Операция Волхвы

Приключенческая повесть


Глава 1
   
У отставного полковника Ивана Васильевича Тихомирова это раннее сентябрьское утро вызвало острое ощущение приближающейся осени.  Тончайшая желтизна, растворившаяся в воздухе  над садом и дачей, тонкой струйкой просачивалась в приоткрытую форточку, создавая впечатление незримой болезни, надвигающейся на округу. Редкий туман, зацепившийся за кусты крыжовника, был золотисто-зелёным, таким же, как лужицы листвы, скопившейся под яблонями. Горьковатый цвет увядания присутствовал и в стакане бледного, не допитого им, чая, в развалах газет и журналов,  лежащих на столе и диване. Чувствуя, как горьковатый дух осени, проникая с дыханием, впитывается ему в кровь, вызывая лёгкое головокружение, Иван Васильевич сидел неподвижно, откинувшись на спинку кресла. Начинающийся день обещал быть таким же,  как и многие другие дни, незаметно проследовавшие своей обыденной чередой  в его жизни.
- Нас осталось мало, - мы да наша боль, - беззвучно повторял он строчку бардовской песни, случайно залетевшую в память и  трепетавшую там, словно муха, попавшая в паутину.
Мелодия мобильного телефона, обрывая эти паутинки, заглушила беззвучные строки.
- Батя, прости, что рано потревожил. Это я, Константин, -  прозвучал в телефоне голос сына, - соскучился, хочу повидать. Что тебе привезти, кроме свежих газет?
- Главное - себя, - усмехнулся Тихомиров старший, - а остальное,  как обычно.
Ещё несколько слов родного  дребезжащего в мембране телефона голоса и вновь тишина.
В былую давность Иван Васильевич работал во внешней разведке. Врождённая способность проникать в сущность вещей и людей, дала направление всей жизни и деятельности Тихомирова.  А вся его жизнь и деятельность были именно такого рода, что могли только развивать и совершенствовать эту способность. Своей эрудицией он напоминал царских офицеров-первопроходцев, отмечавших на картах  речные броды, горные тропы, колодцы в пустынях, двигаясь впереди наступающих  войск.  Они одновременно описывали нравы аборигенов, собирали гербарии, коллекционировали минералы, оставляя после себя научные изыскания и коллекции, украшавшие музеи университетов и академий.
Его жизненные цели были смелы и до крайности дерзновенны. Но судьба во все времена не приветствовала героев, добивавшихся поставленных целей, платя им за строптивость отчуждением, поворачиваясь к победителям неожиданно острой,  как бритва гранью.
Первые шаги нелегала Тихомиров сделал, работая в "Красной капелле" под руководством Гуревича - "Кента", впоследствии обвинённого  в провале организации лишь  за то, что он женился на француженке без ведома руководства НКВД. Чудом вырвавшись из рук гестапо, Тихомиров через нейтральную Швецию вернулся домой,  где был немилосердно проверен контрразведкой. И только благодаря начальнику первого отдела генералу Судоплатову, избежав  штрафбата или того хуже - лагеря, был допущен к работе, и уже через несколько месяцев по новой легенде его вновь забросили в тыл врага. Но вся тяжесть тех лет не принесла ему столько разочарования и боли, сколь доставили памятные августовские дни, когда по телевизору в свете голубых прожекторов он увидел, как краном с постамента снимали бронзовую скульптуру Дзержинского, которая огромным висельником покачивалась в ночном небе перед светящимися окнами Лубянки.  Эта картина оглушила его и он, отшельником уединившись на даче, жил здесь уже несколько лет, словно контуженный взрывом фугаса. Двигались руки и ноги, выполняли свои функции внутренние органы, но оказались разорванными тончайшие волокна, связывающие его с бытием. Не удивило его даже то, что сын, дослужившийся в родной ему "конторе" до подполковника и  уволенный  в запас по сокращению, стал подрабатывать консультантом в частной фирме.
Константин появился к обеду, оповестив о своём приезде  тремя  короткими гудками автомобиля. При встрече обнялись, сын неловко ткнулся в седую отцовскую щетину.
- Ну, как ты тут, батя? Не надоело ещё, - разглядывая старика, поинтересовался он, - перебрался бы к нам что ли.
- Да ты что!? - одними губами ответил Тихомиров старший, - только тут я и живой.
- Да ведь всякое может случиться, - тоже, едва слышно, возразил сын, - помочь-то некому будет.
- Потому и живой, - неожиданно громко засмеялся отец, - что всякое может случиться.
- Ты случаем не поторапливаешься? - укоризненно взглянул на него Константин.
-  Нет, - протянул Иван Васильевич, -  уже опаздываю.
Несмотря на преклонный возраст, Тихомиров, в свои восемьдесят семь лет,  сохранил ясный ум и способность контролировать положение окружающих вещей.
- Что там новенького? - поинтересовался отец, когда они расположились в большой комнате с камином, застланной пушистым ковром.
- Да всё по-старому,  доламывают, - разводя в камине огонь, проворчал сын. -  Меня только удивляет, что государство, вернее то, что от него осталось, разрушают те, кто по-своему положению должны укреплять и оберегать его.
Тихомиров старший промолчал, настолько это было очевидным. Из прочитанного им в газетах на эту тему, можно было составить многотомное издание. Из жизненного опыта он знал, что умалчивание - не самый верный путь к сокрытию истины. Куда более верный способ её сокрытия - погружение в океан слов. В этом океане истина ведёт себя, как топор. Измена всегда более податливых к ветру времени верхов, в сущности, для него не была неожиданностью. Народ сам толкал верхи к измене. Предъявляя претензии на уровне личности к Родине, которую держал за злую мачеху, народ и сейчас продолжал терпеть измену верхов, тотально разрушающих основу государства, потому, что на уровне коллективного, подсознательного понимал, что эта измена  - следствие его измены, предавшего своё государство в очередной раз. Это наглядно проявлялось в том, с какой страстью народ смотрел глумящееся над ним, ненавидящее его телевидение,  как везде охотно читал  труды автора с неслучайным псевдонимом Суворов, утверждавшего, как неоспоримую истину, неправдоподобное о нём.  Тихомиров видел вещи и похуже, но не сомневался, что в комплексе вины народа за само предательство и кроется основная причина выживаемости режимов, приносящих  ему много бед и страданий. Так было в России в тысяча девятьсот семнадцатом году, так повторилось и в конце века.
-  Я тебе за месяц газеты привёз, - оторвавшись от своего занятия, заметил сын, - в одной из них на глаза заметка попалась, хотелось услышать твоё мнение.  - Он принёс из машины газеты и, найдя нужную, протянул отцу. – Думаю, тебе будет интересно, почитай, пока я на кухне повожусь. Тихомиров развернул газету и, найдя статью, о которой говорил сын, пробежал глазами первые  строки.
 Люди, говорилось в ней,  о которых пойдет речь, предприняли в семидесятых годах достаточно дерзкую "акцию" по обнаружению и раскопке  в центре Калининграда тайников, в которых были спрятаны старинные прусские ордена и медали. Он читал вдумчиво и не спеша. Дальше сообщалось, что незаконные раскопки проводились лже-археологами под видом строительных работ. 
- На глубине 3 м 20 см, - вспоминал один из "чёрных искателей" - ручной бур зацепил тайник. Оцинкованные ящики были подняты на поверхность. По завершению раскопок место, где они проводились, было приведено нами  в порядок, даже дерн был восстановлен. Когда позднее "искатели" консультировались у профессионалов об истинной цене отдельных орденов, которые им  удалось вывезти в Латвию, то этот вопрос зависал в воздухе, а знающие люди даже боялись брать их в руки, понимая, чем это может для них закончиться. В небольших оцинкованных ящиках,  кроме старых  орденов, были и три серебряные печатки с руническими знаками, показывающие, что они принадлежали старшим офицерам СС. 
- Эти серебряные печатки, - писал корреспондент, - казались сущей безделицей в сравнении с тем, что было поднято на поверхность, но они-то и сыграли роковую роль в судьбе тех людей, которые промышляли орденами старой прусской армии.
На внешних сторонах колец шведскими рунами была нанесена надпись "Кенигсберг-13"  и  "Посвящение владельцу". Эти строчки Иван Васильевич перечитал дважды и,  задумавшись,  словно с чем-то  соглашаясь,  покачал головой, продолжая читать дальше.
Одну из печаток выставили на витрину  антикварного магазина Риги. Прекрасная сохранность изделия из белого металла и необычная гравировка сразу привлекли внимание коллекционеров, но так как изделие было редкое и ранее не встречавшееся, то многие усомнились в его подлинности. Ведь, как известно, профессионалы могут подделать и древние монеты, и серебряные украшения, и многое другое.
Владелец антикварного магазина, ничего не подозревая, попал в такую историю, что позднее боялся  рассказывать о том, что с ним произошло.
- Однажды - нехотя вспоминал он, -  рано утром, перед открытием магазина,  к нему подошел мужчина средних лет и, обратившись по-латышски, с явно выраженным немецким акцентом, предложил сесть в машину, стоявшую у обочины.
Влекомый какими-то неведомыми силами, владелец магазина последовал за ним. Когда он сел рядом с водителем автомобиля, машина сорвалась с места и ему, не говоря ни слова, передали большую фотографию, на которой были изображены восемнадцать орденов старой прусской армии. Антиквар, взглянув на этот снимок, стал истерично смеяться. Его спутники  сохраняли спокойствие. Затем один из них достал из портфеля тоненькую острую  пластинку из белого металла. Ловким движением он слегка надрезал кожу на виске антиквара и ввел в разрез эту пластинку. Что характерно – крови совсем не было.  Антиквар превратился в податливого и исполнительного человека.
Машина остановилась у известной рижской гостиницы, и трое поднялись в номер на девятый этаж. Зайдя в номер, человек, который обращался к антиквару на латышском языке с немецким акцентом,  бросил фотографию с орденами на стол и, положив ладонь на телефонный аппарат, достаточно громко сказал:  "По нему ты будешь звонить тем,  кто их откапывал в Калининграде". Подойдя к окну, он распахнул створки и произнес: "Ты будешь подходить и смотреть вниз, когда я тебе скажу".
Номер был куплен на несколько дней. В течении этих дней все участники раскопок в Калининграде должны были посетить номер и поставить на фото орденов свои инициалы. Телефон заработал сразу же, и уже к вечеру в номере было шесть человек. Все гости повиновались беспрекословно.
В результате этой акции  все ордена были переданы людям интеллигентного вида. По завершению достаточно странного общения с любителями древностей пластина, введенная под кожу на голове владельца антикварного магазина, была извлечена, а ему за причиненное беспокойство заплатили 10000 марок.
- После этого рижского события, - патетически завершал статью корреспондент, -  не было случая, чтобы предметы лаборатории "Кенигсберг-13" выставлялись в антикварных магазинах.
- Как ты ко всему этому относишься? - кивнув в сторону отложенной Тихомировым  старшим  газеты,  поинтересовался сын.
- Зачем выкапывать то, что не принадлежит тебе, даже если ты и знаешь, где это лежит, - немного помолчав, туманно ответил  отец, - остальное похоже на деятельность людей из Кенигсберга -13.
- Так это не сплетни? - взглянул он на отца.
- Сплетни тоже материал для газетчиков, - попытался мягко уйти от вопроса Иван Васильевич.
- Ну да, - кивнул головой Тихомиров младший, - слухи в России всегда были средством массовой информации. Их не изъять, ни сжечь. Они постоянно сопровождают казённую историю.
- И всё же, что ты обо всём этом думаешь?
Тихомиров старший, не спеша, поднялся со своего места и, подойдя  к окну,  вглядываясь в сад, задумался...


Глава 2

Весна 1944 года была тёплой и дождливой, словно сама природа хотела вразумить и оплакать людей, которые в смертельной вражде сошлись против друг друга где-то там, на востоке, куда - страшно подумать, весело перекликаясь, по закатному небу спешили гусиные стаи.
Здесь, под Берлином,  в небольшом местечке Харцвальд, где находился особняк рейхсфюрера СС Генриха Гимлера - убийцы с внешностью интеллигентного учителя начальной школы, царили тишина и покой, настоянные на легчайшем аромате распустившейся сирени.
В этот день рейхсфюрер страдал от жестоких желудочных коликов, от которых периодически лежал почти в беспамятстве. По целым дням он не мог работать и, если бы был рядовым узником, а не всесильным хозяином концлагерей, то вымуштрованные им сотрудники давно бы нашли способ разлучить его душу с телом. В болезненном состоянии встреча "заведующего смертью" со своим любимцем, доктором Керстеном, с которым его познакомили в марте 1939 года, была как бальзам на душу.  За несколько минут тот  руками снимал боли.
Был вечер, когда чёрно-глянцевый "Хорьх" с личным штандартом рейсхфюрера на левом крыле, посланный  за доктором, вернулся из Берлина. Машина не слышно подрулила к дому.  Щеголеватого вида,  здоровенный молодой штурмбаннфюрер - один из адъютантов рейхсфюрера, очевидно дожидавшийся у входных дверей, стал  сходить навстречу, но Керстен уже предупредил его и быстро поднялся по ступеням. Адъютант, едва  распахнув перед ним тяжёлые дубовые двери, успел доложить: "Поспешите, господин Керстен,  экселенц ждёт".
- Хорошо, - сказал Керстен, передавая ему свой плащ и шляпу и направился к широкой парадной лестнице, ведущей на второй этаж,  где в одной из спален находился хозяин. Полную тишину, стоявшую во всём доме, неспешно раскачивал маятник больших напольных часов, глухо отбивавший уходившие в вечность мгновения. Поднявшись, доктор прошёл большую залу, где на светлых лоснящихся стенах висели старинные картины. Остановившись у запертой двери, он постучал.
- Кто там? - почти что сразу раздалось изнутри.
- Это  Феликс, экселенц. 
- Войди.
Он вошёл в просторную и высокую комнату, наполненную вечерними сумерками, где на своей кровати тяжело вздыхал приболевший шеф СС. Лицо Гимлера, с почти потухшими глазами, было искажено страданием. Несмотря на то, что в комнате было тепло, рейхсфюрер  кутался в тёплый халат.
- Здравствуй, Феликс, - произнёс он слабым голосом, откладывая на небольшой инкрустированный столик какую-то бумагу, читанную им перед тем. - Я полагал, что ты вернёшься быстрее, и посылал за тобой, ведь ты сказал, что навестишь только этого "имперского укольщика" -  Мореля. Где же ты был всё это время?
- Я и был только у  Мореля и теперь прямо от него. Он консультировал фюрера, пришлось подождать.               
Гимлер поднял глаза  и поглядел на доктора с неопределённым выражением. Несколько минут продолжалось молчание, наконец, он прервал его.
- Если тебе, Феликс, тяжело со мною, можешь уйти, - сказал он и голос его задрожал от последовавшего вздоха.               
Керстен придвинул себе кресло и сел рядом с больным. Его холодное , спокойное лицо осталось неизменным, хотя он понял и взгляд рейхсфюрера и его вздох.
- Генрих, - произнёс он, - мне ни сколько не тяжело с тобой. Тяжело не мне, а тебе,  я хотел бы снять с тебя эту тяжесть.
- Так помоги же мне, - глубокое страдание изобразилось на лице Гимлера, - чью жизнь, - попытался пошутить он, - ты будешь выдавливать из меня сегодня?
- Об этом, Генрих, мы поговорим позже, - вставая с кресла, улыбнулся Керстен.
Судьба этого человека  была невероятна. Случай, помощь сильных людей,  хитрость, а порой даже и преступление,  могут возвести человека на вершину земных почестей. Но ему на этом пути помогли удержаться только собственные силы и знания.
Бывший российский подданный, прибалтийский немец, изучавший до революции агрономию и воевавший в годы Гражданской войны против Красной армии, впоследствии стал народным целителем, как бы его назвали теперь. Врачи одной из больниц Гельсинфорса, где он лежал после ранения, заметили, что у него удивительная способность уменьшать боль прикосновением рук. Позднее он переехал в Берлин, где стал брать уроки у одного жившего там старика - китайца, а так же у некоторых известных врачей. Вскоре он открыл лечебную практику и прославился своим умением выполнять обезболивающий массаж. Его способности были замечены на самом верху. За помощью к нему стали обращаться знаменитости и видные партийные бонзы. В 1940 году Керстен был назначен личным врачом Гимлера. Став любимцем рейхсфюрера, Керстен начал вести себя не так, как другие приближённые шефа СС.  Занесённый на вершину власти, он, как мелкий барышник принялся торговаться с Гимлером, продавая свои услуги не за деньги, отказываясь их брать, а за человеческие жизни. Идя на уступки врачу, без которого рейхсфюрер уже не мог жить, он соглашался на просьбы Керстена и освобождал  кого-то из лагерей,  не делая разницы между арийцами, евреями или славянами, угнанными на работу в Германию. Самыми разными путями врач узнавал об этих людях и являлся лечить рейхсфюрера со своим списком. Так, после одного удачного сеанса Гимлер заплатил своему врачу двумя железнодорожными составами, которые везли в газовые камеры Майданека около трёх тысяч евреев. Составы повернули к Швейцарской границе и там заключённые были выпущены на свободу. В другой раз, осмелевший Керстен, сотрудничая со  шведскими властями, отобрал у Гимлера более двадцати тысяч узников концлагерей в основном скандинавского происхождения. По оценкам историков желудочные колики и другие болезни Гимлера спасли многие тысячи жизней.
- Последнее время, Феликс, мы с тобой редко общаемся, - забыв про страдаия, внезапно оживился рейхсфюрер, - знаю, на это нет  времени. Дела Рейха требуют от меня полной самоотдачи. Сними же с меня тяжесть боли.
Керстен пристально глядел на больного холодным, блестящим, как сталь, взглядом. Его лицо оставалось спокойным, незаметно делаясь темнее и даже старее. Он медленно поднял руку, глаза рейхсфюрера закрылись, в то же мгновение он откинул голову на подушку и заснул крепким спокойным сном. Ещё несколько минут Керстен держал руку над головой рейсхфюрера, и  черты больного принимали всё более и более спокойное, какое-то даже блаженное выражение. Вот слабая улыбка мелькнула в усах и бледные щёки покрылись румянцем. Рейхсфюрер сделал во сне движение и положил руку себе на сердце. Он прошептал что-то, но что – разобрать было невозможно.
Этот могущественный страшный человек обладал очень колеблющейся натурой. В нём жил механичный, беспощадный дух Робеспьера. Дух убийцы всех своих соратников сочетался с трагической фигурой Валенштейна. Раздвоение в его существе доходила до самых основ. В чём он был мягок по характеру, в том проповедовал твёрдость. Чуждые ему дела выполнял как автомат, если приказ исходил от  фюрера. Так же он относился и к физическому уничтожению людей. Даже жестокие его колики, как предполагал Керстен, не были связаны с его конституцией и переутомлением, но отражали эту душевную раздвоенность, сопровождавшую его всю жизнь.
Через  час целебного сна, Керстен поднял Гимлера, который выглядел отдохнувшим и жизнерадостным.
- Что ты теперь попытаешься выпросить у меня, дорогой мой Феликс? - лукаво взглянул он на доктора, - впрочем, пользуйся, я сейчас нахожусь в таком состоянии, что появись в моей комнате сам Великий инквизитор, тобишь  Папа Римский, и ты попросишь его казнить, я  непременно прикажу это сделать. И да умрёт тогда Католическая церковь.
- О, экселенц, не надо трогать его Святейшество, - усмехнулся Керстен, - я попрошу не много, всего лишь послабления режима в лагерях для этих недочеловеков - евреев и цыган.
- Это, действительно, не много, - удовлетворённо заметил рейхсфюрер и, зная, что до войны Керстен часто бывал в Гааге, рассмеялся, - а на чай, мой Феликс, я дарую тебе твоих любимых педичников - голландцев.
- О, Генрих, твое великодушие не знает границ, - улыбнулся Керстен.
В дверь комнаты громко постучали.
- Войдите, - вставая с кровати, властным голосом произнёс Гимлер. Дверь распахнулась и на пороге комнаты возник адъютант.
- Экселенц, звонок из Кенигсберга.
- Переключи, Пауль, сюда.
- Яволь, экселенц, уже сделано.
Рейхсфюрер небрежно взял телефонную трубку.
- Хайль, Эрих, -  коротко бросил он, - в чём дело? Запустили проект "Куклы старой Магды"? - Поздравляю. Не забудь, первым Черчиль. И главное, Эрих помни, как говорят эти английские свиньи, время - деньги. О всех мероприятиях держи меня в курсе. Хайль!
Положив трубку, рейхсфюрер задумался.
- Экселенц, нарушил молчание адъютант, - я ещё буду нужен Вам?
- Свободен, Пауль, - махнул рукой Гимлер,- дела, мой Феликс, важней здоровья. Людвиг как-то приглашал в Кенигсберг, полечиться - взглянул он на Керстена, да все нет времени заняться собой. У тебя еще есть ко мне просьбы?
- Да, экселенц, - замялся Керстен, - просьба личного плана.
- Для Вас, Феликс у меня не существует слова - нет, - просиял рейхсфюрер, - говорите, в чем дело.
- Дело, Генрих в моём племяннике, оберштурмфюрере вспомогательных войск СС, проходящего службу в Латвии.
- Это достойное занятие для немца, - улыбнулся Гимлер, - я помню, Феликс, что ещё ваш предок с красным мечом на белом плаще, этим знаком  ордена "Меченосцев" в своё время воевал против русского князя Александра.
- Да, Генрих, - соглашаясь, кивнул Керстен.
- Так что  же ты хочешь, Феликс?
- Я хотел бы перевести племянника в Берлин, экселенц. Только не подумай, Генрих, что это пораженческое настроение. Просто у мальчика хорошая голова и для любимого нами Рейха он сделает больше живой. В своё время во Франкфурте он был старательным учеником бедного и грязного еврея Иосифа Мельцера, который за определенную плату согласился передать ему все свои тайные познания. Целые дни они проводили вместе, и я убедился, что деньги не пропали даром. На основании полученных знаний племянник составил мой гороскоп, который оказался тождественным с работой еврея. Объяснения, подробно  и точно рассказавшие о всей моей жизни, племянник нашёл в старинной рукописи, хранившейся у Мельцера, и составлявшей главный источник его астрологических познаний. По уверениям еврея рукопись была написана доктором Екатерины Медичи. Эта наука, экселенц, обладает огромной силой - знанием природы. В руках человека она может быть как источником высочайшего блага, так и источником высочайшего зла.
- Хорошо Феликс, - остановил доктора рейхсфюрер, - перевести в Берлин твоего племянника не составит большого труда, но, - на мгновение задумался он, - у меня есть другое предложение. Насколько я знаю, человек силён своей связью с родной землёй. Поэтому для начала пошлем его в Кенигсберг, там, в одной из наших лабораторий  он сможет расширить познания и проявить свои способности.

Глава 3
         
В назначенное ему время, с отчётом о последних месяцах своей работы, старший лейтенант Тихомиров стоял у двери кабинета начальника первого отдела внешней разведки НКВД.  Генерал Судоплатов внимательно, в присутствии Тихомирова, ознакомился с отчётом.  Видимо, кое-что из прочитанного ему не понравилось. Он встал из-за стола и принялся, как Сталин, прохаживаться по кабинету,  заложив руки за спину, но только вместо трубки в руках держал карандаш. С позиции Тихомирова, генерал выглядел человеком  старше своих лет. Видимо это являлось результатом образа жизни и тяжёлого бремени ответственности, которую генерал нёс последние годы.
Вокруг глаз лучились морщинки, а между бровей пролегла глубокая борозда, свидетельствующая о его крутом нраве. Брови, как и волосы, были тёмного цвета. Они делали серые глаза глубокими до черноты. Нос был большим, выступающим, с горбинкой. Кожа, однако, отличалась скорее смуглостью, нежели матовым оттенком. На усталом лице генерала отражалось смешение мрачности, отчаяния и злости. Это было лицо человека, которому можно было доверять. По-своему красивый, при первой встрече он не понравился Тихомирову. Таких людей, - подумал он тогда, - либо ненавидят, либо боготворят, за ними идут, но с ними и сражаются. Выбрав одно из двух, рядом с ними нельзя было ждать спокойной жизни.
- Расскажи-ка, старший лейтенант, - нарушил молчание генерал, - своими словами всё с самого начала, по порядку.
И Тихомиров, в который раз за эти месяцы после своего возвращения, начал свою нехитрую исповедь. О том, как, прибыв в Варшаву со шведским паспортом, был схвачен возле явочной квартиры агентами гестапо. Не утаил он от генерала и то, что нарушил неписаный закон разведки - не ходить по одной тропе дважды, и то, что ему до сих пор не ясно, почему его отпустило гестапо. Неискушённому человеку всё это могло показаться рядом случайных совпадений, но Тихомиров  догадывался, что за его спасением стоит незримая титаническая работа соратников.  Почти одновременно с ним в руки Варшавского гестапо попали шесть шведов, обвинённых в шпионаже.  К спасению шведов, к которым был и причислен Тихомиров, через министра иностранных дел Швеции Гюнтера, сотрудничавшего с Советской разведкой, был подключён личный доктор рейхсфюрера Гимлера Керстен. 
- Хорошо, сынок, - выслушав Тихомирова, - по-отечески обронил генерал, - я тебе верю. Но всё, что  произошло с тобой, я надеюсь, ты это понимаешь, иллюстрация золотого, но горького правила - горе от ума. Наставления пишут не дураки, выполнять их - естественная форма существования разведки. Горе от ума - ее погибель. Ты должен это уяснить.
Слова генерала были тяжелы, но Тихомиров, после всего, что перенёс, понял -  он  снова не одинок, был с друзьями, награждён их доверием, принят в их тайный круг. Сейчас он был готов рисковать, умирать, истреблять ненавистных врагов. В нём возникло страстное желание служить, применяя свой опыт разведчика,  всю свою любовь и ненависть, вновь находящие свое выражение.
Всё, что скрывалось за словом Родина, призывало  его, и он готов был всё это прижать к своему сердцу, окропить своей кровью и окружить согревающим дыханием.
- А теперь к делу, - достал из стола папку генерал и, раскрыв её, вытащил фотографию.
- Ознакомься, - предложил он, протягивая её, - это один из районов Кенигсберга после августовского налёта авиации союзников. 
Среди развалин на фотографии чётко просматривалось несколько уцелевших строений.
-  По заданию командования, - задумчиво продолжил генерал, - летчики должны были бомбить этот район трижды сверхмощными бомбами и применять напалм. По нашим данным в этом районе у немцев находится секретная лаборатория.  Исследования, проводящиеся в ней, относятся к разряду стратегических. Помимо самых разнообразных направлений, которые ведёт лаборатория, насколько нам удалось выяснить, главным является разработка  "концепции" психотропного оружия. Но вот что парадоксально, - взглянул он на Тихомирова, - шесть напалмовых бомб, упавших на эти дома, не разорвались. Лаборатория является кардинальной частью немецкой политики защиты, и союзники не желают, чтобы   секреты лаборатории в итоге перешли к нам, стоящим у порога Восточной Пруссии. Это может показаться неправдоподобным, - убрал фотографию в папку генерал, - город,   разделенный в древности на три части, всегда представлял огромный интерес для людей, занимающихся тайнами и древними средневековыми ритуалами. В Кенигсберге по расположению его древних башен, соборов и кирх сведущие люди определяли дальнейшее развитие исторических событий в Европе.
В Англии, например, триста лет назад прекратились суды над колдунами, ибо доказательство их деятельности было всегда трудным и спорным.  Пожалуй последним и самым массовым гонением на колдовство была у нас эпоха Петра Первого. Найдя поддержку у руководителей западных держав, Великий царь принял решительные меры, и за один год в России и в некоторых странах Европы было сожжено на кострах около тридцати тысяч колдунов и ведьм. Но дьявол, - усмехнулся генерал, - заботится о своих кадрах. Город имеет исторические центры энергетики, где проводятся страшные и жестокие ритуалы.  То, что на острове Кнайпхоф, начиная с 14-го  века, были самые изощренные и искусные в Европе колдуны и предсказатели, знали далеко за пределами Пруссии. Одна из древних школ называлась просто: "Куклы старой Магды". С XV века в городе существовало поверие, что если человек владеет необъяснимой силой, то он способен влиять на других людей на определенном расстоянии. Люди, которые использовали эти методы, в средние века, как это ни странно, охранялись в Кенигсберге и пользовались особым расположением властей. 
- Я думаю, - обратился генерал к Тихомирову, - три месяца общения с оберштурмфюрером Рудольфом Грюнбергом в одной камере  для тебя, сынок, не прошли даром.
Генерал был прав. Три месяца проведённые с пленённым прибалтийским немцем,  к которому подсадили Тихомирова для вживания в роль, дали ему очень много. От безысходности и камерной скуки Грюнберг начал обучать Тихомирова астрологии. Цепкий ум и профессиональная память  помогли  разведчику понять и изучить иноземную премудрость. Вот и сегодня человеческое любопытство заставило его с утра приняться за работу. Эта работа,  состоявшая из вычислений, комбинаций знаков, чисел и строго логических выводов спокойной, ясной  мысли, показала ему в каком именно моменте своей судьбы он находится и что его ожидает сейчас. Когда работа была закончена, Тихомиров знал, что ему предстоит знаменательная встреча и, что эта встреча должна иметь решающее значение для его будущего.
- Тебе, - между тем продолжал генерал, - надеюсь,  не надо объяснять, что человека  всегда интересовало его  будущее и существование тайных механизмов, способных предотвратить цепь роковых событий. Нам известно, что волхвы Кнайпхофа всегда с особым интересом относились к людским трагедиям и чудовищным происшествиям. Пытались докопаться до корней несчастья и выяснить - кто, когда и при каких обстоятельствах способствовал злосчастному стечению событий, приведших к трагедии. Спецслужбам Кенигсберга вменялись в обязанность подробно описывать наиболее ужасные преступления и несчастные случаи  с особой скрупулезностью и передавать для исследования на остров Кнайпхоф а лабораторию. К ним относились убийства родителями своих детей, массовые самоубийства, смерти на дорогах в самых людных местах города, крупные пожары, повлекшие большие человеческие жертвы и другие происшествия.
Особенно интересовала лабораторию смерть, в результате которой отчленялась голова. Таких случаев было зафиксировано в Кенигсберге восемьдесят семь, в период с XVII по XX век. Один из них произошел во время разгрузки боевой техники на одном из вокзалов Кенигсберга в 1914 году, когда оборвавшийся трос, во время подъема артиллерийской пушки, отсек голову стоящему на платформе солдату. Удар был настолько сильный и молниеносный, что тело еще несколько секунд стояло неподвижно, в то время, как голова лежала на железнодорожных рельсах. Нам известно, - вздохнул генерал, - что сотрудники лаборатории собрали все мыслимые и немыслимые детали жизни погибшего солдата, выяснив место его рождения, подробности его детских переживаний, даже составив перечень тех игрушек, которыми он любил играть. После огромной аналитической работы по исследованию его судьбы они определили узловые даты и скрытые мотивы происшедшего несчастья, исходя из главного посыла: ничего на свете не случается просто так, все события жизни взаимосвязаны. И трагедии, по их мнению, могло  не быть, если бы удалось применить их метод "предостережений".
Но самым примечательным  достижением лаборатории "Кенигсберг-13" на Кнайпхофе можно считать дело "Конькобежца".
- Не подумай старший лейтенант, - угрюмо усмехнулся генерал,  - что я просто морочу тебе голову. Я, сынок, просто не знаю, с чем тебе  придётся столкнуться на этой кухне, но нам необходимо знать, что там  варится.  А любая информация, - заключил генерал, - в нашем деле не бывает лишней. Так на чём я остановился?
-  На конькобежце, товарищ генерал, - напомнил Тихомиров.
- Да, правильно, - кивнул Судоплатов, - говорят, - продолжил он, -что в январе 1896 года лед реки Прегель был толстым и многие жители города любили кататься на коньках недалеко от Кафедрального собора. У поворота реки  была прорублена прорубь, край которой ветер и течение реки сделали особенно острым. Один из конькобежцев на большой скорости, не заметив прорубь, угодил в нее и острый лед буквально отсек ему голову. Студенты Альбертины достали несчастного из воды и выловили его голову, приложив ее к шее на льду. Был сильный мороз, и голова примерзла к туловищу. Четверо студентов взяли оледеневший труп и затащили в близлежащий ресторанчик, вызвав полицию для опознания. Закоченевший труп поставили у стены недалеко от вешалки, а так как в ресторанчике было тепло, то произошло буквально следующее: дочка хозяина ресторанчика, ждавшая ребенка, принесла студентам горячего чая как раз в тот момент, когда примерзшая голова "конькобежца", оттаяв от льда, грохнулась об пол. С несчастной беременной женщиной случились преждевременные роды, при которых новорожденный сильно ударился головой об пол. Вследствие этого вырос умственно отсталый мальчик, которого детвора дразнила "конькобежцем". А люди, знавшие историю, утверждали, что рожденный на острове Корсика будущий император Франции Наполеон Бонапарт также неудачно появился на свет  вследствие оплошности акушерки, ударившись головой об пол. Но в результате этого не потерял рассудок, а стал настоящим бедствием для всей Европы, в том числе и для Кенигсберга. И мальчик, рожденный в Кенигсберге, тоже впоследствии проявил незаурядные способности. А когда у него пробудился дар ясновидения, очень многие прикусили  языки, ибо стоило ему что-то предсказать - это обязательно случалось в городе.
- Так вот, - подвёл итог встречи Судоплатов, - на всё про всё тебе, старший лейтенант - пять суток. За это время подготовят все необходимые документы, получив которые, ты поступаешь в распоряжение генерала Алёшина, начальника разведотдела третьего Белорусского фронта. В нашем деле мы должны использовать и малейший шанс, а внешнее сходство на сто лет один раз выпадает. Только ты там зря не подставляйся. Будем надеяться, старший лейтенант, - устало улыбнулся генерал, - что мы ещё встретимся после войны.
Беспокойство шефа, как и всех прочих задействованных в операции было Тихомирову понятно. Прямое внедрение кадрового разведчика было мерой чрезвычайной, редко используемой и диктовалось крайней необходимостью - полным развалом или неимением вспомогательной агентурной сети и недостатком времени. В этих условиях разведка работала не просто на износ, а в буквальном смысле - "на вынос".
Более всего это угнетало аналитиков типа Судоплатова. Все их многоступенчатые, изящные разработки, применяемые на практике в Восточной Пруссии, в лучшем случае, оборачивались убогими одноходовками, нередко заканчивающиеся трудно объяснимыми провалами.

Глава 4

Конец августа 1944 года в Москве выдался погожим. В саду ближней дачи Сталина в Кунцево дозревали яблоки.  Сонную тишину, наполненную лёгким звоном ос,  круживших над полусгнившими падонцами, нарушал птичий гомон,  которой глухо долетал из росшей неподалёку берёзовой рощицы.
Вождь, любивший работать вечерами и ночью, до обеда отдыхал. Во второй половине дня, машина с вождем, выехав из ворот дачи, в сопровождении двух автомобилей охраны, помчалась по направлению  к Кремлю. После того, как по центральным улицам провели пленных немцев, город жил ожиданием скорой победы. В этот час улицы были немноголюдны. Люди, в основном,  встречались пожилые, плохо одетые и, как укор вождю, среди них было много калек. Вряд ли кто когда-либо узнает, что думал он в эти минуты, глядя на проплывающий за окнами город.
Сталин поднялся к себе и, проходя через приёмную, бросил шагнувшему навстречу Поскрёбышеву: "Прибудет Берия с товарищами, приглашай сразу".
Войдя в кабинет, представлявший просторную,  довольно светлую комнату, стены которой были обшиты морёным дубом, где среди портретов вождей пролетариата находились портреты Суворова и Кутузова, Сталин прошёл к своему столу, стоявшему у стены в глубине кабинета.
Присев за него, в ворохе документов, бумаг и карт нашёл нужное и, взяв из стопки остро отточенных карандашей, голубой, стал читать,  делая пометки. Через некоторое время в дверь постучали и он, отодвинув документ, встал навстречу приглашённым.
Невысокого роста и не примечательный с виду, Сталин при ближайшем знакомстве производил сильное впечатление. Лишённый позёрства, вождь подкупал собеседника простотой общения, свободной манерой разговора, способностью чётко формулировать мысли, природным аналитическим умом, большой эрудицией и редкой памятью. Требуя от подчинённых исчерпывающей полноты и ясности, он не терпел ответов наугад.  У Сталина было особое чутьё на слабые места в документах и докладах,  поэтому сейчас эти, очень искушённые и значительные люди были  внутренне собраны  и держались  начеку.
Приказы и директивы главнокомандующего, как правило, шли через Генштаб, но разрабатывались они в Кремле, его кабинете, куда стекалась вся нужная информация.  Накануне Сталин ознакомился с докладной запиской, где анализировалась работа разведки Белорусских фронтов. Результат проведённого анализа заставил его задуматься.  Желая уточнить некоторые моменты, он вызвал  к себе начальников разведотделов фронтов. В период подготовки операции "Багратион", которая должна была начаться почти одновременно с "Прибалтийской" придавалось большое значение работе разведки, снабжавшей командование оперативными данными о противнике, обеспечивая подготовку к наступлению.
Стоя у большого стола, покрытым зелёным сукном, пришедшие стали по очереди докладывать.
- С июня, 1944 года, - пользуясь  своими записями, монотонно пояснял начальник разведуправления Красной Армии генерал Голиков, - на территорию Восточной Пруссии командованием фронтов заброшено пятнадцать групп от семи до двадцати разведчиков в каждой.  Потери среди разведчиков порой составляют до восьмидесяти процентов от состава групп. Многие группы пропали без вести.
- Скажите генерал, почему такие большие неоправданные потери наших людей, -прохаживаясь по кабинету с заметным грузинским акцентом тихо поинтересовался Сталин, - "забыли про овраги"?
- Нет, товарищ Сталин, - побледнев, вытянулся генерал, - условия выполнения заданий крайне тяжелы.  Разведчикам приходится работать с враждебно настроенным населением. Активная работа гестапо, большая насыщенность войск на территории небольших лесных массивов, пронизанных сетью  автомобильных дорог, делает их уязвимыми.
- Почему, генерал, - проявил знание вопроса Верховный, - разведгруппы забрасываются с недостаточной подготовкой, плохой оснащённостью и экипировкой?
- Большая текучка кадров, товарищ Сталин, - немного замявшись, объяснил Алёшин, - и тыл даёт то, что у них имеется.
Заслушав доклады  начальников разведотделов фронтов, вождь задумался, поглаживая усы концом трубки.
- Хорошо, - наконец произнёс он, - ставка  попробует помочь, но и вы, товарищи разведчики, должны работать на местах. Прошу остаться тебя, Лаврентий, - взглянул он на стоявшего в стороне Берию, - Голикова и Судоплатова,  остальные свободны.
Когда  дверь за ушедшими закрылась, Сталин обратился к наркому: "Разберись там, Лаврентий, только дров не наломай".  Помолчав немного, спросил, - у тебя есть ещё что-нибудь ко мне? 
- Да, товарищ Сталин, - нарком достал бумагу из папки, -  на  командующего  третьим  Белорусским фронтом поступили жалобы.
- В чём они заключаются?  - глухо спросил Сталин и, вернувшись к своему столу, взял пачку табака, разорвал её и стал медленно набивать трубку.
- Неравнодушен к женскому полу, - холодно усмехнулся нарком.
- От кого жалобы? - поинтересовался вождь?
- От обиженных мужей, товарищ Сталин.
- От женщин жалобы есть? - раскурил трубку Верховный.
- От женщин? - проглядел бумагу нарком, - нет, и, сделав стойку, словно сеттер на следе, вкрадчиво спросил, - что будем делать, товарищ Сталин?
Вождь в задумчивости прошёлся по кабинету и остановился у окна. Молчание затянулось.
- Так что же будем делать? - напомнил о себе нарком.
- Завидовать будем,  Лаврентий, - взглянул на того Сталин, словно давая команду расслабиться, - да и присутствующие не дадут мне соврать, усмехнулся он, - командующий без яиц намного хуже Венеры без рук. - Что хочет сказать нам, товарищ Судоплатов? - перевёл свой взгляд  на начальника первого отдела Сталин.
- Нами, товарищ  Главнокомандующий установлено, что противником в одной из лабораторий Кенигсберга на основе  оккультизма  разрабатываются  методы работы с психикой человека на расстоянии.
На лице Сталина отразилось мимолётное удивление и, махнув рукой, он взглянул на Берию.
- Что приходится выслушивать, Лаврентий? - сказки и бред о колдовстве. Какое хамство!
Вождь умело спрятал свой страх за маску раздражения. В жизни честолюбивый и наделённый властью, он боялся малейших и самых неправдоподобных  угроз.
- Товарищ Сталин, - покраснел Судоплатов, - я не из робкого десятка, но мне даже при свете дня не хотелось бы сойтись лицом к лицу с человеком, наделённым тайными знаниями.   
Он произнёс эти слова с такой силой и убеждением, что они подействовали на присутствующих. 
- Под понятиями и словами, принимаемыми за шарлатанство и вздор, - пояснил он, - скрывается  очень важная и серьёзная сущность.
- Что Вы этим хотите сказать? - настороженно спросил Верховный. 
Судоплатов обвёл  взглядом собравшихся и, не прочтя усмешки ни на одном лице, серьёзным тоном сказал, - это касается таинственной области, ведь современная наука, так хорошо объясняющая всё видимое,  далеко отстаёт от науки древней, которая проникла в область невидимого. Кто может отрицать удачу и неудачу? Ведь та и другая преследует людей,  предприятия и вообще всё в жизни. Тот, кто проникнет к источнику  этих знаний, сможет управлять этими силами, - закончил он.
- Когда была образована лаборатория? - остановившись рядом,  посмотрел в глаза Судоплатову Сталин.
- Точно сказать, когда была организована эта лаборатория, - выдержав пристальный взгляд хозяина кабинета, ответил Судоплатов, - не могу. Степень секретности объекта настолько высока, что в самом городе о его существовании стали догадываться только во время войны. По одному из каналов в  июле сорок третьего года нами было получено донесение, в котором сообщалось, что один из местных жителей, прогуливаясь вечером по острову Кнайпхоф, повстречал буддийских монахов в белых и красных одеждах. Сообщение было передано в аналитический отдел, где попытались объединить в одну картину отдельные, очень интересные факты.  По результатам можно судить, что деятельность лаборатории началась ещё задолго до войны. Так, в 1929 году, во время своего визита в Восточную Пруссию,  Гитлер простудился, охрип и речь, которую он произнес в Штатхалле, нельзя было назвать удачной. Завершал фюрер свое выступление патетичной фразой: "Я приехал взять Кенигсберг!"  Позже одна из местных журналисток очень зло и ехидно на страницах газеты высмеяла осипшего оратора, мечтающего завоевать сердца жителей Восточной Пруссии. Через несколько дней в редакции появился обаятельный молодой человек. В знак своего глубокого расположения мужчина презентовал журналистке шоколадную плитку и удалился. Подошло время обеда, и когда сотрудники  спустились вниз в кафетерий, все присутствующие стали свидетелями страшной сцены. Когда журналистка развернула и откусила  плитку,  раздался хруст стекла. Изо рта хлынула кровь, но обезумевшая девушка продолжала неистово кусать стеклянную пластину. На следующий день на столе в редакции была обнаружена аккуратная записка: "Уступи ему город!" Можно предположить, что фашисты еще до прихода к власти вынашивали планы воздействовать на своих оппонентов при помощи гипноза.
- Кто, кроме немцев, всерьез относится к подобного рода исследованиям? - подойдя к столу и, склонившись над планом Кенигсберга, тихо поинтересовался Сталин.
- Практически все, кроме нас, товарищ Сталин, - нарушил воцарившуюся в кабинете тишину начальник военной разведки.
-  Военная разведка не в курсе, товарищ Сталин, - блеснул очками Берия. – Этими вопросами занимался спецотдел НКВД во главе с Глебом Бокием.
Вождь пристально посмотрел на соратника. 
- Плохо работаем… Человека нет, а проблемы остались. Над этим вопросом, Лаврентий, надо будет хорошо подумать, - задумчиво произнёс вождь и взглянул на Судоплатова.  - А что Вы можете сказать о наших английских друзьях?
-  Доподлинно известно, - товарищ Сталин, вытянулся тот, - что еще осенью 1940 года Уинстон Черчилль на военном ведомстве обсуждал, как использовать колдовские знания. Существует также информация, что весной этого года премьер-министру Великобритании доложили о том, что с его куклой работают кенигсбергские колдуны. Во всяком случае, эта информация объясняет кипучую ненависть британцев к этому городу и применение напалмовых бомб. По нашим данным во время массированных  авианалетов город просто сравняли с землей. Но четыре здания, где располагается лаборатория, выдержали эти бомбардировки, несмотря на то, что расположенный рядом Кафедральный собор лежит в руинах.
- Место создания лаборатории  в Кенигсберге, на ваш взгляд, было выбрано случайно? - взглянул на Судоплатова Верховный.
- По моему убеждению, - товарищ Сталин, совершенно осознанно. Кенигсберг с момента своего основания считался городом уникальных мистических загадок и парадоксов. Даже своим месторасположением город обязан знаку свыше. Изначально тевтоны, поработившие пруссов, планировали основать столицу своего ордена на двести километров восточнее, на реке Неман. Но во время привала рыцарей на языческом капище на горе, которая впоследствии получила название Королевской, случилось солнечное затмение. Магистры, возглавлявшие орден, расценили это явление, как перст Божий и перечить ему не решились.
Что касается лаборатории - не случайно было выбрано и ее название. Цифра тринадцать является знаковой для Кенигсберга. Все мало-мальски значимые события в жизни города связаны с чертовой дюжиной или кратны ей. Даже количество колонн на могиле самого знаменитого кенигсбержца - Иммануила Канта равняется тринадцати, несмотря на тотальное стремление немцев к симметрии. Кстати, если суммировать числа даты основания Кенигсберга, 1255 год, то тоже получится тринадцать. По иронии судьбы такой же результат при сложении получается только у двух крупных городов Европы - Берлина и Москвы.
-  Что думает противопоставить врагу наша доблестная разведка? - покрутил в руках погасшую трубку Сталин.
     - Нами, товарищ Сталин, готовится ответная операция "Волхвы", - доложил начальник разведуправления, - в начале лета в полосе действия второго Прибалтийского Фронта взят в плен офицер вспомогательных войск СС латышского легиона Рудольф Грюнберг. При обыске у него были обнаружены документы, предписывающие ему отбыть в распоряжение лаборатории "Кенигсберг-13". При дальнейшей разработке  пленного выяснилось, что он является племянником личного врача рейхсфюрера СС Гимлера. По нашим данным доктор Керстен завербован шведской разведкой, находящейся в тесных контактах с англичанами. Сейчас мы проводим подготовку по внедрению на "объект" своего человека.


Глава 5

Конец первой декады сентября 1944 года выдался прохладным. В землянке, где на полевом аэродроме, вблизи литовского местечка Катинава, до заброски в тыл 4-ой немецкой армии разместили разведгруппу, было холодно и темно. Весь день лил дождь. С веток, нависавших над входом в землянку, переполняя смятый котелок, тоненькой струйкой бежала вода. Сбросив вещмешки и сложив оружие, разведчики растопили печурку, наскоро сделанную бывшими постояльцами из железной бочки, от которой  в начале шло больше дыма, чем тепла.  К вечеру дождь прекратился и начал медленно подниматься туман, скрывая всё на высоте полуметра от земли. Деревья стояли, словно привидения, а, замаскированный ветками, серо-зелёный двухмоторный трофейный "Хенкель-111" походил на сказочного трехглавого змея.
С севера доносился приглушённый гул артиллерийской канонады. Там, отсекая группу армий "Север" от Восточно-прусской группировки, вбивая клинья частей в немецкую оборону, истекал кровью  1-й Прибалтийский фронт. Здесь в полосе действия 3-го Белорусского фронта, как перед бурей,  было временное затишье. Такая же тишина висела южнее, где до Нарева и Ломжи проходила линия 2-го Белорусского фронта. Используя временное затишье, разведотделы фронтов осуществляли активный сбор информации о противнике. Группу разведчиков, под прикрытием которой шёл на задание старший лейтенант Иван Тихомиров, он же Рудольф Грюнберг, забрасывали юго-восточней города Инстербурга - крупного железнодорожного узла Восточной Пруссии. Там, сопроводив его до автотрассы Шталуппенен - Кенигсберг, группа должна была отделиться и  уйти  западнее, незаметно выйдя в расположение частей 3-ей парашютно-десантной дивизии "Герман Геринг".
Поужинав, не сговариваясь, разведчики сгрудились у печурки. Крепкого телосложения мужчина в масхалате, под которым скрывалась эсесовская форма с петлицами оберштурмфюрера, бросил взгляд на светящийся циферблат своих часов. До взлёта оставалось  четыре часа. Иван Тихомиров, а это был он, мельком оглядел людей, от которых зависела его судьба и судьба всей операции на первом этапе.
Месяц назад он впервые увидел Подопригору, стройного черноволосого паренька-украинца с лукавыми карими глазами. Неделю назад ему исполнился двадцать один год.  За плечами парня, одетого в форму унтерштурмфюрера, было несколько десантирований во вражеский тыл. Рядом с ним сидел бывший партизан, вспыльчивый белорус Богулевич, остроумный, фанатично влюблённый в шахматы парень, знающий на память результаты всех чемпионатов, проводившихся за последние десять лет. Возле него притулился татарин Ахмет Файзулин, тридцатилетний преподаватель из Казани, говоривший по-немецки с берлинским акцентом. Сорокалетний сибиряк Никонор Парфёнов, бывший председатель колхоза в форме шарфюрера, по-немецки говорил неважно, путал артикли и времена, но отличался неиссякаемой энергией. Он частенько любил повторять: "Чем дальше в тыл, тем толще фашисты". Радист группы Николай Пинчук был почти мальчишкой. Это была его первая заброска в тыл врага. Кто-то из разведчиков тихо запел: "Вьется в тесной печурке огонь". Остальные разведчики подхватили: "На поленьях смола, как слеза"... Песня текла, уплывая в заповеданные дали и было в этом что-то языческое, словно отпевали  они свои души.
Возможно, что отпетые таким образом, они легче принимали  судьбу. 
- Все они - русский, татарин, белорус, украинец, - глядя на поющих разведчиков, думал Тихомиров, - отдельные  зерна, та же пшеница человеческая. И только размолотая историческими жерновами в муку, выпеченная в хлеб в пышащей жаром печке истории - в этом  соединении они и составили народ.
Разведчикам - представителям этого народа, было строго-настрого приказано с прибытием на полевой аэродром, забыть свои настоящие биографии и пользоваться только легендой, которой снабдили каждого, выдав одновременно эсесовскую форму, документы и личные знаки, незадолго до этого изъятые у настоящих немцев, попавших в плен.
В 23.00 группа вышла к самолёту. С этого момента всё пошло строго по плану - и сам старт, и полёт, и ориентировка по радио и на местности - насколько это было возможно в условиях тёмной ночи. В призрачном свете луны, появляющейся в разрывах туч, опознавательный крест на крыле самолёта, нарисованный чёрной и белой краской, был почти незаметен.
Прямо перед собой Тихомиров видел силуэт пилота, справа и слева от которого слабо фосфоресцировали многочисленные приборы. Стрелка-радиста и наблюдателя он рассмотреть не мог, те находились позади. До него лишь иногда доносились отдельные обрывки слов, которые из-за  гула мотора невозможно было связать в логическую цепь. В самолёте было очень тесно. Командир группы, старший лейтенант Смирнов, одетый, как и все, в эсесовскую форму, сидел рядом с ним и тоже наблюдал за полётом. Неожиданно впереди и позади самолёта послышались хлопки разрывов зенитных снарядов, сопровождаемые ослепительно яркими вспышками.
 - Артиллерия, вашу мать! - разразился руганью пилот.
 - Свои лупят, - прислушиваясь к разрывам, понял Тихомиров, - тогда почему по нам открыли огонь? - недоумевал он, - зенитчики в этом районе заблаговременно предупреждены, что самолёт будет перелетать линию фронта. Видимо сбились с курса, - решил Тихомиров.
  Лётчик отклонил самолёт несколько в сторону и попытался набрать высоту и лечь на нужный курс.
"Хенкель" летел со скоростью четыреста километров в час. Для непосвящённого человека эта скорость могла показаться безумно огромной, но сидевшим в самолёте людям казалось, что он ползёт черепахой.
- Попали в переплёт! - прокричал на ухо Тихомирову командир группы, - не хватает, чтобы свои  завалили. Неожиданно справа раздался глухой удар, словно самолёт наткнулся на что-то, но  плотные разрывы  уже остались позади. Тень пилота качнулась вправо.
- Чёрт, в мотор угораздило, - повернулся он к ним. 
- Ямщик, подстегни лошадку, - подбодрил пилота командир группы. Особого беспокойства в его голосе не чувствовалось, Смирнов не единожды пересекал линию фронта. Но в этих словах звучала бескомпромиссность приказа – вперёд! Правый мотор стал реветь громче. Вновь в ночном небе стали рваться снаряды и взлетать осветительные ракеты.
- С одним двигателем, - прокричал пилот, - немцы нас собьют, как аэростат. Все замолчали, прислушиваясь к прерывистому рокоту мотора, винт которого ещё продолжал вращаться. В этот момент заложило уши,  снарядный осколок пробил обшивку и разгерметизировал кабину.
- Они нас сначала запеленговали, - когда вышли из зоны поражения, пояснил пилот, - а потом открыли огонь из зениток. Чистая случайность, что мы ещё летим.
- Подходим к заданному квадрату! - громко прокричал наблюдатель, - высота пятьсот метров.
-  Приготовиться, - вставая, скомандовал командир группы и, протискиваясь вдоль кабины, проверил, все ли правильно закрепили карабины вытяжного фала.
Наблюдатель на несколько секунд включил карманный фонарик, окинув беглым взглядом пятнистые масхалаты. Улыбнулся Тихомирову, под подбородком которого красовались петлицы с черепом и скрещенными костями, - если б не знал - вылитый фриц.
Луч света упал на люк, створка открылась, ворвался поток холодного воздуха. Внизу было темно.  Богулевич первым подошёл к люку. Тихомиров чувствовал за собой учащённое дыхание Файзулина. Командиру  надлежало прыгать последним.
-  Пошёл! – раздалась команда.
Тихомиров рванулся в темноту, где его закружило в объятьях воздушного потока. В лицо ударил холодный воздух, и в ту же минуту он почувствовал рывок раскрывшегося парашюта. При скупом свете луны увидел шёлковый купол парашюта соседа, правая рука инстинктивно нащупала оружие. Шум моторов самолёта удалялся.  Операция началась.
Боковой ветер сносил Тихомирова на лес, который должен был находиться двумя километрами правее.  Приземлился разведчик у самой его кромки, упав в невысокую траву. Вскочив на ноги, стал гасить купол. Покончив с парашютом, прислушался: невдалеке раздался крик сойки. Это был Парфёнов.
- Пилот нервничал, - сказал сибиряк, подходя к Тихомирову, - потерял курс и влетел в зону своих зениток, а потом бросил нас чуть ли не на лес.
- Ты остальных наших не видел? - спросил Тихомиров.
- Видел два купола на деревьях, - сплюнул Парфёнов. Жадно вслушиваясь в ночную тишину, они направились к лесу и на опушке наткнулись на Файзулина, Подопригору и Смирнова. На зовущий крик сойки, прихрамывая, подошёл Богулевич.
- Ничего страшного, командир, - отмахнулся он, - в яму попал, главное кость цела. Радиста пришлось снимать с дерева, за верхушку которого зацепился парашют. Пинчук беспомощно болтался  в метрах четырёх над землёй.
- Будем считать, что отделались лёгким испугом, - подвёл по-русски  итоги командир и, взглянув на светящийся циферблат часов, перешёл на немецкий.
- С этой минуты все разговоры только на этом языке. - Два человека сопроводят оберштурмфюрера до шоссе. Встреча с группой в пяти километрах западнее этого места. Простившись, группа растаяла в темноте.
Ночь выдалась холодной. Шли быстро. В метрах двустах от дороги, ведущей к Инстербургу, Тихомиров остановил бойцов.
- Выходим на дорогу и останавливаем первую попавшуюся машину. Я - офицер связи, вы - сопровождение. Остальное - по плану Смирнова.
Шоссе оказалось пустынным, ни машин, ни повозок. Ближе к рассвету они услышали нарастающий шум машины.
- Будем надеяться, что она не проскочит мимо нас, - заметил один из бойцов,  включая карманный фонарик, которым начал подавать сигнал водителю. Через минуту послышался скрежет тормозов, а затем открылась дверца машины.
- Халлло, камераде, - громко сказал Тихомиров-Грюнберг, - здесь солдаты войск СС.
- Поднимите руки и подойдите ко мне. Вы один? - перекрывая шум мотора, раздался чей-то напряженный голос.
На фигуре разведчика скрестились, ослепив его, лучи двух фонариков. Тихомиров напрягся, - кто знает, не нажмёт ли немец, приказавший подойти поближе, спусковой крючок. Как ни как - прифронтовая полоса, здесь чаще подстерегает опасность, смерть витает в воздухе.
Подняв руки, Тихомиров решительным шагом направился к машине. Автомат он оставил в положении "на грудь", чтобы в любой момент можно было открыть огонь.
-Оберштурмфюрер Грюнберг, из группы особого назначения третьей дивизии, - представился он.
Дуло направленного на него автомата отвели в сторону. Из машины вылез какой-то майор и, разглядывая его, спросил: " Сколько с Вами человек ?"
-  Два, группа сопровождения. Они останутся, а мне нужно добраться до города.
- Хорошо,- кивнул майор,- если оберштурмфюрера устроит кузов, - и, словно оправдываясь, добавил, - в районе высадились русские диверсанты, приходится прибегать к особым мерам  предосторожности.
- Кому Вы это объясняете, чёрт возьми! - с усталостью в голосе обронил Тихомиров-Грюнберг. Спустя пять минут он уже катил по дороге к Инстербургу.


Глава 6

Кенигсберг, конечная цель маршрута оберштурмфюрера Грюнберга, встретил разведчика обилием света и красок. Выйдя с железнодорожного вокзала, Рудольф остановился, поражённый увиденным. Город жил обыденной жизнью так, словно  в двухстах километров не проходил фронт. Перекликаясь, звенели городские трамваи, гудели клаксонами автомобили, предупреждая зазевавшихся, спешащих по своим делам бюргеров. Всё это создавало картину с неподдающимся осмыслению внутренним содержанием преддверия скорых потрясений. Обилие цветов и начинающей желтеть и краснеть листвы, скрадывали разрушения августовского налёта англо-американской авиации.
Купив в привокзальном киоске свежую газету, Рудольф не спеша пересёк привокзальную площадь и вышел на улицу Ганзейскую, переименованную фашистами в улицу Хорста Весселя, ведущую  к центру Старого города на Адольф Гитлер-плац.
В метрах трёхстах от места, где он остановился, у стен Кафедрального собора, с разрушенной во время налёта кровлей и выбитыми окнами,  разбирая завалы, сновали люди в полосатых робах. Промытая  недолгим дождём, глянцево-чёрная черепичная крыша Королевского замка, отвлекая внимание от выгоревшей западной части, отливала золотом,  вся светилась, горела в лучах осеннего солнца.
- Хороший знак, - подумал Рудольф, решительно берясь за толстое кольцо, вставленное в нос бронзовой кошачьей морды, красовавшейся на потемневшей от времени прочной двери с небольшим закрытым окошечком посредине.
Сейчас, постучав в дверь, он утешал себя мыслью,  что предстоящий риск в сущности ничтожен в сравнении с определённым риском, имевшим место при его появлении на свет. В отличии от Иммануила Канта, душу которого, как известно, наполняло всё возрастающим изумлением созерцание звёздного неба над головой и морального закона внутри его самого, душу оберштурмфюрера Грюнберга всё возрастающим удивлением наполняла констатация простого, но не перестающего быть от этого фантастическим, факта, что он, до сих пор жив. Его могли столько раз убить свои и чужие, что он давно и с облегчением перестал рассматривать собственную жизнь, как нечто принадлежащее исключительно ему.  Жизнь разведчика, по словам генерала Алёшина, с которым он прорабатывал конечные детали операции, являлась невостребованным до поры достоянием.
-  Чьим? – помнится, попробовал выяснить разведчик.
- Не знаю, старший лейтенант, - пожал плечами генерал Алёшин, - считай, что тебя несёт холодное Перуанское течение.
- К экватору, где жарко? - не то спросил, не то подумал вслух Тихомиров-Грюнберг.
- Холодные течения всегда несут туда, где жарко, - вздохнул генерал, - но не думай об этом, ты даже не успеешь заметить этой жары.
Пожилой немец, прочитав предписание, провёл Грюнберга  в одно из зданий, где передал его дежурному, молчаливому малому в штатском, лет тридцати пяти, с обожжённым лицом.
Позвонив кому-то по внутреннему телефону, дежурный взглянул на оберштурмфюрера.
- Подниметесь на третий этаж, группенфюрер ждёт.
Когда Грюнберг отворил дверь нужного кабинета, навстречу ему будто что-то пахнуло, и по нему словно пробежал лёгкий разряд электрического тока. Это было так мгновенно и показалось ему таким невозможным, что он не обратил на это никакого внимания. С первого взгляда ничего особенного нельзя было найти в лице находившегося в комнате мужчины. Это было самое обыкновенное типичное немецкое лицо со следами ещё не сошедшего летнего загара, с чертами неправильными и некрасивыми. Но вот он поднял глаза, и впечатление сразу изменилось. При виде его глаз забывался, исчезал весь человек - в них была подавляющая сила и власть. Он заговорил мягким высоким голосом, который свидетельствовал о нервной энергии, свёрнутой внутри в тугую спираль, энергии, силе и возможно жестокости, самой непредсказуемой, но хорошо контролируемой.
- Вы когда-нибудь замечали, оберштурмфюрер, - просматривая бумаги Грюнберга, произнёс мужчина, - как сгущается тьма в каких-нибуть нескольких километрах от большого города? Во вселенной больше тьмы, чем света. Однажды она всё поглотит.
- На фронте об этом как-то не задумываешься, господин группенфюрер, - с лёгкой  иронией произнёс Грюнберг. 
- Рудольф, оставьте группенфюрера в покое, здесь меня зовут Фридрихом, - холодно улыбнулся мужчина и сделал приглашающий жест в сторону кресла, такого же, в каком сидел он сам, - прошу Вас, присаживайтесь, это не займёт много времени. С сегодняшнего дня Вы будете отданы приказом о зачислении в штат нашего заведения.Что касается вашей работы, то, тут мы полагаемся на Ваши знания и инициативу. Позвольте лишь ввести Вас в актуальные проблемы нашей общей деятельности, касающиеся и Вас. Все мы, собравшиеся под этой крышей, - группенфюрер внимательно взглянул на Грюнберга, - с лёгкой руки  исследовательницы чёрных культов Маргарет Мари, исповедуем религию Плодородия, относящуюся к каменному веку. Понимаю, Рудольф. На фронте не до этих тонкостей. Но, если Вы когда-нибудь случайно услышите что-либо, - не удивляйтесь и не улыбайтесь, - затрагивающее скрытые связи между ведущими лицами Рейха и какими-нибудь сотрудниками нашей организации, если Вы случайно установите наличие влияния этих людей на указанные лица, Вы, Рудольф, сделаете полезное дело, если немедленно доложите об этом мне. Немедленно, Рудольф! Вы поняли? Вот и отлично! В остальном же Вы совершенно свободны. Надеюсь, Вы не будете перегружены работой.
  Группенфюрер взглянул на часы.
- А теперь, - задумчиво произнёс он, нажимая кнопку невидимого звонка, - давайте посмотрим наш кукольный театр.
Через мгновенье в комнату вошла светловолосая молодая женщина в белом халате, подчеркивающем ее ладную фигуру.
Взглянув на неё, он почему-то смутился, а она с насмешливой проницательностью взглянула ему прямо в глаза. Рудольф почувствовал непонятный магнетизм, исходивший от неё. Взгляд женщины,  как бы обращённый куда-то внутрь, морщинки в углах рта, придававшие многозначительность её улыбке, густые, лежащие на плечах волосы, горделивый изгиб великолепной фигуры, бросавшейся в глаза,  всё это, возможно, и создавало некий ореол избранности, подействовавший на него столь ошеломляюще.
- С прибытием, господин Грюнберг, - произнесла она, с любопытством разглядывая Рудольфа.
Он, зная, как отлажено работает немецкая канцелярия, не удивился её осведомлённости.
- Бог, - говорил ему когда-то старый преподаватель по искусству вживания в роль, - всех нас создал по своему образу и подобию. Ищи схожесть - все мы похожи друг на друга. И он уловил свою схожесть с Грюнбергом.
- Это наш профессионал, одна из лучших учениц доктора Юнга, - представил женщину Фридрих. - Марлен, - обратился он к ней, - займитесь новым сотрудником, подготовьте пропуск для Рудольфа во второй и третий боксы.  Через полчаса я жду его у Гюнтера. Человек он здесь новый, поэтому проводите его.
Лаборатория размещалась в четырёх толстостенных средневековых зданиях. В одном из них, куда Грюнберг вошёл вслед за Марлен, на первых двух этажах было собрано огромное количество предметов, характеризующих культы всех времён и народов, от православных икон до древнейших знаков викингов. Увидив  золотой жезл, Рудольф остановился.
- Вас, что-то заинтересовало? - приостановилась Марлен.
- Этот трезубец, - кивнул Рудольф, - действительно настоящий?
- Здесь подделок не держат, - улыбнулась она, - это жезл Вендитута, жезл верховного жреца пруссов, олицетворение власти бога огня и солнца  Перкукаса.
- В наше тревожное время такие ценности не должны находиться без охраны, - произнес он.
- Почему же без охраны? - снисходительно заметила Марлен и указала в один из углов зала, где Рудольф увидел две железные клетки.
- Этих милых кошечек дежурный выпускает ночью на свободу.
- Рысь?! - удивился он.
- Рысь - очень коварный зверь, - пояснила женщина, - и, что очень интересно, чрезвычайно чувствительное и проникновенное животное. Она всегда обойдёт опасное место, видя в темноте, поразит любого непрошеного гостя.
- О, тогда я спокоен за Вас, - улыбнувшись, глянул он на Марлен, - и за ценности Рейха тоже.
Помещение, в которое они вошли, напоминало пошивочное ателье, мастерскую скульптора и химическую лабораторию вместе взятые. В нем находилось несколько человек, сидевших за столами. На столах были разбросаны цветные куски шёлка, бархата и кожи, лежало множество ножниц, портняжных лекал и подушечек, утыканных разными иглами и булавками. Тут же стояли миски с глиной и гипсом, высились груды мятого пластилина, остывала муфельная печь для обжига. На многочисленных полках поблескивали колбы с разноцветными растворами, реторты с мутной жидкостью и кристаллическими осадками, пинцеты, пробирки, мудрёные аппараты, соединённые змеевиками и раструбами. Отдельно на полке стояли хрустальные призмы и пирамиды с заключёнными в прозрачную глубину сгустками редуг. Висели засушенные лапки птиц, мышей и лягушек и среди них человеческий череп и кисть руки, обтянутая желтой пергаментной кожей, такого же цвета ногтями и костяными фалангами. Стояли светильники и подсвечники в виде замысловатых иероглифов, лежало несколько свитков папируса и замусоленных старинных книг.
На толстой странице одной из раскрытых книг Рудольф увидел изображённые кабалистические знаки, геральдику тайных союзов, обрамленных строчками неведомого, похожего на клинопись, текста.
Среди всего этого нагромождения вещей, прячась за реторты и колбы, находился горбатый чернявый человечек с тёмными глазками зоркого зверька.  Это был карлик, сидевший на стуле, не доставая ногами пола. Обнаружил он себя позвякиванием ножниц, казавшихся огромными в его крошечных цепких руках, которыми он однако ловко орудовал, вырезая из кожи затейливый завиток.
- Прошу знакомиться, Гюнтер, - представил человечка вошедший за ними в комнату Фридрих, сделав жест, словно представлял маленькую дрессированную обезьянку, - сотворяет кукол, как Господь сотворил Адама и Еву, вдохнув в них живую душу.
Горбун, поблескивая умными глазками, не перебивал группенфюрера, хотя сам, по-видимому, знал о себе нечто большее.
- В этой скромной мастерской, - продолжил Фридрих, - мы шьём и кроем политику, лепим репутацию и здоровье лидеров, добывая философский камень истории. Он возложил руку на хрустальную призму, другой ладонью накрыл  страницу книги с магическими формулами. - Наша кукольная программа не фарс, не забавный спектакль марионеток, как полагают простосердечные бюргеры.  Это магия, мистерия, таинство, основанное на мистическом соотношении образа и прообраза. Отсюда протягиваются невидимые нити от сверхсознательного ума Гюнтера к уму любого политика. В этой области мы достигли определённых успехов.
Рудольф примерно представлял, с чем может столкнуться в лаборатории, но только сейчас начал осознавать, что становится героем какой-то страшной сказки.
- А теперь посмотрим на кукольный забавный народец, - между тем продолжал витийствовать Фридрих, - который так же, как и мы с вами рождается, живёт и умирает. Сначала умирает кукла, а уж потом изображаемый ею человек. - Он печально улыбнулся, как мудрец, ведающий о земном конце и начале.
Рудольф услышал  звук, напоминающий  шорох, производимый кошкой, соскочившей со стула на пол.  Это маленький горбун спрыгнул со своего высокого стула и ловко побежал перед ними на кривых ножках. На длинном, похожем на операционный, столе лежали в ряд кожаные куклы. Одни из них запрокинули вверх мертвенные лица, другие, в истрёпанных облачениях, со следами копоти и надрезов, окроплённые какими-то ржавыми пятнами, уткнулись носом в столешницу. В некоторых куклах торчали большие серебряные иглы с янтарными шариками на конце, у других были обрезаны носы и уши, словно они побывали в камере пыток.
- Это наши мертвецы, которых больше нет ни на сцене, ни в политике. Так решил маэстро Гюнтер.
Фридрих погладил лысую голову  горбуна,  а тот благодарно потёрся о ногу хозяина.
Среди умерщвлённых кукол Грюнберг узнал одного немецкого генерала, смещённого Гитлером со своего поста за провал  летней компании. Горбун небрежно поворошил мертвецов, выбрав одну марионетку, осмотрел её со всех сторон,  подбежал к очагу, кинул куклу на неостывшие угли и, раздувая огонь,  стал, что есть мочи работать старыми мехами. Кукла вспыхнула и мгновенно сгорела, оставив в  воздухе запах палёных волос и жареного жира.
- Ну, а это наш действующий актив, - произнёс Фридрих, уклоняясь от налетевшей струйки дыма, - им ещё рано в печь.
Над столом, подцепленные на аккуратные петельки,  свесив руки и ноги, опустив  на грудь голову, висели действующие политики. Тут присутствовал и премьер министр Англии, чьё лицо было слеплено наподобие клёцки, был американский лидер, напоминавший облезлую белку. В одной из кукол Грюнберг узнал Сталина, точно схваченного скульптором.
- Каков герой! - Фридрих тронул куклу английского премьера, и та закачалась на шёлковой петельке, - это ты за открытие второго фронта? Что скажешь, маэстро? - он перевёл на горбуна потяжелевший взгляд.
Тот, успев забраться на стол,  вдруг выхватил из обшлага длинную серебреную иглу с янтарным шариком и с силой вонзил её в голову куклы премьера. Игла вошла, как в живую плоть.

Глава 7

После неудавшегося  в середине октября 1944 года прорыва  немецкой обороны на границах Восточной Пруссии, предпринятой Белорусскими фронтами, наступило временное затишье. Войска перегруппировывались.  В городах Восточной Пруссии,  для поднятия духа населения, на административных зданиях появились  новые лозунги - последние идеологические новинки гебельсовской пропаганды, заклинающие жителей: "Победа или Сибирь".
Пруссия готовилась к долговременной осаде. Октябрь в Кенигсберге выдался мягким.
Была ночь. Рудольф  Грюнберг стоял у окна  комнаты, в которой поселился по прибытии в Кенигсберг.  Город медленно плыл во тьме - ни огонька, ни звука. От неестественной тишины сжималось сердце, казалось, что всё вокруг указывает на смерть.  Мысли оберштурмфюрера были безрадостны. Больше месяца он числился сотрудником лаборатории, а  ясности в вопросах, поставленных центром, не прибавилось.  Круг его деятельности был чётко ограничен. Его ввели в состав группы, которую возглавлял Ганс Шур, прославившийся своими предсказаниями.   В Германии всегда было много людей, зарабатывающих на жизнь своим умением проникать в  незримое. Но перед самой войной, эти люди словно в одночасье  растворились.
Как-то, оставшись наедине с прорицателем, Рудольф доверительным тоном спросил старика: "Ганс, Вы действительно в начале сороковых предсказали о гибели Рейха? - Шур, покрутив серебряный медальон с руническими знаками, висевший на его жилистой шее, взглянул на Грюнберга.
- А разве сейчас мы в этом не убеждаемся? 
- Но ведь есть катрины Нострадамуса? - попробовал спорить оберштурмфюрер.
- Да, - согласился старик и процетировал: "Дитя родится от бедных родителей, языком обольстит армию великую. Шумная ярость распространится до царств Востока". Что здесь не так?- спросил он Рудольфа. - Нострадамус предсказал всё довольно точно. Всё дело в том, что хотели увидеть или услышать в этих пророчествах люди.
-  Ганс, - обратился  Рудольф, видя,  что  прорицатель расположился к нему, - Вы не могли бы увидеть моё будущее?
- Воину незачем знать своё будущее, - довольно сухо произнёс Шур, дотронувшись до медальона, но, помолчав, спросил, - для чего, оберштурмфюрер, Вы хотите знать будущее?
- Я хочу знать, что мне делать, - ответил Грюнберг, - для того, чтобы я мог изменить ход тех событий, которые мне хочется предотвратить.
- Тогда они не станут твоим будущим, - ответил ясновидящий.
- Но возможно, - не согласился Рудольф, - я тогда смогу приготовиться к тому, что со мной произойдёт.
- Если произойдёт что-то хорошее, - улыбнулся Шур, - это будет приятной неожиданностью, а если плохое - ты почувствуешь это задолго до того, как оно случится. Не заботься о будущем - живи настоящим, помни прошлое и пусть каждый твой день проходит, как частица вечности. 
- Не совсем ты прав, Ганс, - мысленно споря со стариком Шуром, подумал Рудольф, - именно сегодня и нужно думать о будущем, а если и приоткрывается оно, то лишь с одной целью - будущее должно быть изменено.  Отдел занимается аналитикой, - отодвинул он мимолётные воспоминания,  пытаясь мысленно составить своё донесение центру, - но это какая-то нереальная, в духе средневековых исследований, работа, контролируемая лично гауляйтером Восточной Пруссии Эрихом Кохом.  В том, что сознание Гитлера и его соратников было во многом подвержено мистификациям, Рудольф не сомневался - все   они верили в демонологию и языческие ритуалы. Он сам был свидетелем, когда Рунические воины или как их очень часто называл Кох, черные посвященные, под руководством наставников из лаборатории, приняли участие в старом тевтонском обряде. Словно находясь под гипнозом, эсесовцы коллективно, целой ротой сделали надрезы на руках при помощи осколков красной черепицы, символизирующие об их непреклонности в борьбе с врагом и вечности проистекания рода.
Поэтому идея организации подобной лаборатории, влияющей на умы и психику человека, не могла не вынашиваться в головах вождей третьего рейха.
Перед созданным подразделением стояли две задачи. Первая - изучение древних метафизических дисциплин: астрологии, магии, гипноза, различных культов, фетишей. Вторая, наиболее глубокая и перспективная, - разработка концепции психотропного оружия на основе полученных исследований. Сейчас он не был ещё готов ответить, смогут ли  нацисты в короткие сроки создать оружие массового поражения психотропного характера, но уже знал, что интеллектуальный потенциал этого учреждения был очень высок. Грюнберг не сомневался, что отдельные знания и таланты сотрудников лаборатории активно использовались в локальных операциях. Но утверждать о том, что в одном случае здесь поработали специалисты лаборатории, а в другом кто-то стал жертвой роковой случайности, он бы  не взялся.
За окном начал накрапывать дождь. Вслушиваясь в его сонный шепот, Рудольф поймал себя на мысли,  что думает сейчас о Марлен.
Было в этой женщине что-то притягательное, заставляющее оберштурмфюрера задерживать на ней свой взгляд. Он не хотел бы встретится в незримом поединке с этой умной, волевой, фанатично преданной работе  женщиной-врагом.  Но сейчас подумал о ней не как о враге, а как о женщине, которую встречал каждое утро. Лицо Мадлен красивое и чуть надменное последнее время при встрече, казалось ему, становилось чуть живее, а в голубых глазах появлялись искорки любопытства. Чудилось ему, что за всей этой холодной неприступностью жила какая-то тайна… 

Утром оберштурмфюрера Рудольфа Грюнберга вызвали к Фридриху Штумфу.
В кабинете группенфюрера уже находилось двенадцать человек.
- Заходите, Рудольф, - вяло вскинув руку в приветствии, - произнёс он, завидев  появившегося в дверях оберштурмфюрера. – Вы - недостающее звено в нашей дюжине. Господа! - обратился группенфюрер к собравшимся, - вам сегодня выпала великая честь - нанести сокрушающий удар Английской империи. Когда в августе этот алкоголик Черчиль навёл авиационную армаду, нанёсшую удар по святым местам древнего города, где когда-то проходила коронация прусских монархов, он, не  оставил нам  сомнений -  Англия за это должна заплатить. Момент наступил. Английской монархии необходимо нанести ответный удар. Но речь идёт отнюдь не о военных действиях и, естественно, не о бомбардировках Лондона. У нас есть свои методы. Для  этой цели одним из отделов изготовлена точная копия древнейшей из существующих корон английского происхождения. Эта свадебная корона из золота и драгоценных камней, - поднял он сверкнувший холодным жёлтым  огнём широкий обруч,  принадлежала принцессе Бланш - дочери короля Генри IV. Золото и камни,  любезно предоставленные спецхраном Майданека,  сохранили информацию людей, которым некоторое время всем этим довелось пользоваться. Их энергетика поможет довести возмездие до логического конца. Бог с нами, господа, хайль!
Вечером того же дня, возле выгоревшей западной части замка. Трёх королей, у стен сожжённой коронационной кирхи, окружённой караульной ротой войск СС, состоялся театрализованный церемониал. В присутствии трёх английских лётчиков, сбитых в небе над Кенигсбергом, свадебную корону, символ чистоты и непорочности Британии, одели на голову беззубой старухи  в свадебном платье  и обвели ее три раза вокруг сгоревшей кирхи. Сам ритуал закончился тем, что изящную корону, точную копию существующей, со всей силой грохнули о брусчатку двора. Драгоценные камни разлетелись в разные стороны. Их сразу же собрали и поместили в черные кожаные мешочки, специально изготовленные в отделе горбатого Гюнтера.
После оккультного действа, в котором Грюнберг принял непосредственное участие, в небольшой группе приглашённых, он заметил Марлен.  Лицо женщины ему показалось  взволнованным.
- Фрейлейн Марлен, - подойдя к ней, улыбнулся оберштурмфюрер, - не хотели бы  Вы разделить со мной радость нашей будущей победы над саксами?
- О, оберштурмфюрер, - смущённо взглянула на него женщина, - последнее время я делаю много глупостей, пусть будет одной больше, - улыбнулась она. 
Пройдя вдоль замка, они спустились в работающий подземный ресторанчик «Блюнгерихт", знаменитый средневековой легендой о том, как приговорённый к смерти чародей сбежал, напоив в нём своего палача. В ресторанчике, располагавшемся в винных погребах королевского замка, с множеством тайных комнат, подземных хитросплетений и ниш, в которых в древние времена замуровывали узников, уже находилось с десяток посетителей.
Расположившись за свободным столиком в углу, они сделали заказ. Пока однорукий, прихрамывающий  официант не спеша отправился его  исполнять, Рудольф, проводив его взглядом, поинтересовался: "Марлен, как Вам сегодняшний вечер?"
- Я счастлива, Рудольф! Наконец, мерзавцы Томи получат своё. Это был ад!  - взглянув на него, пояснила она, - столько людей заживо сгорело. 
- Ваши родители не пострадали? - помолчав, спросил он.
- Я дочь нации, - без всякого выражения произнесла она, - мои родители были врагами Рейха.
- Извините, Марлен, я не знал, - вздохнул Грюнберг, подумав, что судьба пошутила и  свела дочь врагов Рейха и сына врагов народа.
-   Вы, Рудольф, - помолчав, взглянула она на него, - не такой, как все.
«Я не могу позволить себе жалость или понимание, - подумал Грюнберг, - любое чувство, вроде этих, погубит всё». Но как он ни противился этому, чувствовал, что сомнения начинают вкрадываться в его душу, наполняя состоянием, ранее ему не знакомым. Рудольф ловил себя на мысли, что думает о Марлен больше, чем хотелось бы в данной ситуации. Он мысленно пытался отбросить прочь все сомнения и условности, он хотел любить эту женщину, отдавшись все поглощающему состоянию доверия, оберегать ее, обратить жалость во что-то благое и сильное. 
Официант принёс бутылку  Блютгерихта  №7 и два салата с сыром.  Розовое вино было душистым и терпким.
-   А Вы, Марлен, где учились? - поинтересовался он.
-   Где я только не училась, - держа бокал в руке, усмехнулась она и задумалась.   
Марлен спокойно и методично, будто убирала свою квартиру, начала вспоминать своё прошлое, свою жизнь. Всё, что стоило помнить и всё, что было бы не плохо забыть: детдом  с холодностью воспитателей, Союз немецких девушек, где радость должна была приходить почему-то через силу - сейчас проплывало в ее памяти.  Ей хотелось быть гордой, независимой и отчуждённой, но не выходило. Её одолевали противоречия: мужчина ей нравился, с ним было легко и просто.  Лидер по своей натуре, сейчас она боролась сама с собой.
За столиком в противоположенном углу подгулявшая компания, по всей видимости, отпускников формируемого батальона фольксштурма, стуча по столу кулаками, не стройно,  громко затянули бравый марш:

                А перед нами всё цветёт, за нами всё горит.
                Не надо думать - с нами тот, кто всё за нас решит.
                Весёлыми - не хмурыми вернёмся по домам,
                Невесты белокурые в награду будут нам.
                Всё впереди, а ныне -  за метром метр,
                Идут по Украине солдаты группы "Центр".

- Перестаньте  орать, - попробовал урезонить расшумевшуюся компанию сидевший за широким дубовым столом  в самом центре зала мужчина лет тридцати пяти  с лицом, обожженным огнем.
- Тебе, тыловая крыса,  что, не нравится наша песня? - привстал кто-то из гуляк. Мужчина, не сказав ни слова, на глазах у всех достал из внутреннего кармана фигурку серебряной рыси и поставил на стол.
Такие небольшие фигурки из серебра отливались в одной из мастерских лаборатории. Небольшая статуэтка рыси с когтистыми лапами, головка которой была окольцована изящной серебряной цепочкой. Таких статуэток было выпущено немного, и редкий коллекционер знал о существовании такой ритуальной награды. Этот предмет символизировал собой защиту таинств лаборатории на острове.    
Компания тут же умолкла, а официант поспешил рассчитать всех.
- Комрад, не спеши, - глухим голосом обратился мужчина к официанту, - принеси-ка бутылку "семёрки".
Когда заказ был выполнен, мужчина, потянувшись к принесённой бутылке, словно невзначай толкнул ногой стол. Завибрировавшую, грозящую упасть бутылку, он подхватил левой рукой.
- "Взвинтил вино", - немного побледнев, шепнула Рудольфу Марлен. Мужчина сделал лёгкий щелчок пальцем по донышку, и пробку буквально вырвало из бутылки.
- Подойди-ка сюда, приятель, - поманил он пальцем привставшего фольксштурмовца. - Пей! Подвинув бутылку, приказал он безропотно подошедшему солдату.  Тот, сделав из бутылки три крупных глотка, рухнув под стол, мирно засопел.
-  Взьмите его, - приказал обожжённый остальным, - и возвращайтесь в свою часть.
-  Пойдём отсюда, - потянула Грюнберга к выходу Марлен. - Всё могло бы закончиться  трагично, поднявшись на поверхность, объяснила она ему,  - если бы солдаты не знали, что такое знак серебряной рыси.
- Я его видел у нас, - произнёс он, - ничего особенного, молчаливый малый.
- Возможно, - кивнула она, - только это один из «прошедших огонь».
- Вздор, Марлен, -  усмехнувшись, подзадорил  Рудольф, - «Да пусть его омоют все воды», ничего не произошло бы, - ну повздорили б немножко.
- Нет, - упрямо покачала она головой, - он человек восьмого отдела. Об отделе ходят легенды, я не знаю, чем там занимаются, но собраны в нём лучшие из лучших, прошедшие умопомрачительные тесты и невообразимые испытания. Знаю, что через отдел прошло около сотни человек и то, что с ними занимались буддийские монахи. Особые тренировки и ритуалы  сделали этих людей практически нечувствительными к боли.
Полученная совершенно случайно информация о сотне хорошо подготовленных людей, заставила  Рудольфа насторожиться. Он был наслышан о секретном приказе по созданию "Вервольфа".
- Возможно, их готовили, - он сделал серьёзное выражение лица, - для охраны вождей Рейха.
- Возможно, - согласилась Марлен. Вино сделало её разговорчивей, - кстати, улыбнулась она, - на днях в лабораторию приедет тайно сам  рейхсфюрер Гимлер.


Глава 8   
         
Серым октябрьским утром к Южному вокзалу Кенигсберга в облаке дыма и пара подошёл без опоздания берлинский экспресс. К одному из последних вагонов подъехал небольшой фургон. От фургона до двери вагона было ровно три шага. Как раз на это место тремя неприметными людьми  в штатском и были положены пять пластин толстого стекла, чтобы прибывшие, выходя из вагонов, поставили свою ногу не на землю, а на эти пластины. Окна фургона были наглухо закрыты. Вся встреча длилась считанные минуты, не было ни цветов, ни приветствий. Лишь только после того, когда фургон отъехал, пять толстых стеклянных пластин были расколоты тяжелым металлическим предметом и тут же убраны с платформы.
Прибывшие в этот день из Берлина рейхсфюрер Гимлер с двумя офицерами сопровождения и доктором Керстеном, были отправлены по адресу "Кенигсберг-13", на остров Кнайпхоф, где рейхсфюрера переодели в гражданскую одежду и предложили изучить маршрутную карту. Эта карта, составленная к моменту его прибытия, включала посещение загадочных мест в городе с четко рассчитанным по времени маршрутом движения. Гимлер, прибывший в Кенигсберг для лечения, должен был пройти по этому исцеляющему пути в утреннее время, не вступая в контакт с посторонними людьми.
В основе составленного маршрута лежали тайные знания, большая часть которых была получена ещё в средние века в подземной тюрьме Королевского замка, где осуществлялись допросы и пытки тех людей, которые выявляли эти целебные энергетические места и умели использовать их в лечебных целях.
Этот день не предвещал для оберштурмфюрера Грюнберга ничего дурного. Ещё накануне он и несколько сотрудников лаборатории были проинструктированы, что в это утро по определённому маршруту будут сопровождать одну важную персону из Берлина и должны исключить любой контакт этого человека с посторонними. Человек, в котором Рудольф безошибочно узнал Гимлера, довольно уверенно пошел к тому месту, где в средние века располагался монастырь-больница для прокаженных. Дальше  маршрут рейхсфюрера пролёг через два моста Кенигсберга к Штайндамской кирхе, от нее резко повернул на юго-восток к одной из башен Королевского замка  и, попетляв по городским узким улочкам, вернулся на остров Кнайпхоф. Действуя по инструкции, доведя рейхсфюрера до места, и, передав его внутреннему сопровождению, Рудольф, ругая по чём зря Гимлера и начинающийся мелкий, нудный дождь, направился к  себе. Дождь становился несносным. Потоки воды сделали город неузнаваемым.
В это время человек, приставленный к Гимлеру, сопроводил рейхсфюрера в комнату, где на оконные стекла голубой и желтой краской были нанесены разнообразные фигурки и знаки, имевшие магическое значение. Подведя сопровождаемого к одному из окон, сотрудник удалился. Гимлер, некоторое время  глядя  вдаль,  видел очертания башен, движение экипажей, ровное течение реки. Но стоило ему посмотреть на стекло и знаковые символы, нарисованные на нем, как вся эта многообразная городская жизнь словно замерла в его сознании.
Войдя в свою комнату, Грюнберг застал в ней пожилого мужчину с большими залысинами, который при его появлении, встал из-за стола.
- Здравствуй, мой мальчик, - направился было к нему незнакомец, но, остановившись в пол шаге, изменившимся упавшим голосом произнёс: «Извините, Вы так похожи на Рудольфа».
На лице Грюнберга появилось приветливое выражение и Керстен, внезапно отрешась от всей своей внутренней жизни, проницательным привычным взглядом принялся разглядывать стоящего перед ним  молодого человека.
- Кто Вы? - наконец спросил он.
- Как кто? - удивился пришедший, - Вы же знаете кто я. Я всего лишь скромный слуга своему Отечеству, напрягающий все свои слабые силы для того, чтобы служение моё было честным. Судьба иной раз не по заслугам помогает мне. Я служу своему Отечеству и отдаю всего себя этому служению,  помогая ему не словом, а делом и делаю то благо и добро, которое в моих силах.
Керстен видел по глазам пришедшего, что иного ответа он не получит. Слова, произнесённые им, были ясны и просты. Доктор слышал подобные слова, они много раз звучали над ним и в нём, но между тем ему показалось, что он их слышит впервые. И вместе с тем, в них было что-то смущающее, словно  прозвучал какой-то неясный упрёк.
-  Вы говорите, добро? - взглянул на пришедшего Керстен, - а Вы уверены, что всегда правильно отличали добро от зла?
Ответ Грюнберга прозвучал спокойно:
- Когда человек долгое время живёт вдали от Родины, не согреваясь её теплом, он окружён ночной темнотой. И в этой темноте, конечно, может принять зло за добро и добро за зло. Но если он душой с Родиной,  он не может ошибиться.
- Рудольф жив? - помолчав, спросил Керстен.
- Три месяца назад был в полном здравии, - кивнул собеседник.
- Что же мне с Вами, милейший, делать? - задумчиво произнес доктор, - было бы наивно представить Вас рейхсфюреру, как  моего племянника.
- Знаете, дядя, - усмехнулся Рудольф, - рейхсфюреру, мне кажется, некогда  позволять себе заниматься мотивами или разбираться,  кто наивен, а кто нет. У нас здесь военный кризис в самом разгаре, или Вы, быть может, не заметили этого,  доктор?
- Очень остроумно, - взглянув на разведчика, усмехнулся Керстен, - впрочем, ведь все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это. - Вы говорите, судьба? - хитро поглядел он на Грюнберга, - а вот мы сейчас посмотрим: рейхсфюрер или гестапо. - Дай-ка мне монетку. 
Рудольф отыскал у себя серебряную монету достоинством пять марок с Гинденбургом.
-  Решка, - представлю как племянника. Орёл - в гестапо.
Ловко, как если бы частенько этим занимаясь,  Керстен подбросил вверх монету и, смачно поймав, стиснул в кулаке.
- Подойди, - пригласил он к кулаку Грюнберга. - Решка,  повезло, - задумчиво поглядев на монету, с некоторым даже разочарованием проговорил Керстен,- пусть идёт, как идёт. Предоставим это дело судьбе.
Вечером того же дня доктор Керстен представил своего племянника рейхсфюреру Гимлеру, находившемуся в хорошем настроении после сна, сморившего его в комнате с раскрашенными стёклами.
За празднично  накрытым столом в одном из залов лаборатории находилось десятка полтора генералов и высших офицеров СС. Среди присутствующих Рудольф узнал  гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха и коменданта Кенигсберга Отто Ляша.
- Управление по делам замков в Берлине, - услышал Рудольф слова рейхсфюрера, обращённые к собравшимся, - преподнесло фюреру небольшой макет кенигсбергского замка, и черный маг Вильгельм Штаульберг в берлинской лаборатории  уже работает с этим макетом. Цель, поставленная фюрером, одна - не допустить русскую армию в Восточную Пруссию до 13 апреля 1945 года. По предсказанию Штаульберга тринадцатого апреля должен произойти "Великий перелом" в пользу Рейха, но при условии, что ни один город Восточной Пруссии не будет взят врагом до этого числа. Вспомните господа, - высокопарно произнёс Гимлер, - то, что Кенигсберг и пруссаки часто появлялись по стечению событий  и "путали карты" мировой истории, так и роковую точку в судьбе императора Франции Наполеона Бонапарта во время битвы под Ватерлоо поставили "черные прусские конники" генерала Блюхера.  Когда Наполеон под Ватерлоо увидел вместо помощи прусскую конницу, он в сердцах воскликнул «Как жаль, что я не сжег Берлин!»  Будем надеяться, что и в этот раз  Пруссия не даст сжечь Берлин".
Фридрих, господа, - покрутил головой рейхсфюрер, отыскивая в кругу собравшихся, группенфюрера Штумфа, - собрал на Кнайпхофе людей, которым,  как он полагает,  в силу их природных  или приобретённых способностей, по силам решать задачи глобального масштаба. И что  важно - без малейшего участия со стороны Рейха,   вообще без всякой помощи из вне. Такая вера в безграничные возможности человеческого разума достойна того, чтобы за неё выпить. За группенфюрера Штумфа! - поднял наполненный бокал Гимлер, - за человека эпохи нового Возрождения. 
- Кстати, Фридрих, - пригубив, отставил он бокал, - как у нас идут дела по линии алкоголика Черчиля и уголовника Рузвельта? - Они должны быть выведены из игры.
- Мы помним, экселенц,-  наклонил голову Штумф, - и прилагаем к этому все усилия.
- И ещё, Фридрих, - взглянул в сторону группенфюрера Гимлер, - я хотел бы услышать твоего пророка Шура. Пусть он развеет туман нашего неведения.
Через некоторое время в зале появился  Ганс Шур.  Лицо Шура было спокойно, и только худые руки старого пророка, трогающие амулет, висевший на груди, немного подрагивали.
- Ганс, ты и сейчас видишь гибель Рейха? - обратился к старику со снисходительной улыбкой Гимлер.
- В своё время  я писал скромное письмо нашему фюреру, где предупреждал о возможных последствиях войны с Россией. Я люблю Германию, и мне хотелось, чтобы у неё не было неприятностей. Ответа, увы, не последовало, - ясновидящий поджал губы, направив на рейхсфюрера чёрные без зрачков глаза.
- А ты не хочешь напророчить мне? - рейхсфюрер был окончательно загипнотизирован, чувствуя, как по его телу разливаются сладостные  струйки боли, - я хочу знать моё будущее.
- А Вы не боитесь? -  Лучше не заглядывать в зеркало будущего - оно может быть ужасным
- Мне нечего бояться, - надменно улыбнулся Гимлер, - покажи, на что ты способен.
Прорицатель подошёл к Рейхсфюреру, улыбнулся, прощая фамильярность,   взял руку Гимлера, прикрыл коричневые веки и словно задремал. Его сухие пальцы подрагивали у рейхсфюрера на ладони, а тот снисходительно поглядывал на собравшихся и улыбался. Шур открыл глаза. Они были выпуклые, круглые с бронзовым отсветом, как спелые сливы.
- У Вас большое будущее, рейхсфюрер, но в мае следующего года Вам лучше не встречаться с англичанами.
- За твою шутку мне хочется тебя наградить, - улыбнулся Гимлер.
Место Гимлера занял  гауляйтер Кох.  Прорицатель сжал пальцами его пухлую короткопалую  ладонь. Закрыл глаза, погрузившись в созерцание неведомого, ненаступившего будущего. Гауляйтер терпеливо ждал, позволяя магу эксперементировать. Ясновидящий открыл глаза, они полыхнули жутким потусторонним светом.
- Путешествие на ледоколе в Данию для Вас херр гауляйтер таит некую опасность.
Кох, неудовлетворённо  пожимая плечами, уступил место военному коменданту Ляшу.
- Вам генерал, - взглянул на него Шур, - надо бояться числа тринадцать. Оно будет Вас преследовать и после войны.
Рудольф видел, каким непосильным трудом занят старик Шур, как вторгается в запретные миры, производя в них смятение, как рушит закономерность времён, обгоняя череду зарождающихся событий.
- А что ты думаешь о судьбе Кенигсберга? - холодно поинтересовался Гимлер.
- Для города будут самыми тяжёлыми три апрельских дня, - вяло ответил кудесник, тусклым взглядом поглядев на рейхсфюрера.
- А можешь ли ты угадать своё будущее? - улыбнулся Гимлер.
- "Как мщение судьбы пророку, - глухим голосом произнёс Шур, - всё знать и ничего не мочь"... 


Глава 9

Подчас прошлое так же трудно объяснить, как предугадать будущее, но так же легко изменить историками, как изменяется один и тот же пейзаж, в зависимости от времени суток.
Как художник, Черчиль не любил серое английское небо - это биографы потом будут утверждать, что он прекрасно чувствовал цвет. Сейчас премьер-министр Англии, глядя в окно своего кабинета, не замечал серой, дождливой мглы, нависшей над Лондоном. Причиной такого состояния Черчиля были периодически усиливающиеся головные боли и сводки о наступлении войск Монтгомери, результат которого оказался почти катастрофическим. Сомнение вызывало и наступление Паттона в районе Бастони. Сообщения, приходившие оттуда, были малоутешительными.
Ночь на 6 января 1945 года для семидесятилетнего премьер-министра обещала быть бессонной. Головная боль мешала ему начать писать обращение к Сталину.
Достав бутылку, Уинстон плеснул виски в стакан, выпил. Боль немного отпустила. Улыбнувшись, вспомнил давнее своё выступление в палате общин. Уинстон, назначенный министром финансов, делал первое представление бюджета, обставив его как небольшое театральное действо. Водрузив портфель с бумагами на трибуну, он достал бутылку виски и сказал, наливая стакан: "Прежде, чем укрепить ресурсы страны, мне нужно подкрепить собственные ресурсы". Депутаты оживились. Леди Астер, член палаты общин, которую Черчиль называл про себя "старая лядь", сухо заметила: "Нам давно пора следовать американским путём и принять закон о запрете алкоголя". Уинстон поклонился ей и кратко заметил: "Я уважаю Ваши благородные цели, однако, позвольте мне следовать своим путём".
Судьба дала этому человеку слишком много, чтобы ограничиться двумя датами на могильном камне. Итог двадцатилетия своей блестящей карьеры сорокавосьмилетний  Уинстон подвёл со свойственной ему афористичностью: "Я и глазом не успел моргнуть, как оказался без работы, без места в парламенте, без партии и даже без аппендикса". Он был старше своего рано ушедшего отца и, казалось, что всё в его жизни уже случилось, и всё было позади. Побег из бурского плена, больше похожий на авантюру, сделал двадцатипятилетнего отставного лейтенанта кавалерии и восходящую звезду  британской  журналистики национальным героем. В двадцать шесть лет - триумфальное избрание в парламент.  В тридцать один - переход из партии в партию и министерский портфель. Первая и последняя женитьба в тридцать три года на американке, с таким же именем, как и у матери - Клементина. Родилась дочь, про которую он не уставал повторять, что она прелестна,  а когда его спросили: "Должно быть, она похожа на мать?" - он с гордостью возразил: "Что вы! Вылитая я". Потом произошел скандал с суфражистками, которых он возненавидел на всю оставшуюся жизнь и жестокое рвение на посту министра внутренних дел. Далее была отставка и немедленное возвращение в правительство, на этот раз в качестве военно-морского министра. На этом посту он обнаружил редчайшее свойство - предугадывать технические и технологические аспекты будущей войны. В период  Первой  Мировой войны его жизнь сопровождалась взлётами и падениями в политической карьере. Происходили изменения мира, которые он не хотел замечать. Последовала отставка с поста министра вооружения. Это подвигло Уинстона вместе с Клементиной уехать на юг Франциии и взять в руки кисть. Солнечный небосвод Средиземноморья приводил его в такой восторг, что он считал день пропавшим, если не успевал написать хотя бы двух картин. Живопись была прекрасна тем, что занимала только зрение, голова работала над другим и другое для него было главным. Черчиль рано научился зарабатывать деньги литературным трудом, и это занятие для него стало продолжением политики. Он задумал многотомную эпопею о  Первой Мировой войне. У него была феноменальная память - помнил все дебаты в пармаменте, все подробности хода войны так же хорошо, как тысяча двести строк из книги Макколея о древнем Риме, которые Черчиль выучил наизусть в школе Хароу и запомнил навсегда. Один из приятелей, навестивших его, поинтересовался: "Уинстон, чтобы забыть войну, я много рисую. А что делаешь ты?"
- Я пишу книгу о войне, - ответил Черчиль.
- Но это же всё равно, что раскапывать кладбище! - воскликнул приятель.
- Да, - помолчав, согласился Черчиль и добавил, - но при этом ожидаю воскрешения.
Многотомник, названный им "Мировой кризис", был скорее личной драмой Черчиля, чем отвлечённым историческим трудом. Изгнанный из правительства в разгар войны, он был потрясён тем, что его принудили стать  наблюдателем трагедии, помещённым самым жестоким образом, в первом ряду.
Масштаб трагедии после подведения итогов он запомнил до конца своих дней. Британия потеряла миллион человек. Черчиль никогда не интересовался жизнью так называемых простых людей, но обладал живым воображением, а потому представлял погибших миллионом деятельных людей, без которых  Англия не может быть такой, какой могла бы стать. В школе он был плохим учеником и учил только то, что ему нравилось. Он любил войну и её уроки запомнил навсегда. Одним из первых Черчиль понял угрозу, исходившую от Гитлеровской Германии, и призвал "забыть тяжёлое прошлое и создать тройственный союз с Францией и Россией", но на беду не был услышан.
Гитлер сразу разглядел в нём опасного врага, и не было для него лучшего знака, определяющего поведение лондонского правительства: "Если в нём нет Черчиля, из такого правительства можно вить верёвки. Если Черчиль вернётся - Англия готова воевать". 
Боль вновь дала о себе знать.
- Сколько это будет продолжаться? - вновь отхлебнув виски, подумал Уинстон, - он должен был  ещё полгода назад добраться до этих кенигсбергских колдунов. Головные боли начали его преследовать с тех самых пор, когда секретные службы доложили ему, что с его куклой работают в Кенигсберге, где-то в районе острова Кнайпхоф. Он плохо знал  этот немецкий город, но хорошо знал возможности людей, втыкающих в куклу, похожую на него, серебряные иглы с янтарными шариками. Ещё в Африке Уинстон был наслышан о  подобном колдовстве «Вуду». К тому же, он не хотел, чтобы секреты достались  русским, довольно успешно продвигающимся на фронтах в этом направлении. Поэтому, планируя прошедшим летом авианалёт на город под кодовым названием "Кисть викинга", он лично сам указал примерные цели. По расчётам сорок тысяч тринадцатикилограммовых бомб "Рыжий викинг", начинённых напалмом, должны были сыграть роль очищающего огня, который сделает город огромным костром. Но отснятые снимки его огорчили: не смотря на большие разрушения, объект не  был уничтожен.
Голова прояснилась и Уинстон, закурив сигару, взял ручку.
"На Западе идут тяжёлые бои", - вкладывая в эти нелёгкие слова свои мысли, вывел он  первую строчку. Дальше пошло легче: "Генералу Эйзенхауеру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших важнейших решениях. Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление в районе Вислы или где-нибудь в другом месте, в течение января?"
Текст был представлен Сталину вечером шестого января. Прочитав послание, главнокомандующий  расценил его как деликатный и завуалированный крик о помощи.
Через день Черчиль получил ответ.
"Учитывая положение союзников на Западном фронте, - писал Сталин,- ставка Верховного  главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному фронту не позже второй половины января".
Уинстон не скрывал своей радости в ответе Сталину:
"Я весьма благодарен Вам, - писал он, - за Ваше волнующее послание. Я переслал его генералу Эйзенхауеру только для его личного сведения. Да сопутствует Вашему благородному предприятию полная удача".
Историки подсчитали, что Черчиль работал по девяносто четыре часа в неделю. Был в курсе всего и научился не вмешиваться в тактические решения военных, не выпуская из рук  стратегических задач. Он всё время помнил страшную цифру - один миллион. Уинстон шёл на конфликт ни только со Сталиным, но и с Рузвельтом, чтобы на два года оттянуть открытие второго фронта. Он знал о жертвенном героизме Красной армии, ценил его и по-своему сочувствовал русским вдовам и сиротам. Англия вела войну на многих фронтах - в океане и в небе, она защищала свои имперские интересы, и всё же главным для Черчиля было - беречь британцев. Это ему удалось. Во Второй Мировой войне Англия потеряла меньше всех из союзников.


Глава 10

Догорал короткий зимний день.
Над незамёрзшим Прегелем висела морозная дымка, тянуло промозглой сыростью. Первый, выпавший на Рождество  снег, растаял и новый прочно лёг только после Нового  года.
Сейчас, поджидая Марлен, прохаживаясь взад-вперёд вдоль берега, Рудольф протоптал в снегу узкую тропинку.  Марлен задерживалась, что было не в её правилах.
Поглядывая в сторону, откуда должна была появиться женщина, он анализировал сложившуюся ситуацию прошедшего дня.
В чувствах людей, оценивающих сложные исторические события, чаще всего преобладает эмоциональная оценка явлений.  Между тем, когда речь заходила о тех событиях, к  которым была причастна деятельность  лаборатории, оберштурмфюрер Грюнберг внешне оставался холодным и рассудительным.  Только однажды, читая в старом фолианте о том, как маги Кнайпхофа по приказу Наполеона Бонапарта в период его русского похода работали с макетом Московского кремля, Рудольф почувствовал подбирающуюся к сердцу тревогу. Сегодня схожее чувство напомнило о себе, когда он проверял закладку тайника у могилы Канта. Специального знака, сообщающего о том, что для него имеется послание,  в условленном со Смирновым месте, не было.
В последней шифровке центру разведчик сообщал, что сорок два человека, составляющие структуру лаборатории,  в отличие от тридцати человек лаборатории Берлина, последние три года проводили опыты по реализации многоплановых убийств. Используя исследовательские материалы "Руны домов",  строительная организация, возводившая дома по всей Германии закладывала в геометрическую конфигурацию строений ключ, посредством  которого можно было убить живущего в нём человека, если он оказывался вредным и опасным для Рейха. После муссированного воздействия на дом через определенные коды низкочастотным электромагнитным полем , человек умирал от сердечного приступа или выбрасывался в окно. Грюнберг знал, что среди убитых таким образом были журналисты, писатели и другие представители творческого труда. 
Проанализировав  свои ощущения, Рудольф пришёл к неутешительному для себя выводу, что чувство тревоги родилось в момент утреннего посещения группенфюрера Штумфа, обратившего на него внимание после памятного представления Гимлеру.  Чем чаще разведчик встречался со Штумфом, тем сильнее укреплялся во мнении, что группенфюрер - величайший наглец и мистификатор, способный задурить голову любому человеку. Во время своего посещения  Рудольф неожиданно для себя  испытал  неосознанно возникшее к группенфюреру тёплое чувство симпатии и почти сыновью привязанность. Находясь  в добром расположении духа, угостив Рудольфа французским "Наполеоном" - другого не употреблял - группенфюрер, изучающе глянув на него, снисходительно сказал: " Умнейшим человеком был  автор "Женщины в белом" - Уилки Колинз. Тело, - процетировал он, -  находится во власти самого всесильного из властителей - химии". 
- Это написано, - помолчав, продолжил он, - за десятки лет до того, как военные обратили внимание на химию. Дайте мне химию, - усмехнулся Штумф  и,  в то время, когда Гёте задумывал "Фауста" и садился за стол, чтобы воспроизводить задуманное, воздействуя на его тело несколькими крупинками, подмешанными в пищу, я смог бы довести его разум до состояния, при котором его перо начало бы плести несусветный вздор.
Произнеся это, группенфюрер не спеша выдвинул из стены незаметный шкафчик с блестящими цилиндрами снабжёнными наклейками: симпатия,  доверие, откровенность, подозрение, ярость, недоверие переходящее в ненависть.
- Ты, Рудольф, не поверишь, - вздохнул группенфюрер, - но эти дурные головы срезали финансирование по аэрозолям. Боже мой, какое было перспективное направление! Впрочем, я знаю, - добавил задумчиво он, - кому можно уступить некоторые идеи. Правда, стендовые испытания придётся проводить на свой страх и риск. Как ты думаешь, Рудольф, почему обычного преступника поймать легче, чем выследить и обезвредить маньяка?
- Но Вы, группенфюрер,  сейчас тоже не в противогазе, - заметил Рудольф, - мы с Вами дышим одним воздухом.
- Дышим, - усмехнулся Штумф, - да только на меня эта штука не действует.
- Почему? - поинтересовался Грюнберг.
- У меня, видишь ли, другая группа крови, - довольным тоном ответил группенфюрер.
Рудольф допил коньяк. Напряжённости не было.
- Вся жизнь станет вертепом с марионетками, - мельком подумал он, - страшный сон, - встряхнул он головой, - смерть будет понарошку, любовь будет приснившейся, подлость окажется наваждением  забывшегося мозга, не будет искренних чувств, высоких побуждений и низменных страстей. Ничего такого в жизни не будет! Будет только сон, видение и морок. 
Пройдя  тропинку до конца, Рудольф развернулся и замер. Стройный силуэт Марлен показался в воротах лаборатория. Заметив его, она приветливо помахала рукой и стремительной походкой направилась в его сторону.  Подойдя к нему, Марлен улыбнулась, но в уголках губ стыла какая-то отрешённость. На его немой вопрос, она отвела глаза в сторону.
- У меня, Рудольф, сегодня выдался тяжёлый день. Пойдём побродим по "философской тропе", - предложила она.
И они не спеша двинулись в надвигающуюся на город ночную мглу по тем улочкам,   где когда-то ступала нога великого философа. От многих современников ускользнула одна очень странная черта в поведении философа: свои ежедневные утренние прогулки Кант всегда совершал по одному и тому же маршруту, разнообразя свое движение  на так называемой "философской тропе" тем, что  шел то по левой стороне дороги, то по правой, то посередине, то волнообразно.  Именно так они и бродили в этот тихий зимний вечер по старым, узким городским улочкам, пока вновь не оказались на Кнайпхофе.
У могилы Канта Марлен остановилась.
- Я знаю Рудольф, ты иногда бываешь здесь.
- Это тихое место наводит на размышления, - усмехнувшись, взглянул он на неё, - что можно понять, измерив череп деревянной линейкой? - Странная судьба у этого великого человека, которого даже после смерти не оставляют в покое.  Говорят, что философ был точен во всем и даже в определении собственной смерти.
- Рудольф, ты не совсем прав, - тронула его за руку Марлен, - к расчету своей смерти Кант не имел никакого отношения, дата смерти ему была сообщена в 13 лет, когда у мальчика умерла мать. С четырнадцатого века маги Кнайпхофа делают такие расчеты, используя сложный солнечный рунический календарь. Сфера предсказаний и пророчеств, - улыбнулась она, -  была, как это ни странно, не под силу философу.
Очередной раз Марлен и  Рудольф остановились почти в центре острова. Рассчитать центр  было не сложно. Кнайпхоф имел четыре угла, проведя  из которых диагонали,  получалась занимательная фигура, составлявшая столько же треугольников.  Поднявшаяся луна отбрасывала на снег  длинные неподвижные тени мужчины и женщины. Рудольф держал Марлен за руку. Он никогда не испытывал такого светлого чувства, которое родилось в нем к этой женщине здесь, на чужой земле среди врагов. Сейчас он видел её потемневшие глаза, вглядывающиеся в него вдумчиво и серьёзно, и ощущал тёплую истому её руки.
- Я люблю тебя, Марлен, - произнёс он вечные слова тоном, которым говорят мужчины единственной женщине на целую жизнь.
-  В этом месте, - помолчав, с неподдельной грустью улыбнулась она, самому заядлому лжецу не удаётся обмануть девушек пустыми признаниями. Здесь маги Кнайпхофа могли  вычислить самый удачный день для свадьбы и предупредить молодых о том, что могло  бы  угрожать их счастью. 
Обняв, он нежно притянул её к себе.
- Что же может помешать нашему счастью? - С волнующей теплотой в голосе спросил он.  В этот момент она отстранилась, и луна осветила побледневшее лицо - в её глазах  он увидел страдание. 
- У нас нет будущего, Рудольф, - одними губами прошептала женщина, - я знаю кто ты. Марлен осторожно освободилась из его объятий и, не спеша, двинулась вперёд.   Рудольф догнал её, взял под руку. Какое-то время они шли молча.
- Сегодня из гестапо привезли мужчину - это был русский разведчик, - нарушив тишину, тихо произнесла Марлен, - он был в плохом состоянии, и меня  попросили с ним поработать. Когда в гестапо так молчат, уж ты мне поверь, значит,  что-то знают.
- Помню, Фридрих сказал, что ты у нас крупный специалист, - помолчав, усмехнулся Рудольф и поинтересовался, - тебе это доставляет удовольствие?
- Глупости, - Марлен обиженно мотнула головой, - считаешь меня, уж не знаю кем, никакая я не садистка.
- Извини, - смущённо произнёс он и легко рассмеялся, - представил тебя с клещами и всякими там острыми железками.
- Рассуждения дилетанта, - подобие улыбки озарило её лицо, - клещи это средневековье,  а  тогда  не умели предавать процессу получения информации ни научной основы, ни утончённости. Есть целая наука об этом, - она нахмурилась  и тихо обронила, - я сделала так, что они о тебе никогда не узнают.
Рудольф понял и оценил её чувства к себе.
- Ты очень рисковала из-за меня, Марлен, - со строгой твёрдостью произнёс он.
Они остановились. Тени их слились...
Выпустив Марлен из объятий, он некоторое время молча глядел на нее.
- Что бы ни произошло с нами в дальнейшем, я всегда буду помнить о тебе, Марлен.
Они медленно двинулись вдоль Прегеля. Через некоторое время Рудольф тихо спросил:
- Что с тем мужчиной? 
- Они его увезли, - произнесла Марлен.


Глава 11

Верный своему союзническому долгу  по отношению к западным державам и, учитывая настоятельную просьбу Черчиля, Советский Союз ускорил подготовку новой,  крупной операции  и пересмотрел сроки её начала.
Борьба за Восточную Пруссию началась тринадцатого января 1945 года наступлением третьего Белорусского фронта под командованием генерала Черняховского.
Пелена тумана и мокрого снега ограничила видимость и затруднила работу авиации, поэтому вся ответственность за обеспечение наступления легла на артиллерию. Несмотря на двухчасовую артиллерийскую подготовку, значительная часть огневых средств противника уцелела, и наступающие батальоны первого эшелона были встречены плотным орудийно-пулемётным огнём. Сокрушая упорное сопротивление гитлеровцев, войска фронта медленно, но настойчиво продвигались вперёд. За две недели кровопролитных боёв, в ночь на двадцать седьмое января, передовые части Советской Армии достигли внутреннего оборонительного обвода крепости Кенигсберг.
Пытаясь нанести контрудар, и зайти в тыл наступающим Советским войскам, третья танковая армия под командованием генерала Рауса увязла в снегу. Снежная метель, поднявшаяся накануне, превратилась в настоящий буран. Снег валил, не переставая, занося дороги и просёлки, делая их с каждым часом всё не проходимее. Метель сковывала действия  немцев. В глубоком снегу буксовали машины, не помогали даже цепи натянутые на колёса. В сугробах застревали "тигры", "пантеры" и самоходные установки.
Советской кавалерией, имевшей в условиях бездорожья, огромное преимущество перед пехотой, контратакующий противник был разбит и более двадцати тысяч солдат попали в плен.
Переоценивая оборонительную мощь крепости Кенигсберг, Советское командование перенесло направление главного удара на Земландский полуостров, чтобы полностью, овладев им, перерезать идущие из Кенигсберга на запад сухопутные коммуникации и захватить Пилау, через который осуществлялась снабжение группы армий «Север» морским путём. Тридцать первого января Кенигсберг был окружён со всех сторон. Однако, русские не предприняли ни каких мер по быстрому овладению городом. Поэтому штаб четвёртой немецкой армии под командованием генерала Мюллера, принявший после отвода третьей танковой армии в начале февраля всё управление соединениями в Восточной Пруссии, получил приказ прорвать блокаду и отодвинуть линию фронта на северо-восток, чтобы на длительное время обеспечить снабжение Кенигсберга.
Девятнадцатого февраля немецкие войска, находившиеся в осаждённом Кенигсберге, при поддержке наиболее боеспособной пятой танковой дивизий СС, начали прорыв. За два дня непрерывных боёв, они встретились на шоссе Кенигсберг - Пилау  с войсками, наступающими с запада. Несмотря на последующие ожесточённые бои, попытка отбросить советские войска до линии Кенигсберг - Кранц из-за превосходства русских успеха не имела. Всё же связь с крепостью немцам удалось сохранить до первых дней апреля.
Для Кенигсберга наступило некоторое облегчение, вдохнувшее в осаждённых новые надежды.
____________________


Ночь выдалась неспокойной. Камин остыл. В комнате было прохладно. Безжизненный свет луны, проникая сквозь неплотно закрытую штору, слабо освещал комнату.
Лицо Марлен, попавшее в полосу лунного света, было бледным. Женщина спала тревожно -  ворочалась, всхлипывала.  Жалея ее, Рудольф понимал, что Марлен и во сне одолевают те же тяжелые мысли, что и его. В думах об их будущем,  черты которого были ему не ясны, он  почти всю ночь провел без сна.
-  Наступает время нового поворота  и новых опасностей, которые ждут их, - думал он. «Опасности эти велики, они охватывают со всех сторон, грозя за малейшую оплошность низвергнуть в Великую пустоту. Но придет время - тучи рассеются, опасности минуют, и вновь появится солнце», - таковы были предсказания судьбы, основанные на твёрдых, незыблемых природных указаниях, преподанных ему стариком Шуром.
В конце марта ясновидящего, напомнив о его неудачном предсказании, казнили в гестапо. Шур  знал о своём конце. За день до этого старика посетил плотного телосложения мужчина с бритой головой, по внешнему виду напоминавший мясника, который молча показал прорицателю большой стальной гвоздь. После его ухода, Шур позвал к себе Рудольфа и, сняв с себя рунический медальон, с которым никогда не расставался, глянув куда-то мимо, протянул его Рудольфу и печально произнёс: "Он теперь твой. Ко мне приходил Людвиг…"
Вся деятельность лаборатории содержалась в глубокой тайне. По секретным инструкциям люди, обладавшие  информацией особой важности,  и после смерти попадали под особый контроль. Для этого использовался стальной гвоздь Людвига, который готовился заранее и показывался ещё живому человеку.  Это был большой  гвоздь со шляпкой, который вбивали в лоб покойного.
Известие о смерти Ганса Шура навело Грюнберга на мысль об иллюзорности земной славы. В одной из старых книг было написано, что слава и смерть - сёстры. Но из сестёр, по отношению к человеку, слава казалась ему  более привередливой,  своевольной и несправедливой. Ведь даже тогда, когда, сопровождая его на долгом жизненном пути, она и прикоснется к нему своим лёгким крылом, нельзя расслабляться ни на миг. Сыскав славу, положиться на неё невозможно - она испытывает человека и всегда находит завистников, желающих его погубить.
Вечером, когда он показал медальон Шура Марлен, она задумалась и, чуть помедлив,  молча сняла с себя небольшой изящный медальон  с изображением чудной женской головки.
- Пусть и этот медальон хранится у тебя, - поймав его  вопрошающий взгляд, попросила она. - Я  тебе когда-нибудь всё расскажу.
После этого Марлен какое-то время  была молчаливой и задумчивой.
Позднее Рудольф узнал, что на серебряном медальоне изображена богиня Рома - покровительница Рима. Предание о ней гласило, что это была мужественная и жестокая женщина, наравне с мужчинами искусно владевшая мечом, не расстававшаяся с боевым шлемом легионера и во всех сражениях идущая впереди.
Из рассказа Марлен следовало, что до войны в Кенигсберге было несколько известных в Европе астрологических школ. 
В черный день - 9 июня 1941 года, ровно за 13 дней до начала вторжения в СССР в Кенигсберге не стало ни одного астролога. Большая часть их была арестована и расстреляна, а газеты и журналы получили указание не печатать астрологических прогнозов.
Причиной уничтожения астрологов Кенигсберга послужили мистические расчеты лаборатории, сыгравшие в этой акции ключевую роль.
Акцию получила кодовое название "Рома", и ее поручили провести женщинам, прекрасно понимая, что именно слабый пол является самой благодатной аудиторией для астрологических внушений и для того, чтобы подчеркнуть, что есть женщины, принадлежащие к высшей расе, не забивающие себе голову всякими предсказаниями. По завершению акции в награду им выдали небольшие изящные медальоны с изображением чудной головки богини - женщины, наводящей ужас на легионы врагов.
-   Я не была непосредственной участницей акции, - рассказывала Марлен. -  В то время я была стажеркой при лаборатории и моя задача заключалась в ведении документации. Мы, немцы - педантичная нация. После смерти Шура этот медальон напоминает мне о моем моральном участии в убийствах  невинных людей.   
Жестокое время всегда ищет опору в древности, - подумал тогда Рудольф, -  и, как правило, находит. С приходом к власти нетерпимых людей многое исчезает из жизни. Становится  она от этого хуже или лучше - каждый решает для себя сам.
С самого начала своей деятельности в лаборатории «Кенигсберг-13»  внимание Рудольфа привлёк к себе Отто Фриш, работающий инженером в техническом отделе.  Своей внешностью инженер напоминал жюльверновского профессора того времени, когда наука, не превратившаяся ещё в пугало для слабонервных двадцатого века, оставалась в глазах многих обывателей безобидной забавой или панацеей от всех бед.
С седой шевелюрой, подчёркнуто мягкий и вежливый, господин Фриш, - думал Грюнберг, - был парадоксом Рейха. До того, как попасть в лабораторию, инженер, знаток египтологии, некоторое время был в войсках Роммеля в составе специальной группы, занимавшейся в Африке поисками Святого Грааля. Жил инженер с семьёй в одном из особняков, где размещался архив и библиотека лаборатории. Когда Рудольф впервые увидел Фриша, он подумал, что этот человек не может быть убийцей - у него было честное, благородное лицо и добрые глаза. Они незаметно сблизились, и как-то инженер пригласил его к себе. Стены комнаты, куда Фриш провёл его в нарушение инструкции, были исписаны иероглифами, сопровождавшимися таинственными знаками.
- И Вы  во всём этом разбираетесь? - кивнул в сторону надписей Рудольф.
- Это тайна Тотта, - мельком взглянув на надписи,  ответил инженер.
- И что там  этот Тотт написал? - усмехнулся Рудольф.
- "Я могу послать тебе, если захочу этого, смерть через нос, рот, глаза и уши, ибо я повелитель воздуха, света и звука", - с пафосом процитировал Фриш.
- Однако пренеприятный субъект, этот Вш Тотт, - заметил полушутя, полусерьёзно Рудольф.
- Тотт был основателем магии, - пояснил Фриш. - Эти иероглифы я срисовал со стены  внутри пирамиды в Сукузу - усыпальницы царей пятой и шестой династии. Это самые старые письмена и формулы, которые  известны на земле, открывающие  путь к тайнам  древней науки. Вы, наверно, Рудольф, знаете, что египетским жрецам было известно электричество. Я бы прибавил, что эти жрецы знали самые сокровенные силы природы, которые мы только начинаем познавать, что позволяло им проделывать массу необъяснимых вещей. Едва стал известен текст надписи, мне многое стало понятно. Кое-что из расшифрованного мною, нашло практическое применение. Помните, Рудольф, пословицу, - улыбнулся он, - "свечу не задует, но в гроб уложит". Это о сквозняке, - пояснил он. - Гостевой стульчик, на котором вы так удобно сидите, может быть идеальным орудием убийства, посади я вас к открытому окну.
В спинке стула Рудольф рассмотрел маленькие дырочки, словно проделанные древесными жучками,  движущимися по сложному узору.
-  Трёх минут довольно, - пояснил  Фриш, - чтобы ваши лёгкие стали чёрными.
Сколько потом Рудольф не пытался разговорить Фриша,  больше информации от загадочно улыбающегося инженера, получить ему не удалось.
Сейчас, лежа рядом с Марлен и, думая о ней, о Фрише, Рудольф понимал, как глубоко изменил фашизм  человеческое в немцах.
- Нет вернее способа подчинить человека, - вспомнил Рудольф высказывание группенфюрера Штумфа, - чем преломить его логику, как сухую палку и дать взамен новую. Он вцепится в неё, словно слепой в посох. В сущности, - подводил черту группенфюрер, -  так и действовали Будда, Христос, Мухамед и наш фюрер.
-  Но новая логика, навязанная своим соотечественникам Гитлером, - думал Рудольф, - была изначально нечеловечески ужасна своим воздействием на людские  души.


Глава 12

Конец марта и начало апреля в Кенигсберге выдались тёплыми. Снег стаял, а ветра, налетевшие с залива, обсушили  серую брусчатку мостовых. Пенье птиц перемешивалось с приглушёнными звуками канонады, доносившейся со стороны Земландского полуострова, где под ударами Советских войск таяли остатки четвёртой немецкой армии. Сжимая немецкую оборону у полуострова Бальга, там шли непрекращающиеся бои. 
Окруженный со всех сторон Кенигсберг впал в обреченность мучительного ожидания. Радио захлёбывалось призывами из Берлина сражаться до последнего защитника крепости. Предпринятая попытка  локального прорыва в западной части города, на которой настаивали, прежде всего, местные руководители фашистской партии, стремившиеся спасти свою жизнь, провалилась.
Ввиду серьёзности обстановки, складывающейся в городе, в лаборатории на острове начались планомерные работы по временному свёртыванию её деятельности. В разных местах городских подземелий проводились закладки тайников, в которых размещались наиболее ценные материалы и разработки лаборатории.
Утром оберштурмфюрера Грюнберга вызвал к себе в кабинет группенфюрер Штумф.  В кабинете Штумфа царил хаос – шкафы и сейфы были раскрыты, на большом столе грудами высились, подготовленные к упаковке в ящики,  папки с документами.   
Войдя в кабинет, Рудольф встретил совершенно неузнаваемого Штумфа. Последние бессонные ночи, проведенные группенфюрером в лаборатории, наложили отпечаток на его внешность. Перед ним предстал худой, жилистый,   моложавый немец с надменным выражением усталого лица.  Рудольф долго вспоминал, кого напоминает ему группенфюрер Штумф в новом его обличии, пока, наконец, не вспомнил картину Репина "Не ждали". В лице группенфюрера, как и в лице возвратившегося из ссылки каторжанина, стыл немой вопрос ожидания.
- Что делать, оберштурмфюрер? - Худею, - не оставил без внимания недоумение Рудольфа Штумф, - так сказать, меняюсь вместе с Рейхом.
-   С Рейхом? - удивился Грюнберг
- С Рейхом, - подтвердил группенфюрер, - жилистые да костистые легче переносят голод и невзгоды. Полнота, оберштурмфюрер, ассоциируется в сознании народа с удовлетворением плотских страстей. К толстякам относятся снисходительно во времена относительного благополучия, но их начинают ненавидеть во времена лишений и политической нестабильности.
Пройдясь  по кабинету и, немного помолчав, он глухо произнес: 
-  Дерьмовое это дело, проигрывать войну, -  брезгливо поморщился он, - на фронте, там хоть героизм проявить можно. А так, - взглянул он на Рудольфа, - что остаётся делать нам, скромным служителям Рейха, в складывающейся ситуации? - Только читать древние рукописи и скорбеть. 
В лице Штумфа что-то дрогнуло.
- Для меня сейчас лучшее – уйти в отставку, -  окрепшим голосом, в котором чувствовалась выношенность решения,  произнес он, потерев пальцами виски. – Мне не обязательно оставаться в  Германии. Я хочу приобрести остров где-нибуть в Полинезии, подальше от цивилизации. Я бы позаботился, чтобы ненужные люди меня не беспокоили, открыл бы на острове школу предсказателей и спокойно провел там остаток своей жизни. Как там у Гёте? – после паузы произнес он, - «Находят счастье, где покой и воля".
Глядя на Штумфа, Рудольф пытался понять его внутреннее состояние. Грюнберг интуитивно почувствовал в этой рискованной открытости группенфюрера, таящуюся опасность.
-  И как Вы думаете это осуществить в сложившейся ситуации? – открыто взглянул он на Штумфа.
-  Я знаю, о чём Вы подумали, Рудольф, - сверкнул глазами группенфюрер.
Слова, "я знаю, что Вы подумали", таили в себе опасность, и Грюнберг решил  разрядить напряженную обстановку.
-  Я готов составить Вам на острове компанию, - улыбнулся он, - хоть сейчас,   прямо из кабинета.
Штумф не прореагировал на эту фразу и серьезно продолжил:
- Я не могу сейчас оставить Рейх, оберштурмфюрер, - тихо произнёс он, - пока не исчерпаю всех своих и чужих возможностей, - бросил Штумф быстрый взгляд на Грюнберга, - я не могу, как гауляйтер Кох сойти с дистанции. Мной уже отданы необходимые приказы отделам на случай захвата  города русскими.
-  Город ещё надо взять, - возразил Рудольф, - но, прежде чем Вы поставите мне задачу, так сказать, исчерпаете мои возможности, я бы хотел знать, хотя бы в общих чертах,  конечную цель.
-  Я, Рудольф, не могу Вам приказывать, но, в случае положительного решения моего вопроса,  я научу Вас видеть сквозь стены, - взглянул на него Штумф, - гипнотизировать с помощью стеклянного шарика булавки, приколотой к галстуку, предсказывать ближайшее будущее по положению луны относительно креста любой кирхи, определять верность  женщины по левой стороне листа фикуса, научу гадать по глазу рыси.
-   И разбираться в формулах Тотта? - улыбнувшись, спросил Грюнберг.
-  Обещаю, оберштурмфюрер, -  проникновенно искренне, как и положено при обмане, произнёс группенфюрер, - я знаю Вас беспокоят формулы Тотта. Я расскажу про них, хотя не думаю, что Вам это, оберштурмфюрер, доставит удовольствие.  И так, перейдем к Вашему заданию. Вы, Рудольф, понимаете, для чего я Вас вызвал?
- Я думаю, Вам необходим анализ пророчеств Шура, - попробовал угадать Рудольф.
- Мне не нужен предсмертный бред этого старика, оберштурмфюрер, или, как  Вас там… Грюнберг? – тихий, напряженный голос группенфюрера прозвучал для Рудольфа, словно громовой голос шарфюрера на плацу. - Ваша задача заключается не в том, чтобы сообщить мне кто победит или кто проиграет, это мне и без Вас известно, а в том, чтобы предоставить мне все возможные и невозможные варианты окончательного исхода. Я думаю, - открыл карты группенфюрер, - Ваши шведские или английские друзья могут в этом оказать необходимые услуги. Я ясно излагаю свои мысли, оберштурмфюрер?
Грюнбегр внутренне расслабился. Он понял, что заблуждение Штумфа по поводу его принадлежности к шведской или английской разведкам, может сыграть положительную роль в его дальнейших действиях.
-  Вы хотите не прогадать, группенфюрер? -  поинтересовался Грюнберг.
- Я думаю, Вы правильно начинаете оценивать обстановку Рудольф, и, думаю, Вы мне поможете.
- А если нет? – взглянул на Штумфа Грюнберг.
- До сих пор речь у нас шла о прянике, - поглядел в окно группенфюрер, - мне бы не хотелось говорить о кнуте, оберштурмфюрер. Единственное - могу сказать, это не смерть,  это - гораздо хуже.
- Формула Тотта? - поинтересовался Грюнберг.
- Нет, - улыбнулся Штумф, нажимая скрытую кнопку звонка.
Через некоторое время дверь кабинета открылась и вошла Марлен.
- Вы что-то хотели, группенфюрер?
- Нет, девочка, - многозначительно взглянул на  Грюнберга Штумф, - просто проверка связи. Вы свободны.
Судьба вновь испытывала Рудольфа. Он почувствовал, что Штумф на этом этапе игры  находится на несколько  ходов  впереди,  и ему, во что бы то ни стало, необходимо было уравнять шансы.
- Я согласен, - помолчав ответил Рудольф, - ну не все зависит от меня. Потребуется какое-то время на подготовку. 
-  С умным человеком и поговорить приятно, - рассмеялся Штумф, - я не ставлю жёстких сроков, оберштурмфюрер, но сами понимаете, затягивать нет смысла, - серьезно закончил Штумф.
-  Вы правы, группенфюрер, - кивнул головой Рудольф, - времени у нас мало, но мой радист погиб и мне нужна Ваша помощь в налаживании связи.
Рудольф в своих действиях решил использовать запасной вариант своего отхода через море, разработанный в начале подготовки операции. В тексте зашифрованной  радиограммы, которую он отправил в центр, разведчик сообщал, что его командировка подходит к концу, и просил встретить его в заданном квадрате Балтийского побережья с «ценным грузом».
В ответе центра сообщалось, что в ночь с седьмого на восьмое апреля в указанном месте его с «грузом» будет ждать лодка. 
Вечером, накануне своего ухода, Грюнберг встретился с Марлен в бомбоубежище лаборатории. Встреча была недолгой. Земля дрожала, и в бомбоубежище были слышны разрывы снарядов и бомб, падающих на город. Обнявшись, они  стояли молча, пытаясь быть одним целым еще какое-то  время.
- Я люблю тебя, Марлен, наконец, произнес Рудольф, - и не хочу тобой рисковать. Мы должны уйти сегодня ночью. 
- Сколько? – всего лишь спросила она.
- В нашем распоряжении час, два - не больше, - ответил Рудольф.
- Ты еще вернешься, - твердо сказала она и перебила, когда он попытался что-то произнести, - с тобой будет все в порядке, можешь поверить мне, я разбираюсь в таких вещах. У нас будет будущее  - я это чувствую.
- У нас мало времени, Марлен, - целуя ее,  произнес он. 
Слезы душили  женщину и, взглянув на него, она понимающе кивнула головой…
После того, как остатки немецкой армии были оттеснены на полуостров Бальга, Советские войска начали решительный штурм Кенигсберга. После продолжавшегося несколько суток обстрела города  и ввода в бой многократно превосходящих сил, поддержанных мощнейшим артиллерийским огнём и ударами многочисленных авиационных соединений, когда в воздухе находилось одновременно до тысячи самолётов,  войска прорвали немецкую оборону вокруг Кенигсберга и приблизились к центру.  В ночь с седьмого на восьмое апреля завязались кровопролитные бои на улицах уже горевшего во многих местах города. Просьбу коменданта города о том, чтобы разрешить гарнизону прорываться из города на запад, Гитлер отклонил. Вскоре, расчлененный на отдельные изолированные группы, гарнизон лишился централизованного управления.

___________


Большая часть пути Грюнберга и Штумфа пролегала под землей. Свет их фонарей, выхватывая из темноты средневековую кладку ходов и разветвлений,  терялся в глубине. В некоторых местах им приходилось идти по колено в воде.
Из холодных и сырых подземелий Рудольф со Штумфом выбрались на окраине города. Грохот боя  продвигался к центру.  Поправив тяжелый солдатский вещмешок, Штумф, лучше ориентирующийся на местности, указал направление и они, прикрытые темнотой,  короткими перебежками, обходя стороной опасные участки, двинулись в сторону побережья. Не задолго до рассвета  Рудольф и Штумф оказались в нужном квадрате.  Со стороны моря они увидели условный сигнал, и вскоре к берегу причалила надувная лодка. Подобрав людей, она быстро развернулась. 
Через полчаса лодка подошла к субмарине. Крепкие руки матросов помогли подняться Грунбергу и его спутнику на ее поверхность. Сняв вещмешок, Штумф,  разминая затекшие плечи, огляделся вокруг.
-  Проходите, сэр, - по-английски предложил встречающий вахтенный офицер, жестом указав на рубку корабля.
Когда до рубки оставалось пройти несколько метров, Штумф разглядел на ней нарисованный  знак Советской гвардии. От неожиданности он замер. Это длилось несколько секунд. Взмах руки – и его вещмешок исчез в морских волнах. Подбежавшие люди схватили его, но, извернувшись, он прихватил зубами край воротника, где была вшита ампула с ядом, и через мгновенье обмяк в их руках.



Глава 13

В ночь с девятого на десятое апреля комендант крепости генерал Ляш, решился положить конец этому аду и начал переговоры о капитуляции, которую подписал в своём бункере № 13.   Узнав о капитуляции Кенигсбергского гарнизона, Гитлер заочно приговорил Ляша к смертной казни, а его семью подверг репрессиям.  Гауляйтер Восточной Пруссии, Эрих Кох,  тайно покинувший город ещё в середине января и посещавший его время от времени на самолёте-разведчике, обеспечивая себе алиби, обещал Гитлеру выстоять на Земландском полуострове и на косе Нерунг. В конце апреля гауляйтер бежал в Данию на ледоколе, приготовленном заранее для этой цели.
Летом 1945 года, когда поверженный Кенигсберг уже остыл от военных пожаров, в него стали тайно проникать загадочные люди, которые селились в развалинах. Когда их  расспрашивали, кто они и откуда, то большинство из них не могло вспомнить ни прежнего места жительства, ни своего имени и фамилии.             
Те, кто занимался фильтрацией немецкого населения, не обращали на них внимания. Ведь после страшного штурма многие люди решились рассудка и потеряли память. Чаще всего этих людей встречали в ценгре города, на Кнайпхофе и у Королевского замка. Казалось, они бесцельно бродили по развалинам, искали съестное и никому не причиняли вреда. И только посвященные могли знать, что эти люди вовсе не сумасшедшие или контуженные, как их считали, а на самом деле кенигсберские тайные команды, осуществлявшие похоронные ритуалы поверженного города, его таинственных мест, точек энергетической силы и тайных колдовских знаний "Кенигсберга- 13".
Они работали  в этом городе после его падения, неистово уничтожая знаковую систему на отдельных домах, сбивая ритуальные пластины и тайные карты с инженерных коммуникаций города, оставшихся в сохранности. Проникая в подвалы, эти люди, выламывали рунические знаки с кованых дверей. Главная их задача состояла в том, чтобы максимально уничтожить всю визуальную тайную знаковую информацию в исторической части города с той целью, чтобы тайные знания о Кенигсберге не попали в руки русских. Иными словами, они уничтожали своеобразный алфавит, без знания которого невозможно было прочитать эту книгу  - "Кенигсберг-13".
Узнали обо всем этом после того, как, в одном из подвалов,  русскими солдатами был задержан мужчина со следами старых ожогов на лице, с абсолютно отсутствующим взглядом. Одет он был неплохо и уж никак не оставлял впечатление бродяги, побирающегося в поисках съестного. Обыскивали его, увидели на груди странную татуировку из древних тибетских знаков и рунических символов. Этот человек впоследствии  стал началом своеобразной расшифровки той информации, которую нес в себе "Кенигсберг-13".
Совершенно случайно в продолжение этой истории всплыл инженер Фриш.
Осенью 1945 года в центре города на Монетной площади пожилой немец, держа в руках небольшую кожаную папку, обменивал часы на продукты. Так делали очень многие немцы, часы были ходовым товаром. Но этот продавец, похоже, никогда не занимался таким  делом. Часы у него купил молодой русский офицер, и продавец, волнуясь, стал уговаривать его взять папку и просил   непременно показать ее своему начальству.
Когда  офицер пришел в свою воинскую часть и раскрыл папку, он увидел, что в ней собраны подробные документы и схемы инженерных сооружений Кнайпхофа. Он также обнаружил на титульном листе адрес владельца и маленькую приписку  с намерением о встрече по указанному адресу.
Молодой офицер неплохо владел немецким языком, и случившееся его заинтриговало. Просматривая документы, он обратил внимание на то, что многие из них были помечены грифом "Кенигсберг-13" и имели достаточно сложную знаковую систему.
Настало время встречи. В старинном немецком особняке на первом этаже горел свет. Офицер прошел в дом, поднялся на второй этаж, где его ожидал человек, передавший папку с документами.  Хозяин дома сказал, чтобы его называли "инженер", и не уточнил ни своего имени, ни фамилии.
Он показал гостю фотографию своей семьи, пропавшей во время штурма города, и попросил его посодействовать в ее поиске. Взамен он обещал раскрыть некоторые секреты лаборатории.
Хозяин и гость расстались. Позднее выяснилось,  что этот особняк "инженера", быть может, был самым интересным зданием в лаборатории с уникальной библиотекой и собранием древних вещей. Самого хозяина дома убили на следующий день после визита русского офицера. Он был найден с перерезанным горлом в одном из подвалов особняка.
Позднее вокруг этого особняка закипели поистине великие страсти. Предлагалось даже провести буровые работы на глубине до 100 метров в саду этого здания. Офицер, который вступил в контакт с "инженером", был вынужден сменить фамилию и впоследствии принять участие в нетрадиционных экспериментах по обнаружению секретных документов "Кенигсберга-13".
Некоторые сотрудники лаборатории после войны, перебравшись в США,  нашли новых хозяев.
Несложно представить, как они при помощи электронных средств массовой информации, проникая в каждую квартиру, могли влиять на состояние умов населения целых стран, выбирать за него и для него политических лидеров. Но и здесь было найдено "противоядие", вызывающее обратное действие. Так, в некоторых странах была замечена, казалось бы, ничем необъяснимая, гибель ведущих тележурналистов и людей, организующих психотропные кампании. Следов убийц никто найти не мог.
По всей видимости, тайны лаборатории "Кенигсберг-13" продолжают существовать.
 
______________________


Тихомиров старший прожил на даче до глубокой осени. В погожие дни, бродя по тропинкам сбросившего листву просветленного сада, он не раз мысленно  возвращался к статье, прочитанной в газете, пытаясь ответить на  вопрос:
-  Хорошо это, или плохо, что память о «Кенигсберге-13»  вернулась?
Он не был уверен, что ответ есть, и не был уверен, что его необходимо знать.  Потому что полученный ответ  неминуемо  ставил  перед  ним  горький вопрос:
- А нужно ли было ему уходить в ту памятную ночь?
Этот  вопрос мучил Тихомирова до сих пор…
В одну из своих прогулок он, попав под дождь, промок  и, приболевшего, сын  забрал его к себе. Болеть было скучно, и Константин поставил перед его диваном большой телевизор, подключённый к спутниковой антенне.  Показав отцу, как управляться с пультом, сын шутливо заметил: "Теперь работай, батя".
Пощёлкав пультом, Тихомиров, глядя на экран, подумал: "Хороша  техника,  в войну бы такую".
Переключив пару каналов, он сделал свой выбор на программе, где показывали международный симпозиум организации "Врачи без границ". Он рассеянно слушал о проблемах разных регионов планеты, пока его внимание не привлекла молодая женщина-врач, поднявшаяся на трибуну. Оператор показал её крупным планом и, Тихомиров, не расслышавший фамилии, впился в экран глазами.  Было в этой далёкой молодой женщине, в жесте её руки, улыбке и глазах, приближенных  камерой,  что-то знакомое и родное...


Рецензии
Александр спасибо за повесть! Очень интересно, увлекает с первых строк. Две темы - жизнь разведчика, и эзотерика. Тайное способны узнать, люди сами являющиеся скрытой тайной. В разведку кого попало не берут - люди аналитики, с высочайшей интуицией, и способностью приспособления к любым изменениям. Очень интересная тема, и концовка лиричная...

С уважением,

Николай Решетов   07.12.2022 12:41     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.