Батюшка Дон кн. 2 гл. 3

В удобном вагоне, следовавшего на Восток длинного, словно гигантская анаконда эшелона, ехало более сорока человек новобранцев германской армии. После ускоренного трёхмесячного обучения в тренировочном лагере под Магдебургом их спешно погрузили в специальный воинский поезд и направили в действующую армию.
- Против русских варваров этой подготовки вполне достаточно! - важно сказал худой солдат, которого звали Вилли Шольц.
- Они даже не французы, - уточнил высокий и худой Иоганн Майер, - хотя сопротивляются нашим доблестным войскам уже дольше их…
Кончик его носа напоминал клюв орла, а такой человек проницателен, хитер и злопамятен. Хотя редкие прямые брови свидетельствовали о честности, прямоте и откровенности владельца.
- У русских просто большие территории! - вмешался Франц Ульмер, дылда из Нижней Силезии. - Россия значительно слабее Франции.   
На каждой станции в Польше дети и женщины окружали вытянутый поезд, жалобно выпрашивая хлеб. Они говорили на чужом языке, но просительные жесты были достаточно красноречивы.
- Какие они неприятные! - брезгливо удивился Иоганн и протянул чумазой девочке-польке кусок хлеба. - Немецкие дети никогда не будут просить еду.
- Фюрер не допустит этого никогда! - согласился новый знакомый.
Вскоре трудяга-паровоз пересёк бывшую советскую границу у Пшемысля, и немецкие солдаты увидели первые последствия неожиданных бомбовых ударов. Бывшая советская часть местечка была сильно разрушена, особенно там, где началось немецкое нападение. Новобранцы взирали на разрушения, подавленные великой тайной, которую несла с собой эта война. Щуплый Шольц уныло заметил:
- Так вот, как далеко ходят германские поезда.
- Это наша последняя связь с домом, - поддержал товарища Майер и с гордостью поправил складки на униформе.
- Скоро мы поедем обратно!
- Или останемся управлять завоёванными землями…
- Я всё же вернусь, - с задумчивым видом сообщил Вилли, - уже скучаю по Родине!
Солдаты, молча, проезжали мимо невероятных развалин, сломанных деревьев и бесчисленных воронок от снарядов. На подъезде к очередной станции они увидели одинокий красавец-ясень. Тот стоял в прекрасном плаще из бесчисленного множества неуловимых золотисто-зеленоватых полутонов шевелящейся листвы, излучающей потоки спокойного света.
- Как он уцелел? - удивился Шольц.
Круглая форма лица которого свидетельствовала, что принадлежит доброму, спокойному человеку, прекрасному другу, способному выслушать и помочь советом или делом в трудную минуту. 
- На войне всегда можно выжить, - серьёзно сказал Иоганн, - но не всем это удаётся...
Позолоченные ажурные листья ясеня то резко чеканились на тёмной коре ствола и ветвей, то, повиснув в неподвижном воздухе, казались полупрозрачными, какими-то огненно-сказочными.
- Красота! - восхитился кто-то из их соседей.
- Все на выход! - как всегда неожиданно прозвучала лающая команда. - Построиться перед своими вагонами!
Будущие солдаты провели в нудном пути уже две недели и с трудом верили, что поезд остановился окончательно. Они весело и шумно построились без вещей, винтовки сложили высокой горкой, а их тощие вещмешки валялись кучей перед строем. Пилле, застенчивый парень из Саксонии, негромко спросил соседа:
- Чем ты собираешься заниматься, когда кончится война?
Светлый цвет глаз саксонца указывал на верность, маленькие ноздри – на уступчивость, а пшеничные форма бровей – на сбалансированность ума и эмоций.
- Буду учительствовать… - сухо ответил Майер. - Я имею в виду, когда получу учёную степень по историческим, географическим наукам и по немецкому языку.
Несколько лет назад Иоганн потерял отца и сильно переживал по этому печальному поводу.
- Дядя обещал дать мне денег на учёбу, - признался он.
- Какой ты мудрый, столько всего знаешь! - воскликнул рыжий и нескладный Вилли.
- Мудр тот, кто знает не многое, а нужное… 
На вид Шольцу было лет двадцать. Невысокий, узкоплечий, но с выдающейся вперёд, словно у петуха, грудью и широкими бёдрами. Носил 45-й размер ботинок, ходил, смешно ставя носки врозь. 
- Как долго, по-твоему, продлится эта война? - спросил он товарища.
- Месяца два-три…
- Думаю меньше!
Город, где они стояли, назывался Винница. Так гласило наспех нацарапанное название на немецком языке под красивыми русскими буквами.
- Я слышал, - равнодушно заметил Пилле, - русские недавно расстреляли всех своих генералов.
- И даже маршалов…
- В Красной Армии, - задорно засмеялся Франц, - как в курятнике: «Каждый старается взлететь повыше, клюнуть ближнего и нагадить на нижнего».
Вокзал был большим, вполне современным и почти без повреждений. Единственная бомба сорвала кусок крыши и поцарапала фасад.
- Как будто здание ослепло, - заметил внимательный Иоганн. - Все окна, конечно, выбиты.
- Тебе бы стихи писать…
Возле вокзала стоял длинный поезд из открытых грузовых вагонов. Увидев нескольких солдат из другого полка, бродивших поблизости, Вилли спросил их, для кого предназначался этот транспорт. Один обернулся.
- Ты что, слепой? - проворчал он раздражённо. - Посмотри вон они идут.
Он махнул в сторону, где медленно извивалась коричнево-землистого цвета змейка двигавшихся в их направлении людей. Доносились приглушенные голоса, похожие на жужжание пчелиного роя. Русские военнопленные шли по шесть человек в ряд.
- Сколько же их?! - изумился Пилле.
- Говорят, за первый месяц компании их сдалось больше миллиона.
Когда они подошли ближе, ужасное давящее зловоние, которым повеяло от них, вызвало у Иоганна тошноту:
- Как воняет!
- Они больше похожи на животных, - скривился брезгливый Франц.
Ему они не казались человеческими существами эти серо-коричневые фигуры, эти тени, ковылявшие к поезду, спотыкаясь и шатаясь. Существа, у которых не осталось ничего, кроме последней капли воли, позволявшей им продолжать механически шагать.
- Все несчастья мира сосредоточились здесь, в этой толпе, - подумал Майер.
И как будто этого было мало, раздавался жуткий хор стонов и воплей, стенаний и проклятий вперемешку с грубыми окриками охранников.
- Ты видишь, вон женщины в форме? - спросил кто-то у Пилле. 
- Где?.. Где?
- Их там целая толпа…
Пожилой унтер-офицер, широкоплечий и с большой головой, вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть невиданное для немецкой армии чудо.
- Женщины не должны воевать! - он говорил тяжеловесно, низким голосом и при каждом слове кивал, как бы подчеркивая сказанное. - Если женщина надела военную форму она перестаёт быть женщиной!
- А как же Жанны д’Арк? - поддел его Иоганн.
- Это совершенно другое дело! - отрубил унтер-офицер.
Все звали его Ковач, хотя это была только первая половина его длинной труднопроизносимой фамилии, подозрительно похожей на славянскую. 
- Говорят, русские женщины ещё более фанатичны, чем самые отъявленные комиссары, - продолжил он, чеканя слова. - В них сам чёрт сидит.
- Ты имеешь в виду, что они ловко управляются с винтовкой?
- Не сомневайся, это так, парень… Ты что думал они проводят свободное время, вышивая салфеточки?
Когда один из пленных, шатаясь, выбился из колонны, сокрушительный удар приклада винтовки между лопаток вернул его, задыхавшегося, обратно на место. Другой, раненный в голову, выбежал на несколько шагов вперёд, его жесты были почти гротескными в своей выразительности.
- Дай кусочек! - он попросил у одного из пришедшего в ужас местного жителя кусок хлеба.
Кожаный хлыст обвился вокруг его плеч и отбросил назад в строй. Худой, долговязый парень отошёл в сторону справить малую нужду, а, когда и его силой заставили вернуться на место, он всё равно продолжал испускать мочу, продолжая идти.
- Смотрите, - показал пальцем Вилли, - лишь немногие из них обуты в сапоги.
- Невероятно, - согласился удивлённый Иоганн, - у большинства тряпки, обмотанные вокруг ног и закреплённые верёвкой.
- Сколько же километров они прошагали?
Немцы пытливо вглядывались в их лица, которые были скорее мёртвыми, чем живыми. Иногда глаза пленных горели такой ненавистью, которая, казалось, испепелит их самих. В следующее мгновение, по странной манере поведения этих людей, они становились покорными, озабоченно озирающимися на охранников и их рассекающие воздух хлысты.
- И эти скоты осмелились воевать с великим Рейхом! - самодовольно сказал кто-то из глубины строя.
- Быдло…
- Их место рабочей скотины, трудящейся на благо Великой Германии!
Передние из идущих в этой человеческой массе уже достигли вагонов и загружались в них, как скот. Один из военнопленных был так измучен, что не мог залезть, и неловко упал назад на дорогу.
- Свинья! - сказал прыщавый солдат и поднял карабин.
Сухо прозвучал карающий выстрел, и, словно поражённый молнией, русский согнулся, кровь струйкой потекла из его полуоткрытых губ. Когда молодой изверг, который застрелил его, проходил мимо строя, Майер прыгнул к нему.
- Я тебя убью, ты, скотина! - крикнул он и схватил его за грудки: - Кто тебе велел убивать этого человека?
- Возьми себя в руки, парень, - сказал убийца, не понимающий, в чём его обвиняют. - Ты, полагаю, новобранец?
- Твоё какое дело?
- Это не детский сад… Скоро из тебя выбьют этот глупый лепет!
Солдаты стояли как парализованные, они впервые видели так близко смерть. Вилли сжал кулаки и прошептал:
- Мерзавец ещё и говорит по-немецки, - удивился он и добавил: - Он носит такую же форму, как и мы.
- И такую мразь нам придётся впредь называть товарищ, - мрачно проворчал Ковач.
Вперёд вышел худой офицер и начал опрашивать, чем они занимались в гражданской жизни. Какую получили подготовку, есть ли инженерное образование. Ковач тихо сказал:
- Нам нужно всем сообщить, что у нас есть водительские права.
- Зачем?
- Тогда попадём в часть моторизованной пехоты, может быть, в колонну снабжения... Вот это дело!.. Никакой утомительной ходьбы.
Казалось, им улыбнулась удача, хозяйственной части требовались водители. Франц оказался единственным, не считая Майера, кто практически выдержал проверку. У Пилле и Шольца хотя бы имелось некоторое представления о вождении.
- Будем служить вместе, - обрадовался Иоганн.
- У нас подобралась неплохая компания! - согласились новые товарищи.   
На следующий день их перевели в транспортную часть. Командир части лейтенант Зибланд оказался неплохим парнем. Он, например, не возражал против того, чтобы подчинённые для солидности отращивали усы. Особенно старался Вилли, иначе он выглядел, как подросток.
- Скажи мне, - поинтересовался у него Иоганн. - Тебе двадцать?
- Девятнадцать, - ответил тот, смутившись, как девушка, - недавно исполнилось…
Товарищи дружно пожелали ему счастливого дня рождения и собирались сделать подарок, но всё, что у них было, это сигареты, а он не курил.
- Что нового пишут из дома? - спросил Франц.
- Всякую чушь…
Вилли вчера получил очень милую посылку от матери на день рождения: носки, носовые платки, рукавицы, а также пару милых домашних тапочек. Всё это было перевязано розовой ленточкой. 
- А, всё-таки? - не унимался тот.
- Ничего интересного, - отмахнулся Шольц. - Просто ещё одно письмо от мамы… Вещи, о которых всегда говорят матери.
- Ну, давай же, расскажи!.. Почему это мне не будет интересно?
- Отстань!
- Что она говорит о твоём дне рождения? - поинтересовался Иоганн.   
- Она пишет, что отметила его дома с двумя моими тётками и котом. Он, кстати, жуткий ворюга и засранец… - с улыбкой признался Вилли. - Мама пишет, что решила на праздничный стол пожарить котлет. Сделала фарш, слепила котлеты и положила на сковородку жариться. Отвернулась на несколько секунд – поворачивается и замечает, что там появилось свободное пространство. Рядом сидит кот и, не отрываясь, преданно смотрит в глаза. Она ничего не поняла, но вдруг кот с диким криком выбежал из кухни. На том месте, где он восседал, лежала дымящаяся котлета.
- Этот гад не успел её утащить и выбрал единственное решение, - захохотал Ульмер, - прикрыть своей задницей.
- Точно! - несмотря на весёлую историю, именинник выглядел обескураженным.   
Ковач будто не слышал смеха своих товарищей. Он неторопливо очищал ствол своего карабина и при последних словах поднял голову:
- Что ещё было в письме?
- Мама дала мне совет: никогда не спешить, никогда не лезть на рожон. Говорит, что мне не нужно стремиться получить Железный крест…
- Вот это правильно! - подвёл итог циничный Франц. - Думаю, что все воинские награды полная ерунда.

***
Наспех сколоченную команду заключённых ГУЛАГа, изъявивших желание воевать, спешно погнали пешим порядком в порт Нагаево. По дороге к ним присоединялись новые партии будущих солдат. Колонну усиленно охраняли, да и бежать в пустынном регионе полного владычества треста «Дальстрой» не имело смысла.
- Пока дойдём до моря, последние силы потеряем, - возмущались измождённые «зэки».
- Кого это интересует?
Хорошо, ещё вокруг царило короткое колымское лето. Люди шли в привычной арестантской одежде, тёмные телогрейки никто не снимал.
- Жарко! - пожаловался кто-то.
- Солнце светит даже тем, кому уже ничего не светит, - подумал Григорий Шелехов.
- На немца нас уже не останется, - пыхтели рядом будущие солдаты.
- Ты туда сначала доберись…
В большинстве они были одеты на голое тело, нижнее бельё попрятали в заплечные сидоры.
- Наконец-то! - спереди колонны раздался молодой голос. - Вон показался проклятый Нагаевский порт.
- Век бы его не видеть!
… После суток ожидания их погрузили в мрачные трюмы парохода «Сахалин». Люди сидели, как килька в банке, правда, перед отправкой всем выдали сухой паёк. Поэтому путь до Владивостока прошёл весело, все отсыпались вволю.
- Не думал я, што через год возвернусь назад! - признался Григорий случайному соседу. - Когда плыл сюда, не чаял вернуться…
- Никто из нас не надеялся… - ответил тот и назвался Парфентьевым.
Плыли больше недели и от скуки разговаривали о чём угодно. Шелехов почти всё время молчал, а словоохотливый собеседник не закрывал рот. Первым делом казак узнал, что тот два года назад попал работать кладовщиком на текстильную фабрику. Через год он окончательно загремел и попал на рудники.
- А всё из-за бабы! - с плохо скрытой гордостью признался Валера.
- А они-то здесь причём?
- Бабы они всегда притом…
Лежащий с другой стороны измождённый «зэк», явно давно сидевший, оживился и попросил:
- Расскажи.
- Однажды я проснулся в неизвестной обстановке и обнаружил рядом совершенно незнакомую бабу, - развалившись на голом полу трюма, вещал Парфентьев. - Она мирно посапывала под тонкой простынкой, сквозь которую проступали пышные формы. Меня нисколько не смутило само пробуждение в чужой квартире - явление, хорошо знакомое завзятым поклонникам Бахуса, когда тяжёлая попойка бесследно стирает из отравленного мозга происходившие накануне события. Мысли путались, из похмельной сумятицы всплывал какой-то хаос.
- Пить надо меньше! - сказал Григорий недовольным тоном. 
Жизнелюбивый Валера засмеялся и мечтательно заметил:
- По вискам стучало кузнечным молотом, мелко тряслись руки хотелось пить. В щедро проспиртованных извилинах беспорядочно суетились путаные мысли, а душа настойчиво требовала утреннего похмелья. Я окинул взглядом спящую Мадонну. Дух перехватило от увиденного великолепия и что ухитрился закадрить такую ядрёную кралю!
Лежащий возле стены седой мужчина со злостью сплюнул:
- Лучше бы про еду рассказал…
- Тут с похмелья не перемахнуть - подумалось мне тогда, щас проснётся, психанёт, даст пенделя и выставит, как нашкодившего щенка.
- А ты?
- Стараюсь осторожно перебраться через выдающуюся преграду, но отравленный вестибулярный аппарат дал сбой, и я загремел на прекрасную незнакомку. Ожидаю чего угодно, а она спросила: «Лерочка, ты не ушибся?»
- Ишь ты! - не поверил Шелехов.
Всем слушателям стало понятно, что пухленький амурчик, витавший тогда над постелью, заговорщицки подмигнул обалдевшему гостю, достал свой легендарный лук и выпустил стрелу в его любвеобильное сердце.
- Баба была первоклассная, - признался Парфентьев, - только жадная очень…
- Жалеешь? - спросил кто-то. 
Валеркино болезненное лицо озарила та счастливая улыбка, которая прежде следовала только за утренней кружкой похмельного пива.
- А чего жалеть? - весело ответил он. - Зато полгода пожил как человек…
- А потом год корячился в лагере, - поддел его Григорий.
- Если жив останусь, найду её и опять воровать буду, - сказал Парфентьев. - Жить нужно так, чтобы в конце надоело...   
Такие разговоры велись бесконечно, правда, не все доплыли до конечного пункта. В порту Владивостока заметно поредевшую команду, часть людей умерла в пути, спешно погрузили в зарешёченные вагоны. Поезд спешно двинулся на Запад.
- Неужель я смогу сызнова увидеть родной Дон? - в голове казака подобная перспектива даже не укладывалась.
Раз в сутки на неизвестных полустанках с лязгом отодвигалась обитая железом дверь, и вовнутрь просовывалась мятая жестяная бадья с надоевшей баландой.
- Как тут убежишь? - спрашивал вожака «мокрушник» Калуга.
- Менты поганые! - ругался Аким и щерил беззубый рот. - Обложили, как собаки волка…
На остановках днём и ночью конвой проверял вагоны со всех сторон, простукивая его гулкими деревянными кувалдами. Стояли жаркие дни, и «зэки» слёзно просили, чтобы на остановках двери некоторое время держали открытыми. Но эта просьба конвоем категорически отвергалась, и двери открывались по-прежнему только, когда приносили воду и редкое питание.

***
После сообщения о начале войны мужчин стали призывать в военкомат, и за неделю село Криницы сиротливо опустело. Уже в июле немцы бомбили соседнюю железнодорожную станцию Унеча. Потом фашистские самолёты часто пролетали высоко в небе в сторону Орла.
- Война войной, а работы в колхозе никто не отменял! - кричал на односельчан председатель Дубцов, прозванный «Еропланом», и гнал колхозников на поля.
- Немцы рядом…
- А, план кто делать будет?
В начале августа началась плановая уборка колхозных зерновых.
- Как на грех, - урожай небывалый, - пожаловался председатель своим домашним.
- А оно тебе надо?
- А вдруг немца турнут? - перестраховывался Дубцов.
Обмолачивали снопы вручную деревянными цепами как дома в овинах, так и на колхозном токе. При обмолоте зерна использовали и лошадей.
- «Ероплан» вчерась приказал мне с утра стать к молотилке, - сказала Мария, сидя за утренним столом. 
- В колхоз сегодни не пойдём, - закурив самокрутку, сказал отец, - будем косить траву в лощине.
- Так дождь батяня…
- При косьбе дождь помощник! - отрезал Илья Афанасьевич.
Спорить с ним никто не стал. Отец был непререкаемым авторитетом в семье. Он прошёл первую мировую войну, затем два года провёл в немецком плену. Выходил из себя он крайне редко, но, когда такое случалось, места мало было всем.
- Как скажете, - смиренно согласилась Марья, называющая родителей на «вы».
Из-за скудного стола Митька всегда вскакивал первым и стремглав бежал на улицу. Ведь там можно было прилично подкормиться. С наступлением весны на подножный корм выгонялась домашняя скотина. Вечно голодная детвора тоже пускалась в поисках чего-нибудь вкусненького.
- Корову встреть! - успела крикнуть ему мать.
Пострел кивнул на бегу русой головёнкой и хлопнул дверью.
- Лишь бы хвощ не ели, - покачала головой мать, больше всех детей любившая младшего сына.
- С чего бы, маманя? - ревниво спросила Марья.
- У коров от большого количества, съеденного хвоща наступает паралич ног.
- Так-то у коров…
В пищу шли: жёлтый первоцвет, щавель, дикий чеснок, липовый лист. Высушенный липовый лист, воробьятник, толчёные и высушенные зерна конопли добавляли в хлеб. За орехами и ягодами ходили в Промклевский лес.
… Десятилетний Митька знал, куда торопился. Вчера он сговорился с уличными ребятами идти собирать долгоносиков.
- Айда заработаем сладости, - предложил он.
- Это ж, сколько нам надо собрать?
- Их же там валом…
Вредителей сельского хозяйства было много, но выделялся свирепый свекловичный долгоносик. Для борьбы с ним всё свекловичное поле окапывали рвом на глубину штыка лопаты. Во рве ещё глубже выкапывали ловушки для долгоносиков. Детям за полулитровую бутылку с собранными долгоносиками колхозный кладовщик давал сахарную конфетку.
- За день четыре конфетки можно заработать, - строил он грандиозные планы.
По дороге на поле Митя завернул за угол деревянного сарая. Там у него имелась заначка, которую он осторожно достал.
- Старьевщик должон приехать, - подумал предприимчивый мальчик.
Обглоданные кости, перья в определённом количестве выменивались на глиняную свистульку и штучные конфеты.
- Жаль, не удалось стащить из дома тряпки, - сокрушался он на бегу, - заработал бы прилично.
Тряпьё вешалось на фунты с помощью безмена. Только редко какой мальчишка сдавал такую ценность. Выполнив задуманное, Митька ближе к вечеру побежал встречать корову Чубку. Сельское стадо возвращалось с пастбища, а норовистая корова стремилась сбежать куда-то.
- Чего ей не мнётся? - удивился Митька.
В семье Сафоновых из живности было: корова, два поросёнка, три овцы, пять гусынь, гусак и куры. Коров с личного подворья пасли на лугах в пойме речки Вага.
- Больше всего на свете не люблю пасти рогатых, - решил пацан и погнал беглянку к дому.
Одно время коров выгоняли на пастбище вместе со свиньями. Когда надменные свиньи стали ковырять и портить луг, их пустили на «вольный» выпас по улицам деревни. То есть бродили они, где им вздумается, а вечером «хрюши» самостоятельно возвращались к хозяевам. Свиньи «вскапывали» чужие сотки, что вызывало ругань и скандал со стороны потерпевших:
- Я твою хавронью пущу на сало!
- А губа не треснет?
Свиней кормили картошкой, а за месяц до зарезу добавляли в корм отрубей. «Путёвый» поросёнок набирал не более 60 килограмм. Два раза в год: в январе и первых числах июля, проходила перепись скота. Если свинье было больше шести месяцев, то хозяин облагался налогом в 300 рублей.
- Вечером будем резать борова! - объявил на косовице старший Сафонов.
- С какого перепугу?
- К началу июля нужно спрятать порося от переписи или зарезать, – oбъяснил он. - А сегодни не до того власти будет, чтоб проверять дворы…
- Тогда, конечно, - согласились послушные домочадцы.
Свинью заманили на край соток подальше от хаты, вечером в сумерках нахлобучили ей на голову мешок из-под муки и втихую зарезали.
- Главное, ударить прямо в сердце, чтоб не визжала! - предостерёг Илья Афанасьевич сына Колю.
- Вертится зараза!
Сам глава семьи после войны крови не любил. Опаливать зарезанных свиней строго воспрещалось. До разделывания туши свиную кожу нужно было облупить берёзовой или дубовой лопаточкой и сдать, практически задарма, государству. На кропотливую возню уходило немало времени.
- Да и сало без шкурки не то, - сетовали прижимистые селяне.
- Не тот коленкор…
Кабана ближе к полуночи перетащили в хату, соломой кое-как опаливали и разделали. Мясо засолили в бочках в рассоле. Сало, пересыпав солью, засунули в лозбень долблёную кадушку цилиндрической формы. Сверху накрыли крышкой от мышей.
- В некоторых семьях с замком и ключом, - хвастаясь, сказал отец. - У нас всё открыто…
- Глупо закрывать! - вставил Митя и воровато оглянулся.
Пока возились с кабаном, совсем стемнело. Суматошный и тяжёлый день заканчивался. Семья поужинала кислым молоком и начала готовится ко сну.
- Завтра, Марья, пойдёшь на барщину в колхоз, - велел Сафонов дочери.
- А Колька как же? - попробовала отвертеться Машка.
От каждой семьи на колхозные работы направлялся минимум один человек.
- Я с ним завтра сарай ремонтировать буду, - отбрил её отец.
- Когда уж Митька подрастёт? - пожаловалась дочка.
Машка продолжала недовольно бурчать что-то себе под нос и сбросила надоевшие за день лапти. Вечером каждый помещал свои лапти в печку для просушки, а онучи на печь. Случалось, что поутру в темноте какой-нибудь лапоть оставался в печи и сгорал. 
- Вот у Варьки лапти всегда расписные, с каёмочкой, - вновь позавидовала она подруге.
Обычно лапти носили неделю. На три дня дольше лаптей носились чуни. На прялках из выделанной конопли пеньки пряли толстые нитки, из них вили пеньковые верёвочки, а затем на деревянных колодках плели чуни. 
- Зимой мне не в чем будет ходить! - неожиданно подумала пышнотелая девушка. - Всё мало стало…
Не к месту вспомнив про одежду, Марья забралась на полати и с блаженством закрыла уставшие глаза.
- Чего все так боятся войны?.. Нам то, какое дело? - подумала Машка и провалилась в глубокий девичий сон.

продолжение  http://www.proza.ru/2012/02/11/17