Право на смысл

Технолог
Гургену Мушеговичу Алагардяну, человеку мягкому и доброму, в нашем Конструкторском бюро достались обязанности технологического контролёра требующие от него несвойственные его характеру твёрдости и непреклонности.

Его замечания ведущим конструкторам разумно укрощающие их необоснованные фантазии в выборе материалов и конфигураций оригинальных  деталей, казалось, должны были портить кровь авторам спорных разработок, однако на самом деле  в результате его безвольного соглашательства,  в  правомерности которого  он был неуверен, портили кровь ему самому.

Всякий раз, уступая  очередному напористому  соискателю его подписей  Гурген Мушегович клялся себе, что делает  это в последний раз и никогда больше ни  одного чертежа против своей воли не подпишет. 

Изучая очередной представленный  ему чертёж, он  с тоской  предчувствовал, что при любом с его стороны замечании  возникнет вопрос о катастрофической нехватке  времени на, какие бы то ни было  исправления   и необходимости,  очередных с  его  стороны уступок.

В тот день, о котором  идёт речь  вновь перечитал последнюю  директиву Главного управления  с  предписанием строгой экономии расхода дорогостоящих  хром и никель содержащих нержавеющих сталей. 

Директива требовала  всякий раз сопровождать  выбор конкретных марок  таких сталей тщательным  обоснованием их применения в новых разработках.

На этот раз  на его  столе для  согласования  лежали  два проекта  аналитических приборов  разработанных  по заказу одного из оборонных институтов  и предназначенных для работы в промышленном производстве  особо агрессивных жидких сред.
Марки нержавеющих сталей, для изготовления   деталей, которым предстояло контактировать с этими  средами,  были выбранны для каждого анализатора  в отдельности.

Однако,  в последний момент, , Гурген Мушегович обнаружил, что одну из деталей, а именно унифицированный штуцер для подсоединения внешних трубопроводов конструкторы всё-таки решили изготовить из стали заведомо стойкой в обоих случаях,  в то время как для штуцера одного из этих приборов можно было  применить нержавеющую  сталь менее дефицитной марки.

Отклонение допущенное нами (а мы, рассказываем о себе самих) касалось единственной детали весом  не более  пятидесяти граммов и  перерасходом средств в этом случае, можно было, и пренебречь, но формально это было прямым нарушением строгой директивы и Гурген Мушегович, в своём намерении не уступать больше строптивым конструкторам, решил  на этот раз не ограничиваться замечанием  на будущее, а потребовать допущенное нарушение  устранить. 

Поначалу Гургена Мушеговича попытались, как обычно, уломать, однако на этот раз, из-за того, что он уперся, а отдел стандартизации  без его подписи издательского  номера проекту не присваивал,  уступить, в конце концов,   пришлось  нам.

По требованию заупрямившегося технолога нам пришлось  на поле ранее выпущенного  чертежа на спорную деталь  разместить так называемую вариантную табличку, в которой указать, что штуцеры по данному чертежу во всех случаях изготавливаются одинаковыми, однако в варианте «А» для этого следует  применять, одну марку стали, а в варианте «В» - другую.

Далее пошла путаница.
Распред-мастер сборочного участка,  не разобравшись, с чего это одинаковые на вид детали, сопровождаемые к тому же одним чертежом, поступили на сборку в разных коробках, взял и ссыпал их в одну.

Отличить  после этого схожие на вид  штуцеры  стало невозможно и  не посвящённый в историю вопроса сборщик, не обнаруживший разницы, установил их на двух разных приборах произвольно, и, как водится, невпопад.

Мы рассказываем об этом  подробно, потому что  пробудившаяся перед нашим отъездом непреклонность Гургена Мушеговича едва не обернулась на последующих  испытаниях их  полным провалом.
А тогда, ещё  не ведая об этом, едва  получив  приборы со сборки, и срочно, их, наладив и оттестировав на имитаторах, мы поспешили с выездом  к заказчику для завершения процедуры приёмосдачи этапа текущим кварталом.

Команда
На испытания  выехали вчетвером.
Михаила Карабегова, в качестве научного  руководителя обоих проектов, который будучи уверенным, в разработанной им электроизмерительной части приборов,  ограничился помощью техника Анатолия Зависнова, и ещё двоих:     ведущего конструктора авторской системы приготовления трехкомпонентной пробы -  вашего  покорного слуги и его дублирующего  Константина Данамяна.

Закрытый институт, заказавший нам  анализаторы,  находился на тогдашней московской окраине в местечке Беляево, куда от  ближайшей  метростанции «Автозаводская» надо было ещё  долго добираться на автобусе.

Не сомневаясь в успехе своего предприятия,  мы предполагали, что испытания займут  у нас не больше месяца и рассчитывали  разместиться на это время в одной из центральных гостиниц, поближе к популярным в те времена  московским театрам.
Благо на этот раз  мы располагали гостевыми   приглашениями  в недавно открывшуюся на Октябрьской площади гостиницу «Варшава», благодаря тому, что незадолго до этого  попав ненароком на её открытие, оказались в  почётном числе её первых поселенцев.

На этот раз мы не только легко разместились там сами, но и сумели  пристроить прибывшего в Москву по другим делам своего товарища и  коллегу Геннадия Будённого, который со школьных лет ходил на двух протезах и стеснялся незнакомых  свидетелей процедуры их обслуживания.
Поскольку номера в «Варшаве» были двухместные наша бригада заняла два номера полностью, а Геннадия, доплатив за второе не занятое в его номере  место, поселили отдельно.

К счастью, ему долго обременять  себя  дополнительной платой   не пришлось.
Уже на следующий  день он повстречал на улице  своего  институтского однокашника, некоего  Станислава Жаботинского, который  с удовольствием  переселился к нему из третьеразрядной колхозной  гостиницы «Восток» (ВДНХ) и стал за своё место платить сам.

Этот Жаботинский оказался личностью таинственной. Увидеть его  нам так и не удалось, поскольку в течение всего времени проживания  он приходил на ночлег глубокой ночью, когда мы уже спали, и покидал его спозаранку задолго до нашего подъёма.
Недоумение вызвала адресованная нам  загадочная записка: «Ребята, спасибо за всё. В чемодане под кроватью найдёте  водку. Пейте, не экономьте, я принесу ещё, Стас».

Будённый объяснил, что наш земляк Стас работает ведущим конструктором в родственном приборостроительном СКБ «Продмаш» и приехал внедрять на местном ликероводочном заводе разработанный им прибор, который контролировал правильность наклейки бумажных этикеток на укупоренные  бутылки с водкой.
Если на какой-либо из них  она оказывалась, не дай Бог, перекошена, созданный Стасом нехитрый оптический контролёр тут же сбрасывал её с конвейера.  Отдельного учёта количество бутылок отправленных автоматом для переклеивания этикеток не было и  у Стаса в процессе настройки его детища стали накапливаться образцы неучтенной, но вполне пригодные для употребления продукции.

По установившейся традиции заезжих лиц, посещавших завод для технической помощи, охрана не досматривала и бутылки с полноценной водкой, хотя  и перекошенными этикетками, стали перекочёвывать в известный  чемодан под гостиничной кроватью.
Самого  Стаса  приобщила к себе какая-то весёлая компания.  В каком количестве они усваивали забракованную его автоматом заводскую продукцию, было неизвестно. Во всяком случае,  та её часть, что оседала  в гостиничном  чемодане,  не иссякала.

Испытания
С  этим  поначалу всё  складывались как нельзя лучше. В одной из институтских лабораторий  привезённые нами  анализаторы вмонтировали в оборудованные замкнутые  контуры с прокачкой через них  реальных  рабочих сред,  а нас самих обеспечили всеми видами защиты от нежелательных с ними контактов.
В статике все контрольные измерения на реальных средах с полученными в своё время на имитаторах полностью совпадали.

Сложности начались, как только мы  попробовали задействовать приборы в автоматическом режиме непрерывного измерения.
На одном из них полученные перед этим в статике показатели не изменились и оставались стабильными. Однако на другом, не только не соответствовали контрольным  измерениям, но и, плавая по всей шкале, постоянно менялись.

Не подозревая худшего, мы промыли в приборе коммуникации, проверили точность работы дозаторов, после чего  запустили систему ещё раз, но, увы, с тем же неутешительным результатом.

Всё ещё надеясь на то, что сбой в показаниях прибора  случаен, мы вновь повторили наши замеряя. Результат тот же. После чего, не умея объяснить причину неудач, решили всё бросить и вернуться к их поиску  назавтра, на свежую голову.

Это был  испытанный приём.  Когда дела не ладятся,  полезно сделать  в работе  паузу и, отрешившись от неудач,  собраться с мыслями.  А, учитывая ещё, что в тот день  в расстроенных чувствах мы  пропустили обед,  было решено вознаградить себя  изысканным ужином.
 
В ресторане
Поселенцы нашей гостиницы обладали перед сторонними посетителями ресторана  замечательной   привилегией.  При любом наплыве в вечерние часы лиц со стороны, они могли рассчитывать на забронированные для них места  в закутке, отделённом от общей залы декоративной решёткой.

Там, к нашему приходу два места  были уже заняты немолодой четой иностранцев, которые, усевшись за соседним  столиком, покуривая (мужчина трубку, а дама сигарету) листали принесённую с собой венгерскую  периодику, ничуть не торопясь заказывать что-либо официанту. Когда тот вопросительно перед ними склонился, мужчина  поднял палец и произнёс: вино «Мукузани» сто грамм, - потом, присоединив к поднятому пальцу второй, добавил: даме одна раз кофе.
- И всё?- уточнил  официант.
- И всё, - подтвердил гость
- И всё?- разочаровано  переспросил  тот.
- И всё!!!- заорал на него венгр

Увидев, что нам принесли киевские котлеты с салатами и кучей хлеба, а зазванный на ужин  Геннадий Будённый, выставил  к тому же бутылочку водки, позаимствованную  из Стасовых анналов, венгры, красноречиво переглянувшись,  с притворным ужасом    показали нам  глазами на часы.

Добропорядочным европейцам наше намерение съесть на ночь такое количество еды показалось безумием

Следующим днём
Наутро, вернувшись к испытаниям того прибора, что накануне доставил нам неприятности своими непредсказуемыми показаниями, и убедившись, что он не собирается их менять, мы слили из контура пробу и замерили её на контрольном лабораторном фотоколориметре. К нашему удивлению концентрация продукта в отобранной пробе действительно была максимальной и, к чести нашего  анализатора он исправно отражал  то, что было на самом деле.

Недоумевая, как в изолированном контуре могло само по себе произойти повышение концентрации измеряемого продукта, мы  вновь (в который раз) перебрали  всю нашу пробоподготовительную систему, после чего тщательно проконтролировав  параметры обновлённого раствора, запустили прибор заново.

Поначалу его показания были нормальными, но затем его стрелка опять стала показывать увеличение концентрации  продукта, приближаясь к его максимальному значению.

Тщательно откалиброванная среда обладала загадочным свойством самостоятельно повышать собственную концентрацию. Мы тупо и без конца, вновь и вновь   перебирали и перезаряжали свой прибор  в надежде, что так же беспричинно, как и появилось, плавающее значение концентрации продукта само собой упорядочится.
Однако время шло, а бесчисленные наши попытки ни к чему новому не приводили, и  на шкале нашего прибора ровным счётом ничего не меняли.

В бесплодных попытках разобраться с причиной непонятного сбоя прошли ещё несколько дней.
Настроение в бригаде было подавленным.
По возвращении в гостиницу, ни чем заниматься не хотелось. О посещении московских театральных премьер никто уже не вспоминал. Будённый и Жаботинский, закончив свои дела, покинули Москву. После чего чемодан Стаса всё  ещё забитый наполовину столичной водкой перекочевал в наш номер.

Не будучи в настроении, мы перестали ублажать себя ресторанными ужинами, вызвав  у знакомой нам  венгерской четы дурное предположение в том, что вечернее обжорство, видимо,  всё-таки нас погубило.
 
Тем не менее, несмотря на удручённое состояние, мы не голодали. Наш холостяцкий спартанский, но сытный   ужин состоял  всякий раз  из разрезанного вдоль московского  батона  с пятимиллиметровым слоем сливочного масла,  и  поверх десятимиллиметровый слоем ливерного паштета, который  мы поедали в сочетании с маринованными овощами (пикули)  и  запивали стаканом  водки из унаследованных Стасовых запасов. После чего, будучи не в духе  и почти не разговаривая друг с другом,   ложились спать.

Новый гол
Когда в начале октября мы только заселялись в гостиницу, вывешенное в её вестибюле объявление приглашало москвичей загодя заказывать в гостиничном  ресторане новогодние столики.

Мы отнеслись к этому заблаговременному приглашению безразлично, поскольку на дворе был октябрь, а мы надеялись ещё до ноябрьских праздников вернуться домой. Теперь же, когда ноябрьские  праздники были позади, а конца-края нашим усилиям не было видно, наши помощники стали в наш с Мишей Карабеговым адрес отпускать шуточки насчёт того, что не мешало бы всё-таки, на всякий случай,  новогодний столик заказать. Но и тогда мы были всё ещё далеки от мысли, что наши неудачи удержат нас в Москве до нового года.

Между тем, с  наступлением зимних холодов стало ясно, что одеты мы явно не по сезону. В своих осенних пальтишках с непокрытыми головами мы  нещадно мёрзли на морозе, но,  всё ещё    надеясь  на скорое  своё возвращение, упрямо не выписывали  себе из дома тёплой одежды.

Особенно тяжело было, выйдя из метро «Автозаводская» ждать на холоде и ветре  автобуса до Беляево. Остановка была от метровыхода через площадь и если, окоченев от холода не сторожить  автобус  на месте,  его легко было упустить.
Так однажды, выйдя из метростанции, мы увидели его на противоположной стороне, готовящегося к отходу. Попасть на него, не дожидаясь на морозе  следующего, было бы большой удачей и мы, что есть силы, побежали к нему  через площадь.

Водитель нас не видел, поглощённый стараниями сдвинуть с места, буксующую на гололёде  машину. Когда, подбегая сзади, мы были уже недалеко, автобус, отчаянно пробуксовывая, сдвинулся, наконец, с места и стал  медленно от нас удаляться, и тогда Миша Карабегов, бежавший первым в отчаянии запустил в него  свой  командировочный, о двух замках, увесистый портфель.

Не долетев до цели, тяжёлый портфель плюхнулся  на лёд и на своих  металлических  замках, как на коньках, проскользив под днищем автобуса,  вылетел  перед носом водителя из под колёс. Резко затормозив и открыв все двери, водитель  с потрясёнными пассажирами стали осматривать пространство под машиной в поисках владельца злополучного портфеля.
Мы же успели подойти к автобусу и принять участие в обсуждении происшествия.

Миша, тем временем, подобрав портфель, заверил водителя, что совершенно случайно обронил его на дорогу, вовсе не собираясь бросаться под колёса. Тот, на радостях, что Бог избавил его от греха, усадил всех в тёплый  автобус и повёз в Беляево.
А  Мишей Карабеговым был преподан наглядный урок того,  что  при любых обстоятельствах следует не отчаиваясь, бороться до конца. Однако, как бы мы сами не следовали этому полезному наказу, усилия в испытаниях злополучного прибора  были безуспешны.

Анализатор, измеряя безупречно заданные величины в стационарном режиме,  как только его переводили на непрерывное измерение,  вёл себя непредсказуемо, хотя задуман был как прибор промышленный и должен был надёжно  работать именно в непрерывном режиме.

Трудно было признаваться в собственной беспомощности, но наше безрезультатное  пребывание на  испытаниях перевалило уже за середину декабря и, казалось, не оставляло  ничего иного делать, как признать  свою личную несостоятельность, в качестве разработчиков, и несостоятельность нашей организации, в качестве СКБ Аналитического Приборостроения.

Теперь, дорогой читатель, пришло время познакомить тебя с научным  экспертом, неким товарищем Морозовым, координирующим в те времена вопросы внедрения новой техники  на предприятиях Главатома.
Результаты испытаний  приборов, заказанных  одним из головных институтов этого  главка, обычно оформлялись совместно с разработчиками двухсторонним актом. Однако, каким бы безупречным ни был этот  акт, Главатом признавал результаты и оплачивал сделанное только при наличии на нём согласительной визы учёного эксперта товарища Морозова.

Установленный  порядок исключал надежду на какой-либо компромисс с приютившим нас  покладистым завлабом. Этот милый человек окружил нас заботой, и  очень сочувственно к нам относился,  что  не мешало ему в конце каждого дня, извинившись перед нами, исправно докладывать по телефону товарищу Морозову о наших неудачах и о том, что  мы всё ещё не готовы к его контрольному  визиту.
 
Самым неумолимым было время. В своих бесплодных усилиях мы умудрились дотянуть его до 31 декабря. Из родного КБ нас поздравили с Новым 1961-м годом, сообщив о том, что не сомневаются в нашем успехе, что в третий раз  продлили нашу командировку и выслали нам, в соответствии с денежной реформой, зарплату в новых деноминированных рублях.

    К середине предновогоднего дня все сотрудники института,  опечатав на праздничные дни свои помещения, давно уже  разбежались, а мы всё ещё  не решались прервать наши безуспешные занятия.

Милый человек, завлаб, нас не торопил, но с откровенной укоризной всё чаще  поглядывал на часы и, когда мы, наконец, поняли, что нерешённых нами за три месяца проблем, за оставшиеся пол дня не решить, и нашу неуложившуюся  в запланированный год работу уже ничем  не спасти, на пороге нашей комнаты появился незнакомый нам опирающийся на трость, немолодой, высокий строгой внешности человек.

Наш завлаб,  почтительно поздоровавшись с вошедшим,  представил его  как товарища Морозова.
- Только этого нам не хватало, - красноречиво выражало в этот момент лицо Миши Карабегова. С приходом товарища Морозова  мизерная надежда на договоренность  с завлабом  о приёме работы   декабрём (условно) окончательно отпадала.

- Чем вы это тут занимаетесь, - спросил, поздоровавшись, Морозов.
- Видите ли, - начал  было не готовый к его визиту  Карабегов.
- Вижу только одно, - властно прервал его гость, -  что вы за полдня до Нового года не даёте возможность завлабу запереть лабораторию. Вас самих-то, небось   тоже заждались?
- ???
- Кстати, где вы   собираетесь встречать Новый год?- поинтересовался он.
- Мы, собственно, так, в номере, в своём кругу, - замялся Миша.
- Вот и чудненько, - отреагировал  Морозов, - я человек холостой и с удовольствием разделю с вами компанию.
- Но у нас, знаете ли, с прибором не всё благополучно, - собрался, было честно предупредить о наших неудачах Миша.
- Да всё я про вас знаю, - перебил его Морозов, - но  поговорим об этом в 1961-м году.
- Но мы в плане этого года.
- Значит,  поговорим и  подпишем декабрём. Эка важность.

Впоследствии, узнав Морозова поближе, мы допытывались у этого необыкновенного человека, почему он был так уверен в том, что нас отделяет от успеха всего лишь  несколько дней, когда нам самим это было неведомо?
- Мне же всё подробно докладывали, - пояснил он. Я видел, как вы в свой прибор вцепились. Ну, думаю, ребята упорные. Эти дожмут. А тот факт, что случится это днём раньше, или днём  позже,   атомная промышленность как-нибудь переживёт.

В ресторане
Но все это было потом, а в тот день, всё поняв,  освободив завлаба,  передав товарища Морозова на попечения наших помощников и, наказав их не торопиться, мы с Мишей Карабеговым помчались с опережением в гостиницу.
Накануне ресторанные официанты обошли номера и реквизировали всю осевшую  там посуду и приборы, которых им не доставало для сервировки новогодних столиков.

Мы ещё не сознавали, что именно собираемся делать. Не принимать же научного эксперта Главатома на разложенной газетке, тем более что на этой разложенной газетке нам было нечего разложить.
 
В ресторане, между тем, царил ажиотаж. Официанты торопились  сервировать  нарядные  столики, меж которыми, отдавая сдержанные указания, прохаживался пожилой  озабоченный  директор ресторана.

Сперва попробовали в лоб.
- Дорогой Пал Палыч, - отвёл я  его в сторонку, - дело в том, что нам нужен до зарезу столик. Платим сверх.
- Да, что вы,  какой столик!- опешил он, замахав руками, -  не видите, что творится? Оплаченные негде ставить. Уже танцевальный пятачок тесним. Людей на новый год  без танцев оставляем.  А вы, столик!
- Пал Палыч, - настаиваю я, -  но если, в самом деле, очень нужно?  Мы отблагодарим
При этом Миша всё время выразительно мял в руках  новую деноминированную купюру немалого достоинства.
.
- Мне, ребята, ничего не надо, - страдальчески отвечал директор, которому не терпелось возвратиться к своим официантам, - государство меня всем обеспечивает, и я всем доволен. К тому же я, как видите, человек не молодой и не очень здоровый. Вот сейчас накроем столы, и  пойду себе домой. 
- И, пожалуйста, сделайте одолжение,  - обернулся он к Мише, -  не  шуршите  своей бумагой.

До прихода ресторанных гостей  оставалось не более часа.  Мы предполагали, что товарищ Морозов с нашими помощниками уже сидят в номере. Надо было идти на самые крайние меры.
Остап Бендер, в таких случаях, при шантаже выше среднего, как известно, предпочитал вдохновение. Его нам было не занимать.

- Уважаемый Пал Палыч, - с решительным видом взял я  под руку лояльного к властям директора, - я сейчас вам скажу то, чего  не имею право говорить. Но выхода у нас нет. Сегодня наша группа должна быть здесь любой ценой. Если понадобится, в роли официантов. Но для дела лучше  в роли отдыхающих.  Надеюсь, вы понимаете, о чём я говорю? (Чуть было не спросил: в каком полку служили?)

Пал Палыч изо всех сил попытался изобразить понимание.
Если  хотите, - продолжал я, всё больше входя в роль, - можно организовать звонок оттуда, Хотя после этого,  за то, что открылся, мне по службе грозят крупные неприятности.
 
Я не знаю, что  думал, слушая меня, несчастный Пал Палыч,  но,  мне показалось,  он просто понял, что  в самое неподходящее время, когда неотложные дела призывали его к себе, отвязаться от, непонятно откуда свалившихся ему на голову настырных молодчиков,  можно  было, только уступив им.
- Филипп, -  не вдаваясь в детали, - окликнул он  старшего официанта, - потесни вдоль этой стенки столики и поставь здесь с края  ещё один.
- Куда ещё!- взмолился Филипп, - тут и так не пролезть.
- Наши люди пролезут, где угодно, -  неизвестно кого, имея в виду, проворчал,  уходя  Пал Палыч.
Мы поняли, что дело выиграно и, поблагодарив уходящего директора, кинулись изо всех сил помогать Филиппу, и только убедившись, что действия его необратимы, с лёгким сердцем отправились в свой номер, чтобы, умывшись и приосанившись,  появится на празднике   в полном составе.

Зал был к этому времени полон. В стартовый набор, поданных на столы яств, помимо лёгких салатов, входил фирменный «судак по-польски» и по бутылке «шампанского». Всё остальное предлагалось заказывать через официантов индивидуально.
 
Первым делом, мы потребовали  четыре бутылки  «боржоми», с которыми  Зависнов  отлучился  в наш номер,  где подменил их содержание водкой, известные запасы которой всё  ещё не были до конца  выпиты, что позволяло нам в течение новогодней ночи выполнять эту операцию неоднократно.
: 
Провозгласив коллективную здравицу по случаю наступившего Нового года, и пополнив свои столики  достаточным запасом питья и закусок, публика расслабилась, отдавая под бравурную музыку  должное тому и другому.

Наш гость, отказавшийся   от пальто и трости, выглядел в строгом костюме с орденскими планками на груди весьма элегантно, и в общении оказался человеком дружелюбным   и непринуждённым.
Он, привычно принял роль застольного лидера и изрядно позабавил нас  образчиком чиновничьего остроумия, зачитав приготовленный на этот случай, протокол встречи Нового года в терминологии стандартного приёмо-сдаточного акта. Хотя, сами понимаете, что всякое упоминание о предстоящем приёмосдаточном акте  было для нас  ни что иное, как упоминание о верёвке в доме повешенного.

Публика, между тем, веселилась во всю. Некоторые, обнаружив старых друзей, переходили со своими стульями  к другому столику. Некоторые,  объединяясь,  свои столики сдвигали.  Наш Костя Данамян, опознанный  с какого-то стола приятелями,  тоже перекочевал к ним со своим стулом.

Миша Карабегов взял на себя дипломатическую миссию отношений с нашим гостем и при любом содержании разговора, исподволь готовя его к ситуации, при которой процедура  приёмосдачи нашего прибора вместо предполагаемых  им нескольких дней может растянуться на несколько месяцев.

. Он был очень обеспокоен этим обстоятельством и, чтобы не отвлекаться от высокого собеседника, попросил меня приглядеть за своим помощником   Завесным, который исчез куда-то с  поля зрения.
Беспокойство его было не случайным. Анатолий плохо переносил русскую водку и, бывало, после, казалось бы, совершенно безобидной дозы мог повести себя, что называется,  не адекватно.

Недавно перед этим мы как-то вышли подышать воздухом после нашего ужина, за которым, как было сказано, позволяли себе глоток водки, и Толя  тогда  без всякого повода обложил проходящую мимо группу вполне приличных молодых людей и девушек смачной армянской матерной бранью, зная на армянском языке только эту единственную фразу. От оскорблённой компании отделился  рослый парень, который на чистом армянском языке возвратил Анатолию его же матерщину, предварительно удвоив её этажность, затем предложил отойти с ним в сторонку, чтобы разобраться покруче.
Нам, при всех наших бедах, милицейские протоколы с извещением по месту работы были ни  к чему, и перед ни в чём не повинными людьми пришлось за нашего непутёвого  товарища извиняться.

Вот и сейчас, потеряв своего помощника из вида, Миша, не без основания, беспокоился, чтобы тот не выкинул очередной фортель.
Именно так оно и случилось. Загружая  в очередной раз боржомские бутылки водкой, наш Анатолий  обнаружил сложенные в углу нашего номера  кофры с фотоаппаратурой. Накануне Миша разрешил нашему штатному фотографу Юре Корнилевичу, застрявшему в московской командировке,  оставить у нас на время  казенные фотопринадлежности, пока сам он  не съездит на праздники в Питер повидать отца.
 
Обнаружив в кофрах замысловатые аппараты, Анатолий живо представил, как с их помощью можно позабавиться с новогодней публикой. Обвешав себя с головы до ног профессиональными камерами и объективами, он вернулся в ресторан, где, принимая уморительные репортёрские позы, стал, пугая неожиданными  вспышками, чуть ли не вплотную «фотографировать» веселящуюся публику.

Это понравилось далеко не всем и из-за столов с недвусмысленными намерениями стали подниматься недовольные мужчины. Директор ресторана Пал Палач, так и не ушедший домой, глядя многозначительно  на Анатолия и нас с Мишей,  что-то с гадливой улыбкой нашёптывал двум представительным гостям, призывая их к осторожности. Те, подойдя к Анатолию, решительно предложили ему  выйти с ними в курилку, где, предъявив свои служебные  удостоверения спецкорреспондентов «Правды» и «Известий», предложив Анатолию назвать издательство, заказавшее ему ресторанный  фоторепортаж.

Как и в первом случае, за неумную шутку Анатолия, опасаясь публичного скандала, пришлось сразу же извиниться, вскрыв тут же все аппараты в доказательство того, что они заведомо не были заряжены.

Финал
Появившись после праздников в лаборатории, мы собирались выйти  на переговоры с товарищем Морозовым, с целью ограничить приёмопередачу заказа одним безупречным образцом анализатора, а предъявление  второго   прибора перенести на следующий квартал.

Развязка, исключавшая такую необходимость, произошла в тот же день и совершенно неожиданно, когда включённый после праздников неудавшийся прибор показывал уже привычные для нас искажённые значения.. Собираясь свернуть  бесполезные испытания, мы приступили к демонтажу установки,  и в это время неосторожно задетый  наружный трубопровод вдруг  отвалился от прибора без нашей помощи.
Осмотр показал, что штуцер, на который он был насажен, контактируя со средой активно кородировал и, в конце концов, разрушился.

Но это было не самое главное. Наше внимание  приковал к себе, не  сломавшийся штуцер, а  расплывшаяся под ним лужица. И даже не столько   сама лужица, сколько  её ярко зелёный цвет.

Мы уже говорили о том, что  наш анализатор был  фотоколориметром  (цветомером) настроенным, по иронии судьбы,  на работу именно в зелёной области спектра. Это означало, что всякая примесь зелёного цвета (в нашем случае продукт коррозии штуцера) имитировала ложный прирост концентрации измеряемого параметра, что наш прибор  честно и  отображал.

Мы срочно заказали в институтской макетке  новый штуцер из заведомо стойкого в среде винипласта, перебрали установку и, получив  прекрасный результат, не могли отказать себе в удовольствии самим позвонить в Главатом и доложить  о своём успехе товарищу Морозову.

Неделю спустя горничная гостиницы «Варшава» обнаружила в покинутом постояльцами номере бесхозный чемодан с порожними водочными  бутылками.
Бросившие его алкаши принадлежали к неизвестной до этого группе извращенцев, предпочитавших водку исключительно в сосудах с перекошенными этикетками.

Дома, взяв  «на карандаш» стоимость нашей командировки я легко подсчитал, что из-за продления  её изначального  срока  на дополнительные три месяца казна переплатила  за  содержание нашей команды,  по меньшей мере, около 4650 рублей. При разнице в стоимости спорного штуцера весом в 50 грамм равной 1,5 рубля, перерасходованная  сумма оказалась  в 3100 раз больше, чем съэкономленная.
Всё это я растолковал технологическому контролёру Гургену Мушеговичу Алагардяну, ревностно соблюдавшему директивы Главного управления.
 Правда, я мог окончательно доконать  формалиста, прибавив к допущенному им перерасходу ещё   и стоимость выпитой нами казённой водки, но, жалея и без того неуверенного в себе человека, не стал этого делать.

Москва, февраль 2012 г.