7. Неандертальца ищу. Индюк думал

7.Индюк думал…

Идиотизма мирного свойства Индюку явно недоставало. И он, как человек великого и проницательного ума, осознавал это с младых ногтей. Но сносило его на пути буйные, невразумительные, нередко переносящие за грань криминала.
И он весьма скорбел. Жизнь его, промысленная где-то в горних сферах не иначе, наверное, как житие, змеилась и пласталась пыльным долом.
Ему была предначертана судьба юродивого или блаженного, из тех, коим внимают люди, чтут и превозносят и многозначительно трактуют слова, поступки. И даже создают иконы для вящего прославления их.
Увы, жизнь Индюка не дотягивала до жития. Точнее, она была равновелика житию, но в каком-то очень уж диковинном изводе. Скорее всего, они тянулась параллельно, две эти линии – одна видимая и грубая, другая нежная и незримая. Простирались своей единосущностью в бесконечное нечто, и всё никак не могли пересечься.
То, что они где-нибудь пересекутся, факт для меня настолько несомненный, что просто не хочется напрягать излишними уверениями в том читателя. Вот, собираю, воссоздаю по крупицам пунктирную карту жизни, в которой он жаждал лишь мира, творчества, любви. Не его вина, что жизнь постоянно оказывалась грубее истинных чувств и помыслов…
***
Когда Великий узнал (в последние школьные годы), что стихи бывают не только длинные и противные, которые заставляют зубрить, спросил обнадёженно: «А сколько, минимум, строк бывает для счастья?..».
Я ответил – «Три».
И объяснил, что есть в стране Японии Хоккеисты и Танкисты. Танкисты пишут пять строк, хоккеисты три. Произведения в этом стиле и размере называются  соответственно «Танка» и «Хокку». Я дал ему почитать антологию японской лирики.
Танкисты Индюка почему-то не заинтересовали. А вот хоккеистами Великий очень даже увлёкся, и много времени убил на сочинения подобного рода.
Для начала сочинил коротенькое лирическое с длинным названием:
Проходя по шумному городу, вижу одиноко грустящую девушку
«Сердце сжалось от нежности.
Среди гвалта и сумасшествия, на одинокой скамейке –
Русая тишина».
Я похвалил.
Великий вдохновился и – записал!..
Через месяц принёс мешок трёхстиший, которые трудно было отнести к образцовому стилю «Хокку», ибо ни слоговых, ни ударных законов там не соблюдалось. Да и тематика была слишком уж не японская, не созерцательная… а порою даже и матерная…
Что тут попишешь? Русским был до мозга костей Индюк.
Вдохновлённый похвалой, он вознёсся в гибельные выси и сочинил песню-хвалу самому себе под названием «Певчий гад»:

«Я в лавровой опочивальне
Хочу на лаврах почивать,
Обрыдло в спальне-ночевальне,
Как всяко быдло, ночевать.
Я представляю: вот кровать,
Увитая роскошным лавром,
На ней двум-трём пригожим лярвам
Вольготно будет мне давать
Сопеть в обнимку с ними рядом,
И просыпаться, и любить
Всегда самим собою быть,
А не каким-то певчим гадом.
Я заслужил! Я не охально
Такую требую кровать,
Я жить хочу опочивально!
Хочу на лаврах почивать!
Мне надоело воровать,
Из воздуха стяжая славу,
Я славой отравил державу,
И лавра сладкую отраву,
Герой и буй, хочу впивать!»

***
И всё же самое чудовищное из гадовых трёхстиший я отметил и запомнил. Запомнил именно в силу его чудовищности и русскости. Да оно так и называлось: «Русское хокку». Вот оно:
«Осень…
Усы падают
В суп…»
А ещё запомнилось «Утреннее хокку»:
«По чёрной зеркальной глади
Белые скользят облака…
Кофе пью на балконе!»
***
Хорошо запоминать, иногда и записывать – пусть глупые – мысли о быстротекущей…

***
На уроке литературы, при обсуждении Главной Глыбы – «Войны и мира», учительша попросила Индюка кратко сформулировать сюжет великого романа. Глупее этого, кажется, ничего нельзя было придумать.
Индюк придумал.
Он зарылся пятернёй в рыжие, ещё вполне кучерявые волосы на бедовой своей  голове, задумчиво устремил карие глаза в старый дощатый потолок, по которому оборванной струной завивалась электропроводка, и рек:
«Болконский князь был старый
И молодой,
Один владел гитарой,
Другой дудой…»
Докончить импровизацию, а по сути литературоведческую экспертизу романа не дал истерический визг халдейши: «Вон, вон из класса, сволочь!.. К директору!.. И ни с родителями, ни без родителей не появляйся больше... Никогда!..».
Но директриса простила. Эта сочная дама, по счастливому стечению обстоятельств, недавно познакомилась на курорте с папулей идиота, воспоминания, видимо, остались не самые плохие, и она решила не омрачать их пошлым изгнанием отпрыска…
И он всё-таки закончил школу. Пусть и с немалым опозданием…
***
…и не просто закончил, а сумел обозлить халдейшу ещё круче, чем в прошлый раз. Что особенно примечательно, полем битвы оказался всё тот же многострадальный Толстой, которого боготворила халдейша и всячески старалась впарить его в значительно большем объёме, нежели требовала школьная программа.
Она имела однажды неосторожность доверительно поинтересоваться у класса: какой из романов гиганта им более всего люб? Класс настороженно молчал. Но отважный Индюк не мог упустить такой удачи – бойцовски вскочил из-за парты и отчеканил:
«Анна и Каренина!»
– «Что-о? – изумлённо провыла несчастная и, наливаясь ужасным багрянцем,  простонала коронное – вон, вон, вон из класса!..»
Стон был охотно удовлетворён. Но уже на самом пороге, приоткрывши дверь, Индюк, выдохнув всенепременное «Гы-ы-ы…», победно прохрипел на весь грохочущий, мощно резонирующий пустотами коридор:
– «И Вронская!..»
Это было настолько дико и ошеломительно для бедной учительницы литературы, что она даже не стала выносить исторический факт на педсовет. А посему, посильно латая дыры Истории, мы вынуждены честно воспроизвести его здесь. Из песни слова не выбросишь. А это, согласитесь, была не худшая, хотя и сдобренная изрядной долею хрипотцы, песня  Индюка.
***
Ровесниц своих Великий вспоминал со слезой. И плакал, и воздыхал,
и сожалел об утраченном:
«…уже не потянешь любую подряд
В театр, в подворотню, в кусты,
Про девушек наших уже говорят:
«Со следами былой красоты!..»
***
Увлёкся сочинением частушек. И, поскольку писал целыми мешками когда заводился, решил послать их на конкурс в Литинститут. Бедный, бедный Индюк… хотел сделать мне сюрприз, прийти победителем, но…
Затесались там частушки не шибко пристойные. Они заведомо не могли пройти строгую советскую комиссию.
«Бывает нежное говно,
Бывает грубое оно,
О чём беседовать с любимой
Мне абсолютно всё равно…»
***
Ничего, умный человек закрыл бы глаза на заведомую глупость и порвал втихаря опус. Но там были не только непристойности. Индюк, не посоветовавшись со мной, решил позаигрывать с уважаемым учреждением, отличавшимся даже в советское время некоторым либерализмом. А посему подумал и присовокупил частушку, якобы от лица разочарованной девушки:
«Мой милёнок, проститут,
Поступал в Литинститут,
В рифму врал, душой и телом
Торговал и там, и тут…»
«Индюк думал, да в суп попал» – вот уж это тот самый случай. Заигрывание было заведомо жалким, да и плачевным в итоге. Не попал.
После этого он слова доброго не сказал  ни про «творческий вуз», ни про девушек. Закурил горькую, дешёвую сигарету «Архар», да и побрёл восвояси…

…и побрёл Дурак-Иван,
Дымом сыт, слезами пьян,
Поговорки поминать,
Камни во поле пинать…
***
– Молилась ли ты на хер, Дездемона?..
***
Нашлась запись в тетрадке Великого. Не очень пристойная, но, видимо, предельно искренняя. Как последняя «Правда Жизни». Сделана она была, видимо (после сопоставления некоторых дат и событий) в пограничной ситуации жизни Великого: где-то после разрыва с любимой, попыткой суицида и тюрьмой. А скорее всего, прямо в тюрьме. Ибо клочок мятой бумажки был вклеен в тетрадку явно после отсидки – там тетрадок не положено. Всего одна строфа, но в неё вместилась вся боль великого Неандертальца, боль и обида за такой неправильный мир!..
«И понял я, что я с собою дружен,
И понял я, что мне никто не нужен,
Ни терпкий х…, ни сладкая п…,
Я сам в себе. И я в себе всегда»
***
И ещё приписка снизу:
«Есть стихи – стихия.
Есть – поисковая система».
***
Из «гордынок» Великого:
«Беда в том, что я не талантлив, а гениален. Это плохо «срастается» на земле. Читайте, скоты, стихотворение Бодлера «Альбатрос». Там о больших крыльях, мешающих ходить по земле… я птица с большими крыльями!..»
***

***
Из творческой биографии Индюка
«О, нежная, нежная!..
Всё во мне пело,
Я всё рассказал ей, чем сердце немело,
Всю жизнь мою! Я не солгал ей ни раза!!
Безумная,
О, как она побледнела
В тот миг, когда я (по сюжету рассказа)
Печально заснул
И упал с унитаза!..»
***
Вообще тема физиологических конфузов преследовала Индюка по всей его выдающейся жизни. И он не мог не отразить тему в творчестве, как это уже заметил въедливый читатель.
Нашлась миниатюрка (или обрывок?) среди рукописей, которую можно принять как один из фактов личной биографии Великого. А можно и не принять. Непонятно вот что – зачем она писана в третьем лице?..
По некотором размышлении можно прийти к следующему выводу: в силу природной… ну не то чтобы скромности, но – застенчивости, что ли (иногда болезненной даже застенчивости) Великий решил приписать личный биографический факт имяреку, что давало известную раскрепощённость и остранённость изложения. Взгляд, так сказать, сверху. На этом и порешим.  Итак:

«Чудо объяснения в любви»

«…Увлекши, наконец, в лесопарк подругу, к которой питалась давнишняя  страсть и желание объясниться в этой страсти, испытывая мучительные – как всегда в таких случаях невовре¬мя – позывы опорожниться, он совершил чудо. Отчаянное чудо.
Дисло¬кация такова:
Задумчиво бродя меж аллей, они набредают на столетний дуб. Останавливаются. Озирают пейзаж. Запрокидывают головы. Небо. Бронзовая листва. Напряжённая минута перед событием…
Они эле¬гически прислоняются к стволу в два обхвата – по разные его стороны...
Он (незримо от неё) расстегивает ширинку и проникновенно – с задыханьями и паузами – внушает ей нечто любовное и, одновременно же, опорожняет мочевой пузырь. По мере того, как протекает сладостное ос¬вобождение от наболевших слов и накипевшей влаги (струйки бесшумно сползают по каньонам теневой стороны ствола), речевые паузы становят¬ся  всё реже, взволнованные задыхания всё глуше, тон объяснения в любви всё уверенней, вдохновенней…
И вот, наконец (ширинка благополучно застёгнута) – заключительный, победный аккорд! Сближение по кругу ствола – по направлению к Ней………………………………..
………Решительное Объяснение в любви принято! Жаркий, свободный ото всего поцелуй.......................
……………………………………………………………………………………………………..
Они жили долго и счастливо.
И едва не умерли в один день. – В тот день, когда он рискнул рассказать ей всё о том самом «чуде»...
Обошлось.
Да и где их набраться, общественных туалетов, особенно в самые пиковые мгновения бытия?»
***
          Из маньякиады:
«…как на неё в ночной глуши наеду,
Как фарами в несчастную нацелюсь!..
– Подайте баболюбу и людоеду
На «Виагру» и вставную челюсть…»
* * *

Из выкликов Инд.
«Харизма? Пожалуйста: Ремембе – в харю. Мамбе – в рог!..»
* * *
«…и под каждым им кустом
Был готов публичный дом…»
* * *
Кол – стул мазохиста.
***
Художник и совесть… дичь! Это – про нехудожников.
***
«Колоском безводью угрожая,
Зреет мощь и туча урожая…»
***
…страшнее партизана зверя нет.
* * *
«Ежели дождик частит,
Значит, у неба цистит…»
***
Полгода в последнем классе Индюк провёл в ПТУ. Решил выучиться на сварщика и заработать толику денег, чтобы не зависеть от папули, снять себе жильё и пригласить возлюбленную. О чём её и предупредил. Она высокомерно, но весьма туманно кивнула, что было принято Индюком за высокое согласие.
***
…эка шишка ананас!
***
Выучился, проработал три дня на стройке. Посадил зрение «зайцами» от электросварки и, с понесением ущерба здоровью, вернулся в школу. Возлюбленная не выразила эмоций. Царственная её натура ещё не была подкошена знаменитым объяснением в любви (да-да, тем самым падением в сортире), и она ещё не стала безусловной любовницей Великого. Просто молча пустила его за свою парту. Но…
***
…слышу, как они бьют, старинные часы со звоном, бьют издалека, с закопчённых стен незабвенного ПТУ, и бьют не только для нас, подростков 70-х, но и для других – младых, незнакомых…
В день окончания ПТУ Индейкин выпил хорошо. Но мало. Ещё мало, но деньги уже кончились…
Вернулся в родное ПТУ, стащил настенные часы со звоном и пошёл продавать за советские деньги в советские же учреждения, что поближе. Просил пятёрку… уступал за четыре рубля… нигде не брали.
***
…нарезав дурные круги, пьяненький Индюк неосознанно вернулся в родимое ПТУ и, шатаясь, по узеньким слепым коридорчикам, забрёл-таки в незнакомый директорский кабинет…
***
«…эка водочка хулиганила,
Зрак запойчиком припоганила…»
***
В полутьме кабинета, не признав с недоперепоя  директора, два часа тому назад лично вручившего ему диплом об окончании курсов сварщиков, предложил часы за трояк.
Тот, естественно, опупел и набычился. Что было принято Индейкиным за начало торга. Обрадованный Индюк, надувшись для приличия и скорчив обиженный вид, сбавил цену. Попросил 2р.87коп. – сакральную цифру советских времён: ровно поллитра водки...
***
«Чтой-то друзья застрадали запоями,
Чтой-то пошло непонятное тут,
Ой, закуплю я бухла, и завою я,
И побреду на последний редут…»
***
…что характерно, директор даже не закричал, не вызвал милицию (часы-то по факту находились в здании, следовательно кражи, как таковой, не было!). Попытался только отобрать диплом, но… тут до Индейкина допёрло.
Схватившись за сердце (там, в нагрудном кармане, красовался новенький диплом),  бросив часы на стол директора, рванул по коридорчикам прочь…
***
…заблудившийся запой…
***
Таким вот чудесным образом часы, оставленные в директорском кабинете, не погибли в неведомых недрах, но продолжили на родной старой стене ПТУ свой старинный бой для новых и новых поколений...
Пока не грянула перестройка и не прикрыли к свиньям собачьим все эти великие заведения, кузницы советской молодёжи…
***
Постаревший Чижик-ходок, старый бабник:
«…кинул палку, кинул две,
Закружилось в голове…»
И – наступил на горло собственному пенису…
***
«…а не надо пугать мужика!..»
Это о мужике, затюканном бабами: жёнами, тёщами, дочерью. Это о нём сказано:
«Жизни его не поняли!..»