Ррассказ одного папы о вреде водки

Лифт дома № 18 долго стоял на четвертом этаже. Причиной тому были двое пьяных шестнадцатилетних подростков, пытавшихся выволочь из этого лифта третьего.  Последний, развалясь  посреди кабины, отчаянно упирался и что-то невнятно бормотал.  Наконец, каким-то чудом, он был извлечен, водружен на плечи товарищей и поднесен к двери одной из квартир, где вся процессия, изрядно  обессилев, упала.
       - Витек, звони и сваливаем, - проговорил, отползая к лестнице, один из подростков, тот, что был пониже.
       Отойдя на расстояние вытянутой руки от звонка и изготовившись к  бегу, Витек пугливо протянул руку, но позвонить не успел - в это время открылась дверь и в проеме появилась суровая фигура папы принесенного собутыльника. Возникла немая сцена - Витек с перекошенным от ужаса лицом застыл в пол-оборота к лестнице, но с вытянутой рукой в сторону звонка; отползавший,  стоя на четвереньках,  глупо и натянуто улыбался;  принесенный, прислонившись головой к стене, пугливо оглядывал родителя; а последний  хранил философское молчание.
        - Спасибо ребята, что его привели, - выдержав паузу, нарушил молчание папа, после чего пожал руки изумленным подросткам, поднял свое чадо и занес в квартиру.
       - Видал, - завистливо произнес Витек, после того, как дверь закрылась.  Его дружок, о чем-то задумавшись, ничего не ответил, и они в молчании поплелись вниз по лестнице.

       Принесенное дитя, раздетое и умытое, сидело в кресле  и, значительно протрезвев, осмысленно взирало  на отца виноватым, но несколько недоумевающим взглядом. «Чего это он не злиться, не кричит?», - проносилось в его голове, - “Как будто бы понимает? Ведь он то сам в юности как минимум бухал.”
        Папа сидел напротив и, пытливо осматривая сына, тоже напряженно думал: “ Вроде бы он  немного протрезвел. Кажется, все понимает. По крайней мере, что-то запомнит - по первому разу память не теряется.”   И папа начал свой поучительный рассказ:


       “ Знаешь сынок, после армии, пришлось мне около года проработать постовым милиционером. Работа очень вредная, а платят мало, да еще часто выходных лишают - придумывают различные усиленные варианты несения службы.  Начальство издевается - делает что захочет. Да все бы это ладно, есть там еще план по административным правонарушениям: столько-то человек нужно доставить за распитие, столько-то за нахождение в пьяном виде, столько-то за нарушение правил уличной торговли.   Вот Иванов, например, молодец - за смену четверых притащил, а Сидоров разгильдяй, раз никто ему не попался, небось, все дежурство грел жопу в какой-нибудь коммерческой палатке, лишить его, срывающего нам сравнение с прошлым годом,  премии. План этот так завуалировано называется - “сравнение с прошлым годом”.  И лишали премий, если что. До смешного доходило:
       Переодевается милиционер в штатское, заходит в подъезд, ставит на подоконник пустой стакан и ждет. Через некоторое время заходит некий ханыга, видит потенциального собутыльника и сразу с предложением, ибо пить в одиночку на Руси - не принято, более того, аморально. Самый последний алкаш и тот предпочтет выпить с кем-нибудь, а в одиночку - только в крайнем случае.  Так вот, вынимает тот ханыга бутылку и к замаскированному блюстителю:
      - Давай кореш выпьем!
      - Давай, - радостно говорит “переодетый”  и подставляет стакан. 
      - На браток, пей, - милостиво наливает угощающий, - халява!
      - Нет, давай ты первый, ты хозяин бутылки, я после тебя.
       Выпивает на радостях ханыга, передает лжесобутыльнику опустошенный стакан, а тот ему “ксиву” под нос:
     - Пошли, ты задержан за распитие спиртных напитков в общественном месте.
   В общем, работа, что и говорить, вредная. Поэтому там и пьют много.  По началу даже странным казалось. Обратишься к  кому-нибудь с пустяковой просьбой... ну, например: “Ты все равно идешь в дежурку - захвати мой рапорт”, - тебе отвечают: “Стакан!” Не знаю, сейчас, может, такого и нет, тогда спиртное продавалось исключительно по талонам, за ним были большие очереди и это считалось суперконвертируемой валютой, хотя милиционерам, зачастую, продавали и без талонов, и без, соответственно, очереди - с черного хода.  В этом и был основной смысл нашей работы - добыть за дежурство водки, а после дежурства ее выпить.  В каждой работе, согласись, должен быть какой-либо смысл. В нашей - другого мы не видели. А какой еще? Выполнение плана? 
     Распитие происходило в женском общежитии.  Там было, как мне тогда казалось, весело. Его обитательницы - девушки, работающие на ткацкой фабрике, разуверившись  в торжестве семейной жизни, искали последние, ускользающие от жизни развлечения, которые сводились, в основном, к комнатным застольям с водкой и плоскими шутками. Общежитие находилось в большом сталинском доме с огромными квартирами. В квартире комнат по восемь, громадная кухня, с четырьмя плитами, комната для стирки, где несколько кранов - как в общественной бане, сортир, естественно.  Впрочем, мы заходили туда и трезвыми,  без водки - во время дежурства.   Почему бы и нет - сидели в тепле, да еще можно было пофлиртовать с уставшими за рабочую смену девушками. Не в смысле секса - они почему-то “не давали”,  а так... и то хорошо, да и им разнообразие.  А если, например, ночь и все девчонки спят, то игра в домино на кухне значительно сокращала суровые милицейские  дежурства. 
         Как-то раз работали мы в вечернюю смену. Пришли все на развод  чистые и опрятные - поглаженные рубашки, тщательно вычищенные кителя, стрелочки на брюках, отутюженные шинели с новыми погонами. Все это было потому, что на следующий день должен был быть строевой смотр.  На этом смотре - проверяющие с ГУВД, которые  тщательно осматривают личный состав, а затем докладывают своему руководству. Местное наше начальство очень нуждалось в хороших “галочках”, поэтому требовало, чтобы все выглядели “с иголочки”.  Мы дежурили на кануне, сменялись поздно вечером и нас попросили подготовиться заранее.  Что мы и сделали, кроме того, уже давно не пили и пришли с румяными, трезвенническими рожами. Дежурили на этот раз втроем - я, Серега и Костёр (звали его так, потому, что фамилия у него - Костров).
       Серега был веселым человеком, простодушным и жизнерадостным, лет, наверное, двадцати семи. Он не любил хитрить, всегда говорил то, что думает, прямо и не двусмысленно. Его убеждения, также основывались на принципах честности и порядочности, с очень развитым чувством товарищества, и его вид как нельзя лучше говорил об этих качествах: голубые глаза практически всегда улыбались, но без хитринки и поражали прямотой и добродушием, в чертах лица не было ни жесткости, ни своенравности, ни надменности, а белые волосы и усы придавали его подлинно славянской физиономии еще более добродетельный вид.  Раньше он работал в “пересыльной” тюрьме, той, что на Красной Пресне, надзирателем, а как получил жилье, ушел - та работа была еще хуже. Была у него жена и двое маленьких ребятишек.  Любил слушать и рассказывать смешные истории и был “не дурак” выпить.
       Костров - полная Серегина противоположность. Черные волосы, колючие карие глаза, округлые холеные щеки, узкие усики, пухлые капризные губы.  Был он, что называется “хитрожопым”, всегда “себе на уме”, пил не то, чтобы умеренно, но “головы не терял”,  говорил двусмысленно, с издевкой. Хотя и был женат, имел в том самом общежитии любовницу, соседка по комнате которой часто, по ночам, смотрела как мы играем в домино.
       Я - недавно демобилизовавшийся  разгильдяй, заочный студент первого курса юридического факультета. Опьянение свободой после двух лет казарменной жизни еще не прошло и я взирал на все сквозь призму радужных розовых цветов.
       - Возьмете с собой стажера, - сказал на разводе замполит, - пусть с вами походит, посмотрит, как и что. Поучите его. Только смотрите - капля спиртного - держитесь.
       Замполит строго посмотрел на стажера и не без оснований, ибо пристрастие к алкоголю явно читалось на лице последнего.   Это был уже не юноша - взрослый мужик, около тридцати (с кадрами в милиции, на тот момент, были проблемы, поэтому приглашались любые желающие), небольшого роста, в затасканной куртке и старой кроличьей шапке. О шапке, конечно, нужно сказать поподробнее – она была не просто старая, а неимоверно старая.  Несколько раз линявшая и выцветшая настолько, что ее  истинный цвет уже не угадывался, она вобрала в себя всю гамму рыжих, пегих, желтых и бурых оттенков, с сальными отблесками и причудливыми разводами.
         Записав все, что положено, мы вышли из отделения и сразу направились в один из винных магазинов, в который, по слухам, завезли анисовую. К тому же заведующая там “задолжала”.  Больше двух недель она водила нас за нос, уверяя, что без талонов дать не может, что и так много уже раздала нашим, все лимиты исчерпаны, дескать, приходите в следующий раз.
       - А что, действительно возьмем без талонов, - говорил в восхищении стажер, мелко, но быстро семеня за нами,  - за мной не постоит, меня Славиком зовут.
       Огромная очередь у винного магазина подтвердила слухи - действительно завезли. Она причудливо извивалась по тротуару, огибая столбы и урны, а голова была значительно шире хвоста и плотно прижата к дверям магазина, причем настолько плотно, что пробиться к ним не было никакой возможности.  Отстоявшее несколько часов люди остервенело пробивались к “заветным дверям”. Стояла ругань. Блюсти там общественный порядок было совершенно бессмысленно, поэтому, едва взглянув, мы обошли магазин и постучали со стороны служебного входа.   
       Все подсобные помещения были плотно и доверху забиты ящиками с анисовой водкой. Заведующая, плотная женщина средних лет с хитрым лукавым взглядом,  встретила нас с натянуто - радушной улыбкой. 
       - По две на каждого могу дать, - сказала она, понимая, что на этот раз ей не отмазаться.
       На наших лицах выразилось справедливое возмущение.
       - Ну хорошо, по четыре.
       Заплатив, мы наполнили карманы дефицитным продуктом и вышли во двор, где  ждал Славик.
       - Взяли!? - срывающимся от волнения голосом спросил он.
       - А ты думал мы просто так?  Поссать заходили?! - весело ответил Серега.
       Славик был в восторге.  Он теперь твердо и окончательно решил работать в милиции. Да и у нас настроение было возвышенное. Еще бы! Двенадцать бутылок после двух недель трезвости.   У меня, кроме того, был познавательный интерес. Я не никогда не пробовал анисовую, даже не знал, что такую теперь выпускают.  А ведь это любимая водка Ивана Грозного, чью эпоху я особенно тщательно изучал, готовясь к вступительным экзаменам. 
       Добытая водка была оперативно принесена в общежитие, где  после успешной закупки был намечен отдых.
        - Ну что, Марин, готовьте закуску, - закуривая, сказал Костер развалясь на кровати своей бабы.
        - Да у нас шаром покати,  талоны на мясо  отоварить нигде нельзя.
       - А вот сейчас Шурик сходит, принесет мяса, а вы его приготовите. Правда, Шурик?
       Я посмотрел на Серегу. Костер любил злоупотреблять правами “старшего товарища”.  Единственный кто любил. Мне это не нравилось.
         - Да ладно сходи, чего ты, - сказал Серега.
         - Я не знаю, получится ли, один я некогда не брал.
          - Учись, - вставил Костер, - пора.
       Я снова посмотрел на Серегу.   
       - Помнишь универсам, куда позавчера заходили, - сказал тот, - подходишь к заведующей, говоришь: “Марья Семеновна, дайте мне мяса”.
       - И все? - удивился я.
       - А ты думал.
        - Я же не знаю, какое, чего. Я в этом ничего не понимаю: грудинка, вырезка.
       - Разберешься, - снова вставил Костер,  - учись.
       - Ну, если вам все равно, что жрать, - обиделся я  и, взяв палку, вышел.
       Гастроном, где заведовала Марья Семеновна, ослеплял своей величественной пустотой. Пустые прилавки и витрины, напоминая царство снежной королевы, зеркально отражались в мраморном полу пустого торгового зала. Единственные обитатели - три продавщицы,  в белоснежных  халатах, с накрашенными мумииобразными лицами, хранили неподвижность и как нельзя лучше, напоминали эту сказку.  Я подумал, что пришел напрасно, но “ударить лицом в грязь” перед товарищами не хотелось.  Поэтому, набравшись смелости, открыл крышку прилавка и, под равнодушными взглядами продавщиц, вошел в служебные помещения. Но отворив дверь кабинета, я в нерешительности замер. Заведующая, не заметив меня, продолжала разговаривать по телефону: “ Да конечно, да, да.  Я отложила,  триста пятьдесят килограммов, да,  масла девяносто коробок, это я помню, по сколько возьмешь... Нет дорогой, по восемь, не меньше. А как ты думал? Пойди посмотри на рынок? Сколько стоит там?”. Она бы еще долго торговалась, перепродавая государственную собственность, если бы не заметила меня.  Вид блюстителя порядка ее первоначально ошеломил, но оценив мой просительный вид, она успокоилась.
         - Простите, Марья Семеновна, - сперва сконфузился я,  но потом осмелел и твердым голосом произнес, - дайте мне мяса!
       Марья Семеновна облегченно вздохнув, улыбнулась и, фамильярно положив мне руку на плече, выразительно  изрекла:
       - Пошли. 
       Мы спустились в подвал. Там стояли контейнера доверху наполненные мясом. Причем ни какой-нибудь грудинкой (я немного в мясе все-таки разбирался), а действительно отличнейшей говяжьей вырезкой.
       - Почем, - несмело спросил я,  пересчитывая рукой, внутри кармана, выделенную “обществом” на мясо наличность. 
      - По два двадцать. 
      “ Не фига себе”, - подумал я, - “А стоит как грудинка”.
       Отобранное мною мясо она “ приблизительно” свесила на больших весах, одно деление которых пять килограммов, после чего я расплатился и ушел.  По дороге я зашел в комнату милиции, в метро, чтобы позвонить. Местный постовой сидел за столом и с серьезным выражением лица разгадывал кроссворд. Правда, как я обратил внимание, что-либо разгадать у него не получалось - клетки были пусты, хотя он сосредоточенно хмурился и грыз ручку. За решеткой находился, достаточно интеллигентного вида, пьяный мужчина, при галстуке и в шляпе, который, гримасничая, непонятно кому говорил: “Отпустите меня, и дайте мне пять копеек на метро”.   Милиционер не обращал на него никакого внимания.
       - Привет, я позвоню?
        - Звони.
        Выслушав длинные гудки, я поплелся в общежитие, около которого слонялся Славик - его туда не брали.  Он ежился от холода, переминаясь с ноги на ногу. Завидев меня, он подбежал и начал ныть о том, что он замерз, что напрасно, дескать, его подвергают суровым испытаниям, тогда как у него дома есть два литра разбавленного спирта. Пожалев, я взял его с собой.
       Увидев  увесистый  пакет, меня встретили радостными возгласами. Вся квартира вернулась с фабрики и активно готовилась к “празднику”.  Шаром уже было не покатить. Откуда не возьмись, появлялись вдруг соленые огурчики, грибочки, кабачки и даже копченая осетрина. Глаза у всех возбужденно блестели, а по рожам моих коллег я понял, что они уже начали.  Серега с порозовевшим лицом полулежал на кровати и, мутно улыбаясь, трепался с некой Тамарой:
       - Так откуда ты говоришь.
       -  Из Калуги.
       - Где спички?!
        Даже Костер подобрел и куря мне зачем-то подмигивал.  “Неужели вовремя дежурства? - подумал я, - при оружии?”  Но при виде початой бутылки подобные мысли улетучились из моей головы.  Тем более одна из девушек, взяв пакет, расстегнула на мне шинель и поднесла штрафной стакан. 
       - У Славика дома два литра разбавленного спирта, - сказал я, как бы оправдываясь, что его привел.  И это было встречено одобрением:
        - Пусть бежит.
        - Да быстрее.
         - Мы еще девчонок из шестнадцатой позовем.
         Однако, Славик без штрафной бежать отказался, после чего и ему поднесли, а затем он был тут же отправлен.
          Началось...
        Когда закончилось дежурство мы особо пьяными не были, помня слова замполита. Примерно за час до этого, мы перестали пить и активно жевали жвачку. В дежурной части у нас приняли оружие и ничего не заметили.  Я отчетливо помню, что я  очень сосредоточено и тщательно играл роль трезвого: следил за своей походкой, вследствие чего по дежурной части передвигался очень мало, делая только нужные шаги, говорить старался коротко и отчетливо, чтобы не заплетался язык, прятал глаза, выбирал темные углы.  Возможно, это и сыграло роковую роль. Когда мы вышли,  мои мозги, испытав большое напряжение, предались отдыху и я окончательно перестал реально воспринимать действительность, нахлынувшее чувство восторга сорвало так называемую “крышу”.  Мое тело вливало в себя стакан за стаканом, вызывая одобрение бессознательных инстинктов.  Система пищеварения, например, охотно принимала анисовую и доблестно добытое мясо, требовала солений и осетрины, координация движений, объединившись с голосовыми связками,  активно принимала участие в разговорах, роняя пепел на прилежно вычищенный на кануне китель. О половом влечении, я уже и не говорю. Девушки мне казались, забытыми небом, ангелами. В их плоских шутках, бытовых рассказах о долбанной фабрике и каких-то негодяях-мужчинах,  я видел глубинный философский смысл, удивительные лирические судьбы, достойные пера вечных поэтов.  Ведомое этим чувством зрение иллюзорно находило в них  божественные линии,  магические и  до боли сердца притягательные черты.
       - Представляешь, какой козел!  - говорила одна из них, - приехал, ****ь, на тачке, в кабак, мол, поехали. Я, *****, два часа красилась, собиралась. И что ты думаешь?  Тачка - говно. Кабак, какой там кабак - чуть ли не пельменная - срань господняя.
       - Омоновцы на проходной, представляешь, совсем совесть потеряли, - говорила другая, - шмонают по черному, куда хочешь залазят, чуть ли не раком ставят,  будто наша фабрика им публичный дом.
        Только вот Тамара рассказала действительно трогательную историю:
        - Жила я как-то с одним парнем. Он, представляешь, как спать ложимся, ну..., в смысле,  совсем спать, когда засыпаем, обниматься все время лез. То к себе прижмет, то руку или ногу на меня положит и так и спит, ему по кайфу. А я не могла так спать - не высыпалась. А хрен ли, если каждый день так?  Измучилась вся, за год, представляешь? А как-то, на новогодние праздники, гудели мы долго, несколько дней не спали, приходим к нему домой, а там, представляешь, трехкомнатная квартира - битком. Все спят. В большой комнате на диване - его брат с девушкой и друг брата, тоже с девушкой.  В его комнате его двоюродная сестра с  подругой,  со своими парнями, а в третьей комнате тоже, два парня и две девчонки.  Мы говорим, мол, вы как хотите, а нам полкойки нужно, нас не волнует.  В общем, легли мы, я как завалилась на него, оплела и зарылась, прямо вся укуталась в нем,  как в небесной нирване. И так мне стало по кайфу! Так мне это понравилось! Я потом, после этого, все время так и спала. И высыпаться стала, не представляешь. Только спать ложимся, я к нему, прижмусь, оплету, укутаюсь, а он бедненький задыхается. Стал уползать от меня - в последнее время на полу спал.
 
        Незаметное, в таких случаях, время все-таки шло. Кухня, где бухали, стала пустеть. Многие ткачихи пошли спать, даже Костер со своей бабой ушел. Начали появляться какие-то парни. Меня вдруг осенило - неприлично же, все-таки в форме. Надо - подсказывало мне  подсознанье, ибо слово думать было неуместно, - отсюда сваливать. Выглядим как раздолбаи.  И действительно,  один из этих парней мне на  следующий день сказал:
       -  Ну вы даете. Один пьяный, другой в усмерть.
       -  И кто же был пьяный? - полюбопытствовал я.
       - Да ты был пьяный.
        Это меня немного порадовало, хотя - какая там радость. В общем, слушай...
       Серега действительно был чудовищно пьян.  Его нижняя часть тела сидела на стуле, а верхняя живописно лежала на столе, с раскинутыми в разные стороны руками.  При этом голова, в одетой шапке, была повернута на бок, лицом к бутылкам. Наверное, чтобы видеть как наливают.  На мои мольбы о том, что нужно уходить он только шевелил губами.  Славик куда-то  подевался, кажется пошел еще за спиртом.  Делать нечего,  взвалил я Серегу на свои плечи, по-моему, мне даже кто-то в этом помог,  и потащил вниз по лестнице через черный ход.
          Я хорошо помню, как тяжело мне давался каждый шаг, каждая ступенька, я несколько раз с ним падал, запутываясь в полах шинели, то в его, то в своей.   Хотя при каждом падении несколько ступенек удавалось “проезжать”, что увеличивало шансы спуститься, последующие поднятие товарища забирало последние силы.  Я хорошо помню, как морозный ветер освежил меня своим дуновеньем, когда я совсем изнемогший открывал дверь.  Я хорошо помню, что тогда выпал первый снег. Я хорошо помню, дававшийся мне с неимоверным трудом, каждый шаг до главной улицы. Наконец, я хорошо помню, что я дошел до этой главной улицы, а именно, до трамвайных путей. Но там силы оставили меня и дальнейшее я помню очень-очень слабо. Помню, что  рухнули прямо на рельсы, где все мое тело почувствовало небывалую расслабленность, покой и комфорт. О том, чтобы подняться не могло быть и речи.  Пролежали мы, наверное, долго, благо два часа ночи - трамваи не ходят.  Они же не объезжают.  Но все равно, представь себе, какова картина? Проезжавший мимо Пэ-Гэшник потом всем рассказывал:
       - Еду я, вижу лежат двое на трамвайных путях, - порядок охраняют!
       Нет, чтобы подобрать, отвести, так  проехал. Одно слово - сволочь!
       Через какое-то время нас обнаружил Славик. Ему удалось нас поднять, правда с большим трудом.
       - Одного подыму, - рассказывал он потом, - поставлю, начинаю подымать второго. Только подыму второго, смотрю - первый упал. И так много раз.
        Когда ему это удалось, он повел нас ко мне домой - я жил неподалеку. По дороге я начал сам ходить, правда кругами, вследствие чего, мы в скором времени пришли.  Однако, к сожалению, приключения на этом не закончились. Через какое-то время мы со Славиком пошли за водкой к известному ему барыге.  При этом я вышагивал без шапки, в форме, в расстегнутой на распашку шинели и домашних тапочках.
       - На хрена!!! - резонно спрашивал я его через несколько дней.
     - Дык, я и сам не хотел, так вы же на меня накинулись, прямо за грудки, давай, мол, давай!
       - Как? И Серега тоже?
       - Да! Как услышал про водку, сразу проснулся, обезумел совсем.
       - А меня зачем взял?
       - Да ты вроде отошел немного, сам ходил.
       Из этого похода я не вернулся. Как Славик меня потерял он не помнит - сам был изрядно пьян, но по дороге он одел на меня свою кроличью шапку, видимо я совсем был замерший.  В таком виде, на следующее утро, я и проснулся в кустах на одной из улиц - в милицейской форме, домашних тапочках и кроличьей шапке.
       Положение было ужасное.  Уже народ ходит, а я в таком виде, да еще весь окоченевший, запорошенный снегом, руки и ноги не сгибаются, дар речи утерян, способность думать - тоже.  Благо далеко не зашел. Было, конечно же, мне тогда не до стыда - это потом... Пришел - дома Серега спит, в тепле, мертвецким сном - повод для зависти. Сев на стул, я стал отогреваться и закемарил, а когда очнулся сразу подумал - зря отогревался. Боже праведный!  Голова, натурально как  детектор звуков, мало того, что сама по себе раскалывается, да еще каждый посторонний шум отдается в ней резкой чудовищной болью. Настолько, что сознание временами пропадает.  А как вспомню вкус анисовой водки, сразу  тошнить начинает, так, что  все внутренности наружу. До сих пор ее, между прочим, пить не могу.
       Блин! - вспоминаю, - сегодня же строевой смотр, явка строго обязательна. Бужу Серегу - не встает. Какого черта, - думаю, - еще о нем думать буду, и так думать не могу, к хренам собачьим, сам пусть о себе заботиться, посмотрел на часы - пора.  Шинель вроде не грязная, хорошо, что снег выпал, правда мятая. Ничего, что-нибудь придумаю, например, в ночь кого-то подменял или... блин... потом, по дороге сочиню отмазку, сейчас не могу. Разгладил руками шинель, застегнулся, стал сапоги одевать. Думаю, надо хотя бы их почистить, начищенные сапоги - уже хорошо. Самое хреновое в таком состоянии, это делать чего-нибудь нагнувшись - голова как бубен, когда по нему стучат, силы пропадают, задыхаюсь. Но переборол я боль, перетерпел, сапоги блестят как на парад начищенные, правда, от этого стало мне еще хуже, чем было.  Иду по улице - жутко, каждый шаг в голове отдается, организм обезвожен. Подумал я, надо исправить это недоразумение и направился к пепси-кольным автоматам, по двадцать копеек за стакан, как сейчас помню.
       Хорошо иногда бывает пить сильно разбавленную газированной водой пепси-колу, когда она не сладкая, когда имеет натуральный вкус воды, когда содержит сплошные газы, которые с легкостью проталкивают в обезвоженный  организм живительную влагу, да еще, если предельно холодная! Именно такую пепси-колу я и пил - она, словно бальзам - делаешь глоток за глотком и боль в голове пропадает - хорошо.  Правда, только закончишь пить, сразу все по-старому. Я порядком за утро намучался, поэтому долго принимал “обезболивающее”.  Наверное, стаканов пятнадцать выпил.  Ни о каком опохмеливании и речи быть не могло, настолько меня воротило от алкоголя, что даже и пива бы выпить не смог.  Я бы так целый день стоял, медитировал и пил пепси-колу, но служба есть служба, долг есть долг. Собрался  духом и пошел на смотр.
              На плацу, во дворе РУВД стояли ровные прямоугольные колоны милиционеров. Все, в отличие от меня, “с иголочки”, бравые и подтянутые, чистые и опрятные - поглаженные рубашки, тщательно вычищенные кителя, стрелочки на брюках, отутюженные шинели с новыми погонами. Все с румяными, трезвенническими рожами.  Проверяющие между ними расхаживают, придирчиво всматриваются, но придраться не к чему - руведешное начальство в президиуме сияет от удовольствия. Опоздал я совершенно некстати. Надо бы сзади как-нибудь незаметно к своим пристроиться.  Ну, думаю, сейчас одну колонну обогну и нырну в строй.  Да не тут-то было................
       Я, вдруг, оказался в центре всеобщего внимания, все взоры устремились к моей персоне, и тут же весь плац взорвался громогласным неудержимым смехом.  А потом дружными, клянусь, аплодисментами.  Да, да, аплодисментами. Аплодировали, по-моему, даже проверяющие. От их “приветствия” моя голова  чуть не раскололась на три, и я  не на шутку разозлился. Чего это они гогочут?  Ну, подумаешь, шинель мятая, зато сапоги начищены лучше чем у многих. Может шапка сбилась, кокарда где-нибудь на боку?  Я протягиваю руку, чтобы поправить шапку и тут меня парализовывает ужас. Буквально дикий ужас.  - Я, оказывается, в кроличьей шапке так на смотр и пришел...  В той самой кроличьей шапке.
       Однако ужас сковал не только меня одного. Сияющие самодовольные улыбки моментально сползли с начальствующих лиц. Пуще всех выходил из себя, естественно, начальник РУВД.
       Чей это, - кричал он на весь плац, с побагровевшим от злобы лицом, - урод?!   
       В рядах нашего отделения началась паника. Побледневший как воск наш отделенческий замполит, который, кстати, принимал меня на работу, трусцой подбежал  к начальнику РУВД и что-то начал виновато объяснять.  Строй смешался. Начальник  РУВД, как рассказывают, я лично не видел, наотмашь ударил замполита кулаком по лицу.  Я, скованный ужасом, так и стоял на месте, пока вовремя подоспевшие товарищи не сгребли меня в охапку и не отвезли домой, подальше от праведного гнева управленческого руководства и нашего замполита.


       Не дай бог, сынок, испытать тебе такой стыд и ужас. Да и не только это. Несколько часов в снегу пролежать, тоже не безопасно для здоровья.”
       - И что, пап,  тебя выгнали от туда, - спросило протрезвевшее чадо, внимательно выслушав отцовский поучительный рассказ.
       - Ты имеешь ввиду уволили? 
        - Ну да.
        - Да нет. Благодаря моему “концерту”  наоборот,  различные недочеты были РУВД прощены.  Проверяющие,  прослезившись от смеха, радушно выставили самые наилучшие оценки и, поблагодарив, с наилучшим настроением уехали. Замполиту трогать меня запретили, раз все так благополучно вышло.  Да и на каком основании? Я же на смотр явился - не прогулял.  Он, конечно же, после этого, относился ко мне с нескрываемой ненавистью и презрением, затаил злобу и искал удобного момента, чтобы разделаться со мной самым суровым образом. Но повода не было. Я, памятуя о происшедшем, никогда более так не надирался. Пить, конечно, совсем не бросил, но после того, пил очень редко, всегда предусмотрительно и осторожно. Да потом, появились другие интересы, стал изучать право, читать много разного.
       - Так что, выходит, он зря по лицу получил.
       -  Выходит зря. Не в этом дело. Я к чему тебе все это рассказываю? К тому, что умные учатся на чужих ошибках, а дураки на своих.  Вот тебя принесли твои дружки, а меня тогда не принесли и ладно, что еще такое случилось, а ведь могло быть и гораздо хуже. Мало ли кто мог обнаружить в кустах пьяного милиционера. Да хотя бы и не милиционера - много же разных отморозков. Это только одна сторона медали. Есть и другая. Знаешь, сколько преступлений совершается по пьяни? Особенно среди таких молодых пацанов как ты?  Я то на это вдоволь насмотрелся.  Вроде бы совершенно нормальный парень, не подонок не мудак, не дебил, - папа вдруг перешел на жаргон, - а как зальет глаза, крыша его покидает и начинается - грабежи, понты, поножовщина. Потом ведь волосы на жопе рвет: “Зачем? С чего меня так переклинило?” Вообщем, думай сынуля, если не спешишь на кладбище или на зону, то, - папа сделал паузу, видимо подбирая слова, - не жри столько.
       Больше им ничего сказать друг другу не нашлось, и они отправились спать. 

1999г.