Батюшка Дон кн. 2 гл. 3

В удобном вагоне, следовавшего на Восток длинного, словно гигантская анаконда эшелона, ехало более сорока человек новобранцев германской армии. После ускоренного трёхмесячного обучения в тренировочном лагере под Магдебургом их спешно погрузили в специальный воинский поезд и направили в действующую армию.
- Против русских варваров этой подготовки вполне достаточно! - важно сказал худой солдат, которого звали Вилли Шольц.
- Они даже не французы, - уточнил высокий и худой Иоганн Майер, - хотя сопротивляются нашим доблестным войскам уже дольше их…
Кончик его носа напоминал клюв орла, а такой человек проницателен, хитер и злопамятен. Хотя редкие прямые брови свидетельствовали о честности, прямоте и откровенности владельца.
- У русских просто большие территории! - вмешался Франц Ульмер, дылда из Нижней Силезии. - Россия значительно слабее Франции.   
На каждой станции в Польше дети и женщины окружали вытянутый поезд. Они говорили на чужом языке, но просительные жесты были достаточно красноречивы.
- Какие они неприятные! - брезгливо Иоганн протянул чумазой девочке-польке кусок хлеба. - Немецкие дети никогда не будут просить еду.
- Фюрер не допустит этого никогда! - согласился новый знакомый.
Паровоз пересёк бывшую советскую границу у Пшемысля, и немецкие солдаты увидели первые последствия бомбовых ударов. Новобранцы взирали на разрушения, подавленные великой тайной, которую несла война. Щуплый Шольц уныло заметил:
- Так вот, как далеко ходят германские поезда.
- Это наша последняя связь с домом, - поддержал товарища Майер и с гордостью поправил складки на униформе. - Скоро мы поедем обратно!
- Или останемся управлять завоёванными землями…
- Я вернусь, - задумчиво сообщил Вилли, - уже скучаю по Родине!
Солдаты, молча, проезжали мимо невероятных развалин, сломанных деревьев и бесчисленных воронок от снарядов. На подъезде к очередной станции они увидели одинокий красавец-ясень. Тот стоял в прекрасном плаще из бесчисленного множества неуловимых золотисто-зеленоватых полутонов шевелящейся листвы, излучающей потоки спокойного света.
- Как он уцелел? - удивился Шольц.
Круглая форма лица, которого свидетельствовала, что принадлежит доброму, спокойному человеку, прекрасному другу, способному выслушать и помочь советом или делом в трудную минуту. 
- На войне всегда можно выжить, - серьёзно сказал Иоганн, - но не всем это удаётся...
Позолоченные ажурные листья ясеня, то резко чеканились на тёмной коре ствола и ветвей, то, повиснув в неподвижном воздухе, казались полупрозрачными, какими-то огненно-сказочными.
- Красота! - восхитился кто-то из их соседей.
- На выход! - прозвучала лающая команда. - Строиться перед вагонами!
Солдаты весело построились, винтовки сложили высокой горкой, а их тощие вещмешки валялись кучей перед строем. Пилле, застенчивый парень из Саксонии, негромко спросил соседа:
- Чем ты собираешься заниматься, когда кончится война?
Светлый цвет глаз саксонца указывал на верность, маленькие ноздри на уступчивость, а пшеничные брови на сбалансированность ума и эмоций.
- Буду учительствовать… - ответил Майер. - Я имею в виду, когда получу учёную степень по историческим и географическим наукам. 
- Какой ты мудрый, столько всего знаешь! - воскликнул рыжий Вилли.
- Мудр тот, кто знает не многое, а нужное… 
На вид Шольцу было лет двадцать. Невысокий, узкоплечий, но с выдающейся вперёд, словно у петуха, грудью и широкими бёдрами. Носил 45-й размер ботинок, ходил, смешно ставя носки врозь. 
- Как долго, по-твоему, продлится эта война? - спросил он товарища.
- Месяца два-три…
Город, где они стояли, назывался Винница. Так гласило нацарапанное название на немецком языке под красивыми русскими буквами.
- Я слышал, - равнодушно заметил Пилле, - русские недавно расстреляли всех своих генералов. - И даже маршалов…
- В Красной Армии, - засмеялся Франц, - как в курятнике: «Каждый старается взлететь повыше, клюнуть ближнего и нагадить на нижнего».
Вокзал был большим, вполне современным и почти без повреждений. Единственная бомба сорвала кусок крыши и поцарапала фасад.
- Как будто здание ослепло, - заметил Иоганн. - Все окна выбиты.
Возле вокзала стоял длинный поезд из открытых грузовых вагонов. Увидев солдат из другого полка, бродивших поблизости, Вилли спросил их, для кого предназначался этот транспорт. Один обернулся.
- Ты что, слепой? - проворчал он раздражённо. - Посмотри вон они идут.
Он махнул в сторону, где медленно извивалась коричнево-землистого цвета змейка двигавшихся в их направлении людей. Доносились приглушенные голоса, похожие на жужжание пчелиного роя. Русские военнопленные шли по шесть человек в ряд.
- Сколько же их?! - изумился Пилле.
- Говорят, за первый месяц компании их сдалось больше миллиона… - пояснил кто-то.
Когда они подошли ближе, ужасное зловоние вызвало тошноту:
- Они больше похожи на животных, - скривился брезгливый Иоганн.
Ему они не казались человеческими существами. Серо-коричневые фигуры, тени, ковылявшие к поезду, спотыкаясь и шатаясь. Существа, у которых не осталось ничего, кроме последней капли воли, позволявшей им продолжать механически шагать.
- Все несчастья мира сосредоточились в этой толпе, - подумал Майер.
Раздавался жуткий хор стонов и воплей, стенаний и проклятий вперемешку с грубыми окриками охранников.
- Ты видишь, вон женщины в форме? - спросил Пилле. 
Пожилой унтер-офицер, широкоплечий и с большой головой, вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть невиданное для немецкой армии чудо.
- Женщины не должны воевать! - он говорил тяжеловесно, низким голосом и при каждом слове кивал, как бы подчеркивая сказанное. - Если женщина надела военную форму она перестаёт быть женщиной!
- А как же Жанны Д’Арк? - поддел его Иоганн.
- Это совершенно другое дело! - отрубил унтер-офицер.
Все звали его Ковач, хотя это была только первая половина его длинной труднопроизносимой фамилии, подозрительно похожей на славянскую. 
- Говорят, русские женщины ещё более фанатичны, чем отъявленные комиссары, - продолжил он, чеканя слова. - В них сам чёрт сидит.
- Ты имеешь в виду, что они ловко управляются с винтовкой?
- Не сомневайся, это так, парень… Ты, что думал они, проводят свободное время, вышивая салфеточки?
Когда пленный, шатаясь, выбился из колонны, сокрушительный удар приклада винтовки между лопаток вернул его, задыхавшегося, обратно на место. Другой, раненный в голову, выбежал на несколько шагов вперёд.
- Дай кусочек! - он попросил у местного жителя хлеба.
Кожаный хлыст обвился вокруг его плеч и отбросил назад в строй. Худой, долговязый парень отошёл в сторону справить малую нужду, когда его силой заставили вернуться, он продолжал испускать мочу на ходу.
- Смотрите, - показал Вилли, - лишь немногие из них обуты в сапоги.
- Невероятно, - согласился Иоганн, - у большинства тряпки, обмотанные вокруг ног и закреплённые верёвкой. Сколько же километров они прошли?
Иногда глаза пленных горели такой ненавистью, которая, казалось, испепелит их самих. В следующее мгновение они становились покорными, озабоченно озирающимися на охранников и их рассекающие воздух хлысты.
- Эти скоты осмелились воевать с великим Рейхом! - сказал кто-то из строя. - Их место рабочей скотины, трудящейся на благо Великой Германии!
Передние из идущих в человеческой массе достигли вагонов и загружались в них, как скот. Один не смог залезть, упал назад на дорогу.
- Свинья! - сказал прыщавый солдат и поднял карабин.
Сухо прозвучал карающий выстрел, и, словно поражённый молнией, русский согнулся, кровь струйкой потекла из его полуоткрытых губ. Когда молодой изверг, который стрелял, проходил мимо, Майер шагнул к нему.
- Я тебя убью, ты, скотина! - крикнул он и схватил его за грудки: - Кто тебе велел убивать этого человека?
- Возьми себя в руки, парень, - сказал убийца. - Ты новобранец?
- Твоё какое дело?
- Это не детский сад… Скоро из тебя выбьют этот глупый лепет!
Солдаты стояли как парализованные, они впервые видели так близко смерть. Вилли сжал кулаки и прошептал:
- Мерзавец говорит по-немецки! Он носит такую же форму, как и мы.
Вперёд вышел худой офицер и начал опрашивать, чем они занимались в гражданской жизни. Какую получили подготовку. Ковач тихо сказал:
- Нам нужно всем сообщить, что у нас есть водительские права.
- Зачем?
- Тогда попадём в часть моторизованной пехоты, может быть, в колонну снабжения... Вот это дело!.. Никакой утомительной ходьбы.
- Будем служить вместе, - уточнил Иоганн.
- У нас подобралась неплохая компания! - согласились новые товарищи.   
На следующий день их перевели в транспортную часть. Командир части лейтенант Зиланд оказался неплохим парнем. Он, например, не возражал против того, чтобы подчинённые для солидности отращивали усы. Особенно старался Вилли, иначе он выглядел, как подросток.
- Скажи мне, - поинтересовался у него Иоганн. - Тебе двадцать?
- Девятнадцать, недавно исполнилось…
Товарищи пожелали ему счастливого дня рождения и собирались сделать подарок, но у них были только сигареты, а он не курил.
- Что нового пишут из дома? - спросил Франц.
- Всякую чушь…
Вилли вчера получил очень милую посылку от матери на день рождения: носки, носовые платки, рукавицы, а также пару милых домашних тапочек. Всё это было перевязано розовой ленточкой. 
- А, всё-таки? - не унимался тот.
- Ничего интересного, - отмахнулся Шольц. - Просто ещё одно письмо от мамы… Вещи, о которых всегда говорят матери.
- Ну, давай же, расскажи!.. Почему это мне не будет интересно? - поинтересовался Иоганн. - Что она говорит о твоём дне рождения? 
- Она пишет, что отметила его дома с двумя моими тётками и котом. Он, кстати, жуткий ворюга и засранец… - с улыбкой признался Вилли. - Мама пишет, что решила на праздничный стол пожарить котлет. Сделала фарш, слепила котлеты и положила на сковородку жариться. Отвернулась на несколько секунд - поворачивается и замечает, что там появилось свободное пространство. Рядом сидит кот и, не отрываясь, преданно смотрит в глаза. Она ничего не поняла, но вдруг кот с диким криком выбежал из кухни. На том месте, где он восседал, лежала дымящаяся котлета.
- Этот гад не успел её утащить и выбрал единственное решение, - захохотал Ульмер, - прикрыть своей задницей.
- Точно! - именинник выглядел обескураженным.   
Ковач будто не слышал смеха своих товарищей. Он неторопливо очищал ствол своего карабина и при последних словах поднял голову:
- Что ещё было в письме?
- Мама дала мне совет: никогда не спешить, никогда не лезть на рожон. Говорит, что мне не нужно стремиться получить Железный крест…
- Вот это правильно! - подвёл итог циничный Франц. - Думаю, что все воинские награды полная ерунда.

***
Наспех сколоченную команду заключённых ГУЛАГа, изъявивших желание воевать, спешно погнали пешим порядком в порт Нагаево. По дороге к ним присоединялись новые партии будущих солдат. Колонну усиленно охраняли, да и бежать в пустынном регионе полного владычества треста «Дальстрой» не имело смысла.
- Пока дойдём до моря, последние силы потеряем, - возмущались измождённые «зэки».
- Кого это интересует?
Хорошо, ещё вокруг царило короткое колымское лето. Люди шли в привычной арестантской одежде, тёмные телогрейки никто не снимал.
- Жарко! - пожаловался кто-то.
- Солнце светит даже тем, кому уже ничего не светит, - подумал Григорий Шелехов.
- На немца нас уже не останется, - пыхтели рядом будущие солдаты.
- Ты туда сначала доберись…
В большинстве они были одеты на голое тело, нижнее бельё попрятали в заплечные сидоры.
- Наконец-то! - спереди колонны раздался молодой голос. - Вон показался проклятый Нагаевский порт.
- Век бы его не видеть!
После суток ожидания их погрузили в мрачные трюмы парохода «Сахалин». Люди сидели, как килька в банке, правда, перед отправкой всем выдали сухой паёк. Поэтому путь до Владивостока прошёл весело, все отсыпались вволю.
- Не думал я, што через год возвернусь назад! - признался Григорий случайному соседу. - Когда плыл сюда, не чаял вернуться…
- Никто из нас не надеялся… - ответил тот и назвался Парфентьевым.
Плыли больше недели и от скуки разговаривали о чём угодно. Шелехов почти всё время молчал, а словоохотливый собеседник не закрывал рот. Первым делом казак узнал, что тот два года назад попал работать кладовщиком на текстильную фабрику. Через год он окончательно проворовался и попал на рудники.
- Брал своё, а отдавал чужое... - с плохо скрытой гордостью признался Валера. - А всё из-за бабы! 
- А они-то здесь причём?
- Бабы они всегда притом…
Лежащий с другой стороны измождённый «зэк», оживился и попросил:
- Расскажи.
- Однажды я проснулся в неизвестной обстановке и обнаружил рядом совершенно незнакомую бабу, - развалившись на голом полу трюма, вещал Парфентьев. - Она мирно посапывала под тонкой простынкой, сквозь которую проступали пышные формы. Меня нисколько не смутило само пробуждение в чужой квартире - явление, хорошо знакомое завзятым поклонникам Бахуса, когда тяжёлая попойка бесследно стирает из отравленного мозга происходившие накануне события. Мысли путались, из похмельной сумятицы всплывал какой-то хаос.
- Пить надо меньше! - сказал Григорий недовольным тоном. 
Жизнелюбивый Валера засмеялся и мечтательно заметил:
- По вискам стучало кузнечным молотом, мелко тряслись руки, хотелось пить. В щедро проспиртованных извилинах беспорядочно суетились путаные мысли, а душа настойчиво требовала утреннего похмелья. Я окинул взглядом спящую Мадонну. Дух перехватило от увиденного великолепия, и что ухитрился закадрить такую ядрёную кралю!
Лежащий возле стены седой мужчина со злостью сплюнул:
- Лучше бы про еду рассказал…
- Тут с похмелья не перемахнуть - подумалось мне тогда, щас проснётся, психанёт, даст пенделя и выставит, как нашкодившего щенка.
- А ты?
- Стараюсь осторожно перебраться через выдающуюся преграду, но отравленный вестибулярный аппарат дал сбой, и я загремел на прекрасную незнакомку. Ожидаю чего угодно, а она спросила: «Лерочка, ты не ушибся?»
- Ишь ты! - не поверил Шелехов.
Всем слушателям стало понятно, что пухленький амурчик, витавший тогда над постелью, заговорщицки подмигнул обалдевшему гостю, достал свой легендарный лук и выпустил стрелу в его любвеобильное сердце.
- Баба была первоклассная, - признался Парфентьев, - только жадная…
- Жалеешь? - спросил кто-то. 
Валеркино болезненное лицо озарила та счастливая улыбка, которая прежде следовала только за утренней кружкой похмельного пива.
- А чего жалеть? - ответил он. - Зато полгода пожил как человек…
- А потом год корячился в лагере, - поддел его Григорий.
- Если жив останусь, найду её и опять воровать буду, - сказал Парфентьев. - Жить нужно так, чтобы в конце надоело...   
Такие разговоры велись бесконечно, но не все доплыли до конечного пункта. В порту Владивостока заметно поредевшую команду, часть людей умерла в пути, спешно погрузили в зарешёченные вагоны. Поезд спешно двинулся на Запад.
- Неужель я смогу сызнова увидеть родной Дон? - в голове казака подобная перспектива даже не укладывалась.
Раз в сутки на полустанках с лязгом отодвигалась, обитая железом дверь, вовнутрь просовывалась мятая жестяная бадья с надоевшей баландой.
- Как тут убежишь? - спрашивал вожака «Калуга».
- Менты поганые! - ругался «Аким» и щерил беззубый рот. - Обложили, как собаки волка…
На остановках днём и ночью конвой проверял вагоны со всех сторон, простукивая его гулкими деревянными кувалдами. Стояли жаркие дни, и «зэки» слёзно просили, чтобы на остановках двери некоторое время держали открытыми. Но эта просьба конвоем категорически отвергалась, и двери открывались по-прежнему только, когда приносили воду и редкое питание.
***
Илья Афанасьевич, отец семейства Сафоновых, был человеком основательным. Женился только когда вернулся с первой мировой войны, сразу после Февральской революции 1917 года в России. Годы, проведённые в немецком плену, сделали его философом.
- Дело это серьёзное! - понимал он. - Мне уже не двадцать лет, поэтому к выбору невесты нужно подойти основательно…
Подходящих невест в селе было целых три штуки. Все девушки были замечательными, красивыми, все нравились симпатичному парню.
- Пойду за советом к священнику! - решил Илья.
Батюшка был человеком мудрым и понимал, что внешность в жене не главное. Жить-то с характером придётся... Он спросил у парня, чего он ждёт от семейной жизни. Он ответил:
- Жена нужна послушная, внимательная и работящая.
Священник посоветовал попросить, когда будет у них в гостях, у всех трёх девушек, чтобы они принесли ему полчашки чая.
- Зачем? - удивился нетерпеливый Сафонов.
- Проверишь их на внимательность к себе, - ответил батюшка. - Кто принесёт именно половину чашки, на той и женись.
Илья поблагодарил его и по очереди обошёл претенденток. Первая и вторая принесли по целой чашке чая, а третья девушка Авдотья половину чашки, как он и просил.
- Выходи за меня замуж! - сразу предложил ей Илья.
Они сыграли свадьбу, и Сафонов за четверть века жизни с ней ни разу не пожалел о своём выборе.
- Даже дочку на старости лет сотворили! - подумал он, когда проснулся в начале июля 1941 года. - Правильно я тогда сделал! 
Настроение у него от таких мыслей было приподнятое, но его испортил пришедший в хату уполномоченный района.
- На каждое деревенское подворье утверждён налог: сто яиц, сорок пять килограммов мяса, половина шкуры зарезанной свиньи и семьсот литров молока! - напомнил он. - У тебя задолженность.
- Война же идёт! - возмутился Сафонов.
- Война войной, - усмехнулся непрошенный гость, - а налоги должен отдать!
- Нет у меня кур! 
- Даже если и не имеешь вовсе кур, - спокойно ответил уполномоченный. - А яйца должен отдать!
- А, где мне «живую» копейку брать? - напомнил хозяин. - И детей кормить чем?
- А, я знаю… - пожал плечами он. - Кстати, пошли посчитаем твои яблони.
Садов было мало, так как с корня плодового дерева, как и с пчелиного улья, брали налог в сто рублей. Уполномоченный стал считать яблони на подворье, а Илья Афанасьевич напомнил ему:
- Это ведь берёзки!
- А, я, что, Мичурин тебе? - бросил он в ответ снисходительно. - Растёт в саду дерево, значит плати!
Хозяин промолчал, он боялся, что тот пойдёт в сарай. Два раза в год: в январе и первых числах июля, проходила перепись скота. Если свинье было больше шести месяцев, то хозяин облагался налогом в триста рублей.
- Чтобы в течении недели погасил долг по мясу! - предупредил грабитель и пошёл к другому дому.
Сафонов зло посмотрел в спину гордо удаляющего налоговика и зашёл в хату, где его ждали снедать все домочадцы.
- В колхоз сегодни не пойдём, - закурив самокрутку, сказал отец, - будем все вместе косить отаву.
- Так дождь батяня…
- Дождь косьбе не помеха, а помощник! - отрезал Илья Афанасьевич.
Спорить с ним никто не стал. Отец был непререкаемым авторитетом в семье. Выходил из себя он крайне редко, но, когда такое случалось, места мало было всем. Один младший сын Митька сказал:
- Я вчера сговорился с уличными ребятами идти собирать долгоносиков.
Вредителей сельского хозяйства было много, но выделялся свирепый свекловичный долгоносик. Для борьбы с ним всё свекловичное поле окапывали рвом на глубину штыка лопаты. Во рве ещё глубже выкапывали ловушки для долгоносиков. Детям за полулитровую бутылку с собранными долгоносиками колхозный кладовщик давал сахарную конфетку.
- За день четыре конфетки можно заработать, - пояснил он свои планы.
Из-за скудного стола Митька вскочил первым и стремглав выбежал на улицу. С наступлением весны на подножный корм выгонялась домашняя скотина. Голодная детвора пускалась в поисках чего-нибудь вкусненького.
- Корову встреть! - успела крикнуть ему мать.
Пострел кивнул на бегу русой головёнкой и хлопнул дверью. В пищу шли: жёлтый первоцвет, щавель, дикий чеснок, липовый лист. Высушенный липовый лист, воробьятник, толчёные и высушенные зерна конопли добавляли в хлеб. За орехами и ягодами ходили в лес.
- Старьевщик должон приехать, - подумал предприимчивый мальчик.
По дороге на поле Митя завернул за угол деревянного сарая. Там у него имелась заначка, которую он осторожно достал. Обглоданные кости, перья выменивались на глиняную свистульку и штучные конфеты.
- Жаль, не удалось стащить из дома тряпки, - сокрушался он на бегу, - заработал бы прилично.
Тряпьё вешалось на фунты с помощью безмена. Только редко какой мальчишка сдавал такую ценность. Выполнив задуманное, Митька ближе к вечеру побежал встречать корову «Чубку». Сельское стадо возвращалось с пастбища, а норовистая корова стремилась сбежать куда-то.
- Чего ей не мнётся? - удивился Митька.
Сафоновы держали корову, двух поросят, три овцы, пять гусынь, гусак и кур. Коров с личного подворья пасли на лугах в пойме речки Вага.
- Больше всего не люблю пасти рогатых, - пацан погнал беглянку к дому.
Одно время коров выгоняли на пастбище вместе со свиньями. Когда надменные свиньи стали ковырять и портить луг, их пустили на «вольный» выпас по улицам деревни. То есть бродили они, где им вздумается, а вечером «хрюши» самостоятельно возвращались к хозяевам. Свиньи вскапывали чужие сотки, что вызывало ругань и скандал со стороны потерпевших:
- Я твою хавронью пущу на сало!
Свиней кормили картошкой, а за месяц до зарезу добавляли в корм отрубей. «Путёвый» поросёнок набирал не более ста килограмм. 
- Вечером будем резать борова! - объявил на косовице старший Сафонов.
- С какого перепугу?
- Нужно спрятать порося от переписи или зарезать, - объяснил он. - А сегодни не до того власти будет, чтоб проверять дворы…
- Тогда, конечно, - согласились послушные домочадцы.
Свинью заманили на край соток подальше от хаты, вечером в сумерках нахлобучили ей на голову мешок из-под муки и втихую зарезали.
- Главное, ударить прямо в сердце, чтоб не визжала! - предостерёг Илья Афанасьевич сына Колю. - Вертится зараза!
Сам глава семьи после войны крови не любил. Опаливать зарезанных свиней строго воспрещалось. До разделывания туши свиную кожу нужно было облупить берёзовой или дубовой лопаточкой и сдать, практически задарма, государству. На кропотливую возню уходило немало времени.
- Да и сало без шкурки не то, - сетовали прижимистые селяне.
Кабана соломой опаливали и разделали. Мясо засолили в бочках в рассоле. Сало, пересыпав солью, засунули в лозбень - долблёную кадушку цилиндрической формы. Сверху накрыли крышкой, защитой от мышей.
- В некоторых семьях с замком и ключом, - хвастаясь, сказал отец. - У нас всё открыто…
Пока возились с кабаном, совсем стемнело. Суматошный и тяжёлый день заканчивался. Семья поужинала кислым молоком и начала готовится ко сну.
- Завтра, Марья, пойдёшь на барщину в колхоз, - велел Сафонов дочери.
- А Колька как же? - попробовала отвертеться Машка.
От семьи на колхозные работы направлялся минимум один человек.
- Я с ним завтра сарай ремонтировать буду, - отбрил её отец.
- Когда уж Митька подрастёт? - пожаловалась дочка.
Ложась спать, он вспомнил давний совет батюшки и спросил Авдотью:
- А почему, когда я попросил пол чашки чая ты и принесла половину?
- Какого чая? - недовольно отозвалась уставшая жена.
- Ну тогда, - напомнил он. - Перед свадьбой…
- Вспомнила бабка, як девкой была! - отмахнулась она. - Отстань!
- Ну подумай!
- Просто в самоваре воды осталось мало, - вспомнила Авдотья. - Хватило только на полчашки, а доливать воды, и ждать, пока она закипит, мне было лень! Хватить разговоров, спи…

 

продолжение  http://www.proza.ru/2012/02/11/17