Корабль Переделкино

С 13-го по 17-е октября в Переделкино прошло Первое Международное Совещание молодых писателей. В совещании приняло участие 75 человек из разных стран и регионов (России, Беларуси, Украины, Армении, Абхазии, Афганистана, Германии, Латвии, Дагестана, Якутии, Молдовы и др.) в возрасте от 17 до 37 лет и немножко выше.

Вечер. Мы вместе с вереницей машин медленно вплываем в писательский городок «Переделкино-Солнцево» . Переезжаем мостик через реку Сетунь. Когда-то в XVII веке здесь была судоремонтная верфь, где ремонтировались, то есть «переделывались», корабли. Отсюда и название – «Переделкино». Будут ли здесь на первом (после перерыва в четверть века!) международном совещании ремонтировать и переделывать нас, молодых писателей, чтобы потом отпустить в долгое и далекое плавание?
Всматриваемся в темноту за окнами машины. Где же заветный адрес? Вместо этого, ярко горит одна единственная вывеска «Ресторан Солнце». Звоним в приемную. В ответ на наши вопросы, женский голос недоуменно повелевает: «Ну так заходите!» - мол, как это мы не догадались, что это и есть Дом творчества писателей. Заходим внутрь. Идем к главному корпусу с белыми колоннами. Здание напоминает огромный лайнер. Входим по трапу лестниц внутрь и погружаемся в другой мир. Нам дают ключи от этого мира (вернее от нашего временного жилища здесь на ближайшие четыре дня) и почти насильно ведут ужинать. Ну что ж вкушение пищи в ритуальном смысле означает многое. К примеру, приобщение к чему-то или общение с новыми людьми. И, правда, знакомимся с хрупкой и нежной девушкой с длинными светлыми русалочьими волосами. Ее зовут Юлия Гиацинтова. Угадываем: «Ты стихи пишешь?» Наша догадка оказывается верна. «И конечно о любви?» А вот тут промах. Как позже узнаем, Юля пишет философские стихи о смысле жизни, о Боге, о России. С нами за столиком ужинает преподаватель семинара прозы Светлана Владимировна Василенко – известный современный прозаик и поэт. Оказывается, я с ней заочно знакома (по другому совещанию молодых писателей в Каменск-Уральском), а еще радостная новость - она приедет на дни русской культуры к нам в Молдову.
Поужинав, торопимся в актовый зал – там что-то вроде первой встречи. Приглашают желающих почитать стихи. Люди смущаются, многие только недавно приехали и не успели приготовить рукописи. Все несколько сумбурно. Ярко запоминается девушка из города Керчь и Дмитрий Ханин из Ростова-на-Дону, студент факультета математики, его стихи проникновенны и образны:
«Покосились лачуги дряхлые,
Застонали скелеты стен.
И по- старчески все заплакали,
Вспухли доски, как жилки вен…»
Слушаю стихи и понимаю, что корабль «Переделкино», пришвартованный  к нашему приезду, уже отчалил и мы плывем по морю осеннего вдохновения, тихо шурша листьями блокнотов. Вот бы знать, куда?
Расходимся по «каютам». Меня и Катю Щербакову, талантливую юную поэтессу с которой мы приехали из Кишинева селят в двухэтажный флигель, но не одних. Вместе с нами будет разделять литературное плавание Ирина Вахитова из Риги, Ксения Ветер из Феодосии и та самая Юлия Гиацинтова из Москвы, с которой мы уже успели познакомиться за ужином.
С Ирой Вахитовой сразу находится контакт и не важно, что Катя еще не закончила школу, а Ира школьная учительница – разговор на равных - увлеченный, интересный. Ирина Вахитова не только талантливый писатель, она тонкий психолог, замечательный искренний человек и педагог, как говорят, от бога. Думаю, и я, и Катя про себя не раз пожалели, что у нас не было вот такой учительницы, как Ира, которая могла бы научить мыслить нестандартно, творчески. Она по своей собственной инициативе ставит с учениками спектакли. А еще пишет песни и сама исполняет их. 
Ксения Ветер – крымский ветер, поэт. Большая часть мужской команды переделкинского совещания, думаю, записалась в ее поклонники. Яркая, модная, с вечерней красивой прической, - прямо как с обложки глянцевого журнала, неужели она еще и стихи пишет, подумалось мне? Стереотипы в очередной раз сломаны. Душа у Ксении совершенно не глянцевая, а настоящая, теплая, искристая, крымская.
                ***
Глаза стали влажными от удовольствия,
Каждая клеточка дышит рассветом
Этой зимою я – в Феодосии,
Осенью этой, весною и летом…
Сердце наполнено сладкой отравою;
В запахе трав, в соке горькой полыни…
Жить Феодосией не перестану, -
Всею душою я с ней и поныне.

И не равнодушная!

                ***
Остановитесь! Смотрите, граждане!
Там человека живого убили!
Колесом задавили… Но это не важно…
Видите, в пробках – автомобили…
Пробегаем… Проходим… Похоронили…

На следующий день после завтрака - торжественное открытие совещания. В нем приняли участие руководители ведущих писательских объединений современной России: председатель Исполкома МСПС Иван Переверзин, председатель Союза писателей России Валерий Ганичев, первый секретарь Правления Союза российских писателей Светлана Василенко, секретарь Правления Московской городской организации Союза писателей России Владимир Бояринов, главный редактор журнала «Наш современник» Станислав Куняев, другие известные в литературных кругах люди.
Звучат торжественные речи о том, что все мы - участники исторического события. Иван Иванович Переверзин говорит о политике дружбы межнациональных литератур, об «удобрении литературной нивы». О том, что нужно искать таланты – ибо, чем человек талантливее, тем беззащитнее. А еще о том, что нужно способствовать главной задаче каждого талантливого писателя – быть признанным.
Владимир Григорьевич Бояринов подчеркивает важность создания некого банка переводов, по которому можно будет отыскать «дагестанского Есенина», встретить друзей по переводу. Ведь школа литературного перевода работает теперь как больное сердце с перебоями и важно восстановить здоровую работу и сотрудничество.
Валентин Алексеевич Устинов напоминает о том, что не мы выбираем слова, а слово выбирает нас, об избранничестве писателя и поэтому о долге и высокой ответственности нести этот долг.
Заканчивается торжественная часть. Идем на обед. Шутим по поводу «обилия» яств и знакомимся с еще одним интересным человеком – Ильдаром Абузяровым.
Оказывается, он живет вместе с нами во флигеле в отдельной (что еще нужно для процесса творения?) комнате. Обмениваемся книгами, договариваемся рассказать о впечатлениях. Пока есть свободная минутка, садимся с Ирой Вахитовой почитать один из его рассказов. Выбираем рассказ «Почта». Название совершенно не обещает ничего интересного, но судя по количеству страниц, этот рассказ самый короткий. Приступаем к чтению. Рассказ медленно разворачивается, как огромный мелко-мелко вышитый ковер. В его узорах как будто срывается множество тайн, которые, кажется, ты вот-вот и разгадаешь.

«В те осенние месяцы я жил на улице Гаугеля в общежитии среди роскошных особняков. Никогда раньше мне не приходилось жить в столь тихом месте. Никто, ни единая душа, ни даже двигатель редкого автомобиля, работающего тихо, словно листопад, не пытался потревожить вдохновенного уединения.
В результате мой японский продвигался шажками девушки в кимоно, семенящей поутру на рыбный рынок. В те дни у меня было предубеждение. Мне казалось, что японцы питаются прелыми листьями и улитками. Если целыми днями сидеть на лавочке под кленом и смотреть на низко плывущие облака, да еще пытаться определить на ощупь, что это коснулось твоего лица: дождь, ветер или радуга из листьев, – то рано или поздно облака напомнят суетливых, толкающихся боками покупателей морской – от акульих плавников до китовых боков – снеди.
Надо сказать, что тогда я и сам делал лишь первые шаги, протискиваясь в японскую культуру сквозь толстые тома. Но, начав, как и полагается, с простых слов вроде “здравствуйте” и “до свидания”, я, молодой ученый, уже задумывался над научно-популярной книгой.
Поскольку в комнате университетского общежития было не так много места, я решил мысленно развешивать иероглифы на деревьях. Осенние деревья сами по себе – иероглифы, но похожи и на людей. Вскоре я начал узнавать их в лицо. По оттенкам крон-кимоно я начал определять их пол.
Дело дошло до того, что по утрам и по вечерам, выходя подышать свежим воздухом и попутно заучивая незнакомые слова, я здоровался со своими новыми друзьями-деревьями. Здравствуйте, уважаемый, здравствуй, уважаемая, и ты здравствуй, дружище...
Каково же было мое изумление, когда в однажды я увидел, что мои друзья чем-то очень озабочены. Странная тревога просто пропитывала воздух.
– Что случилось? – спросил я.
Оказывается, наступала пора, когда деревья расстаются со своим нарядом. Для японцев это особенно болезненно. Вы бы знали, как они чтят традиционную одежду! Но самое неприятное заключалось в том, что я ничем не мог ободрить их. Будь они французами, я бы погладил их по щекам. Однако для японцев такое обращение неприемлемо. Даже на вокзале они не позволят себе дружеского прикосновения.
Вот так за своими занятиями я не замечал, как порывы ветра становились все отчаяннее.
Я лишь мог согнуться в традиционном уважительном поклоне, выражающем скорбь и сочувствие к большому кленовому листку, но тот сорвался с места и, показав мне красный воспаленный язык, улизнул в ближайшую подворотню.
Это было что-то новенькое. Свернув за листом под арку, я вдруг наткнулся на переплетную мастерскую. Гуляя многочисленными переулками вокруг своего дома, ранее я никогда не замечал поблизости какой-либо мастерской...
Я даже вскрикнул – таково было мое изумление перед явившимся знаком. Впору было бежать собирать листья и нести их в переплет. Но мастерская была закрыта, а над серой входной дверью висел недремлющий глаз циклопа киотского – сигнализация.
Что-то подсказывало, что примыкающее к мастерской здание мне знакомо. Обойдя его, я убедился в своем предчувствии. Это была почта, посещаемая мной регулярно…»

Первый семинар. Мы разделяемся на секции прозы, поэзии, детской литературы, литературного перевода, кроме того, отдельно работает военная секция.
Я вместе с Ирой Вахитовой попадаем на семинар к критику Владимиру Переяслову, а Катя Щербакова к главному редактору журнала «Наш современник» Станиславу Куняеву. Как она потом скажет: «Я очень довольна, что приехала. Мне 17 лет, и руководитель моего семинара, известный поэт Станислав Куняев, уделил мне дополнительное внимание как самой младшей в группе. Этот человек – настоящий литератор, живая легенда. Не могу сказать, чтобы он к кому-то отнёсся необъективно, всё было очень душевно и человечно. И сама атмосфера этого совещании просто потрясающая. Я не думала, что в XXI веке может быть такое…».
 На семинаре у Владимира Переяслова знакомлюсь с молодыми авторами из Самары, Риги, Берлина, Смоленска, Нальчика, Беларуси, Якутии и др. Но особенно запоминаются работы Николая Котова из Риги, Алексея Сыромятникова из Самары и Гаврила Андросова из Якутии, который, немного робея, читал подстрочные переводы своих стихов. Его попросили прочесть на якутском. Незнакомая якутская речь зазвучала как песня.
Атмосфера спокойная, дружеская, располагающая к доброжелательной полемике. Особенно бурную дискуссию вызывает вопрос о собственно назначении литературного произведения, а именно должно ли оно учить, грубо говоря «что такое плохо, а что такое хорошо». У каждого ведь, своя правда. По мнению молодых авторов, произведение может и не разрешать поставленный в нем же вопрос. Иногда нужно просто уметь обозначить саму проблему, а для этого, самое главное - создать атмосферу. К примеру, в своей психологической прозе Ирина Вахитова пишет некий образ «розового домика» (по идее фильма «Казароза» о том, что «все дома на закате окрашиваются в розовый цвет») – как символа ностальгии, того, что уходит от нас.
«…Мне было 23 года, когда уезжали сонные люди из домика. Я тогда не понимала, что эти люди берегли домик. Стремительно грузим все вещи на большую машину. Бессмысленные ватники, сапоги, холодильник, сковородки, ненужную утварь грузят и грузят тоннами. Забрали все. Прошла в дом. Белела печь и в ней оставались недоеденные теплые блины. Схватила блинчик. Его вкус я запомнила на всю жизнь. Спальня, откуда я смотрела на красное солнце над лесом. На стене висит рысь, я ее нарисовала для них, этих сонных людей. Но среди тонны вещей не нашлось места моему скромному рисунку.
  Дом остался совсем один. И в нем по-прежнему ходила по стене моя рысь с человеческим лицом. Ни одного светлого пятна на стене не было. Я погладила стены и вышла. Потом мы долго не могли сдвинуться с места, машина застряла в грязи ноябрьской дороги. Грязь хлюпала, руки зябли, а я сквозь стекло смотрела на дом.
 -Бабушка, тебе не жалко покидать свой родной домик?
 -Нет. Совсем нет.
 -И нет никаких воспоминаний за 50 лет жизни?
 -Я так долго живу, что не помню ничего.
 -Как это страшно.
 -Так долго жить?
 -Нет. Не помнить. Господи, сделай так, чтобы я помнила всё. Я не хочу терять самое дорогое и ничего не помнить…»
Или в рассказе «Колыбельная Волкам», создает леденящий душу образ одиночества: «легкой змейкой снежные хлопья присыпали дорожки леса. Очень холодный ветер. Серое небо смотрит хмуро. Воздух кажется таким стеклянным, что вот-вот зазвенит. В этом краю так редко можно встретить человека. Мне нужно пройти всего лишь сквозь этот лес, всего 6 километров. В глубине леса снега еще меньше, но глухое молчание еще заметнее. Отсутствие звуков добавляет звона в эту странную и липкую тишину. Пространство с каждым моим шагом начинает удлиняться. Кажется, будто я одна на белом свете слышу эту тишину…»
Алексей Сыромятников знакомит нас с несколькими рассказами об изнанке человеческой жизни. Н. В. Переяслов советует ему все же находить какой-то выход для своих героев. Трущобы, мрак и безнадежность, пусть и реальность, но еще не вся жизнь. Немного света в конце туннеля - и уже контраст, а настоящая жизнь именно на них и держится! По его мнению, можно писать обо всем, вопрос для чего и как. Антураж – это только наживка. Можно выбрать главными героями вампиров, дабы привлечь читателя, но при этом мастерски поднять социальные, духовные и другие вопросы, описать человеческую жизнь. Но, несомненно, рассказы Алексея сильные, атмосферные. Как пример, хочется привести его рассказ «Счастливый билет» о человеке-неудачнике, который работает, одеваясь в костюм Бульонного кубика. В один день для него все складывается неудачно – опаздывает на работу, ругается с начальницей, а его девушка уходит с другим.
«…и теперь я мистер Бульонный Кубик, уже более не человек для собак и маленьких детей… 
   Надя уходит обратно в торговый центр. Я смотрю на улицу через сетку. Вот так. Глазами клоуна, ага. Открыв рот, дышу паром прямо в глаз куклы. Интересно, с той стороны видно пар? Кто-нибудь обратит внимание на пар, идущий из глаза куклы? Мучительная проблема границ: где я, Господи? кто я, Господи? существует ли что-нибудь, кроме меня и, если да, то где оно начинается? или меня в действительности не существует, а есть одна сплошная масса всего происходящего?!
Я смотрю на часы. Время пролетело незаметно. А в моей работе главное – чтобы время летело незаметно. И быстро. Пора на перерыв.
   Я подхожу к крыльцу и, приседая, плавно опускаю правую сторону каркаса на ступеньку. Отстегиваю ремни. Осторожно вытаскиваю голову из хомута, поддерживая каркас руками. Вздохнув, волочу куклу в торговый центр.
   Надя увлеченно общается с высоким брюнетом, смеясь и оживленно жестикулируя. Скривившись от болезненного укола ревности, с отвращением смотрю на Надиного собеседника. Он гладко выбрит, хорошо одет, с широкой белозубой улыбкой, отработанной перед зеркалом, короткими волосами, аккуратно расчесанными на косой пробор, волосинка к волосинке, звучным вальяжным голосом и самоуверенным смехом – идеальная заготовка для депутата или директора компании. 
   Я застываю на полпути, в нелепой позе.
   - Так во мне родился Николай Кавалеров, - чуть слышно шепчу я и, скрепя сердце, дотаскиваю куклу до отведенного ей места.
   Надя и будущий депутат поворачиваются в мою сторону. Я уже знаю, что будет дальше.
   - Так это ты ходишь по улице в бульонном кубике? – зычным голосом сквозь покровительственный смех осведомляется депутат. 
   - Ага, - нехотя киваю головой. Мне противно.
   - Студент, наверно? 
   Нет, лощеная харя, я не студент! Я просто неудачник, который не смог найти работу получше! Неудачник. Но не штамп, как ты! Я брак конвеера!
   - Я закончил филфак несколько лет назад.
   Депутат непонимающе приподнимает брови:
   - А что, по профессии – никак?
   - Никак, - бормочу я и бросаю взгляд на Надю. На ее лице все еще сохранилась улыбка от прерванного моим появлением разговора. Надя смущенно смотрит куда-то в сторону.
   - Ладно, я вас оставлю – пойду выпью кофе, - говорю я и быстрым шагом двигаюсь прочь.
   - Конечно, конечно! Тебе согреться надо! – понимающе и даже заботливо кричит мне в спину депутат.
   - А не пойти ли тебе на …? – шепчу я сквозь стиснутые зубы. Тот, кто ездит на папином джипе, никогда не поймет того, у кого не хватает денег на автобус.
   Вендинговый автомат выдает мне порцию дешевого растворимого кофе в пластиковом стаканчике. Я делаю глоток и чувствую, как во рту оседает неприятный кислый вкус дорожной слякоти. Это вкус моей жизни….
К вечеру становится невыносимо скучно и тяжело. Считаю, сколько за минуту легковых машин проезжает в одну сторону. В другую. Потом грузовых машин и автобусов. Пытаюсь складывать номера машин, но сбиваюсь. Болит спина. Темнеет. Замерзают руки, даже несмотря на то, что поверх перчаток уже надеты варежки. Рисую воображением прямо пред собой Надю, вижу, как она обнимает меня и шепчет что-то нежно. Ветер бросает в сетчатые глаза горсть пушистого снега. В нескольких метрах замирает бродячая собака и начинает громко лаять. Темнота качается, словно море. Прохожие торопятся мимо. Реальность торопится мимо. Неужели это моя жизнь?! Смотрю на часы: рабочий день закончился. Снимаю с себя куклу, но тяжесть на плечах остается…»
На обратном пути в автобусе главному герою попадается счастливый билет. И «счастье» не заставляет себя долго ждать – его грабят, оставляя лежать в снегу, и тогда он вспоминает о самом главном, что есть в его жизни.
Николай Переяслов даже рекомендует Лёше издать книгу и посмотреть, как будут такие рассказы уживаться друг с другом.
Еще меня покорили юмористические миниатюры Николая Котова. А одну из них не помешало бы иногда перечитывать нам, прозаикам, и задумываться нет ли некого сходства между нами и главным героем его рассказа «Про книгу».
«Однажды он начал писать. Неизвестно отчего это случилось. Жил себе спокойно и вдруг начал. Писал вечерами, даже ночи напролёт, старался, сопел от усердия… И получилась книга. Сердце радовалось, когда держал её в руках, впервые почувствовал себя настоящим литератором. Стал ходить на встречи с писателями, критиками и всем дарил по экземпляру. Дарил даже тем, кто не хотел её брать. И так приобрёл известность. Его уже узнавали и старались избежать встречи. Но кто сможет устоять перед незаурядным талантом? Вскоре ему пришлось выпустить дополнительный тираж. Уже большая часть читающей публики была снабжена его книгами. Кто-то из них даже пробовал её почитать…
      И тут у его книги открылся поразительный эффект: она оказалась стопроцентным снотворным. Над ней засыпали все. Самые стойкие ломались на второй странице. Даже бывалый критик, повидавший всякого рода литературу, открыл книгу, закрыл глаза и проснулся утром по будильнику. И вот она слава! Книга пошла нарасхват. Врачи стали прописывать её как лекарство. На свете оказалось множество людей страдающих бессонницей. Автор радовался. У кого ещё есть такой преданный и постоянный читатель? Признание так его вдохновило, что он взялся за новую книгу. Врачи возлагают на неё большие надежды».
Но кроме этого Николай еще и лирик. Некоторые его миниатюры обращены к звездам, небу, вечности. Вот, к примеру, «Гость» - о неразгаданном послании в камне с какой-то из звезд:
«…Потом сидел дома, пил чай и думал. Откуда же прилетел сюда этот камень? С какой планеты, галактики, может из другой вселенной?.. И сколько лет летел он сквозь космические дебри, чтобы упасть сюда, на Землю... Может, валяется у всех под ногами ещё со времён динозавров, и эта запись с девушкой принадлежащей далёкому, недосягаемому миру была сделана миллионы лет назад... Что это за послание и зачем послано? Простое ли приветствие или крик о помощи?.. Стоит ли думать об этом, ведь может этого мира уже и не существует. Как проверишь и как пошлёшь ответ, не зная обратного адреса...»
На семинаре так же обсуждалась критическая статья Андрея Чернова из Луганска о поэтессе Татьяне Смертиной. Н. В. Переяслов отметил, что даже критические статьи должны быть написаны как литературное произведение – не должны быть скучными, а наоборот увлекательными, как приключенческий роман или детектив, чтобы читателю захотелось прочесть обсуждаемого в статье автора. 
А вечером после семинаров начинается запой. В большей мере поэтическо-прозаический. В главном корпусе, как говорит Катя, нас ждет с печеньями «Керчь». У нас на кухне во флигеле тоже собирается теплая компания. Начинаю мечтать о способности быть в нескольких местах одновременно. В итоге выбираю все-таки наш флигель. У нас гости – Леша Сыромятников и Коля Котов. Читаю им что-то из своего цикла «Времена блюд». Общаемся. Потом приходят поэты – москвичи, Николай Калиниченко и высокий, худой немного мистический Илья Полуянов. Николай Калиниченко читает свои стихи вперемежку с Бунинскими.  Незаметно включаю диктофон. Ловлю живое свежее, правда, слегка затуманенное горячительными напитками слово: «Тем, кто в пути»

 
«Не зажгу я на башне огня,
Света здесь мне довольно. И, впрочем,
Нет пристрастья к письму у меня,
Только россыпь искрящихся точек.
Льдистый бисер далеких миров
Я слагаю в привычные знаки.
Украшают небесный покров
Скорпионы, слоны и собаки.
….
Все мы братья сплетенных стезей
В этом мире прекрасном и грозном,
Как нагое дитя по росе,
Безоглядно бегущие к звёздам».
 

Разговор идет о смешном  и о самом главном, возвышенном. Ксюша Ветер с задором читает:
«Я – гордый славянин своей Отчизны,
Пускай поистоптали нашу Русь,
Пусть разделили нас, но мы едины:
Велик, священ и вечен наш Союз!»

В три часа ночи расходимся. На следующий день снова семинары.
Отдельное слово хочется уделить так называемым минутам «межсеминарья», когда мы, как чайки над кораблями, собираясь в веселые стаи, совершали налеты на музеи, коих в округе было изобилие – места-то легендарные! Дом-музей Б. Окуджавы, К. Чуковского, Б. Пастернака.. Мне самой удалось побывать только «в гостях» у Бориса Леонидовича. Его маленький домик притягивал своим уютом. Два этажа. Почему-то опять пришла ассоциация его домика с кораблем, который плывет по осеннему лесу. Куда? Наверное, к каждому из нас…
В тот же день нам посчастливилось посетить семинар от представителей издательства «Эксмо», который проходил в актовом зале. Желающие выходили на сцену, читали свои произведения. Меня просто поразило как сходу, со слуха можно давать такую замечательную и подробную критику. Сергей Арутюнов, который вел семинар – напоминал фокусника, достающего из шапки кролика, только вместо кролика был новый взгляд на наши собственные произведения.
Особенно яркое впечатление оставил семинар Светланы Василенко, хоть я и попала на него в самый последний день только в качестве слушателя. Помимо общей энергетики семинара – заинтересованность, доброжелательность, необыкновенно меткие комментарии и замечания. Здесь я открыла для себя новые имена интересных, уже сложившихся авторов. Во-первых, узнала, что Ильдар Абузяров, чей рассказ «Почта» так мне понравился, широко печатается с 2000 года и в настоящее время у него уже около 20 публикаций в толстых литературных журналах и альманахах «Вавилон», «Дружба народов» «Знамя», «Новый мир», «Октябрь» и др. В 2006 году его два рассказа –  «Мавр» и тот самый рассказ «Почта» – вошли в шорт-лист Премии имени Юрия Казакова. Отдельные произведения переведены на немецкий, чешский, шведский языки. Кроме того, Ильдар лауреат Новой Пушкинской премии. На семинаре у Светланы Василенко он читал отрывок из работы, посвященной современным событиям – революции в Египте. Оказывается он специально ездил туда, и в другие места, где происходили такого рода события для того, чтобы написать книгу. Кроме творчества Ильдара, запомнился рассказ «Рейд» Артура Черного. Его отметил на своем семинаре и Сергей Арутюнов. Светлана Владимировна призналась, что это первое достойное, на ее взгляд, произведение о чеченской войне:
 «...Только что вышла луна. Белый молочный свет стоит над мертвой пустой дорогой. В холодном унылом лесу лежат под деревьями серые пятна снега. Собравшись у командирской палатки, негромко переговариваясь между собой, мы нагружаемся в трудный ночной рейд. У меня не хватает в вещмешке места, и я ссыпаю в карманы дополнительный боекомплект. Сухпай на несколько суток, вода, оружие, котелки, лопаты, пилы, топоры, спальники... На каждом по пятьдесят-шестьдесят килограммов груза. Оставлены, как лишний вес, ненужные нам бумаги: теплые домашние письма, затертые военные билеты, старые записные книжки. Взяв на спину невыносимую "сто пятьдесят девятую" станцию, садится и уже не может подняться щуплый радист-азиат. Кто-то забирает у него аппарат.
   Мы идем уже несколько часов. Идем, задыхаясь, выплевывая липкую густую слюну, цепляясь руками за древесные стволы и ветви, падая друг на друга. И никто не может встать заново без чужой руки. Даже на кратких своих привалах мы стоя вешаемся на деревья, опасаясь, что при подъеме с земли, просто не выдержат мышцы.
   Изматывающий ночной рейд... По лесам, горам, по оврагам и рекам... Рейд на полной выдаче сил, при полном отсутствии реальности. Это я и не я ползу сейчас с разбитыми в кровь руками на новую высоту. И стараюсь не думать, что за ней встанет другая.
   ...Я сижу на земле и ковыряюсь в кучах опавшей листвы. Мне нужна вода. Ручей почти мертв и ту жижу, что катится по дну, едва можно собрать в ладонь. За спиной, не оборачиваясь на меня, проходят своим маршрутом группы. Они медленно поднимаются по тропе, медленно утекают во мрак. Уже никого нет. Только я и лес. Обступив русло ручья, висят на корявых ветвях подмытые черные буки. По мохнатым валунам бродят зеленые пятна луны. "Надо идти...", - говорю я себе, и снова опускаю в воду заледеневшие пальцы. "Надо идти...", - повторяюсь я, но не могу оторваться от грязного пойла.
   На вершине пластом лежит рота. Люди грызут под собой снег, и даже командир, положив на землю лицо, уже не поднимает глаз. Мы так и валяемся на этой высоте с оружием, даже не скинув груза с плеч. Это выше человеческих сил - бросить и снова поднять свой вещмешок.
   Я разорвал сапог, и теперь на каждой переправе проверяю босой ногой температуру речной воды. У меня нет и минуты вытащить, выгрести, лежащий под пальцами снег. Я давно не чувствую своей ступни, но боюсь остановиться, понимая, что уже не догоню роту. "Скорей бы убили", - думаю я, потому что не знаю, хватит ли остатка жизни, чтоб отдохнуть».

И вот уже последний день совещания. Суматошный, насыщенный. Обмен контактами. Общие фотографии. С болью понимаю, что совершенно не успела ни с кем толком пообщаться. Наверстываю упущенное. Тут еще вспоминаем: «так и не отдали честь покоящимся здесь великим людям!». Кто-то предлагает: «а пойдемте на кладбище после торжественного ужина – ночью». С энтузиазмом предложение подхватывается.
На торжественный ужин опаздываем. Сидим у Ильдара Абузярова в его «одиночной каюте», слушаем Грига, фортепианный концерт, расспрашиваем о революции, «как оно - ездить ради написания книги?» Интересуюсь, почему к нам в Молдову не приехал. Он говорит, что за революцией в Египте – исламский мир, а значит это резонанс по всему земному шару. А Молдова? Ну что там Молдова! А я про себя спорю - у нас тоже важно, прежде всего, для нас и мы сами справимся, об этом напишем. По словам Николая Переяслова и Светланы Василенко от нас ведь и ждут нашего молдавского колорита в произведениях.
На торжественный ужин вбегаю, как золушка, с опозданием. Мои новые друзья укоряют – мол, где была? Тут грамоты раздают и строчки из твоего стихотворения цитировали «В груди у лампады маленькой /Ярко лучится сердце».
Пьем за литературу, мир и друг друга, за то, чтобы когда-то в жизни еще всем встретиться. И тут вспоминаем, про задуманное ночное посещение кладбища. Собираемся, но уже не с прежним энтузиазмом – страшновато все же! Организаторы ловят нас в коридоре. Они немного растеряны – не пустить - не могут, но, в то же время, опасаются за нас, шутками прикрывают беспокойство, говорят – «попробуйте только не вернуться!».
Уходим нашей уже близкой компанией. Ночь, глушь… сразу вспоминаются российские криминальные сериалы. Спускаемся под мост, входим. Ничего не видно, кто-то едва не падает. И вдруг различаем две призрачные фигуры впереди. «Ты кто?» - вопрошаем призраков. «Ежик!» - отвечает призрак и вызывается провести нам маленькую экскурсию. Это еще один участник семинара решил привести девушку в романтическое место, благо, что он местный и все тут хорошо знает. В почтительном молчании разглядываем памятники. Пастернак, Беляев, Рождественский…Читаем в их память стихи. Ежик со своей спутницей возвращаются обратно, мы немного задерживаемся, хочется поговорить о главном. Но вместо этого молчим.
Возвращаемся обратно. Поднимаемся к нам наверх, во флигель. Хотим заварить чай, но куда-то пропал чайник, поэтому кипячу воду каждому по отдельности маленьким кипятильником. Не обходится без запинательно-проливайных казусов. Весело. Приходит Ксюша Ветер, играет нам на варгане, рассказывает о пользе этнических инструментов. Снова говорим, говорим…
День отъезда грустный. Корабль «Переделкино» завершают свое плавание. Мы сходим с него прямо в электричку, везущую нас в Москву, и понимаем, что корабль-то никуда не плыл. Это мы переплыли в собственных душах эти незабываемые четыре осенних дня. И стали немного другими, немного лучше и намного богаче, потому что узнали друг друга.
Поезд Москва-Кишинев везет нас с Катей Щербаковой домой. Читаю маленькую книжку, подаренную мне Ксенией Ветер «Коктебельский шторм»:
С гулким рокотом
С раскатами хохота
Бьется о камни девятый вал
В небе сером
Невидимый колокол
Воспевает молчание скал.
В белой пене промокшие ангелы
Облетают святые просторы
В этом месте в объятьях сливаются
Киммерия и Чёрное море!

Да… разные люди из разных уголков мира объединились в нашем «переделкинском» корабле на четыре незабываемых дня. Катя Щербакова вспоминает Асмик Симонян (в переводе Жасмин) из Армении – понимание друг друга возникло сразу, без слов. Возможно, это будущий невидимый мостик для плодотворного сотрудничества.
Спасибо огромное организаторам этого чудесного события! А в особенности Александру Торопцеву, благодаря которому, я пишу сейчас эти восторженные слова.