Чёрный Глот

         
           Дородный рыжий красавец Гордей к судьбине своей относился с привычным неудовольствием. Мало, что угораздило родиться в семье дремучего смерда девятым коленом, так ведь и исхода из непролазной вековечной глуши не видать. В городе, конечно, пробовал. На стройке шабашил, и с барышнями лукавыми под пивко зажигал, а не легло.
           Вернулся к тридцати в родные пенаты заматеревшим, телят взял, рыбалкой стал баловаться. А в детстве вообще артистом мечтал поработать. Чтоб знали. Так и не стал. Курям насмех: артист Гордей Хохрин. Не паспорт же менять.
           Никакая не деревня, хутор здесь. Шесть дворов по излучине, два за горбом, в подлеске. А настоящее село – мотоциклом, сорок минут в сухую погоду.
           У Гордея мотоцикл есть, с коляской. Коляска, правда, давно истлела к хренам. Валяется вон в бурьяне близ сарая за ненадобностью. Лодка имеется хорошая, два костюма: тесноватых, ясное дело. Кроме – скотина, ружье и баба. Супруга, стало быть. Не дородная, в масть бы Гордею. Клячистая, старше годами и с бельмом. Сходила дура по ягоду, веткой глаз и протаранила.
           Гордею то до звезды, привык. Все равно жить не радостно. Любой на бороду лопатой глянет, поймет…

           …А край наш родной – особенный. Челбы шепотом о нем, с оглядкой. Крылатые крюк дают, поземные тоже десятой дорогой обходят. Мы ни с места, а слава о нас по округе бежит, молвой разносится.
           На памяти старого Вхы напропалую и однажды никто не пробрался. Отчего же не верить старому Вхы. С окраёв, бывало да, удирали. Оно и неудивительно; там уж порода наша мелкая, дегенеративная. Помеси всякие со случайными шишовниками и налипухами, гибриды, браковки самосевные, и прочая. Настоящая братва здесь, в Чёрном Глоте.
           Оно ведь как было. Старики от предков усохших помнят: после того, как солнце вспыхнуло на сорок дней, а после столетняя тьма мир застила, скукожилось все живое. Пересохло в кочки с каменьями. Вот тогда-то из глубин земных корень наш и пошёл. Долго ждали, пока обрастет земля покровами. Мучились, терпели. Почва азотом голодала, пришлось вовне пропитание искать, а что делать, надо жить…
               
           …Всё ж хороший хозяин Гордей. Этак у него всё своечасно и загодя. Мороз лютует, он в сенях Яве-старушке бока тряпицей наяривает, а как июль пеклом приморит, опять не заленится Хохрин. Вынесет на порог валенки, жучков да мышат шалых поповытрясет, и сапогом, сапогом их, *лядюг.
           Новая кадушка на загляденье просто. Дубком подморенным нос щекочет, пустой утробой эхо запускает: а ну-тко, всыпь-сыпь-сыпь… Под грибочки эту кадку Гордей затеял. Придут холода, а дома пшёнка, перловка там отварная какая. Или картохи чугун. Самый смысл к столу засол подавать. Тут солёный гриб и сгодится. 
           Лукерью хотел было в лес по гриб заслать, ан передумал. Чего там эта кулёма единым глазом высмотрит. Отравит к *беням Хохрина, и крест ему. Потому сам решил идти. Короб заплечный взял, табаку с запасом, и порядок.
           Я, говорит, Лукоша, пошёл, значит. Сказал и вправду пошёл. Лукоша ток и успела крикнуть вдогон: «В Чёрный Глот смотри не зайди, балбес. Да белосейки нарвать не забудь, мне по женскому надоть…»
           А Гордей уж, знай себе, вышагивает…

           …Дружно мы живем, обстоятельно. Каждый в колонии о ближнем заботится. Если вдруг несварение у кого, или пойманный ферфендел в юный зев не пролазит – о-о, братья глоты тут как тут. И ферментов своих подвпрыснут и добычу локтем вглубь протолкнут, по-родственному.
           Когда Ссо на свет только проклюнулся, мама Гел и на вытянутый побег любопытную ватагу не подпускала – а ну, прочь, долголапые.  Без помощников тут. Ребята смеялись, но щупы убирали: эка невидаль. К подругам подтягивались – потискать. Я знаю, подглядел. Хорошо у нас…

           …Когда сюдой двигал, солнышко справа было. И ежели мхи по валунам на юг растут, то…
           Куда ж занесло Гордея-то, бедолажного. За переломанной сосной левее взял, ручей же был, дело известное. Ну а дале? Тьфу ты, мать да перемать, грёбаный баян. Думай, голова; заяц тебе дороги не укажет. И тени вытягиваются все противнее. Эдак и до звезд прошлындаешь.
           Короб полон, хорошо грибочка взял. Пущай кобыла эта глянет, поперхнется, бестолковая. На боровые набрел, подвезло. Нынче боровых негусто. Чего она там в спину вякала, белосею ей, что ль… Сто раз учил – не сиди на приступке; застудишь манду, живи потом с инвалидом.
           Уж и под ногами чвакает у Гордея. Не в болото ли, часом, забрёл на радостях. Баба про Чёрный-то Глот не впустую трындела. Ох, не накаркала б. Сплетни оно, конечно; блажит бабьё языкастое, а все одно мурашки аж до колокольцев пробирают. Вона меж тех кущей присесть, там перекурнуть да мозгами пораскинуть…

           …Челба решено было временно не мертвить – исключительно по моей просьбе. Это я осторожно коснулся корешком материнского подземного плеча и получил в ответ вибрацию терпеливого согласия. Ладно, действуй сам, Кра.
           Мне пока лишь сто семнадцать, и сегодня я впервые поймал челба. Мой глупый сорокадвухлетний братец Ссо уже протянул было хилые щупы в надежде первым отведать лакомство, но получил от меня хлесткий ожог и обиженно свернулся.
           Мама Гел с улыбкой наблюдала за моими действиями. Я проверил хват и осторожно провел отростом под мохнатым навесом на верхнем клубне у челба. Дедушка Вхы ворчал: вот вырвется же, вырвется, ретивый. Месяц будете корягу сосать. Челб сипел и обильно травил сквозь трещину жидкой кашицей.
           За последнюю неделю мне удалось дважды поймать бубона. Так что одобрительные пожатия соседних корневых систем я принимал с законной гордостью. Мы густо переплетены вековыми родственными связями и равномерно делим питание на всех.
           Бубоны нам часто вредят, подрывая клыками свежие молодые росты. Ловить их нетрудно: достаточно плюнуть соком на мшистые кочки – к утру появляется россыпь мучнистых поганцев. А лучшей приманки для бубонов не придумал даже тысячелетний Вхы. Мы ловим иногда и средних размеров жмедей. Попадаются ферфенделы, коифти и забуги. Мелкота, вроде Ссо, забавляется охотой на зазевавшихся щурсов. Взрослые  смотрят на баловство снисходительно, когда-то поумнеет и неодеревеневшая молодая поросль…

           …Глядите, ветки-то, ветки бегают! Не с глазами ли у Гордея обман. Вон чего творят, сволота – за ноги хватают Хохрина. Ну я вам сейчас. Знал бы, не перочинку бесполезную, а клинок германский за поясом держал.
           Погоди мне, Лукерья. Таки накликала лихо, курва, навещала. Дай-то выбраться, проучу, не спущу.
           Ы-ыхх вы ж, б-бы-л-л-ля-а...

           …Челб, не успокоившись, продолжал бешено вращать двумя красноватыми слюдяными выпуклами. Я чувствовал его противление и, на всякий случай, быстро обвил мощным двупястьем широкий поперечный периметр. Не хватало дать челбу выскользнуть, а затем бесхватым младенцем униженно подсасываться к всеобщей трапезе. Ну нет, Кра не таков. В конце концов, есть элементарное самоуважение. Особенно когда тебе, тайком от матери, уже довелось сшелушить первую, пока что мягкую кору. Чего там скрывать, милое неприкрытое восхищение юной красавицы Дрю мне тоже далеко не безразлично.
           Я с трепетом осязал слабеющую податливую плоть, стараясь запомнить яркие тактильные ощущения. Горячая изголодавшаяся диаспора нетерпеливо подбадривала меня скрипом несущих пятистволий; самые азартные описывали в воздухе хаотичные эллипсы длинными птицеловными выносами…

           …Крепкая шея силача Гордея, троекратно обвитая толстым жгутом, задрожала в неистовом последнем напряге. Активный дух сероводорода, сопровождаемый сладкими гимнами певучих трав, лениво пополз в сторону тревожного заката. Хохрин вспомнил жизнь, разглядел напоследок мелкую неподатливую застежку на Лукошином лифчике, и, сдавшись, обгадился. Весёлый мушиный полк оперативно отменил отбой, загудел, зазубоскалил и принялся спешно занимать зрительские места на развалившемся берестяном коробе.
           Едва слышно хрустнули под мокрой красной бородой подорванные сухожилия, шея Гордея на треть вытянулась, точно влекомая праздным любопытством, и, наконец, побелевшая натянутая кожа лопнула в кадыке. Запрокинулся на лопатки, скатился в пряную медуницу  оскаленный горький чурбан…

           …Конечно, сегодня был мой день. Я принимал поздравления от сытой благодушной родни, стараясь не вздрагивать порозовевшим от возбуждения глотным устьем. Браво, Кра! Мама Гел сияла, а древний Вхы отвернулся, чтобы тайком смахнуть капли сентиментальной стариковской влаги.
           Я незаметно, чтобы не увидела насмешливая братва, сложил раковицами два своих широких листа с припрятанными безделушками. Парочка волосистых, похожих на выкатившиеся из гнезда кругляшков, да наросшая над ними забавная вытянутая волнуха. По-моему, вполне неплохой гостинец.
           Это для Дрю. И простите за личное.