5. Неандертальца ищу. В церкви ничего не жалко

Всё ж  и Великому иногда благоволила судьба, а не только мучила и глумилась. Подвернулся знакомый в пивнушке, инженер-сейсмолог. Товарищ недавно женился, и молодая жена была очень недовольна его подозрительной службой, круглосуточными дежурствами в подвале многоквартирного дома, где располагалась районная сейсмостанция.
Особенно не нравилась ей вполне домашняя обстановка служебного подвала – ванная комната, шкаф-стол-стул, холодильник… наиболее опасной  показалась кровать в рабочей комнате, рядом с приборами и датчиками.
Невозможно было доказать необходимость для человека мытья, перекуса и сна в ночную смену. Последовал пошлейший ультиматум: или я, или такая работа.
Рогатива была серъёзная – и жена ещё не опостылела, и зарплату терять не хотелось. Тут-то и подвернулся Индюк, в очередной раз покинувший родимый дом и ночевавший где придётся, чаще всего на вокзале, откуда гоняли менты.
Рогатива преобразилась и стала не двоякой, а троякой. Индюк согласился дежурить по ночам вместо инженера. А что? Опыт полевой работы имелся, снимать показания датчиков и сдавать в готовом виде не составляло труда. Подвальная квартира с удобствами легко покрывала все неудобства временного бездомья.
С  жильём вопрос был решён, это главное. Но благородный товарищ ещё и жратву обещал подбрасывать, и «премиальные» с получки на бормотушку…
***
Завалился Великий в подвал. Делов-то всего ничего: дважды в день снять показания приборов, и – спи. Или пей. На выбор…
Вчерашний неудачливый самоубийца выбрал второе – решил доканать себя алкоголем. И пил, подпольщик, круглые сутки… в кратких перерывах, правда, не забывая черкать в бессмертных тетрадках свою великую шизу… и допился до «белочки».
Смотрю как-то, решив навестить Великого – выполз он из своего подвала, и айда бегать от подъезда до подъезда, и всё кого-то будто-бы ловит, высматривает… а меня не замечает. Стою себе, наблюдаю дивную картину, пытаюсь хоть что-то понять… а тут бабульки на лавочке, которые всё знают, всё понимают, и ничему в этой жизни уже не удивляются, спокойненько так комментируют:
– Во, допился, чертей гоняет!..
***
Неандерталец бы так не поступил…
***
Ага! Вот тут-то я и соврал! Именно так бы и поступил неандерталец – на месте и во времени Индюка!
***
Из песен-заплачек Великого:
«…а ты прости бухарика,
А дай ему сухарика…»
***
Я потом спросил – а какие они по цвету, по размеру, эти черти?  Индюк сказал, что большие и красные.
Тогда как другой мой дружок-бедолага горячо уверял, что они маленькие и зелёные, и любят по ковру ползать… и любят послать в магазин за бутылкой…
– А зачем им это нужно? – Спросил я бедолагу. И был мне ответ:
– Знаешь… я думаю… они такие маленькие, что им хватает даже капелек водки, которые сползают по усам, хватает даже испарений от этих капелек. Вот, знаешь, недавно сидела тут у меня седая старуха, за столом сидела – незнакомая, косматая. Я уже проснулся, а она всё сидит, и что-то в тетрадку пишет… страшная такая, незнакомая...
– Чего тебе надо от меня, зачем пришла? – спрашиваю. А она:
– Сходи за водкой!.. (а уж ночь на дворе), сходи, говорит, скорее, а то – запишу!. Вот сюда, в тетрадку запишу!..
Не иначе, подосланная старуха была. А как же, ими подосланная…
Ну и сходил, а как же...
***
У Великого Индюка черти были не маленькие. – Огромные!
***
 «…старик стоял, блюдя приличье,
Перст возносил в толпу и – ввысь!
Весьма кренился вбок при этом,
При этом же вещал, стращал и вопиял,
И, как ни странно, не терял при том обличье,
Но был взлохмачен, огнен, юн...
Весна!
Он жил опять амбивалентно,
Он знал, он знал, что старость турбулентна,
Старик-смутьян!..»
(Из «Наблюдизмов» Индюка)
***
…и грянуло время, и был уличён Великий в страшном кощунстве: мало того, что расхристанный стоял у храма Божьего и клянчил деньги на дорогу куда-то в Мухосранск, – это бы ещё ничего, с кем не бывает. Но, выклянчив и  похмелившись, обнаглел: вознёсся духом и переступил  порог Храма… а там…
А там золотом всё сияет!..
***
…Русская идея? Хмель. Одно слово (определение Великого).
***
…и злость разобрала идиота. И решил он, что злость эта праведна: «Вот как вы тут красивенько спасаетесь!.. У кабаков бедные люди  в лёжку лежат, мрут, похмелиться не могут, а тут!..»
И, обуянный гордыней, сорвал с церковной стены икону, и стал, безумный, на глазах у честного народа запихивать её себе за пазуху…
***
Выводили гада с проклятиями и воплями прихожанок. Вытолкали за церковную ограду и… отпустили восвояси.
Более всего поразило его, а в итоге и надломило то, что до милиции не довели, не сдали. Даже просфорку в длань вложили. Хотя и рядом была каталажечка…
***
…а вот прости бухарика,
А дай ему сухарика…
***
«Не могу, не могу так больше жить!..» – рыдал у меня на плече Великий, и пытался подробно покаяться. Но тут я его оттолкнул, сказав резко, что не поп, грехов не отпускаю. Тогда он опять возопил:
«А что мне делать было? Сгореть ведь мог – душа горела, трубы горели!.. Ты бы ведь не дал на опохмелку?..»
 «Не дал бы».
 «А почему?»
 «Денег жалко».
 «А прихожанам не жалко было?» – продолжал измываться Индюк.
 «В церкви ничего не жалко…»
Ответ сей добил его. И он присмирел на минуту. Опустил тёмно-карий глаз долу…
Через минуту, глядя мне в душу пожёлтевшими и словно вдруг осветлёнными очами, робко попросил:
«Помоги, брат… покаяться хочу… грех искупить хочу… подскажи хоть что-нибудь...»
И в этот момент я понял: не врёт! Хочет. Правда хочет.
***
…и повёл я его в дремучие горы, где тогда возводился усилиями добровольцев-прихожан монастырь на месте убиенных в 20-е годы двух монахов-отшельников, причтённых ныне к Лику Святых.
Требовалась элементарная физическая сила: таскать с подножия к вершине горы брёвна и доски для строительства. И ничего более. Может, подумалось мне, простой труд окажется более внятен, нежели сложный путь покаянных молитв?
Тем паче, Индюк хоть и невелик, а жилист и вынослив необычайно. В чём и убедились вскоре сотоварищи-добровольцы…
***
Взойдя на вершину горы, мы увидели самого Настоятеля, сидящего в деревянной беседке с людьми из управы, обсуждающего с ними вопросы землеотвода. Все с молчаливым поклоном поприветствовали их, один только Индюк, вдохновлённый восхождением и чаемым путём к спасению, гаркнул во всю хриплую глотку:
 «Гы-ы-ы… Здравствуйте, товарищи!..»
***
…Хорь Харитонович Скунсов… гад и вонючка хрипастая…
***
Настоятель умолкнул на полуслове, изумлённо вгляделся, но, вероятно, усмотрев лишь простодушный восторг и вдохновение в разрумянившемся облике дикаря, продолжил свой незавершённый разговор с людьми из управы…
***
А мы пошли к месту разгрузки досок. Отдалившись на достаточное расстояние, сотоварищи накинулись на бедного Индюка:
«Какой он тебе товарищ?.. Это же сам Настоятель!.. Откуда ты вообще взялся, баран?..», ну и прочее в том же духе. Пришлось вступиться за незадачливого дружка и объяснить, что это не баран, а самый настоящий Индюк, и судьба его индейка. И вообще, нечего тут кричать-покрикивать, начальников тут нет, все равны, все трудники…
***
А потрудился Индейкин и впрямь хорошо. Больше всех взваливал на плечи досок, быстрее всех взбирался на гору, меньше всех отдыхал, перекуривал лишь на ходу. Мало того, разглядев, наконец, на столбе ящик для пожертвований, вдохновенно вывернул карманы и всё, что в них находилось, радостно затолкал внутрь ящика.
***
Мосластый. Жилистый. Хренастый… Неандерталец!
***
Индюк был явно на пути к искуплению, но…
К самому окончанию наших работ, ближе к вечеру, он пропал из виду…
***
Это обнаружилось не сразу.
Мы отдыхали, сидя на тёплых оструганных брёвнышках, изнутри светившихся янтарём на закате, перекуривали, слушали вечереющие шорохи леса, почему-то окрепшие ближе к окончанию дня, а также визг циркулярки – чуть в стороне от монастырской тихой стройки, на соседнем хребте шло бойкое строительство дачных домиков…
Наша руководительница, рачительная женщина из активных прихожанок, пересчитав принесённые нами доски (а были они на диво хороши, из добротного, хорошо оструганного дерева, и все, конечно, наперечёт), сказала, что не хватает четырёх шестиметровых…
Тут кто-то вспомнил, что видел пропавшего Индюка не так уж давно. В одну из последних ходок он свернул с четырьмя тяжеленными досками на плечах почему-то не вправо по тропе, а влево, как раз туда, к дачным участкам. Поразила очевидца необычайная бодрость и быстрота шага в крутую гору… и это под вечер, когда все остальные уже были взмылены и вконец измождены тяжёлой и долгой работой…
***
«…и молил, чтобы Всевышний
Уготовил садик с вишней…»
***
…шакал! Какой ты мне современник?..
***
…и вдруг раздался гром небесный.
Сверху, с каменной осыпи кто-то катился прямо к нашей полянке, где мы курили на брёвнышках. Катилось нечто тяжёлое, грохочущее, но явно живое…
Это был он, великий Индюк! Он падал с неведомых высот… и он упал прямо к нам, молча разинувшим рты. Благополучно скатившись, он бодро встал на ноги, и мы умилились: перед нами стояло мохнатое чудище из мультфильмов. Чудище было с ног до головы густо облеплено палой еловой иглой и по-детски радостно улыбалось нам…
От природы огненно-рыжие волосы тоже словно бы улыбались и светились – каким-то нездешним, неслыханным счастьем светились…
***
«…тот ангелоподобный лик,
Который видел я, он был так ясен,
Неандертальца лик – он был прекрасен,
Ужасен был!
Прекрасен был!
     Велик!..»
***
…он заблудился… он свернул не туда… он упал в пропасть, он потерял в пропасти сознание и доски… а потом долго взбирался на вершину… и снова падал…
и вот…
Все понимающе вздохнули, и отвернулись от Великого… с Великого нечего было взять. Даже самой малости.
***
…непересказуемая ситуация…
***
 «…когда себя на подлой мысли
Подловишь, юный пpохиндей,
Ты не чешись, как стаpый гpизли,
И от подлянки не балдей,
К числу поpядочных людей
Решительно себя пpичисли,
И буpной мыслью овладей,
И тихо свой пpофит измысли,
Пеpекpестись и поpадей
За всех, с кого ты поимеешь.
Или имел. Или имеешь...

И от подлянки не балдей.

Не тpаться, как пpостой злодей,
Коpысть свою блюди и числи
В кpутом, обогащённом смысле...

И от подлянки не балдей.

Ты выгоду сию pазмысли,
От подлой мысли не балдей…»

(Самоувещевание Индюка о пользе pазумного эгоизма)

***
…уже потом, несколько дней спустя, я разговорился с одним из товарищей, бывших в тот день на горе. Я спросил его, что он думает о таком феномене: человек искренне пришёл искупить грех, человек отдал все деньги на монастырь, и четыре, даже очень хороших доски явно не стоили этих искренних денег… зачем это всё? Очередной спектакль? Или природный рок, планида? Или же вековечный Соблазн превыше человека, даже такого великого?..
Товарищ, поиграв густыми усами и желваками, молвил задумчиво:
«А может, так и надо?.. Может быть, так – хорошо?..»

***
Из тюремных философизмов Великого:
«…вот я лежу. Гражданственен ли мой поступок? Я себя обоpоняю от миpового зла.
И зла не пpичиняю. И путь воззpенья моего – пpямой! Я, как свинья в гpязи, лежу в миpах, где плещут звёзды, лужицы вселенной, где блещет зло из мысли неизменной, фоpмующей в каpкасах догмы пpах. Я мысль и слово ставлю на pебpо. Вопpос – зачем? Ответ – я очень честен! Ответ – обpыдло навье!.. Тут уместен вопpос – а пpавдой ли твоpят добpо? Я полагаю – да. Хотя какой дуpак себя не полагал пpостым и умным?.. И этот свет когда-то станет сумным. И эту мысль ещё охватит мpак. Тогда скажу – гpажданственен и твой поступок, жалкий pаб!.. Ты сбил оковы тоски моей (и новой, и не новой). Но путь воззpенья твоего – кpивой! Так и скажу. А до тех поp – лежу. И мой наpод глядит в меня с любовью. Я – бpат ему, я – вpаг!.. Но я не кpовью, я только пpавдой вpемени служу. Деяния мои невелики. Точнее, велики. – Их недеяньем. Когда заныли, как над покаяньем, над гpязью кpови нежные клыки…»
* * *
Из приговорочек Индюка:
  Сьерра-Ривьерра… Хер-ратерапия… Человеки… Херро-сплавы…
***
Самодиагноз:
«Мозгами не обременён.
Умственно нетрудоспособен.
Мысленно счастлив».
***
Эйфория:
Один на двух подушках сплю.
Кого хочу, того люблю.
(А три подушечки ложу,
Когда я с душечкой гужу… у-жу-жу-жу-жу…)
Как жук.