жена Каримова? Перевернула твой стол? Дальше.
      - Ты то, что в это время делал? - Вставил я, поняв, что нужно вмешиваться и, делая незаметный взмах рукой, с воображаемым ножом, многозначительно  посмотрел на переводчика, который после переговоров сообщил, что юноша резал коробки.
      - То есть до их прихода у тебя в руках был нож, которым ты резал коробки, - поправлял я.
      - Какие еще коробки? - Вмешалась помощник прокурора.
      - Много коробок. Постоянно надо разрезать, вытаскивать, - ответил  ей по-русски сам обвиняемый.
      Далее, с помощью таджикского и моего перевода (я как бы корректировал речь) выяснилось, что афганец, не отрываясь от работы, ответил, что это место его. Узбек схватил юношу за плечо, а он, повернувшись, случайно задел узбека ножом.
      Прокурорские усы, уподобляясь  собаке, желающей получить кусок сахара, перестали быть  агрессивными и заискивающе встопорщились, ожидая развязки.   
      Как это так, ну-ка покажи, - не унималась помощник прокурора. Она говорила миролюбивым голосом. Было видно, что ей руководит не более чем праздное  любопытство.
       Обвиняемый встал, подошел к ней и, нагнувшись, очертил большим пальцем правой руки около ее носа  невидимую дугу. Это было настолько комично, что, несмотря на серьезность положения, я не смог удержаться от смеха и, отвернувшись, беззвучно рассмеялся.
       Допрос подходил к концу и я предвкушал вкус пива и сигаретный дым.
        - Почему же Каримов и его родственники дают другие показания, - неожиданно спросил прокурор  и усы снова оживились.
        Ответ  “родился” мгновенно, но, к сожалению, только у меня. Те же долго переговаривались  и никак не могли произвести никакого ответа. Переводчик начал было что-то запутано объяснять и я, воспользовавшись этим, посмотрев в невидимые глаза прокурора, “перевел”:
       - Они хотели избавиться от мешавших им конкурентов.
       Ответ был логичным. Усы снисходительно улыбнулись, приняв вид учителя математики.
       - Да мы то потом с ними помирились, - неожиданно, чисто по-русски, вскричал афганец.
             
         Я в душе хохотал!!!    Чего теперь стоит договориться с узбеком и со всей   его многочисленной семьей?! - Ничего! Они там  все - единая братва - сегодня фехтование на ножах, завтра целование. Порядки у них такие. Какое уголовное дело, что вы?!  А что до их узбекских показаний – так они такого не говорили, это их неправильно поняли, узбеки же, в русском языке запутались.  Осталось мелочь - чтобы это понял прокурор. Тогда я вкрадчиво произнес:
       -  А что, с этими узбеками реально встретиться и поговорить?
       Эффект был велик. С усами творилось нечто неописуемое. В порыве возмущения они встрепенулись и, вращаясь, пытались достать своими щупальцами невидимого врага, а потом, признав поражение, уныло обвисли. Допрос закончился. Я был уверен, что парня отпустят.



Э П И Л О Г


      - А дальше?
      - Что?
      - Дальше-то, что?
       - Да ничего, не арестовали его - отпустили. Я потом ему сказал, чтобы пришел ко мне на следующий день с отцом в контору. И переводчик еще пояснил: - «Понимаешь, дело чести! Надо». Я был почти уверен, что придут. И представляешь, суки, не пришли!
      - А зачем?
     -  Как зачем, что я мать-Тереза, на халяву всяких козлов вытаскивать? Не заплатили они мне.  А я то рассчитывал миллионов на пять .





1999г.